Archive of Our Own ^beta

Жара стояла такая, что командиры, поразмыслив, отменили учение и распустили солдат: вчера несколько человек упали в обморок и до сих пор не оправились. Серёже это было только на руку: решение приняли утром, и хоть он уже успел позавтракать, побриться и с отвращением влезть в мундир, легко можно было вернуться к себе на квартиру.
Мишель, примчавшийся к нему вчера вечером, наверняка ещё спал. Серёжа представил себе, как целует его в мягкие, полуоткрытые во сне губы, а потом раздевается и ложится рядом ждать его пробуждения. Мишеля он любил всяким — и оживлённо доказывающим свою правоту, румяным от возбуждения, и тихим, задумчиво сидящим над книгой; весёлым и мрачным. Но особую нежность он питал к Мишелю сонному — ласковому и на всё готовому.
Мишель спал голым: от рубашки, промокавшей от пота насквозь, в такую жару было мало проку. Он раскинулся на постели, почуяв свободу, и вытянул длинные ноги; простыня едва ли скрывала его стройное тело. Серёжа быстро опустился на колени рядом с кроватью, коснулся губами щеки и челюсти: невидимая золотистая щетина уже кололась, и от этого Серёжа ощутил новый приступ безотчётной, почти невыносимой нежности. Мишель что-то пробормотал и глубоко вздохнул; ресницы его дрогнули, но он не проснулся. Серёжа легко поцеловал его в губы и принялся раздеваться.
За неполный час в мундире он успел до того вспотеть, что сам себе был противен; кое-как освежившись над тазом, он лёг рядом с Мишелем в постель, оперся на локоть и несколько минут просто смотрел на него, не шевелясь. Он любовался длинной шеей, линией челюсти, рассыпанными по скулам и носу веснушками. Плечи у Мишеля тоже были в веснушках, и руки, и бёдра; но это был их маленький секрет.
Мишель повёл головой, но не проснулся: его ресницы беспокойно трепетали, отбрасывая на скулы тени. Казалось, ещё чуть-чуть, и он примется взвизгивать и перебирать ногами, как пёс, которому снится охота. Его кудри разметались по подушке, короткая прядь надо лбом от жары прилипла к лицу. Серёжа не сразу узнал, что волосы у него в самом деле вьются: думал, завивает их на бумажки, как многие модники. А потом Мишель проснулся рядом с ним в облаке смятых кудрей — безо всяких бумажек.
Мишель во сне закинул руку за голову, и открылась впадина подмышки, покрытая золотистыми волосами; Серёжа хотел было поцеловать его туда, в нежную кожу внутренней стороны плеча, но побоялся разбудить щекоткой. Он и ждал Мишиного пробуждения, и хотел растянуть это мгновение, льющееся, как патока; чтобы Мишель спал, растянувшись в его постели, и видел какие-то сладкие сны, а Серёжа глядел на него и слушал его дыхание.
Грудь Мишеля стала вздыматься чаще; Серёжа коснулся пальцем ключицы, легко повёл по влажной коже к соску, окружённому редкими волосами. Мишелю нравилось, когда Серёжа касался их губами и мягко втягивал в рот, чтобы ласкать языком. Но сейчас он спал, и Серёжа просто двинулся дальше, ниже; пересчитал пальцем выделившиеся под кожей рёбра, забрался подушечкой во впадину пупка, пользуясь тем, что Мишель не может взвизгнуть и отстраниться. Светлые волосы сбегали вниз по плоскому животу, уходили под простыню, небрежно закрывавшую Мишин пах и одну ногу; второе бедро было открыто, и Серёжа наклонился и коснулся губами подвздошной кости. Под простынёй ясно различался бугор, и Серёжа коснулся его губами через ткань.
Первое время, не привыкший ещё к тому, что кто-то спит с ним рядом, Серёжа просыпался, когда чувствовал, что в него упирается что-то твёрдое, влажное; Мишель часто прижимался к нему во сне, ничуть не стесняясь. Понемногу и Серёжа, которому не всегда уютно было в человеческом теле, перестал смущаться себя. Иногда, проснувшись, они в дремоте ласкали друг друга, и потом Серёжа весь день вспоминал тихие стоны, шёпот и нежные Мишины руки.
Сейчас Серёжа откинул простыню в сторону и замер — любуясь и раздумывая. Он всегда предпочитал дождаться, пока Мишель сам откроет глаза и потянет его в свои объятия; но сейчас им владело озорство, и он решился. Он лёг между Мишиных раскинутых в стороны ног, отбросил мешающую простыню и осторожно коснулся губами головки. Мишель шевельнулся, но глаз не открыл, и Серёжа округлил губы, позволяя члену скользнуть ему в рот. Он взял едва ли до половины: Мишеля природа одарила щедро, и Серёжа не умел ласкать его так, как об этом иногда перешёптывались его товарищи: дескать, бывают такие, что могут взять едва ли не в горло, и это очень приятно. Мишель был опытнее его, но тоже этого не умел: кашлял и утирал слёзы всякий раз, когда пробовал, и Серёжа отчего-то находил это трогательным.
Серёжа ласкал Мишеля пальцами и губами, наслаждаясь звуками, которые когда-то смущали его едва не до слёз. Он всё время глядел вверх, туда, где было Мишино лицо; заметил, как беспокойно сдвинулись его брови, как дрогнула рука. Мишель закинул пятку ему на спину, как всегда делал в таком положении, но глаза его были закрыты. Серёже подумалось, что Мишель уже проснулся и дразнит его, притворяясь спящим, но его энтузиазма это нисколько не умерило: напротив, только разожгло его пыл. Он позволил члену выскользнуть почти до конца, чтобы языком касаться самого чувствительного места, и с Мишиных губ сорвался отчётливый стон. Серёжа двинул головой, снова впуская глубже, дал коснуться внутренней стороны щеки, и Мишель толкнулся ему в рот. Сперва едва заметно, и Серёжа решил даже, что ему показалось, но потом движение повторилось ещё, и ещё. Он поднял глаза; на губах Мишеля расплылась улыбка, ресницы трепетали, но теперь — совсем не как у спящего.
— Доброе утро, — хрипло выдохнул Мишель, не открывая глаз, — ах, да, вот так…
Его пальцы нашли Серёжину голову, вплелись в волосы, лаская кожу; он никогда не принуждал взять глубже, но ему нравилось держать руку на Серёжином затылке. Иногда он задавал ритм; оба они, к счастью, были от природы музыкальны и легко находили его, до последнего не сбиваясь.
Совсем скоро Мишель стонал, кусая губы, чтобы его не было слышно чересчур хорошо; бёдра его ходили вверх-вниз, ноги от напряжения дрожали. Серёжа ощущал, что судорога усталости вот-вот сведёт ему челюсть, но упрямо продолжал: слишком хорошо было Мишелю, чтобы остановиться сейчас. С каждым движением он тёрся о постель, почти этого не ощущая, и наконец подлез левой рукой себе под живот, обхватил себя самого и стал двигать кистью грубо и рвано. Ему страшно захотелось, чтобы они дошли до пика вместе, чтобы Мишель выплеснулся ему в рот в ту же секунду, когда звёзды в глазах будут у него самого.
Мишель скулил, выдыхал отрывисто: «да, да, да». Он прогнулся в пояснице, почти опершись на одни лопатки, напряг бёдра; Серёжа проглотил стон, глухой и отчаянный, и этого оказалось достаточно, чтобы оба они излились — Серёжа на простыню, а Мишель — ему в рот. Серёжа выпустил изо рта обмякший Мишин член и проглотил семя. Глаза у Мишеля были сонные, мутные от удовольствия.
— Иди же ко мне, — прошептал он, и Серёжа двинулся по постели вверх, чтобы оказаться в его объятиях. Мишель тут же поцеловал его, глубоко и нежно; ему нравилось чувствовать вкус своего тела у Серёжи во рту.
— Как ты решился? — спросил он, отстранившись. — Ты всегда так осторожен, тебе вечно нужно, чтобы я был согласен.
Серёжа хмыкнул.
— Сам не знаю, — признался он. — Мне вдруг показалось, что тебе это будет приятно.
Мишель потянулся всем телом со стоном удовлетворения и снова прижал Серёжу к себе.
— Я верю тебе, — сказал он просто. — Я знаю, что ты меня не обидишь.
Серёжа спрятал лицо у Мишеля на груди: ему до сих пор было стыдно за то, что он позволял себе насмешничать над Мишелем, увлечённый чужими словами. Ему тут же сделалось жарко, но он упрямо остался там, как
— Ну же, сердце моё, — усмехнулся Мишель, гладя его по спине и по слипшимся от жары волосам. — Что было, то было. Как же жарко, mon dieu…
Серёжа вытянулся и прикрыл глаза. Он мысленно перебрал всё, что нужно сделать, несмотря на отменённое учение, и медленно выдохнул. Мишель поцеловал его в лоб и прошептал, хотя только что говорил вслух:
— Каждый раз, когда я рядом с тобой… Я просыпаюсь от самого сладкого сна, и я всё равно счастливее, чем был там. Понимаешь?
Серёжа коснулся его губ губами, положил ладонь ему на грудь. Сказал мягко:
— Кажется, понимаю.
Дела могли подождать.