Archive of Our Own ^beta

Вечерний Штормград залит мягким светом, и закатные лучи, отражаясь от витражных окон, рассыпаются по ещё тёплому камню ворохом бликов, подкреплённых духами праздника.

В самом разгаре Хмельной Фестиваль. Двери таверн распахнуты настежь, и из них громче обычного льётся музыка: дерзкая, подкреплённая хмелем. Соблазнительные запахи жареного мяса, пряностей и свежеиспечённых лепёшек смешиваются с ароматами крепкого громоварского эля и густым ячменоварским тёмным. От этой смеси кружится голова даже у отъявленных искателей приключений, привыкшим к любым… почти любым искушениям.

Туда-сюда снуют уличные торговцы, предлагая последние товары с неплохой скидкой: (“Пластиковая копия легендарного клинка Искателя Ветра! Только для вас всего за шестьдесят шесть золотых! Почти точная реплика клинков самого Иллидана — ощутить ненависть десяти тысяч лет можно всего за сто пятьдесят золотых!). Бахвалятся достижениями разодетые путешественники: взгляд цепляется то за зеленоволосого гнома с щитом, едва ли не в два раза больше него самого, то за парящую над фонтаном ночную эльфийку в чёрном. Задерживается на мужчине в одной гербовой накидке, танцующего под одобрительные возгласы немногочисленной, но явно благосклонной публики.

Андуин натягивает капюшон на глаза, пробираясь сквозь толпу. К счастью, его либо не узнают, либо мудро делают вид, и он благодарен за любой из этих вариантов, не спеша, впрочем, испытывать судьбу и задерживаться, рискуя привлечь к себе больше внимания. Ныряет в узкие улочки между плотно прижатыми друг к другу домами, едва не ловя на голову летящую со второго этажа вазу — из открытого окна доносится отборная брань, — и выходит на мост, ведущий в Старый Город.

Едва заметно кивает сидящей на мосту Лерин Ночной Ветер — мечтательной босоногой эльфийке, и, как он недавно узнал, одной из доверенных шпионок ШРУ. Мнётся на мгновение на развилке, а затем сворачивает вправо к большой яблоне у городской стены. Подбирает с земли наливное красное яблоко и с улыбкой подбрасывает на ладони. Полузабытые воспоминания выхватывает закатный свет: как он, совсем ещё мальчишка, пробирается ночью в сад и прыгает, пытаясь дотянуться до единственного зелёного яблока. Дорвавшись, трёт о рубашку, а затем кусает жадно, морщась от кислости и с трудом отгрызая твёрдый кусок… чтобы после мучаться животом и выслушивать поток морали от седовласого учителя: (“На королевском столе всегда есть свежие яблоки, зачем же тянуться за незрелыми…”). Тогда у Андуина объяснить не получилось, и о желании прикоснуться к запретному он промолчал, пряча улыбку в натянутом до носа одеяле.

Несмотря на неожиданно тёплую осень — он помнит, как несколько прошлых лет в эту же пору уже усиленно кутались в плащи, — по коже пробегает холодок, когда пальцы зачёрпывают пустоту в складках плаща. Неужели обронил?.. Андуин оборачивается несколько раз, а после облегчённо выдыхает, касаясь кармана штанов. Там, сложенное вчетверо, лежит письмо, обнаруженное утром в одной из книг на его столе.

“Говорят, если подолгу засиживаться в замке, можно упустить жизнь.
Так почему бы тебе не вкусить её в полной мере в ночь, когда город развлекает себя весельем и хмелем?
Встретимся у яблони в старом городе. Постарайся прийти один”

Попытки вычислить отправителя ни к чему не приводят. Андуин перечитывает письмо трижды перед тем, как спуститься, витает в облаках всё время за завтраком и опрокидывает маслёнку. Тушуется под вопросительным, но не строгим взглядом Вариана и, извинившись, уходит к себе, так толком и не поев. Пульс стучит в горле и в ушах, ладони взмокают от волнения, и, что совсем неожиданно, пах отзывается тяжестью на, в общем-то, невинное предложение.

Андуин водит пальцем по строкам, словно пытается прочесть отправителя. Он знает характерный королевский росчерк, будто взмах меча — почерк Вариана Ринна. Знает и мелкие буквы, порой намеренно сплетающие слова в сплошную длинную нить — Матиас Шоу иногда забывается за длинными докладами, и приходится прибегать к магическим символам, чтобы отделить одно слово от другого.

Знает крупные и округлые буквы, так не вяжущиеся с обликом — Генн Седогрив умеет удивлять. Андуину несколько раз доводилось видеть, как тот пишет письма: вдумчиво и неспешно выводя каждую букву. Тогда ещё совсем юный принц спросил для кого же они. Генн покачал головой.

— Эти? Никому, ваше высочество. Они напоминают о важном и будут поддерживать в те моменты, когда память начнёт подводить меня.

Андуин знает и другие почерки, и каждый уникален по-своему: одни ставят точки в виде звёздочек, другие намеренно не доводят буквы до конца, будто обрывая мысль на подлёте. Андуин ловит себя на том, что раньше тоже так делал, когда рука не успевала за потоком сознания.

Автор письма остаётся загадкой. Конечно, в идеальном мире — и Андуин это прекрасно понимает, — стоит показать послание Шоу немедленно: тот вмиг вычислит таинственного автора, и при необходимости раскопает всю его подноготную. Интуиция, однако, подсказывает, что опасаться нечего, и эту тайну можно оставить только для себя.

Разумеется, вряд ли почти ночной побег из дворца проходит незамеченным, и всё же Андуин лелеет надежду, что на его таинственного спутника не набросится вся агентура Штормграда, вздумай тот проявить излишнее по их мнению внимание. К тому же, и впрямь вредно безвылазно проводить дни и ночи в четырёх стенах.

— Мелочи не найдётся?

Андуин вздрагивает: раздумья настолько захватывают, что он не сразу замечает подошедшего. Одет мужчина просто, его лицо скрыто капюшоном, виден лишь шрам на щеке. Сердце пропускает удар, когда Андуин подходит ближе и сталкивается с озорным блеском зелёных глаз.

Отец.

— Так письмо от тебя? — вопрос вылетает сам собой так естественно, словно другого ответа на него и быть не может. Вероятность, что король, прогуливаясь, совершенно случайно оказывается здесь, пусть и стремится к нулю, но не может быть равна ему.

Вариан хмыкает.

— А ты явно ожидал кого-то другого.

— Совсем нет! — Андуин возражает так пылко, что вмиг выдаёт себя с головой. Дело не в том, кого он ожидал, а в том, кого точно не рассчитывал увидеть. — Почерк был незнаком, мне стало любопытно. Разве любопытство — порок?

Вариан смотрит лукаво. Наклоняет голову, чуть прищуриваясь, и отвечает мягко:

— Совсем нет. Потому и позвал. Сам знаешь: выманить тебя тайком куда больше шансов, чем позвать на обычную вечернюю прогулку. Либо ты найдёшь тысячу и одну причину не прийти, либо сбежишь, прикрывшись неотложными делами. Я не виню тебя, — добавляет он, — сам таким был. Но в этот раз… всё же решил прибегнуть к хитрости.

Он подносит руку к капюшону. Замирает на миг, будто раздумывая, а затем сбрасывает его, встряхивая головой, и ловко собирает растрепавшиеся волосы в хвост.

— В последнее время мне всё чаще кажется, что я не должен быть здесь. Что моё место там, в Тёмных Землях. В мрачных пустошах Малдраксуса, которые я успел увидеть всего на секунду, соприкоснувшись с пламенем Скверны. Прошло уже несколько лет, но я так и не могу избавиться от ощущения, что живу взаймы. Я заперся в крепости, обрубил нити прошлого, перестал быть воином и по уши зарылся в бумаги и пустые беседы. Тот ли я король, кто отбыл к Расколотому Берегу? Дни проходят, а ответа нет. И сегодня… — Вариан запрокидывает голову, разглядывая ясное ночное небо, — я хочу попытаться забыть о тревогах. Раствориться в ночном Штормграде. Примет ли он Вариана Ри… просто Вариана? Человека без прошлого и с туманным будущим, отказавшимся на на эту ночь и от короны, и от меча.

Растерянность на лице Андуина наверняка пылает настолько ярко, что Вариан вздыхает.

— Прости. Кажется, вдобавок душевным мукам я разучился говорить. А ведь ещё совсем недавно мог без стеснения самого Седогрива послать на все четыре стороны. Если так будет проще… я соскучился, Андуин, вот и всё. Соскучился по нам.

Андуин сглатывает: в горле резко пересыхает.

— Я тоже, — признание даётся неожиданно непросто. — Но куда мы пойдём?

— У меня не было определённого маршрута. Здесь, признаюсь, сплоховал. Раньше, выбираясь в город, в своих прогулках я стремился в самые людные места. Собирал сплетни на площади и в таверне, спускался в порт провожать или встречать корабли из Нордскола и гавани Менетилов. Тогда мне хотелось услышать, что народ думает о своём короле. Но после некоторых слов единственным желанием было вновь лишиться памяти. Иногда незнание приносит куда меньше вреда, знаешь ли.

Он мрачнеет, лоб прорезает складка. Взгляд тускнеет, будто сама радость покидает сердце от одних воспоминаний.

— Я помню один момент, — Андуин говорит тихо, словно не хочет, чтобы сама природа запоминала откровение. — Кажется, это было вскоре после возвращения из Дренора и победы над Архимондом. Все тогда праздновали победу. Я искал тебя, но уже не вспомню, зачем. Генн сказал, что тебя нет в замке, я решил подождать. Наверное, это было что-то очень важное, раз я тогда попросил двойную порцию гилнеаского кофе. Стояла осень, но не такая тёплая, некоторые стражники на ночном посту даже достали тёплые плащи. А кофе, кажется, не особо помог, потому что я задремал в саду. Проснулся от встревоженных голосов и того, как ты вихрем пронёсся по коридору, скрываясь в жилых комнатах. Только сорванный плащ и остался на полу, — Андуин дёргает уголком рта. — Спросонья мне почудилась кровь, я был готов весь замок поставить на уши… к счастью, окончательно проснулся раньше, чем навёл шороху. А ещё перед тем, как ты исчез в своих покоях, я услышал сердитое: “Они и сами не знают, чего хотят! Но считают, что король обязан знать за них!” Тогда мне это показалось странным, и уже много позже пришло понимание твоих слов. И тот плащ — запачканный грязью и с прорехой на локте — ты так больше и не надел.

— Не знал, что ты это видел, — Вариан поджимает губы, даже не пытаясь скрыть досаду. — Я всегда боялся, и после переговоров в Дарнасе страх стал сильнее, что ты всю жизнь будешь видеть во мне одного лишь зверя, способного отдаться ярости и причинить боль всем без разбору. О, Андуин, будь моя воля…

— Семь лет прошло. Ты правда думаешь, что я до сих пор не простил тебя? Отец… — Андуин жуёт губу, подбирая слова. — Я знаю тебя с разных сторон. Видел ярость Ло’Гоша, готового растерзать любых врагов. Видел мудрость и сострадание Вариана Ринна, защищающего дорогих ему от любых невзгод. Не надо решать за меня, прошу. Свой выбор я уже сделал.

“И какой же он, дитя? Готов ли ты запомнить короля таким, каким он был, или же позволишь сердцу взять верх?”

Время замирает: трепещущие от вечернего ветра праздничные флаги застывают. Парящий над головами воздушный шар с эмблемой клуба “Пиво Месяца” останавливается, словно его удерживают за невидимую нить. Пара праздно шатающихся горожан с наполненными до верха пивными кружками замирают, и стекающая по краям пена вовсе не собирается срываться на мостовую.

Андуин считает удары сердца, что вот-вот грозится ухнуть к его ногам. Шёпот не исчезает: оседает холодом на шее и спине, и ловко, будто паук, пробирается под плащ и рубаху. Андуин смотрит в одну точку, боясь моргнуть даже когда начинают слезиться глаза. Ему кажется, что мгновение-другое — и мир пойдёт трещинами, словно он — всего лишь хрупкое стекло, в которое со всех сил швырнули кувалду. Ничего не происходит: городские часы на соборной башне отбивают десять ударов, и время возвращается на круги своя. Невысказанная тревога замирает на губах, беспокойство уносит ветер.

Вариан касается его руки — мимолётный жест, возвращающий в настоящее. Андуин встречается с ним взглядом, и холод незримого наблюдателя сменяется распускающимся теплом.

— Может, пойдём в таверну? — предложение срывается само, и в нём сквозит едва уловимая надежда найти укрытие от любых чужих взглядов. — Я, правда, в них не особо сведущ, но…

— Как и я, — в ответ на недоверчиво вскинутую бровь Вариан добавляет с коротким смешком: — Я особо не запоминал места. Если искал забытья, то вваливался в первую попавшуюся… к счастью, ШРУ удавалось найти меня до того, как репутации королевского дома мог быть нанесён непоправимый урон и…

Он осекается. Хмурится, глядя за спину Андуина, вздёргивает верхнюю губу, а затем берёт сына за запястье. Андуин не успевает ни спросить, ни вдохнуть: после пары быстрых широких шагов они переходят на бег, всё так же петляя между прижатыми друг к другу домами и едва не налетая на перевёрнутые ящики и опрокинутые бочки. Андуин считает про себя: на побег от неизвестного преследователя уходит пара-тройка минут.

— Не говори, что Матиас и сейчас будет следовать за нами, — выдыхает он, когда они оказываются в пустой и погружённой в полумрак оружейной лавке. За прилавком висит пара деревянных мечей и топоров, сам прилавок покрыт пылью, в погасшей лампе под потолком — одной из двух на всю лавку — вьётся паутина.

— Матиасу хватает мудрости, чтобы понять, когда стоит остановиться, — бросает Вариан, прикрывая за ними дверь и подпирая её стулом. — Идём.

Андуин не оборачивается, но спиной чувствует пронизывающий насквозь пытливый взгляд, даже когда они гарантированно одни спускаются в узкий полутёмный коридор через потайную дверь за гобеленом.

— Таверна, значит? — В каменном проходе голос Вариана эхом отражается от стен. Андуина вновь обдаёт волной, но на этот раз уши горят совсем не от холода.

— Ты сказал, что не определился с маршрутом, — отвечает он с лёгким вызовом. — Что мешает сперва заглянуть туда, а уже потом отдаться на волю случая? Если уж в этот раз мы не обременены долгом и вольны на любые безумства…

— И что бы ты хотел выпить? Гилнеаское тёмное, стальгорнскую медовуху? Или предпочитаешь дарнасское полусладкое? Если хочешь напиться до беспамятства, лучше взять настойку на луноягоде, а если ищешь…

— Смелость, — в этот раз ответ Андуина звучит громче и увереннее, словно брошенный вызов. — Что посоветуешь тогда?

Вариан подаётся вперёд, упирается ладонью в стену. Смотрит, не моргая, с полминуты, а затем многозначительно усмехается.

— Пройдёмся. Смелость ищут не в тавернах.

После затхлости подземелья вечерний воздух Старого Города пьянит не хуже алкоголя. У Андуина кружится голова: не то от нахлынувшей свободы, не то от плывущего аромата благовоний, играющим на контрастах с общим ароматом улиц. Чем дальше они идут по узкой улочке, тем меньше встречается людей, тем острее становятся все органы чувств, а сам воздух — гуще. Андуин чувствует ласковое прикосновение шлейфа роз к щеке, игривое дыхание сирени на ухо, цепкую хватку ладана. На домах нет никаких вывесок, ставни и двери закрыты, и всё же интуиция подсказывает, что жизнь в этих стенах бурлит, пусть и не готова открываться каждому.

Поддавшись неведомому зову, он ныряет в арку, ведущую на такую же узкую улочку. Ноздри щекочет вербена — лёгкая, игривая, разгоняющая дурман, и, поддавшись порыву, он вскидывает голову, любуясь зарождающейся россыпью звёзд и полумесяцем уходящей луны.

— Андуин.

Он оборачивается.

Вариан отстаёт на несколько шагов. Его руки в карманах штанов, и хотя выражения лица в полутьме не видно, Андуин почти не сомневается, что отец удивлён.

— Это всё… — Андуин проклинает себя за неуверенность, — особые места?

— По большей мере, — отвечает Вариан. — Мир полон различных нужд. Сюда некоторые приходят в том числе и за смелостью.

В этот раз никакого эха. Камень впитывает голоса, обещая сохранить тайну.

— Неужели?

— Да. Ты удивишься, но в подобных заведениях проходит едва ли не больше сделок, чем в официальных палатах. Здесь люди куда честнее. Никто не спросит причину, по которой ты пришёл. Никто не запомнит, с кем ты. Здесь можно не прятаться.

Андуин смотрит на дверь, которая выросла перед ним будто из ниоткуда, и моргает несколько раз. Он готов поклясться, что ещё мгновение назад ручка была круглой и тёмной, из самой обыкновенной меди. Теперь же его приглашает войти отблеск на посеребряной волчьей голове..

— Я… — он не знает, что сказать.

Растерянность — знакомое и привычное чувство, но оно впервые настоль всеобъемлющее. Ручка приковывает взгляд, и чем дольше Андуин смотрит на неё, тем сильнее хочет прикоснуться. Это не простое любопытство, нет; чувство это напоминает жажду.

— Ты не обязан заходить. Мы можем уйти. — Один из редких фонарей покачивается, и на лице Вариана мелькает тень, на долю секунды превращая в человека, которого Андуин никогда не знал. Да и, он уверен, не знает больше никто.

Присутствие Вариана даёт смелость… но не на то, чтобы развернуться и покинуть это место. Пойти в ту самую пресловутую случайную таверну и храбро залить пустоту внутри всем, что горит.

— Я хочу войти, — Андуин касается ручки. Дверь бесшумно открывается, приглашая.

Собственная честность обжигает горло не хуже огненной воды. Андуин цепляет взглядом мелькающие в тенях силуэты, исчезающие в глубине коридора. Он спотыкается на пороге, и Вариан подхватывает под локоть, не давая упасть.

В отдалении звенят колокольчики.

Помещение встречает Андуина полумраком. Не тем, от которого хочется немедля выйти на свет, нет; тем, что тёплым покрывалом оберегает от штормов и волнений. Воздух — густой и плотный — пропитан сладостью, но в ней нет приторности и вязкости. Андуин вдыхает смесь запахов: сладость лесных ягод, шлейф вишни и забавно чешет нос. Хочется вдохнуть полной грудью, что он и делает, растворяясь в аромате. Приглушённый свет отбрасывает разноцветные тени — без вмешательства магов, конечно, не обошлось, но понять эти тени он даже не пытается. Они танцуют на стенах и клубятся перед ним, заманивая и предлагая шагнуть дальше, глубже, заглянуть за лёгкие лазурные занавеси. Ещё никогда Андуин не ощущал себя настолько близко к Бездне..

Он застывает в проёме арки, соединяющей коридор и единственную видимую ему комнату.

Мужчины, женщины. Молодые и в возрасте. Как простые наблюдатели, лежащие на диванах и мягких подушках на полу, так и те, кто всецело поглощён процессом в паре, в тройках и больше. Никакого прикрытия, никакого стыда.

Он видит объятия: ладонь мягко лежит на затылке, лоб прижимается к плечу в безмолвном: “Я рядом”. Видит и те, что сильнее; даже в полумраке можно представить не желающие отпускать пальцы, скользящие по плечам, рукам и талии, оставляющие следы на бёдрах. Хватка — иначе не назвать — уверенная, собственническая, пятерня на шее и в паху. Тихий смех, приглушённые вздохи, громкие и полные удовольствия стоны.

Андуин замирает, растворяясь в моменте. Пульс отдаёт в ушах, дыхание сбивается. Его тело отзывается сперва тёплой волной и мурашками: предвкушение. Он не чувствует себя лишним, и, всего лишь наблюдая, оказывается охвачен таким же пламенем. На ватных ногах делает шаг к стене: сквозь марево в разуме проступает воспитание. Невежливо стоять посреди прохода, вдруг ещё кто-то захочет присоединиться. Взгляд жадно скользит по обнажённым силуэтам, цепляется за лица, наполненные удовольствием. Ни грязи, ни боли, ни животной похоти. Дух захватывает от того, насколько всё искренне.

“Тебе не нужно прятаться. Разве не об этом ты мечтал? Быть на виду у всех, не таиться. Пусть видят, что делают душа и тело молодого короля… или пока ещё принца?” — холод плавно ползёт инеем по стенам, и Андуин до крови прикусывает щеку. Ещё не время…

“Ты прав. Мы только начали”.

Взгляд ощущается так же отчётливо, как и касание, и, вскинув голову, Андуин видит Вариана. Тот стоит в нескольких шагах — неприлично близко, ужасно далеко, и его лицо абсолютно непроницаемо.

Андуина плотным коконом окутывает стыд, стоит подумать о том, как он выглядит со стороны: раскрасневшийся, встрёпанный, с горящими глазами и явно топорщащимися в паху штанами.

— Я только… я подумал… — мысль обрывается шёлковой нитью, и кокон начинает распускаться.

Что он собирается сказать? Чего хочет? Присоединиться? Позволить незнакомцу, чьё лицо не запомнится, — а, быть может, врежется в память ярче звёзд, — подарить ему столь необходимую ласку? Кто угодно почтёт за честь согреть постель принца, так почему бы не воспользоваться…

— Ты не должен объяснять, — Вариан подхватывает нить и выпускает Андуина на волю. — Ни мне, ни себе.

Облегчение от его слов длится недолго, куда сильнее осевшая на коже липкость стыда. Долг в Андуина рвётся и требует объяснить, вот только ни одно слово не принесёт и вполовину той истины, что тело и взгляд.

Вариан равняется с ним. Лениво скользит глазами по сплетённым телам — Андуин почти уверен, что видит в них блеск — и усмехается.

— Удивительная у нас выдалась прогулка. Не думал, что ещё раз окажусь здесь.

Откровение отрезвляет лучше любого травяного отвара.

— Ты… здесь?

— Я был молод. И одинок.

— Нет, я не имел в виду…

— Я не всегда приходил за близостью. Иногда просто искал забвения. Просто смотрел, как ты сейчас. Иногда этого было достаточно, чтобы заботы отступили хотя бы ненадолго. Но и близость была тоже. Иногда заглушить один лишь разум недостаточно, телу тоже нужно получить своё.

Вариан не продолжает и не смотрит прямо в глаза, за что Андуин благодарен: Свет знает, он не выдержит.

— Я завидую, — выдыхает он до боли честно. — Не тому, что они делают. А свободе, которую чувствует.

Он роняет плечи.

— Ты сказал, что я не должен объяснять. Вот только… если не признаюсь сейчас, не смогу никогда. А раз мы пришли за смелостью…

Вариан кивает, принимая выбор Андуина.

— Однажды в нашей библиотеке я нашёл одну книгу. Необычную. Не знаю, забыли ли её среди трактатов об истоках Света или положили намеренно, возможно, кто-то решил так подшутить. Переплёт и обложка ничем не намекали на содержание — тёмная кожа, остатки золотого тиснения на названии — “Королевский долг”. Так что я решился… и открыл.

— О чём она была?

— О близости, — Андуин почти выталкивает из себя слова. — Я читал и думал: так нельзя. Это грех. Но к своему ужасу не мог оторваться. Тайком забрал, принёс в свои покои и не расставался с историей до рассвета. Понимал, что так неправильно, но…

— Почему?

Андуин вскидывает голову. Буравя взглядом собственные ботинки, он успевает позабыть, как близко они друг к другу.

— Почему ты так думаешь? — повторяет Вариан. В его словах — ни капли упрёка, хитрости или осуждения. Он по-настоящему хочет понять.

Андуина захлёстывает паника. Одной ногой он уже почти над пропастью, и до решающего шага остаётся всего-ничего.

— Потому что… это ведь табу. Потому что… — он разворачивается спиной к обрыву и раскидывает руки, готовясь упасть. — Я твой сын.

Высокий и полный наслаждения стон заполняет зал. Вариан делает ещё шаг — о, милосердный Свет, — и касается его щеки.

— Нет ничего запретного и постыдного в фантазиях об удовольствии, Андуин. Хотеть близости и думать о ней вполне естественно. И неважно, принц ты или нет.

— Ты не понимаешь, — шепчет Андуин отчаянно. — Тот рассказ целиком захватил моё сердце. Не знаю, почему, но я так отчаянно не хотел расставаться с ним, что однажды почти согласился…

— Когда? — Вариан интересуется вкрадчиво, невольно вклиниваясь в исповедь Андуина. — И на что?

— Это было на приёме в честь дня рождения Генна. Я выпил чуть больше вина, чем обычно, разговорился с одним магом из Даларана. Не вспомню все детали, но разговор свернул к магическим иллюзиям, их стойкости и способности выполнять любые пожелания заклинателя. Конечно, я знал о таком, как и о том, что практически любая прихоть зависит от силы мага. Словом, он предложил попробовать одно заклинание переноса. Он делится силами со мной, я призываю любую иллюзию и управляю ей… как угодно по своему желанию. Главное — держать в голове желаемый облик на момент вызова. Я уже знал, кого хочу увидеть. Отказался в последний момент лишь из-за его упоминания о подобных развлечениях в книжном клубе Даларана. Я испугался, что он мог знать эту книгу… и всё понять.

У Вариана от этого откровения выступают желваки, а в глубине зелёных глаз ворочается тьма.

— Он сделал с тобой что-нибудь? Если хоть пальцем посмел тронуть без согласия…

— Ничего не было. Мы вежливо раскланялись после моего отказа и больше не пересекались. Иногда некоторым фантазиям не суждено сбыться, — Андуин сглатывает. Воспоминания наполняют рот горечью.

— Как я уже сказал: стыдиться нечего. В королевской библиотеке могут быть разные книги, в том числе и такие. Конечно, я могу распорядиться проредить ряды, но это не одну сотню томов нужно просмотреть…

— Нет, — Андуин мотает головой, чувствуя, как острые шипы стыда пригвождают его к месту. — Таких там нет. Ты говоришь, что желание близости не постыдно, но… что, если оно между теми, кто связан кровью? Что, если, — сердце стучит так, будто вот-вот готово выскочить из груди, — это отец и сын? В той истории… в одной из историй, что я перечитывал чаще всего, они были близки друг с другом. А иногда к ним присоединялся и брат короля тоже. Вот из-за чего я не мог сомкнуть глаз до самого рассвета, уединялся по нескольку раз на дню и боялся лишний раз пересечься с тобой. Такое желание, по-твоему, исходит от Света? На твоём месте я бы возненавидел…

Андуин практически выплёвывает признание и замирает, ожидая ответа. Но проходит секунда, следом — другая, с губ Вариана не срывается ни слова, а глаза как будто стекленеют. Пламя затухает от налетевшего порыва ледяного ветра, и стремительный ураган беспросветной тьмы поглощает всё.

Андуин знает, что за этим последует: реальность. Та, что с каждым новым возвращением напоминает затянувшийся кошмар. Тяжёлые металлические цепи, стоны стенающих душ, зловещие отблески пламени от ни капли не согревающих факелов.

Однако ничего из этого не происходит.

В кромешной тьме он совершенно один.

***

— Ну что, молодой лев, как же нам поступить? — сталь царапает подбородок. — Хочешь посмотреть на то, что я заготовил?

Нет, хочется кричать Андуину. Ради Света, нет. Он жаждет оказаться в тепле, где угодно, лишь бы не ощущать очередной ледяной шквал. Вернуться бы сейчас к пылающему страстью Солнцевороту…

— О, нет. Нет-нет. Ничто не повторяется дважды.

Мгла расступается лишь ради того, чтобы явить искажённое злобой лицо Вариана.

— Ты отвратителен. Жалок. Я думал, что воспитал достойного наследника, но вижу лишь слабость и грязь.

Сердце разрывается от боли, колени подгибаются. Лицо идёт рябью, мир кажется серым. Картина меняется.

В этот раз Вариан молчит. На лице залегают глубокие складки усталости, губы сомкнуты в тонкую линию. И молчание бьёт наотмашь не хуже слов. Андуин тянется — робко, как фитиль догорающей свечи, но повторное признание застревает в горле. Первое, проглоченное пустотой, уже никогда не вернётся. Грудь сдавливают стальные обручи. Нет, пожалуйста, только не молчи… лучше прокляни…

Яркая вспышка заставляет зажмуриться. Открывать глаза Андуин боится, но тело не подчиняется ему.

В этот раз Вариан неприлично близко. Касается щеки, ведёт к подбородку и, чуть помедлив, словно запечатывает губы прикосновением указательного пальца.

— Мне не за что тебя ненавидеть. Я грешен тем же.

Губы так близко, что Андуин ощущает чужое дыхание, и кровь бурлит. Пожалуйста, ещё немного…

Тьма пожирает его.

— Понравилось? — в голосе Тюремщика неприкрытая насмешка. — И ведь ни капли лжи. Это всё уже в твоей душе. Так какой путь ты выберешь? Или окажешь мне эту честь?

Андуин отмирает. Перед ним возникают три одинаковых кристалла, и какой путь открывает каждый из них, он понятия не имеет. Страх ошибиться настолько силён, что ему кажется почти правильным отказаться от всей иллюзии целиком, чтобы навсегда вернуться в Торгаст.

— Скучно, — вздыхает мрак голосом Тюремщика.

Одним движением он обращает все кристаллы в порошок, скалясь напоследок.

***

Свет возвращается: свечи едва слышно потрескивают в нишах, стоны ласкают слух. Вариан по-прежнему рядом, и его слегка озадаченное лицо доказывает, что Андуин и впрямь признался. Душа обнажена до предела, отступать некуда. Однако ответа ещё нет, а, значит, ещё можно надеяться…

— Андуин.

Собственное имя звучит как музыка.

— Не представляешь, как много сил мне потребовалось… — говорит Вариан глухо, теперь его черёд разглядывать пол. — Наверное, я должен осудить тебя. Отвернуться. Возненавидеть, как ты просишь, вот только… — он хватает ртом воздух, и вечная невозмутимость осыпается к их ногам. — Правда в том, что я желаю того же. Мы оба грешны.

Андуин забывает, как дышать.

— Войны и королевский долг иссушили меня. Я перестал хотеть чего-либо. Забыл, каково это… пока несколько месяцев назад ноги сами не привели меня в это же место. Не сказать, что я бродил совсем уж бесцельно: лучше места для забытья не найти. Но никого конкретного я не искал и не собирался.. Устроился где-то в углу с бокалом вина, стараясь не о чём не думать, хотя тело настойчиво пыталось напомнить о своих нуждах. А затем я встретил его.

Тёмный сгусток ревности вкручивается в грудь Андуина.

— Ему было лет двадцать на вид. Светловолосый, немного рыжеватый. Как и я, он пришёл с определёнными намерениями, но в итоге мы ограничились парой поцелуев. Очень неловких поцелуев, — добавляет Вариан с усмешкой. — Он был готов на большее, и я мог согласиться… наверное, даже хотел в глубине души. Но не стал.

— Почему?..

Андуину не нужно спрашивать. Вот оно, роится шёпот в голове, разве этого тебе мало? Какие ещё доказательства вашего общего безумия тебе нужны?

Вариан подаётся вперёд, прижимаясь лбом ко лбу Андуина. Пальцы скользят по лицу, задерживаются на нижней губе, зелень во взгляде пылает огнём, отдавая отблесками Скверны. Точно ли ты хочешь услышать? Даже сейчас, пусть и с трудом, но можно вернуться. После признания пути назад не будет ни для кого.

Контроль покидает обоих окончательно.

Губы размыкаются сами, горячее дыхание скользит по коже. Чуть солоноватых пальцев касается кончик языка, словно росчерк пера по подушечке. Это меняет всё.

Глаза Вариана темнеют, впитывая в себя все грехи мира. На мгновение кажется, будто он готов отшатнуться и вылететь прочь, но этого не случается. Палец давит сильнее, проходится по внутренней стороне губы, и Андуин добавляет свой стон к сонму чужих.

Варин рычит, его звериная натура берёт верх. Утягивает Андуина в поцелуй — резко и требовательно, грубо и властно, и в каждом движении сквозит уже ничем не сдерживаемая жажда и голод. Андуин позволяет, отвечая телом: вцепившись в предплечья, всхлипывая неприкрыто, толкаясь бёдрами навстречу чужим. Даже под закрытыми веками мир плывёт и кружится, и если бы не твёрдая ладонь на пояснице, ноги бы точно подвели его.

Их дыхания смешиваются, отступать никто не намерен. Вариан целует, позабыв обо всём на свете с яростью и упорством волка, встретившего, наконец, свою пару. Позволяет себе оторваться лишь на миг, тут же покрывая поцелуями щёки, нос, подбородок. Рука соскальзывает к вороту рубашки, дёргает за него, жар опаляет шею.

— Ты сводишь меня с ума, — Вариан всасывает кожу под подбородком, стискивая Андуина так, словно собирается слиться с ним немедля. Его голос хриплый, движения уверенные, и Андуин, отдаваясь шторму, шепчет:

— Ещё…

Просьба превращает кровь в лаву, зверь берёт верх. В поцелуях всё больше укусов, шея и губы горят, а привкус металла и соли во рту отключает последний контроль, за который Андуин цепляется столь отчаянно. Рубашка уже выдрана из штанов, пальцы жадно исследуют нежную кожу, то задевая соски, то касаясь талии, спины и низа живота. Один лишь раз ладонь накрывает пах, и Андуин тут толкается в неё несколько раз, безмолвно умоляя о большем. Всего-то нужно лишь распустить ещё шнуровку и расстегнуть пуговицу, коснуться через бельё или…

Вариан будто читает мысли. Разрывает поцелуй мягко, проходясь языком по нижней губе, прижимается щекой к щеке, касается уха горячим дыханием. И в этот момент Андуин наступает сам. Теперь он — неукротимая стихия, подчиняющая даже могущественных королей и великих древних. Язык Вариана сдаётся под напором, губы растягиваются в усмешке. Он принимает вызов.

— Пожалуйста…

Андуин не уверен в том, какие именно звуки вылетают из его горла: стоны ли это, всхлипы или же и вовсе скулёж. Он оплетает Вариана, закидывает ногу ему на бедро, неловко пытаясь удержаться на одной, силясь стать ещё ближе, вжать в себя. На мгновение им овладевает паника: а что, если всё это закончится прямо сейчас? Если Вариан исчезнет как наваждение или же просто развернётся и уйдёт, бросив его на растерзание тьме? Андуин мажет губами по лицу, расцепляет руки, переключаясь на чужую одежду, стремясь почувствовать, пока ещё можно. Обыкновенная застёжка плаща кажется сложнейшей головоломкой титанов, но когда она поддаётся, и ткань мягко стекает к ногам, оцепенение спадает.

— Андуин… мы всё ещё можем остановиться.

Предложение бьёт под дых. В горле булькает смех, отчаянный, почти истеричный. Это и правда обман. Иллюзия. Верить в это было ошибкой.

— Зачем ты так со мной?.. — всхлип обращён не то к отцу, не то к бессердечному наблюдателю. — Прошу, не забирай!

Даже сейчас, на грани отчаяния, возбуждение не думает спадать; Андуин верит, что скорее лишится рассудка, чем позволит происходящему прерваться… вот так.

— Я просто не хочу, чтобы твой первый раз со мной был таким, — шепчет Вариан со щемящей нежностью. Язык трогает мочку, скользит по раковине. — Но, Бездна… ещё сильнее я сам не хочу прекращать всё это.

Они смотрят друг на друга открыто, и на секунду лицо Вариана трогает тень вины, чтобы затем испариться. Свет свидетель: он принимает одно из самых сложных решений в жизни.

— Идём, — он подбирает с пола плащ и сжимает запястье Андуина.

Они идут вглубь дома мимо сплетённых в экстазе тел, поднимаются по лестнице на второй этаж. Андуин смотрит прямо: теперь его уже не волнуют собравшиеся, они — не больше, чем фон. К счастью, до них никому нет дела, люди всё так же поглощены собственным удовольствием и, возможно, лишь из самого дальнего угла его провожает пара оранжевых глаз… впрочем, они практически сразу стираются из памяти.

Их накрывает тишина в тот же момент, как дверь закрывается, отрезая от остального мира. Андуин успевает заметить тёмно-лиловые занавеси на окнах, широкую кровать с тёмным покрывалом и покосившийся цветок в горшке перед тем, как всё опять перестаёт иметь значение. И в этот самый миг зверь вновь берёт верх.

Андуина разворачивают лицом к двери, удерживая запястья над головой. Ворох поцелуев-укусов обрушивается на него, другая рука пробирается в штаны, сжимая член через бельё. Андуин облизывает губы, с них вот-вот готова сорваться очередная мольба, но обстоятельства оказываются быстрее: кольцу пальцев хватает пары-тройки быстрых движений, чтобы удовольствие накрыло с головой, сдвинув все волнения на второй, а то и на третий план. Андуин царапает дверь, стонет некогда запретное имя, совсем не пытаясь быть тише, теряясь в желании не то продолжать толкаться в умелую руку, не то притереться бёдрами к чужому возбуждению.

— Свет… Андуин, — низкий, полный удивления и восхищения голос ласкает слух. Хватка с запястий исчезает, чтобы перехватить под живот и удержать на ногах.

— Прости… — язык ворочается с трудом. — Я хотел сдержаться, я пытался… — оправдания тонут в новом стоне, когда рука забирается в бельё, касаясь ещё твёрдого члена, и сжимая у края головки, выдаивая новые капли.

— Бездна, как же сложно… — смазанный поцелуй в уголок рта распаляет сильнее. Андуин кожей чувствует едва сдерживаемого зверя. — Как сложно не взять тебя прямо у этой проклятой двери.

Натиск ненадолго ослабевает, и Андуин пользуется этим сполна. Пелена спадает с разума ровно настолько, чтобы отключить инстинкт самосохранения и проверить выдержку Вариана.

Он успевает прочесть лёгкую растерянность перед тем, как закрыть глаза и пойти в атаку самому. Запустить одну руку в растрёпанный высокий хвост, другой забратьсяв штаны, касаясь самой кожи, легко минуя мешающие слои ткани. Андуин не уверен, как правильно, полагаясь лишь на то, что нравится ему самому: сжать у основания, чувствуя пульсацию, провести почти лениво вверх, слегка сжимая. Спуститься ниже, дразня чувствительную кожу уздечки и головку. Мускусный запах возбуждения щекочет ноздри, заполняет разум; Андуин не знает, что именно удерживает его от желания встать на колени и сначала просто коснуться языком, а затем принять в рот полностью. В той самой книге, он помнит, есть несколько ярких описаний, и они упорно не идут из головы.

Член под пальцами каменеет. Вариан дёргается, словно пытается отсрочить неизбежное, но Андуин тянет его на себя, всасывая язык и в ответ продолжая скользить по порядком влажному стволу. Он растворяется в чужой дрожи, и вызвана она не яростью или предвкушением битвы, но чувством куда более глубоким и первобытным. Вариан Ринн — меч и щит всего Альянса, — дрожит на самой грани и не может этого скрыть. Он одет, но обнажён, защищён, но уязвим, его низкие протяжные стоны слаще любых песен и мёда. В эти минуты он перестаёт быть королём, обнажая сердце и душу перед самым дорогим сокровищем на свете.

Андуин целует его вновь, и это ощущается куда ярче всего остального. Все пути назад отрезаны, сердце бешено колотится, когда Вариан роняет их обоих на постель, нависая сверху. Нет сомнений в том, что должно произойти: он сдирает одежду с Андуина совершенно не заботясь о том, в каком виде они пойдут обратно, и так же поступает с собой.

— Ты — только мой. Слышишь? — рычит он, и огонь в глазах плещется столь ярко, будто его звериная сущность не желает покидать игру. Желание разгорается с утроенной силой, словной разрядка не облегчает, а лишь усиливает его.

— Твой, — Андуин смаргивает влагу с ресниц, притягивая короля к себе. — Пожалуйста, прошу… я сойду с ума, если ты не…

Губы замирают в дюйме от собственных. Влажная от смазки и семени рука касается подбородка и вновь рта, и Андуин жадно втягивает пальцы, чувствуя свой вкус, смотря с мольбой.

— Скажи, — Вариан спрашивает вкрадчиво, ненадолго вновь беря контроль над собой, но в воздухе отчётливо витает надвигающаяся буря. — Кто-нибудь ещё касался тебя? Ты уже принадлежал кому-нибудь так, как собираешься отдаться мне?

Пальцы скользят между ягодиц, касаются входа. Андуин вспыхивает, дёргает бёдрами.

— Я пробовал, — признаётся он. — Сам. Когда изучал себя, пытался понять, чего хочу. Когда… читал, — добавляет почти беззвучно. — Другой… нет, никого другого.

Вариан выдыхает облегчённо.

— Я у тебя первый, — почти утробный рык заставляет так и не обмякший член вновь затвердеть. — И единственный.

Прикосновение исчезает лишь для того, чтобы вернуться с вязкой прохладой. Андуин обещает себе спросить потом — обязательно и непременно, — откуда так быстро… ничего удивительного, конечно, учитывая, где они находятся, и всё же…

Пальцы давят, дразня, и Андуин неловко, заливаясь краской, пытается насадиться на них.

— Перевернись, — просит Вариан неожиданно нежно. — Так будет… проще.

Эта забота пробирает Андуина так сильно, что он сжимает себя, лишь бы не сорваться снова. Нет, обещает он себе, в этот раз сумеет продержаться дольше. В этот раз только вместе.

Поцелуи обжигают, дрожащие пальцы мнут подушку и простыню. Голова кружится, и всё тело кажется парящим в невесомости. Шея горит: Вариан терзает её, словно ставит метку и проникает под кожу. Мой, только мой. Если попросит, Андуин готов поклясться в этом перед какими угодно силами. Плечей касается тепло: тягучее, будто патока, без малейшего намёка на безумие. Каждое касание — ласка, в которой хочется раствориться. Андуин не выдерживает: подаётся навстречу и с тихим смешком получает новый поцелуй, сладко дрожа.

Язык проходится по позвоночнику, с каждым движением намеренно и дразняще замедляясь. Целует ямочки над поясницей, всасывает кожу… Андуин всхлипывает, чувствуя не просто прикосновение — нет. Палец мягко и осторожно толкается внутрь — ощущение не новое, но совершенно другое, ведь в этот раз ласки принадлежат другому. Андуин сгибает ногу в колене и чуть отводит в сторону, за что его награждают новым поцелуем.

— Ещё… — просит он, радуясь, что подушка заглушает звук: так собственный стыд ощущается не столь ярко.

Но его слышат.

Второй палец присоединяется внутри с большим напором, сразу задавая новый тон: Андуин вскидывает бёдра в такт движениям сперва нерешительно, а затем резче, изнывая от желания почувствовать прикосновения и к члену тоже. Он бесстыже трётся о простыню, предлагаясь с такой откровенностью, на которую себя никогда не считал способным. Свет, мелькает в раздробленных мыслях, неужели я могу быть таким?

— Можешь, — отклик Вариана показывает, что думает Андуин отнюдь не молча. — И я бы расправился с любым, кто только посмел бы взглянуть на тебя.

Андуин приподнимается на дрожащих руках, смотрит через плечо: растрёпанный, умоляющий, и готовый поклясться, что слышит треск, с которым лопается королевское терпение.

Он возвращается на спину сам, жадно тянет Вариана за шею и скрещивает ноги на спине.

— Никто до меня, — шепчет Вариан почти благоговейно.

— А если… — Андуин прикусывает губу, не в силах справиться с искушением, — если бы был?

Мир замирает, и Вариан вместе с ним.

— Что ты сказал? — его голос теперь меньше всего похож на человеческий. Андуин готов поклясться, что видит волчью тень.

— Только если… я бы никогда не соврал тебе.

“Никогда? — яд льётся в уши калёным железом. — О, порочное дитя света. Но что же будет, если Вариан Ринн окажется в твоём разуме так же, как и в теле? Что он увидит? Ты ведь знаешь, каково это — когда тебя пожирают сразу два пламени. Разве не хочется нырнуть в них снова? Разогнать тьму, вновь стать связующим звеном между мудрым королём и той его частью, что готова рвать глотки за тебя? Посмотри на себя, Андуин. Я могу выдернуть тебя отсюда щелчком пальцев, бросить задыхаться от жара и изнывать от мороза в Торгасте… а могу напомнить, что значит быть частью целого”.

— Никаких “если”, — Варин толкается, кожа шлёпает о кожу. — Ты — мой, и так будет всегда.

Голос Тюремщика стихает, и Андуина впервые совсем не волнует причина. Иллюзия ли это собственного контроля или хитроумный план? Плевать.

Он выгибается, жмётся крепче, обвивает Вариана, стремясь, наконец, слиться с ним.

— Хочу чувствовать тебя.

Вариан замедляется. Ловит губами признание, возвращает усмешкой. Ждёт.

— Ты сводишь меня с ума, — рычит он.

Андуин растворяется. И в затуманенных страстью глазах, и в движениях — тягуче медленных, приносящих и удовольствие, и сладкую пытку. В жадном огне, прикосновение которого не обжигает, но распаляет. Вариан изучает и запоминает, от чего Андуин распахивает глаза и округляет губы, от чего хватается за него как за последнюю опору, от чего захлёбывается мольбами и растворяется в нём.

Только Вариан живёт в его мыслях. Никто иной.

— Я не могу… — Андуин бормочет отчаянно, как тогда у двери. Пальцы цепляются за плечи, пятки совсем невежливо бьют по бёдрам и спине, собственное тело дрожит, пытаясь задать столь отчаянно необходимый сейчас ритм.

Но разве можно соперничать со зверем, решившем утащить его в самое сердце Бездны?

— Пожалуйста… — Андуин сбивается со счёту в том, которая это по счёту просьба. Вплетается в волосы сильнее, дёргает за ленту, позволяя длинным тёмным прядям упасть на лицо и мазнуть его по щекам. Свет, как долго он об этом мечтал…

— Скажи, — язык вновь касается уха, на секунду проникая внутрь, из-за чего Андуин покрывается мурашками. — Скажи, чего ты хочешь, и получишь.

— Быстрее, — Андуина подводит голос, выдержка — всё, что хоть как-то удерживает разум. Он знает, что Вариан слышит, но тот будто намеренно тянет время.

— Громче, — чеканит тот, вжимаясь в Андуина и окончательно останавливаясь. Выпрямляется, опираясь на колени, сжимает одной рукой бедро, другой же касается напряжённого блестящего от смазки члена, плотно проходясь по нему. Облизывает пальцы и касается ими растянутого входа — дразня, но не вводя.

— Вариан, пожалуйста! — вскрикивает Андуин, напрягаясь как пружина. — Я так близко, позволь кончить, пожалуйста…

Он распахивает глаза, ощущая неожиданную пустоту, и на новом яростном толчке видит тень: у окна коротко мигает сильная фигура, в которой, впрочем, безошибочно угадывается иной зверь. Вариан внимает его мольбам, но Андуин с каждым новым толчком ощущает не только его… но и другую ипостась, что уже однажды свела его с ума по воле Тюремщика. Кусает плечо, лишь бы не дать сорваться с губ предательскому зову: “Ло’Гош…”

По прихоти ли Тюремщика или иной силе, тени расступаются, позволяя комнате утонуть в лунном свете. Андуин видит Ло’Гоша и готов поклясться в этом душой. Тот полусидит на подоконнике в одной лишь набедренной повязке на подоконнике, и смотрит в разы более жадно, чем тогда.

— Ло’Гош… — имя всё же срывается, и Андуин в страхе зажимает рот.

Вариан не слышит, но воспринимает этот жест по-своему, вновь перехватывая руку и прижимая к постели.

— Больше никакой тишины между нами, никаких тайн. Я хочу слышать тебя, Андуин.

В его движениях сплетаются король, привыкший брать своё, и воин, не знающий поражений. Жар окутывает Андуина: нарастает, как пламя в драконе, всеобъемлющее и беспощадное. Грани реальности и вымысла не просто размываются — вплетаются друг в друга, прорастая. Очертания комнаты плывут, им на смену приходят острые смертоносные шпили и решётки, белый уютный свет луны сгорает в жаровнях жестокого пламени Торгаста. За спиной Ло’Гоша теперь обрыв, и он будто в любой миг готов соскользнуть с края, оступившись. Сладость благовоний и соль пота разбавляют пепел и кровь, и вместе с беспорядочными рваными рывками, подводящими к новому экстазу, виски Андуина трогает отнюдь не эфемерный холод.

“Маленький лживый король. Ты не скроешь то, как сильно жаждешь вновь оказаться между ними. Искать зверя в человеке и человечность в хищнике… как сильно хочешь быть помеченным и повязанным обоими. Даже то, что твоя греховная душа искала в одном, обернулось этим. Тебе мало любви. Тебе мало короля у твоих ног. Ты жаждешь обладать и принадлежать. Однажды, испив чашу порока, ты не сможешь — не захочешь — забывать её вкус…”

— Андуин… — осторожное прикосновение ко лбу развеивает реальность, возвращает иллюзию и спасительную прохладу ночи. — Ты весь горишь.

“Смотри на него, — хохот Тюремщика вынуждает распахнуть ресницы. — И чувствуй второго. Как твоя голова покоится на его коленях, как его ладони держат твоё лицо, касаются губ. Вдыхай его запах — разгорячённое тело после битвы, жаждущее разрядки, мечтающее взять тебя. Ты никогда не откажешься от него. От них обоих”.

— Д-да… — всхлипывает Андуин ответом и на все незаданные вопросы, и на искушение в голове. — Я больше не могу…

— Ещё совсем немного. Я так близко… — Вариан подхватывает его под спину, вцепляясь в шею, на этот раз прокусывая нежную кожу. — Ты ведь мой? Я разорву любого, кто только посмеет…

— Твой, — Андуин прижимает его голову к себе и в пару движений доводит себя до яркого, оглушительного острого пика, растворяясь в сплетении безумия — уже не чужеродного, но полностью своего. Желанного, реальнее всего, что он когда-либо переживал.

Тишина опускается резко, впитывая загнанное дыхание. Вариан держит его, зализывает укус, дрожа едва ли не сильнее самого Андуина.

Тот поворачивает голову, вдыхая облегчённо. Ло’Гош по-прежнему у окна и смотрит на них. Усмехается, поймав взгляд, и прячется в тенях, чтобы вновь выйти в ослепительный лунный свет совсем иным.

— Гневион?..

— Тише, — дракон опускается подле них на колени, касается раскрасневшейся щеки рукой, обтянутой чёрной перчаткой. — Чувствуешь, Андуин? Он в тебе. Его вкус на твоих губах. Но утолена ли твоя жажда, мой милый принц?

Он склоняется ниже. Рубиновый взгляд сверкает, раздвоенный язык мелькает меж алых губ.

— Новый шаг мы сделаем вместе, — ласково шипит он. — Твой отец и я. Посмотрим, как долго ты сможешь врать себе.

— Я…

— Тише, Андуин. Отдыхай. У нас впереди столько всего… Обещаю: следующей ночью ты не уснёшь.

Андуин, вскинув дрожащую руку, зачёрпывает пустоту. Вариана и Гневиона поглощает мрак, и возвращение падшего принца приветствует торжествующий смех.