Archive of Our Own ^beta

Chapter Text

Знойное, душащее жарой и пылью лето сводило с ума не только своей жаркой погодой, но и висящим в воздухе ощущением ужасной тоски в груди, с которым за прошедшие два месяца жить легче не становится.

Конец июля подобрался совсем незаметно. Гарри потерялся во времени, которое тянулось ужасно медленно и мучительно, как патока. Дни сливались в одно серое полотно: тревожные, иногда бессонные ночи, наполненные кошмарами, сменялись днями, проведенными в душном зале Визенгамота, полного тяжелых воспоминаний, мыслей и слез горечи и утрат. Гарри должен был давать показания. Снова и снова. Рассказывать о том, что видел, что чувствовал. Возвращаться мыслями в те ужасные дни. Прокручивать их, как старую заезженную пластинку. Переживать заново все то, отчего кровоточащие на сердце раны не успевали затягиваться, когда их все сильнее ковыряли на каждом новом заседании. Он был главным свидетелем, живым доказательством. Предметом, утратившим индивидуальность. В глазах Визенгамота его достаточно было положить к остальным вещдокам, как улику.

Каждое произнесенное слово, каждое всплывающее в голове воспоминание, каждый данный ответ, — все это высасывало из него остатки сил.

Он похудел. Гарри всю жизнь был весьма худым, пусть и относительно подкачанным благодаря квиддичу, но война внесла серьезные коррективы. Еще большая худоба, которую он приобрел за месяцы скитаний в поисках крестражей, никуда не ушла. Миссис Уизли отчаянно пыталась его откормить, но безуспешно: Гарри не чувствовал голода также, как и не ощущал вкуса у ароматной и всегда невероятно вкусной еды Молли. Он ел механически, просто чтобы не обидеть ее. Но из раза в раз он вставал из-за стола самым первым, когда другие были только на середине застолья, и старался как можно скорее покинуть кухню, чтобы глазами не натыкаться на печальные, полные сочувствия глаза.

Приближающееся совершеннолетие не то что не приносило никакой радости, оно было и вовсе им напрочь забыто. Восемнадцать лет. Возраст, который раньше казался ему билетом в свободную, взрослую жизнь, теперь был просто очередной датой в календаре.

Какой смысл во взрослой жизни, если ты не знаешь, как жить в принципе?

Именно поэтому загадочное поведение Уизли в последние июльские дни было воспринято Гарри вопросительно и недоуменно, но он не сильно по этому поводу беспокоился. Они постоянно перешептывались, прятали какие-то свертки и замолкали, когда он входил в комнату. Гарри догадывался, что это связано с его днем рождения, и от этого ему становилось только хуже.

Праздник. Они хотели устроить ему праздник.

А ему хотелось лишь одного — чтобы его оставили в покое. Чтобы его никто не трогал.

После окончания войны Гарри и вовсе не хотел возвращаться в "Нору". Во всей веренице событий он уже тогда прекрасно понимал, что его присутствие в ставшем за столько лет почти родном доме будет неправильным и губительным для Уизли и него самого. Однако выбора ему Уизли не дали, заявившись в лице Рона, Гермионы, Джорджа и Джинни на пороге площади Гриммо 12 спустя несколько дней, как Гарри туда перебрался.

Обстановка в старом особняке была удушающей, мертвенно тихой, мрачной и абсолютно безжизненной — подстать тому, что творилось у Гарри в душе.

Заботливые друзья быстро увели его из этих жутких развалин, но выбить из его души те темные, и мертвенно печальные коридоры им не удалось.

Это противоречие сводило Гарри с ума, усугубляя его и так пострадавшее за последние годы состояние. Для Гарри, всегда ставившего семью превыше всего в жизни, сейчас вот так добровольно отстраняться и отказываться от них и их инициатив ему помочь...

За эти мысли Гарри возненавидел себя еще больше.

Но поделать с собой он ничего так и не смог.

Рон, у которого еще в войну пробудилась сущность добродушного и верного альфы, тяжело переносил апатию лучшего друга и постоянно пытался его отвлечь или втянуть в какие-то авантюры.

— Гарри, пошли! Погоняем квоффл! Там как раз поле свободно!

— Пошли поможем папе с той маггловской газонокосилкой? Уверен, мы сможем заставить ее летать!

— Давай сгоняем в Хогсмид? Джордж нас давно зазывает, говорит, у него там новые сладости поступили, мы обязательно должны их попробовать!

Но Гарри лишь слабо улыбался и отказывался. Его энергия, казалось, иссякла полностью. Рон, не зная, что делать, просто садился рядом и молчал, стараясь поддержать друга хотя бы так, и от его ауры альфы, полной беспокойства, Гарри становилось только хуже. Его собственная сущность еще не пробудилась, чтобы ощутить это полноценно, но на периферии сознания уже словно легким шлейфом он мог считывать эти перемены. 

Джордж, сам еще не оправившийся от потери Фреда, пытался пробиться к Гарри через юмор. Его фокус на состоянии Гарри позволял отвлекаться от собственных удушающих мыслей, и попытки вывести Поттера из страшного состояния становились подобно светлому маячку в его потускневшей без брата жизни. Он подсовывал ему новые изобретения из своего магазина, устраивал дурацкие розыгрыши. Однажды он даже подменил тыквенный сок Гарри на слабое щекочущее зелье. Гарри тогда чуть дернулся, а на его лице на мгновение мелькнула слабая улыбка, и для Джорджа это уже была маленькая победа. Но через несколько мгновений вместе с эффектом зелья проходило и легкое наваждение, возвращая лицу Гарри уже привычную всем маску вселенской усталости и печали.

Гермиона, чей практичный ум омеги не мог смириться с бездействием, избрала другую, привычную ей тактику. Она приносила ему книги, пыталась обсуждать с ним будущее, строить планы.

— Гарри, ты уже думал, кем хочешь стать? Аврорат все еще набирает рекрутов. Или, может, ты бы хотел преподавать Защиту? Ты был бы прекрасным учителем...

Но Гарри не хотел думать о будущем. Он едва мог прожить настоящее.

Когда-то они с Роном строили планы, намереваясь пойти в Аврорат. Их гриффиндорский нрав, прирожденная жажда приключений, борьба за справедливость и стремление к самопожертвованию, — идеальный набор качеств для будущего аврора. И Рон, кажется, по-прежнему настроен на эту профессию более чем серьезно: его пробудившийся альфа идеально дополнял бунтарскую и отважную натуру своего носителя, придавая ему вместе с тем и холодную уверенность, подавляющую эмоциональные всплески.

Но вот Гарри... устал бороться.

Былые мысли о постоянных сражениях со злом, работу во благо, бурлящие в жилах кровь и адреналин во всем теле... все это осталось в прошлом. 

Гарри устал бороться, и сейчас мысли о таком будущем, которому он посвятит свою жизнь, вызывают у него лишь отвращение.

Но и это было еще не все.

Еще была Джинни... и эта часть его жизни была, пожалуй, одной из самых сложных для Гарри.

Его отношения с Джинни зашли в тупик. Любой контакт с девушкой не приносил Гарри ровным счетом никаких эмоций, впрочем, как и со всеми остальными. Девушка пыталась быть рядом, поддерживать, вовлекать в разговоры, прогулки или даже авантюры Рона, старалась его обнять, заглянуть в глаза, но из раза в раз Гарри отказывался и отстранялся.

Он смотрел на нее и ничего не чувствовал. Только тепло, легкую привязанность, уважение... но как к сестре. И вместе с тем огромное, всепоглощающее чувство вины. Ее присутствие было тяжелым испытанием для Гарри. Джинни ждала от него того, чего он не мог ей дать. Любви. Романтической. А ее в нем не было. Только пепел.

Он знал, что должен с ней поговорить. Разорвать эту связь, которую он не мог и не хотел поддерживать. Но у него не было на это сил. Еще один тяжелый разговор, еще одна порция чужой боли... Гарри просто этого не выдержит. К тому же в глубине души и на периферии сознания для него якорем висит крошечная надежда:

«Еще все наладится. Нужно лишь время. Пройдет пара месяцев, начнется учеба, это поможет отвлечься и все вернется как прежде...»

Вот только верится в это с каждым днем все меньше и меньше.

Так и проходили его дни. В коконе из чужой заботы, которая ощущалась как удушье, и собственной, непроницаемой апатии. Гарри знал, что это плохая идея, проводить лето  в Норе: этот дом пропитан горечью утрат и всепоглощающей боли прошедших лет. Семья, приютившая его, как своего, родного ребенка, оплакивала свое сгоревшее гнездо и собственного убитого ребенка, за смерть которого Гарри корит себя не меньше, чем и за все другие.

───╼⊳⊰ 🙤 ⋅ ❖ ⋅ 🙦 ⊱⊲╾───

Забыть про собственное совершеннолетие Гарри, разумеется, не дали. Однако семейство Уизли тут совершенно ни при чем.

31 июля началось для Гарри необычайно рано. За эти пару месяцев он уже привык к ранним пробуждениям от бессонницы и частых кошмаров, но на этот раз его организм превзошел самого себя и разбудил Гарри в полпятого утра, когда в окно только-только стали пробиваться первые лучи жаркого июльского солнца. К счастью для Гарри, даже сон был без сновидений, что уже было для него большим подарком. Однако пробудившие его чувства довольно быстро проявили себя, притом весьма ощутимо.

Распахнуть глаза его заставил необычный, глубинный жар, который странным тягучим ощущением разливался по всему телу. Это напоминало лихорадку, и Гарри уже начал подозревать, что успел простудиться, когда странные ощущения стали концентрироваться где-то внизу живота и вызывать нарастающие спазмы.

Голова постепенно начала тяжелеть, будто внезапно стала весить вдвое больше, а мысли и вовсе словно затуманились. Как сквозь толщу воды отдаленно слышались собственные мысли вроде «температура..?» или «заболел..? но... почему так... странно..?»

Подобное прежде Гарри не испытывал никогда.

Нарастающие постепенно спазмы стали растекаться и по телу дальше. Концентрируясь внизу живота и постепенно связывая мышцы в тугой узел, по рукам и ногами пошли легкие волны судорог, заставляя Гарри сморщиться и аккуратно и тихо свернуться в клубок на старом скрипучем матрасе, боясь разбудить остальных.

Сквозь туман в голове внезапно, как ушат воды, на Гарри вместе с осознанием обрушилось слегка размытое, но полноценное воспоминание, давным-давно отложенное в дальний ящик сознания:

—  ...сущности пробуждаются в день совершеннолетия волшебника, когда он вступает в возраст ответственности за собственную жизнь и свои поступки, — в голове зазвучал ученый голос профессора Макгонагалл, которая зачитывала им лекцию на одном из последних дней Гарри в школе. Кажется, это был конец шестого курса. Он уже и забыл об этом. — Знать студентам об этом следует заранее во избежание непредвиденных проблем. Школа должна быть местом для получения знаний, а не приобретения нежелательного потомства раньше времени,  — с легким, почти родительским укором произнесла профессор, пробудив тихие смешки по Большому Залу. —  В день вашего совершеннолетия в вас пробудится ваша истинная природа: ваше дополнение, продолжение, которое полностью сформирует вашу личность. Пугаться этого не стоит, хотя процесс этот может быть несколько неприятным и неожиданным...

«Несколько неприятным и неожиданным».

Ну как знать, профессор.

Боль в теле постепенно нарастала, а разгоряченная жаром кожа покрылась мурашками и мелко задрожала. Гарри стиснул зубы, подавив тихий болезненный стон, и старался стойко переждать внезапную волну.

И тогда он почувствовал это.

На периферии сознания, отдельно от собственных, затуманенных лихорадкой мыслей, его внутренний голос словно обрел разум. Это не было похоже на его собственные мысли, более того, он и вовсе не мог это контролировать. 

В это мгновение Гарри резко замер, даже позабыв о боли.

В голове сонно, совсем невнятно что-то будто заворочалось. Пролепетало нечто, совсем еще бессвязное, какие-то обрывки чувств, которые в затуманенном сознании Гарри словно ворочались где-то за стенкой. Но с каждой минутой это бормотание набирало обороты, становилось яснее и лишь через пару мгновений стало складываться в различимые слова.

«Холодно...»

Гарри решил, что он сходит с ума.

Прежде нечто подобное он ощущал лишь при связи с Волдемортом, но сейчас тот мертв, в чем Гарри ни секунды не сомневался. А это значит, что эти странные, чужие-свои мысли имеют иную природу.

Гарри бросил короткий взгляд на соседнюю кровать, проверяя, не разбудил ли он никого. Даже заплывшим без очков взглядом он увидел спящих Рона и Гермиону. Они еще в войну обрели друг друга, как пару, и после окончания всех кошмаров напрочь отказывались отпускать друг друга. Миссис Уизли, видя их, просто поставила для Гермионы вторую кровать в комнате Рона, махнув рукой на все приличия. Вид спящей пары, мирно сопевшей в свои подушки, вызвал на уставшем лице Гарри легкую, чуть измученную улыбку. Им было хорошо. Они были вместе.

«Холодно, — вновь прозвучало в голове, но на этот раз отчетливо и более настойчиво. Новая, незнакомая мысль. Она не была его. Это определенно голос Гарри, и он даже может определить интонацию и настроение, но это не его мысль. Она была словно глубже. — Одиноко. Пусто. Где? Где тепло? Где... наше?»

Гарри замер. Эта мысль была наполнена такой первобытной, животной тоской, что у него самого защемило в груди.

Осознание происходящего постепенно стало до него доходить и остатки сонливости как рукой сняло. Гарри старательно, превозмогая неприятные ощущения, расслабил тело и старался продышать все еще нарастающую волну спазмов.

—...пробуждение сущности характеризуется резкими изменениями в организме, особенно сильно это касается омег: перестройка репродуктивной системы требует особых усилий, — в голове снова заговорил голос профессора. — Обычно этот процесс не занимает долгое время, поскольку первый гон наступает через месяц после пробуждения у альф, а течка у омег — через полгода. Организм альф работает в более животном режиме, он стремится как можно скорее среди омег найти свою пару, чтобы оберегать. Омегам же сама природа дает время познать свой организм...

Наставления с той неловкой лекции для старшекурсников казались сейчас для Гарри на вес золота.

— ...в первые часы вашего пробуждения вы постепенно начнете ощущать запахи уже пробудившихся сущностей. Как известно, в отличие от бет, имеющих лишь один природный запах, у альф и омег это сочетание из трех запахов, по которым они и ищут свою предназначенную судьбой пару. Причем если два из них, основную и среднюю ноту, в основном слышат все, то базовая нота слышна лишь истинной паре. Это скрытая, самая уязвимая черта запаха сущности, которую способен уловить лишь истинный партнер. Эти запахи, как может сейчас вам показаться, не надоедают и не вызывают со временем отвращение и отторжение: все дело в феромонах. Ощущать потребность в своем партнере заставляют именно они...

Гарри приоткрыл глаза и постарался принюхаться, пытаясь ощутить эти изменения. Ему потребовалось несколько минут, чтобы начать ощущать легкий, едва уловимый аромат дымной древесины и домашней выпечки с корицей. Еще несколько мгновений ушло на осознание, что к строению дома и вчерашнему ужину это не имеет никакого отношения. Необычная смесь запахов была исключительно природной, довольно приятной и не приторной.

«Альфа...» — вновь заговорил сонный голос в голове, словно подсказывая Гарри, что этот запах принадлежал никому иному как Рону, мирно спящему в паре футов от него.

Гарри едва заметно улыбнулся. Запах идеально подходил Рону: запах стабильности, силы, уверенности и тепла. Такой простой, честной и сильной личности, не лишенной добродушности, легкой неуклюжести и абсолютной верности своей семье, своей стае.

Следом Гарри ощутил шлейф аромата пергамента и чего-то, напоминающего лавандовый чай.

«Омега...» — голос заговорил почти в унисон с собственной мыслью, ведь не оставалось никаких сомнений, что это запах Гермионы. Запах человека с высоким интеллектом, жаждой знаний, любознательностью и спокойной мудростью. Человека с успокаивающей натурой, не лишенного стремления к порядку, чистоте и стабильности.

Идеальные комбинации.

Гарри улыбнулся чуть шире. Он давно не ощущал подобных нежных чувств, какие поглотили его сейчас, при взгляде на идеальную пару перед собой.  Даже природа, казалось, признавала, что Рон и Гермиона созданы друг для друга. Эта мысль была теплой и правильной, но она лишь острее подчеркнула его собственное одиночество.

«Тепло...  — с тоской прошептал голос в его голове, реагируя на гармонию спящей пары. —  Но не наше. Чужое тепло».

Новая волна спазмов, более сильная, чем предыдущие, заставила Гарри снова стиснуть зубы. Жар усилился, и теперь ему казалось, что он горит изнутри. Он закрыл глаза, пытаясь сосредоточиться на дыхании, как на далеком третьем курсе учил его Люпин для борьбы с дементорами.

Вдох. Выдох.

И в этой тишине, в этой концентрации на собственном теле, он впервые почувствовал свой собственный запах.

Это было не так, как с Роном и Гермионой. Их ароматы он уловил извне, как дуновение ветра. Свой же он ощутил изнутри, как будто он поднимался из самой глубины его существа, пропитывая каждую клетку.

Сначала проступила основная нота. Запах теплой, влажной земли после короткого летнего дождя. Запах свежескошенной травы на квиддичном поле. Это был аромат жизни, свободы, полета — всего того, чего его так долго лишали и к чему он так отчаянно стремился. Это была сама его суть, его страсть, его жизнь.

«Свобода...»  — с удивлением и узнаванием прошептал внутренний голос.

Затем, глубже, проявилась средняя нота. Что-то теплое, уютное, до боли родное. Густая, тягучая сладость паточного пирога, который он впервые попробовал здесь, в "Норе", — вкус его первого настоящего праздника, его первого чувства принадлежности. Это был аромат дома, которого у него никогда не было, но который он обрел в этой странной, шумной, но бесконечно любящей семье.

«Дом...»  — в голосе сущности прозвучала почти детская радость.

И, наконец, когда жар достиг своего пика, он уловил ее. Базовую, самую сокровенную ноту. Ту, что, как говорила Макгонагалл, слышна лишь истинной паре. Она была почти неуловимой, скрытой за основными запахами. Это был резкий, чистый, почти озоновый аромат. Запах воздуха где-то там, высоко, прямо перед грозой. Запах силы. Его магической сердцевины. Той самой, что позволила ему выжить, сражаться и победить.

«Сила...»  — на этот раз голос прозвучал твердо, с гордостью.

Гарри зажмурился, озадаченно приложив запястье к носу и глубоко вдыхая собственный аромат. Все происходящее походило на странный, невозможный сон, словно вот-вот он проснется и вновь окунется в мрачные серые будни, которые более не будут иметь ярких красок и удивительных ароматов.

Но запахи лишь постепенно становились все яснее, а голос в голове — увереннее, словно окончательно проснувшись. Его собственный, но не подвластный ему голос.

Гарри подумал, что именно так, должно быть, у обычных людей и начинается шизофрения, и возможно даже сам бы посмеялся с этого, пока внезапно голос не заговорил вновь и не заставил шокировано замереть.

«Мы — омега, — прозвучала в его сознании последняя, уверенная и четкая мысль. И в ней не было ни страха, ни удивления, только спокойная, нерушимая констатация факта. — И теперь мы полноценны... мы готовы... и мы должны найти нашего альфу».

Боль и жар начали медленно отступать, сменяясь глубокой, всепоглощающей усталостью. Процесс был завершен. Гарри лежал, кажется, не дыша, его рубашка почти насквозь промокла от пота. Он прислушивался к своему телу. Спазмы утихли. Лихорадка прошла. Осталась лишь гулкая пустота и оглушающее осознание.

Омега.

Он — Гарри Поттер, Мальчик-Который-Выжил, победитель Волдеморта, — омега.

Время будто замерло. Все сторонние звуки и запахи исчезли, словно их никогда и не было, осталось лишь гулкое биение сердца в висках и рваное от ужаса дыхание. Гарри не почувствовал ни облегчения, ни принятия. Он почувствовал волну холодного, липкого ужаса, который был хуже любой боли.

«Нет,  — пронеслось в его голове, и на этот раз это была его собственная, паническая мысль. — Нет. Этого не может быть. Ошибка. Это какая-то ошибка... Глупый сон! Я... я проснусь утром и все будет как прежде. Да, точно!»

Он всегда думал, подсознательно был уверен, что если он и не окажется бетой, как большинство, то уж точно будет альфой. Ведь он же Гарри Поттер. Он сражался. Он вел за собой людей. Он был сильным. А омеги... в его представлении, сформированном обрывками слухов и предрассудками, омеги были... другими. Более мягкими. Более спокойными. Зависимыми. Всем тем, кем он никогда не был и быть не хотел.

«Или кем никогда не мог себе позволить быть?»

Голос в его голове, теперь уже его собственный, но с какой-то новой, более глубокой интонацией, ответил:

«Сила — это не только рычание и мускулы. Наша сила — в стойкости. В верности. В способности исцелять и объединять. Мы — сердце стаи. Мы — омега».

— Заткнись, — прошептал Гарри в подушку, его голос дрожал. — Я не омега. Это глупое недоразумение, так не должно быть!

Гарри осторожно сел на кровати, пытаясь отогнать все эти мысли. Он посмотрел на свои руки — они были теми же. На лбу был тот же шрам. Но он чувствовал себя словно чужим в собственном теле. Как будто в него встроили новую, неродную деталь, и он понятия не имел, как с ней жить.

«Мы должны найти нашего альфу».

Эта мысль, которая прозвучала в его голове так спокойно и уверенно, теперь вызывала у него приступ тошноты. Альфа. Это означало, что где-то есть кто-то, кто будет иметь над ним власть. Кто-то, чье присутствие будет ему необходимо. Кто-то, перед кем его тело, его сущность, будет хотеть подчиниться.

Сама идея была для него, для человека, который всю свою жизнь боролся за независимость и свободу, — омерзительной.

— У меня не будет никакого альфы, — твердо сказал он в тишину комнаты. — Я не нуждаюсь ни в ком. Я справлюсь сам. Как и всегда.

«Ты можешь лгать себе,  — ответила его сущность, и в ее голосе не было спора, только печальная констатация. —  Но ты не можешь лгать своей природе. Ты будешь искать его. Всегда. Пока не найдешь. Потому что без него мы — не целые».

Гарри уронил голову на руки. Усталость навалилась на него с новой силой. С пробуждением этого он не почувствовал себя цельным. Он чувствовал себя сломанным. Преданным. Собственным телом. Собственной магией.

Сон больше не шел совершенно. Гарри даже не пытался сомкнуть глаз и лечь — он тихо поднялся и вышел из комнаты, направляясь в ванную. Скрип старых половиц весьма резко раздавался в утренней тишине дома, но Гарри по-прежнему не слышал ничего кроме звонкой тишины. Он зашел в небольшую ванную и тут же включил кран холодной воды, ополаскивая лицо. Недавний жар почти полностью спал, оставив после себя лишь липкий пот по всему телу. Холодная вода немного отрезвила и придала ясности сбитым с толку мыслям.

Гарри поднял взгляд и даже без очков увидел в зеркале впалое, уставшее и абсолютно апатичное лицо.

«А чего ты ожидал, с другой стороны? — сам себя с невеселой усмешкой мысленно спросил он.— Как будто в твоей жизни могло что-то пойти «как надо»? Ты ведь Гарри. Чертов «Избранный». В твоей жизни просто не может все идти как надо. Ты сам ходячая ошибка».

С губ Гарри сорвался яростный тихий рык и он сжал кулаки, подавляя желание вмазать им по ближайшей стене.

«Мы не ошибка, — возразила в голове сущность. — Тебе нужно время, но рано или поздно ты признаешь очевидное. Твоя роль как героя была успешно сыграна — настало твое время быть просто счастливым. Разве ты этого не хочешь?»

— «Счастливым »? — тихо, с ядовитой усмешкой прошептал Гарри своему отражению, находясь на грани срыва. — Я стану чьей-то подстилкой, ты это называешь «быть счастливым»?! — кулаки Гарри мелко затряслись в порыве бессильного гнева.

«Ты мыслишь стереотипами, которые в тебя вложило общество, — спокойно, без тени осуждения ответила сущность. — Ты путаешь подчинение с партнерством, а счастье — с одинокой независимостью. Не это ли приносило тебе последние месяцы лишь боль?»

Сущность в голове говорила спокойно, без единого намека на панику или недовольство, словно это не первый ее подобный «разговор».

— Я не был один! — яростно возразил Гарри, тут же понизив голос до шепота, чтобы никого не разбудить. — У меня есть друзья, есть семья!

«И все же ты чувствовал себя одиноким, — мягко парировала сущность. — Ты видел их пары, их цельность. Рон и Гермиона. Билл и Флер. Артур и Молли. Они — завершенные круги. А ты — лишь половина. Герой, спасший мир, но не имеющий своего места в нем. Своего собственного мира. Разве не этого ты хотел всю свою жизнь? Не битв, не славы, а дома. Настоящего дома. Любви, счастья и своей собственной семьи...»

— Заткнись... — сквозь зубы процедил Гарри, зажмурившись.

Слова сущности ударили точнее любого проклятия, потому что были правдой. Парализующей и оглушающей правдой.

Всю свою жизнь, с того самого треклятого чулана под лестницей, он мечтал лишь об одном: о месте, где он будет не Мальчиком-Который-Выжил, не оружием против Волдеморта, а просто Гарри. Где его будут любить не за то, что он сделал, а за то, кто он есть.

«Роль омеги — не в слабости и подчинении, — продолжал голос, словно чувствуя его смятение. — Наша роль в создании этого дома. В том, чтобы быть его сердцем. Альфа — это щит, защищающий стаю от внешнего мира. Омега — это очаг, который согревает ее изнутри. Одно без другого неполноценно. Это не подчинение — это баланс».

— Я устал быть для кого-то гребаным «сердцем», — с бесконечной усталостью процедил Гарри, прижимаясь лбом к холодному стеклу зеркала. — Я был символом, надеждой... Я больше не могу. Я не хочу... я может вообще создан прожить в одиночестве... — отчаянно, почти шепотом, выдохнул Гарри, невольно обнажив перед собой же и своей сущностью свой главных страх.

«То была роль, навязанная тебе войной. А эта — твоя природа. Ты не должен быть символом для всех, лишь для одного. Для нашего альфы, — спокойно продолжил голос. — И одиночество убьет не только нас, но и нашего альфу».

Упоминание мифического альфы снова вызвало в Гарри волну отторжения.

— О, так вот оно что! Я его не знаю, так уже ему должен? — вновь яростно прошипел Гарри. — Так вот знаешь что? У меня его нет. И не будет, — отрезал он.

«Ты ошибаешься. Он есть. И теперь мы будем чувствовать его отсутствие каждой клеткой. Та тоска, что душила тебя последние месяцы, — теперь это зов. Ты можешь бороться с этим. Можешь ненавидеть себя, нашего альфу, кого угодно. Но ты не сможешь заглушить свою природу и этот зов. Потому что это зов к самому себе. К своей второй половине».

Гарри промолчал. Спорить было бессмысленно. Он чувствовал эту ужасную, душащую его пустоту прямо сейчас. И самое ужасное, что глупая сущность оказалась права: эти ощущения стали будто в разы острее, конкретнее. Словно в его душе образовалась дыра, и он теперь знал, что только один-единственный компонент может ее заполнить. И сама мысль об этом была невыносима.

Гарри выключил воду и, стараясь не производить ни звука, вернулся в комнату. На сон не было ни малейшего шанса, в то время как до завтрака оставалось еще около пары часов — целая вечность. Он подошел к окну в гостиной и сел на диван рядом, обхватив колени руками. Небо на востоке медленно начинало светлеть, окрашиваясь в нежно-розовые и персиковые тона. Мир просыпался, даже не подозревая о его личной катастрофе.

Гарри снова прислушался к запахам в комнате. В гостиной их было больше: сюда же примешались и ароматы остальных Уизли, среди которых Гарри отчетливо ощущал уже знакомые: корица с дымной древесиной Рона и лавандовый чай с пергаментом Гермионы теперь не просто ощущались им, они словно создавали вокруг пары ощутимое облако умиротворения и завершенности. Это было их общее пространство, их маленький мир.

«Чужое тепло», — с тоской повторил он мысль своей сущности. Гарри находился на таком малом расстоянии от своих лучших друзей, но чувствовал себя так, словно их разделяла непреодолимая пропасть.

И тут его внезапно накрыла новая волна паники, на этот раз холодной и рациональной.

Запах.

Его собственный запах. Он чувствовал его сам, а значит, другие почувствуют тоже. Рон — альфа. Он поймет наверняка сразу же. Что он сделает, что скажет?

Гарри на мгновение представил его лицо: удивление, замешательство, а потом... жалость. Та самая всепоглощающая тошнотворная жалость, которой его и так одаривали все Уизли. Рон наверняка начнет суетиться, пытаться его опекать еще сильнее, видя в нем теперь не равного друга, а кого-то сломленного, притом слабого и уязвимого. Кого-то, кого нужно защищать. Омегу.

Это заставило Гарри скривиться в отвращении.

А Гермиона? Она наверняка засыплет его вопросами, принесет по меньшей мере десяток уже перечитанных не раз ею книг о пробуждении сущностей, разработает план адаптации и будет смотреть на него с сочувственной мудростью во взгляде.

Их реакции, продиктованные любовью и заботой, пугали Гарри. Он не хотел быть объектом их опеки. Он не хотел, чтобы динамика их дружбы изменилась. Он только-только начал учиться дышать после войны, а теперь его снова загоняли в клетку — на этот раз из заботы и дурацкой биологии и инстинктов.

Время тянулось мучительно. Он смотрел, как первые лучи солнца коснулись верхушек деревьев, как за окном пролетела первая сонная птица. Он слышал каждый скрип старого дома. Вот где-то сверху едва слышно застонала половица — миссис Уизли встала, чтобы начать готовить завтрак. Его праздничный завтрак.

От этой мысли к горлу подкатила тошнота.

Он должен что-то сделать. Спрятать запах. Закрыться. Сбежать. Но куда? И как можно сбежать от самого себя?

Он прижал запястье к носу, снова вдыхая собственный аромат. Теперь, когда первый шок прошел, он мог различить в нем ноты, которые раньше не замечал. К примеру, в запахе свежескошенной травы была запрятана горечь полыни. В сладости паточного пирога — привкус жженого сахара. А в озоновой свежести — предчувствие не просто грозы, а разрушительного урагана. Его запах не был простым или уютным. Он был сложным. Тревожным. Таким же, как и он сам.

«Мы не сломлены, — тихо прошептал голос сущности в голове, словно отвечая на его мысли. — Мы просто ждем. Ждем нашей грозы».

Гарри горько усмехнулся. Какой еще к черту грозы?

Однако эта мысль, столь странная и, кажется, совершенно неуместная растворилась также быстро, как и появилась, оставив после себя лишь легкое чувство тревоги. Гарри совсем забылся, что не услышал, как постепенно все уже начали просыпаться. Из кухни послышались тихие, привычные звуки: вот звук тарелок, вот легкое шипение масла на сковороде, а это уже приглушенный стук ножа по разделочной доске. Обычно эти звуки приносили Гарри подобие покоя, ощущение дома и стабильности. Но сегодня они звучали как обратный отсчет до его разоблачения. Каждый шорох, каждый аромат приближал момент, когда ему придется выйти из своего укрытия и предстать перед семьей. Новым. Другим. Неправильным.

Паника снова начала подступать к горлу. Он должен что-то сделать. Должен скрыть этот запах. Он лихорадочно рылся в памяти, вспоминая все бытовые заклинания, которым их когда-либо учили. Может быть, есть что-то? Заклинание дезодорации? Очищающие чары?

Он вытащил палочку. Рука слегка дрожала. Направив ее на свою футболку, он прошептал:

— Скорджифай.

На ткани не осталось ни пылинки, но аромат — его собственный, предательский аромат — никуда не делся. Напротив, он словно стал еще ярче на контрасте с магической чистотой одежды. Гарри попробовал снова, потом еще раз. Бесполезно. Запах шел не от одежды, он исходил изнутри, пропитывая его кожу, его кровь, саму его магию. Это было так же бессмысленно, как пытаться заклинанием изменить цвет собственных глаз, но его затуманенный глупой паникой и яростью на всю эту ситуацию разум просто не мог не пытаться победить этот дурацкий запах хотя бы своим гриффиндорским упрямством.

Сверху раздался громкий зевок, а затем знакомые тяжелые шаги заставили старые половицы протестующе скрипнуть, а Гарри — вздрогнуть.

Рон.

Сердце Гарри рухнуло куда-то в желудок, увлекая за собой все внутренности. Он замер, вжавшись в диван, и инстинктивно натянул ворот футболки до самого носа, словно это могло помочь. Он не смел обернуться, когда услышал, как Рон спускается по лестнице.

— Гарри? Ты чего так рано... — сонно начал Рон, но осекся на полуслове.

Гарри услышал, как шаги замерли. В наступившей тишине он мог различить лишь тихое шипение из кухни и оглушительный стук собственного сердца.

— Что за... — пробормотал Рон. Гарри слышал в его голосе недоумение. — Что за запах? Мама что-то новое готовит? Пахнет... странно. Как земля после дождя... и... что-то сладкое?

Гарри сжался еще сильнее. Рон был альфой. Конечно, он почувствует. Он почувствует все.

— Не знаю, — выдавил из себя Гарри, стараясь, чтобы его голос звучал ровно. Он все еще не поворачивался.

Рон сделал еще пару шагов вниз, и теперь его голос прозвучал совсем близко, прямо за спинкой дивана. Он снова принюхался, на этот раз громче и настойчивее.

— Нет... это не из кухни. Запах здесь... сильный. Джинни новые духи купила, что ли?

Молчание. Гарри чувствовал на своем затылке прожигающий взгляд друга. Секунды растянулись в вечность. Он ждал, когда Рон сложит два и два. Когда в его сознании щелкнет невидимый переключатель, и недоумение сменится осознанием.

И оно щелкнуло.

— Гарри... — голос Рона изменился. В нем пропала сонливость, зато появились совершенно новые, незнакомые ноты — ошеломленная растерянность и что-то еще, что Гарри не смог определить. — Повернись.

Это был не приказ. Это была тихая, почти испуганная просьба. Медленно, словно марионетка, Гарри заставил себя обернуться.

Рон стоял на последней ступеньке лестницы, его веснушчатое лицо было бледным. Он смотрел на Гарри широко раскрытыми глазами, в которых плескалось абсолютное, тотальное неверие. Его ноздри слабо подрагивали, а взгляд блуждал по лицу Гарри, словно он пытался найти в нем ответ, увидеть какие-то физические изменения.

— Это... это от тебя, — констатировал он шепотом, и в этом шепоте не было ни осуждения, ни отвращения. Только чистый, незамутненный шок. — Гарри... что это? С днем рождения, конечно, приятель, но... что, Мерлиновы кальсоны, происходит?

На вопрос Рона, повисший в утренней тишине, у Гарри не было ответа. Он мог бы солгать. Мог бы свалить все на Джорджа, на новый дурацкий розыгрыш, на пролитое зелье. Любая ложь была бы лучше, чем эта ужасная, унизительная правда. Он открыл рот, уже готовый произнести что-то невнятное и глупое, но слова застряли в горле.

— Я... — начал он, и его голос предательски дрогнул.

Рон сделал шаг вперед, сходя с последней ступеньки. Теперь он стоял совсем близко, и Гарри почувствовал, как его собственный запах, его новая сущность, буквально кричит в присутствии альфы.

«Не наш. Это не наш альфа».

Это было невыносимо. Он инстинктивно отступил на шаг, врезавшись спиной в подлокотник дивана.

— Гарри, ты бледный как привидение, — обеспокоенно произнес Рон, его шок начал сменяться тревогой. Он протянул было руку, чтобы коснуться плеча друга, но замер на полпути, словно наткнулся на невидимую стену. — Это не шутка, да? Это не Джордж. Я бы почувствовал... Запах другой. Он... живой. Я чувствую.

Рон не был гением, чтобы быстро в голове выстраивать длинные логические цепочки, но в этом не было и никакой потребности, как и не будет ни для кого другого. Рон был альфой, и его инстинкты работали безупречно. В тот момент он не мог понять, что именно происходит, но он безошибочно чувствовал, что это не искусственный аромат, не магия розыгрыша. Это была чертова природа.

— Все в порядке, Рон, — соврал Гарри, его голос звучал глухо и неубедительно. — Я просто не выспался.

— «Не выспался»? — Рон нахмурился, его недоумение росло. — При чем тут это? Ты пахнешь так, словно... не знаю даже. Словно ты только что накосил несколько ярдов травы? И пирогом. Маминым пирогом. Что за чертовщина?

В этот момент тихий скрип ступенек сверху возвестил о появлении третьего участника их немой сцены. Гермиона, привлеченная напряженным молчанием вместо привычной утренней возни, спускалась вниз, потирая сонные глаза.

— Вы чего тут? — она почти сразу замолчала, сделав последние несколько шагов в гостиную. Гермиона дважды коротко вдохнула воздух носом, и ее лицо мгновенно изменилось. Сонливость улетучилась, сменившись сначала любопытством, а затем, через долю секунды, полным, всепонимающим осознанием.

Как омега, она почувствовала запах Гарри не так, как Рон. Она не анализировала его на составляющие, а ощутила его целиком — как новую, только что родившуюся сущность, полную страха, боли и отрицания. Ее взгляд метнулся с растерянного лица Рона на загнанное, отчаянное лицо Гарри. И в ее глазах не было шока. Только глубокая, безмерная печаль и сочувствие.

Именно этого Гарри и боялся.

— Ох, Гарри... — выдохнула она так тихо, что это было едва слышно.

Ее жалость ударила сильнее, чем крик Рона. Это было окончательное подтверждение. Приговор.

Рон же продолжал непонятливо глазеть на них. Он, кажется, категорически отказывался даже допускать мысль, что его лучший друг мог стать кем-то, кроме альфы. В его глазах прямо читалась эта волнительная озабоченность, ибо иного просто не могло быть.

— Что «ох, Гарри»? — не понял Рон, переводя взгляд с Гермионы на друга. — Вы оба ведете себя так, будто кто-то умер! Объясните мне, что происходит!

Но Гарри ничего уже не слышал. Он видел только глаза Гермионы, полные того самого сочувствия, от которого он сбегал все последние месяцы. Она знала. Она поняла. И сейчас она начнет его жалеть, утешать, приносить книги и разрабатывать планы. А Рон, как только поймет, начнет его опекать, защищать, видя в нем не друга, а нечто хрупкое.

Клетка захлопнулась.

— Нет, — прошептал Гарри, скорее себе, чем им. Это было единственное слово, на которое у него хватило сил.

Он резко развернулся, обогнул диван и, не глядя на ошеломленных друзей, бросился обратно к лестнице.

— Гарри, стой! — крикнул ему в спину Рон, но Гарри его уже не слышал.

Он взлетел по ступенькам, перепрыгивая через две-три разом, и уже почти ступил на последний поворот, когда перед глазами появилась фигура, в которую он едва не врезался.

Джинни.

Сонная, еще в пижаме. Ее длинные рыжие волосы были немного растрепаны после сна. Увидев Гарри, она сначала недоуменно оглядела его сверху вниз, а через мгновение ее лицо смягчилось, а губы растянулись в нежной, счастливой улыбке.

— Гарри! С днем рожде...

— Не трогай меня! — вырвалось у него сдавленным, хриплым рыком, прежде чем он успел это проконтролировать.

Гарри отшатнулся от нее, как от огня, едва не потеряв равновесие на ступеньке. Столкнуться сейчас еще и с Джинни для Гарри было просто равносильно фатальной, решающей атаке. Пробудившаяся сущность омеги вместе с очевидными и первостепенными проблемами принесла и еще одну: теперь ему точно просто придется разбить девушке сердце, чего ему хотелось в последнюю очередь.

Выражение лица Джинни мгновенно сменилось с радостного на недоуменно-обиженное и совершенно сбитое с толку, что было вполне оправданно. Разумеется, она ничего не почувствовала. Для нее воздух был по-прежнему наполнен лишь запахом дома и ароматами с кухни. Она не могла уловить ни новообретенный аромат свежескошенной травы и паточного пирога, ни ноты страха и отчаяния, исходящие от Гарри. И уж точно она не могла уловить базовый, едва ощутимый аромат горячего озона, что лишь сильнее загоняло гвозди в крышку гроба их отношений, ведь рассчитывать на их истинность уже было более чем бессмысленно.

— ...природой, для безопасности омег от насильственной метки или нападения собственной пары, было задумано рождение альф раньше своих истинных пар, —  рассказывала им Макгонагалл. — Разница в возрасте между партнерами не может быть колоссальной, однако альфа всегда старше своей омеги либо на пару месяцев, либо на пару лет. Анатомия и генетика волшебников строится на их магическом ядре, которое более разумно и самостоятельно, нежели, например, у магглов, поэтому в этом вопросе природа действует с научной точностью, иной исход просто невозможен.

— Значит омеги ни при каких обстоятельствах не могут быть старше своих альф? — задал вопрос какой-то пуффендуец.

— Абсолютно верно, — кивнула профессор. — Иначе пробудившийся альфа до или во время своего первого, самого сложного гона, был бы не в состоянии не только научиться контролировать себя, но и в целом был бы опасен для своей пары. В процессе первого гона альфа должен полноценно познать свою сущность и прочувствовать обострившиеся инстинкты. Если первая течка у омеги может быть проведена с партнером, который уже умеет себя контролировать и может позаботиться об омеге, то в первый гон альфа в порыве инстинктов может нанести своей паре колоссальный вред, вплоть до наихудшего исхода.

— Но как, в таком случае, первый гон проводят альфы? — послышался очередной озадаченный голос, кажется, на этот раз со стола Гриффиндора.

— Альф стараются, как правило, изолировать на этот период, даже от собственных семей, чтобы не провоцировать лишний раз сущности посторонними запахами. Гон проходит больше в потребности найти свою омегу и обладать ей, — профессор пару раз кашлянула, когда по залу вновь пошла волна смешков.— Поэтому очень часто действуют от обратного: если в гон у альфы нет омеги, он начинает выплескивать свою физическую силу...

Очередная вспышка воспоминаний с той лекции яркими вспышками ударяет в голову Гарри, ненадолго дезориентируя его и сбивая с толку.

Гарри пару раз растерянно моргнул и, подняв взгляд, вновь увидел перед собой Джинни, которая обиженно и озадачено смотрела на него. И ее можно было понять, ведь девушка видела перед собой не загнанного жуткими обстоятельствами омегу, а лишь своего возлюбленного, который в утро своего дня рождения смотрел на нее с ужасом, словно она была дементором.

— Что..? —  тихо, наконец, выдохнула она. — Гарри, я просто хотела...

Но он ее уже не слушал. Обойдя девушку по широкой дуге, прижимаясь к перилам, Гарри взлетел по оставшимся ступенькам, и, перепрыгивая разом через две, ворвался в комнату, громко захлопнув за собой дверь. Поворот старого, скрипучего замка прозвучал в утреннем доме оглушительно громко.

Джинни так и осталась стоять на лестнице, а ее рука застыла в воздухе. Она растерянно нахмурилась. Ее первым порывом было возмущенно ответить на такое хамство, но девушка во время прикусила язык.

«Наверное, это просто очередной приступ его послевоенной хандры. — подумала Джинни и печально вздохнула. — Ничего, нужно лишь время».

Несмотря на прошедшие месяцы, Джинни не теряла надежды на их счастливое совместное будущее. Как только он пробудится могучим альфой, а она — его омегой, она сможет исцелить все его раны. Их судьбы были предрешены.

Она была в этом уверена.

Тем временем чуть ниже послышался сдавленный вздох, а через мгновение перед Джинни оказались уже взволнованные Рон и Гермиона, взлетая по лестнице вслед за Гарри вверх.

— Мерлин, да что происходит?! — не выдержала девушка, глядя хмуро на брата, который тем временем вихрем пронесся мимо нее и уже обеспокоенно хватался за ручку двери в их спальню.

— Гарри, открой! Пожалуйста! Мерлин, ты чуть не сбил Джинни с ног! Что с тобой происходит?! — голос Рона был полон паники и непонимания.

Прижавшись спиной к деревянной двери, Гарри медленно сполз на пол, обхватив голову руками. Он слышал, как они подбежали к двери. Слышал сбившееся дыхание Рона и тихий, умоляющий голос Гермионы.

— Гарри, все хорошо. Мы рядом. Просто открой дверь, — мягко уговаривала Гермиона, и в ее голосе слышались нотки, которые ясно давали понять — она уже обо всем догадалась.

Но их голоса доносились до него словно из-под толщи воды. Единственное, что он чувствовал — это удушающий запах собственной сущности и холодное, липкое отчаяние.

Его день рождения начался. Его новая жизнь началась. И он ненавидел ее еще до того, как она успела толком развернуться.

Chapter Text

Без десяти одиннадцать платформа 9¾, как и всегда, гудела, но гул на этот раз был иным. Вместо привычного радостного гомона и восторженных детских криков воздух был наполнен сдержанными переговорами учеников и тревожными наставлениями родителей своим детям. Студентов было заметно меньше, но напряжение, висевшее в воздухе, казалось, с лихвой восполняло эти пустоты. Родители до последнего цеплялись за мантии своих детей, выглядя при этом так, словно отправляли их не в школу, а на передовую. И винить или осуждать их никто не смел, ведь переживания были далеко не беспочвенны. Возвращать детей в разрушенную школу, в самое сердце мрачных воспоминаний четырехмесячной давности, было невыносимо страшно, но спорить с этой необходимостью, как и отвергать ее, было бессмысленно.

Разумеется, после финальной битвы были проведены восстановительные работы, в том числе и разработан новый перечень временных изменений в учебном распорядке студентов. Однако в такие короткие сроки провести абсолютно все восстановительные и подготовительные работы было просто-напросто невозможно.

Макгонагалл практически сразу после окончания войны со всей серьезностью подошла к вопросу восстановления школы и обеспечения безопасности всем учащимся. В частности, директриса, к удивлению многих, с пониманием отнеслась и к ученикам, принявшим во время войны темную сторону. Последнее вызвало особое недовольство среди многих родителей, для некоторых семей это и вовсе послужило поводом отказаться от дальнейшего обучения в Хогвартсе, но Макгонагалл была непреклонна: свое решение она оставила неизменным даже получив десятки писем от взволнованных родителей.

Перед стартом конвейера судебных дел над виновными, Макгонагалл подала от лица директора Хогвартса иск Верховному Чародею, выдвигая перечень требований и предложений, среди которых был пункт по обязательному возвращению учеников в школу на новый учебный год.

Для Гарри эта новость была, мягко говоря, не самой радостной. За все годы, проведенные в замке, это место стало для Гарри домом, но последний год круто перевернул всю его жизнь, как и отношение к замку. Возвращаться туда так скоро и как ни в чем не бывало, казалось, как никогда, неправильным.

Особенно когда и сам Гарри, кажется, стал неправильным.

Однако спорить с совместным решением директора и Верховного чародея никто не собирался, поэтому сейчас, стоя на платформе в окружении семейства Уизли, Гарри смотрел на красный поезд не с прежним предвкушением приключений в магическом мире, а лишь с ненавистью и отчаянием на обстоятельства, принудившие его быть сейчас здесь. Рядом миссис Уизли суетилась около Рона и Гермионы, щебеча им какие-то взволнованные напутствия, которых Гарри не слышал. Весь гомон, гул поезда и прочие шумы он ощущал как сквозь толщу воды, словно сознание постепенно его покидало.

И всему виной чертова природа. Ненавистная природа, которую Гарри проклинал вот уже месяц как. До этого момента он больше не покидал «Нору», лишь изредка выбираясь за пределы дома на свежий воздух. К моменту пробуждения его сущности последние суды закончились буквально накануне, а вместе с тем и бесконечные интервью и вопросы от «Пророка», поэтому Гарри, наконец, смог запереться в доме, оградившись от всего мира в маленькой, немного пыльной комнатке, где все еще стоял легкий аромат сгоревшего дерева.

Именно по причине такой отстраненной от внешнего мира жизни Гарри прежде не оказывался в общественном месте, перебитом какофонией ароматов и феромонов, от которых быстро закружилась голова и подступила тошнота.

Назойливая омега не упрощала задачу, весь этот месяц без продыху гундя в голове Гарри что-то свое, в основном все сводя к необходимости поиска истинной пары. Даже сейчас, оказавшись в толпе, она словно принюхивалась, вертя головой и выискивая нужный аромат.

«Не то, все не то. Эти запахи чужие!» — рыкнула раздраженно сущность, заставляя Гарри гневно сжать кулаки и попытаться дышать через рот. Он сделал пару вдохов, и сознание немного прояснилось, а тошнота притупилась.

— Гарри, дорогой, дай я тебя обниму, — миссис Уизли прижала к себе юношу, а после отстранилась, положив ладони ему на плечи. Женщина глядела на него с улыбкой, но притом и нескрываемым беспокойством в глазах. — Ты в порядке, дорогой? Ты что-то весь бледный.

— Все хорошо, — тихо ответил Гарри и чуть улыбнулся обеспокоенной женщине. Молли лишь задумчиво поджала губы, но настаивать не стала, поэтому плавно отступила, переключая внимание на Джинни, пока Рон и Джордж помогали им грузить вещи в поезд.

— Гарри, ты уверен, что все взял? Мантию, котел, новые учебники по трансфигурации? Твоих вещей заметно меньше, чем обычно, — Гермиона, как всегда, излучала заботливое беспокойство, стараясь отвлечь Гарри отстраненными разговорами.

— Да, Гермиона, все на месте, — с легкой усталостью ответил он. Беспокойство близких было ценным, но местами излишне назойливым.

С другой стороны Рон улыбчиво хлопнул друга по плечу, стараясь выглядеть бодро.

— Не дрейфь, приятель. Этот год будет лучше, вот увидишь. Никаких Темных Лордов, никаких крестражей. Только учеба и квиддич!

Позитивный, пусть и не очень искренний настрой лучшего друга немного воодушевлял. Может действительно предстоящий год позволит ему забыться и выкинуть все лишнее из головы, включая глупые мысли о каком-то там истинном альфе, обязательствах и прочей ерунде?

Внезапно сквозь буйство ароматов пробились слабые нотки чего-то… странного. Различить запахи было абсолютно невозможно, как и определить их источник, однако легкий шлейф загадочных запахов заставил отчего-то сердце сначала екнуть, а затем забиться чаще.

«Что это?» — раздался в голове любопытный голос, явно заинтересовавшийся этим загадочным ароматом.

«Без понятия и даже знать не хочу», — мысленно огрызнулся сам себе в ответ Гарри и направился к вагону, стараясь не показывать друзьям накатившегося в миг раздражения.

«Запах такой резкий и такой… родной?» — прозвучал тихий и словно озадаченный голос сущности в голове, который Гарри упрямо проигнорировал.

Вскоре с головы поезда стал разноситься громкий гудок, напоминающий вой, а из трубы повалил внушительный столб дыма. Еще через несколько мгновений поезд плавно тронулся, увозя учеников прочь от вокзала Кингс-Кросс, от небезызвестной волшебной платформы 9¾, от обеспокоенных родителей и от пасмурного сентябрьского Лондона.

Для Гарри некогда самое волшебное мгновение каждого нового учебного года слилось в единое пятно из фраз, запахов, чувств и локаций. Он не очень-то помнил, как в принципе добрался на вокзал, что уж говорить о размещении в купе.

Напротив него Гермиона расположилась с очередной книгой в руках, а Рон лежал в объятьях девушки, у нее на груди, прикрыв глаза. Они молчали, но даже в этом у пары был свой, особый уют, что заставило рой назойливых мыслей в голове Гарри притупиться от одного лишь взгляда на умиротворенную пару.

«Истинные, — вздохнул с тоской голос в голове. — Вокруг них царит настоящая гармония: тепло, спокойствие, счастье…»

«Они действительно счастливы друг с другом», — согласился с омегой Гарри, приподняв уголки губ в нежной улыбке.

«И мы будем, когда найдем свою пару».

«Опять ты за свое?» — Гарри насупился, незаметно сжав ладони в кулаки в момент очередной вспышки гнева. — «Сколько раз мне тебе повторять, чтобы ты заткнулся наконец?»

— Гарри?

Юноша не сразу почувствовал, как его настойчиво, уже, видимо, какое-то время трясла за плечо теплая ладонь. Джинни, сидевшая рядом с ним, с застарелой печалью и нескрываемым беспокойством в глазах внимательно вглядывалась в лицо Гарри, словно пыталась прочесть в нем ответ.

— Ты сам не свой уже так давно. Может, нам пора, наконец, поговорить?

Ничем не прикрытая надежда в ее глазах делала ситуацию только хуже, заставляя вместе с чувством вины и печали ощущать еще и гнев, но не на девушку.

«Непробужденная не может понять. Только наш истинный сможет нам помочь, залечить нашу душу».

Ногти от напряжения с силой впились в кожу ладони, а сам Гарри с трудом подавил гневный рык.

«Я же сказал тебе заткнись!»

— Все в порядке, правда. Мне нужно просто немного… пройтись и подышать.

Гарри поспешил подняться и ретироваться из купе, не обратив внимание, как его кто-то из друзей окликнул. За окном пейзаж сменялся уже довольно быстро, заставив Гарри удивленно отметить, что в пути они находятся уже, очевидно, какое-то время. По коридорам вагонов туда-сюда вовсю расхаживали ученики, каждый из которых с нескрываемым счастьем и восхищением глазел на Национального Героя и лепетал «Привет, Гарри!». Некоторые старались завести с ним разговор, кто-то и вовсе попытался затащить к себе в купе, и все это только сильнее сжимало пружину злости внутри Гарри.

Привыкший за столько лет к всеобщему вниманию, он до сих пор не принимал свою популярность, особенно, черт возьми, сейчас. Это натолкнуло блуждающего омегу на отвратную мысль о том, что покоя ему в этом году уж точно не видать.

«Разве я не заслужил провести хотя бы один год не как чертов герой, а как Гарри?» — гневно рычал в голове собственный голос.

Раньше на такое внимание к своей персоне Гарри наверняка среагировал бы все же чуть менее яростно и эмоционально, но раньше это был другой Гарри. Тот Гарри умер еще тогда, в гуще и тьме Запретного леса. Часть его души умерла еще давно, вместе с Седриком. Сердце его стало разрываться на кусочки и постепенно отмирать вместе с сердцем Сириуса, которое перестало биться в Министерстве. Он умирал по частям с каждой новой потерей: Дамблдор, Добби, Снейп, Люпин, Тонкс, Фред… каждый из этих людей забрал с собой частичку Гарри из прошлого в мир иной, и теперь по земле ходила лишь его тень, а в груди безжизненно и машинально билось сердце, гадко отдаваясь глухим эхом в висках после пробуждения посреди ночи от очередного кошмара.

Вернувшийся с войны Гарри Поттер был лишь тенью самого себя. Его нутро превратилось в оболочку, сотканную из чувства долга, вины, остатков упрямства и бесконечной, выматывающей усталости. Его былой взрывной характер спрятался словно за каменной стеной, и вырываться внутренним демонам не давало абсолютное отсутствие целей в жизни и какого-либо желания жить в принципе.

Гарри Поттер прожил эту жизнь, чтобы победить Темного Лорда. Его буквально взращивали ради этого.

Так какая же тогда цель его жизни после этой треклятой победы?

Да и победил ли он вообще?

С одной стороны, самый опасный волшебник побежден, его армия разгромлена и, несмотря на огромное количество потерь, все же большинство выжило и больше не находится под серьезной угрозой. Вот только сам Гарри оказался побежденным в этой битве. Его убили там и тогда.

И Гарри был уверен, что это навсегда, и что хуже в его жизни больше ничего не может произойти.

Однако наихудший сюрприз все же ждал его в день совершеннолетия, ибо жизнь знаменитого Гарри Поттера не может складываться «как надо». Пробудившаяся в самый разгар апатии сущность повесила на юношу очередное клеймо, сотканное из предрассудков, инстинктов и природных потребностей.

Омега.

Природа явно решила, что он еще недостаточно настрадался за свои восемнадцать лет, и словно в насмешку наградила его этим проклятьем.

Это было унизительно. Все то, против чего Гарри боролся всю жизнь, теперь стало его судьбой. Теперь он должен был нуждаться в своем истинном альфе, зависеть от него, искать его… какая мерзость!

«Омега зависит от альфы точно также, как и альфа от омеги, — терпеливо напомнила сущность в голове, очевидно закипая. — Это баланс, истинные на то и истинные, черт возьми! Это не слабость, а сила!»

«Ты неполноценный, — шептал ему в это же время его собственный, внутренний голос, звуча едкими голосами Дурслей, как в детских ночных кошмарах в том старом тесном чулане. — Неправильный. Жалкий. Теперь это просто подтвердилось».

«Найди его! — тут же встревал наглый, требовательный голос омеги, перебивая внутренних демонов. — Хватит ныть! Нам нужен альфа! Альфа, который прогонит все кошмары и глупые мысли! Который согреет! Который сделает нас счастливыми!»

Этот внутренний спор сводил с ума.

Гарри не принимал новую часть себя. Он ненавидел ее. Он боролся с ней каждый день, каждый час, каждое мгновение. Он отказывался выполнять потребности своей сущности. Он подавлял желание свить из мягких вещей чертово «гнездо», от мыслей о котором уже было мерзко и тошно. Он игнорировал потребность в чужом, фантомном запахе, который мог бы принести покой.

Гарри долго затыкал собственную омегу, сжимая ее, как пружину, пока та окончательно не распустилась с оглушительным взрывом.

И вот теперь, в этом поезде, все его демоны вырвались на свободу. Всеобщее внимание, которое раньше было просто раздражающим фоном, теперь ощущалось как физическое насилие. Каждый взгляд был как игла, каждый шепот — как удар. Они смотрели не на Гарри. Они смотрели на «Гарри-Поттера-Национального-Героя». На «Мальчика-Который-выжил».

И, что еще хуже, некоторые из встретившихся ему по пути учеников уже обрели свою сущность. И это было в разы хуже более юных поклонников, ведь новоиспеченным восьмикурсникам понадобилось лишь несколько мгновений, чтобы почуять от героя войны феромоны омеги и уставиться на Гарри с шоком, как на диковинку.

Как на трофей.

И чертова сущность, вместо того чтобы помочь, только усугубляла ситуацию. Она словно паниковала от состояния Гарри, от окружившей его толпы, особенно от встретившихся по пути парочки новоиспеченных альф, от какофонии запахов. Но в то же время омега явно жадно, отчаянно искала в этой толпе «свой» аромат.

«Все не то! Чужие! Где он?! — зудел в голове встревоженный вой. — Я чувствую пустоту. Он должен быть где-то здесь! Я почти... почти уловил его на платформе!»

Гарри замер, вспомнив тот мимолетный, странный запах. Он действительно был. Всего на долю секунды воздух наполнился ароматами холодного озона, как перед грозой, чего-то морозного, но притом привлекательного, почти родного, как первый снег. И, кажется, были еще нотки, напоминавшие дорогой древний пергамент, как в библиотеке у мадам Пинс.

Тогда Гарри списал все это на галлюцинацию, на перегруженные после месяцев затворничества чувства. Но сущность, как оказалось, была настроена решительно, отчего вцепилась в этот след, как утопающий в соломинку.

— Заткнись! — сорвался Гарри, яростно рыкнув, и не сдержал себя от удара кулаком по вибрирующей стене пустого тамбура. — Нет никакого «него»! Это просто игра твоего воображения! Моего! Нашего! Это просто... запах! Просто случайный запах в толпе!

«Случайный?! — голос в его голове был полон ответной ярости и чувства оскорбленного достоинства. Он не скулил, он рычал, точь-в-точь, как сам Гарри. — Ты серьезно?! Ты хочешь сказать, что якобы ничего не почувствовал?! Ты, чья сущность только что проснулась, не почувствовал этот резонанс?! Это был не просто запах, идиот! Это был зов! Наш альфа, и это правильно!»

— «Правильно»?! — прошипел Гарри в пустоту грохочущего тамбура. — Нет ничего правильного в том, чтобы быть... этим! Быть омегой! Зависеть от кого-то! Ждать кого-то! Я отказываюсь!

Брюнет пнул ногой стену, и тупая боль, пронзившая носок ботинка, его немного отрезвила.

«Ты не можешь отказаться от самого себя! Я — это ты! — не унимался озлобленный голос. — Твоя сила, твоя интуиция, твоя способность к исцелению! Я часть тебя: такая же характерная, свободолюбивая и самодостаточная! А ты видишь во мне только слабость! Только нужду! Ты такой же упрямый и слепой, как Дурсли!»

Это сравнение ударило по Гарри похлеще Круциатуса, обрывая его гнев на полуслове. Он замер посреди грохочущего тамбура, и оглушительный стук колес, казалось, исчез за зазвеневшей в ушах тишиной.

Дурсли.

Не просто фамилия. А целая вселенная унижений, страха и отрицания. Его сущность сравнила его с ними. С людьми, которые ненавидели магию, ненавидели все, чем он был, которые запирали его в чулане и пытались выбить из него «ненормальность». И сейчас... он делал то же самое. Он запирал свою собственную природу в чулане своего сознания, пытаясь выбить из нее «ненормальность» — эту потребность своей омеги.

«Неужели я становлюсь таким же чудовищем, как они..? — эта жуткая мысль была парализующей. — Так же слепо отрицаю то, что прямо передо мной, просто потому что… это меня пугает?»

Ужас от этой догадки был настолько сильным, что его тут же сменила другая эмоция — гнев.

— А ты… — рыкнул Гарри, а голос его был хриплым. Он отчаянно пытался выбросить из головы те последние, ядовитые слова. — ...такая же назойливая и требовательная, как... как и все омеги из тех дурацких книжек, которые подсунула мне Гермиона!

Гарри пнул ногой стену, и боль, пронзившая его стопу, немного отрезвила, возвращая ощущение реальности.

«Я ищу логику! — продолжил он свой внутренний спор уже мысленно, начиная мерить шагами тесное пространство. — А ты предлагаешь мне слепо довериться какому-то животному инстинкту, который чуть не свел меня с ума на платформе! Это и есть упрямство Дурслей — верить только в то, что можно потрогать и понять! А не в какую-то мифическую связь душ!»

Он лгал. Лгал самому себе.

Гарри прекрасно знал, что магия редко подчиняется логике, но эта ложь была ему необходима. Он цеплялся за свои ярость и отрицание, как за спасательный круг.

— Я не просил об этом! — процедил он, перекрывая шум поезда. — Я не просил выживать! Я не просил быть героем! И я точно не просил быть... быть парой для какого-то неизвестного хмыря! Вся моя жизнь — это чужие решения! Чужие пророчества! Чужие войны! Хотя бы это я решу сам! Я буду один!

«Ты не можешь быть один! — голос омеги сорвался почти на крик отчаяния и возмущения. — Ты уже не один! Я с тобой! И мы неполные! Нам нужен наш альфа, чтобы залатать наши душевные раны! Чтобы мы снова стали целыми! Чтобы ты перестал быть таким несчастным!»

Последняя фраза ударила под дых.

— Я не несчастный, — тихо соврал Гарри, но его голос предательски дрогнул.

«Ты одинокий человек, Гарри, — печально прозвучало в голове, и голос стал мягче, полным той боли, что он чувствовал. — И ты это знаешь. Твоя сущность — не твоя клетка. Это твой шанс больше никогда не быть одному. Просто позволь мне искать. Позволь помочь. Пожалуйста…»

Слова омеги, полные неприкрытой, уязвимой мольбы, должны были бы его смягчить. Но они произвели обратный эффект.

Жалость.

Его собственная сущность жалела его. И эта мысль была отвратительной.

— НЕТ! — выкрикнул Гарри, и его голос теперь был полон не отчаяния, а новой, ледяной ярости. Он оттолкнулся от стекла и выпрямился, его кулаки были сжаты, а в зеленых глазах загорелся опасный, упрямый огонь. — Я не нуждаюсь в твоей жалости! — прошипел он, обращаясь к собственной омеге. — Я не нуждаюсь ни в чьей помощи! Я не искал ее, когда сражался с василиском, когда дрался с дементорами, или когда шел умирать в Запретный лес! Я всегда был один! И я справлялся!

«Но какой ценой?! — голос в голове вновь окреп, в нем зазвучали нотки ответного гнева. — Посмотри на себя! Ты — руина! Ты пуст! Твоя «сила» — это просто привычка страдать! Ты не живешь, ты существуешь! Я предлагаю тебе исцеление, а ты цепляешься за свои шрамы, как за единственное, что имеет смысл!»

— Это МОИ шрамы! — рявкнул Гарри. — Я их заслужил! Они — единственное, что доказывает, что все это было по-настоящему! А ты... ты хочешь притащить какого-то альфу, чтобы он все «исправил»? Чтобы он «залечил мои раны»? Я не сломанная вещь, которую нужно чинить!

Гарри был в ярости. Это была его борьба. Его боль. Его одиночество. И он никому не позволит их отнять. Потому что если их отнять, то что от него останется? Просто Гарри? А кто это такой? Он не знал. Он знал только Гарри-Который-Должен-Сражаться. Поэтому единственное, что оставалось, так это почти отчаянно цепляться за эту роль.

И все это просто потому, что она была единственной, которую он умел играть.

«Ты идиот! — взвыла сущность. — Ты предпочитаешь быть несчастным и одиноким, но якобы «сильным», нежели позволить кому-то быть рядом и стать счастливым? Это не сила, это трусость! Ты боишься! Ты боишься довериться кому-то! Боишься от этого стать уязвимым!»

— ДА! — крикнул Гарри, и это было его честное, выстраданное признание. — ДА, Я БОЮСЬ! И ЧТО?! Я ИМЕЮ НА ЭТО ПРАВО!

Он вновь ударил кулаком по стене, уже не чувствуя боли.

— Так что слушай сюда. И слушай внимательно: никаких альф. Никаких чертовых поисков. Никакой «истинной пары». Я запрещаю тебе. Ты будешь молчать. И мы справимся с этим. Мы это перетерпим. Я и ты. Но по моим правилам. Понятно?

«Ты... ты пожалеешь об этом... — шепотом отозвалась в голове омега. — Ты не сможешь вечно бежать от своей природы».

— А я попробую, — выдохнул Гарри.

Он стоял посреди грохочущего тамбура, тяжело дыша и упершись ладонями в стену. Он заставил свою сущность замолчать.

Он отстоял свое право быть одиноким.

На фоне окружающего его грохота тишина, образовавшаяся в голове, казалась неуютной и до безумия неправильной. Видимо, Гарри настолько привык к омеге внутри себя, что теперь ее молчание казалось до безумия некомфортным, словно оглушающим.

Это заставило Гарри невесело ухмыльнуться.

Забавно, не правда ли? Он яро и упорно весь этот месяц отвергал собственную омегу, что теперь ощущал пустоту на ее месте, стоило ей ненадолго умолкнуть.

Как жалко.

До омерзения жалко.

«Студентам, не сдавшим ЖАБА и не получившим полноценное образование, школа намерена предоставить возможность прохождения пропущенных курсов повторно. В частности, это касается седьмого, выпускного курса, – для них будет сформирован восьмой, дополнительный курс, включающий в себя программу седьмого с небольшими дополнениями, обусловленными возрастными изменениями старшего поколения учеников. Для студентов, которым в качестве приговора Визенгамотом будет объявлен домашний арест, обучение является обязательным, не предоставляющим права на перевод из школы или отказ. Ответственным за соблюдение обвиняемыми всех предписаний будет назначена директриса Хогвартса Минерва Макгонагалл.»

Когда Верховный Чародей зачитывал фрагмент с того злополучного пергамента, земля словно исчезла из-под ног, а весь мир погрузился в вакуум. С дня суда над своей семьей Драко отчетливо запомнил лишь вереницу ужасающих воспоминаний свидетелей, эту речь и чертового Гарри Поттера, вызванного для дачи показаний в первую очередь.

В целом, появление Золотого мальчика на этом заседании было более чем ожидаемо, в отличие от его речи, послужившей крайне неожиданным и в некоторой степени решающим поворотом в исходе суда.

— Если кто из них виновен в случившемся, так это Люциус Малфой: это именно он служил Волдеморту все это время, именно он подверг свою семью такому риску и принудил Драко встать на эту дорогу, — слова разъяренного Поттера, разносившиеся по всему залу Визенгамота звучали в голове Драко также отчетливо, словно это происходило мгновение назад. — Может у Драко и был выбор теоретически, но фактически — определенно нет. Обречь собственную семью, единственных дорогих и любимых людей на страдания? Быть причиной несчастья близких? Вы бы сами, будь вы на месте шестнадцатилетнего подростка, поступили бы так?

На том суде Драко ошарашенно пялил в своего некогда главного школьного врага, абсолютно не понимая происходящего.

«Что этот идиот несет? Зачем?» — Драко по сей день задавал себе этот вопрос и не мог найти на него ответ.

Иногда Малфою и вовсе казалось, словно его затуманенный гоном разум выдумал все это. Тот злополучный день выпал именно на начало июля — спустя месяц после пробуждения его альфы.

И это была полнейшая катастрофа.

Малфой был словно в бреду еще с вечера накануне, а в назначенный судом день его тело уже с самого утра ломило от жара и судорог. Это, конечно, в некотором роде помогло ему пережить заседание, ибо это лихорадочное состояние выводило из равновесия и отвлекало от реальности, позволяя ненадолго забыться, выпасть и не вспоминать пережитые ужасы. Вот только в целом лучше все равно особо не становилось.

«Омега! Наша истинная омега! Где наша пара?! Найти! СРОЧНО! Пометить! Присвоить!» — этот звериный вой, неузнаваемый и требовательный от бесконечных метаний в груди, раздавался в голове последний месяц каждый день, но в день наступившего гона он явно превзошел самого себя.

Слышать бесконечные грозные метания было невыносимо, отчего бледные ладони, лежащие на коленях, начали мелко дрожать в порыве злости на самого себя и своего чертового альфу.

«Замолчи! Прекрати!» — мысленно приказывал себе Драко, стараясь вобрать в себя всю свою аристократическую выдержку, натренированную годами, однако ближе к концу заседания ему все равно становилось только хуже.

На бледном исхудавшем лице проступил нездоровый румянец, а за ним проступила и легкая испарина на лбу. И, кажется, никто ничего не заметил, ибо все были слишком погружены в дачу очередных свидетельских показаний.

И только пара чертовых зеленых глаз, ярко блестящих даже за стеклами дурацких круглых очков, буравила профиль слизеринца все это время.

И этот чертов лохматый придурок ведь наверняка заметил глупую слабость и беспомощность слизеринца перед собственной сущностью.

Большего позора представить было трудно. Во всяком случае, пока Национальный Герой не вышел и не толкнул свою идиотскую ошеломляющую речь.

«Этот идиот смеется? — пронеслось тогда в голове Малфоя. — Воспользовался моей слабостью и проявил свое гриффиндорское милосердие? Он что, издевается?!» — для остатков гордости и самолюбия Драко это было полное унижение. Он, Драко Малфой, был спасен жалостью Гарри Поттера.

Дважды.

После суда его мир окончательно замкнулся до холодных, гулких стен Малфой-мэнора, где каждый уголок хранил в себе ужасы от воспоминаний. В этом доме пытали десятки несчастных волшебников, среди которых был и сам Драко, его родители. И пусть сейчас в мэноре Нарцисса активно занялась ремонтом, дабы избавиться от любых намеков на былые здесь ужасы, стереть весь тот кошмар из памяти, кажется, невозможно даже с применением Обливиэйта.

Отец после суда был отправлен в Азкабан. Самому Драко был выдвинут домашний арест с корректировкой на обязательный восьмой курс в качестве исправительной альтернативы. Будущее теперь виднелось туманным темным пятном, лишенным всяких перспектив, потому приговор о возвращении в Хогвартс стал последним гвоздем в крышку его гроба. Снова оказаться там, где каждый камень помнил его провал, его страх, его позор.

Снова видеть его.

Последние недели Драко провел в добровольном, почти тюремном затворничестве. Он почти не выходил из своей комнаты, игнорируя даже тихие, полные тревоги просьбы матери. Драко знал, что он должен был взять себя в руки и подчинить себе зверя, который поселился внутри.

Его альфа.

В роду Малфоев всегда были альфы. Пробуждение сущности в день совершеннолетия не стало сюрпризом, этого ожидали все. С самых пеленок, помимо утопической идеологии о крови, маленький Драко был воспитан на идее, что альфа — это вершина магического общества. Это интеллект, стратегия, холодный расчет и абсолютный контроль. Альфа управляет миром, доминирует одним только словом или взглядом. В контексте привитой ему идеологии альфа — это не глупец, размахивающий кулаками направо и налево. Это прерогатива идиотов вроде Крэбба и Гойла.

Вот только тот зверь, что пробудился в нем, был не совсем таким, каким Драко его ожидал.

Сущность, являясь дополнением своего носителя, определенным образом должна ему соответствовать. И раз Драко являлся по большей части хладнокровным, вразумительным и расчетливым, то от своего альфы Малфой ждал того же, пусть и был готов первое время привыкать к нему.

Как же он ошибался.

Пробудившийся альфа был совершенно не таким. Он был голодным.

Он не требовал власти над миром. Он не жаждал золота или статуса. Он ни разу не дал и намека на то, о чем с самого детства ему говорил отец. Он требовал лишь одного — свою пару. Своего омегу.

«Пусто, — рычал он днями и ночами в голове Драко. — Здесь пусто. Холодно. Неправильно. Наше логово пустое. Нам нужна наша омега. Чтобы принести в логово тепло и спокойствие. Чтобы сделать нас целыми. Ищи».

Драко пытался с ним бороться. Он медитировал, часами практикуя окклюменцию, пытаясь запереть этот голос, этого неуемного зверя, в самой темной клетке своего сознания. Иногда получалось. На час. На два. Но потом голос возвращался, еще более сильный, еще более отчаянный и еще более свирепый.

Драко начал чувствовать мир по-другому. Запахи в поместье — полироль для мебели, увядающие розы в саду, запахи готовящейся на кухне еды — все они были пустыми, пресными. Они не имели... отклика. Его сущность пропускала их через себя и отбрасывала с рычащим недовольством.

«Не то. Омеги тут нет. Ищи!»

Драко похудел, под глазами его залегли тени, а бледная кожа стала едва ли не прозрачной, почти фарфоровой. Под ней голубыми ветвями проступали вены, которые на левой руке словно обволакивали то уродство, которое сохранится на теле Малфоя до конца его жизни.

Сон для Драко стал роскошью. Если ночью ему, по счастливому случаю, не приснился очередной кошмар, то просыпался он тогда от витающего в комнате фантомного запаха — чего-то сладкого и теплого, — а потом лежал до утра, слушая, как его альфа скулил от разочарования и тоски.

Слизеринец пытался найти логическое объяснение. За остаток лета он перерыл, кажется, всю библиотеку Малфой-мэнора, вчитываясь в оглавление и обрывки текстов буквально каждой книги, которая хотя бы отдаленно была связана с магией сущностей или истинности. Древние фоллианты говорили об, так называемом, «Anima Coniunctio», — о душах, предназначенных друг для друга на протяжении многих жизней. Но для Драко, чей мир был построен на логике и расчетливости, это звучало не как серьезный научный текст, а скорее как сказка для первокурсников-пуффендуйцев, отчего он не придавал этим текстам значения и продолжал поиски чего-то более существенного.

«Соединение Душ, — с презрением думал он, листая пожелтевший пергамент. — Какая сентиментальная чушь. Где факты? Где формулы? Где расчеты магического резонанса? Это не наука, это какая-то глупая проза».

«Ты ищешь не там, — насмешливо отвечал ему альфа из глубин сознания. — Ты пытаешься измерить океан ложкой для чая. Это магия старше, чем какие-то там факты и формулы. Это магия самой жизни. Ты ее не поймешь. Ты сможешь ее только почувствовать, когда придет время. Когда мы найдем нашу омегу…»

— Я отказываюсь в это верить, — упрямо прошептал Драко в гулкой тишине библиотеки.

Малфой отбросил фолиант в сторону и продолжил поиски чего-то более существенного. Он искал описания редких магических болезней, наследственных проклятий, побочных эффектов от темных ритуалов, в которых он участвовал. Он искал убедительное, рациональное объяснение, почему его тело и магия его предают.

Но все, что Драко находил, лишь подтверждало слова его альфы. Каждый текст, каждый трактат, каждая древняя руна говорили об одном: о неизбежности, о предопределенности, о силе, которая не подчиняется логике.

«Ты просто боишься, — мудро заключил альфа, когда Драко в очередной раз захлопнул книгу в приступе бессильной ярости. — Ты боишься признать, что в мире есть что-то, что ты не можешь контролировать. Что-то, что просто есть. И это «что-то» — это он. Наш омега. И никакие твои книги не изменят этого факта».

К первому сентября Драко был на грани. Помимо того, что ему не удалось найти ответы на уже имевшиеся вопросы, к ним прибавилось еще столько же, что с зудящим в голове голосом альфы лишь сильнее сводило с ума.

За эти месяцы Драко превратился в тень самого себя. Он стал более злым, дерганным, постоянно ведущим войну на два фронта: с враждебным миром снаружи и с голодным зверем внутри.

За пятнадцать минут до отправления Хогвартс-экспресса Драко аппарировал в неприметный маггловский переулок рядом с вокзалом Кингс-Кросс. Мать не стала его провожать. После суда они оба предпочитали по возможности избегать публичных мест. Это было негласное, их общее решение — не привлекать лишнего внимания.

Малфой прошел через барьер на платформу, и какофония звуков и запахов тут же ударила по его обостренным чувствам. Он поморщился. После тишины и стерильности мэнора это было похоже на погружение в кипящий котел.

— Драко!

Блондин обернулся. К нему, минуя первокурсников, направлялись Блейз Забини и Теодор Нотт. За ними, с недовольным выражением лица, плелась Панси Паркинсон, которая явно меньше всех была «обрадована» необходимостью учиться еще один год в Хогвартсе.

— А мы уж думали, ты решил проигнорировать приговор и остаться дома, — с ленивой усмешкой сказал Блейз, приветливо пожимая ему руку. — Выглядишь... как те горячо любимые твоим отцом фарфоровые вазы. Каникулы в фамильном склепе пошли тебе на пользу?

— Очень смешно, Забини, — холодно ответил Драко, хотя был рад их видеть. Они были единственными, кто не смотрел на него с жалостью или презрением и сохранили дружбу, даже узнав в свое время о метке. — А ты, я смотрю, отрастил еще большее самомнение. Оно уже с трудом умещается на платформе.

— Это называется уверенность в себе, Драко, — с усмешкой подхватил Теодор, и его тихий голос был полон иронии. — Нам ее сейчас очень не хватает.

Панси тут же заключила Драко в объятия, а после повисла на его руке.

— Драко, это просто ужасно! — притворно заканючила она. — Снова эта учеба! И все эти... — она брезгливо обвела взглядом толпу, — ...семенящие повсюду идиоты. Как мы это выдержим?

Ее сладко-цветочный запах ударил в нос, и альфа внутри Драко недовольно зарычал.

«Чужая. Слишком приторная и слабая. Убрать».

— Убери руки, Панс, — отрезал он, стряхивая ее ладонь. — Здесь слишком жарко.

Панси удивленно вскинула бровь, но послушно отстранилась, задумчиво вглядываясь в лицо Малфоя.

— Да ты прямо светишься счастьем, — саркастично подметил и Блейз, озадаченно оглядывая друга с ног до головы. — Неужели дела настолько плохи?

Драко ничего не ответил, лишь красноречиво сморщив лицо и закатив глаза. Он уже было хотел махнуть однокурсникам в сторону вагона, дабы поскорее сесть в поезд и не мучить свои аристократические рецепторами обилием шума и запахов на платформе, как внезапно замер, словно громом пораженный.

Сквозь феромоны стоящей рядом Панси, смешанные с ароматами других волшебников, запахом угля и дыма от поезда до него донесся тончайший, едва ощутимый шлейф. Что-то теплое, сладкое, как паточный пирог, и притягательно дикое, как порыв ветра над открытым полем. Ощущение было точно такое же, как в мэноре, когда от этого призрачного и притягательного аромата он просыпался посреди ночи, и до утра не мог сомкнуть глаз от внезапно накатившей волны жуткой тоски и одиночества.

Наваждение длилось лишь несколько секунд. Мимолетная галлюцинация, послужившая спусковым крючком для зверя, который в мгновение взорвался, как вулкан.

«ОМЕГА! ЭТО НАША ОМЕГА! ЗДЕСЬ! Я ЧУВСТВУЮ!»

Драко замер, его голова резко повернулась в ту сторону, откуда, как ему показалось, донесся запах. Он увидел лишь спины каких-то гриффиндорцев и пары пуффендуйцев, толпившихся у входа в вагон.

«ИДИ! — требовал альфа. — ТУДА! ОМЕГА ТАМ! НЕ СТОЙ!»

Нога Драко уже сама было дернулась в сторону, словно загипнотизированная запахом и властным рычанием альфы в голове, но Малфой быстро взял себя в руки.

«Заткнись, — мысленно прошипел Драко, заставляя себя стоять на месте. — Это просто... кто-то съел пирог на завтрак. Не более. Ты сходишь с ума».

— Драко, ты в порядке? — спросил Блейз, заметив его странную реакцию. — Увидел привидение?

— Что-то вроде того, — глухо ответил Драко, отворачиваясь. — Просто... показалось.

«НЕ ПОКАЗАЛОСЬ! — не унимался зверь внутри. — НАЙДИ! ИДИ И НАЙДИ!»

— Нам пора в поезд, — сказал Драко, стараясь как можно скорее избавиться от этого наваждения и от рычания альфы, который словно с цепи сорвался, так и норовя захватить на пару с инстинктами контроль над телом. — Я хочу занять наше купе раньше младшекурсников.

Слизеринцы направились к вагону, однако Драко все никак не мог успокоиться. Он шел, но его взгляд продолжал метаться по толпе, а ноздри жадно втягивали воздух, инстинктивно пытаясь снова уловить тот самый запах.

«Иди. Иди. ИДИ, — как барабан, стучало в его голове. — Найди омегу. НАЙДИ».

— Знаете что, — сказал он, внезапно останавливаясь у входа в вагон. — Идите вперед. Займите места. Я... я сейчас подойду. Забыл кое-что.

Блейз и Тео переглянулись, но спорить не стали.

— Хорошо. Мы будем в нашем обычном купе, в конце вагона, — сказал Блейз. Они видели, что Драко словно не в себе, поэтому лишь согласно ему кивнули и пошли за уже скрывшейся в вагоне Панси.

Драко остался один на платформе. Он не знал, что ищет. Он просто позволил инстинкту вести его. Малфой пошел вдоль поезда, делая вид, что ищет кого-то на платформе, но на самом деле он просто... принюхивался. Как обычный, примитивный зверь. Как собака. И он ненавидел себя за это.

— Салазар, чем я вообще занимаюсь?! — тихо рыкнул себе под нос Драко, хмурясь.

Он прошел вдоль всего поезда, дойдя в отчаянии до последнего вагона. Ничего. Запах исчез.

«Мы его упустили, — с тоской прошептал альфа. — Ты его упустил. Ты жалкий трус».

— Это была просто галлюцинация, — пробормотал Драко себе под нос в свое оправдание, которому очень хотел поверить.

Он уже собирался сдаться и вернуться в свой вагон, когда раздался гудок поезда. Малфой понял, что у него нет времени искать друзей, которые были где-то в самом начале. Он просто вскочил в ближайший вагон, чтобы потом пройти через весь состав.

В этом году учеников заметно меньше, поэтому отыскать пустое купе не составило труда. Драко заперся внутри, прислонившись спиной к двери и пытаясь унять внезапно накатившую дрожь. Он чувствовал себя униженным и разбитым, причем не кем-то, а самим собой. Его собственная сущность сначала превратила его в ищейку, гоняющуюся за призрачным запахом, а после и втоптала унижениями в грязь, давя на инстинкты.

«Трус, жалкий идиот! Сбежал и отпустил нашу омегу!» — отчаянно выл разгневанный и разбитый одновременно голос внутри.

«Это была лишь глупая галлюцинация!» — убеждал мысленно себя Драко, повторяя про себя эти слова, как мантру.

«Это не так, идиот! И ты прекрасно это знаешь!» — гневно отвечал альфа.

— Да даже если так! — взорвался наконец Драко в тишине купе, прерываемой лишь стуком колес. — Если это кто-то из учеников, что очевидно, я в любом случае его найду, верно? Нам учиться вместе еще год! Так что, будь добр, заткнись уже наконец!

Ненадолго это действительно сработало. Альфа внутри, словно задумавшись, притих, подарив Драко несколько мгновений тишины в голове.

«Значит… омега где-то здесь! — с новым, оглушающим ревом раздался на сей раз полный надежды голос. — Точно! Омега в этом поезде! Я чувствую! Встань! Иди! Ищи!»

Долго терпеть этот оглушающий рев было невозможно, и через время Драко, сдавшись, резко поднялся. Он распахнул дверь купе и вышел в коридор, где ученики уже бродили до соседних купе. На взгляды в свою сторону, которые почти всегда были либо испуганными, либо презрительными, Драко не обратил никакого внимания, вообще не глядя по сторонам. Ему нужен был воздух. Ему нужно было движение. Он направился в начало поезда, к своему вагону, намереваясь там догнать друзей и отвлечься от зудящих мыслей.

И чтобы заткнуть сошедшего с ума альфу, выполнив между тем его прихоть.

Малфой уверенно шел вперед, проталкиваясь сквозь группы смеющихся учеников, и с каждым шагом аромат в воздухе становился чище, как будто он шел против ветра, который уносил прочь всю эту приторную какофонию запахов.

«С этими запахами пребывание в Хогвартсе станет в разы более невыносимым», — с отвращением подметил в мыслях Драко, пройдя несколько вагонов, в каждом из которых успели побывать совершеннолетние ученики.

Вот только среди этих запахов нужный никак не улавливался, отчего раздражительность Драко, к его собственному удивлению, лишь возросла.

«Салазар, это невыносимо! Мне нужен воздух», — мысленно фыркнул он и направился в единственное, ближайшее место, где должно более-менее свободно дышаться. В тамбур.

Драко распахнул дверь, готовый наконец-то вдохнуть относительно свежего, пахнущего металлом и легким шлейфом дыма воздуха.

И замер.

Мгновение ушло на то, чтобы осознать: тамбур не был пуст. У противоположной стороны, прислонившись лбом к холодному стеклу, стоял Гарри Поттер.

Еще одно мгновение ушло на осознание другой, ошеломляющей истины: воздух вокруг Поттера был пропитан тем самым манящим его альфу запахом, который теперь он мог полноценно различить. Сладкий паточный пирог — запах уюта и дома, которого его лишили война и обстоятельства, свежескошенная трава — запах беззаботности и жизни, которую у него отняли, и пронзительно-дикий, почти как его собственный, озон, но горячий, как свободный полет — запах той самой свободы, о которой он мог только мечтать. Все это, смешанное с горькой нотой отчаяния и гнева, исходило от... Поттера.

Гарри резко обернулся. И в тот же миг Драко словно влепили смачную пощечину.

Они замерли, молча глядя друг на друга посреди грохочущего, трясущегося тамбура, как на боггартов.

Но их сущности не видели былой вражды и не молчали.

Они видели лишь одно, самое главное.

«АЛЬФА!» — закричал голос омеги в голове Гарри.

«ОМЕГА!» — прогремело в сознании Драко.

Мир сузился до двух пар глаз — изумрудно-зеленых, полных шока, и серо-стальных, потемневших от неверия и первобытного узнавания. Вся их история, вся их ненависть, все их прошлое столкнулись с простой, жестокой, неоспоримой правдой их природы.

Они были парой.

Chapter Text

Время, казалось, застыло в грохочущем тамбуре, превратившись в единый, нескончаемый миг неожиданного откровения, сотканного из шока, неверия и полного непонимания. Вибрация поезда под ногами, вой ветра за стеклом и стук колес слились в далекий, приглушенный гул, ощущаясь как сквозь толщу воды. В горле у обоих пересохло, а в висках гулко застучала кровь, смешиваясь с оглушающим звоном в ушах. Они продолжали неподвижно смотреть друг на друга, и в этой тишине на мгновение обоим действительно показалось, что ничего более в мире теперь не имеет значения, кроме глаз напротив.

Мир для Гарри словно по щелчку сузился до серых глаз. Таких холодных, как лед, и острых, как осколки стекла. И что самое главное: в глубине этой стали отчетливо виднелось то же первобытное узнавание, которое сейчас им самим ощущалось откуда-то изнутри, словно из глубины его души.

Омега, еще совсем недавно опечаленная планами Гарри на поиски истинного, сейчас буквально запела душой от восторга. До этого мгновения мечась тревожными чувствами внутри, словно загнанный в клетке зверь, она сначала замерла, притихнув удивленно, а затем будто наконец обрела покой и нежно зарокотала, даруя ментальное успокоение и самому Гарри. Ощущение было таким, словно огромная гора, наконец, свалилась с уставших и израненных обстоятельствами плеч, от чего по телу полилась невероятной силы волна эйфории, несравнимая ни с чем. В груди само собой стало разливаться тепло, которого прежде Гарри никогда не испытывал.

Это чувство само толкало его навстречу человеку напротив, буквально канатом тянуло, словно зацепив крючком само его нутро. Человек напротив стал казаться единственным источником тепла и покоя в внезапно заледеневшем и потускневшем мире. Казалось, словно одного только прикосновения к его бледной коже было бы достаточно, чтобы решить все проблемы, а провалившись в теплые, надежные объятия, весь мир, все кошмары, ужасы и воспоминания, которые преследовали его так давно, прошли бы навсегда.

«Нашли… — зашептал в тишине сознания голос омеги, и в нем не было ни того же шока, ни доли сомнений, только глубокая, спокойная радость. — Мы нашли его! Наш Альфа. Наконец-то!» 

Впервые за много месяцев, а может, и за всю свою жизнь, Гарри почувствовал, как зияющая дыра в его груди, оставленная войной и потерями, начала медленно заполняться ощущением абсолютной, неоспоримой правильности.

Продолжая счастливо мурлыкать, омега словно начала тянуть из Гарри к человеку напротив тоненькую нить его жизни, сотканную из его чувств, эмоций, судьбы и любви. Той всепоглощающей, полной трепета и нежности любви, которую его омега уже испытывала к альфе напротив и той, которую Гарри сам должен подарить этому человеку.

Должен.

Словно по еще одному щелчку мир вновь обрел звуки, а реальность из нарисованной его потаенными желаниями приняла свои настоящие очертания. В лице напротив стали узнаваться знакомые острые черты, хмурые брови, платиновые, слега растрепанные волосы, скривленные в шоке и отрицании губы и глаза… те самые глаза, которым его омега, кажется, готова была продать свою душу, в то время как они в ответ смотрели с вмиг обретенным былым презрением.

Перед ним был Драко Малфой.

Разум Гарри, в противовес его трепещущей от счастья душе, был в агонии. Он кричал в ужасе, не веря в происходящее. Малфой.

Не просто однокурсник. Не просто заносчивый, самовлюбленный, эгоистичный аристократ.

Враг.

Человек, чьи руки были запятнаны чужой кровью, пусть и не по его прямой вине и не им собственноручно. Тот, кто с наслаждением в школьные годы мучил его самого и его друзей. Тот, кто впустил Пожирателей Смерти в школу. И даже обстоятельства и все оправдания, озвученные им самим в Визенгамоте, тут более не играли для Гарри никакую роль, ибо Малфой это сделал, несмотря ни на что.

И этот человек был источником умиротворяющего, исцеляющего душу покоя.

Это было невозможно.

Это злая, жестокая шутка, и его мозг лихорадочно, почти отчаянно искал ошибку. Точно также, как и месяц назад, в день собственного совершеннолетия.

Гарри чувствовал запах — лед, пергамент и холодный озон — и его омега тянулась к нему, как к единственному спасению, в то время как разум кричал от ужаса, потому что это был запах Малфоя.

В голове Драко в тот же миг рухнул, кажется, весь мир. Вся его жизнь прежде была построена на контроле, на возведении стен из льда и презрения, за которыми он прятал страх, боль и одиночество. И вместе со всей этой ношей он прятал и то, что стало для него почти самым сокровенным, — голод его альфы. Это непрекращающееся, сосущее ощущение неполноценности, которое терзало его природу и его самого.

И вот, в один миг, этот голод был утолен. Именно тогда, когда он увидел перед собой изумрудные глаза, блестящие за стеклами очков. Когда в его рецепторы ударило этой крышесносной волной манящего и теплого запаха. Когда он столкнулся в грохочущем тамбуре лицом к лицу с человеком, неожиданно воплотившем в себе все то, чего так жаждал его альфа.

Пустота внутри него не просто заполнилась — ее затопило светом и ощущением абсолютной завершенности, словно недостающий, самый важный фрагмент его души, об истинной значимости которого Драко даже прежде не подозревал, встал на свое место. Это восполнение принесло юной израненной душе чувства абсолютного спокойствия, умиротворения и накатившей вмиг волной пьянящей эйфории.

Его альфа притаился ненадолго в тишине, пораженно замерев, а после пораженно, глубоко и удовлетворенно зарокотал. Сам Малфой впервые за долгие месяцы ощутил безграничное счастье вперемешку с абсолютным спокойствием, словно он путник, который спустя долгие годы скитаний, нескончаемых ощущений голода и холода, наконец, вернулся домой, где его согреют, накормят и залюбят. 

«Мой, — пророкотал в его голове альфа, и в этом слове была не просто собственничество, а бесконечная, благоговейная нежность. — Он здесь. Наш Омега. Теперь мы снова целые». 

Сущность Драко, ведомая эйфорией от долгожданной встречи, наконец, счастливо взревела. Альфа явно помнил этот зеленый огонь в глазах, это упрямство, эту дикую силу, которые признал моментально среди миллионов других. Он словно пытался вырваться из груди Драко навстречу своей половинке, прижать свою омегу к себе, заполнить их обоих чувствами спокойствия, умиротворения и счастья от наставшего, наконец, воссоединения.

И этот порыв Малфою с трудом удалось сдержать.

Несущийся на скорости поезд в очередной раз слегка мотнуло, что заставило Малфоя сделать шаг не навстречу человеку напротив, а чуть в сторону, чтобы сохранить равновесие. Слизеринцу понадобилось несколько секунд, чтобы вернуть самообладание и взять под контроль сознание.

Мгновение, и в протрезвевшей от пьянящей эйфории голове выстроилась полноценная цепочка только что произошедших событий, а вместе с тем пришло и ошеломляющее осознание.

Это был Поттер.

Золотой мальчик, выживший, избранный, герой. Его школьный враг.

И именно он был источником этого… блаженства. Это было унизительно, грязно и определенно точно неправильно. Это точно какое-то проклятие, заклинание, что угодно, чем каким-то образом сумели воздействовать на Драко, завернув его былые взгляды на своего врага в самое прекрасное чувство, которое он когда-либо испытывал. В попытке выстроить логическое объяснение абсолютно, как Малфою казалось, невозможным фактам, тщательно выстроенная крепость из чистокровной гордости и надменности рушилась, как карточный домик.

«Амортенция? — лихорадочно пронеслось в его голове, пока он пытался найти хоть какое-то логическое объяснение. — Нет. Запах был бы другим. Я бы почувствовал... тогда что? Конфундус? Империус? Вряд ли. Вероятно, это какое-то редкое зелье... кого-то из домовиков могли подговорить подлить мне что-то в завтрак..? или на платформе какое-то невербальное применили..? Кто-то из бывших соратников отца? Чтобы отомстить? Или... или это сам Поттер?!»

Все эти мысли были отвратительны, но последняя казалась самой омерзительной, но притом такой соблазнительно-простой.

Поттер.

Он видел его слабость на суде. Он «спас» его своим идиотским милосердием. А теперь, чтобы окончательно его унизить, он решил приворожить его к себе? Заставить его, Драко Малфоя, ползать у своих ног, как влюбленный, привороженный идиот? О, это было бы так в его гриффиндорском, лицемерно-благородном стиле!

«Он еще и для большей правдоподобности решил воздействовать сразу на мою сущность, — продолжал размышлять Драко, чувствуя, как внутри него закипает ярость, а вместе с тем и запах в тамбуре словно стал ощущаться в разы горче. — Хитрый сучонок, откопал где-то фолиант. Наверняка его подружка-зазнайка помогла, книжонка-то явно редкая. Или ему, как герою, теперь любой библиотекарь всучит даже запрещенные законом книги, если он попросит?»

Ярость начала затапливать его всего, окончательно вытесняя шок и блаженство. Ярость на того, кто посмел так с ним поступить. И ярость на Поттера, который просто стоял там, со своим теплым, манящим запахом, и был причиной всего этого хаоса. Чертов Поттер наверняка видел, что с Драко что-то не так, видел сейчас его замешательство. И он, без сомнения, наслаждался этим, как своим очередным триумфом.

«НЕТ! — яростно взревел его альфа, который все это время тянулся к своему омеге. — Это не магия, такого заклинания не существует!»

Кулаки Малфоя гневно сжались до побелевших костяшек, а лицо все сильнее растягивалось в таком привычном отвращении. Напротив него и Поттер, словно заметив перемену, стал меняться в лице на такое же недовольное и озлобленное.

Явно догадался, что Драко обо всем уже в курсе.

«ОЧНИСЬ! — альфа с почти истеричной яростью пытался вразумить Малфоя. — Это правда! ЭТО НАША ПАРА! Не смей его оскорблять! Не смей его подозревать!»

— Заткнись! — неслышно прошипел Драко сквозь стиснутые зубы, отчего его лицо растянулось в озлобленном оскале. На Поттера, казалось, эта реакция повлияла, как на быка красная тряпка, ибо его лицо исказилось в еще большем гневе.

Первым все же не выдержал Драко. Блаженное чувство единения, которое затопило его альфу, почти полностью отступило под яростным натиском его разума. Его человеческая часть, воспитанная аристократическими взглядами и ценностями, отчаянно цеплялась за привычный мир и за единственное логическое объяснение: это ловушка.

«НЕТ! — закричал его альфа в панике, чувствуя, что Драко намеревался сделать. — НЕ СМЕЙ! НЕ ОТТАЛКИВАЙ!»

Но Драко уже не слушал. Он должен был это разрушить. Немедленно.

— Поттер? — прошипел Драко, и в одно слово он вложил весь яд, все отрицание и все презрение, на которое только был способен. Он произнес его как проклятие, как заклинание, изгоняющее наваждение, отчаянно цепляясь за привычную ненависть, как за спасательный круг.

Эта реплика разрушила и оцепенение Гарри. Он услышал не просто свою фамилию. Он услышал в ней все: годы презрения, ненависти, и, что хуже всего для его омеги, — отторжение. То самое чувство правильности, которое только что начало исцелять его душу, было осквернено этим звуком.

— Малфой, — выдохнул Гарри в ответ, и его голос был полон не меньшего гнева. Он вложил всю свою ярость на обстоятельства, на Малфоя и на весь чертов мир.

Для альфы Драко этот звук, произнесенный голосом его омеги, прозвучал как удар хлыста. Секунду назад он был в раю, а теперь его пара смотрела на него с ненавистью.

Этот короткий, резкий обмен «любезностями» разрушил магию момента, как молот стекло. Драко отшатнулся назад, к противоположной от Гарри стене, словно его обдало грязью.

— Что ты со мной сделал, Поттер? — выплюнул он, его глаза лихорадочно блестели. — Какое заклинание? Или проклятие?!

Гарри уставился на него, непонятливо моргнув.

«Он сказал… что..?»

Но мысли не выстраивались в полноценную цепочку. Гарри был слишком погружен в шок от происходящего, что даже не пытался анализировать реакцию Драко. Он видел лишь отторжение.

— Отвратительно, — выплюнул он, видя, что Гарри очевидно не намерен отвечать, но это слово было явно нацелено не на Гарри, а на саму связь, на то чувство, которое он испытал.

«Еще и прикидывается идиотом, что ничего не понимает», — фыркнул мысленно Драко, видя замешательство на лице Поттера.

Сам же Гарри окончательно на мгновение застыл, поскольку в ушах вновь зазвенело, а в глазах на долю секунды потемнело от боли его омеги. Оскорбление вкупе с отвращением от истинного повлияли на омегу, как удар по самому сокровенному и чувственному. По той части себя, которую сущность хотела даровать своему альфе.

Альфе, которому это не нужно.

Оскорбленная, отвергнутая сущность вмиг потеряла былое счастливое наваждение и оглушающе завыла белугой внутри, заставив Гарри пошатнуться. Ощущение былой гармонии сменилось ледяным, пронзающим ужасом и острой, режущей болью, которое сковало душу. Раны вновь вскрылись и закровоточили с новой, еще большей силой, отчего сердце заболело почти физически.

«ОТВЕРГЛИ! — взвыла омега, и этот полный горечи крик был полон шока и агонии. — НАС ОТВЕРГЛИ!»

Он назвал их чувство отвратительным.

Для омеги это было не просто оскорбление. Это было предательство.

Его только что найденный альфа, его вторая половина души, созданная для них судьба, посмотрел на них, на их связь и назвал ее отвратительной.

«ОН НАС НЕНАВИДИТ! — горько ревела омега, видя презрение на лице человека напротив. — МЫ ПРОТИВНЫ НАШЕМУ АЛЬФЕ! МЫ ЕМУ НЕ НУЖНЫ!»

Но за болью, как всегда, последовал гнев. Глухой, гриффиндорский гнев.

— Уберись с дороги, хорек, — прошипел Гарри, и в его голосе было столько же его собственной ярости, сколько и боли его омеги.

Словно ошпаренные, они одновременно бросились в разные стороны. Драко с силой дернул несчастную ручку двери, ведущей в его вагон, и скрылся за ней, с силой захлопнув ее так, что задрожал весь тамбур.

Он сбежал. Сбежал от этого запаха, от этого чувства, от этого невозможного откровения, которое грозило разрушить все его до основания.

Гарри остался один. Он прислонился к холодной стене, сползая спиной по холодному металлу, поскольку ноги его больше не держали. Он дрожал, но уже не от гнева, а от последствий этого столкновения. Воздух все еще был пропитан запахом Драко, и теперь этот аромат, который еще минуту назад казался таким правильным, ощущался как яд. Он въелся в его одежду, в его кожу и, что самое страшное, в его память. Забыть теперь этот запах не даст ни предстоящий учебный год, где им предстоит еще сталкиваться ежедневно, ни убитая горем омега, которая продолжала горько скулить, разрывая сердце Гарри на части.

«Я же говорил тебе, — гневно отчитал в мыслях собственную омегу Гарри. — Я знал с самого начала, что это неправильно, я предупреждал тебя!»

«Он… он назвал нас… отвратительными… — всхлипнул голос омеги, смывая ярость Гарри волной боли и недоумения его сущности. — Почему? Мы же… мы же его пара… за что он так с нами?»

«Потому что он Малфой! — рыкнул мысленно Гарри. — Высокомерный, злой, трусливый и эгоистичный ублюдок! Таким он всегда был и таким всегда будет! И ты… ты больше никогда не будешь тянуться к нему! Никогда! Тебе ясно?!»

Омега внутри него затихла, поверженная не логикой и убеждениями разума, а силой собственной боли и постепенно зарождающегося гнева. Гарри за месяц «совместной жизни» успел отметить, что пробудившаяся в нем природа не всегда шла наперекор его собственным эмоциям и мыслям: омега пусть и требовала постоянно следовать зову природных потребностей и инстинктов, но до этого момента она прежде даже в дни крайней апатии самого Гарри не заводила никаких тоскливых и ноющих серенад. Сущность словно действительно была частичкой его самого: своенравная, упрямая, характерная и крайне вспыльчивая.

Так что сейчас Гарри отчетливо понимал, что это затишье его сущности — вопрос времени. После принятия причиненной альфой боли наступит самая опасная фаза — гнев. И пока этого не произошло, Гарри должен был действовать. Он должен был взять ситуацию под контроль, пока не стало слишком поздно.

Медленно, придерживаясь руками за холодную стенку тамбура, Гарри поднялся на ноги и побрел обратно в свое купе. Рон и Джинни в это время увлеченно спорили о квиддиче, но, увидев вернувшегося Гарри, они тут же умолкли.

— Гарри, ты вернулся! Мы уже начали волноваться, — Гермиона отложила книгу и выпрямилась на сидении оглядев друга с тревогой.

— Приятель, с тобой все в порядке? Выглядишь так, будто дементора увидел, — Рон выглядел не менее обеспокоенно, но старался сохранить беззаботный тон.

— Все в порядке, — глухо отмахнулся Гарри, опустив взгляд в пол. Пересекаться лишний раз глазами с друзьями не хотелось, ведь они бы так моментально распознали ложь. — Я просто столкнулся с парой восьмикурсников.

Рон недовольно нахмурился, а Гермиона лишь сочувственно поджала губы. Она тут же поняла, что сейчас им предстоит разговор.

Гарри осторожно протиснулся между Роном и Гермионой, усаживаясь ближе к последней. Ему нужно было быть рядом с единственным человеком, который мог его понять в этот момент. Хотя бы теоретически.

— Гермиона, — сказал он тихо, так, чтобы слышала только она. Рон, быстро уловив намек на приватный разговор, пересел на место напротив, рядом с Джинни, и они снова продолжили свой спор. — То зелье... о котором мы говорили летом...

Гермиона сразу поняла, о чем он.

— Гарри, нет, — тут же твердо ответила она шепотом.

— Пожалуйста, — взмолился он. — Я не могу так. Я не могу ходить по школе, как приманка. Я не вынесу этих взглядов. Мне нужно... мне нужно это скрыть.

Последний месяц Гарри, Рон и Гермиона усиленно шерстили все имеющиеся в их доступе книги о магии сущностей. Несколько раз Гермиона даже посещала крупнейшую магическую библиотеку при Министерстве, пока Рон обходил книжные лавки в Косом переулке в поисках новых фолиантов.

Изначально цель у Гарри была одна — скрыть это от всеобщего внимания.

Пережить новую, более жестокую, чем когда-либо прежде, волну популярности ему все равно бы пришлось, но совмещать эту кошмарную необходимость с глупой природой и ожидаемым всеобщим шоком на такой поворот — нет уж, увольте.

Самый крупный фолиант с говорящим названием «Anima Coniunctio» с самых первых строк дал понять, что избавиться от пробудившейся сущности невозможно, как и от магии истинных пар, поэтому было решено искать то, что воздействовало бы непосредственно на запаховую железу и скрыло бы феромоны от всех остальных.

Изначально запах не должен был чувствовать никто. Теперь же целью Гарри было скрыть свой запах, в первую очередь, от него.

— Гарри, послушай меня, — Гермиона отложила книгу и повернулась к нему. — Во-первых, «Aroma Occulto» — невероятно сложное зелье. У меня нет всех ингредиентов. Во-вторых, я прочитала, что на его приготовление нужно три недели, как минимум. К тому времени, как оно будет готово, весь Хогвартс уже будет знать, что ты омега. Это просто непрактично и бессмысленно.

Гарри уже хотел возразить, но Гермиона подняла руку.

— В-третьих, и это самое главное, мы уже это обсуждали. Оно не просто маскирует запах. Оно подавляет твою сущность. Это опасно. Особенно для того, кто только пробудился. Это может привести к магическому дисбалансу и истощению, к куче болезней, я не могу позволить тебе подвергать себя такому глупому риску!

Гермиона вновь посмотрела на него и задумчиво поджала губы, а после на мгновение прикрыла глаза, и на ее лице отразилась вся тяжесть от моментального осознания.

— Ох, Гарри... Я... я так надеялась, что это не произойдет так скоро.

Гарри растерянно поднял на подругу взгляд.

— Ты встретил его, да? — тихо спросила она. — Своего альфу?

Гарри вздрогнул, шокировано распахнув глаза.

— С чего ты это взяла?

— Я видела твое лицо, когда ты вошел, — грустно вздохнула она. — Это не просто из-за каких-то восьмикурсников. Ты стоял в гуще толпы на платформе, сейчас бродил почти полчаса по поезду, явно не боясь быть пойманным кем-то с уже пробужденной сущностью. Значит, это он, верно?

Гарри моргнул, все еще находясь под впечатлением от проницательности подруги, которая начала поднимать внутри него очередную волну непрошенной злости. Дав себе негласное обещание скрыть от всего мира эту глупую ошибку, уже через несколько минут он сидит на против своей подруги, которая, казалось, видела его насквозь.

Какой абсурд.

— Тогда зелье — это худшее, что можно придумать, — Гермионе явно не требовался ответ от Гарри, она и так все поняла. — Я читала, что искусственное подавление сущности, когда пара уже найдена, может вызвать непредсказуемые последствия. Твоя омега будет тянуться к нему, но не сможет послать сигнал. Это может свести тебя с ума. Буквально.

Слова Гермионы, как и всегда, звучали логично, безжалостно и чертовски безнадежно. Эта жестокая правда отняла у Гарри последнюю надежду.

— Но что же мне делать? — прошептал он.

— Для начала, — твердо сказала она, — нужно выяснить, кто это. И держаться от него как можно дальше, пока мы не придумаем, как с этим быть. Ты знаешь, кто это?

Гарри резко замотал головой. Последнее, что он хотел — это раскрыть личность Малфоя.

— Я не знаю, — соврал он. — Я просто... почувствовал запах.

— Ладно, — кивнула Гермиона, хотя во взгляде ее промелькнуло сомнение. — Тогда мы будем осторожны. И мы что-нибудь придумаем. Мы всегда придумывали.

Она взяла его за руку и ободряюще улыбнулась. Ее слова давали почти призрачную надежду, ведь в подруге и ее умственных способностях Гарри не сомневался ни насколько, но прогнать тот ледяной холод, который поселился в душе Гарри, это не помогало.

На этом они закончили разговор, и Гарри был очень благодарен подруге, что та, проницательно раскусив его в два счета, не стала рыться в душе друга и выпытывать из него предполагаемую личность загадочного альфы. Поделиться этим откровением Гарри определенно был не готов, как и самому принять эту глупую реальность.

Гарри отвернулся к окну, за которым постепенно начинало темнеть. Он ехал в Хогвартс, и впервые за всю свою жизнь Гарри не ощущал от этого никакого радостного предвкушения. Он смотрел на проносящиеся мимо пейзажи, но ничего не видел. Только серые, полные ужаса и омерзения глаза. И он чувствовал, как его омега, тихо, безутешно плачет внутри. 

«Больно... он нас ненавидит...»

───╼⊳⊰ 🙤 ⋅ ❖ ⋅ 🙦 ⊱⊲╾───

Зайдя в вагон, Драко не смог сразу направиться в купе к друзьям. Он бладжером залетел в первое же пустое купе, уносясь со всех ног от злополучного тамбура. Драко не мог найти себе место, меря небольшое пространство нервными шагами. С тихим гневным рыком он сорвал с себя мантию и расстегнул верхние пуговицы рубашки, отчаянно пытаясь вернуть себе контроль.

Ему катастрофически не хватало воздуха.

«ТЫ ЕГО ОТПУСТИЛ! ИДИОТ! СЛАБАК! — ревел в голове его альфа. — ТЫ ОСКОРБИЛ ЕГО! ТЫ ПРИЧИНИЛ ЕМУ БОЛЬ! ТЫ РАНИЛ НАШУ ПАРУ! ВЕРНИ ЕГО, СЕЙЧАС ЖЕ!»

— Заткнись! — прошипел Драко, впиваясь ногтями в ладони. — Это был Поттер. Это неправильно. Этого не может быть! Это какая-то идиотская ошибка!

«НЕТ НИКАКОЙ ОШИБКИ! ТЫ САМ ВСЕ ЧУВСТВОВАЛ! ЭТО ОН! НАШ ОМЕГА, КОТОРОГО ТЫ ОТВЕРГ!»

Малфой остановился, тяжело опираясь о стену, и втянул носом воздух. На его одежде остался легкий, едва уловимый омежий запах. Теплый, сладкий запах, пахнущий чем-то живым и свободным. Запах, который в одно мгновение свел его с ума и, очевидно, навсегда поселился не только в его собственной памяти, но и его альфы. Драко с отвращением одернул воротник, но тут же, повинуясь непреодолимому импульсу собственного тела, снова поднес ткань к лицу, спихивая эту унизительную слабость на взбешенного зверя внутри.

Это была пытка. Его разум, его гордость, все его нутро вопило от омерзения. Но его тело, его сущность, его проклятый альфа... они ликовали. Они нашли то, чего так долго искали.

Они нашли чертового Поттера.

Поттера, который для его альфы стал самым желанным и важным существом на свете.

Салазар, какой ужас!

Но Драко сбежал, отчего ликование альфы сменилось животными ужасом и яростью на глупого, до чертиков гордого носителя.

«ТЫ ЕГО ИСПУГАЛ! ТЫ ЕГО УНИЗИЛ! — продолжал альфа, но теперь его голос был полон не только гнева, но и боли. — Он был там. Наш омега. Напуганный, одинокий, такой же сломленный, как и мы. А ты просто взял и плюнул ему в душу! Он никогда нас не простит! Мы потеряли его в тот самый миг, когда нашли!»

— Я ничего не терял, потому что у меня ничего и не было! — почти выкрикнул рассерженный Драко в тишину купе. Он рухнул на сиденье, обхватив голову руками. — Это ошибка. Это проклятие. Он… он, наверное, что-то сделал. Тайно. Он еще в суде видел, что я был не в себе. Он воспользовался этим!

«ОН?! — альфа истерично рассмеялся от абсурдности этой мысли. — Ты явно забыл, о ком, черт возьми, идет речь. Наш омега пусть и характерный, но он слишком благороден для таких тонких манипуляций! Он бы скорее врезал тебе, чем тайно подливал приворотное зелье или целился незаметно из-под мантии в тебя палочкой! Перестань искать оправдания своей трусости!»

— Это не трусость! Это логика! — Драко вскочил, снова начиная мерить шагами купе. — Это единственное адекватное объяснение! Он хочет меня уничтожить, унизить! Сначала спас на суде, показав всем свои гриффиндорские доброту и милосердие, а теперь решил окончательно растоптать, привязав к себе!

Однако даже эта спасительная ложь, отчаянно внушаемая Малфоем самому себе, не могла заглушить память о том крышесносном чувстве абсолютной завершенности и покоя. О том, как на одно короткое, бесконечное мгновение весь холод, все одиночество, вся боль, которые были его спутниками, просто… исчезли.

Драко сидел, разрываемый на части.

Его альфа отчаянно рвался обратно в тот злополучный тамбур. Он был в ярости на своего глупого носителя, который своей гордыней спугнул и ранил самое ценное, что у них было.

«Вернись! — требовал он. — НЕМЕДЛЕННО! Умоляй его, что угодно делай, но ты должен все исправить! Ты сам до этого довел! МЫ НЕ МОЖЕМ ЕГО ПОТЕРЯТЬ!»

Альфа, словно загнанный в угол зверь, казалось, был готов на любой шаг, дабы вернуть то, что по праву принадлежит ему — свою омегу. Даже если для этого пришлось бы переступить через гордость и чувство собственной важности, на что сам Драко, очевидно, пока что не способен.

Человеческая часть Малфоя, воспитанная в нем аристократическая гордость, хотела совершенно другого. Драко хотел найти Поттера, схватить наглеца за грудки, хорошенько ударить и проклясть до седьмого колена за это унижение. Чертов гриффиндорец посягнул на самую опасную территорию — он вторгся в его душу. Драко до дрожи хотел стереть из памяти Поттера этот момент своей слабости, а потом — и из своей собственной.

Драко не мог вернуться к друзьям в таком состоянии. Блейз и Теодор увидели бы все по его глазам. Панси… о, Мерлин, Панси бы начала задавать вопросы.

Он должен был взять себя в руки.

Драко медленно выпрямился. Глубокий вдох. Выдох.

Он Малфой. Он альфа. Он контролирует ситуацию. Всегда.

И это была несколько даже жалкая ложь. Черт возьми, ничего он не контролировал! Он не мог даже взять в себя руки.

Но он должен был в это поверить. Обязан.

Драко достал палочку и невербальным заклинанием привел в порядок свою одежду. Взглянув на собственное отражение в стекле, он чуть приправил спутавшиеся волосы и вновь умело вернул себе привычную холодную маску, возведя свои ледяные стены и заперев внутри ревущего, умоляющего альфу.

«Ты пожалеешь об этом, — с печалью прошептала сущность, отступая под натиском окклюменции. — Ты пожалеешь, что выбрал гордость, а не счастье».

Когда он снова посмотрел на свое отражение в темном стекле, на него смотрел привычный, холодный, высокомерный Драко Малфой. Но это был лишь фасад. А внутри, на руинах его души, сидел одинокий зверь, который только что нашел и в тот же миг потерял самое ценное, что у него когда-либо было.

Когда Драко наконец вошел в их обычное купе, прошло не меньше двадцати минут. Блейз лениво перелистывал свежий номер «Придиры», Тео читал какую-то книгу, а Панси с энтузиазмом обсуждала с Миллисентой Булстроуд свежие слухи о новых преподавателях и изменениях в школьных правилах на предстоящий год.

— О, Драко, вот и ты! — проворковала Панси, тут же освобождая ему место рядом с собой. — Мы уж думали, ты нашел себе купе поприличнее, без нас.

Драко опустился на сиденье, стараясь выглядеть максимально расслабленным и холодным.

— Просто... столкнулся с некоторыми младшекурсниками с нашего факультета, — бросил он, выбирая полуправду, которую невозможно проверить. — Пришлось провести воспитательную беседу. Им в этом году точно придется несладко.

— Вот, значит, как, — протянул Блейз, опуская журнал. В его темных глазах блеснул проницательный огонек. — Наводишь порядок? Похвально.

— Кто-то же должен, — холодно буркнул Драко, давая понять, что тема закрыта. Он откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза, демонстрируя усталость.

Вот только расслабиться полноценно он не мог, поскольку любопытные и проницательные взгляды одногруппников, казалось, прожигали ему саму душу. Панси довольно быстро вернулась к своей болтовне, а вот Блейз и Теодор продолжали молчать. И молчание это было громче любых слов. Драко буквально слышал рой мыслей в их головах и чувствовал анализирующие взгляды всем своим слизеринским нутром.

Они заметили. Конечно, черт возьми, они заметили!

Слегка растрепанный и взбудораженный вид, едва уловимое изменение в его запахе — под собственным запахом теперь скрывалась тончайшая, горьковатая нотка собственной злости, боли и... легкий шлейф свежескошенной травы и паточного пирога. Для друзей это просто прицепившийся аромат прошедшей мимо омеги, но для Малфоя эта злосчастная смесь с явственно различимым ароматом горячего озона был гребанной капитуляцией.

Забини и Нотт определенно почувствовали тревогу Малфоя, но во всеуслышанье они никогда бы не признались, что не поверили. Они будут наблюдать и делать свои собственные, как правило, пугающе точные выводы.

Альфа внутри, запертый за стенами окклюменции, глухо рычал от унижения.

«Они видят нашу слабость. Они чувствуют твою трусость. Мы опозорены».

— Надеюсь, в этом году не будет слишком много сюрпризов, — вздохнула Панси. — Просто отсидеть этот проклятый год и забыть Хогвартс как страшный сон.

— Боюсь разочаровать тебя, Панс, — с ленивой усмешкой протянул Блейз, переворачивая страницу. — Я слышал от своей матери, что Макгонагалл приготовила для нас, «детей войны», особые условия. Чтобы, так сказать, «укрепить межфакультетское единство».

— О чем это ты? — нахмурилась Паркинсон.

— О том, что ходят слухи, будто нас не расселят по нашим старым гостиным, — сказал Блейз, и его слова заставили Драко открыть глаза. — Будто для восьмого курса готовят что-то... отдельное. Общее.

Эта новость упала в тишину купе, как камень.

— Что? — переспросила Панси. — Все факультеты? Вместе? В одной гостиной? Это же... это же варварство!

Теодор, до этого молчавший, впервые подал голос.

— В принципе, это логично. С точки зрения контроля. Проще следить за одной группой потенциально нестабильных подростков, чем за четырьмя.

Но Драко слышал не это.

Общая гостиная.

Это не просто совместное пространство. Это отсутствие безопасного убежища.

Подземелья Слизерина были его крепостью, его территорией, как и для всех слизеринцев. Сырые, холодные, но свои. Место, куда не смел сунуться ни один гриффиндорец, где можно было снять маску и не ждать проклятия в спину. Факультет, который и раньше был оторван от всего остального Хогвартса с ярлыками о «темных волшебниках» и «бессовестных эгоистах» после войны явно не будет встречен радушно.

И теперь их безопасную территорию отнимали. Теперь придется каждый вечер находиться в комнате, полной людей, которые ненавидят и презирают детей темных магов и Пожирателей смерти. Гриффиндорцев, когтевранцев и пуффендуйцев, которые сражались на другой стороне, потеряли своих близких.

Однако более ясно Драко понимал то, что именно он станет главной мишенью для других студентов. Бывший Пожиратель смерти. Один из слизеринских лидеров в свое время. Что может быть лучше для мести студентов с неокрепшей и расшатанной после войны психикой? Конечно, они не убьют его во сне, но они будут косо смотреть. Будут шептаться. Будут нападать, подстраивать мелкие, унизительные пакости.

И посреди всего этого... Поттер.

Каждый день. Каждый вечер.

Не просто на уроках или в Большом Зале, как обычно, а непосредственно там, где он, Драко, будет наиболее уязвим.

Им предстоит постоянная, неизбежная близость. Ему предстоит терпеть постоянный, сводящий с ума запах. Это чертово постоянное искушение и пытка.

Постоянные унижение и слабость.

«ОН БУДЕТ РЯДОМ! — взревел в противовес всем тревогам альфа внутри. Его голос был полон холодной, собственнической уверенности. — КАЖДЫЙ ДЕНЬ! НА НАШЕЙ ТЕРРИТОРИИ! МЫ СМОЖЕМ ЕГО ВИДЕТЬ И ЧУВСТВОВАТЬ! ЗАЩИЩАТЬ ПРИ ЛЮБОЙ ОПАСНОСТИ!»

«Защищать?! Да ты точно не в себе! — ледяным тоном ответил разум, почти истерически насмехаясь над глупым альфой. — Нас самих бы кто защитил! «Герой» и сам прекрасно справляется со всеми проблемами с помощью своих дружков. Да готов спорить, что он еще и наверняка будет главным источником неприятностей! Останется лишь наблюдать, как он смеется с Уизли и Грейнджер, окруженный своей свитой из поклонников, в полной безопасности».

«Именно, — пророкотал альфа, и в его голосе прозвучала злая, хищная усмешка. — Мы будем наблюдать. Мы будем знать каждого, кто к нему приблизится. Мы будем знать каждый его вздох. Он будет в нашем логове, под нашим присмотром. Даже если он сам об этом не знает. Это идеальная позиция для контроля».

— Звучит... восхитительно, — саркастично процедил Драко сквозь стиснутые зубы.

Кому именно была адресована реплика неясно. Однако в его голосе было столько яда и отчаяния, что даже Панси умолкла, переведя на Малфоя взгляд.

Блейз и Теодор переглянулись поверх своих книг.

— Неприятная новость, конечно, — сказал Блейз ровным, спокойным голосом. — Но, с другой стороны, это открывает новые стратегические возможности. И, — он сделал паузу, его взгляд стал острее, — надеюсь, та... воспитательная беседа с младшекурсниками принесла свои плоды? А то будет обидно, если к общей головной боли от гриффиндорцев добавится еще и личная.

Это был завуалированный, но кристально ясный для Драко намек, который заставил последнего едва заметно дернуться, как от удара током.

Его друзья видели больше, чем он думал.

Драко лишь едва слышно фыркнул в ответ, создавая остальным в купе видимость согласия с Забини.

Остаток пути для Малфоя прошел в напряженном молчании, прерываемым разговорами девушек и гулким стуком колес поезда. Он старался создать видимость полного хладнокровия и безразличия, в то время как у самого в голове здравый смысл боролся с идиотскими инстинктивными потребностями.

───╼⊳⊰ 🙤 ⋅ ❖ ⋅ 🙦 ⊱⊲╾───

К вечеру, когда солнце уже скрылось, окрасив небо в холодные, темные тона, поезд прибыл, наконец, на платформу. Стоило выйти из вагона, как кожу под легкой толстовкой пронзил холодный осенний ветер, заставляя зябко поежиться.

На платформе стали собираться толпы студентов, среди которых особенно выделялся Хагрид, уже собиравший рядом с собой толпу крошечных первокурсников. Гарри приветливо улыбнулся лесничему, а переведя взгляд чуть в сторону, к друзьям, наткнулся за их спинами на платиновую макушку, покидавшую соседний вагон.

Малфой внезапно обернулся, когда его окликнул Блейз, а после заметил и стоящего неподалеку Поттера. Всего на мгновение их взгляды пересеклись над головами других. Лишь пару секунд.

Но этого хватило.

Гарри почувствовал, как по его телу побежали мурашки, пускаемые вновь заскулившей от боли омеги, а запах альфы снова ударил по рецепторам. По телу словно пустили разряд тока, поэтому Гарри поспешил отвернуться, позволяя друзьям увлечь себя вперед.

Стоило Поттеру отвернуться, Драко ощутил, как его альфа недовольно напрягся, словно готовый к прыжку хищник. Он сжал зубы до скрипа и резко отвернулся, стараясь взять себя в руки, и его лицо превратилось в холодную, высокомерную маску.

Путь до замка прошел как в тумане. Большой Зал, как всегда, был великолепен. Несмотря на пережитые этим местом ужасы, тысячи свечей вновь парили под зачарованным потолком, отражаясь в золотых тарелках. Стены и пол все еще хранили в себе следы прошедших несколько месяцев назад битв и сражений, смешиваясь и с более старыми повреждениями древнего замка.

Из поистине необычного нововведения был длинный, но не как остальные, обеденный стол, стоявший перпендикулярно четырем остальным, лицом к преподавательскому. Макгонагалл сразу повела озадаченных восьмикурсников к нему, велев располагаться здесь, что моментально вызвало волну негодования у студентов.

Остальные ученики наблюдали за ними, как за музейным экспонатом. Стараясь не смотреть по сторонам, Гарри аккурат сел рядом с Невиллом, напротив Рона и Гермионы, ближе к краю. С противоположной стороны, в компании Блейза, Теодора, Панси и Грегори, занял место Драко, также почти у самого края. Расстояние было достаточным, чтобы не пересекаться лишний раз, но слишком маленьким, чтобы не чувствовать присутствия друг друга.

После профессор Макгонагалл повела группу взволнованных первокурсников на церемонию распределения, которая в этом году прошла гораздо быстрее. Хотя, возможно так показалось только Гарри, который даже пропустил момент начала пиршества и появления на столах различных вкусных блюд. Рон несильно лягнул его ногой под столом, возвращая в реальность, как раз в тот момент, когда директриса вновь поднялась к трибуне, начиная приветственную речь.

— Добро пожаловать обратно в Хогвартс, — голос Макгонагалл был строгим, но в нем отчетливо слышалась усталость. — Этот год будет непростым для всех нас. Он потребует от вас не только усердия в учебе, но и терпимости, понимания и мужества, необходимое нам для построения нашего будущего.

Обыденно долго она говорила о предстоящем учебном годе, параллельно представляя новый преподавательский состав, затем ее речь плавно перетекла в разговоры о единстве, возрождении и о том, что этот год — шанс залечить раны и построить новое будущее, где чистота крови больше не будет иметь значения.

— За прошедшее лето Хогвартс в большой степени был восстановлен, позволяя принять учеников на новый учебный год, однако многие повреждения все еще, к сожалению, не восстановлены. Касаются они в том числе и факультетских гостиных, — продолжила Макгонагалл. — Эти неприятные обстоятельства вынудили привнести ряд изменений, который, как мы надеемся, благоприятно скажется на объединении учеников. Хогвартс — не место для унижений и дискриминации. Мы все с вами прошли тяжелейший путь, ужаснейшие сражения и трагические потери, и позволить гонениям продолжиться — просто недопустимо.

Студенты зашептались между собой, и среди тихих реплик можно было довольно отчетливо разобрать недовольное бурчание и возмущение. Многие, преимущественно старшие курсы, не стеснялись перешептываться о крайнем нежелании учиться и жить под одной крышей с предателями, беглецами и негодяями, кидая при этом презрительные взгляды в сторону слизеринского стола и «змеиной» части стола восьмикурсников, где последние сразу отделились от остальных.

Макгонагалл сделала многозначительную паузу, смерив сначала недовольным взглядом нескольких особо недовольных студентов, а затем ее взгляд скользнул по новому столу, по лицам повзрослевших, израненных войной учеников.

— Как вы уже заметили, для восьмого курса были подготовлены особые условия. Это касается не только вашего присутствия на дополнительно организованном курсе и нового места в Большом Зале. В свете исключительных обстоятельств и в качестве шага к укреплению межфакультетского единства... — директриса на мгновение умолкла, поджав губы, —  сразу после ужина я провожу вас в Западную башню, которая отныне будет известна как Башня Единства, — объявила Макгонагалл. — Там для вас оборудована общая гостиная и отдельные спальни. Вы больше не будете жить в гостиных своих факультетов. Вы будете жить вместе.

Новость, которая между учениками витала, как слух, обрушилась на них с силой Бомбарды.

По всему залу пронесся ошеломленный гул, который ближе к столу восьмикурсников переходил в возмущенный. Гарри ошеломленно замер, на мгновение решив, что это глупая игра воображения, но эта мысль мгновенно улетучилась, стоило Рону издать какой-то довольно громкий сдавленный звук, похожий на стон.

Жить. Вместе.

Эти два слова обрушили все планы Гарри на побег от судьбы.

Теперь ему предстояло не просто видеть его на уроках. Не просто сталкиваться с ним в коридорах. Не просто ловить его запах, а иногда и взгляд через столы в Большом Зале.

Им предстояло делить общее пространство. Каждый день.

Просыпаться, зная, что он, Малфой, всего в нескольких метрах, за стеной. Засыпать, чувствуя его присутствие, его запах. Сидеть в общей гостиной за домашним заданием или просто с друзьями, ощущая слизеринца в другой части комнаты.

Рвущая душу на части омега замерла внезапно вместе с Гарри. Ее печаль почти моментально сменилась волной первобытного ужаса, смешанного с постепенно зарождающейся злостью.

«Он будет рядом… — прозвучало в голове. — Всегда. Мы будем чувствовать его запах. Будем видеть его каждый день. Но мы… не нужны ему...»

Новость еще не успела полностью уложиться в сознании самого Гарри, в то время как его сущность уже проиграла в голове все возможные сценарии этой пытки. И самый страшный из них вспыхнул перед внутренним взором с мучительной ясностью: Малфой в их общей гостиной, лениво откинувшись в кресле у камина с другой омегой. Он касается ее, улыбается нежно, и в его глазах нет той ледяной ненависти, что была предназначена Гарри. А потом он поднимает взгляд, встречается с глазами Гарри через всю комнату и на его губах появляется едва заметная, презрительная усмешка, которая без слов говорила: «Вот что мне нужно. А не… ты».

Эта ментальная вспышка стала спусковым крючком. Для самого Гарри подобная мысль уверенно балансировала между отвращением и омерзением, но для сущности, у которой главный страх — это потеря истинного, картина была убийственной.

Вопль боли омеги был настолько оглушительным, что Гарри показалось, будто у него вот-вот треснет голова. Это не было похоже на навязчивый ход мыслей, это ощущалось как весьма болезненное физическое увечье. Острая, режущая боль пронзила его солнечное сплетение, заставив Гарри согнуться и судорожно вцепиться в край стола.

Мир сузился. Клацанье столовых приборов, гул сотен голосов, даже свет от парящих свечей — все это исказилось, превратившись в вязкий, давящий фон. Он оказался в коконе из ужаса, который даже не до конца ощущался его собственным. Это было похоже на первобытный страх, сотканный из инстинктов и идущий из самой глубины души. Дыхание сбилось, стало поверхностным и частым. Холодный пот выступил на лбу.

«Я ведь сказал тебе молчать!» — мысленно взревел Гарри, обращаясь к паникующей омеге. Он отчаянно цеплялся за тот приказ, отданный в поезде, стараясь вернуть самообладание и заткнуть сущность, взявшую над его телом полный контроль.

«ОН НАС УНИЧТОЖИТ! — выла омега, полностью игнорируя его команду. Ее страх был настолько животным, что разум Гарри просто рассыпался в пыль. — МЫ БУДЕМ СМОТРЕТЬ, КАК ОН ВЫБЕРЕТ СЕБЕ ДРУГУЮ ПАРУ!»

Осознание того, что он потерял контроль, стало для Гарри последней каплей. Боль и паника внезапно схлынули, сменившись чем-то гораздо худшим — абсолютной, оглушающей пустотой.

Все эмоции, все чувства, все мысли будто по щелчку просто исчезли вслед за посторонними шумами. Гарри перестал слышать гомон учеников. Он перестал чувствовать боль, которая судорогами сводила его солнечное сплетение еще мгновение назад.

Мир вокруг превратился в немую, бессмысленную картинку. Он смотрел на колышущееся пламя свечей, не видя его. Он чувствовал под пальцами гладкое дерево стола, не ощущая его. А потом, в этой ледяной пустоте, что-то будто шевельнулось. Нечто холодное, тяжелое, которое помогло зацепиться за управление собственной панической атакой и вернуть контроль.

«Я не буду жертвой, — холодно произнес сам себе Гарри. — Никогда. Мою судьбу не будет решать ни ты, ни он, ни кто бы то ни был еще!»

Оглушающая, тяжелая пустота, окружившая Гарри со всех сторон, начала давить со всех сторон. Казалось, словно невидимые стены начали стягиваться в одну точку, сужаясь до размеров пыльного чулана под лестницей.

«Но что, если я опять потеряю контроль? На глазах у всех? Окончательно сойду с ума…» — пронеслась в голове ужасающая мысль.

«НЕТ! — тут же взвыла в ответ омега, уловив ход мыслей. Ее страх перед унижением мгновенно сменился ужасом от перспективы разлуки. — Мы не можем уйти! Он ведь здесь! Мы должны быть рядом, даже если это больно! Мы не сможем без него!»

Этот внутренний разрыв — между его отчаянным желанием бежать от идиотских правил и инстинктивным требованием сущности остаться — был невыносим. Гарри бы никогда прежде не задумался о пути бегства от проблем, однако прежде он и не терял самообладание под властью ненавистной им природы омеги. Это деление на разум и сущность разрывало его на части. Собственная воля вкупе с обретенной природой заперли его в ловушку в собственном подсознании, и это чертово осознание стало для Гарри последней каплей.

Что-то внутри внезапно оборвалось.

«А с какой это вообще стати я должен испытывать подобное из-за Малфоя? — с холодной, постепенно пробуждающейся яростью рыкнул разум. — Если эта морда посмеет влиять на меня через омегу, значит я не просто вытерплю ему назло, но и втопчу его в грязь».

Он медленно, почти механически, поднял голову. Глаза сами нашли Малфоя на другом конце стола. Тот был бледен и явно напуган, очевидно, тоже осознав всю глубину катастрофы. Но Гарри это мало волновало. В его глазах горел огонь решимости, уверенности и холодного обещания.

«Можешь рискнуть, — безмолвно говорили его глаза. — Можешь попробовать надавить на мою омегу. Можешь докучать мне каждый день. Но ты никогда не увидишь моих страданий, я не доставлю тебе такого удовольствия».

Драко, который и сам был на грани, почувствовал этот взгляд как физический удар. Он увидел эту сталь. И его альфа, который до этого ликовал от перспективы близости, тут же напрягся.

«Он закрывается! — с паникой взревел его альфа, чей восторг мгновенно сменился тревогой. — Он почувствовал наше отторжение, и теперь он строит стену! Он угрожает нам… безразличием!»

Для сущности угроза безразличия от своей пары была страшнее любой ненависти. С чувством можно бороться, его можно изменить, в отличие от пустоты, из которой не построишь ничего. Сам же Малфой едва удержался от желания поморщиться. Осознание того, что в его сознании без его воли допускаются подобные мысли, вызывало у него отвращение вперемешку с злостью. Причем мысли не о ком попало, а о чертовом Поттере.

«Это твоя вина! — продолжал рычать альфа на Драко. — Ты его оттолкнул! Ты его ранил! А теперь он нас покинет! Он будет рядом, но его не будет с нами! Мы не сможем без него быть полноценными!»

Драко сидел, вцепившись в свой кубок до побелевших костяшек. Его лицо по-прежнему было похоже на ледяную маску, за которой бушевал ураган. Он видел вызов в глазах Поттера и слышал панику своего собственного альфы. Эта какофония чувств и мыслей сводила с ума.

«Ад. Это будет ад, — подумал Драко, пытаясь справиться с двойной атакой. — Каждый вечер видеть его. Чувствовать его. Быть при этом под прицелом еще множества враждебных глаз. Я не выдержу».

«НА НАШЕЙ ТЕРРИТОРИИ! — напомнил с звериным рокотом альфа, и в его голосе с накатившим страхом смешалась упрямая решимость. — Он будет рядом, под нашим контролем. И мы вернем его. Он — наш. И он от нас никуда не денется».

«Да как ты не понимаешь?! — Драко постепенно закипал. — Ему, как и мне, не нужна эта идиотская связь! Он воспользуется ей только для того, чтобы окончательно унизить меня. Да я уверен на миллион галлеонов, что это и не связь вовсе, а какое-то глупое проклятье! Это же Великий Поттер, герой! Победитель всех пожирателей! Он будет наслаждаться моей слабостью, будет смотреть, как я страдаю, и это будет его сладкой местью за все семь лет нашей вражды!»

Эта внутренняя война между паникой разума и хищнической уверенностью альфы была почти невыносимой. Драко чувствовал себя разрываемым на части.

«Ты действительно так ничего не понял, — раздался в его голове голос альфы, полный ледяного, почти разочарованного спокойствия. — Ты все еще видишь его как своего врага. Ты думаешь, он будет мстить, потому что ты бы сам мстил...»

Драко резко поставил свой кубок на стол. Звук получился чуть громче, чем следовало, и сидящие рядом Панси, Блейз и Тео бросили на него быстрые, вопросительные взгляды. Драко проигнорировал их, его взгляд был направлен куда-то в пустоту.

«...Он не готовится к мести, — продолжал безжалостный внутренний голос. — Он готовится к обороне. Он думает, что ты на него нападешь, как и всегда. Какой же ты слепой идиот! Он больше не твой враг, как ты не можешь этого понять?!»

Эта последняя фраза окончательно обезоружила Драко. Он замер, словно превратившись в ледяную статую. Собственная природа загнала его в угол, норовя вот-вот полностью перехватить контроль. Потребности глупого зверя постепенно все сильнее накатывали на Малфоя, волнами инстинктов окутывая его и заставляя бороться с отчаянной, животной потребностью обернуться и посмотреть на него, подойти к нему, коснуться его…

Как жалко.

За время ужина оба не притронулись к еде. Полностью концентрируясь на борьбе с собственными инстинктами и глупой «правильностью», оба с каждой секундой лишь сильнее всем своим нутром ощущали друг друга. Гарри, глядя в свою тарелку, ощущал напряженную, вибрирующую ауру Драко, чувствовал его панику и внутреннюю борьбу за самоконтроль, и эта чужая боль резонировала с его собственной, заставляя его омегу беспокойно сжиматься.

Драко, в свою очередь, чувствовал глухую, упрямую боль и защитную агрессию, исходящую от Гарри. Он ощущал его так остро, как будто тот сидел рядом, а не на другом конце стола. Он чувствовал, как его омега строит ледяные стены, готовясь к обороне, и его собственный альфа выл от бессилия, понимая, что сам стал причиной этого.

Эта мучительная эхо-локация продолжалась весь ужин. Они были как два магнита, развернутые одинаковыми полюсами — отчаянно отталкивающиеся, но не способные ослабить силу взаимного влияния.

Наконец, ужин подошел к концу. Студенты начали подниматься, их гомон нарушил гнетущую тишину за столом восьмикурсников. Гарри тоже собирался подняться и поспешить уйти прочь, но его омега, измученная этой пыткой неопределенности, взбунтовалась.

«Посмотри, — требовала она, упрямыми, болезненными толчками отдаваясь под ребрами. — Не уходи так. Мы должны знать, что он чувствует. Мы должны увидеть его глаза. Посмотри!»

Требование омеги увидеть истинного быстро трансформировалось в почти физическую потребность. Необходимо было убедиться, что он все еще там. Что он не исчез, не растворился. Что он настоящий.

Одновременно с этим, на другом конце стола, альфа Драко посылал своему носителю такой же отчаянный приказ.

«Не отпускай его так! — рычал он. — Он уходит, оскорбленный и злой! Посмотри на него! Дай ему знак! Покажи, что мы не враги! Посмотри!»

И они оба, повинуясь этому непреодолимому внутреннему импульсу, не выдержали и почти одновременно подняли глаза.

Какая же это была ошибка.

Они встретились взглядами через весь стол, через головы других студентов. И мир для обоих вновь словно исчез.

Драко все еще сидел на своем месте. Он не ушел. И он смотрел прямо на него. На Гарри. В его серых глазах не было привычной насмешки или ненависти, только темная, сложная смесь ярости, растерянности и чего-то еще — чего-то глубинного, собственнического, полного первобытной тоски, от чего у Гарри по спине пробежал холодок. Это был взгляд человека, который нашел и в тот же миг потерял самое ценное в своей жизни.

Это был взгляд его альфы.

Гарри смотрел в ответ, и его собственная защитная броня из гнева дала трещину. Он увидел в серых глазах отражение своей собственной боли. Своего собственного одиночества.

На одну бесконечную секунду в гуле сотен голосов для них наступила абсолютная тишина. Не было никого, кроме Альфы и Омеги, связанных невидимой, нерушимой цепью, каждое звено которой без слов буквально кричало:

«Я здесь» — «И я здесь».

«Мне больно» — «Мне тоже».

«Я одинок» — «Ты больше не один».

Это был язык общения их сущностей, связанных друг с другом чем-то неосязаемым, но невероятно прочным. Чем-то, что самим Драко и Гарри понять в данный момент невозможно.

Это наваждение казалось таким правильным и пьянящим, отчего оба на несколько секунд позволили себе поверить в то, что это реальность.

Вот он — тот, кто поможет мне обрести счастье. Тот, кто сделает меня полноценным. Кто прогонит все кошмары, оградит от всех проблем.

А затем пелена спала.

Драко, словно очнувшись от гипноза, резко отвернулся. Эта молчаливая откровенность была для него слишком невыносимой, слишком обнажающей. Он вновь на мгновение позволил природе взять над собой контроль и чуть не потерял связь с реальностью.

Мастер окклюменции, ха!

Его лицо снова вмиг приобрело холодные, грубые черты. Малфой поднялся и присоединился к друзьям, которые уже направлялись к выходу в компании других студентов, окончательно разрывая этот короткий контакт с Поттером.

Гарри застыл, как громом пораженный, пока толпа восьмикурсников медленно плелась перед ним к стоящей у дверей в Большой Зал Макгонагалл. Ледяной взгляд Малфоя, полный необъяснимой боли, все еще стоял у него перед глазами. Его омега, на секунду воспрянувшая духом от этого безмолвного контакта, теперь снова сжалась в комок и заскулила от последовавшего резкого ухода.

— Гарри, пойдем. Ты что, в пол корни пустил? — Рон мягко потянул его за рукав.

— Что это было? — прошептала Гермиона. — То, как он на тебя смотрел...

Гарри мотнул головой.

— Я не знаю. Идемте.

Директриса Макгонагалл, дождавшись, когда студенты соберутся, повела их к Башне Единства.

— Восьмой курс, прошу за мной.

Молчаливая процессия, прерываемая лишь редкими шепотками, двинулась за директрисой по коридорам. Гарри шел, стараясь держаться рядом с Роном и Гермионой, но все его существо было натянуто, как струна, и настроено на одну-единственную точку в нескольких метрах позади. Он не оборачивался, но он чувствовал его присутствие, как физическое давление, и это было похоже на смесь паранойи и легкого приступа шизофрении. Его запах — озон, пергамент и холод — преследовал его, заставляя омегу внутри беспокойно ворочаться. Гарри раздраженно сжал кулаки под рукавами мантии, стараясь унять нервную дрожь.

Драко шел в нескольких метрах позади, вперив взгляд в напряженную спину Поттера. Он видел, как тот зябко кутался в мантию, хотя в замке было ещё не так холодно. Он видел едва заметную дрожь в его плечах. И он чувствовал его запах — теплый, сладкий, с горьковатой ноткой от боли сущности, — и этот аромат дразнил его альфу, заставляя того рычать от противоречивых инстинктов: желания сократить дистанцию, прижать, и в то же время — собственного желания разорвать за то унижение, которое он испытал в тамбуре. Сдерживаться с каждым шагом становилось все сложнее.

Наконец Макгонагалл остановилась перед гобеленом, изображавшим четырех основателей.

— Пароль — «Новое начало», — произнесла она.

Гобелен отъехал в сторону, и студенты во главе с директрисой прошли внутрь. Гостиная Башни Единства была просторной и на удивление уютной, не слишком отличаясь от родной гостиной Башни Гриффиндора. В одной части располагался большой камин, где уже потрескивал огонь, вокруг него располагалось несколько диванчиков с парой кресел. С другой стороны находилось пара кресел напротив крупных окон и несколько больших письменных столов, а напротив входа в гостиную, у противоположной стены, располагались две винтовые лестницы.

— Это ваша общая комната, — объявила Макгонагалл. — А теперь относительно спален. В целях обеспечения комфорта и… личного пространства, в свете недавно проявившихся сущностей, спальни были распределены по вторичному полу. Лестница слева ведет в крыло для омег. Справа — для альф. Студенты-беты могут выбрать любое крыло. Ваши вещи уже доставлены. Спокойной ночи.

И с этими словами директриса удалилась, оставив восьмикурсников в оглушительной тишине.

Шок. Вот что читалось на лицах абсолютно всех.

Разделение не по факультетам, а по… сущностям. Это было так ново, так откровенно и так пугающе, что на мгновение все забыли о своей вражде, объединенные этим странным, новым правилом.

Первыми из всеобщего ступора вышли слизеринцы. Практически молчаливыми группами они направились к лестницам, когда остальные студенты начали поднимать новую, более шумную волну негодования и недовольства.

Драко, в компании Блейза, Тео и Грегори, молча направился в крыло альф, скрываясь под неодобрительными взглядами и выкриками.

— Их место в Азкабане, а не на соседних с нами кроватях!

— Какого черта они вообще были допущены до обучения?!

— Наверняка вовремя метнулись и легли под кого надо!

Однако вместо ожидаемого всеми ядовитого ответа Малфой просто молча скрылся в крыле альф, чем озадачил одних и подкинул дров в огонь ненависти и галдежа для других.

Это было бегство. Бегство от взглядов, от вопросов и, черт возьми, да, от невыносимой близости Поттера.

Гарри задумчиво смотрел Малфою вслед, пока платиновая макушка не скрылась за поворотом лестницы.

Его альфа.

Гонимый и презираемый всеми. Бывший пожиратель.

Он будет спать всего в нескольких десятках метров от него. За стеной. Каждую ночь. Эта мысль была одновременно и пыткой для разума, и наивной надеждой для глупой омеги.

— Поверить не могу. Делить спальню с хорьком и его шайкой! — раздраженно и с нескрываемой досадой в голосе простонал Рон, направившись вскоре вслед за другими альфами в свое крыло.

— Гарри, ты идешь? — тихо спросила Гермиона. Она тоже уже направлялась к левой лестнице в компании еще пары гриффиндорцев.

Гарри молча кивнул, чувствуя себя неожиданно опустошенным. Он довольно быстро нашел комнату со своей фамилией на двери и вошел внутрь. Это была небольшая, но уютная спальня на одного, где у кровати уже стоял его чемодан. В Башне Единства было в разы меньше студентов, чем, например, в Башне Гриффиндора, поэтому роскошь в виде личной спальни была позволительна и более чем уместна.

Однако Гарри даже не подумал об этом. Он, словно завороженный, подошел к стене — той, что, как он догадался, отделяла крыло омег от крыла альф, — и осторожно прикоснулся к холодным, гладким камням.

Он был так близко.

Его омега внутри больше не скулила. Она, словно прислушиваясь, затаилась тихо.

«Он здесь. Совсем рядом. Я его чувствую».

Гарри инстинктивно втянул глубоко носом воздух, ощутив легкий, едва уловимый, но различимый шлейф знакомого аромата. Внезапно он распахнул глаза и отпрянул от стены, словно от огня.

«Мерлин, да что я творю?! — пронеслось в голове Гарри, когда он упал спиной на кровать, вперив взгляд в потолок комнаты. — Я точно схожу с ума».

Гарри лежал, глядя в пустоту, и его сердце заколотилось от стыда. Он только что, как какое-то животное, принюхивался к стене, пытаясь уловить запах Малфоя. Его омега на мгновение вновь взяла верх, уже в третий раз за день, и это было унизительно. Гарри сжал кулаки, ощутив очередной гневный порыв. Нет уж, он не позволит этому случиться снова. Он будет бороться. Будет контролировать себя, даже если для этого придется переступить через самого себя.

Что угодно, но он ни за что не позволит глупой природе и уж тем более Малфою превратить его в зависимое, ведомое инстинктами существо.

В то же самое время, за этой же стеной, в своей комнате, Драко прислонился спиной к холодному камню, тяжело дыша. Он тоже почувствовал это. Присутствие своей омеги за этой преградой. Запах свежескошенной травы, паточного пирога и горячего озона, казалось, просачивался сквозь камень, сводя его с ума. Его альфа, почуяв этот тонкий шлейф за стеной, внезапно успокоился, угомонив свое озлобленное на носителя рычание.

Поначалу запах сквозил ощутимым любопытством, однако затем внезапно сменился на резкий, полный отвращения и паники.

Поттер почувствовал его. И его реакцией было неприятие и ужас.

Эта мысль должна была бы принести облегчение. Подтверждение того, что они оба считают эту связь ошибкой. Но вместо этого она вызвала у Драко где-то глубоко внутри лишь глухую, ноющую боль.

Его альфа, который до этого метался между гневом и восторгом, внезапно затих, сжавшись от боли чужого отторжения.

«Он нас ненавидит, — прошептал он с тоской. — Он чувствует нас. И он нас ненавидит».

Драко медленно прошел к своей кровати и сел, обхватив голову руками. В его мыслях был абсолютный, всепоглощающий хаос.

«Это проклятие, — вновь и вновь повторял его разум, отчаянно цепляясь за, казалось, единственное логичное объяснение. — Поттер что-то сделал. Он воспользовался моментом, когда я был слаб. Он наслал на меня эту дрянь, чтобы сломать меня окончательно».

Да. Это должно быть так. Драко вспомнил суд. Свой первый гон. Свою слабость. И этот пристальный, изучающий взгляд Поттера. Он ведь все видел, наверняка все понял. И нанес удар.

«Но когда? Как? — лихорадочно думал он. — Где он вычитал это проклятье?!»

Эта теория, такая удобная и спасительная, моментально рушилась под напором простых, обезоруживающих фактов. Она не объясняла абсолютного, неоспоримого покоя, который Драко испытал в тамбуре. А ведь проклятия не приносят покой — они приносят боль, хаос и подчинение, но уж точно никак не это тихое, исцеляющее чувство полноценности и спокойствия.

«Но… а его реакция? — зацепился он за другой факт. — Если он сам это сделал, почему он был так напуган? Почему он отшатнулся? Почему он сейчас сидит за стеной в ужасе, как и я?»

Малфой вновь прокрутил в голове момент их встречи. Тот шок в зеленых глазах — он был настоящим, не наигранным точно. Если бы Поттер издевался, он бы точно наслаждался. Он бы смотрел на Драко с той самой самодовольной ухмылкой, которую Малфой так ненавидел. Но вместо этого он… был так же растерян. И словно так же разбит.

И в этот момент до Драко дошла ужасающая, безапелляционная правда.

«Это не проклятие, — прошелестела мысль, холодная и острая, как осколок стекла. — Это не манипуляция».

«Это… реальность».

«Это правда, — пророкотал альфа в голове. — Он наш. А мы — его. И он борется с этим так же отчаянно, как и ты».

Драко поднял голову. В его глазах больше не было паники или гнева, а в душе не кипели страх и злость. В опустевшей от мыслей и эмоций голове витало только холодное осознание — он в ловушке. В ловушке, которую создала сама природа. И в этой же ловушке сидел такой же напуганный Гарри Поттер.

«И что теперь? — думал он, и от этих мыслей голова шла кругом. — Извиниться? Унизиться перед ним? Позволить этой связи поглотить себя и превратиться в… в подстилку Поттера?»

Сама мысль была омерзительной.

«Или бороться? — продолжал он свой безмолвный диалог. — Игнорировать? Делать вид, что ничего не было? Причинять боль и себе, и ему, пока один из нас не сломается окончательно?»

По телу вновь внезапно побежали мурашки от мнимого воспоминания той эйфории в тамбуре. Тело на мгновение будто вновь погрузилось в это правильное, пьянящее чувство, отчего одна только мысль о возвращении в вечный холод была невыносима.

Оба варианта теперь были немыслимы.

Драко посмотрел на стену, за которой находился Гарри. Теперь он был не просто его врагом. Никогда прежде Малфой бы даже не подумал об этом, но сейчас он остро ощутил, что Поттер был его собственным отражением — таким же пленником этой невозможной судьбы, который сейчас, без сомнения, так же сидит в своей комнате и сходит с ума.

И впервые за весь день Драко почувствовал не страх или ярость. Он почувствовал укол странного, горького… узнавания. Драко узнал в его панике и отчаянии свои собственные, и в этом отражении он видел не слабость врага, которой можно было бы насладиться, а отражение своей собственной, унизительной ловушки.

Их прежняя, такая привычная обоим ненависть, их соперничество — все это было игрой, в которой были правила, были победители и проигравшие, были две стороны, которые никогда прежде не пересекались. А это… это было нечто иное, словно одна на двоих клетка. И осознание того, что Драко не только заперт в ней не один, а еще и с самым ненавистным ему человеком, не приносило ни толики облегчения.

Они оба были прокляты. Одинаково. Вместе.

И никакая магия тут вовсе ни при чем. Это чертово проклятье судьбы.