Chapter Text

— Вы произнесли бы это как «Сугуру». 

— «Вы»? — иногда формулировки Сугуру были очень странными. Не то чтобы неграмотными — по крайней мере, теперь грамматические ошибки случались гораздо реже. Иногда это был не совсем естественный порядок слов, иногда он говорил на диалекте Окинавы, а иногда дробил предложения там, где можно было обойтись без этого, чрезмерно упрощая речь.

Сугуру на мгновение опустился в воду, чтобы намочить успевшую подсохнуть за время их разговора макушку. Чёрные волосы заблестели как мокрый шёлк, выпрямились, огибая ушные раковины с мембранами. Голубоватый свет лёг на них подобно венку из цветов, придавая образу сказочность — хотя, по сути, Сугуру и являлся сказочным существом. Он довольно, с едва слышным шелестящим свистом, вздохнул и снова облокотился на скрещенные руки почти нос к носу с распластавшимся на камне Годжо. 

В спину мягко давили набегающие волны, прижимая Сугуру к тёплому камню и слегка покачивая — как мать баюкает своё дитя. 

— Люди, — наконец пояснил он, когда устроился поудобнее. Говори он чуть громче — и сводчатый купол грота поймал бы его голос в ловушку эха, растопив в ставшем привычным гуле плеска воды. Это был удалённый от любых туристических (или хотя бы обитаемых) мест грот, но всё же осторожность никогда не была лишней: острова Керама пользовались популярностью не только у дайверов, но и у простых любителей морских прогулок. 

Капли стекали с ресниц и волос по щекам, но Сугуру не испытывал никакого дискомфорта, так что даже не пытался стереть их с лица. Годжо наблюдал за тем, как те легко скользили по гладкой коже, огибая мягкие и выразительные черты, прямо на сложенные под острым подбородком руки. 

Должно быть, это в каком-то смысле похоже на заимствование иероглифов из китайского в японский. 

Годжо заинтересованно качал ногами в воздухе, подставив спину солнышку — камень, на котором он валялся, единственный из всех располагался под продолговатой расщелиной в куполе — как тюлень. Рядом обсыхала куртка от гидрокостюма. Когда локти начали ныть от продолжительного упора в ребристую поверхность камня, Годжо опустил подбородок на скрещенные руки — так его и Сугуру лица находились на одном уровне.

— И как оно произносится на твоём языке? 

— Никак, — улыбка Сугуру приобрела плавный ехидный изгиб, закручивая слегка наверх уголки бледных губ. — Его сказать нельзя, но ваше звучит «су-гу-ру» похоже. 

Годжо потратил немного времени на то, чтобы расшифровать формулировку. Мысли отказывались активно работать, то ли поглощенные чем-то другим, то ли разморенные под ласково целующими макушку лучами солнца. 

— Нельзя сказать — получается, вы не используете голос? — Годжо призадумался, размышляя, каким способом разумные существа могут передавать информацию под водой. Это ведь должны быть целые сложные предложения. 

Может, общаются на определённой частоте? С помощью эхолокации? Высокочастотных щелчков, вроде дельфиньих? Или они используют нечто продвинутое вроде азбуки Морзе?

— Верно, — глаза слегка прищурились. На солнце зрачок сузился, поэтому радужка разливалась перед Сатору красками прощающегося с солнцем неба. 

— И, очевидно, не жесты.

Сугуру поменял руки и покачал головой. Чёрная прядка прилипла к скуле, с неё медленно поползла вниз по щеке прозрачная капля. 

— Жесты есть. Но не для имён. 

— Как его можно услышать в таком случае? — проще спросить напрямую, чем пытаться объяснить, что такое «эхолокация» или «азбука Морзе», чтобы узнать, прав ли Годжо в своих гипотезах — вряд ли в японском лексиконе Сугуру было даже слово «частота». Он заметно расширился с момента их встречи, но Сугуру не смог бы поддержать разговор на сложную тему. Хотя он быстро учился. Его интерес к японскому языку был немного удивителен, учитывая, что несколько раз Сугуру достаточно нелестно отзывался не только о конкретных людях, но и в принципе о человеческом роде. Вопрос, почему Сугуру интересовался японским, так и остался без ответа, но Годжо же и лучше — о большем количестве вещей можно поговорить. 

Фиолетовые глаза посмотрели на него в упор, и Сатору не стал отводить взгляд. Зрачок Сугуру слегка расширился, идеально ровной кляксой растекаясь по радужке.

— Если хочешь узнать, — Сугуру понизил голос, будто делился с Годжо секретом, и шум волн почти украл звук его шёпота, — следуй за мной. 

И медленно отстранился, постепенно опускаясь в воду, однако зрительного контакта не разрывал, даже не моргал. 

Сатору усмехнулся: 

— Тогда посторонись, я хочу прыгнуть. 

Он ловко — хотя шея немного и затекла от длительного лежания на животе — присел, натягивая на себя куртку и расслабленно ведя плечами. Тёплая ткань приятно легла на кожу. Резинка широких квадратных очков для плавания неприятно потянула за волосы, и Годжо в который раз подумал, что можно и прическу сменить: он давно хотел выбрить затылок. Встал на одно колено, слегка потягивая мышцы — Если они вообще не используют голосовые связки для общения, получается, он разговаривает только со мной? — и замер.

Эта мысль — полностью озвученная и осознанная — прошила его насквозь, как пуля. Нет, всё логично. Это было очевидно и раньше, если так подумать. Сугуру ведь говорил, что не общается с людьми. Но есть разница, верно? Он не использует голос не только с людьми. Но и с другими представителями своего вида. Значит ли это, что Годжо Сатору единственный, кто слышит его голос? Эта мысль будто поставила его на паузу.

Ранее удовлетворивший просьбу освободить место для прыжка Сугуру не дождался погружения Годжо. Он стремительно вынырнул из воды, улыбаясь какой-то шальной улыбкой, обхватил Сатору за шею. Мокрые руки легли на прогретую под солнышком куртку, и у Годжо мурашки прокатились по спине.

Уткнувшись лбом в квадратную маску для плавания, Сугуру утянул его за собой. 

Даже свалиться в воду у Годжо Сатору вышло изящно — Годжо Сатору идеален во всём. 

Держать его никто не стал — Сугуру отпустил сразу, как они оказались в воде. Лишь на мгновение дезориентированный Годжо без труда заработал ногами и всплыл. Сделал несколько жадных глотков воздуха. И погрузился снова. 

Сугуру ждал его с хитрым выражением на лице, и в этой лазурной воде цвет его кожи становился будто бы голубоватого оттенка. Длинные волосы чёрным живым туманом растворялись в воде, и Годжо захотелось за них дёрнуть в отместку. 

Это ж надо! Сбросил меня в воду! 

Он подплыл к нему с чётким намерением это сделать, но чёрные волосы лишь фантомно пощекотали ему пальцы — Сугуру увернулся от руки легко, играючи. И поманил за собой движением ладони. 

Сугуру весь был плавный, текучий, как вода, и в своей стихии это было заметнее всего. 

Вот чем-чем, а большим объемом лёгких Годжо похвастать не мог. Хотя он сто проц больше, чем у Сёко, и он практически услышал, как Нанами говорит, что сравнивать свой объём лёгких с Иэири-сан уже само по себе показатель, принимая во внимание её (упорно искореняемые Утахимэ) вредные привычки. При активном движении кислород кончался быстро, приходилось всплывать и нырять. Всплывать и нырять, снова и снова.

Он успел посетовать, что не переобулся из аквашуз в ласты. 

По левую руку тянулся высокий склон Кубасимы — с зелёной шапкой леса и грубыми скалами, внушительные фигуры которых угрюмо нависали над ними — далее плавно перетекавший в ухабистый каменистый пляж. Ни одного катера или парома на горизонте не показалось за всё время, что они продвигались вдоль побережья. Но если они обогнут остров с юга, то с его восточной стороны шанс заметить кого-то издалека слегка возрастёт. 

В одну из передышек Сугуру всплыл прямо напротив, чтобы составить ему компанию, когда Годжо задержался на поверхности. Сатору хорошо чувствовал телом невесомое давление потоков воды от движений хвоста. 

— Осталось немного, — подбодрил тот. 

— Тебе чё, чтобы имя своё назвать, каждый раз надо плыть в какую-то даль? 

Сугуру рассмеялся. Его уши с мембранами слегка оттопырились. Кожа на них почти перламутрово переливалась, как у раковины абалона. 

— Нет. 

— А поближе ничё не было?

— В принципе, было. 

— Так какого... Назад будешь меня буксировать, понял? 

Ещё один смешок. Ни одного возражения не последовало. Возможно, он просто не понял, что значит «буксировать». Ему же хуже.

— Тут много, — вместо протестов Годжо получил очередную туманную фразу. Что-то подсказывало ему, что Сугуру не всегда искренен, и какие-то слова он знает, но специально выбирает изъясняться расплывчато, чтобы позабавиться и усложнить Годжо задачу в отгадывании. И сиди-гадай, то ли эта рыбина (хотя нет, всё-таки млекопитающее) слишком умная и хитрая, и потому умудряется пользоваться даже относительно скромными познаниями японского на полную катушку, то ли у него работа мозга такая, что некоторые — даже, казалось бы, элементарные — слова и конструкции с определённой периодичностью забываются и вспоминаются. 

Пёс его знает, но Годжо всегда нравились челленджи. И отчего-то он был уверен, что в случае Сугуру — скорее первое. 

— И тут тебе понравится больше. 

Вздох. 

У Годжо немного кружилась голова от давления резинки очков и постоянного всплытия-погружения. 

Если бы нашёлся способ дышать под водой и при этом не тащить с собой акваланг, Годжо был бы счастлив. Но для этого ему бы пришлось обзавестись жабрами. Наверное. Годжо физик, а не биолог, его познания в области анатомии морских существ не настолько глубоки. Тем более совершенно неизученных вроде русалок. 

Он бы спросил, как устроена система дыхания Сугуру, но это будет похоже на разговор глухого со слепым. 

Эх. Может, у русалов есть какой-нибудь секрет фирмы на этот счёт?

Риф, до которого они доплыли, не мог поразить обилием красок так, как те, ради которых на Окинаву приплывали туристы со всех префектур Японии. Он не был огромным настолько, чтобы тянуться всюду, куда падал взор, но это компенсировалось тем, насколько это место всё же пульсировало жизнью. 

Годжо всплыл, чтобы надышаться как следует — и на всякий случай осмотреться. Лицо Сугуру возникло рядом с его: 

— Можешь дать руку, — предложил он. 

Получив согласный кивок, Сугуру обхватил пальцами его запястья и потянул вниз. Годжо не мог не улыбнуться — интересно, как можно сформулировать значение «с ветерком» в подводных условиях? 

…Так это музыка.

Вернее, может быть, сами русалки не считали это музыкой (если только у них не было разных видов «инструментов»?), но на неискушенный слух Сатору такая мелодичная последовательность звуков вполне могла считаться музыкой. Годжо держался за левое плечо Сугуру, чтобы не всплывать, пока тот с выверенной точностью ударял небольшим камушком по разного размера ракушкам и твёрдым кораллам правой рукой. 

Парящие ореолом в воде распущенные волосы шёлковыми нитями тянулись к щеке Годжо, и тот каждый раз отводил их в сторону рукой. Щекотно.

Вода — идеальный проводник звука. Тот вбивался Годжо в виски, ощущался в зубах и в каждой косточке, но чувство не было неприятным, оно просто... было в нём. Звучало внутри. Наверное, долбани Сугуру огроменным камнем по валуну, Сатору бы всего скрутило. 

Но то, что получалось, было очень нежным. Всего три звука, но они звучали как законченная мелодия. Первые несколько раз он плохо мог разобрать, чем они отличаются, но чем больше раз Сугуру повторял, тем различие в звучании становилось очевиднее.

Первый приглушённый, слегка шелестящий, с лёгким чирканьем по раковине. Второй самый звонкий — как один кроткий перезвон треугольника, по которому ударили палочкой. И последний — более глухой, чем первый, но мягче, чем второй. 

Как песня. 

И если прислушаться, закрыть глаза и максимально отгородиться от привычного восприятия звуков, становится отчётливо слышно...

су-гу-ру

су-гу-ру

су-гу-ру

Было что-то необъяснимо правильное в том, как это имя отдавалось прямо у Сатору в висках. Он похлопал Сугуру по руке, и тот понятливо подхватил его под мышки, чтобы как можно быстрее доставить наверх. 

Годжо положил ладони своему спутнику на плечи. Ещё один знак. Сугуру помог ему приподняться ровно настолько, чтобы вся грудная клетка оказалась над поверхностью. Длительное пребывание под водой сдавливало Сатору грудь, из-за чего иногда становилось тяжело вдыхать, не вынырнув повыше. 

— Устал? — голос прозвучал ласково, участливо. 

— Не, — Годжо отмахнулся довольным котом, погружаясь обратно в воду по шею. Ладони в перчатках медленно соскользнули с гладких плеч, и хватка чужих рук на талии также исчезла, будто растворилась в воде. — Теперь ты научишь меня «произносить» твоё имя. 

И когда ракушки оказались зажаты между его пальцев, а ладони Сугуру легли поверх его собственных, направляя и контролируя степень мягкости удара, Годжо твёрдо решил, что при следующем всплытии попросит показать, как звучало бы его имя. 

А потом, может, парочка других. 

Исключительно из любопытства, конечно. Научный интерес. Исследовательский, он бы сказал. 

А в висках всё продолжало звучать, отпечатываясь в самих костях и гравируясь в памяти: Сугуру, Сугуру, Сугуру.

Chapter Text

— Ты там живой? — Сугуру сочувствующе склонился над раскинувшим руки в стороны Годжо. С его лица так и не сошли следы румянца, багровыми акварельными пятнами растекающиеся по белым щекам, придавая Сатору нездоровый вид. При вздохах его грудь вздрагивала до сих пор, и меж пересыхающих губ проскальзывал розовый язык. На спортивной униформе игрока команды по квиддичу виднелись мокрые пятна. 

Сатору лениво разлепил веки. Обычно сияющие лунные камни его глаз словно потеряли в чёткости, будто их насыщенный цвет разбавило водой. 

— Сам как думаешь, умник? — На его висках поблёскивал пот. Лицо горело и ощущалось таким влажным и липким, что держать глаза открытыми было физически некомфортно. Он жмурился, как от солнца, но смотрел на Сугуру с упрямством, которому позавидовал бы любой тонакай, сразу бы сбросив все свои четыре пары рогов при встрече с таким оппонентом, как Годжо Сатору. Даже четырнадцатилетним. А, возможно, и тем более четырнадцатилетним. — Вот же говнюк, а. 

— Хм-м-м, — рвущийся из горла звук короткой вибрацией прошёлся по разошедшимся в мягкой, умиротворённой улыбке губам. Ласковый взгляд его глаз был подобен весенним ручьям, смывающим прочь зимние печали. — Можешь ругаться, значит, в порядке. 

Признаться, когда Сугуру услышал о том, что Годжо Сатору валяется на тренировочном поле и периодически выкрикивает его имя, будто бы совсем не имея при этом и капли стыда, он переживал, что найдёт этого любимого сына неба в гораздо более удручающем состоянии. Теперь предстояло слегка успокоить собственное сбившееся дыхание. Гето облокотился ладонями на колени. 

Я хотела помочь Годжо-куну, но он так невежливо отмахнулся от меня, пожаловалась розовощёкая и милая знакомая однокурсница Гето. Она досадливо поджала губы, и Сугуру виновато кивнул, кротко извиняясь за чужую грубость. Тогда он покидал общежитие Хёкай, поскольку прикинул, что тренировка по квиддичу для Нацудзора как раз должна была кончиться. Он бы по их негласной традиции неспешно дошёл до раздевалок, нашёл там пышущего энергией и силой Сатору, которому не терпелось бы поделиться, как он сегодня показал себя, и они бы вместе отправились к комнате Годжо, чтобы и побездельничать, и позаниматься — оба в разном соотношении этих двух вещей. 

Общежитие Нацудзора развернуло свои владения на открытом воздухе, на юге школы, там же, где были два минеральных источника, холодный и горячий, там же, где находился собственный небольшой заповедник с волшебными существами, за которыми так старательно учил ухаживать Итадори-сэнсэй. Близ источников тянулась вереница крохотных домиков в традиционном стиле с расписными, переливавшимися серебряной мелодией ветра фуринами, которые студенты вывешивали на энгавах. Деревянные доски нагревались под солнцем, и японские бобтейлы, которых завезли на остров десятилетия назад, растягивались на них во всю длину своих тел, подставляя студентам розовые подушечки лап и пушистые животы.

Такие мелкие, а занимают столько места, иногда возмущался Годжо, когда приходилось переступать через гуляющих как у себя дома животных. 

И там, в комнате, каждый студент Нацудзора мог контролировать, сколько живого уголка и зелени останется в процентном соотношении с татами и твёрдым полом. Солнце всегда заглядывало к ним через сёдзи, которые Сатору старался держать открытыми, бежало лучами по полу и добиралось до макушки Годжо, пока он с недовольным видом занимался каллиграфией, не упуская случая сказать, что предмет этот абсолютно бесполезный, а Иори-сэнсэй совсем не понимает шуток. 

И на свету его уши казались такими тонкими, что можно было разглядеть голубые узоры вен под жемчужно-лунной кожей.

— Я клянусь, он это специально, — даже на то, чтобы распалиться по-настоящему, сил у Годжо не набралось, не наскреблось по ноющим мышцам ни капли. — Говнюк. Чё здесь ваще забыли преподы, которые класть хотели на девиз школы, а? Цукумо-кōтё набирает всяких бомжей.

Сугуру подумал об учителе. Честно, Фушигуро-сэнсэй не казался тем, кто может специально забыть что-то. Раз уж он даже имя собственного сына иногда забывал. Забывал, а потом огромной горой мышц вырастал над заспанным Итадори-сэнсэем, спрашивая лениво льющимся голосом, как успехи у «ну, моего мелкого, ну ты понял». То, что он забыл остановить Годжо от наматывания штрафных кругов по стадиону на своих двоих, вполне вписывалось в типичные выкидоны Фушигуро-сэнсэя. 

Хотя не стоило исключать вариант, что в ответ на длинный язык Годжо в том проснулось ехидство. 

Что же до школьного девиза... Восемь иероглифов будто обладали особой силой, отчего мох, покрывающий камень на котором их вырезали, не смел закрыть зеленью высеченные слова мудрости. Когда совсем юный Сугуру увидел их, принесённый на остров в свой самый первый учебный день большим буревестником, он знал лишь один кандзи из восьми, и то лишь потому, что ему нравилось учиться, и матушка была совсем не против изучения сыном материала, опережающего его по возрасту. 

— Чисто исторически, Сатору, согласие, о котором говорится в девизе, больше относится к выс–

— Да помню я, что ты по истории отличник, хватит! — простонал Годжо, делая самое недовольное лицо, на которое только способен в этот момент. — Долго ещё стоять будешь? 

Ах, да. Он ведь отказывался принимать чью-либо помощь, требуя, чтобы они позвали Сугуру. Гето не сомневался в силах Годжо дойти самостоятельно, даже если бы пришлось туго. Даже если бы пришлось ползти. Он не за свои красивые глаза был выбран Такео-но Оокусу. Сёко не раз говорила, что Гето сам виноват: нечего было его баловать. 

Гето ещё раз окинул его взглядом. Улыбнулся собственной мысли. И, недолго думая, со вздохом опустился рядом на корточки. 

— Залезай. 

— Чё? — Годжо недоуменно моргнул, целый один раз, немного нахмурился. Во время бега, вероятно, он испытал какую-то мозговую встряску, иначе почему Сугуру просто не протянул ему руку? 

— «Ничё». Залезай на спину, я отнесу тебя к Ураумэ-сан. 

Отнесёт? Вернее, что? К Ураумэ-сан?

— Стебёшься, что ли? Из одной камеры пыток в другую? 

— Не веди себя как ребёнок, Сатору, он просто даст тебе что-нибудь для восстановления сил. 

— Ага, щас, да он на мне как на крысе эксперимент какой-нить поставит. 

Если быть честным, это звучало как что-то, что мог бы сделать Ураумэ-сан. Учитывая, что единственным, рядом с кем он пребывал в хорошем расположении духа, был Сукуна-сэнсэй — а Сукуна-сэнсэй был дьяволом во плоти, местной байкой и страшилкой, которая перестала быть карикатурным монстром на странице книги и внезапно стала реальной, осязаемой, с голосом столь острым, что тот впивался в студентов осколками разбитого нефрита — можно было только догадываться, что Ураумэ-сан счёл бы весёлым. 

— Ладно, — легко согласился Сугуру, расслабленно скользя взглядом по зелёной траве под ногами. — Тогда отнесу к тебе, а потом позову Сёко, идёт? 

— …И принесёшь сладкое. 

— Ты не в том положении, чтобы торговаться, — ухмыльнулся Гето, не оглядываясь. 

Он понимал, что увидит там расцветшую на губах улыбку и два полумесяца в обрамлении белых ресниц. 

— Жестоко, — Годжо закряхтел, садясь на траве. Навалился на спину Сугуру своим весом, обнимая за шею. 

Гето в нос ударил запах травяного сока и мокрой от пота одежды. Пальцы Годжо крепко сцепились между собой, и на мысленный счёт «три» Сугуру рывком поднялся с места. 

— Давай, по одной, — он чуть пошатнулся, но быстро принял более устойчивое положение. 

Несколько сложных и сопровождающихся ворчанием манипуляций — и ладони Гето крепко обхватили Годжо под коленями. Под весом Сатору хаори со змеёй на спине помялось и пошло складками. 

Сатору вытянул ноги вперёд, чтобы не испачкать обувью небесно-голубые широкие рукава, и с удобством положил голову Сугуру на плечо — тот крайне отчётливо почувствовал и пощекотавшие открытую шею мягкие белые пряди, и тёплое, почти горячее дыхание на щеке и ухе. 

Какой же Фушигуро-сэнсэй говнюк, думалось Годжо, но даже этот говнюк иногда делает что-то полезное.

Так Годжо продолжал думать и тогда, когда с превеликим удовольствием лакомился десертом, в котором было столько всего понамешано, что Сугуру, наверное, был действительно немного чокнутым, раз запомнил весь рецепт и договорился с дзасики-вараси о том, чтобы те пускали его на кухню. 

Chapter Text

— Сатору, ты мешаешь мне готовить.

Годжо не сдвинулся с места (кто бы мог подумать), по-прежнему обнимая Сугуру со спины и положив голову тому на плечо. От кожи и волос исходил сладковатый запах зелёного чая и яблок. Нисколько за годы не приевшийся, всё такой же приятный и очень стойко ассоциирующийся с Сугуру.

У косметики Морицунэ-сан был очень стойкий запах, в чём причина — загадка. В любви к своему делу, наверное. Но Годжо был совершенно не против. Будь его воля, так бы и стоял.

Морицунэ-сан, осевшая в префектуре Аомори, знакома Годжо ещё со времён его студенчества. В тот год организованное старшеклассниками местной школы в Сунагомата кимодамэси обернулось катастрофой. Старшие ребята тщательно обследовали местность и здания заброшенной школы Тасиро к востоку от их поселения, подготовили костюмы и в целом постарались на славу, чтобы испытание на храбрость для младшеклассников прошло безопасным, но увлекательным образом. Однако ни один из зашедших на территорию заброшенной школы детей не дошёл до финиша: они все будто провалились сквозь землю.

Технически, так оно и было, как позже выяснил тогда ещё семнадцатилетний Годжо Сатору, крайне раздражённый тем, что ему пришлось ехать в такую даль, которую он бы даже при всём желании не смог бы показать на карте. Морицунэ-сан, пусть и довольно преклонного возраста, пусть уже непригодная для работы заклинательницей, погибла бы в тот день в попытке вызволить сына из беды — это отдалённая префектура, совсем село, так откуда же здесь такой силы проклятие? — если бы не прибытие Годжо Сатору. Нельзя сказать, что её сын отделался испугом, но, по крайней мере, он был одним из тех, кто ещё был жив к тому моменту, как Годжо изгнал проклятого духа.

Морицунэ-сан в то время промышляла тем, что держала свой магазинчик косметики ручной работы. В чёрную зиму своей жизни она находила покой лишь тогда, когда отключала голову и позволяла рукам делать всю работу (желательно такую, которая не подразумевает смертельные риски). Годжо знакомством тогда не особо впечатлился, но визитку, как подобает по этикету, принял. Он собирался выбросить её, но оказалось, что совсем скоро у него появился повод воспользоваться указанными на ней контактными данными.

Сугуру пользовался только тем, что было изготовлено аккуратными жилистыми руками Морицунэ-сан. А пока Сугуру был доволен, Годжо не на что было жаловаться.

— Это твоё «готовить» мешает мне.

Почти не на что.

Гето чуть улыбнулся себе под нос, но вслух только хмыкнул.

— Но у нас сегодня гости. Будет хорошим тоном предложить им что-то из домашней кухни, — наставительным тоном растолковывал Сугуру, не отвлекаясь от внимательного подсчета граммов на кухонных весах. Годжо, как в студенчестве, слегка закатил глаза — он делал так каждый раз, когда Гето начинал поучать.

Но всё равно, как и тогда, внимательно слушал (слабенькую, на взгляд самого Годжо) аргументацию. Хотя в этом была какая-то особая своего рода магия — отнюдь не проклятие — даже будучи несогласным с тем, что говорил ему Гето, Годжо всегда принимал его слова во внимание.

— Если закажем доставку и выбросим упаковки, то никто не узнает, — заговорщицки на ухо, почти приглашая стать соучастником в ма-а-аленьком преступлении. Можно подумать, делать Годжо больше нечего, как тратить своё время — которое можно было бы провести в столь редкий совместный выходной да хоть и за игрой в приставку — на какую-то готовку, тем более для подружек Цумики, которых он даже в лицо не знал. Даже по именам. Это Сугуру запоминал все подробности подростковых жизней той шайки уже-не-совсем-малолеток, которая жила с ними под одной крышей.

Гето замер на несколько мгновений, гипнотизируя взглядом чашу блендера, в которой уже успели смешаться тмин, кориандр, пажитник и кардамон. Его пальцы невольно крепче обхватили палочку корицы.

— Сатору, ты что, предлагаешь мне надуть детей?

— Я знал, что ты согласишься, — Годжо улыбнулся так широко, что заныли уголки рта. — Безобидная ложь никому не вредит. 

— Я ещё не согласился. И делать этого не намерен, Сатору.

— Тогда чего молчал? Дать тебе время ещё немного все за и против взвесить? — скула Гето, находящаяся в непосредственной близости от скулы Годжо, потеплела. Годжо не нужно было видеть его собственными глазами, чтобы знать, что на чужих щеках расцветает бутонами персика румянец.

— Заткнись. Я просто в очередной раз мирился с тем, что живу с тобой. Не представляю, как меня угораздило.

— Ты кого хочешь надурить, Су-гу-ру? Сам-то, — он легонько ткнул Гето пальцами под ребра, — только что раздумывал над моим предложением.

— Неправда.

— Не строй из себя праведника. Мы это уже проходили.

— У меня в руке нож.

Годжо от души фыркнул.

— Скажи это ещё раз. Звучало заманчиво.

Гето покачал головой, уверенно надавливая на нож и отрезая от палочки корицы необходимую длину, и Годжо решил (пока больше) не настаивать, с самым невинным и убаюканным видом мыча себе под нос прицепившийся к нему мотивчик. Всё равно его личное звуковое сопровождение лучше любого радио. А у любого, кто с этим поспорит, определённо нет ни слуха, ни вкуса.

Когда включился блендер, Годжо добавил к мычанию слова припева, чтобы переиграть работающую технику. Никто не смеет быть громче Годжо Сатору в доме Годжо Сатору. За редкими исключениями.

— Подожди, там разве так пелось? 

— А? Я услышал так. 

— Могу поклясться, что там пелось коэ, а не кой. 

— Спорим?

— Конечно. Пусть нас рассудит Гугл-сэнсэй.

— Так ты действительно тот, кто называет Гугл сэнсэем, Сугуру… Когда первогодки сказали мне, я им не поверил. Защищал твою честь до последнего.

— Ещё одно слово, и я спрячу все конфеты в доме.

Сугуру с достоинством принял своё поражение, только ущипнул Годжо за нос мокрыми пальцами, и тот даже не стал сопротивляться.

Солнечные лучи лениво и незаметно для человеческого глаза ползли по стене, отмеряя время до прибытия детей. Цумики ещё неделю назад договорилась о приглашении подруг из школы. На редкость самостоятельная — что неудивительно с её бэкграундом — Цумики редко когда о чём просила, поэтому отказать не смог бы ни Годжо, ни даже Гето. То, что Годжо сваливал на неё все хлопоты по заботе о мелких, когда те ещё в этом нуждались, пока Сугуру был в разъездах по работе, наверняка имело к этому какое-то отношение. Но это неточно. Годжо не обременял себя подобными мыслями. 

Однако в готовке своими руками Годжо всё ещё не видел особого смысла. Это же подростки. Заказать им большую пиццу или коробку бургеров — и они будут счастливы. Как был он, когда был подростком. Особенно если платил Сугуру.

И к чему тратить время на что-то настолько сентиментальное, как домашняя кухня?

Он, Сатору, только до вечера в Токио, вообще-то… А потом его ждёт рейс в Симанэ. На горе Хиба и близ Ёмоцу Хирасака какая-то подозрительная активность… Раз уж туда едет Годжо, можно быть уверенным, что Изанами-но-Микото — или что бы там ни было, но не нужно быть Хадзимэ Киндаити, чтобы сложить два и два — будет изгнана, но придется немного потрудиться, чтобы выкурить её. Однако самое худшее: придется уступить Гето-сэнсэя сорванцам с первого и второго курсов, а ему — как всегда — достанется только обмен с Сугуру стикерами в line.

Но, по крайней мере, Сатору может спамить ему стикерами каждую минуту своего отсутствия.

— Сатору, это просто смешно. — Сугуру даже не стал утруждаться тем, чтобы посильнее надавить на нож — моркови тот бы всё равно не достиг.

Годжо мгновенно прыснул, довольный своей проделкой. Может, если он сделает так ещё несколько раз, Сугуру оставит эту идею?

Озорное «оно само!» и совсем тихое «это по рецепту матушки» прозвучали одновременно.

Годжо неподвижным изваянием замер. Заминка тем не менее была короткой — недолго думая, он шагнул в сторону, нехотя, но с готовностью отлепившись от Сугуру, чтобы закатать рукава и ополоснуть руки под краном.

Ловко достал второй нож и ещё одну доску, не удержавшись от того, чтобы не пнуть слегка Гето бедром, давая знак подвинуться.

— Вот это, — он покрутил луковицу в руке, — тоже кубиками?

Улыбка Гето была совершенно искренней, когда он поднял на Годжо взгляд. Она коснулась его глаз и расцвела в них нежными фиолетовыми колокольчиками.

— Да.

Chapter Text

15:09
Московская область, городской округ Луховицы

— Я ебал. 

Один из двух тонких столбов, к которым крепилась зеленая табличка с надписью ПЛ. 142 КМ, накренился в сторону. Можно было подумать, что её со злости пнул какой-то отчаявшийся ждать электричку от нечего делать — платформа была абсолютно голой, безлюдной, даже скамеек не было — но винты, которыми был прикручен столб, кто-то просто открутил. Всё равно он покрылся медной ржавчиной почти наполовину. Отбрасываемые столбами с контактными проводами тени резали платформу 142 километр Рязанского направления железной дороги на равные участки. Под подошвами кроссовок расходился трещинами асфальт, видимо, не менявшийся здесь с момента, как эту станцию построили. 

— Я понимаю твои чувства, но не ругайся. 

— Я ебал, — с нажимом повторил Стас, поднимая взгляд от экрана новенького американского смартфона, который ему подарил на прошлый день рождения отец. Свиньи победили. Честно, из-за этой дурацкой игры иногда хотелось запустить телефон в стену. Но Стас держал себя в руках, перепроходя уровень в Angry Birds раз за разом, пока зеленые свинтусы не были повержены. Сима в это время зависал у него над плечом, подбадривая. 

Честно? Сима тоже. 

— Не трать заряд, — вместо того, чтобы вступать в спор с раздражённым Стасом, посоветовал он. — Нам ещё два с половиной часа до Москвы ехать, а потом до казённой квартиры, и нигде на этом пути розетки не будет, — ключ прожигал ему один из десятка карманов мешковатых штанов. Сима невольно дёрнул ногой, проверяя, будет ли слышен тихий звон ключа и брелка. Тот слегка ударил его по икре сквозь ткань. 

Он успокоился: не забыл, всё взял. Перебросил рюкзак с одного плеча на другое — под необычно жарким майским солнышком вся спина запотела бы, повесь он его нормально. 

— Я твой возьму, — без тени сомнения в голосе. 

— Нам нужен хотя бы один работающий сотовый. 

— Значит, будешь развлекать меня сам, — слегка пухлые губы тронула задорная и нагловатая мальчишеская улыбка, почти что фирменная. 

— Если сочту это занятие интереснее книги, — Сима наклонился в его сторону, прищуривая и без того узкие глаза, доставшиеся ему от матери, давным-давно переехавшей из Алматы в Москву. 

— Куда ты денешься. И вообще-то я уже решил, что мы будем слушать музыку.

Сима качнул головой, отбрасывая щекотавшую щёку прядку в сторону. Прикрыл глаза, расслабленно вслушиваясь в окружающий шум. Под боком периодически похрюкивали свинки из игры. Перешептывалось между колосьями поле, поскрипывали от ветра деревья, растущие редкой лесополосой между путями и лугом, простирающимся до виднеющихся на горизонте крыш миниатюрных дач. Ветер доносил стрекотание кузнечиков, притаившихся в высокой траве: заденешь — и они сразу разлетятся в стороны подобно крохотным вертолетам. Солнце стекало расплавленным мёдом по лицу, проникало под веки белыми вспышками, грелось под рукавами футболки, из-за чего та чуть прилипала к телу, однако Симе всё равно улыбка щекотала уголки рта. 

Может, было всё же что-то хорошее в том, что чёрный, полностью затонированный мерседес E 500 2003-его года выпуска высадил их у безлюдной станции, хотя мог бы довезти до более оживлённого населенного пункта, или вообще прямиком до Москвы. Администратор, который их сегодня подвозил, был хорошим мужиком, на самом деле. Но пусть и неудобнее, а всё же гораздо приятнее было путешествовать со Стасом вдвоём, без бдительного надзора. Было бы повеселее, присоединись к ним Светка — которую они дружно и в один голос называли Света-джа-а-ан, и она не смогла их переубедить, теперь только меланхолично вытягивая руку, чтобы они подставились под ладонь как коты — но ей было нечего делать на той грязной работке, куда отправили Симу и Стаса. Куда их отправили вдвоем, чтобы управились за пару дней, а не как обычно — какого-то одного взрослого в своеобразную командировку на всю неделю. 

Сигарет мне захватите, додики. Майлд Севен Ориджинал, как обычно. 

Светка покрутила между пальцами скальпель, прищурилась, будто примеряясь, не швырнуть ли его в них для профилактики. Всё равно не долетит. До одного так точно, а второй слишком уж ловкий. 

Из телефона Стаса уже некоторое время не доносилось ни звука, а Сима заметил это только сейчас — он повернул голову в сторону Голицына, встречаясь обеспокоенными взглядами с собственным отражением в чёрных стёклах очков. 

— Ты чего? — поинтересовался Гераничев, легонько прищурившись от солнца. — Только не говори, что у тебя телефон сел. 

Вдалеке раздался гудок электрички, и Стас с облегчением вздохнул. 

— Пф, смеешься? Он долго держит заряд.

(Нет. Нокиа Симы держит дольше.)

— Как скажешь. 

Стас шустро сунул телефон в карман, подобрал рюкзак с асфальта и за два шага подошел прямо к шуц-линии, приготовившись поймать порцию ветра, которую принесет с собой подползающая к станции электричка. Его волосы растрепало во все стороны. Серовато-зелёные вагоны проносились мимо, постепенно замедляясь, и чем больше поезд сбавлял скорость, тем отчетливее в окна просматривались полупустые вагоны. 

Из разъехавшихся в стороны со скрипом дверей, хлопнувших об карту, на них вышел нагревшийся воздух, и Стас скорчил брезгливую гримасу. Сима усмехнулся, положив тому руку на плечо, мягко подталкивая вперёд: они знали, что так будет, знали, что внутри будет более жарко, чем на улице. Но надежда умирает последней.

— Я открою все окна, мне похуй, — объявил Стас, шагнув в душный тамбур и сдвинув в сторону дверь в вагон. 

Несколько пассажиров подняли на них усталые взгляды, две пожилые женщины в платьях с цветочным узором склонились друг к другу, обмахиваясь веерами — белоснежные волосы Стаса всегда привлекали внимание, иногда ненужное. Чаще ненужное. Он бесцеремонно швырнул рюкзак на один из свободных рядов и, верный своему слову, пошёл открывать те окна, что до этого никто не потрудился открыть. 

Сима аккуратно прислонил к стенке до этого брошенный рюкзак Стаса, оставил рядом свой и пошел по другой стороне вагона. Улыбнулся вежливо тем пожилым дамам, протиснувшись мимо них к окну. Легко устоял на ногах, когда электричка тронулась, и потянул крепление вверх и на себя. 

Это не сильно решило проблему, по крайней мере пока. Но этого было достаточно, чтобы Стас успокоился и развалился на сидении, расставив ноги и заняв чуть ли не два места разом. Он как раз разматывал провод белых наушников — значит, всё-таки прислушался и запомнил способ, который Сима показал ему, чтобы те не запутывались, — когда Сима сел рядом.

— Скачал что-то новое? 

Когда только успел? Неужели ночью в ноутбук залипал? Стас угукнул в такт мыслей Симы, сдвинув очки по носу вниз.  

— Нашёл парочку, которая тебе точно понравится. 

Колёса нежно перестукивали по стыкам рельс там-там, там-там — пауза — и снова, там-там, там-там — будто обещая увезти их в прекрасное далёко. И пока они сидели рядом, каждый с каплей наушника только в одном ухе, задевая друг друга коленями (обнаженное Стаса и спрятанное под хлопковой тканью карго Симы, и если бы только он тоже надел шорты, их кожа с мокрым звуком липла бы к сидению и друг к другу в месте, где соприкасалась), пока голова начавшего засыпать Стаса медленно клонилась к Симе, пока висок с взмокшими белыми прядями не опустился прямо на чужое плечо, которым Гераничев старался не двигать даже тогда, когда к ним подошла грузная контролёрша, принимая оплату до станции Москва-Казанская — в это прекрасное далёко было слишком просто поверить. 

* * *

18:08
Москва, Казанский вокзал

Перрон Казанского вокзала встретил их стройно выложенной плиткой, неясным бубнежом диктора по громкой связи и стуком колес чемоданов по платформам. Настенные часы на колоннах показывали шесть часов вечера. 

Они пролавировали между спешащими на подошедшую электричку людьми, столпившимися на перроне, прошли через турникеты, окунаясь в спёртый воздух вокзала, где на Стаса едва не налетел ребёнок, катавшийся по полу в кроссовках на колёсиках. Место походило на развороченный пчелиный улей: потная мешанина тел, грязновато-жёлтый свет, немного кисло-пряный запах почти-уличной еды, громкие переговоры со всех сторон. Сима был готов поклясться, что расслышал какое-то ругательство на казахском.

Язык он знал не очень хорошо, в основном мамины фразы цеплялись за что-то в памяти — ни вытравить, ни выкорчевать, ни выжечь. Но Стас несколько раз сказал, что голос Симы звучит будто немного по-другому, ощущается иначе. 

По-другому — хуже?

Сим, ты чё, поч сразу хуже? Просто по-другому. Мне нравится. 

Поэтому иногда, когда Сима не забывал, он пролистывал одну-другую страницу учебника по казахскому, который ему посоветовала матушка. Стас находил изучение языков вполне занятным — глазами, в которых затерялись ясные небеса, он следил за Симой столь внимательно, что губы Симы двигались сами, с них карамелью стекал незнакомый, но отчего-то родной язык. 

Недавно он узнал, что некоторые ласковые обращения к близким людям связаны скорее с ночным небом, чего он никогда не встречал в русском языке, где отдавали предпочтение «солнцу», и он никогда не слышал, чтобы кого-либо называли «луной».

Волосы Стаса были как вытканы из белого лунного света, лившегося от новолуния до новолуния с ночного неба на землю, и почему-то Сима подумал, что такие обращения были созданы будто бы специально для него. 

— Э, Земля просит Серафима спуститься с небес на землю, — ангел мой, заглядывай домой, когда вас будут отпускать в город, хорошо? конечно, мам, я вас предупрежу, если приеду, — слышь, — Стас схватил его за локоть, впечатывая контуры отпечатков пальцев в кожу, останавливая от того, чтоб Сима не приложил социальную карту к турникету, — мне купюру надо разменять, так что постой со мной в очереди. 

Да, им придется сегодня зайти купить себе еды на ужин и ближайшие пару дней, поскольку в казённых квартирах ничего не хранилось, кроме самого необходимого. Соль-сахар-перец точно найдутся, может, в комоде завалялась коробочка какого-нибудь гринфилда или упаковка пакетиков нескафе, но из еды не держали даже печенья. Это вам не проживание по тарифу «всё включено», говорил Матвей Александрович Яганов, куратор их потока и, как говорят, будущий руководитель полигона и примыкающего к нему «специального военного училища» (номинально).

Балин, даже жаль, что мне с вами нельзя. И что вам в казёнке жить. 

Света-джан, а вот насчет второго поподробнее. Что плохого в казённой квартире?

Да ничего, просто хотела поучаствовать с Голицыным в квесте по съёму квартиры из объявлений «сдаём только славянам», по лицу Светки растянулась лениво-ехидная ухмылка, и Сима понял, к чему она клонит, ещё до того, как она это произнесла, но, честно, её намеренное усиление армянского акцента сделало это ещё смешнее, он такой бэлый, что зайдет за трех славян, перекрыв нас с тобой, Симыч. 

— Только чек сохрани, — посоветовал Сима. Стипендия (зарплата) за выполненную работу — одно, компенсация сопутствующих трат — другое. 

— Да пошли они на хер, не хочу с этим возиться, — приглушив голос, а после обратившись уже к сотруднице метрополитена. — Здрасьте! Билет на 5 поездок, пжалста, — и с ослепительнейшей голливудской улыбкой сунул пятитысячную купюру под стекло. Если бы взглядом можно было убивать, Станислав Голицын уже был бы мёртв. 

Женщина цокнула языком, просматривая купюру сначала на свету, потом прогоняя через детектор банкнот и не переставая подозрительно коситься на какого-то школьника. Она с явным недовольством отсчитала сдачу. Зазвенела куча монет по подставке. Вжик — и Стас уже сгребал их в ладони. 

— Спасибо, — вместо него бросил Сима, помогая собрать монеты и стараясь управиться побыстрее, потому что за время, пока несчастная кассирша набирала сдачу с пяти тысяч, успела собраться очередь ещё длиннее, чем до этого. Хоть бы второе окно открыли. 

Три станции проехать, на четвертой выходить. Круглый выход из метро Краснопресненская встретил их едким запахом хотдогов, которые продавали в киоске прямо неподалеку. Они практически сразу уперлись в забитую авто стоянку. Ну ещё бы машины прямо в павильоне припарковали, почему бы и нет? Чуть поодаль также стояло приземистое горчичного цвета здание, на которое Сима бы и внимания не обратил, если бы Стас не фыркнул и не озвучил название, написанное плохо-разборчивым готическим (по мнению владельца, вероятно, очень стильным) шрифтом «Кофе Сим-Сим». 

— Сим-Сим, зайдём? — он поиграл бровями над линзами очков, и Сима закатил глаза. Шутки, в которых фигурировало бы его имя, почему-то были у Стаса одними из любимых.

— Давай лучше дойдём до нормального продуктового. 

Он потянул Стаса вниз по улице, в противоположную от Московского Зоопарка сторону — если его не обманывала память, то где-то здесь, во дворах через дорогу, располагался Магнит. Не зря же он вчера изучал карту, верно? 

По правую руку тянулся каменный забор, увешанный рекламными постерами — визуальный яркий шум, от которого периодически уставали глаза, если засматриваться слишком долго. АвтоРадио Дискотека 80-ых в Олимпийском, Легенды Ретро FM, Наше Радио Ляпис Трубецкой презентует новый альбом, Николай Носков ждет вас в Космосе — пёстрые объявления сменялись одно другим, так же быстро, как мимо проносились с гудением и пофыркиванием однотипные автомобили. После ближайшей зебры они юркнули в проход между домами, которые с обратной стороны выглядели совсем не так презентабельно, как с фасада. Блоки кондиционирования усыпали гладкую стену, как гелевая ручка в руках неаккуратного первоклассника оставляет кляксы на чистой бумаге прописей. 

— Ты как, настроен вообще что-то готовить? — они поднялись по лесенке к крошечному супермаркету. 

— Не тянет чёт, — из-под руки Стаса могли выходить шедевры, если бы только он захотел, но он редко стремился к готовке, предпочитая, чтобы готовили ему. Ему повезло, что в их училище работала тётя Лена, добродушная женщина лет пятидесяти с темными кудрями под поварской шапочкой, собиравшей волосы, и её стараниями столовая была очень даже приличным местом. — Возьмем пельмени с мазиком и мэбэ чё-нить для бутеров, идёт? Ну если только ты не хочешь чё-то сварганить. 

Находившийся у входа овощной отдел встретил их лёгким сладковато-землистым запахом, и Сима поспешил пройти мимо. Сердце легонько кольнуло. Открытые ноги Стаса покрылись мурашками у холодильников, пока взгляды метались между продуктами на полках.

— Нам надо плотно поесть сейчас, перед работой. А там уже как отоспимся, может... Что думаешь насчёт омлета? Яичницы?

— Хочу глазунью! С беконом, — моментально заказал Стас, просияв, и Сима кивнул. — И блины. 

— Блины? Ты не обнаглел? Я и так уже согласился приготовить тебе завтра глазунью. 

— Смотри, всё честно: сегодня готовлю я, завтра ты. Абсолютно равные усилия. 

— И что ты собрался готовить? Пельмени? 

— Всё верно, по секретному рецепту князей Голицыных, передающегося из поколения в поколение, всё дело в тайных фишках бросания замороженных пельменей в кипящую воду. Получается — м-м-м! — отпадно. 

Сима громко, безудержно хохотнул в голос, сразу же смущенно прикрыв рот ладонью, приглушая звук — Стас выглядел чрезвычайно довольным собой, как нализавшийся сметаны кот, который успел удрать от хозяина на верхушку холодильника и теперь возлежал там с царственным видом.

— Если хочешь блины, то готовить будем вместе, — Сима постарался сделать выражение лица построже, хотя когда Стас улыбался так широко, что появлялись ямочки на бледных щеках, ему сложно было отказать.

Стас всхрапнул, скривившись так, будто Сима подсунул ему не баунти, а кит-кат, наличие которого в поле зрения Голицын всегда воспринимал как личное оскорбление. Почему? «Шоколада мало, одни вафли, ещё и сухие, и вообще невкусно». 

Красная пластиковая корзинка с черными ручками. Одна упаковка пельменей. Майонез. Коробка яиц. Кондитерская мука 500 грамм. Кефир. Молоко. Растительное масло (которого, к сожалению, были только около-литровые банки, но они дружно решили, что оно не испортится). Докторская колбаса. Хлеб. Бекон. Четыре упаковки скиттлс, пять чупа-чупсов, три киндера и неизменный пакет «Масок», который Стас брал всегда, когда совершал набеги на отдел сладостей. 

Этому конкретному выбору Сима поначалу удивлялся, — конфеты «Маска» совсем непохожи на современные яркие сладости с зубодробительным содержанием сахара — пока не пришел к мысли, что это что-то личное. Ритуально-сокровенное, что Стас держит у самого сердца, куда Сима просто не готов заглянуть, даже если дверь открыта. Глаза Стаса будто подначивают спроси меня, я отвечу, но Сима списывает это на собственное разыгравшееся воображение. Что такого может быть в пачке конфет?

(А что такого в цветочных магазинах, где цветы вянут и умирают, когда оказываются слишком дорогими или не слишком красивыми, чтобы их купили?)

У касс снова забился в нос запах подгнивающих овощей.

Жаным.

Пик. Пик. Пробивается товар. Шуршит пакет с красной буквой М, руки двигаются на автомате. Тяжелое вниз. Яйца и сладкое наверх.

Жаным, погляди, какие красивые розы.

Шуршит крафтововая бумага (матушка никогда не любила блестящий пластик с кружевным узором по краям). Белоснежные бутоны с карминово-розовыми краями лепестков, махровые и бархатные, источают сладкий дурманящий аромат. 

Звякает выдвигающийся денежный ящик. Голос Стаса забивает уши ватой. 

Как думаешь, окупятся? Я взяла небольшую партию на пробу. 

Думаю, вполне. Как называется сорт? 

— Я расплатился. Идём? 

Нежные руки подхватывают его под мышки, поднимая в воздух. Тогда он ещё был достаточно маленьким. 

Серафи–

(Ангел мой, заглядывай домой, когда вас будут отпускать в город, хорошо?)

Мешающаяся прядка челки черной полосой плывет перед левым глазом. Чьи-то пальцы касаются сжатой в кулак ладони. 

— Сим? 

— А? — он поднял на Стаса глаза, резко дернув головой так, что чуть не защемил нерв на шее. Очки съехали по ровному прямому носу от кивка головой, и взгляд Голицына прошил его насквозь. Стас взял пакет в одну руку, перехватив его у Симы.

— У тебя всё окей?

— А! Да, — Сима улыбнулся, с легкостью вливаясь в шаг со Стасом. Ровный строй, полная синхронизация, когда левый носок отрывается от земли, правая пятка уже толкает тело вперед. Стас шагает быстро, Сима усердно считает про себя их шаги. — Просто задумался. 

На счёт десять дышать стало легче, потому что идти в ногу со Стасом успокаивало любые волны внутри, возвращая на море штиль. Как когда сидишь в самой уютной одежде, закинув ногу на ногу, пока Света-джан зачитывает им тесты «Какая ты чародейка?», и Стас очень громко возмущается, когда ему выпадает Корнелия, и Сима тянется рукой растрепать ему волосы, и кажется, будто нет места более домашнего, чем здесь и сейчас.

На счёт двадцать семь Стас сказал, что хочет поставить на заставку ангела.

— Какого ещё ангела? — выгнул бровь. Пусть это не будет шутка про его имя. Пожалуйста.

— Виктория Сикрет. 

О боже.

— Тебя туда бы взяли, кст, ваще без базара. В качестве исключения.

Во-первых, они не берут мужчин. Даже в качестве исключения. Во-вторых, что это должно значить?

— Я сейчас тебе шею намылю.

Стас совершенно точно не имел в виду ничего такого. 

* * *

19:21
Москва, Пресненский район

Стас совершенно точно молчал, когда ключ застрял в замочной скважине, и Сима выругался себе под нос. 

— Ну, с божьей помощью откроется, — да, этого Стас совершенно точно не говорил, пока Сима давил на мягкую обивку двери крепким плечом, продолжая елозить ключом в замке. 

— Да твою–

Щелчок. Ключ повернулся. Оба застыли. Сима сжал губы с такой силой, что те из персиковых стали бледными. Он не успел попросить Стаса ничего не говорить. 

— Ну слава богу, господь не оставил сына своего.

Лестничную клетку заполнил мелодичный солнечный смех, теплый и принимающий. Вот он — дзен. Пора смириться с тем, что Стасу всегда везло, то ли по счастливому стечению обстоятельств, то ли это самый настоящий божественный промысел, но любая его шутка с религиозной отсылкой давала самый удачный желанный результат. Сима пробовал — на всякий случай — у него не работало. 

Если Гераничев Серафим был ангелом, то Голицын Станислав был вторым пришествием с его божественными глазами и силой, собирающейся в ослепительно синий на кончиках пальцев. Хотя православная церковь невзлюбила бы их и всю их шайку за такие шутки ещё больше — шаманы и церковь находятся в особенно натянутых отношениях после Октябрьской революции, хотя между ними во все времена существовали разногласия.

Вынужденное сосуществование под одной крышей. Скрип зубов и нахмуренные брови. Отведенные в сторону взгляды — будто если смотреть на них с их бесовщиной дольше положенного, можно испачкаться.

Но церковные служители носят одинаковые рясы и кресты у сердца. А шаманы — идентичные черные униформы по фигуре из специальной ткани и тяжелые ботинки.

— Как у тебя это получается? Каждый, блин, раз, — Сима взглянул на него из-под полуприкрытых ресниц, взгляд преисполненный мягкости. Так смотрят на близких, взахлеб рассказывающих о чём-то увлекающем их настолько, что теряется счёт времени, и слова льются-льются-льются потоком из чужого рта, и остаётся просто слушать, улыбаясь от того, что кому-то другому хорошо. 

— У меня? — ухмыльнулся Стас, ниже необходимого наклоняясь вперед и протягивая руку мимо Симы — от Стаса пахнет чупа-чупсом со вкусом колы — чтобы нажать на дверную ручку. — Разве сын божий у нас не ты, ангел? 

У Симы защекотало в горле. Кому-то требуется профилактическое намыливание шеи.

Маленькая прихожая встретила их выключенным светом и запахом пыли. Потертым ковриком у ног и ключницей в виде якоря. Обычной напольной вешалкой с несколькими крючками, подобную которой можно было заметить в каждом не примечательном кафе. Черным прямоугольником двери сбоку, вероятно, в ванную. Безликими обоями. Их чередующиеся витки рисунка частично выхватывал тусклый свет из подъезда — он стремительно сокращающейся полосой скользил по стене, пока не исчез вовсе, оставив Симу и Стаса в полной темноте. Послышался вздох, не разобрать, кому из них принадлежащий. 

Стас снял найки, надавив носком на пятки. Спереди и сзади на подошве были легкие потертости от того, что он постоянно так делал. 

Сероватый силуэт Симы нагнулся, чтобы развязать шнурки (как нормальный человек), и Стас проследил за движением взглядом, мышцы его живота невольно напряглись.

Щёлк. Лампочка на потолке загорелась с задержкой в долгую секунду. Носки даже не скользили по затертому паркету, и Стас пошел разглядывать их новую — на следующие несколько дней — хату. 

Стандартная планировка двухкомнатной квартиры в хрущёвке: после тёмного коридора небольшая гостиная — с приставленным к стене диваном, который по заверениям Матвея Саныча должен был раскладываться, телевизором и низеньким столиком напротив — смежная с кухней и столовой в одном лице. Два окна, в которые заглядывают соседние здания жёлтыми глазами. Стоящие в углублении в стене холодильник и шкаф с микроволновкой на средней полке. Стол с двумя стульями, стоящий аккурат между окнами. Поблескивающая цветочным узором скатерть. Плита с четырьмя конфорками. Металлическая раковина с двумя кранами — для обычной и питьевой воды. 

Здесь не было ни одной детали, за которую можно было бы зацепиться взглядом и подумать, что же оставило этот след на обивке дивана? Когда было сделано это фото? Эти отметки карандашом на стене — от того, что замеряли рост ребёнка? Даже проживавшие здесь коллеги — приезжавшие на несколько дней как в отель — не оставили после себя ни следа, хотя квартире уже много лет. 

Голая, необжитая, совсем непохожая на что-то, что назвали бы чьим-то домом или домом в принципе. Не то чтобы Стас мог бы обозначить таким словом квартиру на Тверской (что в Москве, что в Петербурге). 

Рядом с диваном была ещё одна дверь — наверняка в спальню. 

Сима прошёл мимо, поставив пакет с продуктами на стол. Сразу убрал всё ненужное в (абсолютно пустой) холодильник, оставив только пельмени, масло и майонез. 

— А масло зачем? — Стас указал подбородком на бутыль Слободы. 

— Хочу жареные. — Сима оглядел раковину, повыдвигал ближайшие ящики, но обычного мыла для рук не обнаружил. Зато достал на свет запечатанную пачку губок для посуды и моющее средство. 

Он стянул выверенным движением резинку с головы, оставив ту натянутой на растопыренных пальцах. Чёрные локоны водорослями легли на плечи и спину. Сима нагнулся, чтобы быстро собрать волосы на затылке, и перевязал пучок. 

Молча наблюдавший Стас не сразу вспомнил, что хотел спросить. 

— ...Пельмени жарят? 

Это что-то новенькое! В их с отцом квартире такого никогда не готовили. И тётя Лена в училище тоже так не делала. 

— Доброе утро, — усмехнулся Сима, лукавая ямочка отпечаталась на щеке. — Ну да, жарят. Неужели такого традиционного рецепта нет у пельменных лордов Голицыных? — он изобразил пальцами кавычки, выгибая росчерком темную бровь. 

Стас оскалился, делая вид, что закатывает рукава. 

— Значит, сегодня появится. Традиции нужны, чтобы от них отказываться, либо перерабатывать во что-то современное и модернизировать. 

Сима с надменной важностью покивал, подыгрывая Стасу, и у того всё внутри зацвело. 

— Или создавать новые?

— Агам-с. И, раз уж пельмени я собираюсь жарить, технически я буду готовить, а не просто побросаю всё в кипящую воду. Ты понял, к чему я клоню, верно? 

Он положил Симе ладони на плечи и увёл от плиты, насильно усадив на стул. Только отходить не спешил, смотря на однокурсника сверху вниз. 

— Тебе с такими навыками убеждения самая дорога знаешь, куда? — Сима понизил голос заговорщицки, не сбрасывая широкие ладони со своих плеч. Те, наоборот, расслабились под чужим весом. 

Он говорил, запрокинув голову, и стёкла очков казались бездонными, бесконечными чёрными дырами, но в конце их тоннелей можно было встретиться лицом к лицу с собственным отражением. А там, где-то дальше, были гипнотически-голубые глаза, что похожи на лунные камни. 

Тихо гудел в стороне холодильник, и этот звук мягко облепил их, словно второй кожей, будто завернул в кокон.

— На Уолл-Стрит?

— На Царицынский радио-рынок, — и прыснул, глядя на недоумевающее лицо Стаса. Ну, естественно, это была слишком локальная шутка для кого-то, кто всю жизнь прожил в центре и в совсем другом обществе. Жаль, Света их сейчас не слышала. 

— Ну-ка объясни. 

— Пожалуй, — протянул гласные Сима, — не буду. 

— Звучит как чё-то нехорошее. 

— Возможно. 

— Ты щас назвал мои навыки убеждения отстойными? 

— Ты сам это сделал.  

Стас не придумал ничего лучше, кроме как резко взлохматить Симе волосы, стащив с его головы резинку, а потом утопать мыть руки, даже не пытаясь избавиться от наползшей на лицо ухмылки. Полетевший ему в спину вопль вовсе не походил на возмущённый из-за того, что прерывался хохотом.

* * *

01:19
Москва, Ясенево

Лесной массив Битцевского парка высился над ними громадной тенью, раскрывая широкую зубастую пасть. Деревья протягивали в их сторону безобразные ветви, заманивали на протоптанные местными жителями тропки. 

Говорят, если долго смотреть в бездну, бездна может посмотреть в ответ. 

Сейчас эта бездна сливалась в сплошное уродливое месиво, окрашенное в оттенки чёрного и серого. В Москве никогда не видно звёзд. Белое сияние скрадывалось уличными фонарями, жёлтыми глазами-окнами домов, автомобильными фарами и огнями высоток — вроде тех, что будут блестеть в пока ещё строящемся Сити. 

Префект ЮЗАО не дал своего одобрения на ограждение территории в течение светлого времени суток, поэтому работа предстояла ночная. 

После 2006-ого года, когда шла охота на Битцевского маньяка, освещавшаяся в СМИ, парк стал одной из горячих точек в столице. Страх местных жителей трансформировался во что-то уродливое, из-за чего исчезновения продолжали случаться — только теперь за них нёс ответственность не отдельно взятый человек. 

Теперь шаманы производили зачистку территории четыре раза в год. Стоило поползти слуху об (очередном) новом маньяке, даже если это была утка, и ситуация в парке усугублялась. Страх людей принимал форму, приобретая облик различных тварей. Эти твари нападали на забредавших глубже в парк, подальше от протоптанных тропинок, на бездомных и на местных пьяниц, которых не останавливала репутация парка. Иногда нападали на гуляющих рано утром и поздно вечером собачников. И когда появлялось объявление о пропавшем без вести — страх усиливался. 

Это был замкнутый круг, Уроборос, с которым можно было бороться только одним способом — регулярными чистками. Их количество увеличилось в два раза по сравнению с 2008-ым годом. 

Это не было сложным заданием. Здесь не должно было быть тварей высокого уровня. Но это было муторным заданием. Неинтересным. (И при выдаче им этой миссии на это, так-то, и был расчёт). Просто длительным и выматывающим в том смысле, что им предстояло на своих двоих прочесать весь парк за эту, следующую и, если не управятся, ночь после следующей. Если пройдет гроза с дождем — им предстояло делать это в грязи. 

— Я ебал, — Стас направился к уводящей в темноту парка тропинке. — Надеюсь, все бомжи смылись куда подальше, а алкаши бухают дома. 

Сима на это ничего не ответил. 

Попадавшиеся под тракторные подошвы ботинок ветки и листья ломались и втаптывались в землю. Прохладный ветер лизал заднюю сторону шеи, пытаясь пробраться сквозь плотную ткань формы.

Потоки негатива огибали деревья, вырисовывая в видении Стаса каждую ветку, каждый лист. Парк простирался на километры в каждую сторону, и дорожка уводила их всё глубже в лес. Здесь бы повырубить что-нибудь, да благоустроить это место нормально. Хотя бы на ближайших к живым кварталам территориях — выложить дорожки, поставить фонари, скамеечки там. Тогда шастающие здесь хоть бы и собачники будут меньше сраться от всяких странных звуков. 

С подачи шаманов и так стало поспокойнее. Но если вылезет какой-нибудь долбоёб-подражатель, всё придется по новой начинать. Хотя «аномальные зоны» постоянно подпитываются школотой, любителями пощекотать себе нервишки, да стариканами, которые на серьёзных щах вещают про энергетические потоки. Что удивительно, они даже в чём-то иногда правы, сами того не подозревая. Эти стариканы, впрочем, всегда ошибались в одном: считали, что господь-бог им поможет. 

Стас лично изгонял тварей, вивших себе гнёздышки под золотыми куполами. Стас ухмылялся в лицо бородачам, которые чинно просили его удалиться сразу, как он завершал работу, будто бы это могло стереть тот факт, что в «священных местах» зарождаются твари, глазу невидимые, что куда реальнее любого «Бога». 

— Где разделимся? — голос Симы вклинился в однотипный естественный шум ночного парка и невесёлые мысли Стаса. 

Голицын скорчил такую гримасу, будто эти слова ожили, приняли форму, как твари, на которых они охотятся, и разворотили его комнату, испортив ему всю коллекцию кассет и дисков самого разностороннего содержания. Разделяться ему не хотелось.

Без Симы это будет не просто скука, а тоска смертная. Даже с учётом того, что Станислав искренне кайфовал, когда выпадала возможность поразмять мышцы. Но здесь не предвиделось ровным счетом никого, с кем он мог бы поразвлечься. И держаться вместе не было смысла — иначе они не выполнят план на сегодняшнюю ночь. Если только...

— У меня есть идея. 

Стас снял свои очки и убрал в карман чёрной униформы. 

— М? 

— Облетим территорию на одной из твоих зверюшек. А наши цели я отслежу вот этим, — он постучал пальцем по виску. Хотя, признаться, когда он снимал очки, взгляд и так, и так притягивало к нему. 

— А потом появятся слухи об НЛО, и нам придется отлавливать зелёных человечков. 

— Ну, лучше зелёных человечков, чем что-то вроде твари из «Звёздного Десанта». 

— Ста-а-а-ас, — Сима простонал, закрывая лицо ладонями. Не шаману говорить об омерзительности каких-то (в данном случае выдуманных) созданий, но та хрень била все рекорды. — Ты зачем об этом напомнил? Чёрт возьми. 

— Испугался? — Стас сделал вид, что не понял эмоцию Симы. — Радуйся, что у тебя есть я, рядом со мной ночью ничего не страшно. Смекаешь?

Пауза. 

— Страшнее того, как ты сопишь и бормочешь во сне, как одержимый, действительно ничего нет, Стас. 

— Я передумал. Спи на диване и трясись от страха.

Смех в полуночном лесу должен быть по определению жутким звуком. Но смех Симы — совершенно другое дело. Смех Симы не впивался в кожу битым стеклом, не скрежетал, проезжаясь по слуху. Его нельзя было назвать глубоким и трескучим, напоминающим потрескивание дров в камине. И он не вызывал то трепетное, шёлковое ощущение из давно прошедшего детства, которое помнилось столь туманным, что проще считать, что его не существовало вовсе. 

Но где бы он ни раздавался, это из раза в раз притягивало за собой ощущение, будто выглянуло солнце. Его лучи отгоняют тучи и разглаживают неспокойные волны в зеркальную поверхность воды. И становится так уютно, как когда ешь свою любимую еду и сидишь в самой удобной одежде, и только что узнал, что получил за зачёт максимальный балл, набрав на один балл больше своего однокурсника, не прилагая к этому особых усилий, и у него вздувается вена на виске от раздражения, и он тычет тебе пальцем в грудь, и ты перехватываешь сначала одну его руку, потом другую, не переставая дразнить, и кажется, будто нет места более домашнего, чем здесь и сейчас.

— Знаешь, это стоящая идея, — Сима без труда вернулся обратно в свой рабочий режим, и Стас цокнул языком. — Имею в виду, поработать с воздуха. И никаких регламентов не нарушает, если будет стоять «купол», — он в задумчивости постукивал пальцем по подбородку, отгрызая во время пауз кусочки кожи с обветренных губ. — Матвей Александрович, по крайней мере, не выдал нам никаких специальных указаний. Но меня останавливает одна вещь. 

— Эт какая? — что вообще могло быть не так с его блестящей идеей. 

— Ты... твои глаза не устанут от длительной нагрузки? Ты будешь в порядке?

Взгляд Стаса упал на носки ботинок. Голицын поковырял подошвой торчащий посреди тропинки камень, до этого втоптанный им же в землю. Подцепил, отфутболивая куда-то в сторону. Судя по звуку, тот врезался в ствол дерева. Рука в перчатке без пальцев сама потянулась к волосам, взъерошивая их на затылке. 

 — ...Всё пучком. Да и ты тоже здесь. 

(Никаких проблем не будет.)

И, может, они будут чуть ли не первыми пассажирами, кто сядет в метро на станции Чертановская. Может, ладонь Симы будет накрывать глаза Стаса, когда тот прислонит голову к крепкому плечу. Может, вагон будет дребезжать так, что их прошибало бы за ним следом, и в этом не было бы ничего общего с там-там, там-там. Может, они повалятся на кровать, где уснут сразу, как снимут рабочую униформу, уже не разбираясь, кому спать на диване, а кому на матрасе. Может, сквозь полудрёму Стас снимет с черной макушки резинку для волос, потому что у Симы всегда ноет голова на утро, если тот спит с собранными волосами.

И, может, первым делом по пробуждении, уже часам к трём дня, Сима откроет в интернете результаты по запросу «рецепт блинов» и будет искать подходящий под имеющиеся у них продукты, и самый лучший будет написан в Ответах mail.ru с огромным количеством скобочек от какой-нибудь домохозяйки; а потом, пробираясь тихонько на кухню, Сима споткнётся об раскиданные по полу вещи Стаса, которые тому было слишком лень складывать.

И, может, он устроит на кухне небольшой беспорядок (за который вчера журил Стаса, потому что они не нашли крышки от сковороды, и масло заляпало плиту), нарушив идиллически-пыльное пространство, которое старательно хранили предыдущие заезжавшие сюда шаманы, не привнося в него ни капли жизни и не оставляя после себя ни следа.

И, может, Стас проснётся от вкусного запаха, наполняющего старую квартиру, которая не предназначена для того, чтобы быть чьим-то домом.

Но покажется, будто нет места более домашнего, чем здесь и сейчас.

Chapter Text

Годжо Сатору девятнадцать, и он умрёт в открытом море в одиночестве.

* * *

Ветер был сегодня крайне противный — встречный, но Годжо нравились челленджи. Было одно живописное местечко, куда ему безумно хотелось доплыть, и для этого придётся как слегка попотеть, так и слегка намокнуть. 

Слишком ответственному Нанами было одно удовольствие поручить управление стакселем. 

Я недостаточно компетентен в этом вопросе, Нанами несколько встревоженно нахмурился. Светлые и такие нехарактерные для японца брови наклонились к переносице. Прошлым летом Сатору вместе с этой компанией отправился в небольшой роуд-трип по нескольким префектурам, и там, подальше от Токио, в деревнях, где они останавливались для поиска локальных местечек, с Нанами постоянно хотели сфоткаться какие-то девочки-подростки, принимая его за иностранца. Годжо думал, что надорвёт себе живот от смеха, когда Нанами терялся и с будто бы немного виноватым видом отвечал им, что родился и вырос в Японии. 

Ещё смешнее было, когда ему не верили.

Да не парься ты так! Я тебе всё щас расскажу, с этим и ребёнок справится, Годжо принял самый расслабленный вид и небрежно махнул рукой.

Годжо-сан… 

Опять ты за своё.

Это будет весело. Но достаточно один раз перейти на новый галс — и дальше уже не возникнет вопросов, так что эта тема быстро себя изживёт.

— Нанамин! — крикнул Годжо из-за руля, чувствуя, как его переполняет лёгкое предвкушение. 

Наверное, от того, что сейчас кое-кто будет визжать. И этим кем-то будет Утахимэ. Кенто вздрогнул, поднимая на Годжо голову. Скривил уголки рта от прозвища. Говорил, что не будет на него отзываться, но откликнулся же! Значило это только одно... Кое-кто из рук вон плохо скрывал, что привязался к тому мальчишке из соседней квартиры.

— Сейчас надо будет сделать оверштаг, так что готовься, — улыбнулся Сатору, покрепче перехватывая руль. — Ты же не забыл, что я тебе говорил? 

Утахимэ и Сёко повернулись к ним, и Годжо внутренне возликовал — Утахимэ держала в руках банку пива. 

Предупреждать ли её? Или всё-таки позабавиться?.. Ну, раз она не смогла дотерпеть до того, как они прибудут на место, сама виновата. Годжо, может, тоже хочет выпить. Не пиво, конечно же. Он эту дрянь не пьёт. Нет ничего лучше сладкой вишнёвой газировки — проверено временем. 

Хайбара заинтересованно подскочил, готовый предложить помощь, и Нанами, помешкав, кивнул, что-то благодарно пробубнив под нос. 

— В чём дело? — Утахимэ, обладательница сладчайшего голоса, повысила его, подозрительно щурясь в сторону Годжо. 

Сёко изогнула бровь, наблюдая за ним. 

— Ни в чём, отдыха-а-айте, — пропел Годжо, обладавший не менее мелодичным голосом, покорявшим любые караоке. Утахимэ моментально напряглась, поэтому, чтобы развеять её подозрения, Сатору пришлось добавить: — Это по управлению яхтой. 

После короткого инструктажа Хайбара подошёл к краю борта, хватаясь за ярко-голубой шкот. Нанами сделал то же самое на противоположной стороне. 

О, как же Годжо нравилось чувствовать себя капитаном. Гулять под парусом было для него отдушиной, он мог даже управляться с этим в одиночку — хотя для стандартной команды требовалось минимум трое, — достигнув невероятного мастерства в этом деле. Ему нравилось приезжать на Окинаву в летний дом семьи чисто ради того, чтобы добежать до порта, в котором стояла подаренная родителями Сoncordia, и отправиться в море. 

(Да, он был самым выдающимся студентом факультета космонавтики и астронавтики. На самом деле, Годжо был бы лучшим студентом любого факультета, если бы захотел. Но если уж выбирать… он выбрал самое сложное.)

(Исследования космоса были интереснее бизнеса и наследования отцовской компании — Годжо устраивала роль акционера, а за местом СЕО он не гонялся.)

(Наверное, ему нравилось ощущение бескрайности. Безграничности. А безграничность он мог найти лишь в двух направлениях: вверх, в небо, и в глубины моря. В море его тянула сама душа, будто сердце отзывалось на зов сирен из европейского фольклора, обещавший, что среди волн и синих глубин он найдет что-то особенное, и то же самое ему пели звёзды, как мать ребёнку тихую колыбельную.) 

(Иногда Сатору снился один и тот же странный сон...)

— К повороту готовы! — скомандовал Годжо.

Вот и он. Этот момент. 

Годжо увалил до полного бейдевинда, и яхта набрала ход перед поворотом. Ответственный за стаксель шкот подветренного борта Нанами отпустил его. Хайбара, которому в последний момент Нанами передал указания, натянул наветренный. Стаксель перетёк из одного положения в другое плавно, и послышался механический стрекочущий звук закручиваемой ручкой лебёдки.

Яхту развернуло на девяносто градусов от прежнего курса, и не ожидавшая такой подставы Утахимэ запищала, когда судно подскочило на волнах. В сторону Годжо полетели ругательства.

Это вызвало у Сатору только взрыв смеха. Он прищурился, присматриваясь к колдунчикам на стакселе — развевались параллельно. С задачей справились.

— Отличная работа, матросы!

И только после он подумал, как было бы забавно сказать «корабельные крысы». Нанами что-то проворчал, очевидно, слегка перенервничав (ведь Годжо не мог не припугнуть его слегка во время своей мини-лекции ещё перед самым отплытием), а Ю — как всегда — с восторгом воспринял новый статус и подхватил смех. 

Годжо поймал взгляд Сёко, размеренно закурившей и с ленцой поглаживающей вцепившуюся в неё Утахимэ по плечам. 

Улыбка пружинила на его лице, когда он подмигнул ей.

Солёный воздух пощипывал маленькую ранку на губе — прикусил случайно. Руль крепко сжимали сырые пальцы. И всё вокруг было такое безгранично синее, уходящее вдаль, настолько далеко, что размывалась линия горизонта, сливая море с небом в одно целое. Как будто небо обнимало море. 

Ветер так и не поменялся — следуя зигзагообразной траектории движения по акватории, капитан-Годжо (как классно звучит!) и его верные матросы (не называйте меня так, Годжо-сан) выполнили ещё несколько поворотов оверштаг, прежде чем добрались до места. 

Они встали неподалёку от островов Идзэна и Ихэя — те двумя зелёными холмами виднелись на горизонте — не там, где пролегал генеральный курс ходивших между островами паромов, а подальше, чтобы никому не мешать и остаться наедине. 

Годжо расслабленно упал на сидение, обложенное мягкими подушками. Щёлкнул крышкой газировки. 

Она пузыристой шипящей жидкостью пролилась у него по руке — настала очередь Утахимэ злорадствовать. Но Сатору даже не расстроился, вытирая руку об полотенце: у него сегодня целый день, чтобы вдоволь навеселиться.

Прыгать с разбега в воду было потрясающе. Этот момент, когда застываешь в воздухе — тот самый момент между взлётом и падением, между небом и морем, меж двух бесконечностей, когда замирает сердце — Годжо готов был гнаться за ним до сбитого дыхания, до прерывистого сердечного ритма. Словно в этом мире он был птицей, рождённой летать и упиваться безграничностью, но совсем без крыльев, и таким образом возвращал ощущения из других, далёких жизней, переживая их вновь и вновь.

Ему не хватало чего-то, за чем он не мог угнаться. 

(Иногда Сатору снился один и тот же странный сон...)

Подплывать к пугливой Утахимэ под водой и хватать её за ноги оказалось смешнее, чем предполагал Годжо. Не то чтобы ему это быстро не наскучило — но подплывать так к Сёко было совсем не забавно — она, ровно как и Нанами, не скупилась на попытки его пнуть. 

Так и чередовалось: купаться, мазаться солнцезащитным кремом — потому что он быстро обгорал на солнце, так что Сатору пытался дотянуться одной рукой до спины и нагло хлопал ресничками в сторону Утахимэ, чтобы та помогла незадачливому кохаю, но ему просто показывали нецензурный жест пальцами в ответ — отдыхать на удобных диванчиках за столом и пить. А потом по новому кругу. 

— Давайте в Осама, — Годжо, до этого сидевший, запрокинув голову, чтобы наблюдать за течением облаков по небу, выпрямился. 

— Пока ты здесь, ни за что, — ощетинилась Утахимэ. Они уже как-то играли в Осама, пока путешествовали компанией по префектурам. От отказа её не останавливало даже то, что в открытом море они были абсолютно одни, поэтому Годжо не мог задать нечто ужасное, вроде того, что было в прошлый раз... Номеру три нужно подойти минимум к пяти людям и спросить, можно ли купить у них фотки их ступней. 

— Мы можем установить, — Нанами перебил шкодливо растянувшего губы в росчерке улыбки Годжо (и правда, будто он не перспективный студент и гордость Токийского университета, а хулиганистый школьник), — границы допустимого в действиях. 

«Хорошая идея!» и «Скука-а-а!» прозвучали от Ю и Сатору одновременно. 

— Вовсе нет. Так всем будет комфортно, — Нанами акцентировал интонацией слово «всем». 

— Так теряется вся фишка игры. 

— Нет, не теряется. Можно обойтись и без… — Нанами запнулся, подбирая слово, — крайне бессмысленных и абсурдных действий. 

Кенто, как (почти) всегда, был весьма нейтрален в том, как он выражался. Но даже его у Годжо периодически получалось развести на ругательства.

— Что ты называешь абсурдными действиями? Назови хоть одно. 

— Лизнуть локоть, Годжо-сан. 

— Это был научный интерес! — тут же опроверг эти совершенно необоснованные обвинения в абсурдности Годжо. 

— Это было издевательство. 

Точно такая же реплика прозвучала от Утахимэ — только тоном выше и звонче. Она всё же не зря собиралась строить музыкальную карьеру. 

Признаться, Годжо даже сохранил несколько демо-версий песен в плейлист. Впрочем, Утахимэ об этом знать необязательно. Достаточно того, что Сёко — её самая верная фанатка, первая узнающая все тексты песен и являющаяся любимой музой девушки. 

— Эксперимент, — возразил Годжо. Солнце играло на его скулах пятнами света. 

— К тому же фишка игры в алкогольных напитках, а вы и так нарушаете это правило. 

— А? Хочешь споить капитана? Технику безопасности успел подзабыть, мне рассказать ещё раз? Или хочешь увести меня в каюту? Нанами, я так польщён твоим вниманием, но Хайбара же прямо здесь…

Нанами тяжело (очень) вздохнул, и Ю со смешком погладил того по плечу, нежно и знающе, как. 

Все повернулись к Сёко за финальным решением, но та не торопилась его озвучить. 

— А без меня не разберётесь? 

— Сёко-сан, передайте нам вашей мудрости, — Ю засиял так, как блестела поверхность моря под ласковым солнцем. 

— Ха-ха. Не за бесплатно. 

Повисла короткая пауза.

— Её покусала Мэй-сан, но это не важно: главное, она на моей стороне, — Годжо поиграл бровями над стёклами очков. 

— Вообще-то, на моей, — Утахимэ довольной лисичкой приобняла Сёко за плечи. 

— Братанов на сиськи не меняют. 

Нанами подавился пивом и отвернулся ото всех в сторону Хайбары, чтобы откашляться как следует. 

— Годжо! Что за вульгарности! — на щёки Утахимэ багряными рубцами лёг румянец.  

Сёко поделилась со всеми своей мудростью (в качестве платы взяв обещание не вести себя как придурок (но они оба знали, что это обещание Годжо легко нарушит (так что технически она была на моей стороне, верно?))) — пусть решит случай. Сыграйте в дзян-кэн или подбросьте монетку. Настаивать на том, чтобы она действительно выбирала чью-то сторону, никто не стал — она ненавязчиво дала понять, что не будет этим заниматься. 

К счастью, удача оказалась на стороне Годжо. 

Поскольку под рукой ни у кого не было ручек, как и специализированных палочек для игры, было решено использовать палочки от фруктового льда.

Годжо вырезал перочинным ножиком на каждой цифру, и только на одной вывел 王サマ — смесь угловатой катаканы с кандзи оказалось выцарапать проще всего. 

Сегодня, вероятно, счастливый день Годжо Сатору. Иначе не объяснить, почему ему так везёт. 

— Так-так, пусть номера… — Годжо демонстративно помахивал перед собой палочкой с надписью «король», будто дирижёр, — скажем, один и два встанут, отойдут к носу и прошепчут друг другу на ухо любое животное. 

— И? Это всё? — процедила сквозь зубы Утахимэ. 

— А когда вернутся, я скажу, что делать. Терпение. 

— А сразу сказать язык отсохнет?

— Не отсохнет, но желание «короля» закон. 

Утахимэ и Ю вернулись через минуту. Иори скрестила руки на груди, ожидая, какую ерунду выдаст Годжо в этот раз. 

— Озвученное вам животное — теперь вы. Через каждое слово вы должны издавать такой звук, который издаёт это животное, следующие два раунда. 

— Да ты издеваешься! 

— Неправильный ответ. 

Ещё чуть-чуть, и из ушей Утахимэ повалит пар. 

— Иначе тебе по правилам не положена палочка с «королём», — Годжо очаровательно улыбнулся. 

— Пошёл няу-няу ты няу-няу! 

Сатору запрокинул голову в хохоте. Правда, смеялся только он один. Его громкий смех подхватил ветер, унося в море. 

— Вам что, пять лет? — Нанами слегка поморщился от того, что Утахимэ вопила прямо рядом с ним, и осуждающе покосился на хохочущего Годжо. 

Вопрос был, конечно же, риторический. 

Утахимэ мяукала, Ю вопил чайкой. Причём последний явно получал от этого искреннее удовольствие. Ему нравилось быть частью компании и игры. 

Хайбара, няу-няу, прости няу-няу. 

Ничего гя-гя-гя страшного гя-гя-гя, Утахимэ-сан, гя-гя-гя!

Когда налетел сильный ветер, Годжо приспустил очки с носа, отслеживая положение облаков на небе. Серых туч ни с одной стороны — это хорошо. Но с такой скоростью их вполне может пригнать. 

В таком случае они возьмут курс на один из островов. До Идзэны должно быть чуть поближе — отсидятся там, если налетит што–

— Моя шляпа! — Утахимэ не успела поймать её, и ветер унёс белую соломенную шляпку с чёрной лентой в море. Покувыркал в воздухе и уронил в воду — та светлым штрихом покачивалась на поверхности воды. 

— Гуддоба-а-ай, — присвистнул Годжо, растягивая английские звуки и прикладывая козырьком ладонь ко лбу. 

Соломенные шляпы не любят влагу. Иронично, учитывая, что это пляжный головной убор.
 
— Но это!.. — Утахимэ, кажется, правда расстроилась. Губы задрожали, подбородок сморщился. 

Ну, Годжо не спец: это могло быть и отвращение, а не расстройство. Но оно сюда не очень подходит по контексту. 

— Расслабься, такое бывает, — посоветовала Сёко, — подарю тебе новую. 

— Но ты подарила мне её на нашу... — Утахимэ закусила губу, не заканчивая свою фразу, но каждый из тех, кто находился на Конкордии, знал, что она подразумевала. 

— Ой, да какая разница, эта или другая. Чё, такую же найти нельзя? 

— Это же памятная вещь, идиот. А если это судно, ну, например, утонет! — казалось бы, самая старшая и взрослая из них, а так расстроилась из-за собственной сентиментальности, из-за ценности, которой наделила какой-то незначительный предмет. — Что, тоже просто другое купишь? Вот так легко? 

И спрашивала она, конечно, не о платежеспособности. Потому что Годжо мог.

— Ты щас сравнила какую-то панамку с моей Конкордией? 

— Пусть номер один её достанет, — Утахимэ воспользовалась собственным положением «короля» в этом раунде, выпятив губу. 

Шанс того, что она выбьет Сёко, был в три раза меньше, чем вероятность попасть на кого-то из парней. А собравшиеся тут парни — джентельмены. Ну, кроме Годжо. Но правила игры есть правила игры. 

Годжо цокнул языком, закатил глаза, швырнул свою палочку на стол. Сбросил толстовку на молнии, которую до этого накинул на плечи, чтоб не обгореть, и изящным, профессиональным прыжком нырнул в воду. 

— Десять из десяти, Годжо-сан! — восторженно крикнул ему Хайбара с палубы. 

Конечно, далековато, метров двадцать, но Годжо был хорош во всём — выбрал темп и брасом доплыл до промокшей насквозь шляпки. Она стала противно мягкой на ощупь. 

Да такую даже отпариванием и сушкой спасти нельзя. Вот, блин, прицепилась к безделушке какой-то.

Ребята на конкордии завопили, и Годжо застыл. Крики на море — чаще всё-таки плохой знак. 
 
Ну что там ещё случилось? 

Но оказалось, что это были вопли восторга — Утахимэ, обрадованная тем, что получит назад свою шляпку, переместилась на нос судна, чтобы получше разглядеть приближающихся к ним дельфинов. 

Годжо, наконец, услышал характерный стрекот и всплески воды.

Дельфины в открытом море хороши только двумя вещами: они красиво выпрыгивают из воды и, если они рядом, все находящиеся поблизости акулы, если таковые имеются, скорее всего, сделают ласты. При одном исключении — если дельфины преследуют стаю рыб для кормёжки, то, скорее всего, есть одна или две акулы, которые следуют за ними на расстоянии, чтобы доесть то, что не доедят дельфины. Или в надежде выцепить кого-то отбившегося от стаи, больного или мелкого. 

Во всём остальном: такое себе. 

Годжо не успеет доплыть до Конкордии до того, как дельфины будут проплывать мимо. Он развернулся и поплыл назад, собираясь насколько возможно отдалиться от их траектории движения. Лишь бы проплыли мимо по своим дельфиньим делам, не проявив к нему никакого интереса. 

Вот вернётся на судно и расскажет, что дельфины — вообще не круто. И дельфины в окинавских центрах океанологии и дельфины на воле — совершенно разные вещи. 

Так и произошло. Выпрыгивая весело из воды, они пронеслись мимо, и Годжо выждал минутку-другую, прежде чем нахлобучить шляпу на голову — фу, противно — так как по-другому с ней нельзя было бы плыть. Назад получится чуть медленнее, но всё же. 

Годжо понял, что сегодня запасы его удачи исчерпаны, когда нечто врезалось ему в бок с такой силой, что потемнело в глазах и оглушило. Кровь в жилах будто заледенела и закипела одновременно. 
 
Уплыли не все? Решили поиграть или...

Ещё один удар. Из него выбило весь воздух. 

Приняли меня за конкурента?

Годжо сжал зубы и активнее заработал ногами. Он уже знал, насколько гигантским будет синяк на рёбрах. Но вроде бы не сломаны — максимум треснули. На нём всё как на собаке заживает, в любом случае. 

Преисполненный спокойствия (и немного раздражения) Годжо продолжил грести. 

Странно, если они не на кормёжку, то с чего бы им проявлять агрессию? Самым логичным решением сейчас было двигаться не в сторону яхты, а в направлении, откуда дельфины изначально приплыли, отдаляясь от них. Если отплывёт достаточно далеко, они перестанут видеть в нём угрозу. 

Дерьмо. По возвращении на Конкордию нужно будет активно сворачиваться и брать курс на ближайший остров, где есть больница. Неприятная ситуация, придётся полежать на койке какое-то время. Поныть. Матушку поставить в известность, иначе она с ума сойдет от тревоги, и отец ему этого не простит. Но хотя бы можно будет надавить на Утахимэ, чтоб та под чувством вины таскала ему сладости. 

За ускоренным сердцебиением и плеском воды почти было не слышно (теперь уже) перепуганных криков с Конкордии — их отзвон слегка доносил ветер. 

Надеюсь, им всем хватит ума не соваться за мной в воду. 

У дельфинов не то чтобы очень острые зубы. Но если сжать челюсти на чем-то крепко-крепко, до крови они прокусят. В чём само по себе приятного мало, но в воде становится в разы опаснее. 

Годжо не успел сделать следующий вдох — поверхность воды плотно сомкнулась над ним.

Белая панамка осталась пятнышком на поверхности. 

Солёная вода нещадно щипала и без того чувствительные глаза, но, чтобы хотя бы попробовать отбиться, ему нужно было держать их открытыми. Впрочем, шансов мало, но сдаваться без боя — это не про Годжо Сатору.

Не имело смысла пытаться ударить в ответ — вода замедлит любое его движение. Хотя у него всё ещё была возможность надавить со всей силы пяткой прямо на чувствительный нос дельфина, схватившего его за ногу. 

Он не собирался помирать здесь в одиночестве. Потому что ребята на Конкордии не знали, как управлять судном. И если с ним что-то случится, они останутся в открытом море. Сотовых вышек тут всё-таки нет. 

Челюсти дельфина моментально разжались, и Годжо загрёб к поверхности — в ушах начинало звенеть от резкого погружения и недостатка кислорода. Глоток воздуха обжёг слизистые рта, горла и лёгких. 

Но времени на передышку ему не дали. Дельфин — скорее всего, уже другой — ударил его сзади. Атака была внезапной и настолько сильной, что Годжо на метр подбросило над водой. Голос, однако, не слушался, даже вскрикнуть не вышло, будто он воды в рот набрал. 

Сатору ударился спиной об воду. 

Дельфин врезался ему в бок — всё в тот же самый, как назло, будто знал, куда бить. Схватил за ту же ногу и снова потянул вниз. 

Что, мало было, ско–

Хвост второго дельфина, присоединившегося к первому, ударил Сатору по голове. 

* * *

(Иногда Сатору снился один и тот же странный сон...)

* * *

Человек перестал двигаться. Пузырьки воздуха устремились вверх короткой змейкой, но быстро оборвались. Погружение замедлилось, когда дельфин отпустил переставшую брыкаться и дёргаться ногу. 

Как сотканный из лунного света, как редкий жемчуг, человек с белоснежными волосами и белой кожей опускался в казавшуюся бесконечной черноту. От последнего — добивающего — пинка дельфина остановил свист. Два коротких свиста, каждый короче секунды. 

Сугуру был очень зол. И немножко в ужасе. Да, ему следовало обогнуть это не пойми откуда взявшееся судно по широкой дуге, но они очень спешили. Где-то поодаль плескался какой-то человек, болтая длинными ногами в воде, но он даже внимания на него обратил, просто направляя стаю дальше.

И только когда Сугуру обернулся, чтобы пересчитать дельфинов, не обнаружил среди них Мими и Нана. 

Он успел надумать себе страшные вещи: отбились от стаи, погнавшись за рыбками, и были схвачены акулами, воспользовавшимися тем, что Сугуру далеко. 

Но реальность оказалась проще: они не удержались — напали на того барахтавшегося неподалеку от судна человека. Сорвались. Мими и Нана были спасены Сугуру из сетей. Всю их стаю поймали загонщики — загнали в бухту, оглушили металлическими палками. И Сугуру удалось спасти только этих двух малышек. Сети тогда изрезали ему все руки. Вишнёвыми струйками растворялась в воде кровь. Тогда он так и не смог разорвать сети настолько, чтобы пролезла взрослая особь. Будь он хоть немного сильнее, наверное, смог бы освободить больше дельфинов. Мими и Нана ткнулись в него носами виновато, когда он выдал им серию свистов очень конкретного содержания. 

Сугуру заметил, что нос Наны немного повреждён, и нахмурился, подплыл к человеку, собираясь заглянуть тому в лицо. Он не собирался его спасать. Он не будет спасать кого-либо из этого дрянного, проклятого рода. В нём почти нет представителей, заслуживающих спа–

Сугуру прильнул к груди потерявшего сознание человека до того, как мысль полностью сформировалась в голове. Зрачки расширились в ужасе. 

Только бы не было поздно. 

Пульс замедленный, но был. Он быстро осмотрел человека на наличие других — видимых — повреждений и заметил кровоточащие следы зубов на одной из длинных ног. Гневно зыркнул в сторону бойкой Наны, и та от его взгляда отплыла назад. 

Сугуру захлестывала паника, а счёт у него, наверное, шёл на секунды. Он понятия не имел, что… Он никогда не спасал людей. Он только видел, как спасают. Единственное, что он знал, это что нельзя оставлять его в воде. Его следует либо подбросить поближе к судну, чтобы другие люди спустились и забрали, либо доплыть до ближайшего острова и укрыться в какой-нибудь бухте. А дальше? А дальше? 

Не будь у него двойной дыхательной системы, он бы уже захлебнулся.  

Его тело в воде было лёгким. Сугуру подхватил его под мышки и потянул в сторону судна. Показаться на поверхности он не мог себе позволить, что ему делать? Человек не будет держаться на плаву из-за того, что в его лёгких кончился воздух. Сугуру может что-то сделать?  

И ему ведь не выглянуть из воды, не посмотреть, что сейчас делают другие.

Сугуру мотнул головой, огибая корабль сбоку и всплывая — переключение с одной дыхательной системы на другую было для Сугуру совершенно естественным, хотя лёгкими он пользовался крайне редко — вместе с человеком на поверхность со стороны кормы. С корабля доносились громкие рыдания человеческой женщины, судя по голосу, и Сугуру неслышно вздохнул: значит, человек не один и есть кому ему помочь. 

Лицо человека словно посеребрил белый лунный свет. Его голова безвольно склонилась в сторону. Под самой кожей зудело фантомное ощущение воздушной мягкости жемчужных волос, которую можно было почувствовать, даже не прикасаясь к ним. 

Но Сугуру точно знал, каковы они на ощупь. Никогда не забывал. 

Сугуру не знал, поможет ли это вообще. Из его головы вылетели все воспоминания о действиях, которые предпринимали люди в цветных жилетах, когда Сугуру удавалось за ними подглядеть, но это не представляло для него особенного интереса, он никогда не планировал спасать людей. Те в жилетах что-то делали своими ногами и руками, как-то переворачивая пострадавших, но Сугуру не мог этого повторить по очевидным причинам. Он мог сделать только то, что они делали потом. Может, этого будет достаточно?

Он взял лицо человека в ладони. Большие пальцы погладили по скулам, пройдя под белыми пушистыми ресницами, и легли на крылья носа, зажимая их. Сугуру передал ему в рот воздух так, как видел. Сколько нужно?.. Он прижался к бледным губам ещё раз. На всякий случай. После чего извернулся, сильно ударяя хвостом по борту, так, что от находившихся на судне людей послышался удивлённый возглас, и стремительно погрузился вниз, отплывая подальше в темноту, на глубину, где его точно не заметят. 

Без поддержки человек стал снова погружаться под воду, и Сугуру заставил себя оставаться на месте, хотя мышцы плавились от желания метнуться и удержать его. Но новый всплеск не заставил себя ждать, и чьи-то руки подхватили человека. 

Сугуру наблюдал до тех пор, пока человека не вытащили из воды. Розовые шрамы жабр на шее приподнялись, затрепетали, вновь заработав, прогоняя через себя воду. 

Наверное, теперь мы в расчёте. 

Будут. Будут в расчёте, если человек выживет. Но Сугуру ведь сделал достаточно? Остальное — уже не в его власти, верно? Дальше человек останется на попечении других людей на судне. Они ему помогут. Это больше не забота Сугуру, верно?

Сугуру проклял себя за то, что вновь высунул голову из воды, напряженно вслушиваясь, но сердце билось в ушах с таким грохотом, что он слышал через слово, а учитывая, как быстро говорили люди и как много там было незнакомых слов, Сугуру вообще почти ничего не понимал.

Раздался кашель и судорожный вдох, вызвавший бурную реакцию и ещё один поток восклицаний разными голосами, значения которых Сугуру совершенно не знал. 

ゴジョウサン!
ゴジョウ! オチツイテ! オチツイテ! Ты жив!

Сугуру заставил себя нырнуть обратно, пока ему не захотелось убедиться собственными глазами в том, что он услышал. 

Всё в порядке. Всё в порядке. Человек жив. 

Мы в расчёте. Теперь уж точно.

Chapter Text

— Давай ты.
 
— Может, лучше ты?
 
— Давай ты. Построишь ей глазки — и дело в шляпе.
 
Рука Сугуру замерла на полпути ко рту, и он поднял на Сатору взгляд. В ответ Годжо только важно покивал, как бы говоря: «Ага, да, я ж говорю, метод рабочий». Если тепло и опалило кончики ушей Гето, он не подал виду.
 
— Что, даже ради Сёко не готов?
 
Между ними парил небольшой чайный столик, появлявшийся перед всеми, кто хотел пообедать на улице, а не в кафетерии. Дзасики-вараси незаметными умелыми руками старательно расставляли на каждом столике десятки тарелочек и плошек с сегодняшним меню. Сегодня им некуда было торопиться на ланче, поэтому и обед подался в традиционном стиле, комплексный — для тех же, у кого не было времени, кто повторял материал, доделывал домашнее задание или просто хотел позаниматься своими делами, всегда была заготовлена порция сытного рамена.
 
— Не хочу я один с этой девчонкой разговаривать. Не отлипнет потом, — Годжо скривил губы не в отвращении, а в недовольстве. Вероятно, она была ему не по вкусу. Внезапно указал в сторону Гето палочками через стол с предвкушающей ухмылкой, но Сугуру даже бровью не повёл на этот жест — понимал, что Годжо сделал это намеренно: — Да и ты ж приревнуешь.
 
— М, — Сугуру со спокойствием удава подцепил несколько ломтиков моркови палочками, — думаешь? — и показательно захрустел ими, смотря Сатору в глаза. Но Годжо было не провести: он отчётливо видел этот огонёк лукавства на самом дне зрачка. До самых краев наполнилась чаша его сердца ощущением свободы, будто река выходит из берегов. 

Только Сугуру так понимал его шутки с полуслова, с полувзгляда.
 
— Ну конечно.
 
— Кажется, твоя логика прихрамывает на одну ногу, Сатору. С чего бы мне тогда предлагать твою кандидатуру? Разве не было бы логичнее пойти самому, — Сугуру выгнул тонкую бровь, немного наклоняя голову вбок, будто действительно размышлял над чем-то серьезным, — ну, знаешь, чтобы потом не сгорать от ревности?
 
— Всё просто, — Сатору отправил в рот рис и немного прожевал, — чтоб я подольше поуговаривал тебя. Я все твои кинки знаю, можешь не отпираться.
 
— Ах, вот оно что, — смиренно-равнодушно протянул Сугуру, обмакивая креветку в соус и старательно удерживая уголки губ на месте. — Звучит очень убедительно. Я бы точно сделал нечто подобное.
 
Их взгляды пересеклись. Один испытывал другого.
 
Сугуру не выдержал первым, зажмурившись от улыбки. На одной щеке появилась неглубокая ямочка, когда он закусил губу, чтобы сдержать смех. Насмешливое выражение лица Годжо не изменилось, но он неслышно вздохнул, наблюдая за тем, как Сугуру качает головой, пофыркивая.
 
— Вообще, мы с тобой оба новенькие в Ямакадзэ, не помешало бы выстроить хорошие отношения хотя бы со старостой, — Сугуру перевёл тему своим фирменным «шутки в сторону» тоном и отложил палочки на хасиоки, приняв более расслабленную позу. — Особенно тебе. Поэтому я и хотел, чтобы именно ты поговорил с ней.
 
— Ага, с куратором-то полюбас светит примерно ни-че-го. Надеялся никогда к нему не попасть. 

Годжо передразнил учителя, постаравшись повторить его выражение и приставив кулак к затылку, изображая высокий хвост, но он недостаточно старался, так что у него получилось скорее лицо, не обременённое интеллектом, и Сугуру порадовался, что в этот момент у него не было ничего во рту — иначе он бы подавился и выплюнул это прямо на Сатору.

С той частотой, с какой Сатору говорил что-то, что смешило Сугуру до боли между ребер, быстро жевать и проглатывать стало для Гето бесценным навыком.
 
— Сам знаешь, тут нельзя предугадать. — Зато они теперь обитали практически на соседних кроватях, и Сугуру даже не мог представить, что это будет чем-то столь желанным и необходимым, пока они жили в разных домах. — И, возможно, проблем было бы меньше, если бы ты не доставал его с тринадцати лет темой оборотней. Ты его за последние... сколько, год? Полтора? Утомил.
 
Хуань Чжи Мин, их молодой профессор боэдзюцу, окончивший с отличием китайскую школу магии, пришёл на замену Морицунэ-сан два года назад. Он всегда вежливо улыбался, жмуря и без того вытянутые и узкие глаза, из-за чего те напоминали два тонких аккуратных штриха кистью, даже когда некоторые — не стоит указывать пальцем — срывали ему урок.
 
Едва он появился, как Цукумо-кōтё по одной ей известной причине назначила Хуань Чжи Мина, попросившего читать его имя как Кан Симэй, куратором Ямакадзэ, и по его виду не сказать, что он был очень этому рад.
 
— Эй! Да у него лицо такое, что он фактически напрашивается.
 
Наверняка женская половина обучающихся с ним бы не согласилась. Хуань Чжи Мин был прекраснее любого небожителя, никто другой не посчитал бы его лицо напрашивающимся на дерзость в свою сторону.
 
— Соглашусь, — Сугуру усмехнулся. Это, впрочем, не отменяло того, что не нужно переходить от слов к делу, потому что учитель — всё ещё учитель. Пускай Сугуру и принимал в хулиганстве чуть более пассивное участие, доставалось ему за компанию с Сатору, ведь Гето не мог оставаться в стороне, хотя бы не попробовав где-то его выгородить. — Но выбор небольшой, к кому идти за разрешением покинуть школу: либо к Кан-сэнсэю, либо к старосте.
 
— Предлагаешь мне выбрать, кому мы пойдем строить глазки?
 
— О? Я не ослышался? Теперь это «мы»? — Гето захихикал. — Знаешь, я бы поостерёгся строить глазки, как ты говоришь, Кан-сэнсэю. Особенно тебе. 
 
— Сугуру-Су-гу-ру, я-то думал, ты будешь за то, чтобы я наладил с ним отношения. 
 
— Лучше начни с того, чтобы поприличнее вести себя на его уроках, Сатору, хотя бы не поднимай тему оборотней, — Годжо на это только глаза закатил. Естественно, он заговорит об оборотнях при следующем же подвернувшемся случае.
 
И, естественно, Гето будет тем, кто попробует после этого смягчить преподавателя. 
 
— Тогда к старосте. Как там её?
 
— Ты не запомнил, как зовут нашу новую старосту?
 
— Больно надо.

* * * 

Уэмура-сэмпай училась на последнем курсе, и потому вероятность того, что она сменит дом, была достаточно мала. Такого практически не происходило. Скорее всего, быть ей старостой до самого выпуска. 
 
Каждому поступающему в Махотокоро выдаётся хаори — обязательный атрибут школьной формы. Однако каждый хаори — это ками. Духовная сущность есть как в одушевленных, так и в неодушевленных предметах, и эти ками, пусть и никак не проявляют свой характер, становятся отражением студента.
 
По какому принципу менялись дома — никому не было известно. Если преподаватели и владели этой информацией, то не разглашали её, ни словом, ни взглядом не подавая и намека. Но в один день изображение на хаори могло измениться — так феникс дома Нацудзора сложил крылья на спине Сатору, так змея дома Хёкай покинула Сугуру, уступив места гибким, сильным драконам.
 
Уэмура-сэмпай несколько дней назад показала им новые спальные места. Общежитие расположилось в самой высокой точке школы, там, где даже сквозь толстое стекло окон было слышно ветер, гулявший среди горных вершин. В первую же ночь они пробрались на смотровую площадку и проболтались там едва ли не до утра, разглядывая остров, что раскинулся под ними как на ладони. 

Редкими полосами пены пестрили морские волны, омывающие остров, и когда ветер стихал, было слышно, как перешептывается само с собой море, убаюкивая. Сугуру знал, что быстро привыкнет к новому месту — к тому же, Сатору рядом — но не без легкой тоски отметил, что первое время ему будет не хватать этого колыбельного звука моря, которое мягко укачивало общежитие Хёкай. И как выяснилось мгновениями позже, не он один самую малость скучает по предыдущему месту, пусть и в более практическом смысле.
 
Драконьим хребтом на юге изгибалась череда крыш Нацудзора, проложенная меж ними тропа освещалась расписными фонариками, ласковым золотом окрашивая древесину. Белым расплывчатым туманом поднимался пар от горячего источника, и Сатору с ленивым сожалением вздохнул: «Теперь, чтоб в онсэн сходить, придется переть аж отсюда».
 
И тогда Сугуру наклонился к его уху — чего он мог и не делать, ведь они были на смотровой площадке совсем одни, только ночь была им свидетельницей — будто желая поделиться секретом, но оставить его лишь между ними двумя, не дать даже звёздам его услышать: «Мы всегда можем слететь вниз на мётлах».
 
Сатору посмотрел на него так, как, должно быть, Су Тин, поэт династии Тан, однажды взглянул на луну и в тот же миг попросил весь банкетный зал затушить свечи. 
 
Вероятно, Сёко была права, потому что пальцы Сатору держали его за локоть, горячий шёпот растворялся в ночи — давай сегодня же опробуем, Су-гу-ру — и его глаза изгибались перевернутыми серебристыми полумесяцами от счастливой улыбки, и ничто не далось бы Сугуру с большей лёгкостью, чем согласие.
 
Уэмура-сэмпай без каких-либо вопросов подписала им разрешение, лишь напомнив, что до восьми вечера им нужно вернуться, и прищурила подведенные почти незаметно глаза, предупреждая, чтобы обязательно на ближайшей тренировке по квиддичу показали свои милые мордашки. 

В командах Хёкай и Нацудзора они были порознь, но вот их пути пересеклись в Ямакадзэ, и Уэмура-сэмпай небезосновательно рассчитывала на то, что теперь, когда эти два дракона — высеченные из белого и чёрного нефрита — вместе и работают плечом к плечу, кубок школы по квиддичу у их дома в кармане.

(И, возможно, это задобрит Кан-сэнсэя... Да, Уэмура-сэмпай наслышана.)

Обеденный перерыв подошёл к концу, и это было всё ещё так непривычно, что им больше не нужно расходиться, чтобы дойти до класса. Непривычно, но далеко не неприятно. Совсем наоборот — это ощущалось в разы естественнее, правильнее, словно так и должно было быть с самого начала.
 
Серьезному соперничеству между ними не было места.
 
После окончания уроков формальные кимоно и хакама были бережно (под бдительным присмотром Сугуру) сложены, и Годжо даже пожаловался, что не может вспомнить, когда он последний раз переодевался в повседневную одежду.
 
Однако они оставили свои фиолетовые хаори с драконами — показатель того, что они студенты Махотокоро, и, соответственно, в некоторых магазинах и заведениях им могла перепасть скидка. Сегодня им это пригодится.
 
С наступлением поздней осени деревья расцветали разными красками. Листья утопали в золоте и киновари, не спеша осыпаться с веток, и даже морской ветер относился к ним с невообразимой лаской. 

Всем этим деревьям уже много лет, они помнят абсолютно всё.
 
Они помнят купель из лунного света, помнят поцелуи солнца на закате и рассвете, помнят объятия голубых полупрозрачных тонов наступающих сумерек и белесые туманы. Под их сводами гуляют совсем ещё дети, но под нежным взором этих молчаливых наблюдателей все дети вырастают: получают первые оценки, заводят друзей, окунаются в магию и жадно глотают новые знания, познают трепетные чувства юности, переплетая пальцы и держась за руки так смущенно, но крепко, будто завтра может и не настать, и только подростки могут любить так безумно, отдавая всё, что у них есть, и испивая до дна всё, что им дают в ответ.
 
Они провожают взглядами спрятанных среди вороха цветных листьев глаз две удаляющиеся к вратам тории фигуры с вьющимися по их спинам вышивками драконов, и молчаливо, как всегда, с пониманием улыбаются, роняя редкие листья им под ноги. На волосы одного из юношей опускается маленький красный лист клёна — только для того, чтобы чужие руки аккуратно прикоснулись к жемчужным прядям, вытаскивая его оттуда.
 
Только для того, чтобы в первые дни ноября пропитанный летним теплом голос пошутил:
 
— Как ни пройдём здесь, постоянно на тебя что-то летит. То бабочки, то листья. Может, я чего-то о тебе не знаю и ты главный любовный интерес героини сёдзё под прикрытием? Такой весь из себя мальчик-мечта. 
 
— Я тебе щас устрою главный любовный интерес, — пригрозил второй, но ни единой ноты стали не закралось в голос. — Ай! — на белую макушку упал плод каштана.
 
Разливался под облаченными в дорогие разноцветные кимоно деревьями счастливый мальчишеский смех, пока цветы лимониума покачивались под чистым незабудковым небом.

Врата тории возвышались над ними серым камнем, старые, более старые, чем они могли себе представить, покрытые снизу мхом и впитавшие в себя морской воздух и свет. Вдоль нуки тянулась потемневшая от времени симэнава с похожими на колокольчики крупными кисточками. Казалось, если закрыть глаза и позволить себе раствориться в звуках — дать шороху накатывающих на камень волн унести себя в открытое море, позволить молчаливым наблюдателям клёнам и каштанам тихо с собой заговорить — можно услышать голос, призывающий сделать шаг вперед, пройти сквозь тории и выйти уже в совсем другом месте. 

Клонящееся к западу солнце поблескивало на волнах, утопая в синеве, простирающейся от горизонта до горизонта, переплетаясь с небом в столь тесных объятиях, что нельзя было различить, где заканчивается одно и начинается другое. 

— Куда пойдем? — голос Годжо прозвучал тише обычного, пока он разглядывал неоднородный цвет камня врат. 

— Думаю, — Гето вдохнул поглубже чистую свежесть, зная, что следующий глоток воздуха будет заполнен насыщенными запахами шумной торговой улицы, — нам стоит попытать счастья в Кисараги.

Сатору согласно кивнул, после чего достал палочку.  

Если бы Сугуру не знал, что палочка из дерева, как и все прочие, издалека решил бы, что она вырезана из камня — цвет древесины уходил в серость. Дерево Такео-но Оокусу, из которого была сделана эта палочка, считалось священным. Лишь четыре раза за всю историю его ками позволил мастерам взять по ветви, чтобы вырезать из них инструменты.

— Кисараги-ни митибикэ.

Сугуру чуть улыбнулся. Сколько бы Сатору ни говорил, как он не видит в традициях смысла, а всё же в повседневной жизни, если того позволял случай, он старался пользоваться японскими заклинаниями, а не китайскими и латинскими. С вратами тории заклинание могло сработать на любом из этих языков, это было лишь делом привычки. 

Рука Сатору легла ему на плечо, большой палец мазнул по открытой шее и остался прижатым к месту, под которым бился пульс. Они вместе шагнули сквозь тории по самому центру, чтобы выйти из других врат, но уже в Кисараги, магическом квартале, существующем между Харадзюку и Омотэсандо.

Из города сюда можно было попасть через эти неприметные старые тории, сносу которых всячески препятствовали. Теперь они были спрятаны в переплетениях узких проулков и закутков между жилыми домами, куда обычно забредаешь, лишь свернув с оживленных пешеходных улиц и потерявшись среди зданий.

Годжо двинулся на шум, засовывая палочку за ремень.  

— У тебя же есть идеи, чё ей дарить? Я просто понятия не имею, — признался он, поглядывая на поравнявшегося с ним Гето. — Девчонкам обычно украсявы всякие заходят, но это Сёко.   

— Да, боюсь, если мы подарим ей украшение, она сложит его в шкатулку и больше никогда не достанет, — Сугуру вышел вместе с Сатору на свет из тени закоулка.  

Кисараги бурлил энергией. Словно пульсирующее сердце, квартал жил, гоняя людей между магазинами, что текли подобно крови по артериям, переходя от одной двери к другой. После морской свежести дышалось здесь тяжелее: пахло городской пылью, травами, немного пивом и жареной курицей из карааге-ресторана через дорогу, наверняка, впрочем, подававшего не только её, но и что-то, что не найти в обычных заведениях, доступных не-магам.

— Если у неё вообще есть шкатулка для чего-то подобного, — пробормотал Годжо, и Гето не удержался от смешка. И то верно. 

— Вообще, у меня была пара идей. Мы можем поискать ту книгу про трансфигурацию внутренних органов, о которой она недавно упоминала. Вроде что-то автобиографичное.

— Хм, — Годжо медленно двинулся влево по улице, смутно припоминая, что где-то дальше должен был быть книжный магазин. — Не в курсе, для палочек с усом двухвостого кудзира нет никаких ништяков? Вроде для них выпускают какие-то специальные обручи? Я ничё не путаю?

— Что-то такое было, кажется, — Сугуру нахмурился, мысленно отругав себя за то, что изучил недостаточно информации, — но нам определенно стоит спросить об этом в лавке мастера-изготовителя палочек. По крайней мере, хуже не будет. 

В этой части района находились скорее модные бутики. Те самые магазины украшений, где продавалось всё от подвесок с защитными чарами до связанных между собой колец, через которые можно передавать послания своей второй половинке. И те самые магазины саморегулирующейся под размер покупателя или зачарованной одежды — вроде платья, часть подола ниже колена которого словно ткалась из туманной дымки, или юбки, мерцающей языками огня при движении, что активно демонстрировал подвижный манекен, послав обратившему на неё внимание Сугуру воздушный поцелуй.

Забавная. Сугуру изучал хэнсиндзюцу как профильный предмет с этого года, но до изучения одушевления предметов они ещё не дошли (Сукуна-сэнсэй обещал, что они начнут после зимних каникул — и хотя бы здесь Сатору не донимал преподавателя, почему так долго до интересной ему темы).
 
Сатору поторопил его до того, как Сугуру успел хотя бы помахать манекену в ответ. Та никак своего расстройства не выразила, но поднесла ладошку к безликой голове, будто хихикая над чем-то. 
 
— И ещё надо бы…
 
— И ещё мы можем… — они вдруг заговорили одновременно.
 
Сугуру хватило одного взгляда, и он мягко подтолкнул Сатору плечом.
 
— Ты полностью за то, чтобы выбрать данго вместо цветов, но ещё надо бы подарить ей и что-то просто забавное, я прав?
 
Годжо усмехнулся себе под нос. Естественно, прав. 

Они одновременно зацепились взглядами за спортивный магазин с разнообразной экипировкой для игроков в квиддич. Яркая рекламная вывеска вслух декламировала, что в магазине есть всё необходимое для любителей данного вида спорта и его профессионалов: крепежи к метлам, специальная обувь, перчатки, формы нескольких видов плотности для разного температурного режима. Студентам школ магии — скидка, при предъявлении удостоверения о членстве в национальной спортивной команде — тоже скидка. Что говорилось следующим, они уже не разобрали.

Чем дальше они продвигались, тем больше появлялось лавок с волшебными атрибутами: магазин котлов, обещавший наличие таких, которые сами размешивают зелья, ещё и с встроенными таймерами — ну вот почему нельзя такими пользоваться на уроках Гакугандзи-сэнсэя? — ларёк с не блещущим оригинальностью названием «Лавка травника Хаяси», из открытых дверей которого исходил сильный запах земли и травяного сока; бутик с принадлежностями — тут Иори-сэнсэй часами зависает, наверное, потому что её ничего кроме её предмета не интересует — для сёдо; «Шикку-Шикигами», где гарантировали самую большую коллекцию талисманов с шикигами на любой вкус…
 
— Ну наконец-то хоть что-то, — Сатору подхватил читающего вывески Сугуру под локоть и затащил его подальше от лихорадочно суетящейся улицы (заполненной пешеходами, половина которых будто бы вообще никуда не торопилась, и это действовало на нервы, когда Годжо делал шаг, а обаа-сан перед ним требовалось четыре собственных, чтобы продвинуться на такое же расстояние) в мастерскую волшебных палочек.

Приветственно звякнул колокольчик над дверью.
 
Яркий аромат древесины, лака и пыли забился в нос, и Сугуру понадобилось несколько вздохов, чтобы привыкнуть к нему.

— Выглядит знакомо. Кажись, я тут свою палочку покупал, — Годжо лениво окинул взглядом полки с коробочками, — а может, и нет… — уже тише добавил он, направляясь вглубь магазина.

— Ты не помнишь? — Сугуру удивлённо воззрился на него. Для него, как для выходца из семьи, никак не связанной с волшебством, первые четыре года обучения в дневном отделении Махотокоро и последующее получение волшебной палочки были такими пронзительными моментами, что запомнились каждой деталью.
 
— Да меня как-то не интересовало, где и чё, не обратил внимание. Больше палочка волновала. Ну мастер запомнился ещё.
 
— Я горжусь тобой. Как звали мастера? — Сугуру поджал губы, чтобы те не расползлись в улыбке, когда Годжо повернулся к нему с чётко выраженным «шутишь, что ли?» на лице.
 
Немножечко.
 
— Я запомнил только, что он говорил странно, — и цокнул языком. Сугуру мягко похлопал того по спине в легком извиняющемся жесте. — Как какой-нибудь чудаковатый дедок из мультов Мия–
 
— Предобрейший день, молодые люди, — прищурившийся сквозь толстые линзы старичок обратился к ним со второго этажа. Годжо и Гето одновременно задрали головы. — Прошу погодить минуточку, я тотчас же спущуся к вам.
 
— Добрый день, — Сугуру вежливо кивнул в приветствии и до того, как пожилой мастер скрылся из вида, успел попросить: — Пожалуйста, не торопитесь.
 
Он с легкой смешинкой переглянулся с Сатору, понизив голос: «Не твой чудаковатый дедуля? Хочешь, я спрошу для тебя, как его зовут?»
 
Годжо перекинул руку ему через плечо с невообразимой скоростью, притянув к себе за шею и взяв Сугуру в захват, а второй рукой стянул с пучка резинку, растрепав все волосы. Гето шикнул, без труда найдя пальцами очень чувствительное к щекотке место на боку Годжо, к которому даже сквозь одежду достаточно было просто притронуться, чтобы Сатору не сдержал срывающегося возгласа: «А-ах!»
 
Когда дедуля спустился к ним, Сугуру с налитыми краской щеками приглаживал волосы, а Сатору стоял, вытянувшись в струнку, прижав локти к бокам.
 
Во взгляде мастера мелькнуло узнавание, когда он рассмотрел прибывших с более близкого расстояния:
 
— Господин Годжо, вы столь выросли. Отрадно видеть вас снова. Возможно ли с палочкой какая беда?
 
Сугуру опустил голову, закусив губу, чтобы не засмеяться с выражения лица Годжо.
 
— Здравствуйте, — Годжо кашлянул, расслабляя плечи. — Не беспокойтесь, с моей палочкой проблем нет. Ищем подарок для подруги.
 
— У неё палочка из ясеня, сердцевина из уса двухвостого кудзира, — добавил Сугуру, приведя себя в порядок. — Мы слышали, что для таких палочек существуют специальные обручи, которые как раз пригодятся при работе с целительной магией. Так ли это?
 
Мастер заинтересованно оживился:
 
— Есть такие, есть, без сомнения есть. В такие обручи чары вплетаются для удобства целителя: в основном левитационные, чтобы не откладывать палочку в сторону, ежели нужно сделать что-то руками, реже застывающие, ежели руки дрожат.
 
— Сёко точно не та, у кого руки дрожат, — пробубнил Годжо себе под нос так, чтобы услышал только Сугуру, и Гето приложил все усилия к тому, чтобы не прыснуть. Это правда, рука у неё точно бы не дрогнула, вообще ни при каких обстоятельствах.
 
— Можете принести те, что с левитационными чарами?
 
— Всенепременно. Какого диаметра?
 
Парни одинаково вытаращились друг на друга, оторопело хлопая ресницами. Вот же...

— Может, тогда взглянете на чехлы для палочек? — воодушевленный мастер не упустил возможности предложить что-то ещё, когда стало ясно, что парни не способны дать ответа на вопрос.
 
Как оказалось, длину они тоже не измеряли.
 
Мастер пообещал, что отложит обручи и чехлы, которые — навскидку — отобрали парни, пытаясь вспомнить, насколько отличается в диаметре и длине палочка Сёко от их собственных. 
 
— Даже не подумал, что какие-то миллиметры в диаметре и сантиметры в длине могут быть настолько решающими, — сокрушался Сугуру, когда они покинули лавку, договорившись о том, что завтра придут ещё раз, сразу после уроков, примерно в это же время, около шести вечера.
 
По мере того как Гето говорил, губы Годжо растягивались в ухмылке.
 
— Подумай ещё раз, — предложил он, томно понизив голос.
 
Сугуру первые несколько мгновений не мог понять, о чём тот говорит, все его мысли были заняты самоосуждением собственной неподготовленности — он по старой привычке массировал точку между бровей, пряча взгляд — но Годжо так глумливо посмеивался, что не догадался бы только тупой, к коим Гето себя не относил. 
 
— Ни длина, ни диаметр волшебной палочки не имеют значения, важно то, в насколько умелых руках она находится. А всё остальное — показатель только для тех, кто не уверен в себе, Сатору.
 
Годжо резко перестал улыбаться, и Сугуру расхохотался в голос от этой перемены в его лице.
 
— Так говорят те, у кого не волшебные палочки, а волшебные пеньки, — нашёлся с ответом тот, но не огрызаясь. 
 
— Не существует волшебных пеньков, Сатору, — Сугуру утер краем пальца выступившие в уголках глаз слезы, широко улыбаясь. — Да и вообще, всё зависит от, как говорится. — Годжо в ответ сначала надменно хмыкнул, бросив на лицо Сугуру оценивающий взгляд, а после сделал показное «буэ-э-э», высунув язык, тем самым закрывая тему. От своего мнения никто из них не отказался, но в мыслях каждый сделал пометку подумать об этом позже.
 
Книжный магазин располагался под землей, на неприметный вход со спуском вниз указывали только пешеходные указатели. Внутри было тихо, почти умиротворяюще спокойно, и Сатору с Сугуру, поздоровавшись с молодой девушкой в ведьминской шляпе за кассовой стойкой, скрылись за стеллажами, ища взглядами секцию по целительству. Здесь на полках можно было встретить как тонкие современные журналы, так и старенькие фолианты, весившие, наверное, как толстый пятнистый бобтейл, постоянно наведывавшийся к Годжо в домик, пока тот ещё жил в Нацудзора. Он с особым удовольствием растягивался прямо поперек входа или на небольшом зеленом участке.
 
И чем тебе трава снаружи не нравится, а? — иногда наезжал на кота Годжо, на что тот даже ухом не вёл, но Сугуру знал: если бы Сатору только захотел, держал бы двери закрытыми.

Книги в стеллажах были расставлены в алфавитном порядке, но по имени автора, а не по названию. Они переглянулись, пожимая плечами, и двинулись с разного конца стеллажа в сторону центра, начав с верхней полки и внимательно изучая взглядом корешки. Может, найди они работницу книжного, дело пошло бы быстрее, но когда Сугуру по просьбе Годжо «сгонять за той девчонкой» пошел к стойке, там никого не обнаружилось.
 
Видимо, кто-то более дальновидный умыкнул её себе.
 
В книжном им повезло больше, чем в мастерской палочек. В конце концов они обнаружили необходимую им книгу, но уже когда перерыли весь стеллаж вдоль и поперек.
 
Та издевательски стояла на специальной подставочке в разделе «Новинки». 

(Зато им наконец-то пригодились хаори.)
 
А когда они покинули ещё один магазин — приколов и пранков — на улице уже стемнело, и весь квартал засветился фонарями и огнями. Ночь подкралась незаметно, ложась им на плечи, забираясь под хаори лёгкой осенней прохладой.
 
В самом центре Токио не видно звезд, по сравнению с тем, какое небо открывается со смотровой площадки, купол над столицей был словно голым, лишённым своих брызг белой краски.
 
Сугуру поискал взглядом часы, пока они шагали обратно к вратам-порталу. Без двадцати восемь? У них всего…

— Давай-ка поторопимся, у нас осталось не так много...

— …Нам нужно купить Сёко торт, — слышит Сугуру и поворачивает голову на звук. 

Так она не ест сладкое, и он за два дня потеряет свежесть, могло бы сорваться с языка, но Сугуру вовремя прикусывает внутреннюю сторону щеки, останавливая себя. У Сатору глаза сверкают, взгляд бегает по легко просматриваемому сквозь витрину интерьеру кондитерской, которая привлекла его внимание. Оставалось двадцать минут до закрытия. 

Воздушно-пастельные цвета, мягкие, как сахарная вата, придают месту вид кукольного домика из сказки. Там внутри на столах под фигурными стеклянными крышками лежит всевозможная выпечка, посыпанная кокосовой стружкой, сахарной пудрой или взрывной карамелью, которая подобно пузырькам шампанского лопается на языке; политая расплавленным шоколадом или ярким сиропом неестественного цвета. В центре стоит длинный вытянутый стол, на котором выставлены торты всех форм, окрасок и размеров. За стойкой приятной наружности продавец добавляет маршмеллоу в напиток, который мог быть горячим шоколадом.

Сладкое явно сейчас было необходимо не Сёко.

На лицо Сатору падал розовато-белый свет от витрины, оттеняя детский восторг, сравнимый по прелести лишь с самым первым снегом — чистым и белоснежным. 

Сугуру посмотрел на него так, как, должно быть, Су Тин, поэт династии Тан, однажды взглянул на луну и в тот же миг попросил весь банкетный зал затушить свечи. 

От улыбки защекотало порозовевшие персиком щеки, и Сугуру просто не удержался. До врат придётся бежать.

— Давай зайдем, возьмём что-нибудь с собой, — его ладонь опустилась Сатору на плечо, и тот повернулся к нему — в глазах искрилась на свету, лилась ручьём синева, в которую растаяли скрипучие льды под лаской наступающей весны. — Я угощаю.

Chapter Text

— Я знаю, чего ты добиваешься, — как бы между делом хмыкнул Сугуру, зачерпывая солнцезащитный крем из банки. 

Этот был сделан специально на заказ у Морицунэ-сан. Гето не знал, что у неё была за техника и насколько в своё время та была искусной заклинательницей, но любая уходовая косметика у неё получалась блестяще. Доходило до того, что в его отсутствие по работе, пока Мимико и Нанако ещё не поступили в колледж, его запасы иногда кончались раньше ожидаемого. Хотя девочки клялись, что они только чуть-чуть. Сатору один раз высказал своё мнение на этот счёт — в тот момент, когда они были одни, и Сугуру не мог его не услышать, лёжа совсем рядом. 

Я привык, что так пахнешь только ты. 

Только не говори, что ты пожадничал масла для волос девочкам. Моего масла для волос.

Годжо нагло улыбнулся. С девочками Сугуру поговорил, предложив им списаться с Морицунэ-сан и подобрать для себя собственный уникальный набор составляющих. В общем, они с Сатору были постоянными клиентами Морицунэ-сан. Вернее, он и девочки. А Сатору покупал там что-то кому-то из них в подарок.

— Я попросил нанести солнцезащитный крем, — как ни в чём не бывало пожал плечами Годжо, прикрыв один глаз от солнца. Вторым он наблюдал за резвящимися на приличном расстоянии от берега студентами. 

Панда поднял волну мощным ударом лап, которая с головой накрыла не успевшего отплыть Мегуми. О, этот морской ёжик точно вылез бы из воды в крайне хмуром расположении духа, как хорошо, что там Юдзи неподалеку. Проклятая энергия Тоге замерцала в отдалении. Кажется, кто-то мухлюет. 

Ах, всё-таки его студенты — такие хорошие ученики. Всё потому, что у них лучший учитель. Даже два. 

— Угу, — скептичный хмык Сугуру заставил Годжо расплыться в улыбке. Тот знал его слишком хорошо. Годжо всегда держал своё сердце для него открытым — говорил прямо и то, что у него на уме, ни капли лжи или полуправды не достигло Гето Сугуру — даже если не всегда получал такую же открытость в ответ. Но такой естественный порядок вещей Сатору давно принял. 

И вопреки расхожему мнению, Годжо Сатору умел ждать. 

— Намекаешь, что я преследую ещё какие-то другие цели, помимо не сгореть на солнышке? 

Широкие и мозолистые ладони Сугуру с нажимом прошлись вдоль позвоночника, втирая несколько специфично пахнущую субстанцию. Но её запах растворялся в морской соли и наполненном синевой воздухе, будто окрашивающем окружающую действительность в голубоватые тона, словно мир пропустили через фильтр и понизили его прозрачность. 

Внимание Сатору снова привлекли студенты — за ними было интересно наблюдать издалека. О, если Юдзи и Маки соберутся в одну боевую единицу, остальным несдобровать. Хотя Тоге сильнее, чем кажется, он, так-то, даже сильнее Панды, если тот не в режиме Гориллы. Ветер донёс до его слуха грубую речь Нанако, и руки Сугуру на мгновение замерли. 

— Иногда мне кажется, что она нахваталась этого от тебя. 

— Экусукю-ю-юз ми? — Годжо исковеркал английское выражение настолько, насколько мог. — Я давно так не разговариваю! 

— Можешь, когда хочешь. И я имел в виду, что нахваталась до того, как ты образумился, — елейным голосом протянул Гето, улыбаясь себе под нос. Его руки возобновили движение, зачерпнув ещё крема из банки. Годжо был совершенно не тем человеком, который указал бы Гето на то, что он проходится по одному и тому же месту больше раз, чем нужно.

— Ну, знаешь. 

Кожа у Годжо светлая, тонкая, под ней голубыми реками вьются узоры вен, огибая редкие россыпи родинок. Гладкая и ровная. Благодаря обратной проклятой технике на ней никогда не оставалось никаких следов. 

Сугуру настолько увлекается своим занятием, привыкнув к повторяющимся движениям, что почти забывает, что собирался ответить до этого. 

— И, кстати, я вовсе не намекал, что ты преследуешь ещё какие-то цели, я именно это и сказал. 

— Не понимаю, о чём ты, мои помыслы абсолютно чисты и невинны. 

— Ты буквально только что затронул тему невинности. Не поправляй головной убор под сливой, Сатору. 

— Опять умничаешь? Это ты заострил на ней внимание, а не я, я просто так выразился. Ну и кто здесь и о чём думает, Сугуру? 

Гето уставился на крепкое плечо перед собой, борясь с желанием то ли укусить, то ли хлопнуть по нему со словами: «Мажься сам». 

Что из этого было бы более приятным — вопрос открытый. 

Будто кожей чувствуя на себе внимательный взгляд, Годжо самым естественным и беспечным движением облокотился о колено и пристроил голову на ладони, тем самым чуть вытягивая шею — почти в приглашающем жесте. 

Сугуру пришлось мысленно просчитать от десяти до одного и обратно, после чего остановить ладони на талии Годжо. 

Сатору не нужно было видеть его, поэтому Сугуру нарочито медленно наклонился. 

Отметил, как заднюю сторону шеи обдало мурашками и коротко стриженые белые волосы чуть приподнялись. Улыбнулся себе под нос как чеширский кот. Или настоящий лис. 

И когда до шеи Годжо оставалась пара сантиметров — замер, хотя никакой бесконечности между ними не было. Весело хмыкнул и легко, с вторящей Годжо беспечностью пропел: 

— Что ж, я закончил. Теперь ты под защитой SPF 50 и можешь наслаждаться солнечными ваннами, а я пойду присоединюсь к той войнушке, которую устроили студенты, кажется, там намечается что-то интересное. 

И ловким движением поднялся на ноги. 

— Эй! — возмущению Годжо за спиной не было предела. 

Улыбка не сходила с лица Сугуру. Когда-нибудь Годжо обязательно разведет его на что-то подобное вне закрытых дверей их дома. Но не сегодня. Однако Сугуру сделал себе мысленную пометку купить клубнику и взбитые сливки, чтобы порадо–

Мимо него пронесся Сатору с тем самым нахальным выражением лица, которое делало с Сугуру всякие вещи. 

— Кто последний в воду, с того желание, Сугуру! 

Если бы Сугуру в этот момент подумал немного наперед, то понял бы, что сможет оспорить это дурацкое условие в том случае, если останется стоять на месте. Ведь технически он бы не принял вызов, значит согласия на такие правила не давал. Но это был Годжо Сатору. Поэтому он побежал следом за ним как по команде, будто они делили одну мозговую клетку на двоих. И проиграл. 

— Это был фальстарт, — он раздраженно брызнул в Сатору водой. 

— А вот и нет. У тебя просто скорость реакции низкая.

— Я что, зря потратил десять минут на нанесение на тебя крема? — Сугуру зашел с другой стороны, подбираясь к Годжо сбоку и снова окатывая того водой. Тот так ни разу и не активировал технику, чтобы защититься. Мокрые белые волосы налипли на лоб, и Годжо зачесал их наверх. 

— Ты мог управиться и быстрее, — как бы между делом напомнил Годжо, и его широкий оскал на пол-лица заставил Гето усомниться в том, что Сатору не читает мысли. 

Что ж, в эту игру можно играть вдвоем.

Гето медленно, первые секунды пребывая в сомнении, потянулся руками к волосам и распустил их, бегло глянув в сторону резвящихся поодаль студентов. Опустил голос, сделав его более бархатным и вкрадчивым, не совсем подходящим для нынешней обстановки. 

— Тебе же известно, что ты можешь попросить меня о чем угодно и без желания, верно?

Промывать густые локоны от соли займет у него позже приличное количество времени, но сейчас это того стоило. Годжо испил каждое движение взглядом как вино. Эффект оказывался схожий. 

Но Сатору ухмыльнулся, перестав брызгаться, и подошел ближе. Они не успели отойти от берега достаточно далеко, чтобы ему понадобилось плыть. Плюсы ли это у высокого роста или минусы — тут уж каждый решит сам. 

— Известно, — просто согласился он, не пряча от Сугуру довольный взгляд, скользящий по упавшим на плечи прядям. Но он послушно завел руки за спину, не позволяя себе сделать что-то, против чего Сугуру бы возражал. Он никогда не любил публичности, и Годжо научился чувствовать меру, после которой поддразнивания стоило прекратить или отложить на потом. Сугуру вскинул бровь. Его тут же ткнули пальцем в щёку. — Мне просто хотелось посмотреть на твое недовольное красное лицо. 

Сугуру покачал головой, расплывшись в мягкой улыбке, теплой и домашней. Лишенной притягательного подтекста, какого была полна мгновения назад. 

— Идём, Сатору, — он повернулся в сторону студентов, обративших на них внимание. — Чур, Итадори в моей команде. 

— Сразу с козырей, ха? Мегуми остается со мной. 

— Как скажешь. Но я забираю Инумаки. 

— А я Маки. Кстати, я был близок? 

— М, возможно. Кугисаки будет со мной. 

— Приятно слышать. Эй, Нобару я хотел к себе. Тогда ко мне идет Панда. 

— Оккоцу. Ну а я? 

— Ты жульничаешь, мы же договаривались его последним выбирать. И да, — Годжо легко пожал плечами, скосив взгляд на Гето и с удовольствием отметив для себя цвет на скулах. — Ну, тогда я забираю Нанако. Тебе остается Мимико. 

— Оккоцу за фальстарт, всё честно, — а на остальное он предпочёл не отвечать. 

— Убеждай себя в этом. Останемся тут, или пойдем вытащим из багажника водяные пистолеты? 

Сугуру размышлял недолго. Такие дни, когда они с Годжо оба были в Токио, совпадавшие с днями, когда можно было вытащить всех детей куда-то на целый день порезвиться, были столь редкими, что ему — и он уверен, что Сатору тоже — всенепременно искренне хотелось, чтобы времяпрепровождение было качественным и самым разнообразным. Чтобы эти улыбки и смех запомнились надолго. 

— Предлагаю спросить у них.

А неразрешенные между собой вопросы они обязательно обсудят позже. Для этого у них есть сегодняшняя ночь и завтрашнее утро — до раннего рейса Сугуру. 

И вообще — всё время мира.

Chapter Text

Тебе необязательно сопровождать меня.
 
Что-то, что Сима думал, вертел на самом кончике языка, перекатывал между зубов, но так и не озвучил. Стас мог бы просто остаться в машине и сразу поехать на их следующее задание. Но он выбрал длинный маршрут, а не комфорт пассажирского сидения авто.

(Учитывая пробки на МКАДе, Сима после своей миссии и на общественном транспорте ещё и добрался бы быстрее до их пункта назначения.)

Стас тащится с Симой в церковь.

Вместо того чтобы махнуть Симе рукой, сказать «До встречи!», он приспустил по носу очки, состроив глазки администратору за рулём, и заверил:
 
— Наталья Ярославна, за мной надзор не нужен, честное пионерское.
 
— Вы пионером никогда не были, Станислав, — она всегда обращалась к студентам по полному имени и на «вы», и с этим не могла смириться только Света-джан, не оставлявшая попыток переубедить Наталью Ярославовну. Может, она считала, что таким образом обращается к ним как к взрослым.
 
— Я в душе пионер, это главное, — Стас облокотился локтём на стоящее перед ним кресло водителя. Затрепетали от быстрого движения ресницы, как порхающие крылья белоснежных бабочек. — И вообще, я у Деда Мороза в списке хороших мальчиков.
 
Сима задушил рвущийся из горла звук глубоко внутри себя, попрощался и вылез из машины. Хлопнула дверь громче, чем нужно, и он инстинктивно вздрогнул.

Нечего было терять время, оставаясь свидетелем этого спектакля одного актёра в лице Стаса, наверняка всего лишь решившего позаигрывать с Натальей Ярославовной (она всего-то лет на шесть старше). Даже если смотреть, как Стаса отшивают, было крайне уморительно.
 
— Там поведение главное, а в душе и я могу быть балериной, — девушка выгнула подкрашенную тонкую бровь, оглядывая приблизившееся к ней лицо Стаса: тот возмущенно приоткрыл рот, не глядя на неё. Сима вот так просто взял и попрощался! 

Голицын же собирался нормально договориться с администратором, чтобы пойти с ним, а потом вместе отправиться на следующее задание, но теперь придётся делать всё быстро.
 
Он встрепенулся и затараторил:
 
— Так вы тоже пионеркой не были, откуда вам знать. — Наталья Ярославовна не успела нажать на кнопку блокировки дверей, как Стас уже выставил свои ноги на проезжую часть, даже не обернувшись, чтобы проверить наличие машин на ближайшей полосе. — Ну, короче, до свидания, договорились, спасибо!
 
— Эй! — она опустила стекло у переднего пассажирского, перегнулась через ручку коробки передач, оттягивая ремень, когда Стас уже нагло мял длинными ногами траву на газоне, поправляя на плече рюкзак. — Мы ни о чём не договаривались!
 
— С вами приятно иметь дело! — Стас с хохотом догнал Симу, наблюдавшего за ним через плечо. — Я позвоню! Будьте на Ярославке!
 
Так Симе оставалось только задаваться вопросом, почему Стас не захотел остаться в машине и в комфорте уехать на задание, которое предполагало его непосредственное участие. Почему захотел тащиться с ним в церковь, хотя он терпеть не мог всё, что связано с миссиями в храмах.
 
К тому же, после произошедшего в прошлом месяце Стасу ещё долго не достанется ни одного задания, связанного с церквями — ни в дуэте, ни персонального. Тварь ему в тот роковой день попалась хитрая, первого уровня, раскрывшая внутри церкви барьер, и у Стаса не осталось иного выхода.
 
На длинных пальцах танцевал «Синий», белые стены осыпались так, как от легкого дуновения ветерка развалился бы карточный домик. Храм превратился в груду обломков столь мелких, какие остались бы только после мощного взрыва. Обнажилось кладбище из человеческих костей, оставшихся от жертв, которых тварь утаскивала сквозь церковный пол под землю. 

Даже в месте молитв и покаяния, в месте священном, в том, что считалось под защитой, не было безопасно. Твари вили себе гнёздышки под куполами, рождаясь из слёз и горя во время отпеваний, обретая форму из стыда и страха на исповедях, и пока люди были живы и способны дышать — негатив будет продолжать скапливаться в местах, где сердце сжимается от боли.
 
Виноватым или хоть каплю сожалеющим Стас даже не старался выглядеть — он за сопутствующий ущерб даже административной ответственности не нёс по договору, заключённом между организацией шаманов и правительством. Симе была его позиция известна: я не лезу учить их молиться и свечки менять — они не мешают мне делать то, что сами сделать не могут.
 
Конечно, смягчалась ситуация тем, что, во-первых, Стас не забыл поставить «купол» и неосведомлённые гражданские не были втянуты. А во-вторых, в этой церкви не было ценных икон и сама по себе она не являлась историческим памятником. За памятник архитектуры им бы, ну, головы, конечно, не поотворачивали бы, но всыпали бы по самое не хочу. Сима был готов поклясться, что во время разбирательств, когда их засыпала жалобами церковь, требуя пересмотреть заключение о том, что иначе было никак, количество принимаемых Матвеем Александровичем таблеток от головной боли увеличивалось с каждым днем в геометрической прогрессии.
 
(Усугубилась же она тем, что Стас скривил свой рот на обвинения, смотря сверху вниз на рослого священника: «Что-то не похоже, чтоб вы верили в то, что это ваш божок послал меня вам на помощь, когда у вас в приходе люди пропадали, или этот ваш божий промысл не на всё распространяется?»)
 
Сима мог понять и верующих, и священнослужителей, и недовольство всей организации РПЦ — это осквернение священного для них места, поругание данных Господом святынь. Да и то, как поступили шаманы прошлого с церковью, он тоже не мог считать правильным, даже если в этом был смысл. 

И потом... Может, шаманы не считались прямо-таки силами зла, но он мог представить, что наличие целой организации чародеев, которой после Октябрьской революции власти отдавали предпочтение, тогда как на церковь совершались гонения, а священников отправляли в ссылки, виделось чем-то омерзительным.

Он мог понять и Стаса — безусловно — потому что другого способа изгнать ту тварь действительно не существовало. Но ситуация вышла неприятной для всех сторон. 

(Для Стаса в том числе, но не только из-за того, чего он наслушался в свою сторону — вряд ли его это правда задевало, скорее раздражало — но и потому что Стас, при всём его непонимании «слепой веры», не горел желанием влезать в открытые конфликты.) 

(Тонкие, но сильные руки обнимали Симу крепко, пока белый нос прятался в складках футболки на животе. Бормотал Стас о произошедшем утомлённо, вовсе не злобно, и Сима частью мыслей пребывал в домашнем задании, приложив тетрадь к колену согнутой ноги, а другой обрабатывал всё, что вылетало изо рта однокурсника. Держал одной рукой карандаш, вторую же механическим, повторяющимся движением направлял перебирать жемчужные пряди волос до тех пор, пока Стас не заснул.)
 
И это вселило в него уверенность, что Стас сам не захочет приближаться к любым зданиям, в которых хотя бы угадывался намёк на религиозную символику. Он успел смириться с мыслью, что миссия и дальнейшая поездка пройдут для него в одиночестве.
 
Но ошибся — по какой-то причине Стас захотел.
 
Сима по своей природе не мог быть против, хотя внутренний голос шепнул ему о том, как это эгоистично — ничего не сказать, не увериться в том, что Стасу действительно нормально. Просто поверить, что он сделал то, что захотел сделать.

Ему было не очень комфортно одному в храмах, так что компания Стаса была в любом случае желанна. 

(Скажите, батюшка, — мать перешла на шёпот, — он может быть одержим? Он видит странные вещи.)

По какой бы причине он ни пошёл с ним — скорее всего, решил, что ему будет скучно сидеть на месте в пробке — Сима был благодарен, заглушая шипящий шёпот в голове.
 
Пальцы подцепили конфету «Маска» в глубине кармана брюк, достали на свет — и Стас восторженно выхватил её, зашуршав фантиком. 

Они проходили типичный спальный район.

По правую руку тянулись нестройными рядами гаражи, по левую нависали хмурые панельные дома, как собранные из коричневых кубиков с белой окантовкой. В середине дня окна не горели, поэтому они темнели серо-синими дырами, ловя стёклами отражение неба. В ночное время, когда включались огоньки ламп, окна становились порталами в чужие жизни, но сейчас это были всего лишь зияющие темнотой квадраты. 

С цветастой детской площадки доносились радостные вопли детей, которые были ещё слишком малы, чтобы идти в школу. Они катались с горки, караулили места на качелях на цепях, поскрипывавших от нагрузки, и разгоняли до невозможных скоростей карусель, а потом спрыгивали на утрамбованную множеством ног землю и раскачивались из стороны в сторону, как крошки-неваляшки из-за накатывавшего волнами головокружения.

Сима на мгновение позволил себе представить, что у него есть младшие сёстры. Две девочки. 

(Обычные. Не способные видеть то же, что и он. Две белые каллы, выращенные в любви матери, которая никогда их не задушит.)

С которыми он мог бы гулять на такой площадке напротив дома. Которым он мог бы расчёсывать волосы и привозить гостинцы из поездок. Которым помогал бы делать уроки после поступления в училище по телефону. Которые носили бы яркие резиновые сапожки, чтобы скакать по лужам осенью, хохоча заливисто. Которые всучили бы Стасу при знакомстве дневники с анкетами «для друзей», и он заполнил бы строчки своим убогим почерком. 

— Зайдём в макдак потом где-нибудь? — Стас по-хозяйски вытащил руку Симы из кармана его же брюк и выудил оттуда ещё одну конфету с видом самым наглым, сверкая белозубой ангельской улыбкой. Абсолютная безнаказанность. 

— Думаешь, проголодаешься в ожидании? — Сима позабавленно хихикнул, не пытаясь пожурить. В конце концов, конфеты хранились, рассованные по карманам, не для него самого. Он как в детстве заступил на цветной бордюр и без труда удержал равновесие.

Белый и чёрный замелькали под подошвами ботинок, чередуясь. 

При взгляде на Стаса слегка сверху вниз, как сейчас, было хорошо видно спрятанные за стёклами очков глаза и белоснежные ресницы. Голицын скосил взгляд вправо и вверх, чётко поймав момент, когда Сима смотрел прямо на него, а не себе под ноги.

— Игрушку хочу из хэппи мила. 

Сима хохотнул в голос. 

— Только игрушку? 

— ...Ну, может, ещё мороженое. 

— Что там сейчас за коллекция вообще? — Сима призадумался, напрягая память, и едва не потерял равновесие, когда Стас подрезал его. Он резво запрыгнул на бордюр прямо перед ним, уверенно зашагал спиной вперёд. 

Лёгкое недовольство Симы отразилось в прищуре глаз и складке меж бровей.

— Не выпендривайся. 

— Выпендрёжем теперь называют всё, что слабó повторить? — на блестящих розовых губах пружинила ухмылка. У Симы дёрнулся один уголок рта, потом второй, и он зашагал быстрее, но Стас как назло ни разу не споткнулся, только ещё больше заулыбался. Подначивающе так, подбивая на соревнование.

Хотя Сима назвал бы это по-другому. Но разве здесь можно устоять?

— Повторить? — Сима загорелся, отвечая ему усмешкой. — Мне незачем повторять, потому что я могу круче. 

— Да ну? 

— Ага. — Пусть глаза Стаса скрывались за очками, и Сима мог видеть лишь отражение своего лица, он чувствовал их зрительный контакт. Будто они смотрели куда-то глубже. 

Они не сговариваясь сошли на тротуар, обогнав какого-то неуклюжего мальчишку, вышагивающего по бордюру за ручку рядом с мамой. Тот аж застыл, провожая двух высоченных парней зачарованным взглядом — те вернулись на тонкий бортик, каждый ступая по нему так ловко, будто шли по твёрдой земле, а не по камню шириной им в половину стопы. Это было бы похоже на танец с ускользающим и догоняющим партнерами, если бы не эти широкие оскалы на лицах, играючи приглашающие друг друга на челлендж.

— Изволь продемонстрировать, — Стас вальяжно заложил руки за спину, не сбавляя хода. 

И Сима закрыл глаза, для верности расставив руки в стороны.

В отличие от Стаса, при закрытии глаз под веками Симы не разворачивалась картина мира, заполненного потоками негативной энергии, во всей его чёткости. Его приветливо встречала только чернота с цветными всполохами. Воздух легонько пощипывал похолодевшие кончики пальцев, обдувая их, а Сима шёл опешившему Стасу навстречу с закрытыми глазами, уверенно и аккуратно переступая по бордюру. 

Чувство баланса воспитывалось в нём пóтом и упорными тренировками в спортивных секциях, которые он посещал до поступления в училище. Сочетание борьбы и гимнастики сделало его ловким и пластичным, похожим на кота.

Он крутанулся, проходя всего пару шагов спиной вперед — не рискнул больше, упал бы под хохот и «ну чё, выебнулся?» — а после вернулся в исходное положение уверенным поворотом.

Стас заставил себя остановиться, дожидаясь момента, когда Сима впаяется ему в подбородок носом. Гераничев покачнулся, распахивая глаза, и Стас поймал его за локти.

На закономерное «Ау!» только цокнул языком. 

— Слышь, и это я ещё выпендрёжник? Ты жульничаешь!

— Жульничеством теперь называют всё, что слабó повторить? — Сима деланно снисходительно похлопал Стаса по плечу — в непосредственной близости можно было почувствовать запах мыла, кожи и немного шоколада — и сошёл с бордюра. 

Хотя ему определенно стоило бы признать, что он сжульничал — Стас в самом деле не смог бы повторить такой трюк. Его Шесть глаз нельзя было волшебным образом отключить, как нельзя оторвать от себя руку и потом присоединить её снова, как нельзя перестать чувствовать запахи по собственному желанию. Благословение и проклятие врождённой особенности его тела.

(Разбитые очки за ненадобностью были отправлены в мусорку ещё у входа в метро. Стас сидел, расположив длинные ноги вдоль наглухо закрытой двери в соседний вагон и откинув голову на дребезжащее окно. Глаза зажмурены. Грохот поезда на зелёной ветке немилосердно бил по ушам, и Сима дождался остановки, аккуратно просунул свою руку между затылком Стаса и стеклом, чтобы привлечь к своему плечу.

— Что ты делаешь? — простой вопрос, ни намёка на претензию или недовольство.
 
— А вот так поможет? — ладонь Симы накрыла чужие глаза. Поезд снова тронулся, зашумел, проезжая тоннель. Стас подал голос только тогда, когда вновь открылись двери, впуская и выпуская спешащих по своим делам людей: 

— Твою негативную энергию я всё равно вижу. 

Сима тихо извинился, отгоняя мысль о собственной бесполезности, потянул руку назад, но Стас удержал пальцы на месте, вцепившись в них собственными.

— Это лучше, чем всё сразу, — пробубнил он, пряча лицо.) 

Стас легонько пнул его по икре и ещё раз полез в карман, выуживая последнюю конфету в качестве компенсации. Возражать ему никто не стал, но этого оказалось мало.

— С тебя ещё одна пачка за моральный ущерб.

— Хм, всё-таки правду говорят о мужском эго.

— Чё?

Сима с хохотом сорвался с места.

Мелко накрапывать осенний дождик начал уже тогда, когда они остановились перед церковью, успокаивая дыхание. Золотистый купол поблескивал даже в тусклом свете, на белом камне оставляли косые следы капли, с каждой секундой делая цвет темнее. Сима приставил ладонь ко лбу козырьком, чтобы прикрыть лицо от мороси.

— Ну всё, если сделаю шаг дальше, вылезет Гэндальф местного разлива и заорёт, что я не пройду. — Стас без какого-либо интереса заскользил взглядом по аккуратным клумбам и резному заборчику. 

— Думаешь, у них где-то твой портрет висит с подписью «Гнать в шею, если приблизится»? 

— Ага, массовая рассылка в одноклассниках типа осторожно: этого к вам не бог приведёт. 

— И смайлик в конце. Или несколько.

— Злющих?

— Нет, футбольных мячей, — Сима сделал очень серьёзное лицо, и Стас несколько мгновений непонимающе хмурился.

— ...это чтоб меня отфутболили, как только подойду поближе? Свечку поставь там где-нибудь тогда, что нет смайлика пылесоса и мне не собираются от души вдуть.

Пару секунд стояла тишина. Только капли едва слышно барабанили по пышным листьям и крыше. 

Когда Сима так жмурился от смеха, неважно, какая была погода на улице, ощущение тепла согревало Стаса изнутри, расцветало яркими красками. Тёмные волосы блестели от влаги, он выглядел так привычно и по-домашнему, мягко, даже когда рассеянный тусклый свет под нависшими низко над землёй плотными облаками придавал его коже болезненный оттенок, а весь мир окрашивал в градации серого. Чёрным мазком кисти тянулась по щеке выбившаяся из пучка прядка.

Стас протянул к нему руку. 

Открылась со скрипом дверь церкви, и в проёме показалась низенькая, сгорбленная бабушка, которую под локоть провожал священник. Стас вытянул руки по швам формы и молча отошел в сторону, встав с Симой бок о бок. 

Отец помог пожилой женщине раскрыть маленький складывающийся зонтик, придерживая старческие морщинистые пальцы на ручке. Лицо Стаса приняло абсолютно нейтральное выражение, лишённое какой-либо эмоции, — в нём не было ни тени былого веселья, только сосредоточенный, хлёсткий взгляд, пусть незаметный через стёкла, но хорошо ощущаемый.

— Добрый день, — Сима заправил прядку за ухо и вежливо откашлялся, когда бабушка отошла достаточно далеко, и священник повернулся к ним. — Гераничев Серафим. О моём визите должны были предупредить. 

На лице священника отразилось понимание. Он быстро оглядел их — возможно, с долей любопытства — и приветственно кивнул.

— Отец Алексий, будем знакомы. Хотя меня предупреждали только об одном, — пауза, — госте.

— Он здесь в качестве сопровождающего. Это...

— Я знаю, кто это, — отец Алексий остановил его лёгким жестом руки.

— Из рассылки? — самым невинным голосом из возможных поинтересовался Стас, и Сима укоризненно покосился на него. Хотя ему пришлось поджать губы в тонкую линию, чтобы не прыснуть. 

Отец Алексий покачал головой, оставив вопрос Стаса без вербального ответа, и целиком повернулся к Симе.

— Признаться, в первый раз принимаю... кого-то из вас, и, безусловно, получил некоторые инструкции, но всё же хотелось бы прояснить, что от меня требуется, — он осмотрелся, прежде чем произнести следующие слова. — Я готов оказать посильную помощь, но есть вещи, которые для меня непозволительны.

— Вам не стоит переживать, отец Алексий, — тон Симы стал сдержанно тёплым, — от вас требуется только оставаться снаружи. Если отлучитесь, пожалуйста, повесьте на дверь табличку, запрещающую вход. Большего не нужно, извините за вторжение.

Стас закатил глаза. Вот выискался праведник. Вежливый.

— Я прошу быть очень осторожным. — Отец Алексий погладил висящий на груди крест, поблёскивающий на свету, и посторонился, пропуская Симу вперёд. Сима не питал иллюзий на его счёт: осторожность относилась больше к иконам, святыне, а не к его состоянию. Хотя проливать в церкви кровь не входило в его планы.

— Буду, — Сима кивнул и прошёл вперёд, всматриваясь в полумрак дверного проёма.

Дождь усилился.

— Звёздные Войны, — бросил Стас в спину как бы между делом, и Сима обернулся через плечо. — Коллекция по Звёздным Войнам. 

Сима улыбнулся так, будто это было именно тем, что ему сейчас хотелось услышать.

— Я быстро, — пообещал он и перешагнул порог, разминая кисти рук. Дверь за ним закрылась, и Стасу показалось, что на его виске загорелся огонёк лазерного прицела, так пристально отец Алексий всматривался в него.

Он стойко проигнорировал его, уставившись на здание церкви.

Внутри Сима осмотрелся, тяжело вздыхая. Пахло тлеющим воском, ладаном и чем-то, похожим на пыль. Чем-то старым, неосязаемым, но чётко витающим в воздухе. Сима по привычке помассировал переносицу — у него всегда голова немного гудеть начинала от запаха ладана. 

Сквозь узкие высокие окна проникал блеклый свет с улицы, и за счёт белых стен не было чувства давления от окружающего полумрака, золотистого от огоньков свечей. Сверкала риза на иконах, и Сима потерялся в нарисованных лицах, окружённых нимбами. 

По спине пробежал холодок как от пристального взгляда. Только был это вовсе не кто-то из святых, а прятавшаяся где-то здесь тварь (но первого Сима не исключал, хотя не относил себя к верующим людям). 

— Прошу простить, — вздохнул Сима, призывая из своего арсенала желеподобное существо, похожее на увеличенного в десятки раз лизуна. По мысленному приказу зверушка — так называл тварей Стас, когда те попадали в распоряжение Симы — растеклась по стенам, растягиваясь и растягиваясь, пока не заполнила всё пространство, облепляя росписи и иконы. Какая-никакая, но защита от возможных повреждений. 

Стас как-то фыркнул: «Это похоже на мягкие стены в психушках».

Пальцы сложились в двоеперстие, закрепившееся у шаманов ещё с былых времён. Хорошо, что он не сделал этого снаружи, при отце Алексие. Использование крёстного знамения для того, что священнослужители называли колдовством, не было бы воспринято положительно. И только напоминало бы о вековой истории шаманов и церкви.

— Наипаче омый мя от беззакония моего и от греха моего очисти мя. 

Со времён татаро-монгольского ига шаманы скрывались в церковных облачениях — нашествия кочевников повышали настроения людей о конце времён, это тянуло их в храмы, и изгонять тварей становилось гораздо проще. А сложившиеся между церковью и захватчиками отношения не давали шаманам в чём-либо нуждаться. Ведь в расчёте на то, что православие поможет удержать население в покорности, церковь была освобождена и от дани, и от других повинностей, что предоставило духовенству самые широкие права из возможных. Что более удобное для шаманов того времени можно вообразить? Чародеи в одеждах священников. Что более оскорбительное для церкви можно представить? 

На фоне тяжелых туч расползлась чёрная клякса, стекая вниз тонким слоем, как кровоточил бы глубокий порез на коже. Стас проследил взглядом за опускающейся материей «купола». По идее, там не должно было обитать твари по типу той, с которой в прошлом месяце столкнулся Стас, и все необходимые действия можно было осуществить внутри здания, тем самым отметая надобность в «куполе», но Сима, судя по всему, решил не рисковать. 

Стас сбросил с плеча рюкзак, зажимая коленями тот, что оставил ему Сима, и достал из основного отделения папку с материалами их вечернего задания. Нужно было чем-то себя занять, пока Сима — Стас скорее чувствовал, чем видел, поскольку несколько слоёв негативной энергии (Лизуна, что ли, выпустил? Да, похоже на Лизуна...) и очень толстые стены немного мешали — осматривался в храме. Обложку папки расположил вертикально, чтобы у рядом-стоящего не было и шанса рассмотреть написанный текст. 

— Нужен зонтик? — вполне миролюбиво поинтересовался отец Алексий, и Стас недоверчиво осмотрел его из уголка глаза, не поворачивая головы.

— Нет необходимости, — всё-таки ответил он, возвращая глаза к тексту. На него продолжали смотреть.

Сентябрь 20■■ года
Московская область, Ярославское шоссе, близ села Софрино.
Предполагаемый ранг твари: не ниже второго. Вид, по сообщениям выживших, должен относиться к сущностям из городских легенд, основанных на реальных событиях

Зарегистрированы таинственные случаи исчезновений и ДТП, неестественные сбои показателей на приборной панели в ночное время (в промежутке с 01:00 по 04:00). Выжившие в авариях пассажиры сообщали, что проезжая этот участок дороги, они видели две человеческие фигуры, держащие в руках свои головы. 

Принимаемый облик соответствует городской легенде о призраках князей Ивана и Андрея Хованских — предводителей стрелецкого мятежа. После остановки автомобиля и ответа на просьбу о передаче в Москву информации о том, что они были казнены безвинно, происходит авария или похищение.

В начале правления десятилетнего Петра I произошёл стрелецкий бунт, в результате которого фактической правительницей стала Софья Алексеевна. Иван и Андрей Хованские...

Дальше Стас не читал. Ему экскурс в историю в хуй не упёрся. Если это окажется вдруг полезным, Сима ему всё выложит, этот умник наверняка всё от корки до корки изучил сразу, как Матвей Саныч выдал им файлы. 

Стас бегло пролистал содержимое и уже хотел захлопнуть папку — по венам текло предвкушение в жидком виде, разогревая кончики пальцев: вот это точно для него и Симы — бегать вечером по полю и охотиться на тварь, которой не повезло оказаться их целью; как взгляд зацепился за восклицательный знак в конце последней страницы.

Предупреждение: по словам двух выживших, «князья» просили их по приезде в Москву призвать к ответу Голицына (Василия Васильевича) за клевету на них.

Брови Стаса взлетели вверх. Неужели и там его многочисленные родственники наследили? Только ленивый два века назад не шутил о том, что из десяти человек, прогуливающихся по Невскому проспекту или по набережным, всегда найдётся хотя бы один Голицын. 

Голицына хочешь? Будет тебе Голицын. 

Краем глаза Стас отметил, что в церкви началась потасовка, но даже не шелохнулся. Там Сима, так что можно не париться.

— Скажите, у меня что-то на лице? — как можно более вежливо обратился Стас, выдавливая из себя что-то наподобие улыбки, когда взгляд священника так и остался припаянным к его виску. Почти как дуло пистолета. Не то чтобы Стасу мог быть страшен пистолет. Но неприятно же, когда в ебало пушкой тычут. — Если вы очень хотите сказать мне, грешнику, пойти покаяться, то давайте разойдёмся по разным сторонам и не будем тратить время друг друга, а? 

Отец Алексий быстро заморгал, будто выходя из транса, и качнул головой. 

— Простите, Станислав, задумался, — улыбка с лица Стаса на этих словах сползла, уступив место безразличию. — Я не собирался просить вас каяться.

— Удивительно, — вжикнула молния туда-сюда, пока Стас запихивал папку обратно. Он выпрямился, перехватывая рюкзак Симы рукой. 

— Вам часто это говорили?

— А вы как думаете, — вышло резковато, и интонация вовсе не походила на вопросительную. Неозвученное «как будто, сука, могли говорить нечасто» повисло в воздухе чересчур отчётливо. 

— Очень жаль, — только вздохнул отец Алексий, раскрывая над собой зонтик с характерным хлопком. По натянутой ткани забарабанили капли. — Мы все грешим. Никакими наставлениями и нотациями, а тем более такими словами человека не привести к Богу, наоборот, только оттолкнуть дальше и дальше.

— Сомневаюсь, что «привести меня к богу» — это то, чего они добивались, — ворчание вырвалось само, но в нём отсутствовал раздражённый запал. Возможно, именно это побудило отца Алексия задать следующий вопрос.

— А вы бы пошли, как думаете? Когда-нибудь. 

Голицын медленно, очень медленно повернул голову в сторону отца Алексия, продолжавшего ему доброжелательно улыбаться — не широко, а лишь приподняв уголки рта, но и это смягчало его очень угловатое лицо. А может, дело было в этом странном выражении глаз. Отдающим чем-то очень знакомым, но не таким, как у...

— Чё? 

— Вы можете не отвечать, если не хотите. 

— Я думал, очевидно, что нет, — с нажимом отчеканил Стас. — Мне не нужен никакой бог, чтоб моя жизнь была полноценной, — даже не укус, так, всего лишь зубы показал. 

— Вы думаете, к вере приходят, когда жизнь ощущается неполноценной? 

Ну, мужик, ты сам напросился.

— Да. Опуская тупые традиции в семье, против которых не попрёшь, это всегда либо какой-то пиздец, — он почти почувствовал, как Сима с силой двинул ему в плечо, — кхм, я имел в виду, какие-то проблемы в жизни, когда человек слабак и не может справиться сам, не обратившись к какой-то высшей силе. Либо «чего-то не хватает». Другого не дано. 

За шумом капель по зонту, листьям деревьев и бутонам цветов на клумбе удавалось различить тихие отголоски грома. На мокром асфальте постепенно собирались лужи, выхватывая в отражения белый камень церкви, сверкающий золотистый купол и заходящееся в плаче небо. 

На одежду Стаса не попало ни одной капли. Волосы, однако, оставались слегка влажными от той мороси, которая застала его и Симу согнувшимися от смеха.

— Вот как, — отец Алексий посмотрел на него так, как родной отец никогда не смотрел, и Стасу захотелось сделать шаг в сторону. Лучше два. Для верности. — Понятно.

И всё. Ни одного проклятия в его адрес. Ни одного укора, ни одного порицания.

— Что, не будете со мной спорить? 

— Вы хотите, чтобы я с вами поспорил, Станислав? — отец Алексий выгнул кустистую бровь и наклонил голову в сторону Стаса. Голицын подозрительно прищурился, наконец повернувшись к священнику всем телом. Приспустил очки по кончику носа, давая мельком увидеть собственные глаза. 

— Нет. Мне неинтересно, что вы на это ответите. 

Отец Алексий несколько мгновений не сводил изучающего взгляда с его лица — Стас знал, какой эффект вызывают его глаза, как знал и то, что видевшие их люди быстро понимают, что это не линзы. 

— Жаль, — отец Алексий задумчиво размял шею. — Я хотел с вами согласиться. 

С каждой прошедшей минутой Стасу всё больше казалось, что над ним стебутся. За такое он обычно кусал — и кусал больно — если только шутка не исходила от кого-то из небольшого круга избранных лиц. 

— Я говорю серьёзно, — угадав направление его мыслей по тому, как скривились губы и сошлись на переносице брови, пожал плечами отец Алексий. Голос ровный, без доли шутливости. — По крайней мере, лично со мной вы попали в точку. 

— Мне теперь надо спросить, почему вы к вере пришли?

— Вы хотите меня об этом спросить? — отец Алексий улыбнулся себе под нос, спокойно вдыхая полной грудью влажный воздух. Пригладил свободной рукой бороду, достающую до ключиц. 

— Мне всё равно, — Стас мотнул головой.

Дождь звучал убаюкивающе, дворик перед церковью так и оставался безлюдным — за исключением священника под зонтом и шамана, стоящего в паре шагов. Тишина между ними висела недолго. Стас какое-то время молча жевал внутреннюю сторону щеки, периодически поглядывая на умиротворённого отца Алексия, и всё-таки подал голос. 

— Значит, я прав.

— Насчёт меня попали в точку. 

— Тогда почему?

Гром прогремел ближе, чем в прошлый раз.

— Любовь, — отец Алексий выглядел так расслабленно, будто сейчас стоял не под дождём в компании мерзкого чародея, в прошлом месяце сравнявшего один из храмов с землёй, а лежал где-нибудь на природе летним тёплым днем. — Мне хотелось знать, что такое любовь. И ответ, и самую искреннюю любовь я нашёл только здесь. Такую радость и силу, как в вере в Господа, я никогда не испытывал.

Внутри церкви тварь любовно прикладывала Симу об пол. От очередного удара выбило из груди весь воздух, тонко зазвенело в голове, и Сима захрипел, хотя больно не было — он успел укрепить тело. Острые зубы нескольких ртов клацнули прямо перед его лицом, опалив смрадным дыханием. Пасть оказалась так близко, что Сима похолодел. Мановение руки — и сбоку на тварь накинулся Бармалей (опять же, имя ему дал Стас), угрожающе забулькав. 

Тварь откатилась к стене, и Лизун сгустился в этом месте до своего максимума, послужив своеобразным батутом. Лишь бы эта тварь сейчас попрыгунчиком не засвистела по всему храму — такого счастья Симе точно не надо.

М͘ой м͞а͝л͠ьч͠и̓ќ

В звуках, издаваемых тварью, с трудом можно было разобрать слова. Искаженный, ломающийся голос, похожий одновременно на бьющееся стекло и скрежет мела по доске. Сима очень хорошо знал, что так звучит. Чувствовал эту негативную эмоцию на языке, привыкшем ко вкусу дерьма и рвоты настолько, что научился различать его оттенки. Что отдавало солью слёз, что обволакивало его горло как плёнка нефти — поверхность воды, ни с чем не сравнимый тошнотворный привкус горечи.

Скорбь.

П̛оͧч͡ем͝у͟ ͡т͝ыͅ ͡за̺б͟р͋аͅл̀ ͅег͠о͢?͟

Симе стало дурно. Он повторно выставил руку, активируя технику и проверяя, не готова ли тварь сдаться. Та заревела, дёргаясь в сторону и едва не снося собой постамент с каноном. 

Очевидно, не готова. 

На всём теле, как покрытом язвами чумы, открылись рты, и Сима сдавленно ругнулся, всё ещё восстанавливая дыхание. Негативная энергия запульсировала в ушах, защищая барабанные перепонки от того, чтобы они не разорвались к чёртовой матери, а его голову облепил за долю секунды призванный Пупа (спасибо, Стас, что не Залупа). Когда эта зверушка сворачивалась клубком, она сверху напоминала персик, даже покрыта была похожим пушком. От душераздирающего плача Пупа обмяк, но не испарился, стойко продержавшись до самого конца вопля. 

Пока закрывались рты, Сима воспользовался шансом — метнулся вперед и вцепился в тигроподобного Бармалея, чтобы тот подбросил его. Длинный хвост твари взвился змеёй, собираясь обрушиться на них слева, и Сима едва успел среагировать: отозвал Бармалея, чтобы его не расплющило, и ухватился за ногу похожей на цаплю Пташки. 

Развернуть ей крылья было особо негде, она и так чуть не снесла собой эту гигантскую люстру, которая на вид могла весить минимум полтонны — Симе не хотелось это проверять — поэтому, стоило ей только чуть-чуть поднять его, задав движению импульс, как он отозвал её.

Короткого прыжка ему хватило, чтобы допрыгнуть до уплотнившегося участка на Лизуне, оттолкнуться и направить себя прямо к твари. Усиленная негативной энергией нога вошла прямо в податливую плоть с отвратительным чавкающим звуком, и Сима сморщился от раздавшегося слишком близко визга. Сразу же откатился вбок, уворачиваясь от одной из лап и ошибаясь всего на несколько сантиметров. Длинные когти полоснули по плечу, разорвав ткань формы и оставив длинные царапины на коже. 

Защипало моментально, и Сима сжал зубы покрепче. Кожа твари запузырилась, регенерируя, но уже гораздо медленнее, чем в начале боя. В тот раз он и моргнуть не успел, как от увечий после нанесённого выпада не осталось и следа. 

Беглый взгляд на пол — крови с него не накапало. Хорошо. 

Длинный язык Француза (Не смотри на меня, так, Сим, этот языкастый был создан для французских поцелуев... Ты только Чмоки-Чмоки не говори, что я так сказал, забились?) обвился вокруг талии и за мгновения притянул Симу прямо к иконостасу, подальше от твари. Та хищным шагом обошла одну из колонн, не сводя с Симы выпученных глаз. 

Попытка номер три. 

В этот раз должно сработать. Сима с уверенной ухмылкой поманил её к себе ладонью. Та понеслась к нему, скалясь и рыдая. 

П͡оͅч̀е͠му͠ ̾т͠ы ͠н͡ѐ з͢а͘б͡ра͞л͝ ͡ме͈нͅя?͝

Бармалей напал со спины, расцарапывая когтями плоть и непрерывно булькая. Сима контролировал глубину каждого замаха лапой — достаточно, чтобы нанести серьёзную травму и принудить тратить ресурсы на регенерацию, но недостаточно, чтобы изгнать. 

Вытянул руку ещё раз, активируя технику. Невидимые чёрные нити протянулись к твари, вонзились в неё подобно точно выпущенным из ружья гарпунам. И потянули её назад. 

Сима облегчённо выдохнул — тварь, наконец, сдалась. Будь у неё уровень пониже, ему бы ни одного лишнего телодвижения не пришлось совершать. Как только чёрный шар сформировался у него на ладони, он отозвал и Лизуна, и Бармалея, и Француза. 

Тот, кого он собирался позвать следующим, очень не любил компанию. Особенно не жаловал Стаса за то, что тот из принципа звал его Пушком.

— Попр-росишь спеть песенку — нагажу в ботинки, — мурлычащий бас пророкотал снизу. Сима улыбнулся при виде огромного чёрного кота с шерстью настолько длинной, что со стороны котяра напоминал шар для боулинга.

— Стаса здесь нет, можешь не строить из себя недотрогу, — Сима присел на выступ амвона, вытянув ноги. Потрепал кота по загривку — тот, осмотревшись и убедившись в правдивости слов Симы, не сопротивлялся. 

Сима старался не вызывать его часто, чтобы тот не думал, будто стал чужой игрушкой. Коты — они в любом случае коты. Свободолюбивые. Но техника Симы срабатывала без исключений. Она подчиняла волю, лишая тварь её собственной, и Симе хотелось тем, кто способен себя осознавать, оставить хоть немного свободы — насколько это возможно. 

Железные когти зацокали по плитке. Баюн обернул лапы пушистым хвостом, затянув мурлыкающую колыбельную. Под его голосом порезы на плече медленно заживали.

Когда кот закончил, Сима почесал ему за ушами в благодарность. А после — вернул в море чёрного небытия внутри себя. 

(— Как это ощущается, Баюн?

— Как мор-ре тьмы. Как место между сном и явью.

— ...Это не больно? 

— Мр-рчишка, ты задаёшь очень стр-ранные вопр-росы для того, кем являешься.)

Сима уставился на переливающийся шар в своей руке и поднёс его к губам, стараясь не думать о том, как все эти святые смотрят на него с икон. Он надеялся, что не с укором. И всё же, Сима зажмурился, зажимая руками рот.

— Серьёзно? Вам чего-то не хватало, и этим чем-то оказалась любовь? — на улице, в уголке губ Стаса спрятался намёк на первую усмешку. Больше самодовольную, но в целом довольно мирную. — И вы реально нашли её в том, кого ни разу не видели? 

И чьё существование разбивается об теорию эволюции. Но озвучивать это Стас не стал. Из вежливости. Даже Голицыну она не чужда (иногда), если общаться с ним по-человечески. 

— Получается, что так, — без тени злобы усмехнулся отец Алексий. — Но разве обязательно видеть кого-то, чтобы любить? Я чувствую Его здесь, — он приложил руку к груди, там, где покоился поверх одеяний крест. — И рядом со мной. Это величайшая моя радость.

Стас не стал на это ничего отвечать. Только хмыкнул. Всякие люди попадаются. Странные. Слепые фанатики, считающие слепыми остальных.

Они какое-то время помолчали, пока тучи проливали последние слёзы, а гроза прошла мимо, погрохотав ещё раз, но уже откуда-то с другой стороны, отдалившись. Отец Алексий опустил зонт, отряхивая его от капель, и те, пусть он и отвел руку в сторону, всё равно попали на его одеяние, оставшись на нём пятнами. 

После дождя дышалось легче. Обновлённо и свободно.

— Станислав, исходя из ваших слов, вы... — Стас внезапно запрокинул голову, а после сделал шаг вперёд, невольно оборвав священника.

Через несколько мгновений открылась дверь церкви, и показавшийся в проходе Сима состроил забавное лицо, оглядываясь. Пока он усмирял ту тварь, оказывается, успел пройти дождь. Этот факт заставил его смутиться, и он неловко провёл ладонью по задней стороне шеи, идя навстречу Стасу. 

— А говорил, что быстро управишься, — в надменно-шутливой форме пропел Стас с широченной улыбкой, повиснув на плече Симы. 

— Извини-извини, вижу, ты успел поседеть за это время, — Сима скрестил руки на груди. — Дедуля.

— Слышь, ты...

Стас нахмурился, нащупав рукой длинный разрез на дальнем от него плече Симы. Скосил взгляд мимо дужки очков, встречаясь им с Симой, и оставил руку на месте, скрывая порезы от отца Алексия. Раз Сима даже не ойкнул, значит, котяра его слегка подлатал — по крайней мере поспособствовал образованию корочки на ране, на полное исцеление Пушку потребовалось бы гораздо больше времени. 

— Всё прошло удачно? — поинтересовался отец Алексий, приближаясь и заглядывая через плечо в дверной проем — где на первый взгляд всё выглядело так, как раньше, ни следа разрушений, — а после снова внимательно осматривая мальчишеские лица.

Сима кивнул, и с отцом Алексием они распрощались. Хотя Стас чувствовал лопатками немигающий взгляд священника, провожавший их удаляющиеся спины. 

— Что у нас дальше по плану? 

— Зайдём в аптеку купить бинт для твоей руки, — приглушил голос Стас, слегка сжав пальцы на плече, — а далее макдак, там мороженое и фигурка Сокола Тысячелетия, потом ебучее метро, такая же ебучая электричка и, наконец, «бонжур, ёпта».

— Последнее явно для кого-то особенного, — первые лучи солнца пробили себе путь сквозь тучи и легли золотыми мазками на лицо Симы ровно в тот момент, когда оно озарилось улыбкой. 

Яркой, как плоды дерева юдзу, из которых делали дорогущие лимонады в японских ресторанчиках.

Сима приоткрыл глаза, и Стас подмигнул ему.

— Да нет. Но на Ярославке кое-кто уссаться как хочет встречи с Голицыным. 

— Что-то такое припоминаю, — улыбка Симы приняла лукавый, почти по-кошачьему хищный изгиб. — Тогда нам не стоит заставлять этого кого-то ждать, верно?

Стас никогда не чувствовал себя сильнее и радостнее, чем когда Сима зеркалил его заговорщицкую усмешку. И не существовало в мире ничего, что могло бы остановить их, когда они шли вот так, вместе — плечом к плечу и сердцем к сердцу.

Chapter Text

Иногда Сатору снился один и тот же странный сон.

Он накатывал на него плавно, как омывающие ноги волны, когда зарываешься пальцами в песок и лопается пена на щиколотках. 

Он мог начинаться по-разному, но всегда приводил Сатору сюда — на пляж. К лижущей маленькие стопы морской волне. К отпечаткам ног на мокром песке, которые скрадывает набегающая вода. К забирающемуся под летнюю одежду солёному ветру, влажными пальцами пробегающему по незагоревшей коже. 

К одинокой прогулке вдоль берега. 

* * *

Пляж был длинный и белый. Больше всего людей собрались в левой его части — там, во-первых, огородили участок на мелководье специально для отдыхающих с детьми. Там лазурная вода летела во все стороны от играющей ребятни, а присматривающие за ними взрослые стояли, зарывшись ногами в горячий светло-бежевый песок. Во-вторых, тут стояли приятные, качественные лежаки с широкими зонтиками, под которыми все желавшие спрятаться от прямых лучей солнца могли найти себе уютное и мягкое пристанище. Чем дальше вправо, тем меньше попадалось организованных лежаков и, соответственно, людей. Те, кто хотели больше уединённости и тишины, расстилали полотенца. А если двигаться ещё дальше, то можно обнаружить совсем безлюдный участок — пляж никак не чистили, поэтому среди песка поблёскивали осколки ракушек и гладкие, как стёклышки, цветные камушки.

Юный Годжо Сатору старался ступать аккуратно, чтобы не наткнуться босыми ногами на что-нибудь острое. 

Не то чтобы он сбежал… Матушка пошла искупаться, договорившись с отцом, чтобы потом они вместе сходили узнать о записи в намечающуюся дайвинг-экскурсию. Сегодня в отеле как раз вывесили расписание мероприятий на эту неделю. 

Жене хотелось отдохнуть, как простым людям. Такамаса не возражал против её желаний, только поддерживал. А Сатору было скучно. Ему не хотелось идти заводить дружбу с другими детьми. Торчать на лежаке рядом со своим стариком тоже было утомительно — ему хотелось двигаться. 

Так что он только сказал прикрывшему глаза отцу, что пройдётся по пляжу туда и обратно. В воду не заходить, да-да, понял. 

Сатору прошёл весь пляж, считая по пути маленьких крабов, бочком пробегавших по песку. Даже нашёл одну красивую раковину. Он присел на корточки и осторожно подобрал её двумя руками. Перевернул, проверяя, что там внутри никого нет. Раковина оказалась пустой. Сатору повернулся к набегающим на берег волнам и слегка ополоснул её от песка. 

Нужно будет показать её маме. Мама любит красивые вещи. 

А пока её надо спрятать. Взгляд Сатору упал на каменный причал, на котором заканчивалась территория пляжа. За ним — дикий пляж, куда, скорее всего, ходить не стоило. 

Правила создаются для того, чтобы их нарушать. Он обещал отцу не заходить в воду. Он и не будет. Про камни вообще речи не шло. 

Технически, это просто препятствие на пути. Я ведь не сказал, как далеко собираюсь прогуляться по пляжу. 

Сатору надёжно закопал ракушку в песок, вырыв приличных размеров ямку. Окинул взглядом камни, стараясь найти какие-нибудь отличительные черты у того, под которым он спрятал мамино будущее сокровище. 

Повертев головой и так, и эдак, Сатору пришёл к выводу, что камень чем-то отдалённо похож по форме на голову Бульбазавра. 

Теперь дело за малым. 

На палящем солнце поверхность камней быстро нагрелась, и Годжо сосредоточенно помахал руками, слегка охлаждая ветерком ладони. Поприкладывал их к горячему боку валуна, чтобы привыкнуть к температуре. И только тогда начал свой подъем. Получалось у него ловко, как у обезьянки, стоило лишь чуток приноровиться. 

Забравшись на самую вершину, Сатору повернулся лицом к морю. 

Пенистые волны обтачивали камни, разбиваясь об них брызгами где-то впереди на носу пирса. Его поверхность была совсем неровной и угловатой, где-то острой, и Сатору пока не торопился подбираться поближе. Здесь между камнями зияли тёмные расщелины. А где-то подальше, он видел, поближе к носу, блестела вода в маленьких лужицах, затекшая в углубления на камнях. 

Интересно, насколько она горячая? 

Он обязан это выяснить.

Сейчас его взгляд, как зачарованный, был прикован к размытой линии горизонта. Синева неба сливалась с лазурью моря, переплеталась столь тесно, что нельзя было определить, где начинается одно и заканчивается другое. 

У Сатору захватило дух. Это выглядело как безгранично уходящее куда-то пространство, не имевшее конца и края. Сатору медленно двинулся по камням вперёд, чётко выбирая куда наступить и проверяя устойчивость положения, прежде чем продолжить путь. 

Волны успокоились всего ненадолго, и весь пропитанный зноем летний воздух задребезжал от умиротворённой тишины. И разбился коротким, задушенным всхлипом, ударившимся об камни. Годжо моментально повернул голову вправо. Ему ведь не послышалось? 

Кто-то плачет? 

Он посмотрел в сторону носа пирса. Там блестели на воде лужицы попавшей на камни воды, собравшейся в ямках, наверняка очень тёплой от солнца. В сторону неизведанного дикого пляжа. Снова в сторону носа пирса, где, стоя почти на краю, он бы чувствовал себя у самых истоков этого исполненного синевой безграничного мира. И двинулся в сторону дикого пляжа. Может, если это раненое животное, он сможет вернуться и позвать маму. 

Стоило Сатору посмотреть вниз, как он замер в изумлении, вытаращив большие голубые глаза — вобравшие в себя все цвета той безграничности, которая его к себе манила.

Тут на камнях, внизу, где они утопали в песке, сидел мальчик в воде. На небольшом участке, скрытом от глаз по обе стороны валунами. Узкий проход пролегал между двумя серыми острыми скалами, через которые ещё нужно было постараться протиснуться, чтоб сюда забраться.

Только вот то, что Сатору с первого взгляда принял за плавательные шорты, на самом деле оказалось гладким, блестящим мелкой чешуей чёрным хвостом. 

Годжо невольно вздохнул громче положенного, и мальчик перепуганно задрал голову. Своими глазами Сатору видел, как чёрный зрачок расширился, пожирая цветную радужку, и мальчик дёрнулся в сторону, но тут же укусил себя за руку, чтобы не заскулить вслух. 

При попытке отползти хвост совсем вылез из воды, и Годжо заметил стальной гарпун, прошивший его поближе к хвостовому плавнику насквозь. Черная уродливая палка, явно причинявшая этому мальчику ужасную боль. 

— Постой! — Сатору засуетился, стараясь поскорее слезть вниз. Его нога чуть не соскользнула с камня, но он удержался. Спрыгнул на смешанный с галькой песок, поморщившись от того, что камушки впились в обнаженные ступни. Задрал их слегка, убеждаясь, что не поранился, и сделал несколько шагов в сторону мальчика. Тот затравленно помотал головой, пятясь, и Сатору остановился. Присел на корточки, разглядывая свою находку. 

Сатору вовсе не глупый — он смотрел мультфильм про русалочку. Только там была девочка. А тут, совершенно очевидно, мальчик: у него на груди не было ракушек. Чёрные волосы по ключицы мокрыми кончиками вились, как водоросли, очерчивая узкие белые плечи. На месте ушей было два растопыренных в стороны хрящика с мембранами. Как две маленькие короны, только будто завалившиеся на бок. 

— Я тебе не сделаю плохо, — Сатору аккуратно выставил руки ладошками вверх, показывая, что они пустые. 

На него непонимающе смотрели два тонких росчерка глаз с расширенными зрачками. 

— Я по-мочь хо-чу, — по слогам отчеканил Сатору и попробовал подползти ближе, но русал вжался спиной в камень. 

Его взгляд упал на тонкий проход между скалами, к которому теперь, чтобы добраться, надо было протиснуться мимо Сатору. Лихорадочно заметался от единственного выхода к мальчику и обратно. 

Годжо наклонил голову. 

Кажется, это совсем не как в мультике. Они там все по-японски разговаривали, а сейчас его, видимо, совсем не понимают. Но в разумности существа сомневаться не приходилось.

Ладно. 
Хорошо.

Сатору всегда любил челленджи и головоломки. Он плюхнулся задом на песок, пока больше не предпринимая попыток приблизиться, и вытянул ноги. Наклонил лодыжки в стороны, изображая хвост. 

Настала очередь его нового знакомого слегка наклонить голову. Хотя от стены он всё ещё не отлепился. 

Осмотревшись на предмет чего-то, чем можно было бы изобразить торчащий из хвоста гарпун, Годжо столкнулся с проблемой: ничего не подходило. Он порылся в песке вокруг себя. И радостно пискнул, обнаружив какую-то тоненькую ветку. Вставил её между плотно сведённых щиколоток и помахал ногами как хвостом. Это потребовало, прямо сказать, мастерства гимнастики — очень непросто держать так тонюсенькую веточку. 

— Это ты, — он показал пальцем сначала на мальчика. Потом на свой «хвост». И ещё несколько раз. 

Потом показал на себя и схватился за палочку. Достал её и убрал в сторону. 

— Та-да! — довольный своим маленьким представлением, Сатору поднял руки, снова демонстрируя пустые ладони. — Дошло? 

Тишина между ними была оглушающей. 

Но, наверное, то, что эти… мембраны на месте ушей перестали так топорщиться, а прижались обратно к голове, хороший знак. Сатору улыбнулся. Широко и совершенно обезоруживающе. 

Он взял веточку, которой до этого изображал гарпун, и показательно разломал её на кусочки. Но, поскольку никакой реакции на его представление не последовало, остался сидеть ждать, просто рассматривая своего нового молчаливого знакомого. 

Мальчик-русал чуть отлепился от камня, к которому до этого прижимался, спустя бесконечно долгое — по мнению Годжо — количество времени. Сатору воспринял это как сигнал и медленно пододвинулся ближе, отслеживая реакцию на своё приближение. Как только «уши» вновь оттопырились, он замер. Вздохнул, приготовившись снова ждать. 

Сколько прошло времени — неизвестно. Годжо забыл абсолютно обо всём, пока постепенно подбирался к мальчику. Когда он оказался на расстоянии вытянутой руки, снова остановился. 

Глаза у мальчика были такие фиолетовые, каких он раньше никогда ни у кого не видел. Но он знал этот цвет очень хорошо. Его приобретало небо на закате — с той стороны, с которой наступала ночь, медленно покрывая небосвод. 

— Я Сатору, — воодушевлённо представился он, когда сел настолько близко, что коленями мог ощущать исходящую от русала влагу. Тот промолчал, на его лице в который раз отразилось непонимание. 

Энтузиазма в Годжо это не поубавило. Он осторожно — ещё раз — выставил руку ладонью вверх, демонстрируя растопыренные пять пальцев. Присмотревшись к ним, русал слегка нахмурился. 

Всё внутри Годжо слегка затрепетало, когда мальчик показал свою руку — только на ней практически никак не были выражены характерные линии. Кожа казалась идеально гладкой. 

— О. Круто. — Сатору поднёс свою ладошку ближе и очень осторожно прикоснулся пальцем к центру ладони. 

…О. Он думал, кожа русала на ощупь будет прям какой-нибудь… холодной. Он же должен глубоко под водой жить. Но температура его кожи была очень похожей на человеческую. Может, чуть-чуть прохладнее. 

Мальчик перехватил его руку, заинтересованно рассматривая линии на ладони. Провёл пальцем по каждой, будто проверяя текстуру. Поднёс близко-близко к своему лицу. 
Сатору мог себе это только придумать, но взгляд русала точно стал дружелюбнее. Ему плохо давалось различие эмоций других. Но здесь он просто почувствовал. 

Осторожно потянул руку на себя, и его запястье мгновенно отпустили. Сатору скинул с плеч рубашку с коротким рукавом, сложил её и оставил на песке. Забрался по щиколотку на мелководье, после чего присел, рассматривая хвост и торчащий из него гарпун. 

— Можно? — он не торопился прикасаться. Вытянутые руки застыли над переливающейся чешуей, и он уставился на русала в упор. 

Тот издал короткий «м» и замолчал. Сатору расценил это как одобрение — что-то ему подсказывало, что это было именно оно. 

Он осторожно распутал плотную жёлтую леску, даже скорее верёвку — линь — обмотавшуюся вокруг плавника. Аж высунул кончик языка от усердия, чтобы развязать узел, привязанный к концу гарпуна. 

Отшвырнул ставшую розоватой в некоторых местах верёвку в сторону. 

Что ж. 

Он видел, как это делают в аниме. Чтобы вытащить стрелу у птичек из крыла, её ломают пополам и вытаскивают. Но сломать стальной снаряд он бы не смог в жизни. Но он снял металлическую деталь со второго конца, чтобы тот стал гладким и его можно было легко достать со стороны острия. 

Сатору сел прямо на хвост, зажав его худыми коленками. Мальчик напрягся, и Годжо снова перешёл в режим ожидания, пока тот слегка успокоится. 

Кивнул на оставленную на песке рубашку. 

— Подай, а? — указывая поочередно сначала на неё, потом на своего собеседника, потом на себя. И сделав характерный жест, будто пальцы на чём-то сжимаются. 

Тот понял. С готовностью подцепил предмет одежды и, порассматривав его, периодически кидая на Сатору нерешительные взгляды, передал Годжо, стараясь по минимуму двигать хвостом. Сжал губы, чтобы не всхлипнуть. 

И Годжо не мог его винить. Наверное, если бы ему пронзило ногу, ему бы тоже было очень больно. По всей логике вещей, точнее, было бы. 

Он сложил рубашку так, чтобы сделать из неё плотную повязку, после чего с поразительной, ювелирной аккуратностью взялся за остриё гарпуна. Чуть потянул вверх — и хвост под ним дёрнулся. 

— Ну, — начал Сатору, хотя у самого чуть подрагивали пальцы, — крепись.

Достал ещё немного, поддел ногтями. Теперь можно было легко обхватить его пальцами с этой стороны. 

— Давай быстро, как пластырь, чтоб ты не мучился? 

Его не понимали — он видел это по лицу и этим покрасневшим, припухшим от тихого плача глазам. Сатору изобразил рукой резкое движение вверх. 

Вот теперь, кажется, русал его понял. Потому что резво замотал головой. 

— Что, хочешь медленно? Так будет больнее. 

Ему понадобилась вся изобретательность, чтобы объяснить это жестами. Русал, наконец, вздохнул и вцепился зубами в руку. Зажмурился. 

Сатору понял его без слов. 

Рывок. Русал замычал, его плечи затряслись, и хвост под задом Сатору задёргался. Вода быстро окрасилась в красный, и Сатору отбросил гарпун куда подальше — тот со звоном ударился о камень — чтобы поскорее обмотать рану своей рубашкой и затянуть, надеясь, что это остановит кровь. В аниме останавливалась!  

— Всё! Всё, смотри! — он с трудом завязал узел, после чего скатился с мальчика и плюхнулся рядом с ним на песок. — Ты молодец!

Тому понадобилось несколько минут, чтобы перестать подрагивать. Он, наконец, выпустил запястье изо рта, на котором остались следы острых зубов. Вытер тыльной стороной ладони скулы, стирая блестящие дорожки слёз. 

— Хочешь, я посижу с тобой, пока ты не будешь готов уплыть? 

С его новым знакомым — а после пережитого, наверное, даже приятелем — было скучновато просто молчать. Поэтому Сатору подобрался поближе к участку мокрого песка и нарисовал пальцем облачко. После чего покосился на русала. 

Х-х, а ведь я даже не знаю, как его зовут. 

Как раз когда он собирался нарисовать что-нибудь ещё, чтобы заинтересовать его и сподвигнуть поучаствовать в обмене рисунками, ветер донёс до него: 

— Сатору! 

— Сатору, где ты? 

Голос мамы. И отца. 

Русал, который только-только оттаял и потеплел, вновь напрягся, вжимаясь в камень и словно стараясь стать меньше. 

Сатору схватил его за плечи, слегка сжимая, и мальчик сфокусировался взглядом на его лице, вытаращив на него свои блестящие глаза. Зрачки расширились настолько, что глаза стали казаться чёрными. Маленькие чёрные дыры в обрамлении длинных изящных ресниц. 

— Это за мной, но я их сейчас прогоню. Тебя никто не увидит. 

После чего рванул обратно к камням и полез по ним, хватаясь за выступы и прилагая все усилия, чтобы не соскользнуть. 

— Я тут! — выкрикнул раньше, чем добрался до верха. 

— Что ты там делаешь? — сурово пробасил отец, когда Сатору, чуть не споткнувшись по пути и не угодив в одну из расщелин, показался на вершине пирса. 

Сэйра облегчённо прижала руки к груди, облокотившись о мужа. Главное, что с сыном всё в порядке. 

— Играю, — с самым серьёзным выражением лица. 

— Спускайся, или я поднимусь и спущу тебя сам. Там небезопасно. 

— Нет. Я хочу достроить замок, — ложь сорвалась с языка легко. Годжо просто хотел, чтобы они поскорее ушли. Он хотел вернуться к своему новому приятелю! 

— Ты можешь построить замок на этой стороне. 

— Нет! — Сатору мотнул головой. И добавил для убедительности: — Тут песок лучше. 

— Я поднимаюсь, — отец бережно отстранил матушку за плечи и ухватился за камень. 

— Если вы сюда поднимитесь, отец, я никогда больше с вами не заговорю. Никогда, — и было что-то совершенно необъяснимое в том, как на маленького Сатору, возвышающегося над ними на вершине этого каменного пирса, падал свет, придавая его чертам лёгкое сияние. 

И Сэйра, и Такамаса замерли, услышав вежливый язык из его рта, крайне избирательно подходившего к вопросам этикета. Внимательно посмотрели на сына. Обычно он так с ними не разговаривал. И они не требовали этого от него. 

— У тебя там точно всё хорошо? — Матушка всегда было более лёгкой и понимающей. Она улыбнулась ему, глядя снизу вверх.

— Всё супер. Я хочу побыть один. 

Маленький Годжо тем временем с трудом держался, чтобы не бросить взгляд назад. Не проверить, ждёт ли его русал. А очень, очень хотелось. В каждом всплеске волн, бившихся о пирс, ему казалось, что скрывается один единственный звук, означающий, что его приятель его не дождался. И уплыл, пока никто не смотрел. 

— Я сам вернусь, когда закончу, — продолжил Годжо, играя с отцом в гляделки и стараясь выиграть. 

В голове пульсировало от быстрого сердцебиения. Дышалось немного тяжело. Сатору чувствовал, как дрожат мышцы в ногах, но заставил себя стоять твёрдо. Им ни за что нельзя сюда подниматься. 

— Мы тогда разложимся неподалёку, — Сэйра пришла к компромиссу до того, как отец с сыном переглядели друг друга. Улыбнулась Сатору поддерживающе, мягко, как только она одна умела. — Но будь осторожен, прошу тебя. 

И потянула метающего взглядом молнии Такамаса назад, переплетя с ним пальцы. Это подействовало на него волшебным образом.

Когда Сатору вернулся в эту мини-бухту, он вздохнул с облегчением: на песке его ждал русал. И выведенный рядом с ним рисунок пальцем: улыбающаяся рожица с всклокоченными короткими волосами. 

— Это что, я? — Годжо давно не радовался таким абсолютно простым вещам, разрываясь от переполняющего его восторга.

Как выяснилось в течение следующего часа, его приятель хорошо умел рисовать рыбок. И, в принципе, морских существ. Насколько это возможно на песке пальцем. 

Сатору позже воспользовался слетевшей с губ ложью и хотел было предложить построить замок, но самых важных инструментов в жизни строителя песочных замков у него не оказалось: ни ведёрка, ни лопаточки. Он озадачился, приложив пальцы к подбородку, и его приятель заинтересованно наклонил голову. 

— М? М-м? — Сатору понятия не имел, что означает это мычание, но рассудил, что это какой-то русалочий язык. Правда, других звуков он от него не слышал вообще, и ему с трудом верилось, что существует язык, состоящий из одной только согласной. Если бы его родной японский состоял из одной ん — это было бы невыносимо. 

— Замок хочу построить, но инструментов нет, — объяснил Сатору, со вздохом принявшись лепить бесформенный кулич, чтобы показать наглядно, чего он добивался. Русал неуверенно переводил взгляд с него на холмик и обратно, а потом нагнулся и зачерпнул ладошкой только что омытый волной мокрый песок. 

Перевернул руку, вытянув вниз все пальцы и соединив их кончики — примерно как когда матушка Сатору изображала рукой змею, делая вид, что тычется ей ему в тарелку, и приговаривала «Вот так надо кушать, смотри», весело хихикая над ожидаемой и такой очаровательной реакцией: «Мам, я что, маленький, по-твоему?»

Из небольшой щели между пальцами потекла тонкая струя смешанного с водой песка. Она ложилась витиеватыми кольцами друг на друга, выстраиваясь вверх изящной башенкой. 

Сатору зачарованно приоткрыл рот, наблюдая за сосредоточенным русалом. Когда песок в руке кончился, тот зачерпнул ещё горсть, поднимая на Годжо вопросительный взгляд. Изогнул дугой тонкую черную бровь, будто спрашивая, почему тот ещё не присоединился. 

Солнышко припекало и припекало, делая Сатору всё более разморенным. В конце концов он устало откинулся на песок неподалеку от их замка, повернул голову на бок, скользя взглядом по лицу русала, устроившегося в такой же позе. Кончик хвоста и маленькие стопы омывали тихие волны, щекоча пятки Годжо пузырьками.

Белые песчинки украшали чёрные волосы мальчика подобно рассыпанным по ночному куполу звёздам. 

— Когда-нибудь ты же со мной заговоришь, да? 

Фиолетовые глаза заблестели эмоцией, которую Годжо в жизни не смог бы распознать. Но она не была негативной, иначе мальчик бы не изогнул губы в скромную, плавную улыбку, верно?

— Я приму это за «да», — Годжо засиял, прохихикав. — Смотри, ты пообещал, — он без опаски протянул руку, хватая мальчика за запястье, и скрепил обещание на мизинчиках. 

Русал непонимающе, но весьма заинтересованно оглядел этот жест, но в итоге аккуратно расплел пальцы, вместо этого снова поворачивая ладонь Сатору к себе и рассматривая линии на коже, проводя по ним пальцами. Словно стараясь разгладить. Сделать ладонь более похожей на собственную. Сатору был не против. Был не против и тогда, когда мальчик подвинулся ближе, внимательным взглядом изучая его лицо, шею и торс. Но обнаруженных различий оказалось немного: розоватые шрамы жабр на шее русала и человеческие уши Сатору, от прикосновения к которым ему было слегка щекотно, но он стойко держался, чтобы не отстраниться от чужой руки, изучающей каждый изгиб.

А солнце продолжало давить на Сатору своими лучами, расплавляя его под собой, как любимое шоколадное мороженое. 

Сам не заметив, как так вышло, Годжо задремал. Растаял под солнцем и осторожными прикосновениями. Просто ресницы затрепетали, веки потяжелели и опустились. 

Я всего на секундочку прикрою... Может, на пять...

Шум волн пел ему ласковую колыбельную, и тихо-тихо над ним лилось очень мелодичное, убаюкивающее, протяжное «м-м-м», то повышавшееся, то понижавшееся. Как чья-то песня, совершенно не имеющая слов, пропитанная лишь мягким, обволакивающим теплом, совсем не похожим на солнечный жар.

Годжо проснулся на руках отца, несущего его через безлюдный пляж обратно в сторону шума. 

Голова гудела. Очень душно. Жарко, влажно. Тошнило. Горло, казалось, было охвачено огнём, и даже попытка сглотнуть отозвалась крайне неприятным, сухим сжатием. Он сонно разлепил веки, взгляд слезился, выхватывая лишь общие очертания лица Такамасы и заливающееся закатом небо. Язык повернулся во рту, с губ слетел тихий зов, но вышло настолько сипло и слабо, что Сатору не сразу понял, что это его голос. 

— Спи. У тебя сильный жар. — Такамаса перехватил сына поудобнее, чтобы накрыть широкой ладонью лоб и чувствительные глаза с полопавшимися в них капиллярами. 

И Сатору покорно подчинился.

Ему снился мальчик с глазами цвета наползающей на небо ночи. Соединенные в обещании и нерушимой клятве пальцы. И тихий, баюкающий его голос, доносящийся будто бы от моря, но словно совсем-совсем рядом.

Chapter Text

Годжо отряхнул руки после закрутки шкота на лебёдку. Прошлёпал босиком к носу Конкордии и уселся на краю, свесив ноги. Щёлкнул крышкой газировки, сделал пару глотков. По металлическим стенкам банки стекали капли конденсата. Годжо вытер ладонь об шорты и откинулся на руки, уставившись вдаль. 

По ребристой воде бежала дорожка золотого света, заходящее солнце растапливало под собой облака, клонясь к горизонту. Море темнело, пока по небу разводами акварели растекался тёплый оранжевый. Где-то там, в этом темнеющем бескрайнем просторе, был Сугуру. С определением времени в море были некоторые проблемы, так что Годжо приготовился ждать. 

Сугуру. Сегодня моя очередь. 

И усмехнулся себе под нос, болтая ногами. Пятки легонько ударялись о борт, пока Конкордию покачивало на волнах. 

Чем ближе солнце подбиралось к горизонту, тем прохладнее становилось, но Годжо пока не хотел отрываться от тетради с расчётами, которые вёл со скуки. 

...Видимое расстояние до галактики позволяет учесть запаздывание, вызванное конечной скоростью распространения гравитации... надо бы сходить толстовку взять что-ли… что даёт возможность рассчитать гравитационный потенциал по формуле… 

Когда он уже был готов спуститься в каюту и достать что-нибудь потеплее, послышался плеск. Сатору моментально поднял взгляд на море, забегав им по волнам. В сторону Конкордии, выпрыгивая из воды, неслись два дельфина. 

Годжо скривил губы, перегнувшись к ним через борт, когда те подплыли ближе, глядя на него волчатами из воды: 

— Опять вы, поганки мелкие, — хотя, конечно, они были совсем не мелкие. Каждая размером больше тигра и весит килограмм по триста. Это было больше двух лет назад, но ребра отозвались фантомной болью. 

Сугуру объяснял, что дельфины не понимают его речь, но Годжо делал всё для того, чтоб они уловили настроение его слов. Одна из них выдала какую-то пару щелчков в его сторону. Что бы они там ни значили, Годжо всё равно ответил: 

— От такой же слышу. 

— Тебе не надоело с ними ругаться? — насмешливо протянул тот, кого Годжо дожидался последние полтора часа. 

— Не, — Годжо нашёл взглядом всплывшего чуть поодаль Сугуру и демонстративно махнул в сторону дельфинов ногой, — чё пырите, э? Гребите уже отсюда. 

Сугуру рассмеялся, зачёсывая волосы назад. Они могли видеться с Сатору только на каникулах, когда тот брал билет на ближайший рейс Токио — Наха. 

(Сугуру не знал, что Годжо даже не заглядывал в семейный дом, а сразу из аэропорта мчался в порт, чтобы поскорее отправиться в море, бросая ручную кладь в каюту и сразу хватаясь за руль. Потому что знал: Сугуру ждёт его на их месте с самого утра. Поскольку у русала не было возможности хранить у себя какие-либо часы или календарь, Сугуру отсчитывал дни до следующей встречи с Годжо, периодически переживая, что мог сбиться в подсчете или потеряться в днях.)

И пусть с такой периодичностью встреч его японский всё ещё оставлял желать лучшего, его было достаточно, чтобы понимать, насколько грубовато выражался Годжо. И пусть у него на то были все основания, Сугуру бы предпочел, чтобы он с Мими и Нана всё же поладил. 

(Сатору сказал, что после выпуска хочет переехать на Окинаву.)

Пара свистов — каждый короче секунды — и дельфины скрылись в воде. 

— Ты готов? 

— Я передумал, — Годжо беззастенчиво улыбнулся, сверкая белыми ровными зубами. 

— Передумал? — Сугуру нахмурился, немного наклонив голову, и Годжо моментально продолжил: 

— Ага! Давай на рассвете отправимся. 

Сугуру поджал губы, но сохранил в целом нейтральное выражение лица, и Годжо собственными глазами видел, как уши с мембранами слегка опустились. 

— Сейчас я предлагаю тебе подняться сюда, — он показательно похлопал рукой по месту рядом с собой. — Есть кое-что, что я хочу показать тебе тут, в смысле на поверхности, но придётся подождать. 

Губы Сугуру в удивлении округлились, брови приподнялись, но он быстро с собой справился, подплыл немного ближе. 

— Что именно? 

— А вот это сапурайдзу, — пальцы барабанили по тянущемуся вдоль носа поручню, отбивая быстрый, сбивчивый ритм. Заметив промелькнувшее в глазах непонимание, Годжо среагировал практически мгновенно: — То есть, я сейчас тебе не скажу, чтобы потом, когда ты узнаешь, тебе было приятно. Согласен? 

Вместо ответа Сугуру скрылся под водой. Только хвост чёрной змеёй успел мелькнуть на поверхности. 

Годжо невольно задержал дыхание в ожидании. 

Сугуру выпрыгнул из воды подобно стреле, схватился за поручни сильными руками — под кожей вздулись бицепсы — и подтянулся. Неслышно ругнувшись себе под нос, Годжо помог ему забраться на борт, ладони сами соскользнули по мокрой гладкой коже с рёбер на живот. 

Пальцы как током ударило, и Годжо тотчас отдёрнул их. Это просто случайность.

С влажным «шлёп» на нос яхты плюхнулся длинный чёрный хвост. С волос Сугуру текла вода. Он откинулся спиной назад, изящно прогнувшись в пояснице, чтобы отжать их. 

— Да мог не переживать, — наконец кашлянул Годжо. 

— Здесь и так скользко, — признался Сугуру, чувствуя, что по небольшому наклону съезжает в сторону Годжо. 

— А мы не останемся прям здесь, — Сатору легко поднялся на ноги, подобрав тетрадку.

Ну, она немножко намокла, но ему было фиолетово. Как намокла, так и высохнет. 

— Подожди минутку. 

Он буквально добежал до каюты и швырнул тетрадку прямо на небольшой стол. Выудил из шкафчика полотенце и подцепил толстовку. Осмотрел на обратном пути два мягких сидения, похожих на диванчики, на которых обычно располагался с друзьями. Вроде всё чисто. 

И направился обратно к носу. 

— Вот, — отдал полотенце. Сугуру промокнул волосы, руки и торс, бегло прошёлся по той части хвоста, до которой мог дотянуться. Вопросительно взглянул на Годжо. — Тут бросить можешь. 

— Что дальше? — мягкий изгиб улыбки излучал теплоту, но глаза смотрели с лёгким лукавством. — Капитан. 

Годжо моргнул. И ещё раз. Провёл ещё несколько секунд, за время которых Сугуру успел добродушно хихикнуть, в молчании. Закатное солнце подсвечивало его кожу мягким оранжевым светом, из-за чего казалось, будто он сделан из чистого золота.

— Иди ко мне, — Сатору присел на корточки. Не самое точное выражение, но он не помнил, учил ли Сугуру глаголы вроде «цепляться». 

— Зачем? 

— Матросы не задают вопросов.

— Я спрыгну обратно, — предупредил Сугуру, но недостаточно серьёзно, чтобы угроза ощущалась реальной. 

Годжо фыркнул: 

— Я хочу отнести тебя. 

— Я могу… — уголки губ Сугуру дёрнулись, скругляясь слегка вниз, как всегда бывало, когда он не знал, как сказать то, что хотел, — сам. 

— Если ты собрался ползти, — Сатору изобразил характерное движение руками, ненавязчиво подсказывая новое слово, — это потом будет сниться мне в плохих снах.

Сугуру усмехнулся. 

— Может, я этого и хочу, — он протянул руки, и Годжо приготовился к тому, что сейчас его обнимут за шею, но Сугуру только взял его прохладными пальцами за подбородок, поворачивая голову в сторону своего хвоста, и вот теперь посерьёзнел: — ты знаешь, что я тяжелый? 

— Не знал, что в море настолько до отвала кормят, что русалки начинают переживать, насколько они тяжелые.

— Сатору, — смешок. 

— Да понял я, понял. Сам так сам, — пробурчал он. Впрочем, если вернуться к здравомыслию, то, учитывая размеры Сугуру, он должен был весить хоть и поменьше, чем Мими и Нана, но всё ещё прилично. Годжо сильный, но столько не поднимет, это правда. 

Значит ли это, что стоит бросить бейсбол и записаться в зал на силовые тренировки?..

Не сразу, но Сугуру подполз к нужному месту, и Годжо только помог ему спуститься на один из диванчиков с мягкими подушками. 

У Сугуру забавно вытянулось лицо. 

— О. Оно такое… — он слегка нахмурился, вспоминая слово. И когда вспомнил разговор, в котором узнал его, взгляд стал очень пронзительным на вкус Сатору. 

Мягкое.
Пальцы Годжо снова обожгло. 

— Тебе удобно? 

Сугуру откинулся на подложенную под голову подушку и задумчиво промычал, прикрыв глаза. 

Жёлтый фонарь и золотые лучи бросали на его лицо угловатые тени. Сугуру перевернулся на бок, чтобы по-другому расположить хвост — опустил кончик на пол. Подпёр голову рукой и только тогда кивнул. 

Годжо медленным взглядом прошёлся по всей длине тела: от чёрных волос вдоль по гладкому торсу, задержавшись на ожерелье с ракушками — раньше не видел, чтоб он их носил, для чего они? — по блестящей чешуе на хвосте, и так до самого хвостового плавника. 

Капец, какой же он всё-таки длинный. 

Внезапно его осенило, что он никогда раньше не спрашивал об этом.

— У тебя остался шрам? След? — кажется, они не учили с Сугуру эти слова. Пришлось показать пальцами. — Кружок на хвосте от... 

Сугуру замер. Сатору видел, как напряглись и расслабились мышцы на животе. Пришлось посжимать руки в кулаки быстрым движением, чтобы отогнать покалывающее ощущение из ладоней. Это была случайность. 

— Можешь посмотреть сам, — в голос проскользнула нотка стали, но направлена она была, безусловно, не на Годжо. 

Сатору опустился к кончику хвоста, расположил его у себя на коленях так, чтобы удобно было рассматривать и хорошо падал свет. 

Остался. 

Шрам выделялся на гладкой поверхности небольшой вмятиной. Спереди и сзади, где гарпун прошёл насквозь. Годжо погладил его большим пальцем. Он мог только строить предположения, как это произошло. Это, должно быть, последствия неожиданной встречи с рыбаком. Не случайность. 

Годжо мог представить жадные руки, которые бы тянулись схватить того волшебного мальчика за волосы и шею, нанести удар в живот, как в самое мягкое место. 

(Как Сатору выяснил когда-то, на языке русалок это то же, что и уязвимое. Место, которого не касаются и запрещают касаться.)

Мог представить алчные руки, которые бы сделали что-то определённо ужасное: ведомые легендой о мясе нингё, отправили бы его на кухню, чтобы заполучить долголетие самим или продать его тем, кто захотел бы его приобрести. Или же, охваченные жаждой наживы, посадили бы его в аквариум и выставили на всеобщее обозрение, сделав из него тему для шоу. Гвоздь программы известного океанариума на Окинаве. 

Вряд ли раненый Сугуру смог бы уплыть от взрослого опытного рыбака, если бы не убил его. Вряд ли он мог себе позволить оставить этого человека в живых. Тот сон всегда виделся Годжо очень туманным, потому что всю жизнь он убеждал себя в том, что это привиделось ему в бреду от солнечного удара. 

Оглядываясь назад, видя эту неизгладимую вмятину на хвосте, Сатору понимал, что им очень повезло, что в тех антисанитарных условиях рана не загноилась. Не началось разложение. Если бы Сугуру потерял хвост, он бы просто не выжил. 

Если бы хоть что-то где-то сложилось по-другому, Годжо мог бы быть одним из тех, кто пришел посмотреть на первую в мире пойманную русалку за толстым стеклом. Если бы хоть что-то где-то сложилось по-другому, Сугуру мог умереть на том берегу, так и не вытащив из хвоста гарпун. 

Годжо молча накрыл шрам ладонью. Он был не из тех, кто мыслит в сослагательном наклонении. Не видел в этом смысла. Но сейчас не мог не испытывать облегчение, что всё вышло совсем по-другому. 

Сугуру внимательно наблюдал за ним из-под полуопущенных ресниц, задумавшись. Накручивая прядь волос на палец. Как загипнотизированный следил за аккуратными движениями рук по блестящей чешуе. Где бы они ни коснулись, они не причиняли вреда. Его ладонь непроизвольно опустилась на живот. Мягко. Уязвимо. И поднялась обратно, расслабленно вытягиваясь вдоль бока.

Едва слышно поскрипывала на волнах яхта, баюкая их мысли.

— Тебе можно...

— Ты хочешь есть? — Годжо вскинул голову как раз в тот момент, когда Сугуру начал говорить. Они тупо уставились друг на друга. Сугуру слегка ударил его кончиком хвоста, не давая опомниться. 

— У тебя что, есть сырая рыба? 

— Я подготовился. 

— Ты знал, что я соглашусь?

— Я думал заманить тебя сюда, если бы ты отказался. 

Плечи Сугуру затряслись, и по тихой палубе разлился звоном его смех. Предназначенный для слуха одного Годжо Сатору. 

Годжо вернулся вместе с небольшим переносным холодильником, заполненным различной рыбой. Он сегодня практически ограбил продавца на рынке, которого ему посоветовал семейный шеф. Пришёл к нему с портативным холодильником и скупил всё, что было утром пойманным, а если ещё немного дышало — вообще супер. 

У Сугуру от разнообразия засияли глаза. Всё аккуратно порезанное и разложенное по контейнерам. 

(Годжо потратил на это всё время до отплытия.)

— Не сверкай так глазищами, там и мне есть, — фыркнул Годжо. Помолчал пару мгновений, а после, доставая один из контейнеров и осматривая его, самым беспечным тоном из возможных спросил: — Тогда… Ты хотел попросить меня о чем-то? Тебе что-то нужно?

Сугуру посмотрел на него. Прямо в глаза. На них бликами играл свет фонаря, падали тени от длинных ресниц на скулы. 

Для Годжо как замедлился ход времени. 

Но момент был упущен, когда Сугуру отвёл взгляд. Улыбнулся ему уголками рта, как бы желая убедить, что всё хорошо.

— Нет, ничего не нужно.

(У него уже было всё, чего он мог желать.)

* * *

Сатору погасил фонарь, и они остались в полной темноте. Почти в полной.

— Время для того самого сюрприза? — было слышно, что Сугуру улыбался. И какой довольный у него голос, что он сразу применил недавно выученное слово. Только он понизил его практически до шёпота, словно не желал нарушать атмосферу.

— Ага, — Годжо улёгся на пол рядом с диванчиком, на котором лежал Сугуру, на захваченный из дома футон. Подтянул повыше толстый плед и заложил руки за голову.

Тихо скрипнуло дерево, когда Сугуру свесил к нему голову. Глаза Сатору на самом деле очень быстро привыкали ко мраку. Он безошибочно определил очертания головы Сугуру на фоне усыпанного звёздами неба. 

— Теперь капитан расскажет мне, что это за сюрприз? 

Годжо стало очень тепло и тесно в собственной коже.

— Ты говорил, что редко поднимаешься на поверхность, — не то чтобы это зависело целиком от нежелания Сугуру: по ночам рыболовы и охотники имели больше шансов на хороший улов. — Но сегодня — особенная ночь, так что я хотел показать тебе кое-что. 

И на Конкордии безопасно.

— О? Что в ней особенного?

— Я не смогу объяснить это так, чтобы ты понял, очень много сложных слов. Даже для обычного японца, поверь мне. Лучше дождись, чтобы увидеть сам. 

Сугуру хмыкнул. Годжо не понял, положительный это был хмык или не очень. 

— Мне всё равно хочется послушать. 

Оставалось только пожать плечами. Отказать Сугуру у него не хватало сил.

— В июне можно наблюдать метеорный поток боотидов. В это время Земля проходит сквозь орбиту короткопериодической кометы Понса-Виннеке, — Годжо мысленнно лениво отмечал каждое узнаваемое созвездие, выцепляя его из россыпей огоньков на тёмном небесном куполе. 

Взгляд Сугуру блуждал какое-то время по ночному полотну, а потом застыл на профиле Сатору, продолжавшего трещать. 

— Короче, обычно ZHR боотидов, то есть их зенитное часовое число, не превышает один-два, но в этом году есть надежда на то, что случится всплеск, как был в 2004-ом, поскольку произойдёт сближение Земли с резонансным облаком частиц, вызвавшим активность в тот раз. Но это всё ерунда. 

Он остановился, набирая побольше воздуха в грудь, дав себе небольшую передышку на отдышаться. 

— В общем, ничё страшного, если их будет не оч много, потому что главная особенность сегодняшней ночи — это комета Макнота, она же C/2009 R1, которая покинет Солнечную Систему навсегда. У неё такая... — он пальцем нарисовал в воздухе дугу, — зелёная кома и тонкий ионный хвост. Это делает её похожей на яблоко на палочке, один из моих любимых десертов на всяких фестивалях, кстати, а я такое в жизни не хочу пропустить. 

То, как Годжо посмотрел на него, ожидая реакции, всё же вызвало у Сугуру позабавленный смешок. Ночью было прохладно, но отчего-то Сугуру не чувствовал ни капли холода. 

— Ну как, понял что-нибудь? 

— Ни слова, кроме последнего предложения, что-то там про яблоко, — на выдохе, — но я понял всё, что мне нужно.

— Чё? Это как?

— Не забивай себе голову, капитан. 

— Мне всё равно хочется узнать, — Годжо вернул ему его же слова в слегка видоизменённом виде.

Но не сработало.

— Мало ли, чего тебе хочется, — беззлобно съехидничал Сугуру, и Сатору подумал о том, что эта рыбина (млекопитающее, да-да, но Сатору так и не придумал импактного выражения с этим словом) совсем обнаглела. 

Звёздный свет гулял по белой коже его лица, выхватывая в темноте улыбку и хитрый взгляд. 

— Слышь, ну это ваще нечестно, Сугуру, — Годжо аж сел, оказавшись с ним чуть ли не нос к носу. Русал сделал вид, что застегивает рот на замок. — Да ну, рэйгай сделай! 

— Рэй-гай? 

— Э… это типа… — внутри скреблось нетерпение, но Годжо активно заработал мозгами, пытаясь подобрать определение так, чтобы не использовать больше непонятных слов. Дерьмо. Сугуру мог бы в любой момент спросить его о чём угодно, и Годжо бы сразу же загрузился с ответом, чем бы ни занимался и что бы ни делал в это время. — Так называют вещь, явление или событие, когда они вне какого-то правила. Скажем, каждый день ты ешь только рыбу, но сегодня сделаешь исключение и съешь яблоко. 

— Ис-клю-че-ни-е, — повторил Сугуру, пробуя слово на вкус, запоминая. — Правильно будет «исключение вне правила» и «как исключение»? 

— Не-не. Исключение из правила. И правильнее: в качестве исключения или в виде исключения. 

Сугуру хмыкнул, раскладывая новые знания в голове по полочкам, и Сатору сжал зубы, чтобы не торопить его, хотя ответ на собственный вопрос ему хотелось получить больше, чем увидеть комету Макнота. 

На тонких губах расцвела полная нежности улыбка. 

— Тогда я уже сделал для тебя сегодня исключение. 

— Чё? Когда это? — прозвучавший дерзко на первом вопросе, голос Сатору внезапно стал тихим настолько, что удивительно, как он не утонул в баюкающем плеске воды. 

Годжо Сатору идеален во всём — до столь простого ответа он сможет дойти сам. Хотя, на самом деле, Сатору сам по себе — сплошное исключение. 

(Но сегодня — особенное.) 

Так было с самого начала, с того самого момента, как мальчик с белыми волосами подобрался к Сугуру близко-близко, доверчиво и открыто, что-то болтая на своём каком-то языке. И руками, убившими часом ранее человека, Сугуру прикасался к чужой маленькой ладони без единой мысли причинить вред. 

Сугуру хорошо видел в темноте. Полные звёзд глаза Годжо смотрели на него неотрывно. 

Небо с морем были им свидетелями, когда Сатору протянул к нему пальцы, чтобы проверить свою догадку. И не встретил ни капли сопротивления.

Chapter Text

Домом Стаса, который в действительности нельзя было назвать домом (разве что, может, очень давно, настолько давно, что с момента, как он сделал шаг за порог, началась затяжная зима, и путь назад безвозвратно замело), была квартира на Тверской.

С высокими потолками и большими окнами, которые всегда наполовину закрывались тяжёлыми шторами, такими тёмными, что совсем не пропускали солнечный свет. Голыми обоями без узоров, стенами без детских снимков в фоторамках. С гладкими дверными коробками без единого следа карандаша или мела, отмечавшего рост ребёнка. На поблескивающей от лака деревянной подставке стояла ваза с засушенными цветами, с которых домработница могла только любовно сдувать пыль, но никак не выбрасывать.

У Стаса всегда была отдельная комната. С кроватью слишком большой для него одного, с тёмно-синим постельным бельем, в котором он тонул, как в море. Одеяло сминалось, напоминая собой волны, не хватало только белой пены и какого-то шума, чтобы это море из ткани оказалось живым. Окна стояли хорошие, маленький Стас был полностью отрезан от звуков внешнего мира, если держал их закрытыми. В абсолютной тишине только звенело в ушах, будто дрожала напряжённо натянутая струна.

На потолок кто-то заботливо повесил несколько светящихся в темноте звёзд.

Стасу иногда вспоминалось, что даже будто бы это было его рук дело. Там, очень давно, была металлическая стремянка, на которую он без малейшего опасения забрался, босые ступни немного холодил металл, а к пальцам прилипали звёзды, когда он отделял наклейки от листа.

Голоса, советовавшие расположить звезду поменьше рядом со звездой побольше, не так близко, чуть-чуть подальше, и смелее, не упадёшь, да, вот так, молодец, были слишком далёкими и неразборчивыми, как если бы тёмно-синее одеяло вдруг стало настоящим океаном, раскинувшим свои волны под наполняющимся звёздами небом, и заглушило все остальные звуки.

Кто-то украл эти голоса. Кажется, ему было около шести, когда он перестал их слышать.

(Кто же украл их?)

(Кто-то ведь должен был украсть их, потому что вещи не пропадают сами по себе, всегда есть какая-то причина.)

(Даже когда пропадают люди, у этого есть причина — в этом виноваты твари. Твари, которых Стас видит с момента, как явился на свет. Это непреложный закон мира, в котором он родился.)

Кажется, ему было около шести, когда отец посмотрел ему в глаза последний раз и больше никогда этого не делал, сколько бы маленький Стас ни хмурился, пытаясь заглянуть тому в лицо.

Серые глаза отца пустые и блёклые, как у выброшенной на берег рыбы, как у кого-то пока живого, но уже себя похоронившего.

Наверное, поэтому он всегда носил чёрное.

Наверное, поэтому ему были не доступны драгоценные цвета, передававшиеся в их фамильной технике с давних времён.

Первый цвет, что Стас получил, был «Синий», почти по цвету его глаз.

Больших всевидящих глаз, взгляда которых отец избегал так, как лёд избегает огня. Отец, обращавшийся к нему только по крайней необходимости, даже не спрашивавший, как у него дела на занятиях и нравятся ли ему учителя, чей голос был тихим и шелестящим (кто украл твой голос? это ведь ты направлял мои руки, разве это был не ты?), всё равно что поскрипывание гравия под колёсами автомобиля (автомобиля с кожаным салоном, где ремень всегда неудобно лежал на плече, а воздух царапали звуки радио, которое неизменно слушал водитель и человек в костюме на соседнем сидении), а волосы белыми, как у самого Стаса.

Он тоже родился зимой. Наверное, поэтому так напоминал собой айсберг или гору с заснеженной верхушкой.

Интересно, вырастет ли Стас похожим на него? Будет ли у него однажды такой взгляд?

Найдётся ли кто-то, способный украсть его голос?

Стас встретил человека в костюме, когда тот впервые пришёл к ним домой. Штанины брюк, как подобает, лежали на вычищенных туфлях, чёрных и лакированных. Они не знали пыли и грязи асфальта. У него были большие руки с толстыми пальцами, до этого обхватывавшими ручку портфеля, а в какой-то момент протянувшимися к лицу Стаса.

Любой ребёнок от резкого движения отшатнулся бы, испугался, но Стас даже не вздрогнул — знакомая и податливая ему бесконечность остановила руку до того, как человек смог его коснуться.

Детское серьёзное лицо смотрело на человека сквозь растопыренные пальцы руки, глаза сверкали по-неземному, сияли многообещающе, и даже показалось, что спрятанный под рубашкой крестик нагрелся, готовясь прожечь ткань или кожу. Воистину, должно быть, это самое дьявольское из всех шаманских отродий.

— И правда не могу прикоснуться, — человек выпрямился, разглядывая Стаса перед собой взглядом, каким ни один взрослый не должен смотреть на ребёнка. — Это ведь не всё, на что он способен? — вопрос был адресован вовсе не мальчику, а стоявшему за ним мужчине.

Мужчине, даже сейчас не смотревшему ни на своего сына, ни на гостя в их доме — не нежданного, а закономерно ожидаемого, но оттого не ставшего приятным. Люди в таких дорогих костюмах никогда не были приятными гостями в этом доме.

— Его техника крайне сложна в освоении, — наконец ответил он, и его голоса было бы совсем не слышно, будь открыто в квартире хоть одно окно. — Нельзя предсказать, чему он обучится, а чему нет.

Человек в костюме сощурился подозрительно, его светлые карие глаза походили на змеиные, они изучали малейшее изменение в выражении лица напротив, считали, сколько раз белые ресницы опустились вниз и вверх, смотрели насквозь, сильно сжаты ли челюсти. Негромко тикала секундная стрелка антикварных часов, а мужчина так и не поднял на гостя взгляда, беспристрастная маска срослась с кожей лица.

Этот мужчина не стал бы лгать, он лучше других осведомлён, что бывает с теми, кто пытается солгать.

Неслышно хмыкнув, человек в костюме опустился на корточки и улыбнулся, обращаясь к Стасу:

— Твой папа, кажется, не очень высокого о тебе мнения. Мой тоже такой был, — шмыгнул носом, почесав его указательным пальцем, — но зря он в меня не верил, я вот вырос и стал ого-го. Что думаешь, пацан, сможешь доказать своему папе, что в тебе не нужно сомневаться?

(Смелее, не упадёшь, да, вот так, молодец…)

— Научишься своей технике?

Стас подумал о том, что во что бы то ни стало не допустит, чтобы его голос украли, а потому ответил чётко и уверенно:

— Я стану самым сильным.

Взгляд серых мёртвых глаз раскалённым клеймом лёг Стасу на затылок. Но обернуться на отца он не успел.

— Вот это настрой! Уважаю, настоящим мужчиной растёшь, — похвалил человек и протянул Стасу кулак, чтобы стукнуться в панибратском жесте, но, не вызвав на лице ребёнка даже намёка на улыбку, небрежно махнул рукой, будто и не собирался ничего делать. — Я таки не сомневался, что ты будешь молодцом, так что принёс тебе подарок. В детстве обожал такие, да и до сих пор люблю.

Человек достал из своего портфеля леденец в виде петушка на палочке — такой золотистый, медовый по цвету — и Стас почувствовал этот вкус карамели до того, как сладость легла ему на язык.

— Иди поиграй к себе, — предложил человек, посмеиваясь, голос его тянулся так же, как расплавленный сахар. — Тимур, я же могу по имени? Тимур, давайте присядем где-нибудь.

Леденец оказался совсем не такой, как Стас представлял.

Приторный.

У человека в костюме было неприятное лицо, но приторная улыбка. Стас научился выбрасывать леденцы, которые ему приносили. Замечал ли это человек в костюме или нет, наверное, было не особо важно. Ничего не менялось.

Ремень в автомобиле с кожаным салоном с тех пор часто натирал Стасу плечо. Гравий шуршал и поскрипывал под колёсами, звуки радио царапали воздух, пока за окном мелькали деревья, в чьих кронах рассеивался едва пробивавшийся сквозь серые тучи свет, так и не достигая земли. По узкой встречной полосе почти не встречалось машин, настолько далеко от города располагалась территория военного училища, под которое маскировался филиал организации шаманов. Функции училища там, впрочем, выполнялись — молодые шаманы тренировались на выделенных для них стадионах, а в специальном административном здании выделили несколько кабинетов под учёбу.

Маленький мальчик со снежной макушкой и глазами ледяными до прозрачности — всем было известно, кто он — приезжал вместе с мужчиной в костюме и шагал по потрескавшемуся асфальту мимо служебных зданий с пыльными окнами, через которые никак нельзя было подглядеть за тем, что происходило внутри (зато через которые хорошо просматривалась дорога, но Стас и без того знал, что у них есть зрители).

Глаза были повсюду, их было больше, чем Стас смог бы сосчитать. Больше чем звёзд на небе. Он мог и ошибаться — в ночных небесах Москвы и Питера сине-серой дымкой собирался свет города, и Стас не знал ни какие звёзды сопровождали его в юности, ни сколько их было.

Когда Стас подрос, человек в костюме по каким-то причинам стал обращаться к нему по полному имени.

Станислав.

Возможно, рассчитывал, что так продемонстрирует, какого серьёзного молодого человека перед собой видит. Или же всерьёз думал, что ему это нравится. Человек в костюме иногда важно говорил, что он ему как сын, но ни разу больше не пытался стукнуться кулаками.

Стас всё больше ощущал себя породистым кобелем, которого привозили на выставку. Сейчас осмотрят челюсть, приподнимут губы, чтобы полюбоваться ровным рядом острых клыков, прощупают семенники, лапы и бока, оставляя невидимые липкие следы грязных рук, маслянистые отпечатки жадных взглядов. Ни огрызнуться, ни оскалиться, ни укусить. После осмотра надо показать, как хорошо он двигается — хэндлер держит поводок, но собака бежит рядом свободно, со средней скоростью, будто его и нет.

(Стас почти забыл, как звучит его имя, когда отец произносит его. И забыл совсем, как звучит в его исполнении лишённое помпезности «Стас». Поэтому когда отец, вернувшийся с миссии посреди ночи, тихо обратился к нему, устроившему полночный налёт на залежи сладкого — ему жизненно важно было найти хотя бы одну «Маску» — Стас решил, что ему послышалось. Всего лишь сквозняк — Стас открыл в комнате окно, разбавляя пыль воздуха холодом беззвёздной зимней ночи. Но взгляд серых мёртвых глаз раскалённым клеймом жёг ему плечо — больше никогда лицо или глаза — и от него было не защититься техникой. 

— Что тебе нужно? — собственный голос показался чужим. Он начал ломаться у Стаса совсем недавно. Там, где он был уверен, что оставил пакет «Масок», пальцы нащупали пустоту. 

— Как сегодня прошла поездка? 

Стас в неверии взглянул на отца. Подменил его кто-то? Это клонирующая техника? Но нет, перед ним стоял отец. Ему даже не нужны были его глаза, чтобы это понять. 

— Очень хвалили, если тебя это волнует, — так, чтобы нельзя было понять, говорит ли он честно, или из сарказма возможно выжать ядовитый концентрат.

— Тебе действительно нравится?

— Тебя действительно это ебёт?

Отец закрыл глаза насовсем. Слегка дёрнулась скула, будто в скопление нервов укололи иголкой. Наверное, он и рад был бы, окажись она отравленной, чтобы заснуть беспробудным сном.

Стас привык думать, что молчание — это тоже ответ. И оказался прав. Во рту стало горько, отвратительнее на вкус были только золотые леденцы петушков на палочках. Он и не рассчитывал на что-то другое. 

— Я купил тебе кое-что. — Тимур прошёл на кухню. Свет от включённой вытяжки грязными жёлтыми пятнами лёг на белые волосы, такие же, как у Стаса. Это было так неожиданно услышать от кого-то вроде него, что Стас округлил глаза в детском удивлении. 

— Подарок? Мне?

— Ты рад? — если папа купил ему подарок, почему он до сих пор не смотрит на него? Неужели его глаза действительно самая худшая его часть? Будет ли легче, если Стас спрячет их навсегда?

Тимур поставил чёрный целлофановый пакет на стол. По виду не понять, что там. Ручки плотно завязаны двойным узлом, но Стас недоверчиво косился то на него, то на папу, не понимая, с чем связано такое внимание, и не зная, как к нему относиться.

— Наверное, — после небольшой паузы ответил мальчик. В конце концов, неизвестно, что в пакете. Радость, даже осторожная, была непозволительной роскошью в этом доме с голыми стенами, наглухо закрытыми окнами и букетами засушенных цветов, которые больше некому было менять.

Уши были везде. Глаза были повсюду. 

— Ты ведь смотрел «Гарри Поттер и Философский камень»?

В этом мире отцы не знают, чем живут их дети. Что смотрят и что любят. Может, только Стасу так повезло. Как утопленнику.

— Чё? — словно что-то укололо где-то в районе затылка, от этого места стало расходиться покалывающее онемение. Ощущение, охватившее Стаса, было очень странным, похожим на настороженность.  

— Смотрел или нет?

— Тётя Нина приносила кассету. Я больше удивлён, что ты его смотрел.

— Шёл по телевизору в парикмахерской, — сухо пояснил Тимур. — Ты помнишь, что было с… тем мальчиком, кажется, Дадли? 

— Он обзавёлся поросячьим хвостиком. К чему ты? 

Стас нахмурился. Первые эмоции — непонятные, но совсем сырые, болезненные, которые он не мог расшифровать — поутихли, и теперь он сосредоточенно вслушивался. Он очень, очень давно не слышал от него такого количества слов. Должно ли это было что-то значить?

— До этого. Когда ему дарили подарки. Что он делал? 

Какого ответа он от него ждёт? Есть какой-то сценарий? Стас не был настолько глуп, чтобы надеяться, что он действительно хочет с ним поговорить. Наверное. 

Может, он и правда был глупцом. Только глупцы будут после прокручивать этот диалог в голове раз за разом, не так ли?

— Вёл себя как скотина? 

— Это закономерное поведение. Родители баловали его, с каждым годом даря всё больше и больше подарков. Неудивительно, что он стал этого от них ожидать.

Стас перевёл взгляд в сторону, как если бы смотрел в воображаемую камеру. Пакет никак не давался, но короткие ногти Тимура упорно цеплялись за шуршащий материал. Для Стаса этот звук начал превращаться в гипнотизирующий белый шум.

— Они хотя бы... обращали на него внимание, — и сразу же прикусил себе язык. Прозвучало так, будто он маленький ребёнок. Хотя это не совсем то, что первой мыслью пронеслось в его голове. Стас сжал кулаки. Какое отвратительное чувство. К которому он, впрочем, привык. Наверное. Другого ему не оставалось. Выбор — роскошь не для всех.

Тимур взглянул на него украдкой и сразу же отвёл взгляд. Сглотнул ком в горле: 

— Его родителям стоило остановиться в какой-то момент и найти баланс.

Сегодня какой-то особенный день? День иронии? День стёба?

— Какой хороший совет от кого-то вроде тебя, не находишь? 

Ответа у него не нашлось, и Тимур продолжил как ни в чём не бывало, поддевая один из узлов на пакете.

— Хотя бы установить некий лимит на количество подарков и не повышать его. Как ты помнишь, за несоблюдение закономерности, к которой Дадли привык, он устроил родителям истерику.

Узел поддался, расплетаясь, и Тимур медленно отнял руки, вытягивая их по швам. Стас не спешил заглядывать внутрь, ожидая, скажут ли ему что-то ещё. Тишина была пустой. Не было в ней ни теплоты, ни радости. Лишь скупое понимание, к чему всё это было. У Стаса по какой-то необъяснимой причине першило в сжимающемся горле, морщился подбородок. Какое отвратительное чувство. 

— С днём рождения, Станислав.

Отец так и не посмотрел на него, исчезая во мраке коридора. В пакете лежали конфеты «Маска» на развес и небольшая коробка с новеньким смартфоном.)

Эти поездки пропитали стадион училища воспоминаниями о показной демонстрации силы, о хищных взглядах, о довольном смаковании его полного имени человеком в костюме, хоть и не продлившемся долго.

Человек в костюме попросил Станислава очень стараться в училище. Разве для такой сияющей звезды может быть потолок в силах? О каком лимите речь? Что значит «пока другие техники недоступны»? Но всё хорошо, Станислав, я в твоих силах не сомневаюсь, объясни-ка получше.

— Моя техника очень сложна в освоении, — обронил Стас, и человек в костюме надолго замолчал, разглядывая своего подопечного.

— Я тебя понял, Станислав.

В последний раз Стас видел человека в костюме зимой, но он знал, что преподаватели докладывают о его успехах и стараниях еженедельно. Впрочем, о Симе тоже должны были отчитываться. Хотя Матвей Саныч был хорошим человеком. Своим. Он дал понять, что до адресата отчёты доходят только после того, как побывают в его руках.

Ветер поднимал над стадионом пыль, негромко свистел между безликих невысоких построек из серых панелей, разбросанных по территории, покрытых выпуклостями внешних блоков кондиционеров. Решётчатые окошки с крутящимися за ними вентиляторами напоминали чьи-то впалые глаза.

На заставке с рассыпанными по небу звёздами цифры отсчитывали уходящие минуты.

Вечерняя прохлада совсем не ласково покусывала голую шею и косточки на запястьях — обнажённые участки кожи между резинкой рукава и тёплой тканью кармана. Но воздух здесь был чище, чем в городе, так что хоть и пощипывало, покалывало слегка гортань при вздохе, а всё же дышалось легко.

— Стас!

Губы сами собой разошлись в улыбке, от которой согрелись щёки, и Стас поправил очки на носу, подняв их повыше по переносице.

— Опаздываешь, Симыч, — он повернулся к запыхавшемуся Симе, уже бросившему рюкзак на землю и стягивающему с растрепавшихся волос резинку. Та быстро оказалась между зубов, пока тот торопливо подхватывал руками чёрные поблёскивающие пряди и собирал на затылке. Непроглядно чёрные линзы надёжно скрыли выражение глаз Стаса. — Чего задержался?

— Щета-жан, — пробормотал Сима, стараясь не попадать языком по резинке. Слюнявить её в планы не входило.

— Чё она там.

— Помогал ей пристроить некоторые вещи, — Сима выразительно постучал указательным пальцем по правой стороне шеи, когда закрепил высокий хвост резинкой.

— Значит, следующий месяц она будет в особо приподнятом настроении.

— Судя по запаху, хирурги могут этим руки обрабатывать перед операцией, у меня аж глаза заслезились, — Сима наморщил нос от воспоминаний, и Стас лающе захохотал в голос, громко и бесстыдно. — А ты чего смеёшься? Ты бы от одного вдоха отрубился, я хоть на ногах стою.

— Чё сказал?

На лице Симы весенними бутонами расцвела хитрая улыбка, совершенно бархатная и такая же бесстыдная, каким был ранее смех Стаса.

— Повторю, если обгонишь за десять кругов.

Не догонишь — обгонишь. Первое было слишком простым, и Сима не предлагал Стасу поймать себя — зачем? — Сима приглашал его на соревнование.

Стас бежит быстро, выталкивая своё тело вперёд, прикипев взглядом к чёрной макушке с высоким хвостом, с каждым шагом словно желая взлететь, не применяя техники, не имея крыльев, а пользуясь лишь силой своего тела. Покусывавший шею воздух становится желанным спутником, обдувающим теплеющее лицо, в ушах свистит ветер, и окружающие с одной стороны стадион деревья мелькают неясными сумеречными пятнами серо-сиреневого.

Сима тяжёлый противник — до бешенства выносливый.

Подошвы кроссовок едва успевают коснуться земли, как вновь оказываются в воздухе. Стаса тянет улыбаться улыбкой безумца, когда он сравнивается с повторяющим его выражение лица Симой. Он почему-то подумал, что они поднимают за собой песочную пыль, и если бы тут была Светка, она бы помахала рукой с аккуратным маникюром перед своим носиком с горбинкой, глядя на всё это поднявшееся в воздух великолепие с присущим ей меланхолично-красноречивым выражением лица, и ему захотелось хохотать от восторга.

В самом деле, апрельская прохлада могла бы быть и июльской едва спавшей под вечер духотой, Стас бы не обратил внимания. Не тогда, когда он бежал с Симой в ногу, горели мышцы, горел рот, нос и всё в груди, будто он купался в жидком солнце.

Он потерял счёт кругам. Или забыл считать их изначально. Поэтому не вырвался вперёд. Но если бы считал — точно бы поднажал на финишной прямой.

Сима расстегнул ветровку, упёрся ладонями в колени, громко дыша, пока Стас ходил вокруг него, потягивая ноги и дёргая себя за воротник кофты, стараясь прогнать хоть немного прохлады по вспотевшей груди.

— Чё ты там должен был повторить?

Шмыгнув носом, Сима полез слегка подрагивающими пальцами в рюкзак, доставая две бутылки с водой. Брошенную в свою сторону бутыль Стас ловко поймал, почти сразу прикладываясь к горлышку.

— Ты меня не обогнал, вообще-то. Но так и быть: тебя совершенно точно не выносит даже с запаха, — послышалось булькающее хихикание, и тёплая рука Симы слегка пригладила образовавшуюся от встречного ветра белоснежную катастрофу на голове Стаса. Тот несколько удивлённо взглянул на него. — Волосы так взъерошило, тебя как током жахнуло.

— За своей шевелюрой лучше следи, тебе же из неё потом песок вычёсывать, — под действием техники пустую бутылку с оглушительным хрустом плотно скрутило.

— Думаешь, в песке меня сейчас поваляешь?

— Думаю, — уверенность Стаса текла каплями пота по вискам, отражалась в сияющих глазах.

Они гипнотизируют друг друга несколько мгновений, секунда — и Сима идёт в наступление, грациозно и стремительно, как какая-нибудь хищная пантера с блестящей чёрной шерстью.

Стас легко уворачивается, отпрыгивает в сторону с ловкостью снежного барса, зрачки расширяются настолько, что льдисто-голубая радужка становится тонким ободком.

Какая разница, что его как щенка привозили на этот стадион всё детство, если здесь и сейчас создаются воспоминания куда более ценные, живые, пропитанные потом и жаром, прокатывающимся по напряжённым мышцам, солнечные и задыхающиеся, что ни одно сердце не выдержит тесной клетки рёбер?

Бой далеко не всегда напоминает танец. Ни плавный и текучий, ни дикий и безумный, какой танцуют будучи в трансе, надев маску призываемого божества, под глухой грохот барабанов и протяжное пение флейты. Иногда бой — это игра. В том числе и в доверие. Кроссовки уверенно пружинят от земли, как на лице пружинит подначивающая улыбка; рука будто бы случайно пролетает мимо чёрного хвоста волос, за который в настоящем бою противник не преминул бы схватить; перехваченный кулак проворачивается в ладони, пальцы обвивают запястье бегло, но крепко, Сима не тянет на себя, как мог бы, не выкручивает, лишь указывает на слабое место и сразу же отпускает; голень Симы бьёт по рёбрам, и Стас зажимает ногу локтем, подхватывает под колено, дерзко дёргает на себя и лишает равновесия, но упасть не даёт, просто дразнит — отпускает и неуловимо выворачивается из-под захвата.

Глаза горят огоньками, руки грязные-пыльные, с каких вода будет течь, окрашиваясь в серый, глотки воздуха жадные, как если бы им нельзя было надышаться, жар в мышцах приятно-болезненный, жидкий и тягучий, как самая сладкая карамель; пульсирующая кровь плавит собой сосуды, и разве можно чувствовать себя более живым, чем когда сердце бьётся так сильно, спотыкаясь, что всё тело потряхивает?

Свою тренировку-игру они заканчивают тогда, когда пот начинает заливать обоим глаза. Стас стёр его рукавом, провёл по лбу и мокрой чёлке — мокрой настолько, что можно выжимать. Да его одежду, в принципе, тоже.

Если он не засунет её сегодня в стиралку, она, наверное, покроется коркой. Счастливый смешок сорвался с губ, и Стас взглянул на Симу — румяного и довольного, пытающегося расчесать спутавшиеся в хвосте волосы пальцами.

— Ты же взял мне сменку?

— Только полотенце, чтобы ты с голым задом пощеголял по коридорам, — проурчал Сима, подхватывая с земли рюкзак и отряхивая его. На небо наползала темнота, оставив их наедине с парой сонных фонарей, понуро стоявших вдоль дороги от стадиона до приземистых построек Московского филиала РОШ и примыкающего к нему училища.

— Я твою одежду «Синим» сожму в микроба, так что составишь мне компанию, — не растерялся Стас, и Сима только похлопал его по плечу, как бы говоря, что этого не потребуется.

— Почему в микроба?

— Потому что сейчас это биологическое оружие массового поражения.

Ночной воздух разбился о созвучный хохот в два голоса.

Общая душевая и раздевалка располагалась на первом этаже студенческого общежития, поделенного на два корпуса — женский и мужской. Будь это какая-то другая страна, каждый обучающийся мог бы похвастать собственной душевой и личной комнатой, но в данном случае несложно было догадаться, как всё было: деньги зарыли в более дешёвое строительство общей душевой, а остаток поделили. Для студентов это не было секретом. Никто не жаловался — здесь не обитало толп обучающихся, поэтому при желании можно было договориться с однокурсниками о времени посещения душевых, чтобы никого не смущать.

Одной Свете-джан повезло: на весь женский корпус она единственная обитательница, на старших курсах не нашлось других девушек.

Стас по звуку льющейся воды слышал, что Сима точно так же стоял и не двигался, подставив лицо тёплому потоку, расслабленно, что называется, «втыкая». «Медитируя!» — поправил его голос Симы из воспоминаний.

— Не усни там только во время очередной медитации, я твою тушку до комнаты тащить не буду, — предупредил Стас, зажмуривая глаза и растирая лицо руками. Света-джан однажды обругала его за то, что он не пользуется каким-то там ступенчатым уходом, обжирается сладким, а кожу при этом имеет безупречно чистую. Звучало как очень серьёзный наезд, а с её армянским акцентом почти угрожающе.

— Кто бы говорил, — пропел Сима за стенкой, выложенной белой керамической плиткой.

Запахло нежным сладким миндалём, и Стас узнал в этом запахе шампунь Симы — так всегда пахли его волосы — рот автоматически наполнился слюной. Наверняка у Светы-джан была где-нибудь упаковка-другая, миндаля в шоколаде захотелось неимоверно сильно. Правда, за свою шутку о том, что у неё есть всё, будто она как бурундушка делает запасы, она Стаса… В общем, Стас так больше не шутил.

Тёплая вода настолько разморила его, что Стас активизировался только тогда, когда в соседней кабинке выключился душ, и Сима появился в его поле зрения, удаляясь в сторону раздевалок, на ходу промокая волосы полотенцем. Негромко шлёпали по полу вьетнамки — ещё с самого начала учёбы они поняли, что эта мокрая плитка убьёт их быстрее, чем любая потенциально-нереально-сильная тварь, если не соблюдать определённые меры предосторожности.

Заработал с гудением фен, и Стас поспешил, смывая с себя остатки пены. Ему нравилось дуть феном на волосы Симы — потому что тогда можно было говорить, что они разлетаются как змеи у Медузы Горгоны. Было что-то такое в том, как они развевались от потоков воздуха, такое было возможно только с длинными волосами. Было что-то такое в длинных волосах, призрачно далёкое, почти стёршееся из памяти.

— Ты поэтому такое ускорение взял, чтобы не дать мне в руки фен? — Придерживая полотенце на поясе, Стас почти подплыл к Симе, даже умудряясь не шаркать тапочками по полу, и невинно похлопал ресницами.

— Как ты догадался? — Сима страдальчески вздохнул и, больше никак не комментируя, протянул ему громоздкий фен, улыбаясь уголком рта и заранее зажмуриваясь. Почти сразу ему в лицо ударил тёплый поток воздуха (хорошо, что он выставил среднюю температуру).

Сколько угодно мог Сима говорить, что Стас спутывает ему волосы, но он же улыбался каждый раз. Врунишка. Ему самому это наверняка нравится. Выражение лица Симы постепенно становилось более расслабленным, и Стас только поднял руку выше, направляя воздух от корней к кончикам волос, вверх и вниз, вверх и вниз.

В такие моменты казалось, что они попадали под действие замораживающей время техники — оно всё замедляется и замедляется, пока не образует вокруг них стеклянные стены, пока не зацикливает их в этом мгновении, как в снежном шаре, что можно найти в каждом сувенирном магазине.

Не имело значения, сколько времени на часах, насколько сейчас поздно, насколько рано завтра вставать. Существовало одно мгновение и кружащийся вокруг хлопьями снег. Как лепестки цветущих деревьев в другой части света, так напоминающие снегопад. Как крошащиеся с неба облака, опадающие по кусочку так, что, наконец, расчищается небо, выпуская из тесной клетки солнце.

Пальцы нащупали кнопку выключения, и погрузившее их в лёгкий транс гудение смолкло. Сима открыл глаза, а Стас уже сосредоточенно сворачивал провод, складывая его в местах сгиба.

Они уже переоделись в домашнюю одежду (можно ли было назвать это место домом, несмотря на то что здесь повсюду были глаза, наблюдавшие через учителей, через чёрные решётки кондиционеров, через окна, через стены; глаза, которые Стас запомнил, что стоит презирать, но ещё больше — тех, кому эти глаза принадлежали, ведь они крали чужие голоса, голоса, направлявшие его руки в детстве, а потом смолкшие; что стало со вторым голосом?; так почему же для него это домашняя одежда?), когда Сима начал перерывать весь рюкзак, выкладывая из него вещи одну за другой и хмурясь.

— Потерял чего?

— Телефон не могу найти.

Стас почесал затылок, наблюдая за ним, и молча достал свой из кармана. В контактной книге у него было всего-то два избранных номера.

— Звоню, — только уведомил он, уже нажав на значок с трубкой. Вскинувший голову Сима расширил в ужасе глаза и вытянул руку в попытке его остановить, но было поздно.

Из недр рюкзака издевательски полилась заводная мелодия, и Сима удвоил попытки по его поиску, не заботясь об аккуратности. Стас непонимающе вслушался, потому что точно помнил, что раньше там стояла другая мелодия.

— …кто же я на самом деле-е-е… Натура-а-альный блондин, на всю страну такой один, — лицо Симы становилось опасно розового цвета, красный перетекал на шею, а Басков упоённо продолжал: — И молодой, и заводной…

Сима сбросил звонок, выпутав свой слайдер из внутреннего отделения, и, закусив губу, перевёл на уставившегося на него Стаса искрящийся взгляд.

— Чё за, — только и смог сказать Стас.

— Света-джан убьёт меня. Я обещал, что она увидит твоё выражение лица, — и сорвался на сиплый от смущения смех, зажмурившись. Внутри Стаса не нашлось сил на то, чтобы остановить его. Зато нашлось на то, чтобы переключиться на камеру и запечатлеть в своей галерее такого Симу. Губы сами собой сложились в кривую ухмылку.

— Готовься к тому, что я поставлю на твой звонок что-нибудь такое же отстойное.

В уголках глаз, украшенных пушистыми чёрными ресницами, заблестели слёзы, но Сима быстро вытер их тыльной стороной запястья, заставляя себя успокоиться и выдохнуть.

— Есть идеи?

— Хэзэ, — протянул Стас, не спеша водружать на нос неизменные круглые очки «как у Кота Базилио» (по словам Симы). — Что-нибудь цыганское, — и толкнул дверь раздевалки плечом.

— Я не цыган, — Сима щёлкнул выключателем на выходе.

— Да? А нарядить в платье, навешать золотых побрякушек и всунуть в руки карты — и будешь настоящей цыганкой.

— С такими изысканными фантазиями, как у тебя, — и такие стереотипные представления о цыганах, — по каким-то причинам румянец лицо Симы не покидал. — Не стыдно?

В коридоре тускло горели квадратные лампы. Освещение здесь всегда было не очень хорошим, лампы быстро перегорали — вот и сейчас несколько участков узкого коридора оказались в подёргивающемся полумраке. В одном месте свет угасал и слабо разгорался, помаргивая с тихим гудением, но так и не находя в себе сил на то, чтобы непрерывно засиять. Напоминало судороги.

— Мне? Стыдно?

— Не нужно говорить это с такой гордостью в голосе.

— В следующий раз потуплю глаза в пол и надену костюм монашки.

Симе пришлось помотать головой, чтобы отогнать от себя возникший образ — он стал похож на кота, отряхивающегося от упавшей на самый нос капли воды — и Стас загоготал.

— Чё за? Ты представил?.. — он повис на его плече, вторгаясь в личное пространство, почти утыкаясь носом в висок. — Всё с тобой поня-я-ятно, — теперь его хохот звучал прямо Симе на ухо.

— Это ужасно, — Сима наклонил голову в противоположную от Стаса сторону, массируя пальцами переносицу.

— Я не осуждаю, не подумай.

— Боже, перестань.

Беззаботно пожав плечами, Стас сполз с его плеча и засунул руки в карманы, всё ещё посмеиваясь.

— Для тебя просто Стас, — не то чтобы он действительно имел это в виду, просто желание посмотреть, как Сима хлопнет себя рукой по лбу, было сильнее Стаса.

— Пойдём-ка спать. Ощущение, будто это не я Свете-джан помогал, а ты, — тёплая ладонь легла в мягком успокаивающем жесте между лопаток, погладив, и слегка подтолкнула вперёд, к лестнице, ведущей на второй этаж.

— Не занудствуй, когда у меня такое хорошее настроение. Сначала выберем песню на твой звонок.

Зажатый в руке смартфон показательно помельтешил перед лицом Симы, чуть не щёлкнув того по носу — Сима вовремя перехватил ладонь Стаса.

— Ты предлагаешь мне участвовать в планировании собственной экзекуции?

— Я предлагаю тебе быть свидетелем того, как я её планирую, — и разве перед этой улыбкой можно устоять? — Но можешь и поучаствовать.

— Поставь музыку из «Сумерек».

— Ты не отделаешься так легко, Сим.

— Попытаться стоило, — любые признаки раздражения сошли на нет, и они плечом к плечу поднялись на второй этаж. Света в коридоре не горело вовсе.

Темнота не была бархатной и приятной на ощупь, она была струящейся подобно шёлку, холодной. Когда говорят, что если долго смотреть в бездну, то бездна посмотрит в ответ, не преувеличивают. Разве что в действительности не обязательно смотреть в бездну, чтобы почувствовать на себе внимательный взгляд откуда-то из мрака, за гранью того, что способен заметить с помощью пяти чувств.

Ни звёзд, ни луны за окном — возможно, дело в территории самого училища, но над ним практически всегда висели тучи, словно скрывая от остального мира, чтобы нельзя было увидеть с воздуха. Света-джан предполагала, что это какая-то техника, либо же особенность барьера, поставленного здесь около восьмидесяти лет назад. Так или иначе, ночи всегда были непроглядно чёрные, тусклого света фонарей едва хватало на то, чтобы освещать часть улицы. Территория охранялась, опасаться было нечего, и они были шаманами, способными себя защитить, но неужели они способны украсть даже свет?

(Насколько велика тварь, в чьей власти что-то подобное?)

— Саундтрек к винкс, как тебе идея? — Стас взгромоздился на их любимый подоконник и поставил на него ногу, благо, тапок оставив на полу.

— Не знаю, что и думать. Я как-то ассоциируюсь у тебя с феями? — Сима сел рядом, прислонившись спиной к окну. Стекло лизнуло холодком затылок и заднюю сторону шеи.

— Там какой-то длинноволосый парень был, на которого залипали девчонки… — Стас не всю жизнь был на домашнем обучении, ходил в какую-то престижную частную школу, но он уверен, что девчонки везде одинаковые. — Но ты прав, не то.

Вид у Стаса был очаровательно задумчивый, так что Сима подтянул колени к груди, пристраивая на них подбородок и расслабленно наблюдая за ним.

— Давай определимся: на русском или на–

— На другом.

Категоричность в каких-то вопросах была свойственна Стасу. Но обычно это не касалось таких тривиальных вещей, и Сима присмотрелся внимательнее, насколько позволяла эта интимная темнота между ними. Они обменивались музыкой, и Стас не возражал против песен на родном языке.

— Значит, «Вою на Луну» отпадает.

— Я всё-таки хочу оставить телефон при себе, а не разбить его.

Сима прыснул.

— Ладно. Тогда… это должно быть что-то, что мне совсем не понравится?

— Не, не хочу так, это было бы нечестно, — где-то за рёбрами трепетно потеплело, несмело и нежно.

— Мне понимать это как-то, что ты всё-таки неравнодушен к Баскову? — Сима не мог упустить такого шанса подшутить.

— Щас поставлю тебе какую-нибудь песню с Евро, будешь знать.

— Не так уж и плохо, — Сима удивлённо хмыкнул. — Там есть хорошие песни.

— Не песни там, а политика. Больше там ничего нет.

— Не без этого, — вздох вышел несколько уставшим, — но я всё же не соглашусь. Пару лет назад, когда Евро проходило в Греции, отцу нужно было съездить туда по работе, и он взял нас с мамой с собой, хотя…

Наметившаяся на лице улыбка поугасла, совсем как те лампы этажом ниже, у которых не хватало сил зажечься вновь. В то время матушка воспользовалась поездкой, чтобы показать его «хорошему европейскому врачу».

Голос Симы отчего-то стал очень тихим, и Стасу совсем не хотелось думать, на кого это похоже.

— …Хотя это была не единственная причина, по которой мы туда поехали. Просто помню, что было очень много людей самых разных национальностей, и все хорошо проводили время. И даже если песня была, прямо скажем, так себе, люди всё равно подпевали в голос. Политика или нет, мне кажется, Евро хорошо справляется с тем, чтобы… на какое-то время объединить людей.

— Пока не придёт время голосовать за победителя, может быть, — такое скомканное бурчание было совсем не в характере Стаса. Ясное и чёткое выражение своего протеста и несогласия — да, но не что-то приглушённое. Сима не знал, можно ли ему спросить, в чём дело. — Расскажи что-нибудь.

— О чём?

— О Греции. Было там чё интересное, не?

(Говорите, был одержим в детстве? — с акцентом, какой Сима не встречал у батюшек в родной России.)

— Пары дней явно не хватит, чтобы всё обойти, учитывая, что мать больше привлекал пляж. Мне хорошо запомнился только Панатинаикос, стадион, где раньше проходили Панафинейские игры и всякие религиозные праздники.

— Это же там первые Олимпийские игры провели?

— Угу.

Стас поджал губы, отчего сморщился аккуратный белый подбородок. Зная Стаса, можно было догадаться, о чём он сейчас подумал: Олимпийские игры — бренд, это бизнес и всё та же политика, лишь в последнюю очередь спорт. Но они выполняли ту же функцию, что и Евровидение — объединяли людей. Так, может...

— Почему-то думал, что ты был в Греции, — почти чувствуя себя виноватым, что не может рассказать чего-то более красочного, признался Сима.

Эта мысль была закономерна, учитывая семью Стаса — нет, Сима ничего не имел против и не обладал какими-то предубеждениями на этот счёт, всего лишь естественным путём предположил. Как не все могут позволить себе поехать на отдых дальше Турции, так должны быть семьи, которые каждое лето ездят то на Мальдивы, то на Крит, то на Сицилию. Греция даже... как-то мелко.

Стас покачал головой. Он не мог представить, что разговор выльется в это русло. Но это Сима. Ему можно сказать.

— Я невыездной с детства.

Говорят, что если долго смотреть в бездну, то бездна посмотрит в ответ. У Симы прошли мурашки по спине и вниз по ногам от ощущения вперившегося в затылок взгляда — но за окном ночь, и все служащие в РОШ уже должны были спать; за окном ночь, и в коридоре темно, и никто не должен был знать, что два студента сидят рядом друг с другом на широком подоконнике, не торопясь отправляться спать.

Он медленно поднял голову, и Стас не стал отводить взгляд — прямота и честность в глазах ясного неба, которое никогда не увидеть из училища, как бы ни смотрел. Может, всё украденное небо было спрятано в его глаза, как была заточена надежда в шкатулку Пандоры.

— Никогда не покидал Москвы и Питера, так что даже не могу знать, потерял ли что-то. Судя по твоему красочному рассказу, — он легко фыркнул, — не так уж много я упускаю.

Сима прикусил язык, проглатывая вопрос о законности. Он не знал ответа на этот вопрос с юридической точки зрения. Тепло за рёбрами стало болезненным, жгучим и неправильным.

Кажется, Стас довольно спокойно к этому относится. Должен ли Сима относиться к этому так же? Просто принять как данность? Смириться?

Ведь есть семьи, которые не могут позволить себе уехать дальше водохранилища где-то за городом. Что мешает воспринимать случай Стаса так же?

— Я могу рассказать что-нибудь ещё, — Сима готов напрячь память, достать даже самые маленькие подробности и детали на свет.

Не о церкви. Не… Не о маме и её беспокойстве. Не об увядающих цветах в греческих цветочных лавках, которые оказались едва ли отличающимися от тех, что были в Москве, от той, которой заведовала матушка.

(Единственная функция цветов — радовать. Иначе они теряют всякую ценность.)

Но обо всём остальном — да. Да, да, да и ещё тысячу раз да.

— Можешь рассказать, хорошо ли там видно звёзды.

(На потолок кто-то заботливо повесил несколько светящихся в темноте звёзд. Стасу иногда вспоминалось, что даже будто бы это было его рук дело. Стас не был достаточно сильным, чтобы сохранить вещи, которые были у него украдены, но он мог бесценно хранить их отголоски, шуршать фантиками, переливающимися золотым, и разглядывать флуоресцентное свечение над головой.)

Симе показалось, что скрежещущим звуком были вовсе не ветки по стеклу от налетевшего ветра, а собственное сердце, замерев на несколько мгновений, успело заржаветь, отчего следующий удар дался ему с большим трудом.

— Хотя понятия не имею, как там в Афинах со световым шумом. Наверное, не сильно от Питера отличается.

Неужели юноше, которому так подходят все слова, адресованные луне, настолько незнакомы звёзды?

(Насколько велика тварь, в чьей власти что-то подобное?)

На языке отпечаталось слово, которое Сима не хотел вспоминать. Оно бы не понравилось Стасу.

Нужно ли ему сказать, что в небе над Афинами нет ничего особенного?

— Я как-то не обратил внимания, — наконец ответил Сима, когда был уверен, что голос прозвучит достаточно твёрдо. Стасу не нужна жалость. Даже вряд ли нужно сочувствие. — Что само по себе показатель. Думаю, я бы запомнил, будь там что-то необычное.

Стас пожал плечами, вытянул руки над головой, потягиваясь. Зевнул, не прикрывая рот ладонью. И поднялся с места. Кажется, их время вышло. 

Но кое-что осталось нерешённым.

— Песня. Как насчёт невер гонна гив ю ап?

Не ожидавший такого резкого возвращения к предыдущей теме, Стас обернулся и опустил на всё ещё сидящего на подоконнике Симу глаза. В полном мраке естественные волны негатива обрисовывали его силуэт, каждый контур, каждую черту, поэтому он был столь же ярким, как солнце. Помолчав несколько мгновений, обдумывая предложение, Стас усмехнулся довольным котом, вторя спокойной, уверенной улыбке Симы, полной тихой решимости.

— Идёт, — и даже не столь важно, что эта песня далека от той, которую можно назвать отстойной.

Он всей душой обожал этот мем, но сейчас захотелось подумать, что это было обещанием. Он думал об этом, засыпая на соседней от Симы кровати и укрываясь клетчатым одеялом, которое совсем не напоминало своим узором прутья клетки.

Стас подумал об этом вновь, когда через несколько недель Сима оставил на его кровати небольшую коробку.

Я искал такой, который был бы приближен к реальному изображению
Сима

В коробке лежали неизменные конфеты «Маска» и ночник-проектор ночного неба.

P.S. Я взял к нему атлас 

Chapter Text

２０１０年　９月　１６日
京都市西京区嵐山宮町
Все закоулки осветила
Сегодня полная луна.

— «Мацуноо» в названии святилища можно перевести на английский как, — Сугуми нахмурила тонкие брови, пытаясь подобрать такое слово, чтобы более точно передать значение, — «сосновое предгорье». Оно берёт начало от гидронима реки, которая протекает неподалёку. Это святилище — одно из самых древних в Киото, его основали в первые годы восьмого века.

За ней змейкой следовала группа туристов, с интересом осматривавшихся по сторонам. На женщинах красовались арендованные кимоно — у одной хомонги с клематисами и хаги, а у второй — с тыквой-горлянкой и гинкго.

По правде сказать, святилища и храмы — не совсем её специализация. Однако других свободных волонтёров на этот день и это время не оказалось, а потому весь вчерашний вечер Сугуми, закончив с работой на дом, искала информацию о Мацуноо Тайся, которое захотела посетить небольшая компания приезжих.

— О происхождении этого святилища бытует легенда, что во время перенесения столицы из Нагаока в Хэйан, нынешний Киото, один аристократ увидел черепаху, плавающую в струях водопада, и возвёл в том месте храм. Сегодня к этому водопаду со всей страны приезжают производители сакэ, чтобы сделать пожертвования и помолиться за процветание своего дела, — Сугуми подвела свою группу к тэмидзуе, чтобы те омыли руки.

Киото — город, который ежегодно посещают десятки тысячи туристов. Клуб «Неравнодушные граждане» — не единственный в своём роде, они бы не справились с таким потоком в одиночку, но даже с учётом, что таких волонтёрских организаций несколько десятков, рук не хватает.

По крайней мере, сейчас хотя бы не сезон сакуры. По весне желающих посетить Японию было бы ещё больше, что не самым удачным образом совпадает с окончанием одного учебного года и началом нового.

— В святилище почитается Ямасуэ-но Ōнуси-но ками, — она сопроводила шестёрку иностранцев к ящику для пожертвований, — полагаю, его имя можно перевести примерно как «Великий владыка горных вершин». Если вас не затруднит пожертвование, пожалуйста, достаньте шесть монет по пять иен.

Сегодня она сопровождала две семьи с детьми — мальчиком и девочкой. Это их предпоследний день в Киото, и посещение святилища, как они объяснили Сугуми, они оставили напоследок, чтобы «забрать японскую удачу с собой на родину».

Родители достали монетки из кошельков, чтобы порадовать ребятишек, выпросивших возможность бросить деньги за всех. 

— Этот бог же не будет против? — мужчина в солнцезащитных очках, Джон-сан, припомнила Сугуми, обратился к ней. Сегодня ранее он отказался от облачения в хакама, сказав, что ничего удобнее джинсов Levi’s ещё не придумали. Разумеется, Сугуми не стала спорить, хотя сама считала, что свободные широкие штаны из какой-нибудь качественной дышащей ткани, какие сейчас были совершенно не в моде, куда удобнее.

— Конечно нет, — она наклонилась к детям, и вокруг её глаз образовались лучики мимических морщинок от улыбки. Сугуми мигом придумала, как интересно подать это детям, пусть и слегка приукрасив. — Главное, опустите монетки в ящик искренне. Подумайте о том, что таким образом вы немного связываете себя и родителей и Ками-сама, чтобы он вас всех услышал. 

И финансово помогаете святилищу. Но об этом Сугуми умолчала: взрослые и без того это понимают, а для детей это не представляет ценной информации. 

— А как желание загадывать? — светловолосая девочка с голубыми глазами нетерпеливо сложила ладошки в молитвенном жесте. 

— А бог услышит, если я попрошу на английском? — подхватил подругу мальчик. Он был немного похож на щенка и во всём следовал за девочкой. Насколько Сугуми успела заметить, он никогда не задавал вопросы первым — стеснялся.

Его отец добродушно пошутил, что он просто смущается Сугуми — потому что «таких красивых девушек в их стране нет», а «две единственные красавицы стали жёнами его и его друга». Сугуми оставалось только вежливо поблагодарить за комплимент — иностранцам, тем более мужчинам, было привычнее, когда их комплименты сразу принимали.

— Ками-сама неважно, на каком языке ты говоришь, — успокоила второго ребёнка Сугуми, — он чувствует твоё искреннее желание и намерение, а для них не нужны слова.

Она подошла к девочке, чтобы попросить её стать примером для родителей и показать, как правильно молиться. Та просияла, слушая Сугуми, а потом восторженно пересказывая родителям инструкции. Больше всего её, конечно же, обрадовала возможность похлопать.

И расстроила просьба не делать этого слишком громко.

Умиляясь детям, родители специально начали делать с ошибками, то наклоняясь недостаточно низко, то хлопая не в тот момент, чтобы девочка тут же принялась их поправлять. На такое Сугуми не рассчитывала. Она обеспокоенно скользнула взглядом им за спины: желающих тоже сделать пожертвование и помолиться не было, иначе ей пришлось бы как-нибудь мягко поторопить заигравшихся с ребёнком туристов.

— Сугуми, а вы к нам не присоединитесь?

Иностранцы привыкли обращаться по именам, а потому, вступив в клуб, Сугуми знала, что ей, в свою очередь, придётся привыкнуть к звучанию своего имени, с лёгкостью слетающего с губ людей, которых она больше никогда не увидит.

Её родители дали ей красивое имя: взяли знак, состоящий из «человек» и «печаль». Они соединили его с иероглифом «красота», и получили имя, создающее образ «утончённого превосходства».¹

(Первыми словами, что она узнала с первым знаком, были: добрая, превосходная и актриса. Тогда она ещё не знала, как эти три слова повлияют на её жизнь.)

(Мама говорила, что она — добрая, а папа — что превосходная.)

(Наверное, правду говорят, что имена всегда немного отражают историю того, чему — или кому — принадлежат.)

Даже если было не очень приятно слышать своё имя из уст определённых людей, об этом никто не догадывался. 

Даже когда её знобило от тревоги за куда-то незаметно от родителей улизнувшую Элис-тян, Сугуми сглотнула липкий комок страха, чёрный и грязный, и взяла всё в свои руки: сообщила сотрудникам святилища, купила плакавшему без подруги крошке Джейсу деревянную табличку эма и сказала, чтобы обязательно написал на ней своё желание о том, чтобы девочка нашлась, а сама присоединилась к поискам.

Ей очень хотелось верить, что любопытная Элис-тян куда-то просто убежала, а не что какой-нибудь безумец загляделся на экзотическую миловидную внешность, решив её себе присвоить.

Чем дальше уходила Сугуми, тем сильнее волновалась, что они могут не успеть. Успокойся. Ты не одна её ищешь, совместными усилиями мы обязательно найдём её. В памяти как назло всплывали имена детей, которые в своё время были на слуху, — имена пропавших или похищенных детей, что так и не были найдены: Сакума Нана, Исикава Маю, Мацуока Синья, Камомаэ Юки...

Сугуми нашла Элис-тян у одного из сторонних святилищ, расположенных на территории Мацуноо Тайся. Завидев впереди, за открытым павильоном, вероятно, для проведения кагуры, девочку, Сугуми даже не посмотрела на чёрную табличку с именем божества на вратах. Всё потому, что Элис-тян миновала ящик для пожертвований, перелезла через ограждение и теперь прижималась ухом к небольшому деревянному строению, будто подслушивая.

— Элис!² — позвала Сугуми, похолодев. Не то чтобы она верила, что божество разгневается на ребёнка и поразит того молнией прямо в голову — проклятия богов случались только в поучительных историях сэцува, собранных в произведениях средневековой литературы вроде «Сясэкисю»³, и современных манге и ранобэ — но и обойти заграждение, чтобы так близко подойти к месту, где находилось тело Ками-сама, казалось немыслимым и недопустимым. Никому бы в голову не пришло так делать.

Хотя находились ведь люди, в самом деле верившие в проклятия вроде Уси-но коку маири, которое в Киото прочно ассоциировалось с районом Кибунэ. Несколько раз на её памяти точно случались репортажи о том, что некто проник на территорию святилища в Кибунэ и прибил соломенную куклу к священному дереву длинным гвоздём.

Девочка повернула голову в её сторону.

— Сугуми, Сугуми! Смотри, я нашла домик! — она постучала по дверке кулачком. — Тук-тук, кто там?

Вслед за волной облегчения нахлынуло странное ощущение на себе чужого взгляда. Я накрутила себя, воображение разыгралось. Сугуми бегло осмотрелась, отмечая, что людей поблизости не было, и подошла к самому ограждению, не решаясь перелезть.

— Элис, твои родители очень за тебя волнуются. Не стоило так убегать, а если бы ты заблудилась, и я не нашла тебя?

— Но я увидела белого кролика!

— Иди сюда, пора возвращаться.

— Сугуми, а как же кролик? Я видела, он убежал сюда!

— Нам придётся оставить кролика, идём, — увещевала Сугуми, постоянно оглядываясь и с облегчением вздыхая, когда ни одного священнослужителя не обнаруживалось. — Элис.

— Можно я открою дверки, посмотрю, что там нет кролика, и мы пойдём? — проныла девочка, и нижняя губа у неё затряслась.

Прежде, чем она успела хотя бы потянуться к дверцам, Сугуми быстро перекинула ногу через ограждение — древесина возмущённо скрипнула от её веса — и подхватила девочку на руки, про себя молясь, чтобы тут нигде не висели камеры.

Их чаще не вешали, конечно, но всё же получить штраф было последним, чего бы ей хотелось.

— Неужели ты решила последовать за ним, как в той сказке? — Сугуми покачала головой, унося начавшую было хныкать девочку прочь, но, услышав вопрос, Элис активно закивала.

— Конечно! Нас даже зовут с Элис одинаково!

Улыбка на лице Сугуми возникла почти против воли: детские наивность и непосредственность были в чём-то очаровательными. Только в этом нежном, юном возрасте можно позволить себе не думать наперёд. Сердце ещё слишком маленькое, чтобы уместить в себе горечь и жизненный опыт, поэтому если детей захлёстывает какая-то эмоция, она берёт верх над всем их существом. Больше там попросту не помещается. То ли с возрастом сердце мельчает, то ли эмоции теряют краски.

— Ох, Элис, — перехватив её поудобнее, Сугуми встретилась взглядом с собственным отражением в линзах её очков, — здесь ты бы вряд ли нашла Страну Чудес.

Если и существовал на территории какого-либо святилища переход в другой мир, наверное, это мог быть лишь храм Ия в префектуре Симанэ, получивший благодаря вышедшему летом фильму «Мататаки» немного печальную известность.

Неподалёку от Ия-дзиндзя находится Ёмоцу-хирасака — проход в царство Ёми-но куни, и едва ли его можно назвать Страной Чудес. Потерявшая любимого Изуми приходит к святилищу Идзанами-но микото, надеясь увидеть своего Дзюн-тяна в последний раз, чтобы сказать «прощай».

К своему стыду, это, наверное, было едва ли не единственным, что Сугуми знала об этой префектуре, за исключением её географического положения. Хотя там когда-то жил Лафкадио Хирн⁴... Были в её стране такие префектуры, которые ничем особо не известны. Например, Сага. О её существовании все вспомнили, наверное, только когда Ханава выпустил песню «Префектура Сага»...

— Почему? В том домике живёт кто-то другой? Кто?

— Элис, тот домик принадлежит божеству.

Сугуми мало обращала внимание на карту, пока искала девочку, а потому не представляла — какому. На территории Мацуноо Тайся было около десяти отдельных святилищ, в которых почитались другие божества, в некоторых случаях даже не имеющие никакого отношения к Ямасуэ-но Ōнуси-но ками.

Хотя этому была выделена собственная огороженная территория... Но они уже отдалились и от святилища, и от ведущих к нему врат.

— Но он же маленький! Там будет очень тесно для человека. Там, где мы монетку бросали, был большо-о-ой!

Сугуми довольно легко нашла ответ, который бы устроил ребёнка:

— Наши божества — не обязательно люди, — голос у неё был мелодичный, с каким не сравнится ни инструмент, ни песня, и, возможно, в другой жизни, из неё получилась бы прекрасная воспитательница или учительница, но в этой она связала себя с лингвистикой и японской литературой, — поэтому не всем нужны большие домики.

Ход мыслей девочки, конечно, можно было понять, ведь лик христианского Бога очень человеческий, не считая золотого нимба. Сугуми не могла её винить. Если кого и винить, так это себя за то, что недосмотрела за ней.

Налетевший с горы ветер взъерошил макушки окружающих деревьев, подтолкнул Сугуми в спину. Она обернулась всего на мгновение. Проникавшие сквозь кроны деревьев солнечные лучи меркли, погружая эту часть леса в тень.

Свет тускнел постепенно, вместе с солнцем, чей круг поглощала туча, а потому казалось, будто тень следует за ними по пятам.

２０１０年　９月　２４日
京都市左京区吉田本町
Луна качается в морских волнах
И зайчиков пускает по воде.

Превосходной актриса может считаться лишь тогда, когда убедительно отыграет свою роль не только в комедии, но и в трагедии, не так ли?

Её личная трагедия началась почти неделю назад. И с тех пор продолжает разворачиваться на сцене, акт за актом.

Сугуми аккуратно сжимала губами простенькую кандзаси с цветком лотоса, закручивая длинные волосы в пучок и отстранённо скользя взглядом по узорам на плитке. Руки работали сами, пока мысленно она уже давно покинула университетскую уборную и присоединилась к двум однокурсницам — и коллегам по клубу — на перерыве. Придерживая причёску одной рукой, второй она потянулась забрать кандзаси. Краем глаза заметила движение в зеркале и машинально подняла взгляд на своё отражение. Её словно прошибло током.

Шпилька упала прямо в раковину с громким, хлёстким звоном.

Всё пространство уборной в отражении заняли десятки белых кроликов. Они взгромоздились друг на друга, чтобы образовать подобие стены, и стояли абсолютно неподвижно — неестественно, как неживые, и только красные глаза, множество пар красных глаз смотрели, казалось, прямо на отражение Сугуми. Сугуми сочла бы кроликов милыми — она хорошо относилась к животным — если бы не то, как жутко они выглядели.

Она резко обернулась — пусто.

Так ушла в себя, что не заметила, как стёрлась грань между фантазиями и реальностью? Почему именно кролики? Она, кажется, ни о чём подобном не думала?

Пытаясь успокоить сердцебиение, Сугуми снова посмотрела в зеркало — кролики никуда не исчезли. Они подвинулись ближе. Такими же неживыми рядами, напоминая бездушные игрушки. Сугуми, не отрывая взгляда от отражения — вдруг они двинутся, пока она на них смотрит? — и чувствуя, как страх медленно стискивает её сердце в холодной хватке, нащупала в раковине кандзаси, забрала свою сумку и, стараясь даже не моргать, попятилась к двери.

— Гето-сан, вы хорошо себя чувствуете?

— Сугуми-сан, ты какая-то бледная.

— Сугуми-тян, куда ты смотришь?

— Сугуми, ты меня слышишь? Если ты сейчас занята, давай я перезвоню.

«Я не занята, мам. Я либо немного схожу с ума, либо меня прокляло божество».

Разумеется, в мире существует то, что человек не способен понять, и самое правильное — признать, что некоторые явления объяснить нельзя; а самое неправильное — придумывать этому «рациональные», «научные» объяснения, ведь что есть наука как не система объективных знаний о действительности.

Однако на богов и будд должны распространяться совсем другие законы. Иори Утахико-сан⁵, относительно знакомый жрец, говорил, что божества как таковые не «существуют», их нельзя ни увидеть, ни услышать, ни почувствовать, ни потрогать, Ками-сама — неотъемлемая часть этого мира, но не та, что доступна человеческим органам чувств.

Поэтому пытаться объяснить божеств с точки зрения науки — как пытаться взвесить мысль с помощью кухонных весов или измерить сон линейкой.

И как бы Сугуми ни хотелось взвесить преследующих её кроликов с помощью кухонных весов и объяснить их переутомлением, галлюцинациями, отравлением психотропными препаратами — больше двадцати лет назад на всю Японию шумела история об отравлении кондитерских изделий от «Глико» и «Моринага»⁶ цианистым калием, — но она была полностью здорова.

Сугуми также не знала никого, кто мог быть способен на подобный пранк и при этом подговорил бы весь её круг общения.

Никто не видел кроликов. А кролики появлялись в зеркалах, окнах, воде и любых отражающих поверхностях каждый день.

Не помогло и то, что Сугуми вскоре вернулась в Мацуноо Тайся и прошла той же дорогой, что и во время поисков Элис-тян, чтобы узнать, кому принадлежало то святилище, у которого она нашла девочку.

Ей хватило первых двух знаков, чтобы сердце упало куда-то вниз, прямо в желудок, и за какое-то мгновение переварилось.

月
読

Стоило догадаться — кролики, или скорее зайцы, были достаточно очевидной подсказкой. Сугуми отругала себя последними словами за то, что не сопоставила очевидные факты ещё в день, когда унесла Элис-тян подальше от святилища бога луны, Цукиёми-но микото. Ведь каждый ребёнок знает, что на луне живёт заяц, который под деревом лавра в агатовой ступке толчет и толчет снадобье бессмертия.

И только люди вроде Сугуми изучали разные версии того, как этот заяц попал на луну. В пятом свитке «Кондзяку моногатари-сю», к примеру, значилось, что он бросился в огонь, чтобы накормить Владыку Шакра, а тот перенёс его на луну, чтобы все живые его отовсюду видели и помнили.

Поскольку Сугуми не могла сказать священнослужителям прямо — никто бы не воспринял её всерьёз, потому что проклятия считались скорее пережитком прошлого и литературным вымыслом, чем правдой — она ограничилась подношением и ритуалом очищения, иначе говоря: ещё одним пожертвованием, просто более крупного размера. Шорох бумажных лент сидэ белым шумом заполнил её мысли, пока каннуси потрясал жезлом ōнуса, и Сугуми надеялась, что это поможет задобрить божество.

И что если оно и разгневалось, то преследует оно только Сугуми.

Обыкновенная для расположенного в низине Киото душная жара к вечеру уступила место дождю. Небо из-за туч казалось низким, угрожающе нависшим над городом, оно словно намеревалось раздавить людей всей облачной массой, как крохотных жучков. Гром в ту ночь гремел так громко, что на следующий день добрая половина людей высыпала на работу в полусонном состоянии.

С тех пор погода так и не улучшилась: днём тучи давили на головы, а вечером начинал поливать дождь, продолжавшийся до самого утра. Уровень воды в реках Камо и Кацура поднялся настолько, что почти целиком поглотил опоры мостов и лужайки, протянувшиеся вдоль берегов, где так любили гулять и парочки, и школьники, и матери с детьми.

Власти Киото выпустили предупреждение об угрозе наводнения.

Учитывая странности, поселившиеся в жизни Сугуми, она не могла не подумать, что это гнев Цукиёми-но микото.

Для проклятий, насылаемых богами, есть отдельное слово — татари. В изученном вдоль и поперёк «Сясэкисю» есть рассказ сэцува о знатоке учения о Чистой Земле, поземельном начальнике, который изъял некое спорное святилищное поле и отказался вернуть его, когда того потребовали жрецы. Он тяжело заболел, и как ни просили его передумать, не отступился. В результате обрушившейся на него «кары» умер не только он, но и его мать, и даже гадатель оммёдзи, а унаследованный потомками дом стал непригоден для жизни, потому что на коньке крыши свила гнездо цапля⁷.

Если отталкиваться от подобных рассказов, Цукиёми-но микото, будучи божеством, мог не рассматривать людей как отдельных, конкретных личностей. Быть может, для него все они — просто опадающие листья огромного дерева.

В целом, татари — это наказание за проступки, злой умысел, пренебрежение религиозными обязанностями и сопротивление воле божеств. Считалось, что если провинившийся исправит ошибку и задобрит бога или духа, его гнев утихнет, и тогда проклятие спадёт.

Но раз Сугуми сделала недостаточно, чтобы его задобрить, что она должна сделать? Чувство вины походило на комок дождевых червей, копошащихся в земле её сознания.

Она вот настолько близка к тому, чтобы заглянуть на доску «страшных историй» на 2chan и анонимно во всём сознаться, а заодно послушать советы других людей. Ещё был вариант написать Сёте⁸, но обращаться к кому-то хорошо знакомому хотелось в последнюю очередь.

О благополучии близких людей всегда переживаешь больше, чем об анониме, даже если его состояние и вызывает беспокойство, как в случае с Хасуми-сан⁹, о которой больше никто ничего не слышал. Ни к чему обременять Сёту переживаниями о ней, у него и без этого хватало проблем. Признаться ему, что она стала их источником, было стыдно. Тем более, учиться на врача куда сложнее. Тем более, неловко спрашивать у него номер Иори-сана.

Звонок Иори-сану было решено оставить на самый крайний случай.

Сугуми впервые услышала о том, что ночью молния попала в некий неопознанный летающий объект, утром двадцать четвёртого сентября. На еде у неё плохо получалось сосредоточиться из-за наблюдавших за ней из отражения в окне красноглазых зайцев, однако разговоры об НЛО настолько выбивались из привычного шума болтовни, что Сугуми невольно прислушалась.

— На форуме писали, что нашлись свидетели, как что-то упало у Восточных гор. Где-то за Ясака-дзиндзя, наверное?

— Не «что-то», а НЛО, давайте называть вещи своими именами.

— Ты задрал уже со своим НЛО. Ты видел, что упало? Вдруг это вертолёт был?

— Какой ужас! Не хотелось бы думать, что пилот пострадал…

— Я ничего такого в новостях не слышала... О вертолёте бы точно написали...

— Может, это было что-то военное? Поэтому скрывают?

— Всё равно человек внутри!

— Вот видите, лучше пусть это будут пришельцы, а не люди.

— Фу, вы такие жестокие. Я бы предпочла, чтобы это был чей-то зонтик, который ветром унесло, и ни люди, ни гипотетические пришельцы не пострадали.

— Чё это не пострадали? А я вот думаю, что такая аномальная погода не могла возникнуть сама по себе. Понимаете, к чему я клоню? Это только начало.

— Мы понимаем, что ты отаку с фиксацией на «Гинтаме»¹⁰.

— Сугуми-тян, а ты что думаешь?

Сугуми на мгновение захотелось поверить, что пришельцы реальны и за испорченной погодой стоят они. Это бы немного сняло с её сердца груз вины.

Лишь бы эти самые пришельцы пришли с миром и никого не собирались тревожить, а погода… всего лишь реакция атмосферы на вторжение или вроде того. Сугуми приказала себе перестать убегать от ответственности. Сдаваться тоже нельзя. С Цукиёми-но микото она обязательно что-нибудь придумает.

Наверное.

２０１０年　９月　２６日
京都市東山区五条橋東
…И лунный лик в воде вторится,
И кажется, что это две луны.

Сугуми не нравилась приторная сладость. Поэтому десерты с использованием чая приходились ей по душе куда больше, и одним из местечек в Киото, в котором они никогда её не разочаровывали, было кафе неподалёку от Киёмидзу-дэра. В будний день здесь довольно легко найти свободное место, а потому своей маленькой экскурсионной группе она предложила заглянуть именно туда.

За один столик они бы не поместились, поэтому Сугуми села отдельно, но неподалёку — волноваться было не о чем, в этом кафе из-за его относительной близости к популярным туристическим местам имелось англоязычное меню.

Кто-то бесцеремонно отодвинул стул напротив, и Сугуми даже ничего не успела сказать, как на него упала незнакомая женщина и вместо приветствия сказала:

— Служба отлова грызунов, — будто покрытые лёгким блеском губы растянулись в широкой, дерзкой улыбке, обнажая белые зубы. Женщина достала из внутреннего кармана свободного пиджака упаковку очищенных мини-морковок и с хрустом откусила от одной. У Сугуми дёрнулось веко, а глаза напротив так и мерцали озорством.

Белые волосы.
Белые, как снег на Фудзи, морская пена и жемчуг.
Белые, как шёрстка у кроликов, что преследуют Сугуми в отражениях.
Белые, будто их посеребрила сама луна.

Разве что глаза не красные — они голубые, как небо в ясное утро. Какого последние дни в Киото совсем не наблюдается.

— Что, простите?

— Говорю, я здесь за гры-зу-на-ми, — она убрала упаковку обратно в карман, ловко скрывая от проходившего мимо сотрудника, что пронесла внутрь свою еду и без стеснения её ела. 

Сугуми машинально перевела взгляд на окно в кафе, в котором отражались полчища неподвижных кроликов.

— Да-да, этими, — незнакомка небрежно махнула рукой и откинула со лба взъерошенную чёлку.

Лёгкий шок от того, что незнакомка вдруг взяла и заговорила с ней по-японски — и бесцеремонно села за её столик! — тут же ушёл на задний план.

— Вы тоже их видите? — Сугуми понизила голос до шёпота.

— Сейчас нет, но с этим, — она покрутила между пальцами стёклышко в оправе, подозрительно напоминающее объектив от фотоаппарата, только несколько винтажный, — увижу. Ну что, расскажешь, что ты такого сделала, что они к тебе прицепились?

Хотелось бы Сугуми и самой знать точный ответ на этот вопрос, кроме как «я, кажется, оскорбила бога луны».

— Буду благодарна, если вы поделитесь своими мыслями, что это, — твёрдо, но вежливо сказала Сугуми. Всё её тело находилось в напряжении — она и сама не заметила, как сосредоточилась, как перед прыжком или нападением. Неясно, ни кто эта женщина, ни как она нашла Сугуми. — И расскажете, кто вы.

— Начнём с чё попроще, — незнакомка мельком закатила глаза. — Можешь звать меня Доку… — она окинула Сугуми взглядом, которым обычно визуально оценивают состояние пациента. — Хотя, нет, прозвучит странно. Ну пусть будет по-вашему. Зови меня… Сатору, — женщина в задумчивости провела языком по губе, а затем комично нахмурилась. — А, нет, не подходит. Акира? Ой, нет, меня будто в честь Куросавы назвали.

Сугуми даже не успела задуматься, почему для незнакомки это звучит как что-то нехорошее, как та продолжила:

— Ладно, пусть будет «Са». Так… Сатоми? Нет, тоже не то, слишком женственно, мне явно не идёт, — она окинула себя придирчивым взглядом, потом закатила глаза. Мимика была такой живой и экспрессивной, что Сугуми за ней просто не поспевала. — Сатоэ! Пусть будет Сатоэ. Будем знакомы.

Она сначала протянула руку, затем, будто что-то вспомнив, взмахнула ей и вместо этого кивнула.

Сугуми прищурилась, не спеша ни здороваться, ни представляться следом. Что это вообще был за спектакль с подбором имени? Если она иностранка, почему бы не представиться своим именем? К чему подбирать японское? Ещё и вслух?..

Однако у неё полностью отсутствует какой-либо акцент, она говорит очень естественно, будто жила в Японии всю жизнь, пусть и некоторые манеры скорее наталкивают на мысль, что она не из этих мест. Сугуми есть с чем сравнивать, поскольку среди иностранцев попадаются те, кто изучает японский. Тем более, в Университете Киото есть студенты по обмену.

Объяснить это иначе, чем чужой причудой, она не могла, поэтому спросила то, что казалось наиболее подходящим в данной ситуации.

— А фамилия?

Та молчала несколько мгновений, слегка откинув голову и глядя куда-то вверх и вправо, будто раздумывая над ответом. Затем обвела выразительным взглядом помещение и выжидающе уставилась на Сугуми, вытянув губы трубочкой:

— Годжо.

Она выглядела так, будто предвкушала реакцию на какую-то шутку. Сугуми сосредоточенно повторила про себя фамилию несколько раз.
А потом вспомнила, где они находятся. Она подняла на Сатоэ осуждающий взгляд, и та уверенно встретила его. С её красивого лица не сходила улыбка.

Серьёзного ответа, видимо, ждать не стоило¹¹. Хотя это безусловно звучало как реально существующая фамилия...

— Ладно, другой твой вопрос. Объясняю один раз, ты сама напросилась, запоминай.

Она, набрав в грудь побольше воздуха, с абсолютно уверенным видом выдала:

— Кролики, которых ты видишь, — это визуальная часть какой-то программы, видимая, насколько я могу судить, только при определённых условиях. Мне для того, чтобы увидеть их, пришлось собрать вот эту штуковину, — Сатоэ потрясла линзой в воздухе, — буквально из барахла: разобрать подаренную Оскаром Барнаком¹² камеру, расплавить серебряную ложку и использовать морковку в качестве стабилизатора. Видишь ли, я тут вообще случайно, гонялась за одной дрянью, но потом моё внимание привлекла гроза, что неудивительно, потому что меня чуть не сбила грёбанная молния. Эта гроза определённо не природного происхождения, я проверяла: что-то удерживает облака в небе, я пока не знаю, что, но воздушное пространство над Киото пестрит однотипными импульсами, и установить их источник, как выяснилось, невозможно, они абсолютно хаотичны. Я запустила диагностику, и только один сигнал отличался от остальных, поскольку влиял не на атмосферу, а на мозговые волны какого-то человека. В общем, собранную на коленке красоту я настроила в синхронизации с этой волной, и она привела меня к тебе, — она окинула видимую над столом часть тела Сугуми выразительным взглядом. — Это как фильтр восприятия, только фильтр восприятия — прибор, действующий на мозговые волны окружающих с целью повлиять на то, как они видят мир, независимо от того, кем они являются, однако эта программа, чем бы она ни была, настроена исключительно на твой мозг. Так что твоя очередь: как тебя зовут и на какую красную кнопку с надписью «не нажимать» ты нажала?

Её собеседница даже не пыталась скрыть косой улыбки — она, кажется, была довольна произведённым эффектом.

О, эта женщина точно знала, как она звучит.

Сугуми похолодела. Не внутренне — внешне. Прищурила карие, отливающие золотом глаза. Когда-то, когда она только училась наносить макияж, она пыталась как-то смягчить форму своих глаз — сделать их круглее и больше. Поскольку форма, с которой она родилась, никак не соответствовала тому, что считалось «милым» — разрез глаз острый, а крючковатый внутренний уголок делал взгляд слишком хищным, если она хмурилась. В данный момент, когда внутри поднялась волна раздражения, Сугуми об этом почему-то не жалела.

Молчание затянулось. Она вежливо улыбнулась, стараясь смягчить паузу, несмотря на камнем осевшее в желудке разочарование:

— У вас интересная версия.

Незнакомка кашлянула от неожиданности и приподняла брови.

— Версия? Я сказала тебе правду, — она обернулась через плечо и выпятила нижнюю губу, обнаружив в зале сотрудника кафе: вытащить ещё одну морковку не удастся.

— Вы так говорите, будто «морковь в качестве стабилизатора» тоже может быть правдой?

— Если можно получить электричество из картошки, почему нельзя стабилизатор из морковки?

Точные науки, конечно, были не самыми любимыми предметами Сугуми, но разве она могла позволить себе сдать экзамены по ним меньше, чем на высший балл?

— Разве в случае с картошкой электроэнергия возникает не благодаря химическим реакциям, а не из самого овоща? — короткая пауза, чтобы вспомнить детали. — С участием цинка, меди и кислоты.

Долго сдерживаться Сатоэ не смогла — громко прыснула. Беззаботно пристроила на ладони подбородок. Белые ресницы затрепетали как крылья бабочки. 

— А Оскар Барнак тебя не смутил? 

— Не уверена, — Сугуми посмотрела в сторону, осторожно подбирая слова, — что знаю, кто это. 

Имя, впрочем, безусловно было иностранным. Она могла без труда назвать известных актёров, возможно, учёных, о которых невозможно не знать, и деятелей, относящихся к её сфере: творчество Уолта Уитмена повлияло на Ёсано Акико, Франц Кафка был одним из любимых писателей Абэ Кобо, Эдогава Рампо обожал Фёдора Достоевского...

Об Оскаре Барнаке прежде слышать не доводилось.

— Да так, знакомый, известный в определённых кругах. Ну хорошо, подловила. Морковь мне неожиданно сильно понравилась, а ты очень хмурая. Как тут не попытаться тебя развеселить?

Сугуми даже не попыталась сгладить своё выражение лица, и на нём во всей красе отразилось то, что она подумала: «Не меня».

— Мне должно быть совершенно не о чем переживать? — она сдержалась, чтобы не посмотреть на отражение в окне. Знала, что кролики никуда не делись и подвинулись ближе с того момента, как она взглянула на них в последний раз. У неё получалось — пока — не доводить до того, чтобы они приблизились вплотную к её отражению. Сугуми не знала, что может произойти, если это случится, они рано или поздно исчезали, чтобы потом появиться снова.

— Схватываешь налету. Я же здесь. Ну так что, ответишь?

Сугуми чувствовала себя школьницей, стоящей на самом краю ничем не огороженной школьной крыши. Сатоэ в данном сценарии была отведена роль человека, предлагающего этой школьнице просто скушать конфетку и забыть обо всех экзаменах и родительских ожиданиях.

Она тяжело вздохнула. Что бы эта женщина ни сказала — она знает про кроликов. Даже если она последнюю неделю каким-то образом следила за Сугуми, чтобы заметить определённые странности в её поведении, белые кролики — слишком специфическое видение, чтобы угадать его.

Какая-то часть её слов точно правдива. Невероятна, но правдива. Понять бы теперь — какая.

Слова Сатоэ не складывались в общую картину. Совершенно. Они будто не имели никакого смысла, больше походя на… у Сугуми даже примера, с чем это можно сравнить, сходу не подбиралось. На что-то из научной фантастики.

— Гето Сугуми, — сначала представилась она, подчеркнув фамилию интонацией. — Ваши слова очень сильно расходятся с тем, чем я привыкла считать этих кроликов.

У Сатоэ заблестели глаза:

— Так-так, Су-гу-ми-тян, да ты без дела не сидела, — она сделала вид, что не заметила, как Сугуми раздражённо выгнула бровь на фамильярность, и выпрямилась на стуле, поглядывая на неё слегка сверху вниз. — Ну что ж, выкладывай. Посмотрим, чья версия ближе к правде.

Потрясающе. Ну что, кто кого? Какие-то внеземные технологии, «фильтры восприятия» и «не природного» происхождения гроза против божественной кары Цукиёми-но микото.

Сатоэ элегантно развернулась на стуле боком, закидывая одну длинную ногу на другую и покачивая носком в ожидании. Она будто в несколько гротескной манере хотела показать, как внимательно приготовилась слушать.

— Странности начали происходить после посещения одного святилища, — немного уклончиво начала Сугуми, решив, что от подробностей пока можно и воздержаться. Сатоэ ухмыльнулась, но Сугуми предпочла не заострять на этом внимание. — На связь со святилищем указывает несколько элементов, и первый из них — сами кролики. У храмов этого божества в качестве духов-охранителей часто стоят их статуи, так что ассоциация возникает довольно прямая.

Сатоэ совершенно не боялась прозвучать глупо и в своей версии, кажется, была вполне уверена. Несмотря на то, как она звучала. Значит, и Сугуми не стоит переживать, что она покажется идиоткой.

Хотя, конечно, проще сказать, чем сделать.

— Второй элемент — дождь и гроза. Они начинаются примерно в одно время каждый день и идут всю ночь, что, учитывая контекст, служит довольно очевидной отсылкой на божество из святилища. Взяв во внимание то, что видения вижу только я, и то, что гнев божеств, по крайней мере в литературе, всегда изображается природными катаклизмами разного калибра, но чаще всего дождями, грозами и молниями, я предположила, что происходящее — последствия татари, — она отвела глаза в сторону и вниз. — Наверное, начни погода портиться сразу, я бы списала это на совпадение, но первыми появились они, — наклон головы в сторону окна.

Сатоэ закатила глаза так экспрессивно, что радужка почти полностью скрылась под верхним веком. 

— Ну я тебя поздравляю, мы наверняка имеем дело с очередным «божком», — она показала пальцами кавычки. — Голова баранья, а мясо собачье, никогда такого не было, и вот опять.

Отчего-то у Сугуми сложилось впечатление, что Сатоэ высмеет её гипотезу как какую-то глупость. Подобной реакции, наверное, даже от Иори-сана можно было бы ожидать, что уж говорить о женщине, с самого начала объяснившей видения Сугуми какой-то программой, якобы транслировавшей изображение в её мозг. Сторонники «науки» обычно игнорируют религию как таковую.

— Это настолько часто оказываются высокомерные шизики, наяривающие на то, что другие, менее высокоразвитые расы, а уж по их мнению или объективно говоря — вопрос не первостепенный, наяривают на их пресветлый лик и поклоняются им, что я порядком устала, — продолжала ворчать Сатоэ, скрестив руки на груди. Она цокнула так громко, что на них обернулось несколько человек. — Ладно, не конкретно я, но сути это не сильно меняет. 

Сугуми растерянно заморгала. Поспеть за этой женщиной всё больше казалось либо невозможным, либо крайне трудным.

— Сугуми-тян, я попробую твой десерт? Ужасно хочу сладкое.

Не дожидаясь разрешения, Сатоэ цепко перехватила запястье Сугуми, отобрала у неё ложку и, погрузив её в чайный десерт, тут же отправила в рот и расплылась в улыбке. Голубые глаза заблестели от удовольствия. 

— М-м, не так сладко, как мне бы хотелось, но у тебя отличный вкус, Су-гу-ми-тян. Что это за сорт?

— Удзийский, — на автомате ответила Сугуми: как у гида у неё выработался рефлекс отвечать на подобные вопросы, и она ничего не могла с ним поделать. Она укоризненно нахмурилась. — Если собираешься есть — возьми вторую ложку. 

Сатоэ рассмеялась, почти схватившись за живот — в этом жесте было что-то почти по-детски искреннее и непосредственное, такое, отчего у Сугуми уголки губ дёрнулись вверх против всякого её желания, хотя смеяться ей, в общем-то, не хотелось. Умиления она тоже не испытывала, просто этот смех не звучал надменно, несколько выбиваясь из образа, который успел сложиться у Сугуми об этой женщине.

— О-о, вот это огонь в глазах! Я думала, ты меня сейчас этой ложкой треснешь. А ты вон какая… что ж ты такого сделала, — покачала ложкой в воздухе Сатоэ, — что попала под руку одному из этих шизиков?

— …Богов?

— Ну-у, называть их богами — только их эго тешить, и без того непомерное. Они попадают на вашу планету тем или иным способом в разное время, но по возможности выбирают, конечно, те периоды, когда человеческая раса ещё далека от покорения космоса и высокоразвитых технологий. В лучшем случае у подобного «божества» с людьми складываются своеобразные рыночные отношения: ты — мне, я — тебе, и, скажем, почитание, пропитание, жертвоприношения и так далее делаются в обмен на знания, покровительство и те же технологии. В худшем — это просто паразиты, самыми разными способами пичкающие вас ядом, который в особо запущенных случаях принимается за лекарство.

В словах Сатоэ было столько всего, за что можно зацепиться, что Сугуми впала в ступор, не зная, за что взяться первым.

— Стой, — получилось резковато, и Сугуми, несмотря на недоверие и странное ощущение от разговора в целом, смягчилась, — подожди, пожалуйста. Подводя итог: ты хочешь сказать, что божества существуют, но на самом деле это пришельцы, и то, что я обозначила как «татари» — нечто не… мифологической природы, назовём это так, а какая-то их внеземная технология, которую люди в далёком прошлом приняли за «божественность»?

Вопрос, кто из них сходит с ума, остался для Сугуми открытым.

— Ага, — кивнула Сатоэ, за время своей речи успевшая подвинуть десерт Сугуми на середину стола. Чем-то она смахивала на кошку, лапкой мало-помалу отодвигающую стакан к краю. Осознав, что Сугуми заметила её действия, Сатоэ только очаровательно и невинно улыбнулась, а потом, сдавшись, метнулась к стойке, чтобы попросить второй прибор.

Её отсутствие позволило Сугуми выдохнуть. Гето помассировала виски, не до конца понимая, как ей уложить это в голове. Может, она спит? Может, видения перешли на новый уровень?

Конечно, она не собиралась верить странной женщине на слово. То, что Сатоэ верит в собственные слова, не делает их правдой. Откуда она узнала о видениях? В самом деле благодаря тому прибору? Может, она сама провинилась перед Цукиёми-но микото? Или другим божеством? 

Может, она медиум? Или... одна из... оммёдзи-самоучек? Популярность оммёдо после выхода фильма с Номура Мансаем в главной роли возросла в несколько раз минимум... И теперь местное святилище Сэймэя регулярно посещали его фанаты. Сугуми себя к ним не относила, но несколько раз составляла компанию однокурснице.

Она не удержалась — скосила взгляд на окно. Кролики исчезли, и Сугуми выдохнула с облегчением. Осталось только серое небо, которое к ночи наверняка снова разразится ливнем. 

Может, не так уж бессмысленно самоизучение оммёдо, раз она увидела кроликов. Разве что... зачем объяснять это пришельцами? В чём смысл? Даже если предположить, что это для облегчения принятия действительности, каким образом пришельцы приносят большее успокоение?

— Так-с, — Сатоэ непринуждённо опустилась напротив и тут же отправила в рот ложку с десертом в своей, видимо, обычной бестактной манере, — давай, жги. Пора бы уже выложить, за что на тебя обрушилась «божественная кара».

— У святилища была девочка, — в ответ на это Сатоэ приподняла светлые брови, так и застыв с ложкой во рту: она уплетала десерт с какой-то космической скоростью. Сугуми даже было не жалко, настолько потерянной она себя чувствовала. — Я нарушила его границы, чтобы забрать её и отнести родителям. Думаю, мне следует добавить, что она сказала, что видела белого кролика.

(Цукиёми-но микото правильно делает, что наказывает меня. Я взяла девочку под свою ответственность и не уследила за ней.)

— Значит, она тоже их нарушила?.. Раз вы обе там были, в теории преследовать за «непочтительное поведение» он должен был обеих, особенно учитывая, что девчонка и так видела интерфейс. Но сигнал, влияющий на мозговые волны, был только один.

Тревожность вдруг закопошилась прямо под кожей мелкими жучками. Что, если божество всё-таки преследовало не одну Сугуми? Что, если…

Сатоэ тем временем продолжала:

— Хотя если девочка живёт за пределами Киото, сигнал может просто не доходить до неё, это я смогу точно сказать, когда изучу источник. Ты же не пробовала выехать из города и посмотреть, продолжат ли появляться ушастые, да?

Ну, Сугуми не смотрела на свою проблему с технической точки зрения, чтобы проверять подобные гипотезы. От божества разве можно скрыться?

— Не пробовала... Она уже должна быть далеко отсюда, — Сугуми громко выдохнула через нос, надеясь, что вместе с воздухом тело покинет и тревога, — если ничего не случилось. Надеюсь, с ней всё в порядке.

Ложка звякнула по стеклу: десерт был почти доеден.

Кажется, Сугуми ничего не слышала в новостях ни о пропаже, ни о смерти иностранных туристов. О чём-то подобном точно бы написали, верно? Хотя Сугуми была так занята своими делами и странными видениями, что могла и пропустить. Хотя кто-то из клуба наверняка прочёл бы и поделился, раз уж они работают с иностранцами. Хотя Сугуми могла прослушать, потому что слишком много думала о себе. Хотя…

Ножки стула с неприятным скрипом проехались по полу, и Сугуми вынырнула из своих мыслей, чтобы обнаружить, что Сатоэ перегнулась к ней через стол и теперь заглядывала в глаза. Два лунных камня в обрамлении белоснежных ресниц. Как странно… Во многих культурах божество луны традиционно представляется в женском образе. Возможно, в этом что-то есть.

Широкая нахальная улыбка Сатоэ сменилась едва заметной, от которой веяло спокойной, умеренной решимостью. Как будто полная луна выглянула из-за облаков, осветив скрытую во тьме тропинку.

— Не кисни. Мы это выясним. Я здесь, чтобы помочь.

Возможно, дело в том, что Сугуми — японка, но поверить в существование божества ей было куда проще, чем всерьёз рассмотреть версию, что здесь замешаны существа с другой планеты.

«Вашу планету», к тому же, звучало так, будто Сатоэ к Земле никакого отношения не имела. По крайней мере, она выглядит как человек. Более того — человек азиатского происхождения. Даже восточно-азиатского. Учитывая естественность её языка, можно было бы даже подумать, что она японка, а не иностранка. Сатоэ создавала в голове Сугуми некоторый диссонанс.

Необычная. Альбинизм, пусть и редкое явление, всё же встречающееся. В их мире. У разных видов. Впрочем, как и различные... расстройства психики.

— Но для этого тебе нужно отвести меня к святилищу. Если источник там, я сразу возьмусь за работу. Так что давай, двигаем, — Сатоэ выпрямилась, изящно отодвигая ногой стул за её спиной в сторону, и махнула рукой в направлении выхода. — Покажешь — и можешь быть свободна.

— Может, не сегодня, — Сугуми ответила стандартно-уклончиво, бросила взгляд на столик, где сидела её группа, и только сейчас поняла, что иностранцы наблюдали за ней с очевидными признаками обеспокоенности на лицах. О, не думали же они, что она взаправду уйдёт, бросив их посреди прогулки, просто потому, что странная, но харизматичная — этого у Сатоэ не отнять — женщина поманила её пальцем?

— А-а? — Сатоэ отреагировала на её слова гримасой непонимания. — Боишься, что ли?

Расхлябанная и фамильярная манера говорить по-японски создавала иллюзию, будто они с Сатоэ давно знакомы. В каком-то смысле это было даже немного свежо. Сугуми привыкла цепляться к словам собеседника, читать атмосферу, чувствовать, когда пауза в разговоре становится достаточно длинной, чтобы значить «нет», которое не могут высказать в лоб, однако Сатоэ говорила прямо, и перед лицом такой честности и прямолинейности можно было потеряться.

— Я сейчас на работе.

Пусть это и было всего лишь волонтёрской деятельностью, а работала Сугуми в университете, ассистируя в исследовательских проектах, и время от времени моделью, — если человек берёт на себя какую-то роль, он обязан её выполнять. Сугуми взяла на себя роль гида и проводника, значит, она должна довести своё дело до конца. Женщины, говорящие о себе так, будто они с другой планеты, немного подождут.

Сатоэ стрельнула ленивым, самую малость обжигающим взглядом в сторону группы иностранных туристов. Затопала ногой, скрестив руки на груди, цыкнула, с каждой секундой хмурясь всё недовольнее, потом плюхнулась обратно на стул и выжидающе уставилась на Сугуми.

На какое-то мгновение та испугалась, что Сатоэ попросит объяснить словами, как пройти к святилищу. Этого Сугуми не могла сделать тоже. Как она могла отправить Сатоэ к разгневанному Цукиёми-но микото одну? «Помочь» — какой бы она смысл в это ни вкладывала — с проблемой, вызванной Сугуми?

Разве она могла позволить одной Сатоэ «разбираться» с тем, что Сугуми наворотила?

Сатоэ смотрела так, будто гадала, зачем села обратно за стол. К какому бы выводу она ни пришла, её голос звучал довольно ровно:

— Типа экскурсовод?

— Сопровождающий гид.

— Любишь историю? — Сатоэ стала похожа на лисичку. Что-то задумавшую лисичку. Или знающую больше, чем говорит. — Не стесняйся, расскажи. Всё равно твою группу ждём.

Сатоэ, видимо, решила пойти с ними, чтобы потом попросить Сугуми проводить её. Отказать после окончания прогулки будет уже неудобно.
Наверное... это не плохо. Несмотря ни на что, Сугуми не ощущала от неё угрозы. Она, кажется, ведёт себя вполне адекватно для предположительно сумасшедшей. Немного грубовато, но, возможно, она училась заграницей, и ей нелегко вести себя более скованно?
Отправиться после экскурсии в святилище вместе вариант куда более предпочтительный, пусть и не идеальный. Возможно, когда там не обнаружится никаких технологий, Сатоэ немного успокоится, а Сугуми сможет попросить её позаботиться о своём здоровье?

— Больше литературу и язык, — сдержанно поправила Сугуми, — но история идёт с ними рука об руку.

— Для понимания фона эпохи, влиявшей на написание того или иного произведения — безусловно, — Сатоэ покрутила пальцами пустой стакан из-под десерта, чтобы чем-то занять руки. — Хотя очевидно, — на её губах появилась отдающая ноткой коварства улыбка, какая могла бы возникнуть у регента из рода Фудзивара, фактически удерживающего власть в стране в своих руках, — что достоверным источником литературное произведение не назвать.

— Позволю себе заметить, что даже исторические хроники следует воспринимать с щепоткой скепсиса.

Сатоэ хохотнула и бросила на неё весёлый взгляд:

— С этим сложно спорить.

В её смеющихся глазах-полумесяцах читалось что-то будто бы несколько надменное.

— Не менее сложно, — вежливо растянула губы в улыбке Сугуми, — спорить с тем, что литературные произведения отлично подходят для реконструкции быта, представлений о том или ином предмете, скажем, сверхъестественном, — Сугуми слабо фыркнула, наклоняя голову, и чёрная прядка чёлки прочертила по фигуре Сатоэ слегка размытую линию, — хотя в том, что никогда не узнаешь, как было на самом деле, есть своя толика печального очарования.

Наверное, это была одна из наиболее интригующих Сугуми вещей — изучать повседневность живших столетия назад людей, наделённую чувствами и восприятием автора. Читать дошедшие до её времени строки и понимать, что она видит их совсем иначе, нежели современники автора. Ровно так, как было раньше, не будет уже никогда.

Она словно поглощала вложенные в строки эмоции, проживала чужой опыт и вбирала его в себя — временами это становилось невыносимым.

(Временами тексты, что она встречала, оставляли на её коже липкое ощущение грязи.)

(Они пахли разложением, старыми устоями, так и не погребёнными в далёком прошлом, пахли мужским потом и металлом, свинцовыми белилами и четырьмя стенами комнаты дома, сжимающими со всех сторон.)

Но в этом был смысл — изучая развитие языка, изучая то, какими люди были и как они мыслили, как развивалось их творчество, изучая прошлое, обретаешь понимание, откуда тянутся нити в настоящее. Пусть зыбкое, но такое необходимое. На ошибках прошлого принято учиться.

Хотелось бы ей знать что-то наверняка? Безусловно. Но Сугуми говорила себе быть благодарной за тот материал, который дошёл до них. Пусть неполный или в бесчисленном количестве версий из-за множества переписываний.

— Ну почему же не узнаешь… Если есть машина времени — очень даже узнаешь, — Сатоэ взглянула на Сугуми из-под полуопущенных ресниц.

Сугуми стоило догадаться, что Сатоэ — ходячая концентрация подобных идей. Пришельцы, машина времени, что дальше — конспирологические теории?

— Что ж, — проявляя деликатность, ответила Сугуми, — вероятно, не зря говорят, что если мечтать, то по-крупному.

Хотя большой вопрос, кто счастливее — человек, стремящийся к звёздам и мечтающий по-крупному, или человек, довольствующийся мечтами куда меньших масштабов.

— Раз так, куда и в когда бы ты отправилась? Будь у тебя такая возможность. Ну, знаешь, позволь себе немного помечтать.

Покачав головой, Сугуми прикрыла ладонью тронувшую губы улыбку. Какие глупости. Какой сегодня сумасшедший день. Но он, по крайней мере, разбавлял череду из серых и проклятых. Она осадила себя: чужое расстройство — не повод для веселья.

— Хм-м, — с наигранной задумчивостью протянула Сатоэ, заполняя тишину, — в Хэйан, чтобы подглядеть за тем, как Мурасаки Сикибу писала о принце Гэндзи? В период Мэйдзи, чтобы познакомиться с Хигути Итиё? — она приняла заговорщицкий вид. — Или, может, Муромати, чтобы послушать, как сказители с бивой поют истории о доме Тайра? А, может, познакомиться с героями их песен? Каково тебе было бы узнать, что император Антоку на самом деле был девочкой?¹³

Лучше бы последнее было неправдой.

Сугуми нервно усмехнулась, выпуская из лёгких почти весь воздух. Она ведь всего минуту назад думала о том, что образу Сатоэ как раз не хватало конспирологических теорий.

— Думаю, ничего из этого.

Тем более, «Гэндзи-моногатари» и «Хэйкэ-моногатари» — слишком предсказуемые варианты. Хотя, конечно, встретиться с Мурасаки Сикибу было бы настоящим чудом...

Однако то, что Сатоэ назвала Хигути Итиё, было приятным сюрпризом. Её «Сверстники» были очень богатой на самых разных персонажей повестью, как на мужчин, так и на женщин — причём принадлежащих к разным социальным классам, что на то время было довольно уникально, ведь колоссальная разница между классами не давала проникнуться жизнью тех, кто принадлежал другой группе. В произведениях же кого-то вроде Нацумэ Сосэки подавляющее большинство женских персонажей не обладают глубоким и прописанным характером, просто выполняют свою функцию. Вероятно, она бы даже сказала, что женщин он понимал плохо.

То же можно сказать и о многих писателях-мужчинах, какие бы глубокомысленные метафоры они ни закладывали в свои строки. Сугуми не очень высоко оценила «Плывущие облака» Фтабатэя Симэя, считающиеся первым современным романом, отличающимся от привычных периоду Эдо произведений, насквозь пронизанных нравоучениями. Через простую метафору о теряющем работу бюрократе, который вместе с тем лишается возможности жениться на кузине, а та, в свою очередь, очень быстро переключается на его успешного коллегу, он хотел показать суть общества эпохи Мэйдзи, разрывавшееся между старыми ценностями и западными взглядами. Против самого писателя-идеалиста, задавшего новую планку в переводе иностранной литературы, она, впрочем, ничего не имела.

Быть может, Сугуми была несправедлива. Так и быть, она сделает скидку на то, что Нацумэ Сосэки, Мори Огай и иже с ними были представителями элиты. Писали они, безусловно, о том, что им близко — о том, что они видели, будучи мужчинами, которые принадлежат к своему классу. Это, разумеется, не умаляло их талантов и было всего лишь наблюдением.

— Банальщина, понимаю, — отмахнулась Сатоэ всё с той же заговорщицкой улыбкой. — Уважаемой госпоже передо мной хотелось бы чего-то поинтереснее?

Сугуми немного смутилась. Вежливая речь из уст Сатоэ воспринималась почти инородной.

— С позиции исследовательницы, периоды Асука и Нара, чтобы послушать, как читают танка, собранные в «Манъёсю», так, как они должны читаться, разгадать тайну песни №9¹⁴, но…

…но с точки зрения человека, дочери своих родителей, наверное, Сугуми бы хотела ненадолго погрузиться в послевоенную эпоху Сёва. Увидеть небольшой магазинчик сладостей, в который любил заглядывать отец после школы. По его словам, старушка, заведовавшая магазином, была чудесной советчицей — её кошка гуляла по всему району, и к её ошейнику можно было привязать записку, чтобы анонимно посоветоваться с «Бабушкой», как её многие называли. Она посоветовала папе действовать, когда он был влюблён в маму. Той «Бабушки» уже нет в живых, а её детям было неинтересно продолжать семейное дело, но письма, которые она написала в ответ на папины, до сих пор хранятся дома в коробке «сокровищ».

Узнать, как её мать полюбила цветы. Настолько сильно, что развела собственный сад, в котором маленькая Сугуми с самого детства ей помогала. Её даже могли назвать Сугури, поскольку мама думала о том, чтобы добавить в имя дочери цветочный компонент — «жасмин».

Попробовать сладости, которыми родители объедались в детстве, чтобы узнать, по чему же они сейчас скучают: матушка рассказывала, что были сладкие сосательные шарики, состоящие из множества разноцветных слоёв — и, разумеется, когда во рту сменялся вкус, надо было обязательно выплюнуть шарик, чтобы посмотреть, какого цвета он стал. Липкие руки — всего лишь часть веселья! А папа рассказывал, что были белые палочки с лёгким мятным вкусом, которыми баловались старшеклассники, изображая, будто это сигареты.

Посмотреть на ряды рисоварок с цветочным узором в магазинах — потому что ничто не кричит громче о семейном уюте, чем эти цветочные узоры, которые так любили все мамы по соседству.

Прокатиться на автобусе с двигателем под капотом — Боннэтто Басу — который, по словам родителей, пахнет как эпоха Сёва.

Быть может, если она проследит, куда из настоящего ведут нити её родителей, она поймёт причины некоторых их поступков и убеждений. Узнает, как были посажены те деревья, чьи плоды она вкусила в своей жизни.

Иногда отдающие горькой сладостью. Иногда — сладкой горечью.

— «Но»? — Сатоэ наклонилась к ней, будто ей в самом деле хотелось услышать ответ, в чём Сугуми отчего-то сомневалась. — Куда бы хотела отправиться Сугуми-тян, а не Гето-сэнсэй?

Лёгкое смущение от фамильярности и пронзительного, заглядывающего в душу взгляда отпечаталось на щеках Сугуми персиковым оттенком.

Так она всё-таки запомнила фамилию.

Сейчас Сатоэ была похожа на луну из танка в «Манъёсю» — безмолвная наблюдательница, сопровождающая сердца, прокладывающие друг к другу путь в ночи. Одна-единственная, на которую из разных мест смотрят люди в разлуке. Обещающая сохранить доверенный ей в мгновение, когда весь мир спит, секрет.

— Сугуми, — окликнули сбоку, и Сугуми с готовностью повернулась к человеку из своей группы. — Мы… закончили. У вас всё в порядке? Планы не изменились? — женщина мельком взглянула на Сатоэ. Та криво усмехнулась уголком рта.

— Да, всё хорошо. Вы не против, если ко мне присоединится…

— Называйте меня Доктор, — представилась Сатоэ, поднимаясь с места и мгновенно становясь выше женщины на целую голову. Даже больше. О, ей, должно быть, очень непросто ездить на общественном транспорте.

— «Докута»? — на лице той словно возникла яркая неоновая вывеска, складывающаяся в слова: «Какие странные у японцев имена». Сугуми на это только поджала губы и ничего не сказала, про себя лишь подумав, что это очевидное английское слово.

— Доктор, — Сатоэ раздражённо дёрнула уголком рта, и улыбка вышла у неё какой-то натянутой. — Доктор Годжо Сатоэ.

— О, я поняла, простите. Вы… тоже из клуба волонтёров? — в голосе иностранки сквозила недоверчивость.

Сатоэ моргнула, бросила быстрый нечитаемый взгляд на Сугуми.

— Нет, но я иногда сотрудничаю с волонтёрскими клубами в рамках исследования, которое проводится Министерством инфраструктуры и туризма, — она ловким движением достала какое-то удостоверение из кармана пиджака, того же, где была спрятана упаковка с морковкой, и потрясла им перед женщиной, дав вчитаться в пару строчек. — Я вам не помешаю.

Иностранка отошла к своей группе, неспешно собирающей вещи, а Сугуми не могла оторвать заинтересованного взгляда от удостоверения в обложке. Кто всё-таки Сатоэ такая?.. Не может же она в самом деле быть сотрудницей Канкō-тё¹⁵? Как-то это для неё… слишком просто.

Эта мысль немного нервировала.

— Хочешь взглянуть? — догадалась Сатоэ и, без колебаний отдав Сугуми удостоверение, подошла ближе, наклоняясь к её плечу, будто самой хотелось посмотреть на свой же документ.

Отчего-то нервничая, Сугуми приподняла обложку. Моргнула. Ещё раз. Белый лист. Ни одного слова, ни одного знака. Но иностранка… Сара-сан, вспомнила Сугуми, не реагировала бы так спокойно, покажи ей Сатоэ пустой документ. Сара-сан не говорила по-японски, но это ничего не меняло. Сугуми бы раскусила обман, назови Сатоэ, к примеру, место работы, отличное от того, что указано в удостоверении, но… отличить белый лист от документа может каждый.

Сатоэ точно не убирала его в карман, чтобы разыграть Сугуми, подсунув ей что-то другое. И страница здесь была одна. Да и зачем бы это делать? Сугуми медленно повернула голову. Она старалась не пересекаться взглядами с Сатоэ, поскольку это было грубо, но чарующая, столь необычная голубая радужка так и притягивала внимание. С такого близкого расстояния стало ясно, что это не линзы.

— Ну что?

— Тут пусто, — глупо озвучила Сугуми очевидный факт.

— Да? — по интонации было неясно, шутит Сатоэ или нет. — Внимательно посмотрела?

Сердце пропустило удар, и Сугуми сдалась: опустила глаза и уткнулась в документ. Всё ещё пусто. Почему она ничего не видит? Она нахмурилась. Какой-то фокус с чернилами? Их видно только при определённом освещении? 

Сатоэ вздохнула, после чего забрала у неё липовое удостоверение. Зажала кожаную обложку между указательным и средним пальцами, нарочито неторопливо убирая во внутренний карман пиджака. На мгновение нос уловил какой-то сладковатый запах, но он слишком быстро растаял в воздухе, чтобы Сугуми успела определить, что это было. 

— Су-гу-ми, Су-гу-ми, — протянула Сатоэ, вдруг приобнимая её за плечо и подбадривающе, немного успокаивающе сжимая на нём пальцы, — это «психобумага», она не работает на личностях с высоким уровнем интеллекта.

Когда появились кролики, Сугуми посчитала, что её жизнь стала странной. Оказывается, всё познаётся в сравнении. На тот момент она просто не была знакома с Сатоэ.

— Что, прости?

Сатоэ подмигнула и улыбнулась куда мягче, чем до этого.

— Это устройство изменения восприятия, разработанное Агентством Небесного Вмешательства. Очень упрощает жизнь, когда надо кого-то убедить, что ты здесь по делу и вообще крайне важная персона.

Захотелось закрыть лицо руками. Ещё чуть-чуть, и Сугуми решит, что перед ней богиня или бодхисаттва, на которую не должны распространяться известные ей законы мира. Соответственно, любая «наука» с её «объективным, универсальным объяснением» просто бесполезна для её понимания.

Я всё-таки схожу с ума?

— Если и сходишь, то держишься достойно, — Сатоэ ответила так, будто Сугуми задала этот вопрос вслух.

— Ты специально?

— Да. Нет. Смотря что.

Сугуми прикрыла глаза, приказала себе собраться, аккуратно выпуталась из-под руки Сатоэ и подхватила свою сумку.

Дальнейшая прогулка-экскурсия проходила так, как Сугуми и задумывала, несмотря на пополнение в их компании. Верная своему слову, Сатоэ не мешала, даже не взаимодействовала с иностранцами, шла в ногу с Сугуми и слушала её рассказ, только периодически отходя на несколько широких шагов в сторону и либо направляя какой-то жужжащий прибор на небо, либо доставая ту линзу, что показала ещё в кафе, и осматриваясь вместе с ней.

Их группу провожали десятки переплетающихся между собой всевозможных проводов, соединяющих столбы.

Днём возвращались из школы домой ученики начальной школы, как маленькие муравьишки тянущие на себе вес больших кожаных ранцев, на которых, как на маме-опоссуме, висели мешочки поменьше. На переходах пели голосами птиц свои мелодии светофоры.

Иностранцы делились впечатлениями обо всём, что видели, и Сугуми невольно ловила себя на мысли, что всё-таки то, чем она занимается, не зря: им нравились узкие, тихие улицы, им нравилась зелень, запах нори, садики, разбитые у приземистых двухэтажных домов тех, кто может позволить себе лишний дзё земли, им нравилась чистота и то, что даже поросшие мхом камни выглядят свежими.

Она с радостью фотографировала свою группу, подсказывала, как встать, с готовностью отвечала на любые вопросы, приправляла рассказы известными ей легендами, фактами из истории или цитировала танка, в которых фигурировал Киото.

У Ёсано Акико, лирику которой Сугуми высоко ценила за смелость и новаторство для её времени, была особенно красивая танка, пусть и относящаяся совершенно к другому времени года:

В Киёмидзу вечером
По Гиону прохожу,
Сакура-лунный вечер,
Прекрасны
Все, кого встречаю!

Сакура-лунный вечер — придуманное Ёсано-сэнсэй слово, «сакура-дзуки-ё». В своей книге «Как сочинить танка» она писала, что этот термин значит лунную ночь, когда лик луны слегка размыт благодаря опадающим лепесткам сакуры, и люди в её свете приходят и уходят, кружатся по улице, совсем как эти лепестки.

В этой танка столько любви, что достаточно пропеть её лишь раз, чтобы почувствовать себя опьянённой. Совсем как Ёсано-сэнсэй, гулявшая по улицам Киото почти сто лет назад, была пьяна своей любовью к Тэккану.

Как приятно было после этого услышать, что девушка из группы загорелась идеей посетить Киото во время цветения сакуры!

Сатоэ наблюдала за ней с какой-то временами рассеянной, временами позабавленной, временами хмурой улыбкой. Сложно было сказать, о чём она думала в этот момент.

Когда та не смотрела, Сугуми тоже мельком бросала на неё взгляды: у Сатоэ была походка уверенного в себе человека — широкий шаг, плавный перекат с пятки на носок, расслабленное покачивание рук во время ходьбы. Её движениям была свойственна небрежная лёгкость. Она не стеснялась занимать место в пространстве и чётко обозначала своё присутствие, даже если стояла на месте.

Бывают же такие люди, которые неизбежно притягивают к себе внимание.

В её сторону поворачивали головы, кто-то откровенно глазел, но никто не удостаивался ответного взгляда.

К вечеру тучи потемнели, словно наливаясь невидимой силой божественного гнева: они потяжелели под весом пока не пролившегося дождя, приобрели лёгкий фиолетовый оттенок грозовых облаков. Обычно в это время года возвращающиеся домой сарариманы всё ещё рассекали на велосипедах, но сейчас многие оставили своих двухколёсных коллег дома: если дождь начнётся раньше, вымокнуть до нитки никому не хотелось.

Чувство вины напомнило Сугуми о себе новым уколом в грудину.

— Наконец-то, — наблюдая за скрывающимися в здании отеля туристами, практически вибрирующая от предвкушения Сатоэ хищно улыбнулась и хрустнула пальцами одной руки, — только ты, да я, да грозный хозяин грызунов. Пошли?

— Поехали, — поправила Сугуми, решив не заострять внимание на «хозяине грызунов», — святилище Цукиёми на другом конце города.

２０１０年　９月　２６日
京都市西京区嵐山宮町
Белой рыбкой тусклая луна
Всё бьётся, бьётся в чёрной сети.

Морковка оказалась сладкой и приятно хрустела на зубах. То ли Сатоэ сочла своим долгом угостить Сугуми чем-то, чтобы отплатить за съеденный десерт, то ли просто наелась и теперь не хотела, чтобы морковка пропадала.

— Да сдался он тебе, — Сатоэ взяла её под локоть и увела в сторону от входа в комбини, где Сугуми собиралась купить простенький зонтик.

Прикосновение не было грубым — в руках Сатоэ чувствовалась сила, но сдержанная, словно спящая. Каким-то образом ощущающаяся знакомо — примерно как сила самой Сугуми. По ней с виду тоже не скажешь, что она занималась единоборствами. Только непрофессионально — у неё никогда не было цели идти в большой спорт.

— От дождя, — Сугуми настойчиво потянула руку на себя, и Сатоэ отпустила. — Мы можем не успеть вернуться до начала ливня. Святилище у подножья горы, нас в лесу попросту затопит.

— Тц, — весь её облик выражал недовольство. Даже взъерошенные волосы чуть ниже плеч, казалось, лежали как-то так, что выдавали раздражение хозяйки. Создавалось такое впечатление, что ей просто не по нраву, что Сугуми ей не до конца верит.

Даже если допустить, что слова Сатоэ правдивы, и Цукиёми-но микото на самом деле какой-то могущественный инопланетянин, что против него можно поставить? Если это маскирующийся под божество инопланетянин, он почитается уже больше тысячи лет? Кому попало не удалось бы поддерживать обман так долго, верно? Или он поселился в храме гораздо позже? Может, правда, те, на кого он гневался, в конце концов умирали, и до Сугуми ещё попросту не дошла очередь? Дошла ли она до Элис-тян?.. У Сугуми задрожали пальцы.

Или, может, всё гораздо хуже, и священнослужители в курсе, кого почитают, просто тщательно это скрывают? Нет, ей самой пора податься в конспирологи с такими теориями. А заодно составить Сатоэ компанию в клинике. Она же не может на полном серьёзе рассматривать этот вариант, верно?

— У меня есть зонтик, пойдём уже, — протяжно и показательно многострадально вздохнув, сказала Сатоэ.

— Хорошо. Извини. Почему ты сразу не сказала?

Впереди маячили первые врата тории.

— Я просто не думала, что мне придёт в голову использовать эту фичу подобным образом, — проворчала та. Сугуми здраво рассудила, что если у Сатоэ не получится остановить дождь — а она, положив руку на сердце, сомневалась, что та справится, хотя с её уверенностью в собственных силах было сложно не считаться, — тогда она и увидит, о какой «фиче» идёт речь.

Влажный в преддверии дождя воздух был густым и неподвижным, даже ветер почти не трепал листву. Всё выглядело так, будто лес Арасиямы и весь город вместе с ним задержали дыхание в страхе перед грядущей бурей. На улицах почти не было людей: редкие прохожие спешили домой.

Свет фонарей казался размытым, будто светившим сквозь толщу воды. Сугуми и Сатоэ прошли сквозь врата тории, не обменявшись ни словом.

Сугуми, как всегда, остановилась у павильона омовения и, взяв ковшик, омыла сначала одну руку, потом другую, затем — рот. Холодная вода обожгла пальцы, и она быстро стряхнула капли. Сатоэ только мельком взглянула на неё, остановившись, чтобы подождать, но сама к воде не притронулась. Взгляд голубых глаз скользнул по массивным храмовым постройкам.

Людей не было — храм ещё не закрылся на ночь, но желающих задержаться на улице в преддверии ливня не нашлось, кроме них двоих.

— Не будешь? — приподняла брови Сугуми.

— Предлагаешь мне помыть руки перед встречей с нашим паразитом? Представь, приходим мы, а там склизкое кальмарообразное существо, которое придётся доставать из ящика. Я лучше после.

Какой ужас. Она не шутит.

— Каждое божество — инопланетянин, по-твоему? — Сугуми улыбнулась своей самой вежливой и тактичной улыбкой.

— Определённо, нет. Большинство, как и везде, просто продукты человеческой веры.

— Тогда омой, пожалуйста, руки из уважения к правилам этикета в месте, священном для чужой веры, — Сугуми демонстративно сделала шаг в сторону от павильона и провела рукой по воздуху в приглашающем жесте. — Прояви вежливость.

Сатоэ не сдвинулась с места, но под пристальным взглядом Сугуми сдалась, пусть и закатив глаза. Та даже не успела подсказать, что и в какой последовательности делать, как Сатоэ ловко справилась сама. Может, Сугуми показалось, что она просто осматривалась, а на самом деле Сатоэ наблюдала за ней?

В какой-то момент ей показалось, что Сатоэ намеревалась брызнуть в неё каплями воды с пальцев.

Они шли по каменной дорожке, с обеих сторон заросшей зеленью. Тропа к храму Цукиёми казалась особенно тёмной. Густые тени от деревьев сливались в неразличимую стену, и лишь тонкие просветы между ветвями показывали подёрнутое фиолетовыми тучами небо.

Каждый шаг отдавался в воздухе глухим стуком. Сугуми казалось, что место выглядит более зловеще, чем в прошлый раз, когда она пришла сюда, чтобы сделать подношение.

Открытый павильон для кагуры особенно нервировал — всё казалось, что в тени его крыши кто-то прячется. Или что-то. Сразу за ним, утопая во мраке колыбели из низко склонившихся ветвей деревьев, стоял храм Цукиёми-но микото.

— Он?

— Да.

Тихонько присвистнув, Сатоэ достала уже знакомое Сугуми устройство и обвела им округу. Жужжащий звук выбивался из общей тишины, как комариный писк в спальне в третьем часу ночи. 

— Мда, пусто, — она мельком посмотрела на небольшой экран. — Но я прям чувствую, источник сигналов здесь.

— Камеры, возможно, тоже, — этот странный прибор Сатоэ использовала и во время экскурсии. Может, это что-то вроде...

— Не. Всё чисто.

...карманного радара? Если она говорит правду — на этот раз — то Сугуми можно не переживать, что её поймают на штраф, верно? Хотя, если так подумать, лучше был бы штраф — его хотя бы можно объяснить, в отличие от того, что с ней происходило последние полторы недели.

Сугуми, не глядя на Сатоэ, подошла к ящику для пожертвований, вытащила из кармана монетку и бросила. Удар сердца — и послышался короткий, звонкий звук удара о такие же пяти-иеновые монетки.

Она дважды поклонилась, дважды хлопнула, стараясь сделать это настолько тихо, насколько это возможно. Поклонилась ещё раз. Жужжащий звук стал прерывистым и затих. 

— Даже услышав подтверждение, что он пришелец, всё равно проявила уважение? — хмурая Сатоэ приблизилась к ней вплотную, не сводя взгляда с малого храма. Склонила голову в одну сторону, потом в другую. Белая растрёпанная чёлка покачивалась в такт движению.

— Привычка, — слукавила Сугуми. — Что дальше? Идём назад?

— Прикалываешься? Дальше ты стоишь на шухере, а я занимаюсь святотатством, — Сатоэ подмигнула и в одно движение сбросила с плеч свободный пиджак. Так же ловко повесила его на плечи Сугуми, завязав рукава спереди, после чего практически перешагнула небольшой ящик для пожертвований и вплотную приблизилась к храму. 

Сугуми с одной стороны почувствовала себя вешалкой, с другой — растерялась: от подкладки пиджака неожиданно пахнуло карамельными леденцами. Запах ударил в нос так резко, будто кто-то насыпал конфет прямо ей за шиворот.

Значит, вот от чего исходил тот сладковатый запах. 

— Что? — машинально оглянулась Сугуми, проверяя, точно ли нет поблизости посторонних. Или служителей храма. Когда повернулась обратно, Сатоэ уже закатала рукава белой рубашки и провела жужжащим устройством у плотно закрытых дверец храма. Те щёлкнули — и распахнулись. — Что ты делаешь? Это же… 

— Святотатство, — подтвердила Сатоэ с прежней бодростью. — Так-так, что тут у нас…

В спину Сугуми ударил внезапный порыв ветра, и она вперила взгляд на дорожку, не в силах наблюдать за тем, как Сатоэ ведёт себя откровенно по-варварски.

— Ну, никаких кальмарообразных. Если только он не живёт в грязи. Убожество, — ругнулась та. — Фу.

Если бы Сугуми знала, что та собирается вскрыть храм Цукиёми-но микото, она бы трижды подумала, а надо ли подыгрывать чужому расстройству. Немыслимо. Просто немыслимо. Штраф за подобное преступление должен быть, наверное, несколько сотен тысяч иен? И хорошо, если штраф, а не тюремный срок.

— Если нас обнаружат за осквернением святилища, я даже не знаю, что должно появиться на твоей психобумаге, чтобы нам это сошло с рук, — она почти ждёт, что сейчас в них ударит молния.

Сатоэ хохотнула, немного лающе и хрипло, с раскатистой свободой, от которой девочек обычно отучают. Вместо этого их учат прикрывать рот рукой и смеяться в ладонь.

— Скажешь, что я тебя похитила и принудила, — слова, произнесённые таким пренебрежительным тоном, совсем не вязавшимся с её смехом, сопровождались жужжанием, пиканьем и позвякиванием.

— Сатоэ-сан, — Сугуми так возмутили её слова, что она не сразу сообразила, что, во-первых, назвала женщину по имени, а во-вторых, что в храмах вряд ли должно быть что-то, что издаёт подобные звуки. Не может же это быть её радар? Он таких звуков раньше не издавал... Нет, в каком-то смысле Сугуми — вынужденная соучастница осквернения храма, потому что Сатоэ не предупреждала, чем она планирует заниматься. Но обвинять её в том, чего она не делала, Сугуми не собиралась.

— Как интересно, — та будто намеренно пропустила мимо ушей её тон, — как там у вас называют тела божеств?

— Го-синтай? — Сугуми всё ещё стояла к ней спиной, разрываясь между желанием повернуться и желанием не делать этого. — Но это не совсем тело, как ты понимаешь, это какой-то предмет, например, зеркало, меч или драгоценность, которые служат вместилищем для божества.

— Н-да? Ну тут что-то явно органического происхождения.

— То есть?.. Часть...

— Ага. Тела. Судя по размеру, там внутри должно быть что-то небольшое. Может, палец или язык, — её прибор снова прожжужал. — Вряд ли плавник или рог, хотя зависит от вида, — пауза. — Странно. Ну неважно, — однако если судить по тому, каким голосом это было сказано, Сугуми бы сказала, что очень даже важно. — Могу предположить, что он либо уже помер, либо просто отрезал от себя кусочек. Или кусочки — я бы на вашем месте проверила другие святилища Цукиёми, хотя бы парочку. Если, конечно, это принадлежит ему, а не кому-то другому. Ну, по опыту я всё-таки склоняюсь к тому, что ему, и он либо выдавал себя за уже существующего в верованиях бога луны, либо стал почитаться как таковой по каким-то причинам. Цукиёми же переводится как?..

— Самая распространённая интерпретация его имени — «ведущий счёт луне», — заторможенно, но всё же чётко ответила Сугуми, с тёплым, несмелым чувством благодарности кутаясь в наброшенный на плечи пиджак. От него, конечно, пахло карамелью, но он грел несмотря на то, что её бросило в холодный пот.

То, что сейчас происходит, точно реально?

— Ха. Будет забавно, если он принёс людям лунный календарь, — в голосе не было ни намёка на улыбку. — Цена за него только какая-то неприлично высокая. Как обычно. И забыла сказать. Тут на храме стоял фильтр восприятия. Если интересно узнать, как он выглядит на самом деле, обернись. Ну или не оборачивайся. Можешь даже уйти, если хочешь. Я разберусь. 

Сугуми застыла.

Мысль, будто Сатоэ только что развернула перед ней две дороги, осела в теле странным ощущением. Любопытство пронзило Сугуми остро — неподдельное, нетерпеливое. С одной стороны, она хотела знать. 

С другой, что-то глубоко внутри отшатнулось, вжалось в стенку разума. Оно подсказало: если повернёшься, жизнь изменится навсегда.

— Какая занятная штуковина... Фотонный слой поверх биосенсорной решётки, а в экран встроена умэриановая технология считывания микродвижений глаз… — Сатоэ, кажется, и не нужны были собеседники, она негромко говорила будто бы сама с собой. Её слова сопровождались низким гулом, который Сугуми ощущала скорее кожей, мышцами и костями, чем слухом.

Какие-то слова для Сугуми звучали полной бессмыслицей — всё-таки физика, инженерия и программирование не её сфера, чтобы знать специализированную лексику, — впрочем, она была не уверена, что некоторые слова в принципе существовали. Если из них двоих сумасшедшая — Сатоэ, то она, должно быть, пребывает в каком-то удивительном мире, кардинально не похожем на тот, в котором живёт Сугуми.

Кажется, Сугуми с детства влекли другие миры — руки сами тянулись к книгам, перелистывали страницы, взгляд скользил по вертикальным строчкам. Она тянулась к ним, сколько себя помнила, желая соприкоснуться, ведь там можно найти то, что не существует в реальности, но чего не хватает её душе. С возрастом ей стал интересен окружающий: между прошлым и настоящим протянуто множество нитей, связывающих одно с другим — они переплетаются в сложный вышитый узор, как на дорогом кимоно, над которым мастерица работала месяцами. Следы этих нитей можно найти в книгах, прочувствовать их, прощупать. Посмотреть на них чужими глазами. Можно поглотить чужие истории, другие миры, в которых иногда, как в кривом зеркале, отражался окружающий.

Как же так могло получиться, что настоящий мир всё это время был «другим»? И Сугуми от него отделял всего один поворот головы.

— Что ж, — следом раздаётся быстрая череда глухих коротких звуков, будто постукивание подушечками пальцев по экрану, — это устройство просто терминал, запускающий уже готовые протоколы. Где-то ниже под нами — условное ядро, судя по наличию обратной связи. Попробую добраться до него окольным путём. На чём ты вообще работаешь, раз способна на атмосферный резонанс? Откуда такая мощность?

Где-то высоко в небе ударил первый оглушительный раскат грома. Сугуми выдохнула, осознав, что до этого стояла, почти не дыша.

Она поджала губы, на мгновение зажмурилась, а затем медленно, медленно повернула голову.

Неизвестно, что поразило её больше.

Странный, удивительный аппарат серебристого, как луна, цвета.

Или чуть затемнённая фигура Сатоэ, которая одновременно работала на двух экранах, с точки обзора Сугуми отливающих разными цветами, будто их стекло сделано с примесью опала. Один рукав рубашки был закатан чуть выше, чем другой, оголяя острый локоть. Голубоватый свет от неизвестного устройства словно обнимал Сатоэ по бокам. Если присмотреться, казалось, можно было различить перекат лопаток под тканью серой костюмной жилетки.

В голове само собой возникло имя, которым Сатоэ представилась Саре-сан: Доктор.

Отчего-то сейчас оно подходило ей особенно сильно.

— Ну привет, — теперь в её голосе отчётливо была слышна улыбка, и Сатоэ посмотрела на неё через плечо. Неземные голубые глаза озорно, даже скорее радостно блеснули словно в ответ на мысли Сугуми. — Всё-таки обернулась. Ай-яй-яй, а кто на шухере будет стоять?

— Ты сама предложила посмотреть, — насколько могла невозмутимо ответила Сугуми, облизав пересохшие губы. Словно следующий на огонь костра мотылёк, Сугуми приблизилась к Сатоэ и неизвестному устройству. У неё разбегались глаза, взгляд не знал, за что зацепиться. — Это точно реально?

— Хочешь, ущипну тебя?

— Кхм, нет, спасибо, с этим я справлюсь сама.

— Жаль.

— Ты же не ждала, что я скажу «да, пожалуйста»?

Сугуми непонимающе уставилась на неё, но Сатоэ только криво приподняла уголок губ. Она… Ладно. Неважно. Понаблюдав за ней с минуту, она шёпотом спросила:

— Грозу правда можно просто отключить? — такое сочетание слов звучало совершенно неестественно, и Сугуми слабо поморщилась. Японский язык явно не был готов к тому, что силами природы могут управлять инопланетные технологии.

Пауза. Сатоэ мельком скосила на неё ещё один нечитаемый взгляд — пару мгновений разглядывала её лицо, после чего сосредоточила внимание на экранах.

— Сделаю всё, что смогу.

Тон спокойный, уверенный. Было в её голосе что-то неотвратимое, как время и вода, что, приняв в себя острый камень, однажды вернёт его на берег сточенным и гладким.

— Пока могу сказать, что название активного запущенного протокола переводится примерно как «возмездие» или «воздаяние», и он сейчас на второй фазе.

— Значит, это в самом деле татари? Только не божественного происхождения, по крайней мере, в привычном понимании слова.

Сатоэ одобрительно хмыкнула, но больше ничего не сказала. Тишина тянулась и тянулась, пока Сугуми, периодически оборачиваясь, чтобы проверить, не идёт ли кто по дорожке, наблюдала за работой Сатоэ, параллельно укладывая в голове новую для себя информацию.

«Ты там держишься?» и «Ты же не просто из какого-то секретного правительственного отдела по делам пришельцев?» прозвучало одновременно.

— Всё ещё чувствую себя немного во сне, — первой ответила Сугуми — ограничившись минимумом слов, но очень честно. Может, в надежде, что Сатоэ, почувствовав это, тоже ответит без шуток.

— Ну, это нормально, — Сатоэ качнула бедром, задев бедро Сугуми. Жест вышел почти подбадривающим. — Что-то мне не нравится, как это всё выглядит, много энергии уходит на поддержание ушедших под землю элементов, внизу явно что-то ещё помимо ядра, — она стала похожа на выгнувшую дугой спину кошку, не доставало только шипения. — И я ни в какой секретной правительственной организации не состою, хотя время от времени сотрудничаю с теми, что есть. Но что-то подсказывает, — в голосе стали отчётливо слышны нотки ехидства, — мне мало кто будет рад.

Как Сатоэ только удавалось не сбиваться с мысли?

Сугуми на нос упала первая дождевая капля. Через несколько секунд послышались размеренные «тап-тап» по экранам: капли дождя стекали по ним подобно слезам. Одна упала Сатоэ на скулу и быстро скатилась вниз к острому подбородку.

— Достань из кармана брюк мою отвёртку, — распорядилась та, — нажми на кнопку три раза и направь конец с фиолетовым светодиодом строго вверх. Постарайся держать руку на уровне головы. 

Отчего-то Сугуми улыбнулась, быстро, но аккуратно отгибая ткань на боковом кармане и погружая туда руку. Пальцы нащупали продолговатое устройство, немного тяжёлое.

Она не стала тратить время на то, чтобы рассмотреть его, сделала, как было велено, и визуально ничего не произошло — однако дождь больше не попадал ни на них, ни на экраны, с которыми работала Сатоэ, иногда переворачивая их, чтобы добраться до каких-то проводов и блоков. Присмотревшись, Сугуми увидела то, чему ранее возмущалась Сатоэ: грязные разводы на корпусе. Будто к этому устройству не притрагивались уже долгие годы.

За пределами действия отвёртки дождь усиливался, а от громовых раскатов едва ли не содрогалась земля. Но здесь, под этим невидимым куполом, образовался островок спокойствия.

— Как это работает? — изумлённо подняла глаза вверх Сугуми, но тут же спохватилась. — Если мои вопросы тебя не отвлекают.

— Я мультизадачна, — промурлыкала Сатоэ. — Ультразвук создаёт акустическое давление, которое по вашим нынешним… А, ну, или не совсем нынешним, технологиям используется для левитации объектов с небольшим весом. Я увеличила мощность, чтобы добиться микроотталкивания капель при приближении. Заумное название не хочу, так что назвала просто «Бесконечность», — Сатоэ пожала плечом, сделала шаг в сторону, чтобы обогнуть Сугуми, и, открыв боковой отсек, поменяла пару проводов местами, цокнув языком, когда между пальцами проскочили искры.

— Значит…

— Невидимый зонтик, да.

— Я хотела сказать: бесконечный щит, — улыбка Сугуми приобрела слегка лукавый изгиб.

— Ну да, но в данный момент, — Сатоэ громко фыркнула и повернулась к ней, и голубоватый отблеск экрана скользнул по её щеке, подчеркнув бледность кожи и подсветив радужку глаза, — всё-таки невидимый зонтик.

Сугуми отвела взгляд, приковав его к отвёртке в своих руках. Лёгкое тревожное чувство щекотало изнутри горло. Может, оттого, что не было привычного шума капель по зонтику, который она всегда находила довольно умиротворяющим. А может, по каким-то иным причинам.

Всё-таки Сатоэ не была сумасшедшей. И даже оммёдзи-самоучкой. Как много из того, что она сказала сегодня, было правдой? Про морковь, как уже успела выяснить Сугуми, точно была шутка. Но остальное? Машина времени? То, что император Антоку был девочкой?.. Её имя...

— Твоё настоящее имя — «Доктор»?

— Это тоже псевдоним, — она провела ладонью по задней стороне шеи будто в слегка смущённом жесте, — я представилась как «Доктор», потому что ко мне обратились по-английски. В разговоре с тобой, возможно, стоило сказать «Хакасэ»¹⁶, но мне было скучно, да и всё равно стоило обзавестись наконец обычным именем, а то предыдущее, во-первых, безвкусица, а во-вторых больше мне не подходит¹⁷, — Сатоэ закатила глаза.

— Как тебе больше нравится? 

Пускай Сатоэ наверняка отправится дальше по своим делам, если всё сложится удачно… Всё же хорошим тоном было спросить, как к ней обращаться. И до конца их путешествия называть её так, как ей комфортнее всего.

Сугуми вдруг подумала, что нисколько не жалела, что угостила её чайным десертом.

Купол неба рассекла молния, следом прогремел раскат грома. Должно быть, не будь над ними раскрыт невидимый зонтик, Сугуми бы уже давно продрогла до костей, но от дождя её защищала «Бесконечность», а от прохлады — чужой пиджак.

Она забеспокоилась, не замёрзла ли Сатоэ, и присмотрелась к ней, стараясь заметить мурашки или определить, насколько побелели губы, чтобы не задавать глупых вопросов.

— Мне без разницы. А тебе как? — Доктор — Хакасэ — Сатоэ поймала её взгляд.

Насколько могла судить Сугуми, это не похоже было на вежливость — Сатоэ действительно хотела знать, что же она выберет.

(Наверное, правду говорят, что имена всегда немного отражают историю того, чему — или кому — принадлежат.)

Строка загрузки — или что-то подобное, Сугуми не могла точно сказать, — добежала до конца, и на экране замельтешили незнакомые символы. Один их вид словно обострил её ощущения: это не походило ни на один известный ей человеческий язык, и на мгновение даже показалось, что под землёй ощущается лёгкая вибрация от инопланетной машины.

Сугуми открыла рот, чтобы ответить, но…

— О, фак, — момент был безвозвратно утерян, — под нами грёбанные усилители давления, что-то вроде аппаратов направленного подземного резонанса. Если бы включилась третья фаза протокола возмездия, она бы спровоцировала локальные сдвиги земной коры. Хотя... Их устройство…

Сугуми похолодела: неужели их с Элис непочтительность по отношению к святилищу могла обернуться — в худшем случае — землетрясением? Она мелко вздрогнула, когда послышался ещё один удар грома. И поняла, что прослушала часть того, что говорила Сатоэ.

— Ах ты дрянь, — ругательство Сатоэ совпало с мыслями самой Сугуми, пусть она и понимала, что обращалась та не к ней. — Я вообще ничего не могу делать, кроме как просматривать информацию, пока протокол активен. Ну что ж.

Звуки начали уходить для Сугуми на второй план, какой-то шипящий шум забивал слух ватой, она непонимающе огляделась, пытаясь понять, исходит ли он от какой-то части инопланетной машины и слышит ли его Сатоэ. Казалось, это её тревожность дала о себе знать, сердце в груди колотилось от неясного чувства опасности.

Она снова обернулась, проверяя, не видно ли никого на дорожке — никому в голову не придёт выйти под дождь, но вдруг?

За кругом действия «Бесконечности», там, теряясь среди косого дождя, мелькали тени. Сугуми прищурилась — у неё хорошее зрение, но в полутьме было тяжело что-либо разглядеть. Казалось, это покачивающиеся тонкие деревца, только она помнила, что таких у святилища Цукиёми не росло.

Размытые силуэты двинулись по кругу. Покачиваясь, они огибали храм Цукиёми по широкой дуге, то сливаясь с деревьями, то вновь от них отделяясь, то прячась в тени крыши павильона для кагуры.

Как странно.

Сугуми замерла, чувствуя на себе обжигающие взгляды множества пар глаз.

Змеи. Они были огромны.

— Как странно, — голос Сатоэ пробился сквозь вату в ушах. Женщина всё ещё была погружена в терминал и звучала с раздражением учёной, столкнувшейся с непредвиденными осложнениями в эксперименте. — Не вижу записей о прошлых активациях, но это не может быть единственный раз за прошедшие столетия, когда запускался протокол возмездия. Раз он приводит к землетрясению, должен был срабатывать и раньше. Видимо, информация об этом удаляется? Но даже так, в записях активного протокола должны храниться данные о девчонке, что бы там с ней ни случилось.

Если так подумать, капли дождя — это множество крохотных искривлённых зеркал. Однако в отличие от не подёрнутой рябью водной глади, зеркала в её комнате или оконного стекла, «зеркало», которое образовывали струи дождя, нельзя было назвать «стабильным». Должно быть, поэтому образы змей были такими нечёткими. Те казались почти призрачными, совсем не похожими на кроликов, к которым за прошедшие дни Сугуми почти привыкла.

— Что за хрень, — Сатоэ оглянулась, — почему прямо сейчас показатели по…

— Сатоэ, — хрипло перебила Сугуми. Горло пересохло.

— А? Ты что-то…

— Там змеи, — она дотронулась до локтя Сатоэ. — Видишь?

Сатоэ тут же вскинула на неё вопросительный взгляд, потом посмотрела в указанном направлении. Судя по её выражению лица — не видела. Сугуми на мгновение решила, что та ей не поверит, но потом нахмурилась. Если «Цукиёми-но микото» разгневался на Сугуми и Элис, то как он проигнорировал такое наглое вмешательство со стороны Сатоэ?

Почему?

— Почему я не вижу? — Сатоэ в голову пришёл тот же вопрос. — Может, здесь стоит фильтр? Он каким-то образом отсеивает неугодных?

— Ты ведь не человек, — довольно уверенно ответила Сугуми, — может, он отбирает только тех, кто… кхм, входит в потенциальную «целевую аудиторию» японских божеств? 

— Интересная мысль, — у Сатоэ загорелись глаза, — и насколько узкая выборка? Вычёркиваются все не-люди или люди тоже фильтруются? 

— Учитывая возраст святилища, я бы предположила, что если дело в фильтре, то выборка должна быть только по жителям японского архипелага и ближайших стран восточной и юго-восточной Азии… Это если, конечно, устройство здесь настолько же давно...

— Ну, судя по его состоянию, довольно давно.

Но против этой теории был весомый аргумент.

— Окей. Каким образом тогда девчонка увидела кролика?

— Элис, — Сугуми наконец поправила её. 

— Каким образом Элис увидела кролика? Она ведь была иностранкой, не так ли? — по голосу было неясно, недовольна ли Сатоэ тем, что Сугуми не сказала этого сразу.

— Это был её первый раз в святилище в принципе, — Сугуми нахмурилась одновременно с Сатоэ, — если отталкиваться от теории о целевой аудитории, она и правда не должна в неё входить. Но…

Здесь что-то не сходилось. 

И змеи подобрались ближе. Казалось, ещё немного, и они бросятся на них. Точнее, на неё. Сугуми опустила взгляд в сухой клочок земли у неё под ногами.

Острые, ядовитые взгляды ощущались на слегка влажной коже мурашками.

— Если так подумать, — продолжила размышлять Сугуми, стараясь успокоить дыхание и повторяя себе не смотреть, — Элис сказала, что следовала за белым кроликом до святилища Цукиёми. Изначально я полагала, что природа божества мифологическая, а потому появление животного посланника вполне вписывалось в легенду, но раз это какая-то технология, могла Элис увидеть кролика до любого контакта с ней? 

— Поле этого святилища распространяется на весь Киото, поскольку оно удерживает облака над городом, поэтому — возможно. Однако данные об Элис отсутствуют, всё выглядит так, будто в базу занесён единственный нарушитель. Инфа довольно подробная: с какой периодичностью программа нарушала работу мозга, как долго длились видения, и так далее. Они появились в день, когда вы посетили святилище? 

— На следующий. На то время, Элис и её семья, возможно, уже покинули Киото.

— По крайней мере, в истории активного протокола об Элис ни слова, информации о предыдущих тупо нет. Даже если потом она покинула зону действия поля, должны были остаться данные хотя об одном контакте, самом первом. Либо они были стёрты, — Сугуми почувствовала на своей щеке обжигающий взгляд голубых глаз, словно предостерегающий, — скажем, вместе с ней, как и записи прошлых лет, что я нахожу… 

— Странным, потому что я жива, — продолжила за неё Сугуми, понимая, к чему та клонит. 

Как странно. По некоторым мифам Цукиёми-но микото убил богиню Укэмоти-но ками, угостившую его едой, извергнутой изо рта. Аматэрасу-ōмиками, узнав об этом, разгневалась и прогнала своего брата, и с тех пор солнце и луна оказались разделены: солнце светит днём, луна сияет ночью. 

Если у мифа о жестокости бога луны есть хоть какие-либо реальные основания, почему же пришелец не убил её сразу? Из презрения к расточительству? Или же приписываемая «божеству» жестокость — не более, чем выдумка?

Учитывая новые для Сугуми сведения — существование пришельцев как таковых, к примеру, а также тот факт, что они иногда выдают себя за божеств (или же, наверное, бывают случаи, когда люди сами наделяют неземных существ божественностью, ведь, кажется, не все из них имеют не благие намерения, верно?)  — она ещё больше сомневалась в том, что когда-то прочитала. 

Пара нитей, что связывали для неё прошлое и настоящее, оказалось, могли быть не более, чем обманом зрения. 

— Верно. Либо она никогда не становилась целью протокола возмездия, потому что не удовлетворяет требованиям фильтра. Сомневаюсь, что она в принципе кого-то видела. Устройства — не люди, в них есть логика. 

— Я всё-таки не думаю, что она лгала, — вступилась за девочку Сугуми. — С чего бы ей это делать? Белый кролик — это очень специфичный образ. 

— Не когда твоё имя — Элис. Она могла заиграться и нафантазировать себе что угодно. Поверь мне, детская фантазия способна на многое, дети легко поддаются внушению, в том числе самовнушению. 

Слова Сатоэ звучали хлёстко и отрезвляюще, но Сатоэ никогда не видела Элис. Сугуми не видела смысла Элис врать. У неё такие любящие родители, они ни мгновения не ругали её, только кружили на руках, счастливые, что та нашлась. Ей необязательно было врать, чтобы смягчить для себя последствия.

— Может, фильтр всё-таки распространяется в принципе на людей... Я уверена, что она в самом деле видела кролика. 

— Я — нет, — отрезала Сатоэ. — Даже если мы предположим, что она вошла в контакт с аппаратом непосредственно до того, как приблизилась, все эти животные появляются только в отражениях. Здесь по пути нет ни зеркал, ни стёкол. 

— На Элис были очки. Это считается? 

Боковым зрением Сугуми увидела, как Сатоэ скорчила недовольную гримасу, на лице на мгновение промелькнули сомнения, но быстро улетучились. Сатоэ с силой нажала на сенсорные экраны, закрывая какие-то окна.

— Должно считаться, но я всё-таки склоняюсь к тому, что никакого кролика она не видела, — она ослабила узел галстука и глубоко вздохнула, но не устало — наоборот, в этом вздохе сквозило раздражение. — Не знаю, что за гад спроектировал эту хреновину, но он всё предусмотрел, я не могу вручную отключить активный протокол. 

— А само устройство? 

Сугуми почувствовала на себе внимательный взгляд и почему-то устыдилась. Вероятно, Сатоэ уже что-то говорила об этом, а она прослушала, пока у неё в ушах звенело. Глупышка. 

— Я могу лишить его питания, но это повлияет на усилители давления. Наш лунный приятель модифицировал их таким образом, что они выполняют не только разрушающую роль при включении третьей фазы протокола, но и поддерживают уровень давления стабильным, чтобы минимизировать ущерб от землетрясений в этом районе. В лучшем случае я смогу снести на этой хреновине всё к чёртовой бабушке, когда протокол будет завершён, и убить на это пару часов, но перепрограммировать так, чтобы больше она таких фокусов не выбрасывала, а просто поддерживала работу усилителей.

Какая высокая цена за отключение машины.

— Получается, в чём-то он всё-таки защищал людей? 

— Если у него не было иного выбора кроме как остаться здесь, он мог сделать это, чтобы обезопасить место своего пребывания. Не говоря уж о том, что мог и просто получать кайф от того, что местные от него зависели. Не говоря уж о том, что мог таким образом обеспечивать сохранность своих останков.

Как удивительно расходятся их мнения.

Где-то над головой вспыхнула молния — белый свет на мгновение затмил слабое мерцание экранов и оттенил черты лица Сатоэ, сделав их острее. Мышцы живота Сугуми сжались в тревоге и напряжении, и она бессознательно положила на него ладонь, словно успокаивая себя и помогая телу держаться в устойчивом положении. 

— Он хочет выполнения определённых условий для автоматического «снятия» татари. «Будет либо по-моему, либо никак» — позиция типичного представителя тех, кто любит выдавать себя за богов, — Сатоэ хрустнула пальцем на правой руке, положив большой на указательный. — Хотя я почти уверена, что протокол и сам может отключиться. Ну, знаешь, — она холодно улыбнулась, — когда хорошенько «накажет» за невежество. Иначе уже давно бы не осталось тех, кого можно «наказывать». В таком деле нельзя допускать пе-ре-ги-бов. 

Сама атмосфера вокруг неё словно изменилась. Быть может, дело в бушующей вокруг них непогоде, но Сугуми показалось, что приблизиться сейчас к Сатоэ равносильно наблюдению за цунами из желания узнать, что несут в себе кубометры стремительно приближающейся воды, вместо того, чтобы бежать повыше в горы.

Белая чёлка упала на лоб, скрывая потемневшие голубые глаза, и Сугуми протянула руку, чтобы легонько коснуться Сатоэ. Пальцы сначала замерли в паре миллиметров от кожи, достаточно близко для того, чтобы ощутить исходящую от неё прохладу, затем мягко обхватили запястье. Выступающая косточка впечаталась в ладонь. 

— Там нигде не говорится, сколько у нас времени до третьей фазы? 

— Около двадцати часов. 

Не особо много. Довольно мало, если так подумать. 

— Мы же попробуем выполнить его условия?

— Ну естественно. За кого ты меня принимаешь... — эти слова поселили в Сугуми какое-то трепетное чувство, какое возникает, когда на палец садится бабочка — она перебирает тонюсенькими лапками, щекочет кожу, а воздух застывает внутри, чтобы ни в коем случае не спугнуть насекомое.

— Тогда у меня есть идея, — Сугуми сглотнула. Она старалась смотреть либо на Сатоэ, либо в землю, но нет-нет, да переводила взгляд на стену дождя, и змеи, казалось, подобрались совсем-совсем близко. Что-то подсказывало ей, что не стоит подпускать их ещё ближе. 

Только поможет ли она?

Сатоэ не отняла руки. Проскользила взглядом от пальцев Сугуми на её запястье вверх по руке, обогнула плечо и шею и остановилась на лице, отмечая опущенный взгляд, тень от длинных ресниц на скулах, выбившуюся из пучка прядку чёлки и бледность кожи — лицо чистое, как соль.

— Хорошо. Обсудим её в другом месте, здесь пока нечего больше делать. Завязать тебе глаза? Или сможешь идти зажмурившись?

Даже если они пойдут под зонтиком, вокруг дождь, а под ногами будут лужи. Куда деть взгляд, чтобы не встретиться со змеями в отражениях? Конечно, наверняка Сугуми могла пройти с закрытыми глазами, но стоит оступиться, и она рефлекторно откроет их. И не факт, что к тому моменту змеи исчезнут так же, как это делали кролики.

Интересно, знает ли Сатоэ, что случится, если змеи — или ранее кролики — достигнут отражения Сугуми? Не предлагала бы она принять меры предосторожности на пустом месте?

— Лучше завяжи. Куда… мы пойдём? — она медленно выдохнула, говоря себе сохранять спокойствие. Сатоэ не похожа на человека, который воспользуется её уязвимым положением, чтобы навредить ей. Ладно, не человека. Персону. Она, кажется, в самом деле хотела помочь.

— В безопасное место, — Сатоэ развязала галстук и мягко наложила чёрную ткань на прикрытые глаза Сугуми.

Пальцы, завязавшие узел у неё на затылке, были слегка прохладными, двигались аккуратно. Вероятно, заметив её напряжение и сжатые губы, Сатоэ добавила:

— Одно из наиболее безопасных во Вселенной. Ты же никогда не была на космических кораблях?

２０１０年　９月　２６日〜２７日
京都府？？？
Луна сменяется луной, 
А ты всё ждёшь: когда ж домой?¹⁸

Сердце стучало быстро-быстро — ещё чуть-чуть, и захрустели бы рёбра. От того, как стремительно кровь бежала по венам, конечности слегка покалывало. Но сильнее всего покалывало ладонь, сжатую в чужой руке. 

Пальцы вспотели, и это никак было не списать на влажность воздуха. Сатоэ руки не отдёргивала, продолжала вести Сугуми вперёд. Голова слегка кружилась от невозможности осмотреться, будто её немного укачивало. Ступала Сугуми тем не менее весьма твёрдо, не падала и не заваливалась набок. 

Земля и трава под подошвами сменились асфальтом, стало слышно, как дождь барабанит по крышам зданий и машин, как вода журчит, стекая в водостоки. А на Сугуми не упало ни капельки. 

Если им и попадались на пути несчастные, у кого вызывали вопросы женщина с галстуком на голове, идущая за руку с другой, очень светлой даже по европейским меркам, на которых не попадал дождь, они оставили их при себе. 

Сатоэ в самом деле ведёт её на космический корабль? Как его никто не заметил? Так же, как со святилищем? 

— Ты спрятала свой корабль с помощью фильтра восприятия? — термин казался инородным — что было, впрочем, неудивительно — и Сугуми всё равно была не до конца уверена, что использует его правильно. 

— Не совсем, — Сатоэ слегка замедлила шаг, вслед за ней его замедлила и Сугуми, — у моего корабля есть система маскировки, подстраивающая эктоплазматическую оболочку — внешний вид, считай — под окружающую среду, в которой она оказывается. 

— Оу. Как хамелеон, — Сугуми послушно отступила в сторону, когда Сатоэ потянула её за руку. Возможно, они обходили какое-то препятствие на тротуаре. 

К сожалению, «Бесконечность» не спасала от потоков воды под ногами — обувь Сугуми хлюпала, промокнув насквозь, и она почти не чувствовала пальцев. 

— Ну да. Только она сломалась, так что оболочка застыла в том виде, который приняла до поломки. 

— Должно быть, она тебе нравится, раз ты не стала ремонтировать её? 

Сатоэ какое-то время не отвечала, и Сугуми забеспокоилась, что затронула какую-то скользкую и неприятную тему, но та вдруг заговорила, когда она уже собиралась заверить, что необязательно делиться этим:

— Попытки ремонта, вообще-то, были, — Сугуми не могла быть уверена, но судя по голосу, кажется, Сатоэ усмехалась, — но у меня очень старая модель, она после такого посягательства начинала вредничать и барахлить. 

Если использование второго глагола ещё можно было объяснить, то первый Сугуми привыкла относить к людям. Интересный выбор слов. 

— Ты сегодня не ответила на мой вопрос, — сказала Сатоэ прежде, чем Сугуми успела спросить что-нибудь ещё. 

— Какой? 

— В когда бы хотела отправиться Сугуми-тян?

Понятие времени за последний час так сильно размылось, что Сугуми казалось, что этот разговор был целую вечность назад. 

— Боюсь, мой ответ покажется тебе скучным, — признание вышло тихим, и не шагай Сатоэ рядом, наверное, даже не услышала бы его. 

— С чего ты взяла? Он интересен как раз потому, что его выбрала ты. Ну? — Сатоэ слегка, будто подгоняя или желая приободрить, сжала ладонь Сугуми в своей. — Не томи давай. 

— Шестидесятые и семидесятые годы эпохи Сёва. 

— Шестидесятые — довольно противоречивое время¹⁹. Почему именно тогда? 

— Мне бы хотелось увидеть время детства моих родителей, — частично это действительно было правдой. Вернее, в целом это было правдой. Без прояснения деталей, тем не менее. — Но в теории, путешествие в прошлое кого-то близкого должно быть рискованным, верно? Ведь если что-то изменить, даже случайно... 

Сугуми не договорила, чувствуя, что Сатоэ и так поймёт, что она подразумевала. 

— И ты ещё удивлялась, что ничего не увидела на психобумаге. 

Не сказать, что Сугуми была книжным червём. На уроках родного языка ей всегда нравилось изучать вырезки из произведений японской литературы — от «Повести о Гэндзи» Мурасаки Сикибу до «Кокоро» Нацумэ Сосэки. А по утрам, до начала учебного дня, всегда пролистывала пару страничек ранобэ или «серьёзной» сёдзё-манги — в смысле той, в которой нет романтической любви, зато акцент идёт на дружбу и личностный рост.

Она всю жизнь читала самые разные вещи, в том числе книги вроде «На грани бесконечного потока» — признанного шедевра в жанре научной фантастики.

Нономура-сан постоянно перемещается между прошлым и будущим, желая принести в прошлое мудрость будущего ради улучшения последнего... Изменение прошлого, как он и хотел, влекло за собой изменение будущего, и он видел множество вариантов развития Японии. Но его благие помыслы приводили не совсем к тем результатам, на которые он рассчитывал. Мог ли он представить, что Японии — по одной из версий будущего — суждено погибнуть под водой?

(«Значит, волны просто хотят домой?»)

— Перестань. 

— Что? Ты просто не знаешь, скольким идиотам мне приходилось это объяснять.

Та внезапно отпустила её руку, и пальцы сразу обдало прохладой.

— Сатоэ?.. 

— Да-да, я здесь, — отозвалась та совсем рядом. — Забыла, где ключ. Постой смирно, я из пиджака достану. 

Судя по ощущениям, Сатоэ залезла в один карман, потом в другой. Пиджак сидел свободно, но Сугуми всё равно чувствовала каждое движение ладони сквозь ткань подкладки. 

Женщина хмыкнула. 

— Значит, во внутреннем. Подержи-ка над нами зонтик, — она обхватила ладонь Сугуми, подняла, аккуратно разогнула её пальцы и вложила в них отвёртку. — Ты чего улыбаешься? — теперь, когда обе руки были свободны, она развязала слабый узел из рукавов и полезла во внутренний карман. 

Кажется, слуха Сугуми коснулось шуршание фантиков. 
Множества фантиков. 

— Ничего.

— Предвкушаешь увидеть космический корабль? 

Немного подумав, Сугуми решила кивнуть. Это тоже было лишь частично правдой. 

— Сначала зайдём внутрь, потом сниму с тебя галстук. На борт сигнал с того устройства не должен будет пройти, я только пару настроек подкручу. Ща. Ща. 

Послышалась возня. Будто пытаются вставить ключ в замочную скважину и не попадают. Щелчок замка. Скрип открывающейся двери. Пока звучало очень по-земному, вполне привычные звуки. 

Гулкий звук быстро удаляющихся шагов. Широких. 

Время словно замедлилось. Сугуми почувствовала себя в невесомости, и единственным, что её заземляло, была зажатая в руке отвёртка с «Бесконечностью». 

В какой-то момент ладони Сатоэ — одна холодная, вторая тёплая — обхватили свободную руку Сугуми и потянули вперёд. 

— Осторожно, тут порог, — негромко предупредила она, голос едва слышно подрагивал от, наверное, предвкушения. Только Сатоэ, возможно, предвкушала реакцию Сугуми. Сугуми же старалась дышать ровно, несмотря на волнение: она, вообще-то, попадёт на космический корабль. 

Пути назад не было — Сугуми решила посмотреть правде в глаза ещё тогда, когда обернулась, там, у святилища. 

Нащупав носком порог, о котором предупредила Сатоэ, Сугуми шагнула внутрь — дождь не барабанил каплями по крыше, он остался где-то позади, словно в другом мире. В мире же, что ожидал её впереди, тихо гудели, наверное, двигатели или что угодно ещё, чего она никогда в своей жизни не видела. 

Дверь со скрипом закрылась, и Сатоэ, наконец, забрала у Сугуми отвёртку. Та прожужжала несколько секунд, затем стихла. Пальцы пробежали вдоль завязанного на голове галстука, подцепили ткань, распустили узел. 

Давление на голову сначала ослабло, потом исчезло. И Сугуми открыла глаза — но первым, что она увидела, было лицо Сатоэ. Та довольно прищурилась, словно намеренно хотела быть первой, что увидит Сугуми, а затем вальяжно отклонилась в сторону, открывая вид на то, что было у неё за спиной. 

Тёмные, будто сделанные из чёрного мрамора стены. И только усыпающие их круги света, глядевшие на Сугуми подобно десяткам глаз, подсказывали, что это не камень, а, скорее всего, какой-то металл или материал, которому она как землянка даже не смогла бы дать названия. Эти источники света сияли как полные луны в ночном небе, холодные, далёкие и безмятежные. 

Почти зеркальная поверхность пола, чёрного, как нефть, отражала силуэт Сугуми — он казался чужим, вытянутым, как в кривом зеркале. 

Взгляд переместился в центр — на платформу, окружённую прозрачными стеклянными ограждениями. А в центре — консоль, из середины которой вверх протянулась сверкающая изнутри колонна. В ней словно переплетались закручивающиеся по спирали неоновые нити. 

Консоль состояла из нескольких блоков, на каждом — десятки рычагов, кнопок и чёрных экранов, на которых светло-голубыми символами мигали надписи.  

Чуть дальше, на противоположной от входа стене, располагался — иллюминатор? изображение? — огромный круг, чем-то отдалённо напоминающий астролябию, внутри которого сменяли друг друга круги поменьше, меняя толщину обводки и положение. Они двигались так, будто были живыми. 

«Космический корабль» представлялся какой-то высокотехнологичной машиной, и пусть корабль Сатоэ совершенно точно можно было отнести к таким, Сугуми вдруг подумала, что использование слова «вредничать» — совершенно оправданно. Это место ощущалось в какой-то степени живым. В какой-то степени обладающим тем, что люди называют душой. 

— Она прекрасна, — шепнула Сугуми, заулыбавшись. И сразу же набрала в лёгкие воздух — всё это время она, оказывается, не дышала. 

Светящиеся круги на стенах замигали, будто в ответ на её слова. И Сугуми решилась повторить громче: 

— Ты прекрасна. 

Сатоэ громко фыркнула — сложно сказать, с какой именно эмоцией. 

— Она ведь меня слышит? 

— Слышит-слышит. И я тоже слышу, вообще-то. У этого корабля — ТАРДИС — есть пилотесса, как бы. 

Сугуми прикрыла ладонью рот, подавляя смешки. Сказать ТАРДИС, что та — изумительна, было проще, чем сказать это кому-то в лицо. Сатоэ скрестила руки на груди и требовательно уставилась на неё, капризно выпятив губу, очевидно, ожидая своей порции восхищения. 

Бесстыдство в его абсолюте. 

Круги вновь замерцали, лениво перемигиваясь друг с другом, словно... посмеиваясь. Пришлось прижать вторую ладонь к губам, чтобы скрыть ямочки на щеках, а Сатоэ разинула рот от удивления. 

— Слышь, ты! — бросила она и, демонстративно сдув щёлку со лба, потопала к консоли.

Сугуми собиралась было пойти следом, но потом нагнулась, чтобы снять обувь. Она мокрая почти насквозь, а наследить в таком удивительном месте было бы верхом невоспитанности. Подошвы при входе и так уже оставили грязные разводы. 

Неуместное нарушение чистоты этого пространства. В голове не укладывалось: космический корабль и такая обычная земная грязь. 

— Ой-ой, ты чё, пол холодный, — Сатоэ мокрые следы от её строгих, будто купленных в мужском отделе туфель, кажется, нисколько не смущали. — Ай, ладно. Вынесу тебе тапки. 

Она быстрым шагом покинула платформу и исчезла в почти незаметном из-за чёрного цвета стен проходе с противоположной стороны помещения. 

Раз у неё хранятся тапочки, возможно, здесь на корабле есть и жилые помещения? Должно быть, Сатоэ живёт здесь, пока путешествует. Путешествует ли она вообще? Может, у неё какая-то миссия, и Земля — просто остановка на пути? 

Спрашивать об этом казалось невежливым несмотря на то, что до сих пор Сатоэ отвечала на все вопросы. 

Сугуми вспомнила, что так и не отдала пиджак, уже за столом в библиотеке ТАРДИС. Она бы и дальше не замечала, если бы он не сполз с плеча, и она бы не потянулась машинально рукой, чтобы поправить его. Но отдавать его посреди разговора Сугуми не сочла необходимым. 

— ...Ещё по пути к святилищу Цукиёми-но микото я думала, что даже если божеством окажется инопланетянин... 

— Пф. «Даже если», — донеслось откуда-то из-за угла. Высокие книжные стеллажи терялись в полумраке, словно уходили в бесконечность. Иллюзию подкрепляла и проекция космоса под самым потолком. Казалось, если приставить к стеллажу лестницу, можно, взобравшись по ней, дотянуться до самых звёзд. 

И узнать, возможно ли удержать их в ладонях, совсем как Хаул — падающую звезду. Вряд ли они, правда, окажутся огненными демонами. 

— Даже если, — спокойно повторила Сугуми, ведь на тот момент это было именно «даже если», — божеством окажется инопланетянин, ему, выходит, какое-то время удавалось скрываться. 

— Если только его не покрывают, — Сатоэ вышла к библиотечному столу и с глухим хлопком закрыла сборник сэцува, в который едва заглянула, только пробежалась по паре страниц взглядом по диагонали. — Или покрывали.

— В любом случае устройство принимает вид святилища. Если это сделано, чтобы не выбиваться из среды, оно должно вести себя как святилище, в котором пребывает, в данном случае, Цукиёми-но микото, — Сугуми выдохнула, забирая из рук Сатоэ книгу с аккуратностью, с которой обычно обращаются с бесценными сокровищами. Настолько старое издание «Сясэкисю» им и было. Не то чтобы книги были ей нужны, она достаточно прочитала за последние полторы недели. По крайней мере, если говорить о литературных произведениях. Здесь бы куда больше пригодились храмовые записи, которые ведутся настоятелями святилищ, а также всё, к чему есть доступ у университета Кокугакуин²⁰, но это частное учебное заведение. Возможно, с помощью психобумаги Сатоэ они смогли бы туда пройти, ведь оцифрована далеко не вся информация. — Даже протокол возмездия проявляет себя так, чтобы быть принятым за божественную кару. 

Воздух в библиотеке казался теплее, чем в остальной части корабля, пахло древесиной, бумагой и чем-то металлическим. 

— Хм, — Сатоэ посерьёзнела, легко отбросив дурашливость, которая почти всё время их нахождения в библиотеке подталкивала её разными способами отвлекать Сугуми, к её чести — иногда давая той передышки, — исходя из того, что я услышала, — Сугуми была рада знать, что Сатоэ хотя бы очень внимательно её слушала, — в верованиях синто божества тем или иным способом передают свою волю. Во сне, когда они сами являются выбранному человеку и говорят, чё им надо, или через посредника: мико, священнослужителя или любого другого медиума. Учитывая, что технологии нашего лунного приятеля позволяют ему проникнуть в чужую голову, и то, и то для него выполнимо. Но тебя он только грызунами пугал. 

Сатоэ грациозно опустилась на стол — такая высокая, что ей даже не пришлось приподнимать себя руками — и закинула ногу на ногу. Наверное, если смотреть на деловито, слегка лениво покачивающую ногой Сатоэ подольше, то библиотечный стол покажется троном. 

— Следовательно, устройство либо изначально не во всём мимикрирует под божеств, либо, если его создатель мёртв или отсутствует, передать волю без его непосредственного участия невозможно.

— Может, он собирался передать волю, но я просто противилась этому? — хотя мысль о том, чтобы допустить кроликов — или змей — до себя в отражении, вызывала какой-то животный ужас. — По незнанию.

— М, думаешь, в устройство уже запрограммированы варианты того, что он может потребовать от нарушителя? Либо что-то одно каждый раз, либо набор просьб в зависимости от степени тяжести нарушения?

— Да, — кивнула Сугуми. Сатоэ развила мысль и сформулировала её куда более точно. — Значит, мы можем попробовать?..

Если именно это требовалось от неё всё это время, Сугуми согласится без раздумий. Это меньшее, что она может сделать после того, как весь город утопал в дождевой воде и сотрясался от грома. Всё это горько напоминало о китайской притче о потерянной жемчужине и погибших из-за чужой глупости рыбах²¹. 

Сатоэ наклонилась к ней и отчеканила: 

— Во-первых, не факт, что это принесёт результат, — о, Сугуми об этом знала. — Во-вторых, я не смогу дать гарантий, что с тобой всё будет хорошо.

Что могла Сугуми вообще ответить на это? 

Если с «во-первых» она ещё была согласна, то совсем не понимала, как «во-вторых» может иметь какой-либо вес, когда речь идёт об общих интересах.

— Я полагаю, что моя смерть не предусмотрена, — тихо, но решительно возразила Сугуми, — поскольку «Цукиёми-но микото» что-то от меня как от нарушительницы нужно, верно? По идее, и никаких увечий я не получу?

Раздался гулкий «бом». 
Сатоэ попросила ТАРДИС запустить отсчёт до третьей фазы по местному времени, и каждые полчаса она исправно напоминала об утекающих минутах. 

— С этим я не спорю, но, — она демонстративно опустила глаза в пол, и Сугуми послушно сделала то же самое, встречаясь взглядом с собственным затемнённым отражением, — когда ты смотришь в зеркало, мозг автоматически запускает механизм визуального самоузнавания и различает «я» и «не-я». Если эти животные в отражении поведут себя агрессивно по отношению к тебе, твоё восприятие обманет тебя, Сугуми, — неожиданное обращение по имени придало словам Сатоэ своеобразную интимность, от которой по рукам пробежал ток. — Из-за ключевой функции зрения в восприятии образа тела, то, что ты будешь наблюдать зрительно, скажется на твоих ощущениях, даже если в действительности твоё тело никто не тронет. Так что давай без... — отражение Сатоэ неопределённо махнуло рукой, и Сугуми подняла на женщину глаза, — этого. 

— «Этого»? 

— Бессмысленного самопожертвования. 

— Оно не бессмысленно, — в голосе Сугуми появились стальные нотки — редкие для неё, но не чуждые. — Ты должна понимать, что этот вариант также стоит рассмотреть, потому что какая-то доля вероятности, что он сработает, есть. 

Сатоэ взлохматила рукой волосы, отчего стала немного походить на стереотипную безумную учёную. Взгляд Сугуми невольно метнулся вниз, на пол, где отражение Сатоэ теперь выглядело таким же взъерошенным. 

За прошедшее в стенах библиотеки время она так и не успела привыкнуть к тому, что на самом краю зрения что-то двигается — всего лишь отражения, повторяющие их движения. 

Впрочем, отсутствие животных не могло не радовать. 

— Вероятность, что не сработает, больше. Я склоняюсь к тому, что наш приятель давно помер, потому что состояние той хреновины такое, что её явно давно никто не трогал. И вообще, я лучше тебя в математике, не спорь со мной. 

— Это не аргумент, — Сугуми громко выдохнула через нос. Она что, фыркнула? 

— Аргумент, он тебе просто не нравится. Это дискриминация аргументов по признаку принадлежности мне. 

— Тогда уж по признаку зависимости от субъективных предпочтений.

Глаза Сатоэ игриво блеснули.

Сугуми пристально посмотрела на неё, и Сатоэ, посерьёзнев, скрестила руки на груди. Вся её поза демонстрировала готовность стоять на своём до конца. В планы Сугуми тоже не входило сдаваться — этот вариант, несмотря на то, что он пугающий, должен быть рассмотрен. Возможно, не в первую очередь, но если других не останется и ничто из того, что они опробуют, не сработает, — ведь, говоря начистоту, они будут действовать вслепую, — к нему придётся прибегнуть. 

Это риск — только и всего. Сугуми выдержит. Понятно, что Сатоэ не хочет, чтобы она пострадала каким-либо образом — Сугуми на её месте, наверное, вообще пыталась бы найти способ перенаправить действие устройства на себя, несмотря на возможные протесты, — но разве это не оправданный риск за возможность получить сведения? 

Пока она готова идти на компромисс. В том, чтобы сначала попробовать остальные варианты, есть смысл. Им очень повезёт, если до этого не дойдёт. 

— Что ж, — Сугуми провела по корешку сборника и ненавязчиво вернулась к основной теме, как бы предлагая обсудить вопрос рисков, «самопожертвования» и упрямства Сатоэ позже, когда он встанет ребром; сейчас им есть, на чём сосредоточиться, — в литературных произведениях божества обычно «требуют» не так много вещей: подношения, выполнение какого-то поручения, праздник мацури, определённого человека на службу и новое святилище для почитания. Я думаю, в случае с нашим, — она на мгновение запнулась, вдруг осознав, что подцепила от Сатоэ манеру называть всё, что связано с их... с «Цукиёми-но микото», — в нашем случае, стоит начать с чего-то из этого. 

Подношений, очевидно, было недостаточно. Значит, нужно что-то другое. 

— Вряд ли от тебя требуется поступать на службу в качестве синсёку, — Сатоэ ухмыльнулась. 

Сугуми согласно кивнула: 

— Вряд ли. 

Вопрос с «поручением» с молчаливого согласия и переглядок было решено пропустить, чтобы не начинать по новой спор о «самопожертвовании».

— Далее: с технической точки зрения, маловероятно, что само по себе мацури как культурное событие распознаётся и фиксируется устройством, — пауза. Наморщив лоб, Сатоэ пожевала губу, скользя взглядом по лицу Сугуми, будто оно помогало ей сосредоточиться. — Если только во время мацури не происходит чего-то, что оно способно различать — например, определённые звуковые последовательности, вроде чтения сутр. 

— Норито. 

— А, точно, — она криво улыбнулась, обнажив слегка заострённый клык. — То же самое касается и варианта со строительством нового святилища. Также маловероятно, что оно способно считать, скажем, его размер, а вот наличие внутри биоматериала лунного приятеля...

— И чтение какого-нибудь подходящего молитвословия — вполне возможно, — подхватила Сугуми. — Их до сих пор читают перед строительством домов, для возведения храма тем более должны быть.

— ТАРДИС, — обратилась Сатоэ в пустоту, и в ответ на её зов над библиотечным столом возникло голубоватое голографическое изображение со сменяющими друг друга кругами, которые, как Сугуми предполагала, могли быть языком. По её скромным наблюдениям, он представлял собой символическую систему, состоящую из концентрических окружностей, точек и линий. — В библиотеке есть чё-нибудь про норито? 

Символы замельтешили, поворачиваясь, и Сугуми, присмотревшись, разглядела, что взгляд Сатоэ движется как бы по окружности, снаружи внутрь по часовой стрелке. 

— «Энгисики», — озвучила Сатоэ и повернулась к Сугуми, приподнимая брови в немом вопросе. 

«Энгисики», кажется, представлял собой свод указов императора и государственных ведомств, в том числе сборник законов «Ёро рицурё». Одним из действующих департаментов в любом случае должна была быть Палата небесных и земных божеств — Дзингикан. Однако Сугуми не представляла, что могли содержать свитки, описывающие деятельность Дзингикана. Помимо норито, вероятно, порядок проведения обрядов? Описание церемониальных вещей? 

— Может пригодиться, — заключила она. Хуже, по крайней мере, точно не будет. 

— Пойду заберу, — Сатоэ провела ладонью по лицу, оттягивая кожу, и непонимающе уставилась в пространство. Приоткрыла рот, чуть подкатив глаза, а потом зажмурилась и чихнула, из-за чего ещё сильнее стала походить на кошку с длинной белой шёрсткой. Так по-человечески. Она грациозно слезла со стола.

— А я пока напишу... — Сугуми достала из сумки телефон и раздосадованно поморщилась, — ох, уже так поздно. 

Сатоэ, дойдя до ближайшего стеллажа, замерла, прислушиваясь к бормотанию Сугуми. Скрестив руки за спиной, медленно двинулась в обратную сторону, подплывая к Сугуми сбоку. 

— Тебя ждут дома? 

— Я живу в общежитии, — покачала головой Сугуми, — ночью меня никто не будет искать, так что можем работать до самой зари. 

— И станут звёзды нам плащом, и увенчает голову — луна²², — низко пропела Сатоэ, мягко чеканя слоги, словно пробуя каждый на вкус. Она весело хохотнула, когда Сугуми слегка передёрнуло. — Обойдёмся без луны? 

— Пожалуй. 

— Как скажешь. Нам и звёзд хватит, — фыркнула Сатоэ и, жестикулируя, продолжила, наклоняясь к лицу Сугуми и почти проникновенно заглядывая в глаза, гипнотизируя, — только представь! Массивный белый карлик в двойной звёздной системе — длительная и интенсивная аккреция приводит к приближению его массы к верхнему пределу, при котором может существовать белый карлик, что ведёт к его катастрофическому сжатию, а затем — бах! — взрывной термоядерный синтез углерода и кислорода, наблюдаемый как вспышка сверхновой. Или древнее шаровое звёздное скопление, в котором может содержаться до миллиона звёзд, — уголки её губ дёрнулись вверх, складываясь в несколько обольстительностью улыбку. Смысл для Сугуми немного потерялся из-за сложных терминов, никак не относившихся к сфере её деятельности, зато последующий вопрос многое прояснил. — Хочешь как-нибудь посмотреть?

— Ты разве не собиралась за «Энгисики»? — Сугуми невинно стрельнула глазками в сторону, и Сатоэ недовольно насупилась, не получив сиюсекундного ответа. 

— Иду-иду, — показательно закатив глаза, она широким шагом направилась к стеллажам. — Я скоро вернусь, не скучай. 

Сугуми ещё несколько мгновений смотрела на проход, в котором исчезла Сатоэ, улыбаясь себе под нос, затем покрутила телефон чуть подрагивающими пальцами. Она позволила себе прикрыть глаза, и в черноте под веками вспыхнули туманности и галактики, которые показывали в фильмах. Космос для Сугуми всегда был слишком далёк и холоден, чтобы им интересоваться, но Сатоэ говорила о нём так, будто дотянуться до звёзд не составляло никакого труда. 

Будто она могла преподнести космос на раскрытых ладонях. И достаточно лишь протянуть руку и принять её дар. Вот так просто. 

Интересно, сколько всего она повидала? Сколько ей лет по земным меркам?.. 

Сугуми помотала головой, выгоняя из мыслей вытесняющий собой всё остальное образ инопланетянки. С какой она планеты?.. Как далеко та от Земли?.. Сугуми себя ущипнула. 

С чего она вообще решила, что Сатоэ спросила это всерьёз, а не потому что… ей было скучно? Хотелось подразнить?

Ни к чему об этом думать.

Хотя Сёта, наверное, ещё не спал, писать ему в такой поздний час было немного неудобно. 

Но чем раньше она добудет контактные данные, тем скорее сможет связаться с человеком, опыт которого, безусловно, будет им с Сатоэ полезен. 

Сёта

9月22日（水） 07:48

Сёта

так громко распахнуло ветром окно, что я разлил воды на татами

Сугуми

Я приеду сегодня после учёбы и привезу осушитель воздуха.

Сёта

thank you very much

Сугуми

Похвастаешься произношением, когда приеду.

Сёта

suddenly я передумал

Сугуми

Поздно ¬‿¬

00:52

Сугуми

Доброй ночи, прости за беспокойство. Могу я попросить у тебя номер Иори?

Сёта

090-1261-6572

Сугуми

Спасибо!

Сёта не только не стал уточнять детали — он даже не поинтересовался, зачем ей понадобился его молодой человек. Она на какое-то мгновение почувствовала себя неловко: ей, конечно, непросто будет рассказать о том, насколько сумасшедший у неё выдался день. Её бывший одноклассник был человеком довольно уравновешенным, но он вряд ли воспримет новость о существовании инопланетян со спокойным выражением лица. Да и... стоит ли говорить ему правду? Ему ведь потом придётся скрывать её от Иори, не так ли?

Как бы объяснить Иори-сану внезапный интерес к определённым ритуалам? Рассказывать синтоистским священникам о татари она и до этого сочла неразумным, а уж рассчитывать на то, что в историю о неком пришельце, который благодаря технологиям, вероятно, либо выдавал себя за бога луны, либо изначально стал почитаться как таковой, поверят — казалось и вовсе глупостью. Дело было не только в бессмысленности, конечно. Иори-сан серьёзно относится к своей работе. В любом случае, она знает его не настолько хорошо и близко, чтобы дёргать под ночь.

Без Сатоэ стало непривычно тихо — слышно было только гудение корабля. Сугуми бросила взгляд в том направлении, где скрылась Сатоэ. Похоже, библиотека и правда огромная. 

Сняв с плеч пиджак, Сугуми как следует расправила его и повесила на спинку стула, приглаживая лацканы. Осмотрелась, прошла вдоль ближайших к столу стеллажей, скользя взглядом по содержимому полок: не всё, что она видела, напоминало книги. Иногда это были серебристые цилиндры, иногда — тонкие листы из неизвестного, но твёрдого на ощупь материала, покрытые чем-то, похожим на узор из электронных схем. Это точно должны были быть какие-то носители информации, просто совершенно не похожие на книги, которые привыкла видеть Сугуми.

Послышался звук стремительно приближающихся шагов, и в проходе появилась Сатоэ, держа в руках четыре тома — очень объёмных. Сугуми поспешила к ней, чтобы забрать часть книг, но та легко увернулась и сама поставила их на стол.

На корешках двух самых толстых томов значилось «Энгисики», на двух потоньше — «Исследование Энгисики». 

— Спасибо, — Сугуми благодарно улыбнулась. У неё загорелись глаза. — Приступим?

Первое и самое главное, что они выяснили: норито очень специфичны и разнятся от святилища к святилищу, а также существуют молитвословия, читаемые только во время конкретных событий — к примеру, на Касуга-но мацури, проводящийся в Касуга Тайся в Наре, или на случай переноса храма Великой Богини в Исэ. 

Сатоэ, просматривая оглавление свитка, посвящённого норито, нашла Татаригами-но уцусияру — «Выдворение богов, несущих пагубы» — но оно, судя по тексту и комментарию к нему, не подходило в их случае. Слова этого молитвословия обращены непосредственно к дурным божествам, которые способны проникнуть на территорию дворца или города и принести с собой несчастья. 

Не было ни одного норито, которое хотя бы отдалённо касалось Цукиёми-но микото. Однако его имя обнаружилось в свитке, где перечислялись имена божеств. 

— ...Аматэрасу-ōмиками пришла в гнев великий и сказала: «Ты — дурное божество. Больше мы не увидимся». Вон, сестра его говорит, что он дурное божество, может, всё-таки прочитаем над ним то норито? — съехидничала Сатоэ. 

Сугуми задумчиво хмыкнула, не отвлекаясь от своего текста — она просматривала список святилищ, перечисленных в свитке. Это наиболее старые храмы, и если среди них найдутся те, в которых почитают Цукиёми, далее информацию можно будет искать там. 

Не получив реакции от сосредоточенной на своём деле Сугуми, Сатоэ нарочито тяжело вздохнула и подвинулась близко-близко, чтобы заглянуть в страницы. 

Её подбородок застыл прямо над плечом Сугуми — та чувствовала её близость, но не отвлекалась. К гулу ТАРДИС добавился шелест перелистывания страниц. 

— Смотри, — она указала пальцем в строчку, где разглядела заветный символ луны, а после него — устаревшую форму знака «читать». — Цукиёми-дзиндзя, уезд Цудзуки. Это здесь, в Киото. 

— Наведаемся, — кивнула Сатоэ. — Заодно проверим, присутствует ли там часть тела нашего лунного приятеля. Даже не знаю, что хуже: мацури или возведение этому паразиту нового святилища.

— Удалось определить его, кхм, — Сугуми подумала над словом поделикатнее, — вид? 

Сатоэ несколько секунд молчала, потом процедила: 

— ТАРДИС не смогла идентифицировать его по данным со сканера в отвёртке. Что, вообще-то, просто охренеть, — иностранные слова так причудливо звучали из её уст, что было почти забавно. 

Но стоило Сугуми чуть повернуть голову и скосить взгляд, как она уловила на лице Сатоэ тусклую, хмурую тень. Лицо приняло отчуждённое выражение. Доктор смотрела куда-то в пространство, дальше, чем было доступно Сугуми, и подумалось, что у неё очень старые глаза. Время или опыт наложили на них свой безжалостный отпечаток, хотя выглядела Сатоэ едва ли на пару лет старше Сугуми. 

Она невольно вернулась к вопросу, сколько лет Сатоэ. И раз уж зашла речь о виде... 

Но спросить напрямую не решилась, хотя что-то подсказывало: та ответила бы. Сатоэ, кажется, формальности мало волновали. 

— Варианта два: либо вид мутировал до неузнаваемости, либо он настолько древний, что даже ТАРДИС понятия не имеет, кто это. 

Она резко отмерла и поймала на себе изучающий взгляд Сугуми. Выгнула светлую бровь изящной дугой. С такого близкого расстояния Сугуми видела, как на дне голубых глаз замерцали озорные звёзды, но она успела задать свой вопрос первой: 

— Насколько древними считаются технологии устройства? Мне показалось, ты узнала их? — хотя вряд ли в данный момент ей бы удалось вспомнить точные слова. 

Сатоэ словно погладила её — настолько ощутим был одобрительный взгляд с её стороны. Она подступила ближе, и Сугуми, чтобы оставить между ними немного места, подалась назад — но бедро упёрлось в стол. Сугуми понадеялась, что ей удалось сохранить невозмутимость на лице. 

— Верно. Оно довольно занятным образом сконструировано: разработки принадлежат разным видам и просто собраны вместе в одного Вольтрона. Или, э-э, как там в японской-то версии аниме робот назывался… ГоЛайон²³? — она склонила голову, будто уточняя у Сугуми правильность имени робота. 

— Я не смотрела его…

— А какое смотрела? — Сатоэ оживилась, и в её глазах-полумесяцах замерцали звёзды. — «Сейлор Мун»? 

Даже женщина с другой планеты знает о «Сейлор Мун»...

— В детстве оно мне очень нравилось, — признала Сугуми под пытливым взглядом, стараясь удержать губы от того, чтобы сложиться в смущённую от такого пристального внимания улыбку. Она до сих пор очень нежной любовью любит работу Такэути-сэнсэй за доброту и человечность, покорившие её в детстве. А Харуку и Митиру²⁴ она вспоминала и в более старшем возрасте...

Мелькнувшая в голове мысль ей сейчас определённо не помогала. 

— Как тебе Сейлор Плутон²⁵? 

Сугуми закусила губу, раздумывая, сколько в этой фразе намёка, сколько шутки и сколько любопытства. 

Ей нравились все сейлор-воины — девушки такие живые, и каждая — особенная. С Ами у неё совпадала группа крови; благодаря Мако-тян захотелось заниматься единоборствами; с Хотару у неё одна и та же любимая еда — соба, разве что Сугуми она особенно нравилась холодной. 

— Я была бы не против с ней подружиться, чтобы ей не было одиноко, — просто ответила она, понизив голос до шёпота. 

Уголок губ Сатоэ дёрнулся вниз и вверх, она с кривой усмешкой покачала головой, будто другого ответа и не ожидала услышать от кого-то вроде Сугуми.

— Что ж, считай, что наше устройство собрано из всего понемногу, — момент оборвался: Сатоэ выпрямилась, и, несмотря на возвращение к предыдущей теме и то, что выражение её лица стало сосредоточенным, взгляд оставался тёплым. — Технологии относительно... скажем, привычные, я не могу назвать ни их, ни способ сборки древними. 

— Даже учитывая, что прошло много столетий? 

— Это для вас много столетий уже разделяют древность и современность. Прогресс людей куда более выраженный, поскольку это активно развивающаяся цивилизация, по крайней мере на данный период времени. После того, как Советский Союз запустил спутник, то есть, человечество сделало первый шаг на пути освоения космоса, согласно галактическим законам — планета Земля достигла пятого уровня. Это, — Сатоэ качнула головой, лениво перекатываясь с пяток на носки, — всё ещё довольно примитивно, но неплохо, — она слегка скривила губы, — без обид, просто факты. Но вы обязательно дорастёте и до космических путешествий.

— А эти технологии, — реагировать на ехидный комментарий Сугуми сочла бессмысленным, — они вообще встречаются хоть где-то собранными вместе? Или это первый раз, когда ты видишь такое сочетание?

Сатоэ пристально вгляделась в неё, так, будто не сразу поверила услышанному, затем заулыбалась.

— В отличие от технологий, само сочетание необычно. Я тоже думала над тем, откуда у него все эти элементы. Но здесь вариантов тоже несколько: они могли быть изначально у него в распоряжении в случае, если он кто-то вроде контрабандиста или просто-напросто вора, или же отжал уже после прибытия на Землю.

Значит, помимо него, могли быть и другие пришельцы в то время. Но между ними и Цукиёми могло произойти что угодно: от конфликта до сговора... Что ж. Предположения можно строить часами, сейчас необходимо действовать.

— Как бы там ни было, — Сугуми вздохнула медленно прикрыла глаза, — нам нужно в святилище Цукиёми. Однако свитки с норито недоступны прихожанам, психобумага пройти внутрь не поможет, поскольку даже представителей Ассоциации синтоистских храмов, и то в случае, если это святилище вообще как-либо к данной организации относится, они будут знать в лицо, но...

Может, разве что...

— Мы ведь можем проникнуть туда ночью.

Неожиданное предложение так потрясло, что Сугуми почти забыла, что хотела сказать изначально — обратиться к Иори-сану и спросить, можно ли получить доступ к подобным свиткам через него. Но если так подумать... у них не так уж много времени. Даже если Иори-сан может взглянуть на свитки у каннуси святилища Цукиёми, не факт, что он пойдёт на это — раз, он уж точно не сможет ничего добиться ночью — два.

Его номер, возможно, ещё пригодится, если у них появятся конкретные вопросы.

— Можем, — кивнула Сугуми, не до конца веря в то, что соглашается на подобный план. И это она ещё что-то говорила об уважении к чужой вере?.. Но учитывая обстоятельства… разве есть другой выбор? Её охватило необъяснимое волнение от того, что она собиралась сказать дальше. Вдруг она всё неправильно поняла и просто надумала, увидев в словах Сатоэ то, чего нет? — Татари в строгом смысле слова чаще встречается в литературе и фольклоре, чем в современной религиозной практике, — осторожно начала она, не отрывая взгляда от лица Сатоэ, — но, возможно, в прошлом о них знали гораздо больше?

Губы той медленно расплылись в улыбке, и сердце Сугуми забилось быстрее: я всё-таки права?

— Догадалась, значит?

Я всё-таки права... Поразительно.

— Ты не то чтобы пыталась это утаить, — постаралась спокойно ответить Сугуми, но, возможно, её истинные эмоции выдавал блеск в глазах.

Сатоэ поманила её за собой:

— Тогда не будем терять время.

Они ведь смогут отправиться в прошлое, потратить время на поиски информации там, а в настоящее вернуться почти тогда же, когда и покинули его, верно?

У консоли Сатоэ размяла пальцы, пока взгляд Сугуми перебегал с рычажка на рычажок.

— Выбери дату, — её руки застыли над какими-то кнопками и сенсорным экраном.

Сглотнув, Сугуми перебрала в голове символичные даты позже основания святилища, стараясь как можно скорее забыть мысль о том, что голос Сатоэ чем-то похож на голос Майора Кусанаги Мотоко²⁶: глубокий, с лёгкой хрипотцой, но более живой.

Поющая сталь, облачённая в бархат.

— Тысяча тринадцатый год... — она прикинула в голове, какой тогда примерно был день и месяц в переводе на григорианский календарь, — двадцатый день шестой луны.

— С чем связана дата? — Сатоэ искоса бросила на неё взгляд, переходя от одной части консоли к другой. Тонкие пальцы уверенно скользили по экранам, каждое её движение отточено, как в танце. — Утоли моё любопытство.

— В дневнике Фудзивара-но Санэсукэ запись от двадцать пятого числа пятой луны по лунному календарю — последняя, в которой упоминается «дочь Тамэтоки», она же, вероятнее всего, та, кто известна нам под именем Мурасаки Сикибу, — не стала утаивать Сугуми. Она будет рада, если ей выпадет возможность ходить по той же земле и дышать тем же воздухом, что и госпожа Мурасаки Сикибу. Нет, фанаткой назвать её нельзя, конечно же, но разве не волнительно знать, что где-то относительно недалеко ходит живая легенда?

Сатоэ весело высунула кончик языка, но никак иначе не прокомментировала её выбор.

— Нас будет трясти, но ты не бойся, — предупредила она, положив ладонь на один из рычагов. Длинные пальцы стиснули перекладину, готовые в любой момент опустить её. Второй рукой Сатоэ схватилась за ручку между частями консоли, будто специально предназначенную для того, чтобы за неё держаться.

— Я живу в Японии, — Сугуми осмотрела консоль и нашла такие же ручки. Поверхность была гладкой, материал — возможно, металл — слегка прохладным, но от тепла её пальцев быстро нагрелся.

Несколько мгновений тишины, а потом Сатоэ запрокинула голову и рвано, хрипло хохотнула, как-то ломано. Она протяжно вздохнула, понимающе кивнув, и опустила рычаг.

Это страшно — когда земля уходит из-под ног. Привычно, но по-прежнему страшно. Но разве можно с этим что-то поделать?

Иностранцы рассказывали, что в их представлении земля — это стабильность и устойчивость. Море может пугать, особенно на глубине, где ноги не достают до дна, где не найти опоры. Высота может пугать, потому что даже когда стоишь на крыше, когда под ногами есть твёрдая поверхность, и смотришь вниз — невольно представляешь, что там, в воздухе, где-то между небом и асфальтом, будет не за что ухватиться. Но когда не можешь доверять земле под ногами — это, должно быть, ощущается почти как предательство.

В мифе о сотворении японских островов божества Идзанами-но микото и Идзанаги-но микото окунули в море священное копьё, и капли, упавшие с его наконечника, сгустившись, образовали первый остров. Божества спустились на него, сочетались узами брака и породили восемь островов.

Но всё началось с острова, возникшего из загустевшей соли. И разве может земля, рождённая из солёной воды, быть устойчивой?

«Значит, все волны просто хотят домой?» — спросил как-то мальчик, чей невинный вопрос Сугуми запомнила на всю жизнь, но чьё имя уже затерялось в памяти.

И Сугуми не нашлась с ответом.

Толчок был таким сильным, что если бы Сугуми не держалась за поручни, у неё бы подогнулись колени. Но она доверяла своему телу и его силе, — а потому могла смотреть за тем, как бегут по спирали, переплетаясь, светящиеся нити в самом сердце консоли, как внутри работает, поднимаясь и опускаясь, деталь, похожая на поршень.

И этот звук... Жужжащий скрежет, но совершенно не раздражающий слух — наоборот, вызывающий детское чувство восторга.

Сатоэ обворожительно улыбнулась ей, как бы одним своим видом говоря, что всё под контролем.

Если это сон, Сугуми, наверное, не против пока не просыпаться.

Трясти совсем скоро перестало, звук тоже затих, и Сатоэ выпрямилась, расправляя плечи. Обошла консоль и зачитала с экрана:

— Тысяча тринадцатый год, двадцатое июня, три часа двенадцать минут. Двадцать семь градусов тепла. Уровень загрязнённости воздуха низкий, содержание китайской пыли минимальное. Погода ясная, видно звёзды, — она скользнула ленивым взглядом по Сугуми и ухмыльнулась, — луна почти полная.

Ох, они в самом деле собираются проникнуть ночью в святилище. Что ж, хотя бы не в час быка, иначе было бы слегка жутковато. Сугуми подавила улыбку.

К этому времени её обувь каким-то чудесным образом высохла.

— Что, если нас засекут?

— Постараемся, чтоб не засекли, — отмахнулась Сатоэ, широким шагом направляясь к двери.

— Я имею в виду... — Сугуми пошла за ней, по пути проверяя, что взяла с собой телефон с фонариком и камерой, а также небольшую записную книжку и ручку на всякий случай, — я имею в виду то, что мы одеты совсем не как принято, — о внешности Сатоэ она решила умолчать, вовсе не потому, что находила её отталкивающей, а потому, что опасалась предрассудков и «тёплого приёма», который та при неудачном стечении обстоятельств могла получить, да и указывать прямым текстом на внешность другого человека невежливо, — ...это никак не потревожит прошлое?

— Максимум, что изменится, это кто-то кому-то расскажет, что видел двух простолюдинок в странной одежде, не парься, — Сатоэ сверилась с показаниями на экране у самой двери. Простолюдинок... В самом деле. Их одежда довольно далека от принятых в это время у аристократов многослойных нарядов. — Всё чисто, вокруг никого. Идём.

Снаружи было тепло — как и сказала Сатоэ — а звёзды казались ослепительно яркими, несмотря на наличие луны. Даже воздух на вкус был другим — Сугуми дышала полной грудью и не могла надышаться. Далеко не сразу её взгляд упал на ТАРДИС.

Склонив голову, она вчиталась в светящиеся в темноте надписи:

— Полицейская будка... Британия или Америка?

— Шестидесятые-семидесятые годы Англии, — Сатоэ тоже окинула корабль взглядом с какой-то рассеянной улыбкой.

— О, — Сугуми с лёгкой хитринкой прищурилась, голос такой мягкий, что им стоило бы петь колыбельные на ночь, и, наверное, именно таким голосом зазывали моряков русалки-сирены, обещая найти им дом на дне морском, — значит, не я одна питаю к этому времени некую симпатию.

— Да-да, именно поэтому я тебя и не осуждала.

— Я говорила о ТАРДИС, — как ни в чём не бывало пожала плечами Сугуми, — ты ведь сказала, что она вредничала, когда ты пыталась её починить? Должно быть, ей самой нравится быть полицейской будкой? — она осторожно положила руку на раму таблички, за которой скрывался телефон, и провела по гладкой древесине подушечками пальцев.

Сатоэ что-то недовольно пробурчала под нос, а потом поторопила Сугуми.

Подсвечивая путь фонариком, они двигались через лес по прямой, но недолго — уже вскоре сквозь деревья стали видны очертания зданий святилища. Глаза в целом привыкли к лунному свету, и Сугуми выключила фонарик, чтобы не привлекать внимания.

По крайней мере, она надеялась, что их не заметили — в конце концов, яркий источник света в ночи видно за десятки метров. Но святилище не очень большое, к тому же посвящённое не слишком почитаемому в Японии божеству, вряд ли сейчас на территории находится больше пяти человек. Она могла и ошибаться, ей особо не с чем было сравнивать. Сугуми знала лишь то, что Иори-сан живёт на территории со своей семьёй.

Так или иначе, тишина оглушала. Привыкшую к жизни в двадцать первом веке Сугуми немного дезориентировало отсутствие привычных звуков города. Это значит, что любой звук может показаться подозрительным.

Огней нигде не горело — святилище, в конце концов, деревянное. Переносных фонариков не было видно: возможно, ночной обход был уже завершён, а возможно, их и вовсе не делали.

Сатоэ вдруг коснулась её руки и обхватила пальцами запястье. Выжидая, что та будет делать, Сугуми стояла спокойно и не сопротивлялась: под лёгким давлением раскрыла ладонь. Подушечка пальца заскользила по центру, и Сугуми поняла, что та выводит иероглиф — сосредоточилась, мысленно похвалив её идею переговариваться.

Конечно, целиком выведение предложения может занять много времени, но если ограничиться парой слов, должно сработать.

Квадрат?.. Внутри горизонтальные черты, как при начертании «день», далее вертикальная, кончик выходит за фигуру... Ещё две горизонтальных. Палец Сатоэ переместился немного вправо и в четыре движения начертил «собаку». Ещё четыре коротких черты в нижней части иероглифа, и Сугуми кивнула, соглашаясь — двигаться нужно молча.

Сатоэ не стала выпускать её руку из своей — для удобства. Крадучись и смотря под ноги, они прошли к ближайшему строению и притаились у стены.

Белые волосы в темноте казались светло-серыми и выделялись на фоне ночи, как и рукава рубашки.

Везде было темно и тихо. Сугуми подумала: где могли храниться свитки с норито?

На бакалавриате ей выпал шанс посетить мастерскую буддийских скульптур и своими глазами увидеть мастера, работающего над деревянной статуей Будды в технике ёсэги-дзукури. Тот как раз занимался выскабливанием древесины изнутри, чтобы скульптура получилась полой, и в дальнейшем в неё можно было спрятать сутры, чётки и другие реликвии. Однако статуй синтоистских божеств не делали.

Но по аналогии... Для хранения священных реликвий, к которым в том числе относились норито, должно быть выделено отдельное место... Возможно, есть отдельный стеллаж, шкафчик или сундук вроде кёбицу. Насколько она помнила, во время ритуала очищения свиток с норито уже был у ответственного за его подачу каннуси, он не хранился в ритуальном зале. На ум Сугуми приходило всего два помещения: офис — который, учитывая время, мог быть не отдельным зданием, а помещением, — и комната, в которой священнослужители готовились к выходу.

Она пошевелила пальцами, привлекая внимание Сатоэ, и та послушно подала ей руку — предусмотрительно ладонью вверх. Та оказалась широкой, кожа на ней чуть грубоватой, как у человека, который не боится тяжёлой работы.

«Хайдэн».

Внутренняя территория святилища, куда недоступен вход обычным посетителям без особого приглашения, была огорожена довольно высоким деревянным забором — где-то там же, по идее, должна располагаться комната с норито и хондэн, где хранится го-синтай. По крайней мере, за забором точно должен быть хондэн. А к забору попасть можно, лишь пройдя хайдэн.

Сугуми указала подбородком в направлении павильона поклонения — самого большого видимого им здания.

Держась поближе к деревьям, они подобрались к нему и тихо прошли вдоль фасада. Двери хайдэна были заперты на засов, оповещая, что вход запрещён. Увы, они собирались сделать вид, что не понимают, что значит закрытая на ночь дверь.

Сатоэ очень медленно отвела засов двери в сторону, стараясь, чтобы древесина не издала ни единого скрипа.

Проскочив внутрь, Сугуми постаралась сориентироваться, но без лунного света было так темно, будто всю комнату окунули в баночку с тушью. Перекатываясь с носка на пятку по внешней стороне стопы, они миновали павильон поклонений и свернули в боковой коридор. По левую сторону тянулась вереница раздвижных дверей, и Сатоэ с Сугуми кисло переглянулись — за ними могло скрываться что угодно.

«Хороший слух», — оповестив Сугуми, Сатоэ пошла первой и замерла напротив одной из дверей, сосредоточенно прислушиваясь. Чтобы не издавать звуков, Гето задержала дыхание, наблюдая за тем, как размытый сероватый силуэт продвигается вперёд, останавливаясь у каждой перегородки.

В темноте на мгновение вспыхнул фиолетовый огонёк прибора и бросил на бледное лицо сиренево-розоватое пятно. Приняв это за знак, Сугуми бесшумной, почти лисьей походкой двинулась в самый конец коридора, где сейчас её ждала Сатоэ.

Та к этому времени уже слегка сдвинула в сторону сёдзи, ровно настолько, чтобы мог протиснуться человек. Внутри оказалась довольно просторная комната с деревянным полом.

По ощущениям, поиск занимал вечность: в комнате стояло множество сундуков, в которых хранились деревянные — и не только — свитки. Единственная трудность — освещение. Фонарик слишком яркий, приходилось пользоваться светодиодом отвёртки Сатоэ и экраном телефона Сугуми.

Она отключила автоблокировку, понимая, что постоянно включённый смартфон будет быстрее разряжаться.

Всего неделю назад Сугуми казалось, что она попала на страницы книги вроде «Угэцу моногатари», разве что преследует её не змея-оборотень в облике красавицы, а разгневанное божество луны. Казалось, и выходит из-под руки туманной луны после дождя²⁷ — мрачная сказка о девушке, столкнувшейся с божественной карой.

Сказка, которую бы читали августовским вечером друзья, чтобы пустить по коже мурашки, а вместе с ними — спасительный холодок.

Реальность оказалась иной: не страницы кайданов заточили Сугуми между строк, а научно-фантастическая повесть. И сейчас она, подобно главной героине из «Девочки, покорившей время», переместилась в прошлое.

Просматривая очередной свиток, Сугуми слегка поджала губы, вспоминая о том, чем кончился тот роман. И чем кончился «На грани бесконечного потока».

Впрочем, как оказалось, красавица в истории Сугуми тоже предусмотрена. Просто она была не белоснежной змеёй-оборотнем, а женщиной из космоса с белоснежными волосами и отражением звёзд в глазах — из другого мира, за, наверное, миллионы и миллионы световых лет от Земли.

Сатоэ вскрыла следующий сундук. Сугуми потёрла глаза: под веками тянула лёгкая режущая боль. Другого она и не ожидала от работы при слабом освещении. Ошибиться она не боялась, тексты они с Сатоэ просматривали очень внимательно, иногда «переговариваясь».

По всей логике, норито должны были быть здесь: в спрятанных в стене шкафах хранились облачения священнослужителей, а в одном сундуке они обнаружили санбо — деревянные подносы для подношений.

Удача улыбнулась им, наверное, по прошествии целого часа, Сугуми затруднялась сказать точно.

Норито очищения. Норито, читаемый в начале и конце года... Все казались довольно стандартными. И пока что только один свиток показался Сугуми странным: в нём упоминалось подношение лошади — живой, разумеется. Она жила в Киото последние пять лет, и пусть не интересовалась синтоистскими праздниками сверх необходимого, про лошадь точно краем уха что-нибудь бы слышала. Это норито они с Сатоэ отложили в сторону, чтобы переписать.

В следующем молитвословии появилась просьба божества занять тело и благословить новую постройку, и Сугуми едва сдержалась, чтобы не вскинуть обе руки вверх от радости.

Теперь оставалось переписать тексты. Не могли же они в самом деле прихватить с собой пару свитков. Слишком рискованно потом возвращаться, чтобы вернуть их. Даже с учётом, что они не скоро — судя по месяцам, в которые проводятся праздники — понадобятся священнослужителям.

Заниматься копированием предстояло Сугуми, поскольку Сатоэ собиралась наведаться к хондэну и изучить его.

Хотя куда проще было бы сфотографировать их со вспышкой.

У Сатоэ никакого навороченного инопланетного телефона не оказалось. Выводя знаки у Сугуми на ладони, та вообще призналась, что у неё нет мобильного телефона.

Правда?

Правда. Телефон есть в ТАРДИС.

Это... было хорошо. Значит, они в теории смогут поддерживать связь. Наверное.

…Нет, скорее вряд ли. Её оператор пока не способен обеспечить межзвёздное соединение.

Используя экран телефона, Сугуми склонилась над блокнотом, чувствуя себя учеником, переписывающим по наставлению Учителя какой-нибудь раздел Лунь Юя²⁸, дабы «усвоить мораль».

Хотя к переписыванию Лунь Юя её бы допустили только в том случае, если бы она выдавала себя за мужчину.

А в голове набатом звучало: «Хочешь как-нибудь посмотреть?»

Хотелось бы Сугуми посмотреть на звёзды? Хотелось бы прогуляться по Киото или Камакуре в периоды их расцвета? Посетить Олимпийские игры в Токио в шестидесятых? Зайти в магазинчик к старушке, благодаря которой отец сделал первый шаг и предложил матери Сугуми угостить её мороженым?

Зачем, зачем ты об этом думаешь? Ты даже не знаешь, всерьёз ли она спросила. Она могла пошутить. Как со своим именем, фамилией, морковкой.

Перестань.

Хотелось бы узнать, похожи ли города будущего на то, что показывали в «Призраке в доспехах» или «Акире»?

Хотелось бы увидеть планету, с которой прилетела Сатоэ? Узнать, какие нити связывают её с ней, что она находит родным? Может, в её мире оранжевое небо, под которым она читала книги — или учебники, или что бы ни было принято у её вида? Может, среди них была «История Земли», и она с самого начала знала, какое время захочет посетить и увидеть своими глазами? Каким было время в её школе — по крайней мере аналоге школы? Какие счастливые воспоминания из детства у неё есть?

Перестань. Не отвлекайся.

Нономура-сан встретил в двадцать первом веке свою сильно постаревшую невесту...

Насколько легко затеряться во времени и забыть о том, что когда-то была другая жизнь? Упасть в бездну космоса и других миров, какие доныне Сугуми видела лишь в кинолентах и на страницах книг, новелл и манги? Утонуть в новых знаниях и впечатлениях, что Сатоэ предлагает ей на открытой ладони — лишь протяни руку и возьми.

Насколько высока вероятность, что там, в темноте космоса, скрывается дракон, готовый открыть последнюю Истину лишь в обмен на человеческую плоть? Далеко не факт, что если она прыгнет в его пасть, та превратится в Золотой Лотос.

...И лишь тогда осознал, насколько бесценно прожить жизнь как обычный человек.

Насколько это того стоит?

На протянутой ладони Сатоэ гипнотизирующе мерцали звёзды, зазывая к себе, нашёптывая посмотри, посмотри, посмотри, и Сугуми смотрела на длинные пальцы, бледные, как свет луны, и понимала, что хочет сказать «да», несмотря на то, чем это может кончиться.

Всё рано или поздно заканчивается. Разве это не повод насладиться временем, пока оно есть?

Вот именно: всё рано или поздно заканчивается. Наслаждайся этим временем вместе, пока оно есть.

Сатоэ кажется интересной женщиной — остроумной, образованной, с кругозором более широким, чем Сугуми может себе представить. Если бы не необходимость сосредоточиться на деле, Сугуми бы с удовольствием... просто пообщалась с ней.

В том, чтобы дать этому шанс, был бы смысл. Может... Может, её история будет совсем не как у Нономуры-сана, а как у ребят из клуба исследований научной фантастики в «Летнем блюзе машины времени».

А может, всё закончится для неё так же, как для героини из «Девочки, покорившей время»?

Готова ли она к этому?

Стоит ли оно того?

«Хочешь как-нибудь посмотреть?»

Перестань. Перестань об этом думать. Ты даже не знаешь, говорила ли она серьёзно.

Сугуми настолько глубоко погрузилась в свои мысли, пустым взглядом смотря в одну точку, что вздрогнула от неожиданности, когда на её плечо опустилась рука. Пальцы, державшие телефон, рефлекторно разжались, и тот почти беззвучно упал на ногу. Зато рука Сугуми быстрым, отточенным и уверенным движением метнулась к плечу, перехватывая чужое запястье. Ни капли страха.

И только спустя мгновение она узнала в подошедшей Сатоэ — удивление читалось на её лице: до него едва доставал тусклый свет экрана телефона, подчёркивая острый подбородок и бросая тень от ресниц на веки.

Сатоэ аккуратно провела подушечкой пальца по пальцами Сугуми на своём запястье, и та поспешно отпустила её. Только далеко не успела отвести руку — Сатоэ перехватила её ладонь и вывела две английские буквы:

ОК?

Сугуми оставалось только кивнуть. Она сказала себе собраться и включиться обратно в работу. Хотя бы постараться. Надо заглушить мыслями то, как громко бьётся в груди сердце.

Нашла? — вывела она.

Да. Наш клиент.

О... Интересно, действительно ли во всех храмах Цукиёми может найтись по... кусочку того создания? В списке святилищ Цукиёми значилось всего около шестнадцати храмов, но в нём не учитывались совсем крохотные... Хм.

И всё же внутреннее чутьё подсказывало, что в храмах, к примеру, на Кюсю они ничего такого не найдут. Когда Сугуми читала о Цукиёми-но микото, в статье о культе бога луны говорилось, что на Кюсю тот почитается как божество зрения или глаз. Ему молятся об излечении глазных болезней, о чём не нашлось ни одного упоминания ни на табличке в Мацуноо Тайся, ни здесь.

Кюсю в самом деле почти другая страна, настолько там всё другое.

Когда в коридоре послышался звук отодвигаемых сёдзи, Сатоэ и Сугуми замерли, как оленята, попавшие в свет фар. Настороженно переглянулись. Затаили дыхание, застыв в неудобных позах: Сугуми — держа в руках несколько тяжёлых свитков, которые они собирались убрать в сундук, Сатоэ — полуприсев, чтобы его открыть. Благо, шаги скорее удалялись, чем приближались. Вероятно, каннуси, спавший через комнату от них, направлялся не за ритуальной утварью.

На улице он мог оказаться где угодно, а вернуться мог не к своему футону, поэтому времени терять было нельзя. Они в рекордные сроки сложили вещи на места и двинулись следом.

Почти сразу, как покинули хайдэн, они спрятались за одной из ближайших построек. Соваться к деревьям сейчас было рискованно — они больше шума создадут, пока будут хрустеть ветками под ногами. Сугуми выглядывала с одной стороны, Сатоэ — с другой.

Солнце медленно отвоёвывало место на небе, подсвечивая редкие облака и прогоняя звёзды. Луна светила по-прежнему ослепительно ярко, отражаясь в капельках тронувшей траву росы, в которой и Сугуми, и Сатоэ успели слегка намочить коленки, пока сидели на корточках и прятались.

Каннуси показался откуда-то с противоположной стороны. За его спиной маячили очертания небольшой хижины, и Сугуми довольно быстро поняла, что это было.

Землю вдруг тряхнуло.

Сугуми показалось, что вся кровь в жилах вмиг похолодела.

Тряхнуло ещё раз. Несильно, но по-прежнему ощутимо.

Вмиг вспомнились все школьные инструктажи, все правила, усвоенные за годы жизни.

(Вспомнился грузовичок, который Сугуми в то далёкое время — когда можно позволить себе быть наивными и непосредственными, и взрослые сочтут это очаровательным — находила очень интересным и увлекательным, как и другие дети. Всё потому, что внутри была воспроизведена гостиная дома, а сама машина имитировала землетрясение разной степени магнитуды.)

(Пол будто уходил из-под ног, и уже на «пяти баллах» многие дети падали на четвереньки, не в силах удержать равновесие, и Сугуми падала тоже, больно ударяясь коленками и ладонями.)

Всё это так глубоко въелось в подкорку, что Сугуми знала, что делать, даже несмотря на впрыснутую в мысли желчь.

Нужно срочно убраться подальше от здания.

Сатоэ в голову пришла та же идея: она подскочила на ноги и уже повернулась, чтобы кинуться к Сугуми, но та была уже рядом — схватила Доктора за руку и потянула к более открытой местности, где-то между зданием и кромкой леса. Достаточно далеко от деревьев и там, куда не должна обрушиться постройка, если землетрясение вскоре не прекратится.

Конечности словно одеревенели.

Сугуми же не принесла за собой в прошлое это... проклятие луны? Она забыла спросить у Сатоэ, нашла та только запечатанную часть тела или устройство тоже.

Успокойся. Даже если устройство здесь есть, в этом времени оно тебя ещё не распознаёт. Если только на тебе не осталось никакого «следа», которое оно способно как-то автоматически распознать?..

Мысли покатились по спирали вниз, прямо в бездну.

Она неосознанно сжала руку Сатоэ в своей, и та легонько стиснула её пальцы в ответ, словно желая заземлить и придать уверенности.

— Просто совпадение, — заглядывая в глаза, одними губами произнесла Сатоэ.

Как только земля перестала дрожать, они бегом рванули в лес. Даже если каннуси их и видел, за ними никто не последовал. Под ногами хрустели ветки и пожухлые листья, но было довольно светло, чтобы не нуждаться в фонарике.

Сугуми пришла к выводу, что Сатоэ, раз говорила с такой уверенностью, должно быть, не нашла никаких устройств в этом святилище, только часть тела.

По крайней мере, она не похожа на ту, кто бы солгала, чтобы не расстроить — из вежливости. Хотя во лжи как таковой не было чего-то плохого. Её ведь можно использовать и во благо, например, чтобы не беспокоить своих близких. Просто Сатоэ, казалось, такое мало волновало.

Впрочем, откуда Сугуми знать, верно?

— За исключением землетрясения, всё прошло на удивление... — заговорила Сугуми, когда впереди показалась ТАРДИС, и они сбавили шаг. Голос после продолжительного молчания и пережитого волнения прозвучал сипло, и она вынужденно прокашлялась, массируя ладонью основание шеи.

— Гладко? — закончила Сатоэ, тоже прочистив горло.

— Да. Но впереди всё равно ждёт задачка посложнее: разобраться, что именно завершит действующий протокол.

Сатоэ протяжно вздохнула.

— Жаль, мы не можем его ни о чём спросить напрямую, — посетовала Сугуми.

— Согласно личной статистике, от подобных чудиков больше дерьма, и никаких мирных переговоров с ними не выходит, — Доктор достала из кармана ключ от ТАРДИС, при виде которой у Сугуми в груди разлилось приятное чувство умиротворения. — А некоторых уродов даже угрозы не заставляют одуматься.

Что-то такое было в её словах — обладавшее страшным весом, с каким обрушиваются на Киото дождём тёмно-фиолетовые грозовые тучи.

Интересно, что с ним всё-таки случилось.

Сам ли он отделил — ей не хотелось даже мысленно произносить слово «отрезал» в отношении живого существа — от себя части тела и поместил в святилища? Была ли его воля на то, чтобы установить все эти протоколы, или им кто-то воспользовался?

Сугуми предполагала, что крайне маловероятно, что они обнаружат ответ. Наверное, в теории можно было бы воспользоваться ТАРДИС, чтобы разыскать точный момент, когда в святилища была помещена часть тела того создания, но трудно представить, сколько времени лично для них пройдёт, пока они будут прыгать изо дня в день.

Есть в этом какая-то злая ирония — в том, что Цукиёми-но микото эдакое слепое пятно японской мифологии. Даже о том, какой страной Идзанаги-но микото поручает сыну повелевать, в разных источниках написано разное. Миф об убийстве богини чем-то перекликается у Сусаноо-но микото и Цукиёми-но микото, из-за чего некоторые исследователи и вовсе полагают, что они могли считаться одним божеством, либо же история об одном была после переложена на другого.

Каким всё-таки было то существо на самом деле?
Жертвой? Или, как и говорила Сатоэ, паразитом?

— Можем перекантоваться тут какое-то время, — предложила Сатоэ, не дожидаясь, пока Сугуми разуется, и сразу направилась к консоли, — в смысле, в прошлом, пока не определимся с курсом действий.

ТАРДИС поприветствовала их — или только Сатоэ — перемигиванием лампочек. По крайней мере, наверное, это было приветствие.

— Дельная мысль, — Сугуми потянулась, влезая в мягкие тапочки, и вместе с открытым блокнотом подошла к Сатоэ, вчитываясь в собственные записи и определённо испытывая гордость.

При таком отвратительном освещении ей удалось переписать оба норито аккуратно и разборчиво.

— У нас есть норито для нового святилища и для праздника, — она перелистнула на нужную страницу. — О втором говорится, что в начале каждой девятой луны Цукиёми-но микото преподносится белая лошадь. Причём преподносится она, судя по обращению, его арамитама. Я никогда не была в Исэ, но насколько мне известно, там стоит святилище, в котором почитается арамитама Аматэрасу-ōмиками, то есть... Её, выражусь так, агрессивная душа.

— Иными словами, та, что в теории может быть ответственна за татари и прочее дерьмо, — Сатоэ облокотилась бедром о консоль и скрестила руки на груди. — Но сентябрь в твоём времени почти подходит к концу?

— Да.

— Значит, лошадь уже могли преподнести, если этот обычай сохранился, и этот ритуал проводят не только в этом святилище.

— Лунный календарь, Сатоэ, — заулыбалась Сугуми заговорщицки, словно подталкивая её к нужной мысли, сама не заметив, насколько легко и естественно чужое имя — пусть не настоящее — сорвалось с губ. Та приподняла бровь, и Сугуми уже забеспокоилась, что прозвучала слишком наставительно, как учительница, но в глазах Сатоэ через мгновение зажглось понимание.

— Девятая луна по лунному календарю того времени — примерно нынешний октябрь, — она похлопала по консоли рядом с собой, предлагая Сугуми тоже на неё облокотиться, и довольно, легонько стукнула её кулаком в плечо. — Умница. Значит, не преподнесли. Нужно узнать, насколько эта традиция соблюдается в твоём времени, и если да, насколько она видоизменилась. Довольно расточительно каждый год преподносить живую лошадь не особо почитаемому божеству, тебе не кажется?

— Да, я тоже об этом подумала, — кивнула Сугуми, пристраиваясь рядом, и нахмурилась. — Возможно, будет достаточно ограничиться подношением статуэтки или рисунка, если этот ритуал до сих пор практикуется. Технология того устройства способна будет различить статуэтку или изображение, я так полагаю.

— Думаю, правильно полагаешь. Эта хрень может отличить человека от не-человека, как минимум, — они переглянулись, и обе подумали о маленькой девочке с именем сказочной героини, по-прежнему остававшейся загадкой, — какой-никакой сканер в неё встроен. Фонетические маркеры и визуальные паттерны — вроде формы предметов — могут, в теории, распознаваться. Так что если подношение не в стиле абстракционизма — должно сработать. А если наше устройство не считывает размер, либо же считывает, но не определяет данный критерий как важный, это сыграет нам на руку, если придётся отгрохать нашему приятелю новую хату.

Они стояли настолько близко, что их плечи и бёдра соприкасались.

Не первый раз Сугуми отметила, что от Сатоэ не исходит привычного человеческого тепла, и задумалась, чем вообще раса Сатоэ — с анатомической точки зрения — отличается от людей. Но спрашивать о таком было бы не слишком тактично. И не к месту.

Она пожурила себя за нездоровый интерес.

— В случае со строительством святилища я вижу две основные проблемы, — Сугуми сосредоточилась на деле, хотя понимала, что пока они в прошлом — спешить вроде как некуда. — Первая: у нас нет го-синтая.

Сатоэ показательно поморщилась и помассировала пальцами переносицу, будто у неё началась сильнейшая головная боль.

— Да-а-а, знаю, я уже думала над этим, — протянула она и вдруг подмигнула. — Ты сама напросилась, теперь слушай.

Сугуми кивнула.

— Вариант первый: ТАРДИС делает полное сканирование имеющейся части тела, я иду в лабораторию и запускаю процесс, как бы ты сказала, клонирования, — Сатоэ почесала щёку и неопределённо взмахнула рукой, — в процессе которого делаю её точную структурную копию. Если устройство нацелено на считывание наличия определённого биоматериала, дело в шляпе, — загнула первый палец. — Однако сканер устройства может оказаться умнее, и если он не просто распознаёт присутствие, а каким-либо образом идентифицирует эту часть тела как, — она сделала забавное выражение лица, — не знаю, «пятый отросток с левого полужопия», то идеальный дубликат не прокатит, сама понимаешь, — и бросила на Сугуми внимательный взгляд, как бы давая возможность задать вопросы, если они у неё появились.

Задвинувшая любые лишние мысли на задний план Сугуми задумчиво нахмурилась, переваривая информацию.

— В таком случае придётся что-то делать с уже имеющейся у нас частью тела, верно? Если это, — она постаралась подобрать что-то не такое вульгарное, как в примере Сатоэ, — скажем, палец, получится ли разделить его на две части? Отделить одну фалангу.

— В теории — да, это был один из вариантов, — Сатоэ повела плечом, — но он тоже может не сработать, если в памяти устройства закреплён «пятый отросток с левого полужопия», — она намеренно проигнорировала более приличный пример. — Боюсь, в таком случае, если от идентифицированной части тела будет отделён фрагмент, эта хреновина воспримет это как очередное нарушение святыни. Так что такой вариант должен остаться напоследок.

— Значит, напоследок. Что ты планировала делать до него?

— Реконструкцию. Но здесь всё очень сильно зависит от того, какую часть тела мы обнаружим в шкатулке.

— «Реконструкцию», — повторила Сугуми. — Имеешь в виду то, что делают с древними животными?

— В точку, — Сатоэ потёрла ладони и выгнула бровь, ожидая реакции на свои слова.

— Но это же... — Сугуми опешила.

— Да, морока ещё та, — Доктор пожала плечами с лёгкой, небрежной уверенностью учёной. — После реконструкции, например, четвёртого отростка, на основе структурного анализа, сделанного ТАРДИС, и образцов ткани с пятого, если она будет, я постараюсь воссоздать этот недостающий отросток.

— Может потребоваться не один десяток попыток, — серьёзно заметила Сугуми.

— Не сдаваться же без боя, — Сатоэ с широкой улыбкой повернулась к ней и склонила голову. Непослушные белые пряди закрыли собой один глаз.

Если в этой вселенной рождаются такие удивительные создания, как Сатоэ, её по умолчанию можно считать прекрасной.

Сугуми тоже не собирается сдаваться. В конце концов, если не сработает ни праздник, ни новое святилище, остаётся ещё «поручение».

— Знаешь, — вздохнула Сатоэ, — после того, как я это всё озвучила, охренела, как много всего нужно сделать по всего одной проблеме. А у нас ведь ещё вторая есть, связанная непосредственно со строительством.

— С ней, думаю, выйдет немного попроще, — Сугуми опустила ладонь ей на плечо и слегка сжала, совсем как Сатоэ в начале знакомства, когда впервые показала психобумагу. — Строительством святилищ и храмов занимаются специальные плотницкие мастерские, их называют миядайку. Если устройство, как ты говоришь, вероятнее всего способно различать визуальные паттерны, должны быть соблюдены какие-то детали, например, украшения на коньке крыши. Я мало что знаю о мастерских, занимающихся, кхм, самими зданиями храмов, только немного скульптурой. Стили синтоистских построек тем более не мой профиль. Однако у моего… — она замолчала, раздумывая, позволено ли посвятить Сатоэ в подробности.

— Твоего кого? — ровным голосом уточнила Сатоэ.

— У близкого человека моего школьного друга должен быть опыт. Я не уверена, сможем ли мы рассчитывать от него оказания каких-то серьёзных услуг, — Сугуми вспомнила о своих прежних мыслях и подумала: Ага, вроде попросить у священнослужителей другого храма доступ к свиткам, — но ответить на вопросы, полагаю, он сможет.

— Обычно когда люди узнаю́т, что на кону сохранность их задницы, они не отказывают в помощи, — Сатоэ хмыкнула и запрокинула голову, устремив взгляд куда-то в потолок, и ТАРДИС ответила ей очередным перемигиванием лампочек.

— Каким образом ты собираешься объяснить ситуацию?

Не раскрыв, что почитаемый ками-сама — пришелец, это кажется невозможным.

— Доходчиво, — с её стороны раздалось негромкое фырканье. — Тем, кто особенно упёртый и уже подумывает, как бы отправить меня сходить провериться на наличие подтекающей крыши, — Сугуми с трудом удержала маску невозмутимости на лице, — достаточно дать послушать моё сердцебиение. Так что не бери в голову, убедить — не проблема.

Намеренно или нет, но Сатоэ загнала её в ловушку, как затронув тему, которой Сугуми интересовалась пару минут назад, так и сказав нечто такое, с чем она не могла согласиться. Другое дело, Сугуми никак не могла ожидать, что какие-то, по-видимому, анатомические различия кроются в сердце. По задней стороне шеи прокатился холодок воспоминаний.

Это глупо, сказала себе Сугуми.

— Ты первая, кто на это никак не отреагировал, — Сатоэ выпятила губу, но обиды в её голосе не было, только ленивое веселье. В голубых небесах её глаз игриво мерцали искорки.

Казалось, ясные небеса не созданы для того, чтобы в них отражалась россыпь жемчужных звёзд, какими Небесная Ткачиха украшала сшитые одеяния. Но Сатоэ доказывала обратное.

— А, прости, — уголки губ Сугуми нервно дёрнулись. Ей была интересна моя реакция? — Конечно, — она с самым невинным видом прикрыла блокнот и сжала его обеими руками, прижимая к груди, — уверена, раз ты так говоришь, такой способ весьма действенный.

Возможно, действеннее было бы открыть дверцу в ТАРДИС и дать обойти оболочку в виде будки вокруг, чтобы убедиться, что та больше внутри, чем снаружи, но Сугуми подумалось, что сама бы она не тащила в свой дом незнакомцев.

Сатоэ прищурилась, окидывая её внимательным взглядом, но, возможно, решила не придавать уклончивому ответу особого значения.

— Признавайся, думала о том, чтоб намекнуть мне полечиться?

Или нет.

— Нет, конечно, нет.

— Думала, да?

— Вовсе нет, — Сугуми мотнула головой, говоря себе не прятать глаза и не отворачиваться. Пока у неё получалось держать лицо.

— Я же ви-и-ижу, — плечи Сатоэ затряслись от смеха, и она склонилась к Сугуми, ещё больше вторгаясь в личное пространство.

Как неловко. Сугуми стойко выдержала прямой взгляд глаза в глаза и сдержанно улыбнулась.

— Говорю же: нет.

— Мне можешь говорить то, что думаешь, знаешь.

Сатоэ, безусловно, выглядела как японка — пусть и необычная. Но она не росла в Японии и не социализировалась в её среде. На мгновение Сугуми этому порадовалась: от того, что она представила маленькую девочку, которой несомненно непросто было бы влиться в общество сверстников, легонько защемило сердце. Она понадеялась, что инопланетные миры и их дети были куда милосерднее к другим.

Видимо, не добившись от Сугуми реакции, на которую рассчитывала, Сатоэ картинно насупила нос.

— Это предполагает ответную честность?

Белоснежные брови приподнялись в неподдельном удивлении.

— Ну конечно, — судя по выражению лица, она даже не предполагала, что может быть иначе. — Если спросишь — я честно отвечу.

Болезненно-трепетное отношение к сердцу появилось у Сугуми после того, как она прочитала рассказ «Линия любви» авторства Косакая Фубоку.

Вероятно, в слишком нежном для этого возрасте.

Косакай-сэнсэй — один из основоположников жанра научной фантастики, наставник Эдогавы Рампо, более того — доктор медицины, и среди множества его работ есть место и детским рассказам, и юмористическим, и ужасам, и Сёта не сказать, что был поклонником его творчества, но определённо выделял этого автора среди остальных...

...Но наибольший интерес представляла психология преступников. В сочетании с любовью к медицине, иногда из-под руки Косакай-сэнсэя выходили леденящие кровь рассказы. В юности Сугуми была очень любознательной, что с возрастом, наверное, не сильно изменилось, и даже недостаточный словарный запас не останавливал её — для неё не составляло труда ненадолго отрываться от чтения, чтобы полистать словарь.

Сугуми всегда нравилось «сердце»: оно есть в первом знаке в её имени, в самом его центре, оно есть в словах «забвение», «гнев», «грусть», «любовь». Кокоро — сердце — то, что делает человека человеком, его мысли и суть, это думающее и чувствующее сердце. Синдзо: — анатомическое сердце — состоит из «сердца» и «внутреннего органа». Без него невозможна жизнь, а потому юная Сугуми находила эти слова совершенно прекрасными.

«Линия любви» написана в эпистолярном стиле, и автор письма — человек науки, посвятивший себя изучению физиологии сердца. Письмо получает его друг в день женитьбы на их общей знакомой.

И Сугуми сначала было очень интересно — ей нравилось, что автор письма говорит о том, что сердца, пусть спрятанные в клетках тел, обнажены и не лгут, тогда как человек, пользуясь своим телом, способен скрывать правду. Сердца бьются по-разному в зависимости от испытываемых чувств, их выдаёт с головой пульс.

Сердце человека, даже будучи вырезанным после смерти тела, при определённых условиях способно вновь начать биться.

Въевшаяся в память фраза была подобна давно высохшему пятну крови на белой юбке — никак не отстирать, только вместе с куском ткани вырезать. Она вновь всплыла на поверхности сознания и послала по спине мурашки.

Но далее он описывал свои опыты над животными — кроликами, с запозданием вспомнила Сугуми, потом собаками, потом ему в руки попало человеческое сердце брошенной возлюбленным девушки, — и ей всё сильнее казалось, что она слышит прерывистое дыхание автора письма, его волнение. А потом смех.

Сумасшедшего.

Потому как линия биения вырезанного из тела после смерти сердца — «линия любви» — отправленная его другу в день свадьбы, принадлежала, конечно же, его невесте.

Которая с радостью — со слов автора письма — согласилась отдать своё сердце во имя эксперимента, поскольку не желала той свадьбы.

Быть может, этот рассказ подтолкнул Сугуми к тому, чтобы отдавать в большинстве случаев предпочтение женской прозе. К тому же, в последние двадцать-тридцать лет женщины писали больше, многообразнее и смелее — Сугуми с большим удовольствием читала и магический реализм, и философские притчи, и бессюжетную молодёжную прозу, и романтические новеллы.

Жутковатые и местами вызывающие беспокойство рассказы Огавы-сэнсэй не приносили Сугуми того чувства дискомфорта, какое вызвала «Линия любви». Наверное, стоило рукоплескать Косакай-сэнсэю за мастерство, но Сугуми всё-таки думала, что дело не только в самом рассказе.

Или не столько.

Дыхание несколько участилось, и Сатоэ опустила взгляд на вздымающуюся чуть быстрее обычного грудь Сугуми.

— Тогда скажи, — Сугуми не отвела взгляда, решив оставить деликатную тему сердцебиения на... какой-нибудь другой, возможно, раз; даже если сама Сатоэ не придаёт этому значения, музыка сердца слишком интимна, — ты умеешь читать мысли?

Ей в голову моментами будто бы закрадывались подобные подозрения.

Но как Сатоэ поняла, к примеру, что Сугуми подумала о том землетрясении? Как нашла правильные слова?

— Умею, — должно быть, Сатоэ связала реакцию с волнением, потому как не стала тянуть с пояснением, — но не так, как ты могла бы представить. Я не слышу их постоянно. Для начала нужно прикоснуться, — и она протянула Сугуми руку, предлагая вложить в ладонь — свою.

Сейчас в глаза бросилась линия жизни на её ладони — глубокая, чёткая и длинная, идущая по широкой дуге.

Сугуми невольно подумала о том, как Сатоэ вела её сквозь дождь. И потом, когда они пробрались в святилище, она тоже держала её за руку. Выводила иероглифы на ладони.

Сатоэ либо мастерски делала вид, что ждёт её ответов, либо это не единственное условие.

Голубые глаза выжидающе смотрели на неё, отслеживая каждое движение, каждое микроизменение в выражении лица.

Уже приоткрыв рот, чтобы продолжить, Сатоэ осеклась, когда Сугуми всё-таки подала руку. На губах появилась довольная улыбка.

— И это прикосновение должно быть к вискам, — муркнула Сатоэ, мягко обхватывая её ладонь своей.

О, значит, вот как. Пульс Сугуми, наверное, ощущался даже в кончиках пальцев.

— Есть ещё какие-то условия?

— Зависит от того, что мне нужно. Найти что-то в воспоминаниях? Запечатать их так глубоко в памяти, чтобы человек никогда не нашёл? — пальцы Сугуми непроизвольно дёрнулись, и Сатоэ опустила взгляд, задумчиво проведя подушечкой большого пальца по её костяшкам в успокаивающем жесте. — Нужно сделать всё быстро? Или действовать деликатно?

Кадзуко, подумала Сугуми с щемящей тоской.

Знакомой Сугуми девочкой, покорившей время, была, конечно же, Макото, героиня вышедшего пару лет назад анимационного фильма. Но работа Цуцуя-сэнсэя культовая — её несколько раз адаптировали под разные форматы, а потому каждому поколению знакома своя девочка.

Сугуми читала оригинал. И там Кадзуко теряет память о том, что Кадзуо пришёл из будущего, что она когда-либо совершала прыжки во времени и что он признавался ей в своих чувствах. Она забывает и самого Кадзуо. Лишь глубоко в её сердце остаётся тень обещания, что когда-то в будущем она увидится с кем-то вновь.

Сатоэ хмыкнула:

— Но без острой необходимости в башку кому-то лезть и шариться по их мыслям...

— Если простишь мне моё любопытство, — Сугуми не стала вырывать руки, глубоко вдыхая и выдыхая, и Сатоэ непринуждённо повела плечом, как бы говоря: вперёд, — какая необходимость может толкнуть тебя на это? На запечатывание воспоминаний.

Та вдруг поджала губы. Подняла взгляд вверх, чуть отвела его вправо, словно погружаясь в воспоминания.

— Я — не знаю. В прошлом — либо в случае, когда от этого зависела чья-то жизнь, либо когда надо было замести следы. Представь, если бы о путешествиях во времени узнала, к примеру... — Сатоэ задумалась и вдруг хитро прищурилась, — госпожа Мурасаки Сикибу и вместо «Гэндзи моногатари» загорелась бы идеей написать что-то другое? Создание «Гэндзи моногатари», — чуть понизила голос, из-за чего момент начал ощущаться интимнее, — это событие настолько весомое, что оно стало фиксированным во времени, его изменение может привести к катастрофе.

— Звучит разумно, — Сугуми почувствовала облегчение: плечи расслабленно опустились.

Ей не сравниться с Мурасаки Сикибу. Вряд ли однажды она станет настолько важна, что Сатоэ понадобится стереть ей память.

— Я вообще верх разумности.

ТАРДИС моргнула лампочками, на что Сатоэ громко цокнула языком, а Сугуми не удержалась и широко улыбнулась.

— Эй! Держи ехидные комментарии при себе, — проворчала Сатоэ, лениво пиная бедром загудевшую консоль.

Отчего-то наблюдение за — очевидно — шутливой перебранкой пилотессы и её машины времени грело душу, и от самого сердца, и от органа с почти одноимённым названием расходились волны тепла.

— Есть ещё кое-что, что я хотела с тобой обсудить, — мягко вклинилась Сугуми, дождавшись паузы в односторонней пикировке. По крайней мере та была таковой для Сугуми, непонимавшей, что ТАРДИС говорит, если такое слово вообще к ней применимо.

— Надеюсь, со мной, а не с этой... — Сатоэ выразительно обвела взглядом консольную комнату, и круги света снова мигнули.

— С тобой, — Сугуми выдохнула застоявшийся в лёгких воздух. Вдохнула. — Я бы хотела рассмотреть какие-то варианты общения с Иори-саном, не раскрывая ему правды.

Не впечатлившись её предложением, Сатоэ изящно выгнула бровь и приподняла верхнюю губу.

— Объясни.

— Его семья поколениями присматривает за святилищем, и он рассказывал, что станет настоятелем, когда отец передаст ему эту роль. Иори-сан серьёзно относится к своей работе, и мне кажется, — Сугуми понизила голос, но продолжила с прежней уверенностью, — его может сильно ранить правда.

— А что такого? Ну прикидывался пришелец богом луны — и чё? Это как-то пошатнёт веру в ками, которого он почитает? У вас же этих ками хоть жопой жуй.

— Сатоэ.

— Ладно: у вас же этих ками бесчисленное множество, — Сатоэ мельком закатила глаза и провела рукой по волосам, убирая взъерошенную чёлку со лба. — Я, заметь, ничего не говорила о правде. Если он твёрдо придерживается своей веры, то мы можем подать ситуацию так: паразит с комплексом бога воспользовался образом Цукиёми, а мы, — она с усмешкой положила руку на грудь, — просто хотим его остановить. Не рассыпется же его вера от одного самозванца? Ну, парочки.

Сугуми поджала губы.

— Не думаю, что воспользоваться его верой будет правильнее, чем придумать, как попросить его о помощи, не посвящая в детали.

— А ты смотри на это с точки зрения эффективности, — красивые бледные губы скривились. — Люди, приверженные какой-либо религии, обрекают себя на то, что их будут использовать. Так что не мы первые, не мы последние.

ТАРДИС издала скрежещущий, низкий звук, который Сугуми могла трактовать только как возмущение. Судя по выражению лица Сатоэ — она была близка к правде.

— Эй! Я не обязана разделять это мнение.

Ещё один звук — более страшный, чем предыдущий. На мгновение всё освещение в консольной погасло, и только излучающая голубоватое сияние сердцевина осталась единственным источником света. Сугуми настороженно осмотрелась, когда всё пришло в норму.

Сатоэ даже не вздрогнула. Вероятно, между ними подобное происходило и раньше. Только выражение лица у неё было холодным. Как вырезанным изо льда. А улыбка — острой, как хорошо заточенный нож.

— Ты в порядке? — первым делом уточнила Сугуми, сделав в обсуждении небольшую паузу.

Ответ Сатоэ дала не сразу.

— Я — в полном. Кого и надо утешать, так это ТАРДИС, — она похлопала по консоли, но в жесте не было злобы, а голос не сочился ехидством. — Так уж вышло, что я сильно отличаюсь от тех, кто её раньше пилотировал. Ей это не всегда нравится.

Свет в консольной приобрёл более синий оттенок, как если бы ТАРДИС стало невыносимо тоскливо. Не удержавшись, Сугуми опустила ладонь на консоль и погладила по ней. Не уверенная, что это успокоит машину времени, как и не уверенная, что её прикосновение — то, чего она желала. Всё же смотреть на страдания живого — в какой-то степени — существа было выше её сил.

— Грустно ей, — Сатоэ провела ладонями по лицу, слегка оттягивая щёки ладонями, словно пыталась стереть с себя усталость. Или стащить кожу.

И Сугуми, конечно, знала, что Сатоэ — не белоснежная змея-оборотень, принявшая облик красавицы, но она отчего-то вспомнила Окинавскую сказку о змее, что окунулась в молодильную воду, которую собирался подарить людям бог луны. С тех пор люди умирают, а змеи — сбрасывают кожу и, подобно луне, рождаются заново.

— И смерти моей при этом не хочет, — вздохнула Сатоэ так по-человечески, сочувствующе, будто жалела ребёнка. Звук её голоса заставил Сугуми забыть то, о чём она думала. Оставил после себя только желание прикоснуться и утешить, хотя сама Сатоэ не выглядела расстроенной — только принявшей такое положение вещей. — Слишком это сложное сочетание чувств для ТАРДИС.

Мысль о смерти Сатоэ кольнула. Сугуми бы тоже этого не хотела. Представить голубые глаза, полные погасших звёзд, определённо было ошибкой. Воображение нарисовало падающий с серого неба снег, пушистым нетающим украшением ложащийся на белые ресницы, и она поспешила отбросить неясно откуда взявшийся образ.

Стало ощутимо холодно. Нет, этот образ не ранил. Вернее, Сугуми не могла сказать, что он ранил. Он просто повис в груди неясным грузом, вроде почти невесомый, но именно почти — с невысказанным обещанием однажды стать неподъёмным.

— Как давно ты её пилотируешь?

— Точно не скажу, сама понимаешь, — Сатоэ чуть отклонилась назад, и пряди волос скользнули по плечам расплавленным лунным светом, — с подсчётом времени, когда путешествуешь во времени, непросто, — она ненадолго замолчала, затем прикрыла глаза. — Может, год или парочку по земным меркам.

— В таком случае, у вас всё впереди, — улыбнулась Сугуми, пусть и зная, что та не видит сейчас её улыбки.

— Знаю, — просто ответила та, приподнимая уголки губ. — Я не планирую никуда уходить. Так что у неё выбора нет.

— У тебя тоже.

На это Сатоэ не ответила, и Сугуми легонько подтолкнула её плечом в жесте поддержки.

ТАРДИС никак не показывала своего присутствия, и только тихий, равномерный гул заполнял пространство. Наверное, его можно считать её дыханием. Или сердцебиением.

Сугуми вслушивалась в него несколько минут, но все мысли возвращались к женщине справа от неё и незаконченному разговору.

В голове не укладывалось, что ТАРДИС могла потерять прежнего пилота. Расспрашивать, как это произошло, было не время и не место. Сугуми не представляла, как это происходит на планете Сатоэ: должен ли предыдущий пилот дожить до старости — если они вообще стареют — и сложить свои полномочия... Защитника времени и пространства, если аналогия с Сейлор Плутон заключается в этом? Или новый пилот заступает на должность, когда предыдущий умирает, не справившись с каким-либо заданием?

Любой из этих вариантов был далёк от радужного.

Напряжённая атмосфера почти сошла на нет, и Сугуми, наконец, продолжила мысль:

— В твоих словах есть правда, — тихо признала она, — в большинстве стран религия — это в первую очередь политический институт, а не просто совокупность верований и моральных ценностей, — её ладонь продолжала скользить по серебристому материалу консоли, как по свернувшейся клубочком кошке.

Сугуми нравилось представлять её белой.

— Думаю, мы обе знаем, что Япония — не исключение.

В голове пронеслись все чудовищные преступления, совершённые под эгидой красного солнца. Обжигающего, ослепительно яркого, желавшего лишь одного — залить своим светом всю Азию.

Утопить её в красном.

— Знаю. Но я бы сказала, что в данный период времени — здесь и сейчас — религия перешла из политического в «личное». Большинству всё равно, какой праздник отмечает святилище, если есть палатки с едой и какое-нибудь зрелище, — тихонько посмеялась Сугуми.

Свойственная её голосу мелодичная мягкость ласково убаюкивала. Это было сравнимо разве что с шёпотом безмятежного моря — накатывающие на берег волны легонько перекатывают гальку, едва слышно шипит пена, и если прислушаться, кажется, что откуда-то из-за волнорезов доносится дивная песня.

— Иори-сан — не только важный человек для моего друга, он тот, кто непосредственно участвует в праздниках и делает всё от него зависящее, чтобы люди хорошо провели время и забыли о своих тревогах, потому что видит в этом смысл, — Сугуми наконец подняла на Сатоэ глаза и удивилась тому, что та, как оказалось, всё это время неотрывно смотрела на неё. — Мне кажется, неправильно разрушать для него что-то, что даёт этот смысл, — добавила она шёпотом. — Он хороший человек.

Сугуми поставит себя в неловкое положение, если он не купится на те отговорки, которые она подготовит. Но она постарается подготовить такие, чтобы он поверил.

Боги и будды никогда не были частью сердца Сугуми. Может, поэтому она относительно легко восприняла действительность, когда увидела подтверждение словам Сатоэ?

— Ты бы поступила так с любым священнослужителем?

— Не буду скрывать, что личное отношение здесь играет роль.

— Что ж, — Доктор пожала плечами, — это вполне нормально.

— Но, думаю, я бы хотела поступить так, если чьё-то сердце под угрозой. Выбираться из ямы бессмысленности может быть очень тяжело.

(Когда, взглянув на испачканные в земле руки, понимаешь, насколько толстым, должно быть, слоем чёрной грязи покрылись стенки сердца. И ничего по этому поводу не испытываешь.)

(Волны всегда хотят домой, а потому, когда земля уходит из-под ног, и падаешь вниз, там, на глубине ямы, остаётся только ждать их возвращения.)

Сатоэ покосилась на неё с интересом, но лицо быстро приобрело нечитаемое выражение. Её пальцы отбивали незнакомый мотив, отсчитывая уходящее время.

— Представь гипотетическую ситуацию, — она увела взгляд вдаль, затерявшись в воспоминаниях, блуждая им по мерцающим синим светом кругам на стенах консольной, — два создания, обладающие удивительной способностью воплощать свои мысли в реальность. Очень по-своему религиозные, на этой их религии строятся их моральные ценности. С точки зрения человека, их можно даже назвать человечными. Итак, в мир этих верующих извне проникает существо, которое убеждает их в том, что оно — их бог во плоти. Есть старая головоломка о богах и благе, знаешь её?

Нахмурившись, Сугуми мотнула головой.

— В общем, звучит она так: выбирают ли боги добро, потому что оно — благо, либо же добро — благо, потому что выбрано богами? — хмыкнув, Сатоэ скрестила руки перед собой. — Мысли в рамках парадигмы религий с богом-творцом.

— О, хм, — Сугуми несколько раз проговорила про себя условие. С монотеистическими мировыми религиями она не была хорошо знакома, только в очень общих чертах. Изучила лишь необходимый минимум для понимания зарубежных произведений. В будущем ей это пригодилось в беседах с туристами, хотя она в самом деле старалась уводить разговор в сторону от деликатных тем... но мужчины бывают настойчивы. Особенно американцы, особенно, когда речь заходит о политике Хатоямы Юкио и военных базах на Окинаве²⁹. Сугуми уверенным усилием воли отправила неприятное воспоминание обратно в дальний угол памяти и ещё раз проговорила про себя условие. Для решения этой головоломки больше минимума знаний, кажется, было и не нужно. — Если Бог выбирает добро, потому что оно — благо, тогда получается, «что есть благо» уже определено, из чего следует, что мораль сформирована независимо от Бога. Если же добро — благо, потому что оно выбрано Богом, то Бог мог назвать благом всё, что угодно.

По крайней мере, к синто это не относилось. Синтоистские боги слишком похожи на людей — они не являются источниками моральных норм.

В буддизме же благо и неблаго не могут произвольно поменяться местами, поскольку неотъемлемое свойство неблагих действий — порождать страдания. Тем более, стоит различать мотивацию и действие.

Сатоэ подтвердила её слова кивком, на миг прикрыв глаза.

— Так и есть, хотя обычно в ответ можно услышать что-нибудь о том, что природа бога сама по себе благая или что-то в этом роде, но сейчас это неважно, — она потёрла костяшкой пальца левый глаз, и в этом холодном, полутёмном синем освещении показалось, что под нижними веками отпечаталась синяки. — В случае наших двух гипотетических верующих, истинной оказывается вторая часть утверждения. Они делают всё, что явившийся им «Бог» представил как благо. Догадываешься, к чему я клоню?

— К тому, что он призывает их делать ужасные вещи, — тихо ответила Сугуми. Не нужно было быть Когоро Акэти³⁰ или британским Шерлоком Холмсом, чтобы догадаться, к чему вела Сатоэ.

— Вообще-то, «благие», — со смешком поправила Сатоэ. — Но да. На деле он использовал их силы и веру в своих целях. Итак, вопрос: что было бы «правильнее» — уберечь их сердце или вернуть им свободу?

Сугуми долгие несколько минут молчала, Сатоэ её не торопила. Воображение отчего-то нарисовало высокую фигуру Сатоэ, залитую лунным светом, а напротив неё — двух похожих на людей созданий с вязью узоров, шрамами покрывающих кожу.

Она заговорила медленно, подбирая каждое слово, чтобы точно удостовериться, что оно идёт от сердца.

— Полагаю, в этом случае уберечь их сердце и значит вернуть им свободу, — Сугуми в задумчивости провела ногтём по колечкам на блокноте. Вряд ли оригинальная дилемма предполагала, что фигурирующее в религии божество — самозванец. Но причина, по которой Сатоэ рассказала об этом сейчас, была более чем ясна. — Мне сложно поверить, что они сами в глубине души не понимали, что то, что они делают, отличается от того, во что они верили всё время до явления им этого Бога.

— Эй, у нас же гипотетические верующие, — Сатоэ надула щёки и прыснула, боднув её локтём.

— Правда? — в груди повисла тяжесть, но Сугуми всё равно улыбнулась. — Прямо-таки гипотетические?

Сатоэ молча провела рукой по задней стороне шеи и неопределённо мотнула головой.

— Тебе удалось спасти их?

— Их спасла не я, — фыркнула она и лукаво стрельнула в сторону Сугуми глазками, подперев щёку ладонью, — но мне лестно, что ты так подумала.

Бессовестная. Бесстыдница. Сугуми шумно выдохнула через нос, и Сатоэ захихикала, заулыбалась, от чего из уголков её глаз лучиками разбежались мимические морщинки. Легонько толкнула её плечом.

Интересно, откуда Сатоэ известна эта история. Она произошла с кем-то из её народа? Может, с предыдущим пилотом?

Несмотря на безусловно расходящиеся мнения, Сугуми чувствовала, что и говорила, и говорила бы с ней ещё часы напролёт. Только в настоящем их ждут дела.

А потом...

— Я понимаю, что... — Сугуми пожевала губу, раздумывая, как лучше сформулировать мысль, — с твоей точки зрения, наверное, религия — это признак какой-то примитивности, но раз Земля пока всего-то на пятом уровне, — она скосила на Сатоэ приправленный ленивым ехидством взгляд, и та показала ей язык, — позволь людям держаться за то, что даёт им смысл.

— Это тупо.

— Для тебя, Сатоэ, — с нажимом подчеркнула Сугуми, сузив глаза.

— Нет, объективно говоря. Любая религия, будь она основана хоть на вере в «силы природы», хоть в «творца-создателя», полная чушь, — Сатоэ негромко цокнула языком и покачала головой. — Своё же собственное развитие тормозите из-за неё.

Каким-то образом это звучало... так, будто она приподняла слой чешуи и оголила скрывающийся под ней слой мяса.

— На твоей планете ведь нет какой-либо религии? — это бы объяснило отношение Сатоэ к ней. Она определённо с планеты, шагнувшей по уровню развития и технологий очень далеко, настолько далеко, что Земле и не снилось. Возможно, только возможно, её желание «разрушить» проистекает из желания, чтобы люди стали... умнее? Лучше — в её понимании? Это... забота.

Она заметно помрачнела, и Сугуми пожалела, что затронула эту тему.

— Ты не обязана отвечать, — быстро заверила она, до того, как Сатоэ успела хоть что-либо ответить. По лицу той рябью расползлась слабая улыбка, как бы говоря: не бери в голову.

— Угадала, — лаконично ответила Сатоэ. — Когда-то очень, очень давно, конечно, она была, но со сменой правителя, — она раздражённо дёрнула уголком рта, — пришёл культ науки. В какой-то период времени существовало и то, что я с натяжкой могу назвать «этико-философским учением», — прищурилась, слегка морщась, будто ей не нравились эти слова на вкус, либо же она была недовольна тем, что это не самый точный перевод, — но потом, можно сказать, вся «философия» стала основываться исключительно на законах физики, космологии и науки о времени, назовём это так.

В самом деле многое объясняло. Хотя этическая составляющая никак не могла отсутствовать — какой-то принцип ведь толкнул бы Сатоэ на то, чтобы, гипотетически, запечатать воспоминания госпожи Мурасаки Сикибу.

— А из «этики» остался только принцип «невмешательства», — словно прочитав её мысли, закончила Сатоэ и пожала плечами. — Но, как видишь, его можно очень по-своему трактовать: я же здесь, — она вдруг ткнула Сугуми пальцем в щёку, — и вмешиваюсь.

— Тогда, раз ты считаешь отказ от религии ступенью в развитии, используй этот принцип, чтобы дать людям самим разочароваться в своей вере, когда для этого придёт время, — Сугуми легонько шлёпнула по руке, подняв на неё укоризненный взгляд, но та ткнула снова — уже в бок.

И ещё раз.

Ладно. В эту игру можно играть вдвоём.

И совсем неважно, что Сугуми — не пятнадцатилетний мальчишка, чтобы позволить себе так глупо и беспечно дурачиться, и у их догонялок вокруг консоли есть немая свидетельница.

— Что ж, — Сугуми грациозным движением откинула выбившиеся из пучка пряди с лица, приглаживая волосы. Она дышала через рот, восстанавливая дыхание, слегка раскрасневшаяся, а Сатоэ стояла рядом, периодически потирая рёбра. Сделано ли это было, чтобы отвлечься от несомненно непростого разговора, Сугуми не могла сказать. Но в настоящем их действительно ждут дела. Чем дольше они к ним не возвращаются, тем больше соблазн задержаться здесь ещё немного. — Вот, что я придумала...

─── ☽ ───

— Изумительно, — Иори сделал ещё один глоток из баночки «Эбису».

Такой выбор пивной марки всегда казался немного забавным³¹.

Увы, Сугуми поняла, что откладывать визит к Иори нельзя. Если они будут ждать до утра — это отнимет у них драгоценное время. А отправиться в будущее, чтобы узнать у него какие-нибудь детали утром или днём, а потом вернуться назад, определённо будет не самым правильным решением.

А она ведь так не хотела беспокоить его в ночное время суток... Что ж, иногда стремлениям суждено исчезнуть, как пене на воде.

Сам того не понимая, Иори уже немного облегчил ей задачу. Сообщение пришло, когда они с Сатоэ уже вернулись в настоящее.

Сёта

Сугуми

Поздно ¬‿¬

00:52

Сугуми

Доброй ночи, прости за беспокойство. Могу я попросить у тебя номер Иори?

Сёта

090-1261-6572

Сугуми

Спасибо!

01:38

Сёта

он немного выпил и забил себе голову зачем мог тебе понадобиться

почти в час ночи

вкратце не запарит объяснить?

— Они сейчас вместе? — Сатоэ заглянула в экран телефона и хмыкнула.

— Скорее всего, — пальцы зависли над клавиатурой на экране. Если они и собираются вдвоём, то обычно на съёмной квартире Сёты, поскольку встречаться на территории святилища, где проживает семья Иори... От подобной задумки они по вполне очевидным причинам отказались.

Оставался ещё, конечно, вариант лав-отеля, но Сугуми никогда не задерживалась на этой мысли. Это было не её дело.

— Диктуй адрес, — Сатоэ обошла консоль и быстрым, уверенным жестом, какой значит лишь то, что он вошёл в привычку, смахнула перемещающиеся круговые символы вбок, перевела три рычага в другое положение, подкрутила пару элементов и выжидающе подняла на Сугуми взгляд.

Что... прямо... вот так?

— Давай-давай, напишешь ему, когда на месте будем.

Сёта

00:52

Сугуми

Доброй ночи, прости за беспокойство. Могу я попросить у тебя номер Иори?

Сёта

090-1261-6572

Сугуми

Спасибо!

01:38

Сёта

он немного выпил и забил себе голову зачем мог тебе понадобиться

почти в час ночи

вкратце не запарит объяснить?

Сугуми

Могу не вкратце. Будет удобно, если я зайду? Я недалеко.

Держась одной рукой за поручень и чуть расставив ноги для устойчивости, Сугуми наблюдала за всплывающим облаком набираемого сообщения, нервно постукивая пальцем по корпусу телефона. В ответ пришло короткое согласие.

Сатоэ не очень понравилась идея разделиться, но прийти посреди ночи с посторонним человеком домой к своему другу Сугуми не могла. Вовсе не потому, что думала, будто Сатоэ не сдержится и выложит Иори всё как есть — нет, она не сомневалась, что та умеет держать себя в руках. Скорее, присутствие незнакомой женщины могло сказаться на уровне откровенности, которую Сёта с Иори смогут себе позволить.

Им наверняка было бы комфортнее, присутствуй на «их» территории лишь та, кого они оба знают.

И всё же одну её Сатоэ не отпустила. В каком-то смысле.

— Микронаушник, — она протянула крохотное серебристое устройство, занимавшее едва ли четверть подушечки мизинца.

— Мне надо это поместить в ухо?

Иррациональный — наверняка — страх, что микроскопическое устройство застрянет у неё в ушном канале, удерживал руку на месте от того, чтобы принять микроскопический аппарат.

Она, конечно, видела микронаушники в фильмах, но они никогда не были настолько маленькими.

— Да не застрянет он, — закатила глаза Сатоэ с усмешкой, но достала другой — скорее напоминавший наклейку с узором электронной схемы. — Закреплю вот этот за ухом, окей? Поверни-ка голову.

Сугуми послушалась, и Сатоэ отвела тонкие, мягкие пряди волос у уха, прижала их длинным пальцем к голове, чтобы не мешались. С немного отстранённым выражением лица, так, будто была хирургом на простенькой операции, она сначала провела по коже кусочком ткани, смоченным, судя по запаху, спиртом.

Казалось, дыхание той, кого Сугуми почти не знала, в такой непосредственной близости от неё должно было вызывать скорее неприятные ощущения. Может, даже приступ брезгливости от того, как воздух опаляет изгибы ушной раковины.

Но Сугуми не почувствовала желания отстраниться. Ждала, пока Сатоэ, отогнув мочку уха, налепит микронаушник, видимо, добытый из какого-то далёкого будущего.

Её пальцы после копания в каких-то металлических контейнерах были ещё более прохладны, чем раньше, как рыбья чешуя. Они создавали контраст с едва ощутимым теплом её дыхания, но так подходили её внешности — снежной и ледяной, холодной, как атмосфера Урана и Нептуна. Не то чтобы Сугуми знала точное значение температуры, она просто помнила по школьному атласу, что обе планеты голубых и синих оттенков.

Наверное, если смешать их, получится тот самый глубокий цвет, что окрашивает кольца радужек глаз Сатоэ.

Отстранившись, та наклонила голову то в одну сторону, то в другую, проверяя, заметно ли микронаушник с разных ракурсов. Удовлетворённо кивнула.

Не спрашивая, нужно ли это, Сатоэ также всучила ей свой пиджак — чтобы голову прикрыть, пока будет бежать по улице.

Иори и правда был дома у Сёты. Конвенционально красивый мужчина, которого не портил даже шрам, тянувшийся от уха и через спинку носа, встретил её слегка уставшей, но довольно доброжелательной улыбкой — не просто вежливой.

Правда, прежде, чем Сугуми смогла начать беседу, Сёта с деланно спокойным, граничащим с безразличием видом, приложил тыльную сторону ладони к её лбу, потом щеке.

— У тебя болезненный вид, — объяснил он свои действия.

— Я здорова, просто последнее время мало сплю, — выдала Сугуми заготовленное оправдание.

— Погода?

Ох... Конечно. Сугуми сглотнула чувство вины, но не смогла избавиться от горького послевкусия, что оно оставило. То словно сгустилось в чёрный шар и, опускаясь вниз, поцарапало стенки горла.

Мы всё исправим, напомнила она себе, ни на мгновение не изменившись в лице.

— Всё сразу: и учёба, и клуб, и, кхм, личные исследования. И погода, конечно.

— Ты из-за клуба была неподалёку? — Сёта мысленно прикинул, что могло быть в относительной близости.

— Одна из приезжих попросила сходить с ней в хост-клуб, — виновато улыбаясь, Сугуми опустилась на предложенный ей дзабутон, удобно скрестив перед собой ноги. Хотя будь здесь только Сёта, она бы, наверное, села в ещё более расслабленную позу.

Такая ты затейница, проворковала Сатоэ прямо в ухо, и Сугуми пожалела, что не может бросить на неё строгий взгляд, ясно обозначающий: «Прекрати». Как тебе хостес?

Вообще-то, хостес в их компании как раз и не хватало, если только не считать за хоста неизвестно в каком состоянии пребывающего «Цукиёми», решившего развлечь гида — Сугуми — и приезжую инопланетянку — Сатоэ — крайне сомнительным способом. Последняя же явно дожидалась, пока Сугуми озвучит ответ на вопрос от Сёты или Иори, который они обязательно должны были задать, чтобы сравнить с хостес себя.

Разумеется, Сугуми оставила её без ответа. Сатоэ, вероятно, другого от неё и не ждавшая, рассмеялась грудным смехом и вскоре замолчала. Это, впрочем, не избавило от ощущения, что вибрация её смеха вплавляется прямо в кожу, и эпицентром этого жара становится точка за мочкой уха.

Как и не освободило от образа Сатоэ, которая подносит к лицу вторую часть устройства с фиолетовым световым индикатором — может, у неё любимый цвет фиолетовый?.. — и тот двумя огоньками отражается в её глазах.

Сугуми неосознанно сжала пальцы под низким столиком. Она не знала, насколько со стороны слышно этот микронаушник, но надеялась, что барабанящий по стёклам дождь в любом случае заглушит нежелательные звуки.

— Вы не пили? — уточнил Иори, хотя наверняка сам это понял по отсутствию запаха — просто таким образом ненавязчиво предлагал присоединиться и выпить с ним по пиву.

Сугуми помотала головой — и в отрицание, и отказываясь. Ей нужна ясность мыслей.

— Простите, что отрываю от дел, — вежливо начала она.

Разработанная легенда была такова: к профессору, которому она ассистировала, специалисту по древнему языку, обратился частный коллекционер — отсюда же, из Киото — с просьбой идентифицировать попавший к нему свиток. И профессор, разумеется, узнав в нём норито, перенаправил заказчика в университет Кокугакуин в Токио.

Сугуми же переписала текст себе, пока тот был у профессора — её интерес к редкому документу и Иори, и Сёте будет абсолютно понятен: им известно, что она изучает литературу и язык, а норито, пусть и нельзя считать поэзией в общепринятом смысле, особенно в сравнении с другими ранними стиховыми формами — вроде нагаута, танка, катаута и сэдока, — всё-таки являют собой уникальные образцы японской словесности, отличающиеся особым стилем, которому не находится аналогов ни в современной им, ни в последующей истории японской литературы.

У Сугуми была хорошо поставленная речь, прекрасный академический язык, голос звучал ровно, но неизменно уверенно, пусть и сдержанно. Она не делала пауз дольше необходимого, не сбивалась с мысли, при этом не производила впечатление робота, запрограммированного озвучить определённый текст — у неё горели глаза, отчего казалось, что крапинки расплавленного золота в радужках сияли ярче обычного, а мимика и жесты естественным образом сопровождали речь.

Она была благодарна себе за то, что довольно внимательно читала комментарий к «Энгисики» и вычленила оттуда какую-никакую, но информацию, позволявшую ей сделать свою историю правдоподобнее. По крайней мере, складывалось ощущение, что она действительно исследовала этот вопрос. Сугуми упомянула архаические величальные формулы, отдельные слова, относившиеся к древнему словарю языка, и синтаксические параллелизмы.

Не забыла Сугуми и вскользь сказать, что интерес возник после посещения Мацуноо Тайся, куда она ходила с туристами.

— Изумительно, — Иори сделал ещё один глоток из баночки «Эбису». Он с большим интересом просмотрел переписанный Сугуми текст, даже немного протрезвев. — Надеюсь, в Кокугакуине смогут договориться с этим коллекционером, и жрецы святилищ Цукиёми хотя бы одним глазком взглянут.

— Мне об этом вряд ли сообщат, — Сугуми постаралась придать звучащему в голосе сожалению искренности.

— Вот этот норито кажется своеобразным предшественником молитвословия, которое читают на ежегодном фестивале, я был там пару раз в качестве, — Иори повёл рукой, — прихожанина.

— Мы там ходили к камню для парочек, — лениво объяснил Сёта со своего места — он лежал, раскинув руки в стороны, а одна его нога покоилась на коленях Утахико.

— «Для парочек» там стоит Мусуби-но Ки, «Древо связи», а «камень» — Цукинобэ-иси — там для молитв о безопасных родах, — поправил Иори, покосившись на Сёту так, будто хотел его легонько стукнуть — но только в качестве жеста милой агрессии.

— Прошу прощения, — в уголке рта Сёты притаилась улыбка, — Гето, я забыл рассказать о себе кое-что важное.

Есть, кстати, такой вид — Гифтан. Организмы их мужских особей приспособлены для вынашивания потомства так же, как и женские, а по всем остальным параметрам они идентичны людям, скучающе прокомментировала в наушник Сатоэ.

Сугуми чудом не поперхнулась. Она была не уверена, что ей делать с этой информацией. Спросить Сёту, не Гифтан ли он — ну так, случайно? Знакомство с Сатоэ определённо означало, что подобные шутки в конкретных ситуациях могут оказаться вовсе не шутками.

Хагио-сэнсэй, вероятно, даже не подозревала, насколько близка окажется к правде, когда написала, что Сэй³² выносил и родил мужчина... Восхитилась Сугуми. Потрясающая женщина.

Краем мысли Сугуми отметила, что ей в своё время очень нравилась обложка первого тома манги, где Сэй уверенно смотрит на читательницу, положив руку в перчатке на тонкую талию, её стильный красный — как и подобает девочке с Красной планеты — костюм приковывает взгляд, а невидимый ветер треплет белоснежные волосы.

Кто бы мог подумать, что Сугуми через десять лет познакомится с настоящей инопланетянкой — и та тоже окажется беловолосой красавицей. Разве что не с Марса... Наверное. Нет, точно. Ей понадобилось ущипнуть себя, чтобы перестать думать о том, что наиболее вероятные колонизаторы Марса в будущем — люди, а Сатоэ — не-человек, поэтому не может быть с Марса.

В это время Утахико несильно дёрнул Сёту за ногу — в основном для того, чтоб тот немного проехался по полу.

— Не шути так.

— Ауч, — без особого выражения отреагировал тот, но губы тронула улыбка, и он расслабленно заложил руки за голову. — Ты бы не взял на себя ответственность?

— Сёта! Давай, — Иори закрыл часть лица рукой, — давай не будем об этом.

Сёта прикрыл глаза, пожимая плечами. Он выглядел таким счастливым и спокойным. Умиротворённым, можно даже сказать. Как греющийся на солнышке храмовый кот редкого коричного окраса, не обращающий внимания на прихожан — так, одним глазом наблюдающий за всем, что разворачивается вокруг него. И обычно замечающий куда больше, чем когда-либо признает.

Осторожно вклинившись в разговор, чтобы вернуть его в прежнее русло, Сугуми поинтересовалась:

— Иори-сан, не могли бы вы пояснить?

Тот медленно моргнул, потом сообразил, что спрашивают его вовсе не о перспективах беременности Сёты.

— А, — Утахико прокашлялся, чуть повёл головой, словно хотел сбросить со щёк красноту, вызванную не только алкоголем, — живых животных содержать всегда довольно затратно, это не каждое святилище может себе позволить. Со временем традиция подношения лошадей преобразовалась в обряд подношения их фигурок, а позже — деревянных дощечек с их изображением, — объяснил он.

Это Сугуми было, в общем, известно — они обсуждали с Сатоэ возможность подношения статуэтки или изображения, если ритуал практикуется и по сей день.

— Я не слышал об отдельном подобном ритуале в Цукиёми-дзиндзя, поэтому предположил, что с течением времени он сросся с ежегодным фестивалем или, скажем, перетёк в него. В Мацуноо Тайся он приходится на третье октября.

Третье октября? Начало девятой луны по лунному календарю как раз соответствует нынешнему началу октября.

Совпадение? Не думаю, прошелестела Сатоэ как бы в ответ на её мысли, и Сугуми машинально посмотрела в сторону, пытаясь отыскать её взглядом. Если устройство действительно допускает подобную пере... пере, ты поняла, то ежегодный фестиваль может оказаться тем самым тумблером, который отключает действующий протокол. Если вписывается в тайминг, конечно.

Даже если ежегодный фестиваль может «усмирить гнев Цукиёми», они не могут ждать до третьего октября.

Навскидку Сугуми могла вспомнить несколько довольно разрушительных землетрясений, когда обрушивалась статуя Будды в храме Хоко-дзи, башня в крепости Фусими, пагода в Ясака-дзиндзя или знаменитый Золотой Павильон.

Если усилители давления защищают местные земли, получается, стоит полагать, что катаклизмы вроде Кэйтё-Фусими³³ — результат активации протокола? Получается, не единожды протокол доходил до третьей фазы?

В прошлом к видениям вроде тех, что были у Сугуми, то есть, первой фазе, должны были относиться и того серьёзнее. Значит ли это, что в прошлом также возникали проблемы с тем, чтобы успокоить «разгневанное божество»? Подтверждает ли это предположение Сатоэ, что устройство без «создателя» не может передать его волю?

Если бы усилители давления работали постоянно, от Киото — или Хэйан в прошлом — бы ничего не осталось. Должно быть, Сатоэ была права, и протокол может завершиться сам в случае, когда доходит до землетрясения. Этот вариант им не подходит — по понятным причинам.

Открыть бы исторические архивы...

— В этом году тоже пойдём? — вполголоса поинтересовался Сёта, и внимание Сугуми на мгновение переключилось на него с Утахико.

— А ты хочешь?

— Я составлю тебе компанию, — просто ответил он, не открывая глаз.

Пока они переговаривались между собой, Сугуми вернулась к землетрясениям. Ей бы стоило поразмыслить об этом раньше. Задумавшись, она сама не заметила, как начала выстукивать пальцами по коленке мотивчик завирусившейся песни.

Сай-нан дат-тэ мо, суи-то суи-то, со рэццу го-но сайн...³⁴

Протокол «Возмездие», возможно, способен автоматически завершить работу после проведения ежегодного фестиваля, если это совпадает по срокам. Вернее, существует такая вероятность, что ритуал, норито для которого они добыли в прошлом, с течением времени претерпел некоторые изменения и превратился в современный ежегодный фестиваль. По крайней мере, даты их проведения сходятся.

Этот вариант они могли бы, наверное, протестировать, если отправятся в прошлое, например, в прошлый год, запишут мацури, а потом воспроизведут его в настоящем перед святилищем. Но у того устройства ведь... по идее... должен стоять счётчик времени? Чтобы идентифицировать день, когда проводят этот самый ежегодный фестиваль.

Что до нового святилища...

Разве у неё не мелькнуло раньше какой-то мысли... Сугуми нахмурилась, сосредоточенно пытаясь вспомнить. Голоса немного отвлекали, но не могла же она в самом деле попросить помолчать хозяев дома, в который она пришла в качестве гостьи?

Сатоэ, кажется, тоже рассуждала вслух, но Сугуми почти не вслушивалась. Спасаясь от шума, чтобы не сбиться с мысли, она перевела взгляд на окно, за которым свирепствовала гроза. Небо плакало, и слёзы его бежали вниз по стеклу.

Но в окне отражалась комната — сидящий спиной Иори, развалившийся на полу Сёта, низкий столик с выпивкой, Сугуми, а за ней огромная белая змея.

Сугуми поперхнулась от неожиданности, тут же отводя взгляд. Закашлялась так, будто внутри что-то грозило рассыпаться. Поднесла ладонь ко рту, прикрывая лицо. По ощущениям, пространство вокруг неё сгустилось, причём настолько, что она украдкой обернулась, проверяя, что за её спиной никого нет.

Пребывание в ТАРДИС слишком её расслабило — Сатоэ наверняка не солгала, когда сказала, что это одно из самых безопасных мест во вселенной. В ТАРДИС Сугуми почувствовала себя в безопасности, пусть и оказалась там впервые. Там было столько отражающих поверхностей, и пусть, конечно, их с Сатоэ отражения двигались в уголке глаза, Сугуми вскоре перестала ожидать увидеть там животных.

ТАРДИС словно в самом деле защищала тех, кто оказывался в её утробе.

Сугуми вспомнились строчки из «Психогинки»³⁵: Разве машина любит! Машина симулирует любовь, изображает ласку. А на самом деле ничего не чувствует.

Но ТАРДИС казалась не просто каким-то компьютером или искусственным интеллектом, она казалась живой. Она, вероятно, умела грустить — или же сочувствовать. А если умеешь грустить или сочувствовать — разве не умеешь любить? А если умеешь любить — разве не испытываешь желание защищать? Быть может, именно поэтому в Сугуми укоренилось чувство умиротворяющего покоя, сменившее собой неизбежность, занесённую над мягким, подрагивающим животом острым клинком.

Или гарпуном.

Сугуми?

— Ты чего? — одновременно с Сатоэ подал голос и Сёта, повернув голову в её сторону.

Потупив взгляд в стол, Сугуми махнула рукой с неловкой улыбкой. В горле пекло.

Сугуми. В голос Сатоэ добавилось настойчивости, нажима.

— Всё в порядке, — выдавила она, откашливаясь. Улыбнулась как можно искреннее. — Просто подавилась.

Хорошо, что этот ответ — универсальный.

Ах, что ж. Это был вопрос времени, когда видения вновь дадут о себе знать, верно? Но это не так страшно — совсем не страшно — как землетрясение.

— Так, всё-таки... — Иори воспользовался моментом, — Гето, по какой причине вы решили показать мне эти сокровища? Не поймите неправильно, я ценю этот жест, — он кивнул, чуть наклонившись.

— Это, — Сугуми в последний раз прочистила горло, — личный проект, поскольку, сами понимаете, я не могу использовать текст без дозволения на то коллекционера.

Иори снова кивнул, в этот раз — выражая согласие.

— Поэтому я хотела попросить не столько для науки, сколько для себя, — повисла пауза перед продолжением просьбы, словно Сугуми давала возможность словам осесть в голове Утахико, чтобы он мог сразу увильнуть, — не могли бы вы прочитать его для меня?

— Прочитать? — от того, как он удивился, зарубцевавшаяся кожа на шраме слегка натянулась.

Не поднимая глаз, Сугуми любезно улыбнулась. Похолодевшие пальцы, которые прятала под столом, она сжала в кулаки. Хотелось растереть солнечное сплетение ребром ладони, чтобы оттуда по телу разошлось тепло, но ощущение было таким, словно она проглотила кусок льда.

Норито читались специальным образом — будущие каннуси этому обучались. Поскольку ритуальность в синто довольно важна, Сатоэ и Сугуми решили перестраховаться и иметь при себе запись надлежащего произношения. Доктор с небрежным видом пожала плечами, когда сказала, что научиться для неё не проблема, однако неясно, как именно устройство их лунного приятеля её игнорирует. Может, то, что Сатоэ говорит, он тоже никак не идентифицирует.

Хотя и здесь, конечно, можно попробовать решить проблему иначе: когда Сугуми будет заниматься ритуалом — с ней будет динамик.

Всего на мгновение Сугуми упрекнула себя: этих трудностей бы не возникло, согласись она раскрыть правду, чтобы совместно с каннуси избежать землетрясения.

Сугуми почти кожей чувствовала, как на языке Утахико крутятся вопросы вроде «вы поэтому спрашивали мой номер посреди ночи?», но могла только кивнуть.

Сама по себе просьба Сугуми не была странной с точки зрения исследовательского интереса, потому что музыкальность, ритм и мелодика норито, то есть произведения, где всё вышеперечисленное несёт сакральную функцию, заслуживали внимания не меньше, чем сам текст.

Странным был тайминг.

— Я, — в конце концов ответил Иори, и по его интонации уже стало ясно, что он собирается сказать, — не уверен, что могу это сделать. Это же обращение к Ками-сама. Да и... — он покосился на банку пива.

О, я тебя умоляю, всхрапнула Сатоэ в наушник, да так эмоционально, что через один лишь голос было слышно, как она закатила глаза, лет через десять сто проц появится синтоистский священник, который будет читать норито в жанре джей-поп,³⁶ чтоб подмазаться к молодой аудитории, а ты один раз вслух не можешь?

Комментарий был таким неожиданным, что Сугуми сдавленно хихикнула против воли, успешно и профессионально замаскировав это под очередное покашливание.

— Тебе, может, воды налить? — участливо предложил Сёта, и Сугуми в очередной раз отказалась, поднося ладонь к губам. Какой позор.

— Вы же не плачете? — Утахико обеспокоенно наклонился к Сугуми через стол, но замер, не решаясь положить руку на плечо.

— Нет, конечно, нет, — Сугуми замотала головой, — всё в порядке. Тогда как вы смотрите на то, чтобы научить меня?

То же самое, только преподнесено иначе — и оба это понимают. Но как-то же он этому учился, не так ли? Сугуми, конечно, вряд ли научится за столь короткий промежуток времени, но поскольку микрофон всё ещё работает, а Сатоэ записывает, они смогут использовать запись, даже если её придётся соединять по кусочкам.

— ...Сейчас? — он покосился на пару пивных банок.

— Простите за беспокойство, — кивнула она, тем самым подразумевая «да». Она выбрала нужный тон — не уговоры, не мольбы, не, разумеется, требования. Сугуми было прекрасно известно, что тот особенный согревающий тон, каким женщина может обратиться к мужчине, чтобы добиться от него желаемого, бесполезен, поэтому придерживалась более нейтрального, с каким младший обращается к старшему. Что, впрочем, было приятнее.

Не оставляло после себя неприятного ощущения грязи. Было что-то омерзительное в том, как мужчины снисходительно смягчались — но не слишком сильно, чтобы их собеседница не забывала, кто здесь главный — когда думали, что женщина питает к ним симпатию.

— К чему такая срочность? Всё точно в порядке? — Утахико не слишком незаметно переглянулся с Сётой, приподнявшимся в этот момент на локтях. Так он хотя бы перестал напоминать распластавшуюся на берегу уставшую каракатицу.

— Сегодня — едва ли не последний день, когда я могу им заниматься.

— Вы разве не сказали, что это личный проект?

Какой же он тугой, вздохнула Сатоэ, но больше никаких комментариев не дала. Сугуми находила это высказывание не очень справедливым, поскольку Иори-сан задавал такие вопросы, какие возникли бы у каждого на его месте.

— И я не утверждаю обратного. Однако помимо учёбы и клуба... — Сугуми облизала губы, отыгрывая сожаление и волнение, — у меня всё-таки есть работа, и боюсь, у меня совсем не будет времени, чтобы заниматься личными исследованиями. Не хотелось бы оставлять проект незаконченным.

Универсальный опыт взрослого человека — незавершённые дела не дают покоя, а зудят где-то в мыслях постоянным напоминанием. Кому как не Иори-сану, который старше и её, и Сёты, об этом знать.

— Мне бы хотелось завершить работу над ним к завтрашнему утру.

— Ты серьёзно планируешь ещё сейчас после разговора убежать к себе работать? И не спать? — вмешался Сёта. Возможно, специально. Из всего окружения он знал её лучше, чем остальные.

Сугуми только одними губами улыбнулась, решив, что слова излишни.

И ей ведь в самом деле предстоит не спать всю ночь. Горячим комом сжалось сердце: Доктор тоже наверняка устала. Не могла не устать. Но Сатоэ не жаловалась и не жалела себя. И Сугуми не собиралась.

— Вы ко всем личным проектам с такой серьёзностью подходите? — Иори потёр переносицу большим пальцем.

— Я бы солгала, если бы сказала, что у меня нет приоритетности и предпочтений.

Повисла тишина. Медленно, капля за каплей, что беспрерывно ползли вниз по оконному стеклу, утекало время.

— Я схожу в душ, — аккуратно опустив ногу Сёты со своих коленей на пол, Утахико поднялся с места и вздохнул. — Вернусь — и посмотрим, что я могу сделать.

Сугуми глубоко поклонилась, насколько позволяло её положение, благодарная не только за его согласие, но и за то, что он не стал расспрашивать её дальше. Одолжением ли это было или жалостью — уже не столь важно.

Надо же, разродился, пробормотала Сатоэ. Учитывая недавние шутки, выбор слова определённо был намеренным, но Сугуми не тянуло улыбаться.

— Спасибо, — шепнула она Сёте.

— За что? — он сделал вид, что не понял, и Сугуми не стала настаивать.

— За то, что впустил посреди ночи.

— Ерунда.

─── ☽ ───

— У тебя в глазах капилляры полопались, — прощаясь, обронил Сёта, — мой тебе почти-врачебный совет: поспи.

— Когда закончу — обязательно, — пришлось наклониться, чтобы доверительно заглянуть тому в лицо. — Спасибо.

— Как знаешь.

Сугуми уже собралась уходить, как Сёта кашлянул, привлекая её внимание.

— Ничего не забыла? — он стрельнул глазами в сторону, туда, где сушился одолженный у Сатоэ пиджак. Окинул пристальным взглядом, когда Сугуми сняла его с вешалки и набросила на плечи.

Запах карамельных леденцов пощекотал ноздри, тихонько зашуршали фантики, но Сёта никак не отреагировал, хотя не мог не услышать. И так — он её отпустил.

До ТАРДИС было недалеко, но от потоков воды обувь промокла уже через пару метров. Дождь размывал окружающие улицы города, куда Сугуми переехала чуть больше пяти лет назад, когда поступала на бакалавриат, и который она очень полюбила. В нём было всё то, чего не было в небольшом городе в родной префектуре в регионе Тохоку.

В родном городке, конечно, было то, по чему она скучала в Киото — тянущиеся вдоль дороги зелёные заливные поля, цветущие по осени космеи, пылающие огнём клёны, зимой, немного позже её дня рождения, — праздники снега, когда лепятся снежные фонарики, внутрь помещается свеча, и таких зажигается бесчисленное множество, что кажется, будто небесная река Млечного Пути начинает течь по земле.

Там осталась её безбрежная, безмятежная юность, там остался Сёта с забавной стрижкой, к которой он больше никогда не возвращался, там осталась мама и её сад, там остался папа и его коллекция карточек с бейсбольными игроками, которую он собирал со своих школьных лет, там пышными незабудками цвели летние вечера, когда Сугуми выбиралась на веранду с книгой или ранобэ, когда она на особо трепетных моментах между героями прижимала томик к груди и улыбалась широко-широко, разглядывая усыпанное поблёскивающими жемчужинками небо, пока переводила дыхание. И пусть Сугуми не стремилась к звёздам и её больше тянуло к земле, те перемигивались на чёрном полотне, делясь между собой секретами, которые ей с Земли было никак не расслышать.

В груди стало тесно-тесно. Рёбра, слой мышц и кожа заглушали песню её сердца, но оно пело громко, пока Сугуми быстрыми широкими шагами переступала через особо глубокие лужи, желая скорее добраться до ТАРДИС.

Огни вывесок расплывались от воды, стучали по крышам капли — точнее, смешивались больше в постоянный шум, чем напоминали отдельное капание. Даже районы, где обычно кипела ночная жизнь, погрузились в относительную тишину — все сидели за закрытыми дверями, прячась от свирепствующего неба.

Они всё исправят. Обязательно.

— Сатоэ? Ты там? — хотелось надеяться, что она слышит её за шумом воды и периодически сотрясающим город громом.

Куда бы я делась, непринуждённо отозвалась та почти сразу, будто сама ждала, когда Сугуми к ней обратится. Глупо это, конечно, но Сугуми всё равно улыбнулась. Словно к уголкам губ привязали невидимые красные ниточки и дёрнули за них вверх.

На деле же — много куда.

За время разговора с Иори, Сугуми вспомнила, какая мысль её ранее посетила: крохотные святилища. Хокора. Это одно из древнейших слов, обозначающих святилище.

Иори сказал, что любой жрец храма Цукиёми знает больше, но никак не может быть, чтобы по всей стране их было всего около шестнадцати штук. По его словам, должно быть не меньше пятидесяти — если учитывать крохотные святилища.

В тот момент стало ясно, что им с Сатоэ нужно выяснить, есть ли в Киото — и ближайших префектурах — крохотные святилища хокора, посвящённые Цукиёми. Ведь за короткий срок — а с момента посещения святилища с Элис прошло чуть меньше, чем две недели, — можно построить только что-то небольшое.

Почитание бога луны всегда было не особо популярно, даже в настоящий момент не все храмы Цукиёми имеют свою землю, они часто находятся в небольших святилищах и на территории других в качестве «малых храмов».

В самом Киото довольно часто на глаза попадаются хокора, но Сугуми слышала, что весомая часть посвящена Каннон, а не синтоистским божествам.

Сугуми даже не пришлось изворачиваться, чтобы как-то озвучить свои мысли Сатоэ — та подхватила легко... Будто прочитала их. Что, разумеется, не могло быть правдой, и всё же то, как быстро та сообразила, говорило о том, что из них, вероятно, в самом деле вышла бы отличная команда.

Уже выходила.

С Иори же Сугуми сосредоточилась только на том норито, который приглашал Цукиёми-но микото спуститься в новое тело. Изображая живой интерес и маскируя одни вопросы за другими — в основном языкового и исторического характера, — чтобы не звучать ещё более подозрительно и странно, Сугуми в общих деталях выяснила, как обычно проходят подобные ритуалы, в перерывах между чтением.

Всё это время ей казалось, что притаившаяся за спиной белоснежная змея подобралась так близко, что кожей на задней стороне шеи можно было ощутить колебания воздуха от раздвоенного языка. Это, разумеется, было просто игрой воображения. Сугуми знала — та не двигается, пока она не смотрит. Только прожигает ей затылок неживым взглядом.

Хорошо, что она исчезла незадолго до того, как Сугуми стала собираться «домой». Бесплатный сеанс психологического давления был завершён.

— Выяснила?

Ага. Документы нашлись для шести штук, но я уверена, что их больше.

— И все в Киото?

М, не-а. Это нынешние префектуры Осака, Киото, Нара и Хёго. Я дальше не искала. Меня не прельщала мысль копаться в муниципальных архивах в поисках разрешений на строительство.

Имело смысл. Исторические провинции не всегда соотносились с границами нынешних префектур, но все, что назвала Сатоэ, относились к региону Кинай³⁷.

— И во всех есть?..

Да. По пальцу.

Значит, всё-таки заглянула внутрь одной из шкатулок. Или не одной. Уму непостижимо, что по святилищам раскиданы инопланетные пальцы. Кто бы мог подумать, что она, предложив в прошлом их разговоре менее вульгарный вариант, какой может оказаться часть тела, попадёт в яблочко.

Если сердце Сугуми было крохотной поющей птицей, то чьи-то холодные, почти источающие мороз руки только что поймали её в клетку из пальцев.

— Не понимаю, — вздохнула Сугуми, не дав лёгкому потрясению взять над собой верх. — Откуда они их взяли?..

Оттяпали, откуда-откуда. Судя по разрыву ткани, оторвали, а не отрезали.

Сугуми передёрнуло — и вовсе не от того, что пиджак Сатоэ уже можно было выжимать, и от дождя он особо не спасал.

— Нет-нет, ты же поняла меня, — кажется, Сатоэ что-то буркнула в ответ, но Сугуми продолжила быстро, отрывисто, пока перепрыгивала через лужи. — Отталкиваемся от того, что разрушительные землетрясения в этом регионе были. Если усилители давления защищают его, минимизируя масштаб разрушений, вывод напрашивается сам собой: некоторые катаклизмы, что случились в прошлом, произошли по вине этого устройства. Наличие хокора с… пальцами означает, что с их помощью какие-то землетрясения были предотвращены, а воля — удовлетворена. Значит, воля этого существа каким-то образом передавалась либо посредством «животного посланника», как я и предполагала, либо через него самого. Наличие самих пальцев означает, что к... этому существу был, а, возможно, и есть доступ... Либо его частям... Но существует вероятность, что он может быть где-то здесь, — от этой мысли по спине пробежал холодок. Жив ли он? Или от него осталось только... тело. — В прошлом, полагаю, появление «животного посланника» обязательно влекло за собой обращение к жрецам, странствующим мико, оммёдзи или монахам. Волю точно можно было узнать, поэтому и строились крохотные святилища, а внутрь помещался... палец. Да, землетрясения могли происходить по вине людей вроде меня, которые, — Сугуми заприметила впереди яркие английские буквы и светящиеся белые окошки полицейской будки, которой обратилась ТАРДИС, и остановилась, чувствуя вину, — которые не обратились за помощью и никому ничего не рассказали, но, полагаю, подобное скорее характерно для последних десятилетий, — десятилетий после поражения в войне, десятилетий, когда к верованиям синто относились уже совсем иначе. — Если раньше, как выяснилось, особо никаких проблем с тем, чтобы услышать эту волю, не было и землетрясения можно было предотвратить, откуда им взяться? За исключением тех случаев, когда виновником оказывался кто-то вроде меня. Не может быть, чтобы каждый раз причина была в этом, верно?

Землетрясение произошло бы снова.

Из-за неё.

И эпицентром стал бы Киото. Это совсем не то же самое, когда дрожь докатывается до города издалека.

Стоять под дождём и чувствовать, что на глаза вот-вот навернутся слёзы, было так по-сериальному драматично — и глупо, — но лучше так, чем при Сатоэ. Ничего. Она сейчас глубоко вдохнёт, выдохнет, а потом возьмёт себя в руки.

Сугуми запрокинула голову и зажмурилась. Всего полминутки. За это время Сатоэ успеет что-нибудь ответить, а Сугуми послушает, а потом они продолжат работу, и никто ничего не заметит.

Но Сатоэ так ничего и не ответила.

Почему она молчит? Что-то случилось? Или... она просто во мне...

В следующий момент открылась дверь ТАРДИС, и Сатоэ встала в проходе, облокотившись о косяк плечом. Она секунду-другую смотрела прямо на Сугуми, потом небрежно поднесла к губам вторую часть устройства, и фиолетовый свет подкрасил волосы у лица в сиреневый цвет:

— Ты собралась стоять там и мокнуть? Может, продолжим в сухости и тепле?

Должно быть, она увидела Сугуми через экраны, показывающие окружение. Глубоко вздохнув и опустив глаза, Гето подошла к ТАРДИС, но ощутила, что дождь перестал молотить по пиджаку уже за пару шагов до порога.

В поле зрения показалась рука Сатоэ — кожа бледная, словно просвечивающая изнутри. Она выставила её под дождь, сжимая пальцами отвёртку с активированной «Бесконечностью» — невидимым зонтиком. Губы сложились в слабую, но мягкую улыбку, когда Сугуми встретилась с ней взглядами.

Свет из ТАРДИС подсвечивал ей затылок, мазками голубоватой краски ложась на волосы, тем самым оттеняя небеса — или атмосферы далёких от Солнца планет — в её глазах. Казалось, прямо за её спиной взошла луна, и нежный свет струился по фигуре, очерчивая широкие — но не массивные — плечи.

Может, то была и не луна, а звёзды или кометы, или спиральные рукава галактик.

— И правда, сосуды полопались, — отметила Сатоэ, прищурившись. — Но ты вроде не ревела. Перенапряглась, а?

Это не было неправдой. Но больше, вероятно, психологически, чем физически. Об этом, впрочем, рассказывать необязательно. Всё уже обошлось. Не жаловаться же ей.

— Всё в порядке, — Сугуми расправила перед собой пиджак Сатоэ, с которого ручьями стекала вода. Она очень осторожно отжала ткань, не сворачивая ни рукава, ни полы, просто прошлась ладонью по краям, после чего шагнула внутрь ТАРДИС.

Сатоэ выросла у неё на пути, не давая пройти дальше, и опустила обе ладони на плечи так, чтобы расположить большие пальцы вдоль шеи — там, где под кожей бились сонные артерии. Температура кожи была ниже, чем у человека, но ощущение было таким, будто в тело хлынул поток жара. Очень явственно ощущалось, как потоки крови бьются об кожу, а та — о слегка мозолистые подушечки пальцев. По телу пробежали непрошенные мурашки.

Не обязательно ведь слушать музыку сердца, прижавшись щекой к груди. Сугуми бы стало неловко, но её куда сильнее беспокоили другие вопросы и совсем иные эмоции.

— Сугуми, на твой вопрос может быть очень простой ответ, — стоило поднять взгляд и сосредоточить его на лице Сатоэ, та, помедлив мгновение, убрала руки. Приподняла в улыбке один уголок рта, отчего та вышла какой-то безрадостной. — Ты всё правильно размышляешь. Но, по-видимому, нам стоит рассмотреть вариант, что нашего приятеля-паразита всё-таки покрывают. И в таком случае — некоторые землетрясения не предотвращали намеренно.

— Зачем кому-то делать это намеренно?..

— А зачем кому-то оставлять в метро пакеты с зарином³⁸?

На это Сугуми не нашла, что ответить. Кажется, мысль о том, что этот «Цукиёми» работал не один, мелькает уже не первый раз. Только они не рассматривали всерьёз этот вариант, пусть и допускали его возможность... Но так, вскользь. То, что они знали на тот момент, говорило скорее против такого расклада.

Новые данные вызывали какой-то ступор — вроде стало холоднее, только холод исходил откуда-то изнутри, а вроде и будто огрело по голове, из-за чего сильно нагрелись ладони, как от сдерживаемого гнева. Но Сугуми не могла понять, что она чувствует.

На ум приходило только слово «потерянность».

Сугуми с начальной школы учили, как вести себя при цунами, оползнях, лавине и землетрясениях. Это было чем-то привычным, как фонарь с радиоустановкой внутри при входе в дом.

Стихийные бедствия случаются. Во время тайфунов срывает крыши домов и обрывает провода, ломает антенны. Кто-то остаётся без крова, кто-то после числится в списках пропавших без вести.

Только природа не ненавидит людей.

Сугуми была ещё в начальной школе, когда всю страну потрясла зариновая атака.

Стихийные бедствия случаются, но природа не ненавидит людей. Волны просто хотят домой, вода не осознаёт, что приносит кому-то страдания.

Но когда страдания намеренно приносят люди — дело обстоит совсем иначе. Сугуми вовсе не наивна — но разве можно со спокойным лицом, не выражающим ничего, кроме пустоты, принимать за данность преступления, совершаемые людьми? Разве так должно быть?

— И такое бывает, — Сатоэ провела рукой по лицу, медленно вплела пальцы в волосы и сжала в кулак, легонько оттягивая их в задумчивости. Вздохнула. Её губы скривились так, словно она хотела сказать что-то очень, очень жестокое, пусть и, вероятно, правдивое, но не стала. — Ладно, пойдём, сначала возьмёшь себе что-нибудь сухое.

Мокрая одежда, облепившая тело, стала ощущаться куда сильнее, как только Сугуми вспомнила о том, что промокла. Она отвела завившиеся от влаги волосы от лица, хоть и понимала, что неряшливость её вида это сейчас никак не уменьшит.

— Из... твоей одежды?

— Э-э... — неопределённо протянула Сатоэ, почёсывая затылок, — чё подойдёт, то и бери. Там не только моя.

Должно быть, осталась от предыдущих пилотов?..

Было бы немного жутко носить одежду тех, кого уже нет в живых. Но может, они всё-таки просто... вышли на пенсию? Но выбирать сейчас не приходилось — не тратить же ещё время на то, чтобы забросить Сугуми в общежитие.

Гардеробная определённо заслуживала куда больше внимания, поскольку была целой кладезью сокровищ, и помимо более повседневной одежды здесь висели костюмы, которые относились к различным историческим эпохам разных стран. А были и такие комплекты, которые наверняка приобретались в будущем. Или на других планетах.

Или на других планетах в будущем.

Наверное, если поискать, здесь можно найти и кимоно, которые носили аристократки эпохи Хэйан.

Сатоэ стояла за одним из длинных столов в лаборатории, куда Сугуми смогла дойти благодаря лампочкам в коридоре, показывавшим путь. Она крутила между пальцами нечто наподобие стилуса и писала им прямо на каком-то голографическом экране одной рукой, почти не глядя. Так, наверное, и выглядят прирождённые гении — небрежно, с лёгкой ленностью, но неизменно уверенно.

— Проходи, — бросила Сатоэ через плечо, — я сейчас закончу с настройкой, чтоб ТАРДИС делом занималась в наше отсутствие, а мы с тобой прогуляемся. Пока изучала муниципальные архивы, обнаружила, что последние хокора построены при содействии семьи Мацумуро, которые, сюрприз-сюрприз...

— Заведуют святилищем Цукиёми в Мацуноо, не так ли?

— Бин-го, — по слогам отчеканила Сатоэ с таким выражением, будто звуки были платными, и окинула беглым взглядом подошедшую к столу, за которым она работала, Сугуми. Ничего не сказала, но плечи её слегка опустились.

Сугуми осмотрелась: плоскости столов плавно перетекали друг в друга, образуя архипелаг рабочих островков, каждый — под определённую задачу. Она даже не стала бы пытаться угадать назначение всех приборов, что попадались ей на глаза, хотя, кажется, нечто напоминающее микроскоп вполне могло им и оказаться. Освещение в лаборатории было не ярким и не приглушённым — Сугуми довольно быстро поняла, что оно не нагружает глаза. Запах стоял чистый, стерильный, какой можно почувствовать в больницах — правда, здесь улавливались нотки озона.

Это была не просто лаборатория, а собственный исследовательский центр.

Если так подумать, наверное, имея в распоряжении машину времени, именно исследованиями высокоразвитым расам и было бы интересно заниматься. Наблюдение за историей — понятное дело, но ведь наверняка изучение будущего и прошлого может быть практическим.

— Я придумала, что нам делать со зданием святилища, — сообщила Сугуми, выдержав некоторую паузу. Разглядывать инопланетные технологии и наблюдать за Сатоэ было несомненно интересно, даже увлекательно, было в этом что-то почти медитативное, но этот вопрос тоже нужно поднять и как-то решить, хотя идея Сугуми позволяла избежать множества накладок. — Строить ничего не придётся.

— Это радует, а то я давно в столярном деле не практиковалась.

Она ещё и это умеет... И собиралась взвалить это на себя...

— Используем миягата — это здание святилища в миниатюре, которое ставят на домашние алтари камидана. На них должны быть соблюдены необходимые нам детали, хотя они безусловно меньше хокора.

На идею натолкнул, конечно, Иори — случайно. Сугуми потом оставалось лишь вспомнить, что в додзё, куда она ходила на единоборства, стояла роскошная камидана — очень детальная, с вазочками для веток сакаки и сосудами для сакэ, воды, соли и риса.

— Думаю, мы сможем взять одну в храмовой лавке при Мацуноо Тайся. Кажется, они продавали их, когда я была там около недели назад.

Разумеется, расплатившись. Хотя камидана довольно дорогие… но это мелочь, если удастся предотвратить катастрофу. Сатоэ поймала её взгляд и одобрительно кивнула.

— Су-гу-ми-тян, — как-то особенно вкрадчиво протянула она, будто бы даже не обращаясь к самой Сугуми.

— Что?

— Сугуми. Как пишется твоё имя?

В этом вопросе не было совершенно ничего такого, он был абсолютно естественным, пусть и немного личным, но Сугуми отвела глаза.

— Первый знак, — ей отчего-то захотелось подобрать другие слова, совсем не те, с которыми она привыкла ассоциировать своё имя, а более нейтральные, — как первый в слове «предпочтение», а второй — как первый в слове «эстетика»³⁹.

Сатоэ чуть запрокинула голову, устремляя взгляд в потолок, припоминая написание названных слов. Кивнула, возвращаясь к своей работе, но губы остались в прежнем положении — разведёнными в расслабленной улыбке.

— Хорошее имя, — только и сказала она.

— Ты думала над тем, как бы записала «Сатоэ»?

— Мне та-а-а-ак вломину, — Сатоэ немного сгорбилась и застонала, и Сугуми невольно ответила ей мягким смешком. — Пусть будет просто на хирагане. Не хочу об этом думать.

Что ж, её право. Если так подумать, последние годы был своего рода «тренд» на то, чтобы оставлять имена в записи каной.

Родители либо отказывались навязывать ребёнку образы, которые передают знаки, либо не могли подобрать сочетающееся с фамилией количество черт в имени, либо им нравилось имя, но не нравилось, какими кандзи его можно записать.

Кстати о современности…

Они вдруг заговорили одновременно.

— Если придумаешь для меня написание, я его позаимствую, — пожала плечами Сатоэ.

— У тебя очень естественный японский, — сказала Сугуми, подталкиваемая щекочущим изнутри любопытством. Или, наверное, не столько любопытством, сколько желанием узнать о Сатоэ побольше.

И под «естественный» подразумевалось в том числе «современный». Язык — живой, он не стоит на месте. Пожилые люди говорили иначе, чем сверстники Сугуми.

— Что? — она обомлела, как только осознала, что именно предложила Сатоэ, но та рассмеялась раскатистым, чуть дребезжащим смехом, посмотрела искоса — весело, лукаво.

— Ты знаешь, что существует мем о том, что японцы говорят это, чтобы поддержать человека на очевидно ещё длинном пути изучения или просто из вежливости, а на самом деле так не считают?

Сугуми после секундного ступора от возвращения к поднятой ей теме приподняла бровь, не испытывая сомнений в своих последующих словах:

— Тебе же прекрасно известно, что к тебе это не относится.

— Правда? Сугуми-тян, ты так щедра ко мне.

Нет, она же просто напрашивается на комплименты, одновременно посмеиваясь над манерой отказываться от похвалы.

У неё язык как у носителя, она говорит очень уверенно, без ошибок, пусть и довольно... неформально, и примешивая в речь иностранные выражения. Не всегда цензурные.

Разумеется, можно было продолжить рассказывать Сатоэ о том, какой у неё хороший — превосходный — язык, но в чём смысл увещевать её в том, что она и сама знает? Вместо этого Сугуми приподняла подбородок и слегка отвернула голову, показательно не смотря на Сатоэ. Подыграла:

— Вообще-то, в упомянутых тобой случаях мы говорим немного иначе. У тебя недостоверная информация.

Сатоэ, посмеиваясь, сделала несколько шагов вдоль стола и встала у экрана аппарата, перенося на него с голограммы собственные записи — легко, одним движением руки. Замелькали уже знакомые Сугуми круги, вращаясь и сменяя друг друга.

— В академии, где я училась, было три, ну, скажем, факультета: простыми словами — технический, на котором много внимания уделялось изучению и разработке технологий; информационный, на котором обучались архивисты и те, кто хотел развивать телепатические способности; и… — она закатила глаза, пытаясь подобрать слово, — допустим, что-то вроде менеджмента — для будущих исследователей, стратегов, «управленцев» и всё такое. Последние вдобавок ко всему прочему изучали множество языков.

Что-то загудело — и машина пришла в движение. Как и соседняя. Звук, впрочем, был не настолько громкий, чтобы его приходилось перекрикивать.

На какое-то мгновение из головы исчезли любые мысли — осталось только потрясение.

— На твоей планете изучали земные языки?

Доктор добродушно усмехнулась.

— В том числе.

Ещё мгновение она выглядела мягкой и расслабленной, домашней — несмотря на рабочую атмосферу в лаборатории, где совершенно не было места подобному тёплому выражению лица, как бы говорившему «я сказала ровно то, что имела в виду, подумай об этом хорошенько» — а затем кивком головы указала на выход.

— С настройкой я закончила. ТАРДИС сделает копию и первую реконструированную модель, — Сатоэ виртуозно покрутила между длинных пальцев отвёртку, — а мы наведаемся к Мацумуро.

─── ☽ ───

Семья Мацумуро жила недалеко от Мацуноо Тайся. Рядом находились кварталы с говорящими названиями — Мацумуроогида-тё, Мацумурокитакавара-тё, Мацумуронакамидзо-тё, Мацумуроойагэ-тё — и семья Мацумуро с самого периода Муромати жила здесь.

Стандартный жилой квартал с двухэтажными домами — разве что местные жители поубирали горшки с растениями, ранее наверняка выставленные на улицу под солнышко, чтобы их не смыло водой; накрыли машины, скутеры, мотоциклы и велосипеды тентами, если в доме был не предусмотрен гараж или навес; задёрнули шторы, отгораживаясь тем самым от непогоды. В такой час по ту сторону окон уже не горел свет, создавая впечатление, что весь район не просто спит, а вымер.

У входных дверей периодически мигали лампочки, тускло светили редкие фонари, потоки дождя размывали исходящий от них свет, лишая улочки даже слабого освещения.

Каждый камень и каждый лист оттеняли только вспышки молний.

Это могло быть слуховой галлюцинацией, но Сугуми казалось, что в перерывах между раскатами грома она слышала рёв реки Кацура, что из-за грязи и оползней с гор, мимо которых она протекает, стала коричневого цвета. Бурные потоки грязной воды с каждым днём поднимались, грозясь в самом скором времени перелиться через ограждения на дорогах.

Взгляд цеплялся за расплывчатые таблички с написанными на них фамилиями жильцов — Иноуэ, Юаса, Окуяма — за скромные почтовые ящики или слоты, за живые изгороди, за разбитые у крылечек скромные садики. Растения пригибались к земле, то ли захлёбываясь в падающих с неба потоках воды, то ли склоняясь перед чьей-то неведомой силой. А может, и то, и другое.

Сатоэ замерла напротив таблички с двумя иероглифами — «сосна» и «горница». Мацумуро.

Благодаря «Бесконечности», надёжно укрывавшей их от дождя, ни Сугуми, ни Сатоэ не намокли — за исключением обуви. Наверное, стоило поискать в гардеробе ТАРДИС резиновые сапоги.

Взгляд Сатоэ потемнел, и она, поразглядывав несколько мгновений довольно массивный дваухэтажный дом, куда больше соседних, поманила Сугуми за собой во двор — к крыльцу.

В одном из окон дома горел свет.

Сугуми по-прежнему относилась с сомнением к идее просто прийти к Мацумуро домой посреди ночи, но, кажется, на данном этапе прямой разговор был предпочтительнее всех прочих вариантов. Если настоятель святилища Цукиёми всё это время мог отключить протокол, то следует узнать, почему же он этого не сделал. Может, он и сам в затруднительном положении, и они с Сатоэ просто разрешат общую проблему...

Если, конечно, этот прямой разговор будет возможен...

Оказавшись под навесом, Сатоэ убрала отвёртку в карман брюк и скрестила руки на груди, вероятно, намеренно держа обе ладони на виду. Сугуми, нажав на кнопку домофона, сложила руки перед собой в замок.

Должно быть, получить звонок в дверь посреди ночи довольно жутко. Сугуми бы, наверное, первым делом забеспокоилась, что случилось что-то серьёзное — что, впрочем, не было неправдой — и за дверью стоят полицейские или сотрудники спецслужб. Учитывая погоду, в любой момент могут выпустить приказ об эвакуации районов у реки Кацура.

Сатоэ с непроницаемым лицом позвонила ещё раз. Учитывая, что она могла взломать замок с помощью отвёртки, довольно миролюбиво с её стороны всё-таки решить дозвониться.

Разве что они с Сатоэ не похожи ни на полицейских, ни на работниц спецслужб. Лишь бы их не приняли за религиозных агитаторов. Хотя со стороны последних было бы странно прийти к семье потомственных жрецов синто.

Впрочем, в деловых костюмах... они, наверное, могли сойти и за детективов... Не совсем при форме. Безответственных детективов, забывших нарукавные значки.

— Кто это? — послышалось из-за двери. По голосу — девушка.

— Годжо Сатоэ и Ягэта Аяса из отделения полиции Укё, департамента полиции Киото, — выдала Доктор заготовленную фразу.

Это была приятная мелочь — Сатоэ не жила на Земле и у неё не было необходимости беспокоиться о том, с чем может быть связано имя «Годжо Сатоэ».

Годжо Сатоэ — такой, какой была Доктор — не существовало. Гето Сугуми была личностью в некотором роде известной в академических кругах: уже на начальном этапе ей пророчили успешную карьеру.

Довольно удобно, что они подобрали фамилию, немного созвучную с «Гето».

Дверь приоткрыла девушка — слишком молодая, чтобы быть женой настоятеля. По возрасту, наверное, учащаяся средней школы. Дочь? Как Сугуми и предполагала, выглядела та озабоченной. Она держалась за ручку, словно готовясь захлопнуть дверь в случае чего.

— Доброй ночи, — Сугуми мягко улыбнулась, поклонилась, незаметно подталкивая Сатоэ коленом, чтобы та сделала так же, — приносим извинения за беспокойство и поздний визит.

Распрямившись, Сатоэ достала кожаную книжечку с психобумагой и раскрыла, давая девушке вчитаться в написанное при тусклом свете лампочки у двери.

— Дома есть кто-нибудь из родителей, с кем мы могли бы поговорить? — как можно вежливее спросила «Аяса».

— Да. Что-то случилось? — первым делом спросила девушка, мельком заглядывая за спину Сугуми и Сатоэ, как будто желая удостовериться, что мир за пределами дома всё ещё стоит на месте, а не смыло водой.

— Нам необходимо поговорить с Мацумуро Сёхэем, дело очень срочное и касается святилища Цукиёми, — безэмоционально отчеканила Сатоэ, взгляд голубых глаз оставался холодным, в него добавилось металла, из которого куют мечи.

— Я позову отца, подождите, пожалуйста, — девушка закрыла дверь, и несколько мгновений было слышно спешно удаляющиеся шаги.

Сугуми и Сатоэ переглянулись. У них было несколько планов на случай разного развития событий.

— Как ты вообще можешь быть каждый раз уверена, что твоя психобумага сработает? — шёпотом спросила Сугуми, чтобы отвлечься от мысленного перебора всего, что может произойти далее.

— Когда имею дело с людьми, исключения статистически составляют настолько ничтожный процент, что можно сказать, что она работает в ста случаях из ста, — пожала плечами Сатоэ и перекатилась с пятки на носок и обратно.

В это было тяжело поверить. Невозможно.
Сугуми решила не продолжать тему. Стало как-то неприятно.

Заполняя повисшую тишину, дождь барабанил по крыше, внешним блокам кондиционеров, растущим у крыльца карликовым деревцам и каменной тропинке.

За дверью послышались шаги, и Сугуми и Сатоэ вновь переглянулись, едва заметно кивнув друг другу.

— Доброй ночи, — поклонилась Сугуми, повторяя то, что было уже сказано дочери Мацумуро Сёхэя, — приносим извинения за беспокойство и поздний визит.

— Тяжело назвать такую ночь доброй, — заметил мужчина в возрасте с вытянутыми, резкими чертами лица. Сугуми по внешности людей если и судила, то только про себя, но лицо Мацумуро Сёхэя вызывало необъяснимое желание как можно скорее прекратить разговор. Его взгляд ей сразу не понравился — такой же острый.

Или, наверное, ей сильнее не понравилось то, что он был направлен на Сатоэ — будто мысленно разбирающий её образ по кирпичикам. Не раздевающий, не пошлый, но какой-то излишне пристальный. В каком-то смысле заинтересованный — как смотришь на кого-то, кто кажется отдалённо знакомым, в попытках найти подтверждения своим подозрениям.

— Ведь не случись чего-то серьёзного, вас бы здесь не было, не так ли? — вежливо уточнил он. Голос его казался излишне ровным, как он звучит, когда тон намеренно контролируют.

— Так и есть, — подтвердила Сатоэ. Она ещё раз представила их и показала «документы», и Сугуми присмотрелась, желая проверить, бегал ли взгляд Сёхэя по несуществующим строкам удостоверения на «психобумаге». Вроде бы да — читал.

— И для этого потребовался личный визит? Не быстрее ли было сообщить о чём-то важном и срочном по телефону?

— Признаться, мы совсем недавно поступили на службу, — Сугуми обезоруживающе скромно улыбнулась, намекая на то, что младших сотрудников могли направить и лично. Либо же они хотели как следует выслужиться. Сёхэй был волен подобрать точную причину по своему усмотрению. — Вследствие сильного дождя произошёл оползень... — она понизила голос, имитируя сочувствующий тон, — и Цукиёми-дзиндзя пострадало.

— Что?.. — Сёхэй стал выглядеть искренне удивлённым. Либо хороший актёр, либо в самом деле не ожидал, что такое может произойти. Он так побледнел... Будто стремясь заполнить повисшую паузу, прогремел оглушительный гром. Наверное, будь он ещё немного громче, земля содрогнулась бы без всяких усилителей давления. — Простите, что? Насколько сильно?

— Прямо сейчас оценить масштаб ущерба затруднительно, но...

— Хондэн пострадал? — господин Мацумуро перебил Сугуми, и Сатоэ склонила голову набок, разглядывая его как исследуемый образец под микроскопом.

— Он ближе всего к склону, разве нет? — Сугуми с самым невинным видом сделала пару взмахов ресницами.

— Возможно ли попросить, чтобы без моего присутствия не начинали расчистку территории святилища?

— Непосредственно расчисткой территории будут заниматься при свете дня и удостоверившись, что риск повторного оползня минимален, — доверительно сообщила Сатоэ, и уголок её рта слегка дёрнулся вверх, — но поисково-спасательные работы ведутся уже сейчас.

— Там не могло быть людей: в этой части никто не живёт.

— Нередки случаи, когда молодые люди по ночам проникают на территорию, верно? — Иори рассказывал, что это одна из причин обхода территории святилища в ночное время суток. — Необходимо удостовериться, что и в эту ночь там никого не было.

Сквозь бледность Сёхэя начала проступать краснота — как от сдерживаемой злости. Все реакции и вопросы казались безупречно обоснованными, и Сугуми не могла понять, что именно её смущает. И смущает ли, или она просто предвзята из-за подозрений в его адрес.

— Вы правы, — кивнул Мацумуро. — Однако если хондэн повреждён, го-синтай также в опасности. Недопустимо, чтобы к нему прикасались посторонние.

Справедливо. Иори, к примеру, не представлял, что служит го-синтаем в их семейном святилище, настолько сокровенным предметом тот считался.

— Не предлагаете же вы не вести спасательные работы? — холодно улыбнулась Сатоэ, и сквозь выдержанный фасад вежливости, который они обязаны были держать в соответствии с ролью полицейских, пробилась резкость. Сталь в её голосе зазвучала отчётливее, чем бархат.

— Разумеется, нет, — Мацумуро смерил её крайне настороженным взглядом и чуть подался вперёд, расправив плечи. Вспыхнувшая за спинами Сугуми и Сатоэ молния высветила черты его лица в короткой вспышке. И даже так его глаза показались Сугуми бездонно-чёрными. — Но могу я вернуться к храму вместе с вами? Если го-синтай найдут во время поисков пострадавших, мне бы хотелось немедленно перенести его в безопасное место.

Сугуми медленно выдохнула: с одной стороны, за его словами угадывалось желание как-то отслеживать — или контролировать — процесс; с другой — забота о святыне была очень убедительна, и за ней могло ничего и не скрываться. Он не выглядел ни как человек, испытывающий облегчение от того, что оползнем снесло опасную инопланетную машину, ни волнение — по тем же причинам.

Если он знает, что хондэн — всего лишь маскировка, не стоило бы ему обеспокоиться, что на месте найдут обломки техники? Однако то, что находится над землёй — всего лишь терминал, верно? Даже если снесёт потоком грунта, самая важная часть останется под землёй. Ему об этом известно?

Как много ему известно? Прощупывать почву безусловно стоило перед тем, как перейти к откровенному разговору, но Сугуми чем дальше, тем сильнее ощущала неясное волнение.

— Пока не завершена оценка стабильности склона, допуск на территорию имеют только спецслужбы, — извиняющимся тоном заговорила Сугуми, переводя внимание на себя. Ей хотелось посмотреть, как он отреагирует на утрату возможности наблюдать за ситуацией. — Но будьте уверены, что мы тотчас же сообщим вам, если его обнаружат.

Сёхэй поджал губы, буравя её задумчиво-недовольным взглядом.

— Я могу держаться на безопасном расстоянии. Не могли бы вы уточнить этот вопрос у Токумицу-сана? — практически не мигая, подобно змее, Мацумуро подчеркнул интонацией фамилию, произнёс её с определённым нажимом, недвусмысленно намекая на положение младших сотрудников. Как бы между прочим — но именно так, как говорят те, кто привык, что после подобного вопрос снимается сам собой.

Сердце в груди ёкнуло — он мог назвать какую угодно фамилию. Если назвал какую-то случайную, а они с Сатоэ отреагируют так, будто она им знакома, он легко раскроет их обман. Однако... мог назвать и настоящую, разумеется. Сёхэй очевидно хочет присутствовать на месте, а такой формулировкой намекнул на связи с начальством двум недавно заступившим на службу женщинам. К тому же, «Токумицу» звучало как довольно редкая фамилия, вряд ли такая придёт на ум, чтобы попытаться вывести кого-то на чистую воду.

Пора дать ему то, что он хочет, раз уж он так сильно этого хочет.

— Ах, — Сугуми совершенно непрофессионально для полицейской смутилась, — наверное, если вы останетесь в машине и не будете выходить, это... должно быть допустимо.

— В таком случае, можете подождать меня внутри, — Сёхэй приоткрыл дверь пошире, и за его спиной стало видно аккуратную и по минимуму обставленную прихожую-гэнкан. — Я соберусь через несколько минут.

Очень хотелось переглянуться с Сатоэ — по-хорошему, приглашение в дом им стоило расценивать скорее не как проявление вежливости и гостеприимства, а как тревожный звоночек, что Мацумуро хочет, чтобы они перешли на его территорию. Гэнкан, конечно, не совсем дом, но, возможно, всё впереди.

Так или иначе — следовало согласиться.

— Если вы не возражаете... — Сатоэ, до этого, вероятно, решившая молчать, чтобы не накалять обстановку, наконец подала голос и низко склонила голову, пряча от Сёхэя усмешку. Даже сверкнувшая вновь молния не помогла бы увидеть её.

— Отец, — послышалось из-за спины Сёхэя, и в поле зрения Сугуми попала дочь Мацумуро, — мне достать из чемодана плащ?

Жрец-настоятель вздрогнул и резко обернулся к девушке. Узловатые пальцы, сжимавшие ручку двери, сжались так, что кожа на костяшках натянулась и слегка побледнела. Его тон не был строгим, да и сердитым он не звучал, но в нём присутствовала нотка, от которой Сугуми внутренне подобралась, хотя её собственный отец не повышал на неё голоса.

— Я разве не сказал тебе идти к себе, Цумуги?

Кажется, дочь его застала врасплох. Не похоже было, чтобы он хотел её участия в разговоре — или даже её присутствия. Сугуми краем мысли подумала, не прячется ли в записи её имени иероглиф «луна».

Но больше интересовало другое... чемодан? Куда-то собирается? Когда на носу ежегодный фестиваль, к которому наверняка нужно готовиться? И в тот же день, когда ближе к вечеру должно случиться землетрясение? Это может быть совпадение. А может быть и нет.

Сейчас идёт учебный год. Если чемоданы собраны у всей семьи... Значит ли это, что Сёхэй хотел отвезти семью подальше от опасности? Всё это время мог — скорее всего — отключить протокол, возведя новое святилище, но решил этого не делать?

Сатоэ поймала взгляд Сугуми и медленно, выразительно моргнула, словно соглашаясь с её мыслями.

Сёхэй тем временем сдержанно смягчился:

— Не нужно. Я сам достану, — он повернулся к ожидавшим его «полицейским» и ещё немного шире приоткрыл дверь в приглашающем жесте. — Это займёт не больше пары минут. Прошу.

И Сугуми с Сатоэ переступили порог, замирая в буферном пространстве гэнкана — уже не на крыльце, но и не внутри дома. Тут находилось по минимуму вещей: скамья, стойка для зонтиков и этажерка для обуви.

— Иди к себе, — повторил Сёхэй, обращаясь к дочери, и Цумуги, потупив взгляд, скрылась за поворотом. Раздался топот быстрых шагов по лестнице. В какой-то момент, пока девушка поднималась к себе, прогремел гром.

Мацумуро удалился следом, и стоило ему скрыться из вида, как Сатоэ достала отвёртку и направила её на дверной замок, запирая дом изнутри. Потом обвела ей окружение. Жужжание инструмента уже даже стало для Сугуми привычным. Огонёк фиолетового светодиода прошёлся по всему гэнкану, сканируя пространство, но, возможно, звук проходил и сквозь древесину, захватывая то, что было в соседних комнатах и на втором этаже.

— Есть что-нибудь? — шёпотом спросила Сугуми, когда Сатоэ поднесла небольшой экран на отвёртке к лицу.

— Все присутствующие в доме — люди. Из подозрительного — ничего. Ну, по крайней мере ни живого пришельца, ни труп — или его части — он не держит дома, — так же шёпотом отозвалась Сатоэ, после чего ловко, словно немного красуясь, покрутила отвёртку между пальцами. — Думаю, — она скосила на Сугуми лукавый взгляд, — им в доме не помешает глушилка. Ну, знаешь, на всякий случай.

Доктор дёрнула бровями, переключила режим на устройстве и направила светодиод вверх. Звук, издаваемый отвёрткой, изменился. Сатоэ убрала её обратно в карман за пару мгновений до того, как из-за угла показалось лицо Цумуги.

— У вас тут что-то пищало, это нормально? — с самым бесстыдным видом заозиралась Сатоэ, и Сугуми еле удержалась, чтобы не рассмеяться.

— Нет... — девушка слегка нахмурилась, тоже осмотревшись, хотя источник звука уже был надёжно спрятан от чужих глаз. — Простите... я хотела спросить, — она воровато оглянулась, прислушалась, не идёт ли отец, и снова повернулась к ним, — можно?

— Конечно, — Сугуми слегка наклонилась к ней, как бы давая понять, что готова активно и внимательно слушать.

Цумуги понизила голос:

— Ягэта-сан, Годжо-сан, вы в полицию пошли после старшей школы или университета?

В это мгновение и в голове Сугуми, и в голове Сатоэ возникла идея разговорить её. Обе сразу поняли, что упустить такой шанс — значит совершить ошибку. Цумуги сама к ним пришла. Они одновременно улыбнулись ей.

— После университета, — прозвучало в один голос, и они не сговариваясь переглянулись.

— Хочешь служить в полиции? — любезно осведомилась Сатоэ, скрестив руки на груди.

— Раздумываю над этим, хотя не до конца определилась, хочу ли работать в муниципальной службе или в национальном полицейском агентстве...

— Всё самое интересное в полиции префектуры, — Сугуми хитрой лисичкой склонила голову, про себя надеясь, что Цумуги не будет задавать уж слишком специфичные вопросы, на которые она не сможет дать достоверного ответа.

От собственной лжи стало немного неловко — девушка спрашивала с искренним интересом, думая, что перед ней профессионалы своего дела. Её интерес к службе в полиции... Сугуми не хотелось думать, что Цумуги как-то причастна к делам отца.

— Ягэта-сан абсолютно права, — на спину Сугуми легла ладонь Сатоэ, и прохладу её кожи она почувствовала даже сквозь рубашку. Пальцы легонько погладили место между лопаток, вдоль позвоночника. Сугуми вспомнились зимы в родном городе и река из огоньков свечей, отражающая Млечный Путь, и то, как холод покусывал её за нос и щёки, пробирался под одежду, пока она пешком шла в школу, и иногда, когда не дул ветер, словно обнимал со спины. — В НПА сидят одни полицейские бюрократы.

Хихикнув, Цумуги вышла из-за угла и встала прямо на границе пола, не спускаясь в гэнкан. Стоя на уровне повыше, она даже так не могла сравняться в росте ни с Сугуми, ни с Сатоэ.

Но это они были высокими по японским меркам, а не она слишком низкой.

— Расскажи, чем занимаешься в качестве физподготовки? — поддерживая разговор, поинтересовалась Сугуми. Задаст один вопрос для вида — а дальше можно разыграть недоумение, где же Мацумуро-сан.

— Кёкусин каратэ.

Ох, по миловидной Цумуги с личиком как у тануки⁴⁰ с виду и не скажешь, что она занимается таким жестоким и трудным стилем каратэ, где бои проходят с полным контактом.

— Что ж, могу сказать, что экзамен на физподготовку ты с лёгкостью сдашь, — рассудила Сугуми, когда Сатоэ никак на слова Мацумуро не отреагировала, по-видимому, предоставив напарнице возможность с этим разобраться. Интересно, Доктор занималась какими-нибудь боевыми искусствами? Своими инопланетными. Если у них такое вообще существует на планете, где всем правит наука.

— Спасибо, я буду очень стараться, — девушка поклонилась.

— Мацумуро-сан говорил, ждать всего пару минут... — Сатоэ сделала вид, что смотрит на часы, — должно быть, вы куда-то надолго уезжаете, много вещей уже убрали?

— Нет-нет, всего на пару дней, у меня ведь школа. Я могу сходить посмотреть, как он.

Пару дней? Это ничего не доказывает, наоборот оправданно — маленький срок поездки, чтобы дочь не пропускала учёбу.
Едет не один, а с семьёй? Это более говорящий факт. Но наиболее убедительным будет, если...

Сугуми чувствовала, как вокруг Сатоэ сгущается атмосфера, но ей нужно было задать последний вопрос, пока Цумуги ещё не сделала шаг назад. Гето быстро шагнула к девочке, скорее машинально, и та недоумённо опустила глаза, глядя, как сократилась между ними дистанция.

— Куда же вы едете? — изображая из себя любопытную тётушку, покачала головой «Аяса». — Совсем недавно семестр начался...

Что было уже настоящей навязчивостью, но Сугуми нужно выкорчевать до конца желание найти Сёхэю оправдание.

Оставалась ещё, конечно, мизерная вероятность, что пришелец был мёртв, и у семьи Мацумуро просто закончились части тела, но в таком случае стоило рассказать о беде властям, особенно если он знал, что произойдёт. За почти две недели можно было бы что-то придумать, эвакуировать людей. Ни один социальный статус и никакое чувство стыда не должны стоять выше жизней целого города.

— Он неделю назад поставил меня перед фактом, что на несколько дней предстоит уехать на Хоккайдо, — немного помявшись, с вернувшейся во взгляд подозрительной настороженностью, всё-таки ответила Цумуги.

Вот как...

— Вот как, — из голоса Доктора исчезла любая мягкость, остался лишь едва уловимый намёк на неё. Сквозь полупрозрачную стеклянную вставку на двери в прихожую проник свет — сразу несколько молний вспыхнули одна за другой.

От того, как Сатоэ это произнесла, в груди Сугуми образовалась неизвестных размеров полость. Прямо вокруг сердца. В этой полости оно билось, и эхо ударов отбивалось от стен, создавая ощущение, что каждый стук вторится. Как вторится на воде отражение луны, в зеркале — отражение цветов, ей вдруг показалось, что у сердца тоже есть отражение, с одной лишь разницей: оно осязаемое.

— Простите, я, наверное, пойду... — Цумуги сглотнула, — всё-таки позову отца.

— Нет необходимости, — протянула Сатоэ. — Я слышу, как он идёт сюда.

— Лучше спрячься, — ласково шепнула Сугуми.

— Не уходи далеко, если хочешь узнать, почему он так настаивал на поездке.

— Сатоэ, она ещё ребёнок.

Знание о том, что сделал её отец, может сильно — очень сильно — повлиять на неё. Дети не должны принимать тяжёлые решения в юном возрасте. Юность нужна вовсе не для того, чтобы провести её с разбитым сердцем. Если её можно сохранить — что далеко не всегда возможно — это нужно сделать.

Дать ей выбор, с одной стороны, честно. Возможно, даже справедливо. Но ребёнок не должен делать такой выбор.

Это жестоко.

Пускай дети постоянно сталкиваются с ужасными, болезненными выборами хотя бы и в сёнэн-манге, так быть не должно. Может, их истории о преодолении трудностей и вдохновляющие, и боль — естественная часть жизни, но как же это жестоко.

— Об этом должен был думать её отец.

Сугуми нахмурилась и повернулась к Цумуги, смотревшей на них большими глазами испуганного оленёнка.

— Цумуги-тян, — взгляд карих глаз переместился на Сугуми, — послушай: эта правда ранит очень сильно. Ты не обязана узнавать её так и узнавать её сейчас.

— Кто вы такие? — в её голосе отчётливо звенела обида, как от предательства.

Сугуми не успела ответить.

— Мне бы тоже хотелось знать ответ на этот вопрос, — вышедший из тени за поворотом Сёхэй грозно посмотрел сначала на дочь за то, что ослушалась, потом на Сугуми, стоявшую к ней слишком близко, затем на Сатоэ. Он напоминал раскрывшую капюшон кобру, пока не нападающую, но всем видом показывающую, что готова это сделать. — Отойди от неё, Цумуги, сейчас же.

Непреодолимое желание встать перед девочкой почти победило, но Сугуми не хотела её пугать. Тем более, отец, вероятно, не желает ей зла, если готов был увести подальше от опасности. Однако глядя на него Цумуги не решилась отойти далеко и от Сугуми, застыв где-то посередине.

Этого Мацумуро на время было достаточно, по-видимому.

— Вы не полицейские.

— Верно, — не стала утаивать Сатоэ. Прямо в обуви перешагнула порог, ведущий из гэнкана в дом, и оказалась на одном уровне с Мацумуро. Возвышаясь над ним, скривила губы, как если бы носа коснулась дикая вонь.

— Так кто же? — Сёхэй слегка повысил голос. — И на каком основании пришли в мой дом? Ведь надо полагать, что оползень — выдумка?

— Неравнодушные граждане, — над этими словами Сугуми, не будь она напряжена до предела, точно рассмеялась бы. Это наверняка было сказано намеренно. — Сейчас — да. Но если после недели дождей случится землетрясение, выдумкой быть перестанет. Впрочем, тебе и самому это должно быть известно, не так ли? Поэтому и хотел сбежать, поджав хвост.

Мацумуро молча склонил голову и уставился на Сатоэ немигающим взглядом.

— Считай, это твой единственный шанс рассказать всё самому и сделать то, что должен был сделать ещё неделю назад. Второго я не дам, — если бы Сугуми пришлось описать ауру, которая в данный момент исходила от Сатоэ, она бы назвала её угрожающей. — Откажешься — я всё равно узнаю, но тебе мои методы очень не понравятся.

Искристой, яркой, как молния — давний символ гнева самих небес. Но в космосе наверняка нашлось бы и что-то более эффектное. Что-то более неотвратимое.

Но, наверное, если и сравнивать Сатоэ с молнией, то только с шаровой — окутанной аурой таинственности, неуловимой, непредсказуемой и неподдающейся искусственному воспроизведению. Уникальной.

Сёхэй посмотрел на дочь, втянувшую голову в плечи так, будто хотела казаться меньше, чем есть.

— Цумуги, — позвал он ровно, нарочито неспешно, но с нажимом, — проводишь наших гостий в васицу. Я хотел рассказать тебе позже. После того, как ты закончишь школу. Но раз уж это случилось сейчас... значит, время пришло.

— Что, никаких лазерных пушек? Импульсных бластеров? Пистолетов на худой конец?

— Не представляю, каких фильмов вы насмотрелись, чтобы разбрасываться подобными выражениями, — Сёхэй смерил Сатоэ высокомерным взглядом, а та в ответ только оскалилась, и Сугуми серьёзно задумалась над тем, как часто в Сатоэ стреляли из чего-то подобного. Память услужливо подбросила украшающие белые ресницы снежинки, и Гето передёрнула плечами, словно в попытке сбросить с себя налёт оцепенения. — Я уважаемый человек и не держу в доме оружие, а потому не собираюсь с вами драться, — и с преисполненной гордости осанкой прошёл вглубь дома, обернувшись на мгновение лишь для того, чтобы бросить: — быть может, мне удастся донести до вас важность того, что я делаю.

Цумуги с совершенно потерянным выражением лица осталась стоять в прихожей, провожая отца ничего не понимающим, растерянным взглядом. Ждать гостий. На автомате наклонившись, чтобы снять обувь, Сугуми остановилась.

Нет. Снять обувь значит остаться в более уязвимом положении, если что-то пойдёт сильно не так и им придётся срочно уходить. Совершенно естественно принимать гостей именно в васицу, комнате с татами, но в ней обязательно нужно снимать обувь.

Но... не снять обувь будет значить, что они не купились на слова Сёхэя. Это очевидная ловушка, не может быть всё так просто. Мацумуро Сёхэй не похож на человека, который легко сдаётся.

Сугуми прокашлялась, привлекая внимание Сатоэ, и взглядом указала на обувь, потом на застывшую с тапочками в руках Цумуги. Доктор закатила глаза, наверное, поминая добрым словом всю японскую культуру, но послушно разулась.

Тапочки ей, правда, оказались малы. Любые, какие бы ни достала Цумуги. Со смешком Сатоэ махнула ей рукой, оставшись в одних чёрных носках.

— У тебя тут ресничка, — сказала Сатоэ, и Гето даже не успела поднести собственную руку к лицу, как на щёку легла прохладная, слегка шершавая ладонь, а пальцы расположились ровно над виском.

В глазах Сатоэ застыл немой вопрос, и Сугуми замерла, лишь выразительно, медленно моргнув. Она постаралась рассовать все лишние мысли по самым дальним уголкам сознания, сосредоточившись на чём-то одном — на разнице температур.

Ей казалось, она должна будет что-то почувствовать: хотя бы лёгкий укол, как когда сдаётся кровь из вены. Но ничего не было. Наверное, Сатоэ могла действовать очень деликатно, если и правда того хотела.

Верно, в голубых глазах напротив на мгновение вспыхнул огонёк игривого азарта, и Сугуми мысленно выругалась. Сатоэ не стала заострять на этом внимание. От него так и прёт самодовольство, аж пованивает. Скорее всего, нападёт после того, как всё расскажет. Такие, как он, получают от этого кайф.

Я тоже так думаю. Васицу у них на первом этаже, мне кажется, на втором комнаты должны быть в европейском стиле, как остальная часть дома. Больше шансов найти что-то полезное в комнате Цумуги, она подросток и учится в школе, у неё должно быть рабочее место... Или в гараже.

В случае чего — наверх. А тапки можно использовать как снаряды. Надо только прицельно запульнуть прямо ему по роже. У тебя как с меткостью?

Сугуми честное слово не хотела улыбаться. Честное слово пыталась сдержаться, но губы разошлись в усмешке сами собой.

О, не сдерживайся. Я очень смешная.

Прекрати.

Сатоэ с ухмылкой сделала вид, что стряхнула ресничку, что на деле было просто поглаживанием подушечкой большого пальца под нижним веком, и повернулась к Цумуги. Девочка провела их в довольно просторную комнату в японском стиле в восемь татами. Их встретил едва уловимый запах соломы: вероятно, татами были относительно новыми. От улицы их отделяли только тонкие сёдзи, здесь более отчётливо слышался гром и звук барабанящего по навесу над энгавой дождя. Иногда белые вставки бумаги становились светлее всего на миг — это где-то на улице била молния.

Низкий столик был отодвинут к стене Сёхэем, расположившимся прямо у самой токономы. Он оставил перед собой довольно приличное расстояние. Кем он себя сейчас считает? Сёгуном на аудиенции?

Со своего места Сёхэй бросил выразительный взгляд на Сатоэ и Сугуми, застывших в дверях. Им можно было резать без катаны.

— Прошу.

Цумуги села у левой стены в сэйдза, выпрямила спину и вся натянулась, как традиционный лук юми. И лишь присмотревшись можно было заметить, как подрагивают её плечи.

Сатоэ, поиграв пару секунд в гляделки с Мацумуро, не колеблясь, опустилась на пол, приняв вызывающе расслабленную позу. Она вытянула одну руку за спину и упёрлась ладонью в пол, согнула в коленях ноги, оставив одну стоять, и расположила на ней локоть, всем своим видом показывая, что думает об этом флёре надменности и театральной расстановке ролей. Сугуми сдержанно вздохнула и под взглядом хозяина дома тоже опустилась на татами — по привычке в сэйдза, спина ровная, как учили.

— Цумуги, — обратился Сёхэй, теперь делая вид, что и вовсе не замечает незваных гостий, — когда ты была маленькой, ты прочитала иллюстрированные «Кодзики», а после спрашивала меня, правда ли, что бог луны, почитаемый в Цукиёми-дзиндзя, выглядит так, как на картинках. Что я ответил тебе тогда?

— Вы... — девочка замялась, отвела глаза, погружаясь в воспоминания, — сказали, что людям не дано увидеть, как выглядят ками-сама, что ками-сама не принято изображать, и «Кодзики» проиллюстрировали лишь для упрощения восприятия.

Сёхэй размеренно кивнул, как кивнул бы сёгун, слушая доклад одного из своих подчинённых.

— И для упрощения восприятия их сделали похожими на людей. Настоящие боги, что давно уже не ходят по земле, выглядели совсем иначе, и ни один художник, ни один живописец не смог бы изобразить их достоверно, — Мацумуро говорил очень грамотно, вдохновлённо, искренне веря в те слова, что слетают с его губ. Как выплёскивал воду на раскалённые камни в сэнто. — То, что я расскажу тебе, — это тайна, передающаяся в нашей семье из поколения в поколение, даже до того, как мы получили фамилию Мацумуро.

Повисла пауза — вероятно, Сёхэй сделал её намеренно, чтобы дать дочери как следует «впитать» новую информацию и осознать важность того, что он собирается раскрыть.

— Изначально божеств луны было двое.

Сугуми и Сатоэ быстро переглянулись.

Двумя? Был второй пришелец? Однако части тела совершенно точно принадлежали одному.

— Согласно записям, что передавались вместе с родословной нашей семьи, первого, если читать по-китайски, называли Хэй Юэ — Чёрная луна, а второго — Бай Юэ — Белая луна. В честь того, что одну половину месяца луна всё больше белеет, пока не становится полной, а вторую — всё больше чернеет, пока не исчезает с небосвода. Изображений, разумеется, не сохранилось, но сохранились описания. Бай Юэ был высок и, как и полагает тому, кто носит имя «Белая луна», обладал очень светлой кожей и белыми, как лунный свет, волосами, — на этих словах все в комнате машинально, сами того не желая, перевели взгляд на Сатоэ. — Любой уступил бы ему в скорости, ловкости и силе, Бай Юэ обладал шестью глазами и четырьмя руками.

Всё это время Цумуги поглядывала на отца с выражением тихого неверия, словно надеялась, что он вот-вот рассмеётся и скажет, что это шутка. Но он не смеялся.

Даже она, выросшая в семье священнослужителя и с молоком матери впитавшая мысль, что ками-сама пусть и вызывают трепет, всё-таки по мифам очень похожи на людей, поддалась воздействию рассказа: образ Бай Юэ был одновременно завораживающим и пугающим.

Любой представил бы не божество, а чудовище. Обладавшая живым воображением Сугуми не удержала собственную фантазию в узде: она нарисовала создание высотой в два этажа с широким размахом плеч, с оскалом, полным акульих зубов, на точёном лице, и шестью глазами — пара под нижними веками и пара над бровями.

Мацумуро не сказал, сохранилось ли в записях описание цвета глаз, но он так взглянул на Сатоэ, что стало ясно — у Бай Юэ они были голубые-голубые, как небо и атмосферы далёких Урана и Нептуна. Но безусловно холодные, как сам космос, не умеющие смеяться так, как это делают глаза Сатоэ, напоминая перевёрнутые полумесяцы.

Сама Сатоэ почти не поменялась в лице, только стала выглядеть более задумчивой, чем прежде.

— Хэй Юэ был двуликим — одна половина его лица была зарубцевавшаяся, как от множества шрамов, — Сёхэй рассказывал почти с придыханием, и стало ясно, что описывает он внешность «богов» так подробно, чтобы вызвать то же чувство благоговения перед высшими, совершенными — по его мнению — созданиями. И так возвышенно, драматично он говорил для того, чтобы превознести их, хотя Сугуми не могла отделаться от ощущения, что пришла на собрание литературного клуба в школе, и кто-то зачитывал отрывок из рассказа в жанре фэнтези. — Как и у Бай Юэ, у него было две пары рук. И пусть глаз — на одну пару меньше, зато на животе у него зиял второй рот. Символично: он воплощал черноту луны, которая каждый день понемногу поглощает свет.

По одному лишь описанию, Хэй Юэ представлялся ещё более чудовищным и монструозным, чем Бай Юэ.

— Именно они принесли нам лунный календарь, но самым важным знанием было учение о созидательном разрушении.

Звучало в целом... в духе того, что знакомо Сугуми. Природа постоянно обновляется, как и обновляется жизнь, а смерть всегда логична и неизбежна. За рождением следует расцвет, за расцветом — увядание, а за увяданием — смерть. Юность и незрелость голубой-зелёной весны перетекает в красное лето, а красное лето — в белую осень, а белая осень — в чёрную зиму. Опавшие листья перегнивают и становятся удобрением, поскольку попадая в грунт — обогащают его, питая те ростки, которым только суждено взрасти. За смертью следует перерождение. За зимой следует весна.

Сатоэ неслышно для других — лишь для Сугуми, сидевшей в непосредственной близости — втянула воздух сквозь сжатые зубы и выдохнула через рот, будто с раздражением. Выражение её лица ожесточилось. Она сидела ближе к сёдзи, потому Сугуми не видела, как вспышки молний ложатся на её кожу, но могла представить, как свет подчёркивает почти незаметные тени под глазами.

Сугуми хочет заглянуть в её глаза — внимательно-внимательно, с толикой грусти, продраться сквозь лёд в атмосферах далёких планет и узнать, что так сильно её злит, до сжатого кулака свободно лежащей на колене руки.

Но не делает этого.

Дождь придавал особенное звуковое сопровождение рассказу Сёхэя — служил постоянным шумом, забивая уши чем-то вроде ваты, вместе с водой утекало время, вместе с водой текла и речь Мацумуро. Она делала круг по комнате, выплёскиваясь сначала на Цумуги, потом на Сатоэ и Сугуми — впитывалась в них. И Сугуми тревожило неясное чувство, что она знает, чем кончится эта страшная-страшная сказка о двух чудовищах и людях, что слушали их истории и внимали каждому слову.

— Они поведали нам то, что учёные открыли лишь спустя сотни лет: взрывы суперновых звёзд рассеивают их частицы в пространствах космоса, и именно эти элементы рождают жизнь на других планетах. Все мы рождены из звёздных останков.

Сугуми краем глаза уловила, как напряглась Цумуги — видимо, её это тоже удивило. Они обменялись короткими, непонимающими взглядами. Это совершенно внезапно вышло далеко за пределы привычного синто, по-видимому, как с точки зрения обывательницы, так и по мнению дочери жреца. Не знай Сугуми, что перед ней синтоистский жрец, она бы решила, что попала на агитационную речь сторонников какой-то новой религии.

Культа.

Секты, скрывающейся за маской новой религии.

— Смерть прасолнц — это звёздный катаклизм, и он привёл к рождению новых солнц, а вокруг них кольцами рождались туманности, в которых рождались планеты, на которых позже зарождалась жизнь. Но эта жизнь была примитивна, выражалась в простейших формах... — Сёхэй сделал драматичную паузу, чтобы перевести дыхание, — и большинство из видов погибало в результате ударов из космического пространства. Однако после небольшого промежутка времени начиналась эпоха повсеместного возникновения новой жизни — видов, что раньше не существовали. Своим нынешним бытием мы обязаны прежним разрушениям. Разрушение — это очищение и обновление!

За его восклицанием последовала вязкая тишина. Сугуми казалось, что её внутренние органы тесно связали друг с другом толстой, сырой верёвкой, поросшей водорослями. Связали и хорошенько встряхнули — и именно поэтому на неё сейчас накатывает волнами тошнота.

Ужасающее осознание: перед ней сидел человек, который, кажется, допускал землетрясения, — страшные, когда земля уходит из-под ног, а потом волны возвращаются домой, но совсем как дети не рассчитывают силу, а потому сносят собой дома и машины — потому что считал, что таким образом...

— Бай Юэ и Хэй Юэ открыли нашим предкам истину. И за это мы их почитали. Со временем одни люди из группы избранных стали отдавать предпочтение одному божеству, другие — второму, и так почитание разделилось на два пути — путь Белой луны и путь Чёрной луны. Хэй Юэ продолжал делиться своими безграничными знаниями о бесконечном космосе, о невидимых областях, которые не может покинуть даже свет, настолько они ненасытны, тогда как Бай Юэ сосредоточился на Луне, поведал о том, как она влияет на давление и температуру в атмосфере Земли, о приливах и отливах, и тем самым помог рыбакам выстроить диалог со стихией.

Будь у Сугуми настроение шутить, она бы повеселилась — со всем уважением — от того, как Сёхэй преподносит научную информацию в форме проповеди.

— Однажды Хэй Юэ поглотил Бай Юэ. Выжившие последователи Бай Юэ бежали на Кюсю, а мы остались почитать Хэй Юэ на Хонсю. Подобно тому, как из разрушения рождается новая жизнь, Бай Юэ получил имя «Цукиёми» — ведущий лунам счёт — и Хэй Юэ завещал почитать его останки в храмах луны. За нарушение границ места его упокоения следует жесточайшее наказание, но даже землетрясение идёт во благо, ведь оно не только очищает и обновляет мир, но и способствует возведению бóльшего числа святилищ Цукиёми, почитая память о «Белой луне». Даже мы, священнослужители, не должны к нему приближаться ближе, чем на метр, без должной подготовки.

Сугуми чувствовала, как у неё немеют руки от давления чужой убеждённости в своих словах. Её сердце билось неровно, будто отказывалось звучать в унисон с тем, что говорил Мацумуро.

Сёхэй говорил как человек, который не просто верит — он не видит другого пути. Для него всё решено.

— Вы отвратительны, — Сугуми не узнала собственный голос.

— Иной реакции я и не ожидал. Не всем дано это понять.

Сугуми перевела взгляд на Сатоэ. Та сидела почти неподвижно, но Сугуми видела, как в её глазах искрится глубокое, острое отвращение, как опущены уголки её рта, сведены к переносице брови.

К кому же она чувствует бóльшее отвращение?

К «божествам», что развлекались с неокрепшими умами людей, паразитируя на них, что сделали Землю своей площадкой для игр...

Или к людям, что слепо поверили в то, что рассказали явившиеся им «божества», и пронесли эту веру сквозь столетия, возомнив себя... избранными обладателями тайных знаний?

...Имитирующими воплощение закона вселенной о созидательном разрушении?

Сатоэ медленно поднялась на ноги, напоминая дикую кошку перед прыжком — белую тигрицу, в чьей мягкой поступи лап скрывается угроза. Тигры никогда не ступали на японскую землю, лишь будоражили умы японских странников на материк, детей, услышавших о больших и страшных кошках из легенд, и взрослых, лишь по изображениям в свитках и на картинах видевших этих удивительных, но крайне опасных созданий, преодолевающих расстояние в несколько метров за секунду.

Именно столько сейчас было между Сатоэ и Сёхэем.

Мацумуро бесстрастно взирал на неё снизу вверх, даже в каком-то смысле безмятежно. Он, видно, преисполнился воодушевления после того, как выплеснул на них то, во что так искренне верит. Его дочь сидела молча, зажав себе руками рот.

Выглядя при этом так, что будь у неё дополнительно ещё две пары рук — почти как у чудовищ из рассказа Сёхэя — она бы закрыла себе и глаза, и уши.

— А теперь давай я расскажу, как всё было на самом деле, — предложила Сатоэ, крутанулась на месте, прошлась из одного угла комнаты в другой мимо Сугуми. Скрестила руки за спиной. — Двое пришельцев, принадлежащих к расе куда более развитой, чем люди в каком-то однозначном веке, появились на Земле и решили, что местные примитивные формы жизни можно напичкать идеями, слишком большими и глобальными для их неокрепших разумов, и посмотреть, как эти идеи взорвут им мозг. Они увидели в вас даже не насекомых, — её улыбка стала неприятной, жестокой, — а растения, цветы, если угодно, ведь у насекомых есть хоть какая-то субъектность. Далее один, по-видимому, переключился на донесение до людей более практических знаний, подходящих для их сознания, может, даже разглядел в вас муравьёв, а второй продолжил вещать о космосе и бесконечно от вас далёком и в конце концов грохнул первого, потому что у них разделились мнения, как дальше играть в их игрушки. Потом об этом пожалел и наказал почитать его память тем, из кого слишком легко — а потому скучно — лепить что угодно, как из глины. А тем, кто проявит неуважение к его заклятой половине — «божественная кара». А сам, я так понимаю, свалил? Или прячется где-то неподалёку? Вряд ли же самовыпилился вслед за первым, а?

Она расхохоталась, схватившись одной рукой за живот, а второй закрыв себе половину лица. Это был голодный, задыхающийся смех — злой. Или, вспоминая разговор в ТАРДИС... Разочарованный. Злой и разочарованный.

Смех быстро прервался, и Сатоэ шагнула ближе к Мацумуро. На улице оглушительно прогремел гром, сотрясая стены дома, когда она прошипела с совершенно ничего не выражающим лицом:

— Идиоты. Все вы. Вселенная сама справится с воплощением одного из своих законов.

Хотя, наверное, что-то оно всё-таки выражало — пустоту.

Одну из тех пустот, что чёрными пятнами выделяются на картах видимой Вселенной. Одну из тех пустых областей, спрятавшихся между галактическими нитями. Своего рода чёрные неровные дыры, где отсутствуют галактики и скопления.

Есть только холод. Ледяной, почти равный абсолютному нулю.
И непроницаемая, мёртвая тишина, ведь в космосе невозможен звук.

Сатоэ мотнула головой, выдохнула, и выражение её лица вновь стало более похожим на человеческое. Она выдержала полный презрения взгляд Сёхэя, даже не моргнув.

— Где тело «Цукиёми»? Оно не здесь и не в святилище. Ни в одном из тех, что мы проверили.

— Вы что... — Сёхэй побагровел, но с места не сдвинулся, — осквернили святыни?

— Пошарились по святыням? О да, — с упоением промурчала Сатоэ, растягивая губы в хищной улыбке. — Я повторю вопрос: где тело «Цукиёми»?

— Не могу знать.

— Я разве не предупреждала, что если откажешься или солжёшь — я всё равно узнаю, но тебе это не понравится?

— Я не лгу. Чтобы вспомнить, где покоятся его останки, необходимо воззвать к оставленной Хэй Юэ и Бай Юэ реликвии, — Сёхэй впервые улыбнулся — жутковато, едва-едва растянув губы в усмешке, но самое страшное — в глазах не плескалось, свободно разливаясь по радужке, безумие. — Лишь после этого главе последователей Хэй Юэ дозволено взять часть тела Цукиёми-но микото, чтобы поместить её в святилище.

В этот момент сработал домофон, висящий где-то в совмещённой с кухней гостиной. Находясь в васицу, они не могли посмотреть, кто там. Но им это было и не нужно.

Сатоэ на мгновение повернула голову в сторону распахнутых сёдзи, ведущих в дом, и усмехнулась:

— Не могу удержаться, чтобы это не проверить.

Прыжок. Она оказалась рядом с Мацумуро за секунду, и её ладонь целиком накрыла его лицо, пальцы легли прямо на висок. Сёхэй не успел даже вскрикнуть, не успел дёрнуться в сторону — его глаза закатились, и Сатоэ, поймав его и подставив руку под голову, уложила мужчину на татами.

Её ресницы затрепетали, и она выставила руку в сторону, как бы предупреждая Цумуги не двигаться.

— Что вы с ним сделали? — пролепетала девочка, голос был охрипший после долгого молчания.

Сугуми вскочила на ноги, расслышав, как дёргается ручка входной двери. Чуть пошатнулась, растёрла икры сквозь ткань брюк — всё-таки сэйдза крайне неудобная поза.

У них гости.

Возможно, Сёхэй успел позвонить кому-то из других «последователей Хэй Юэ» до того, как Сатоэ поставила глушилку.

Гето быстро сообразила: нельзя оставлять их в сознании. Они могут прийти к храму и помешать провести ритуал.

— Вырубила. Проспит часа четыре и проснётся как новенький, не переживай, нам просто нужно, чтоб он не мешался под ногами, — когда Сатоэ отвечала девочке, в голос вернулась капля мягкости. — Разве что будет страдать от ущемлённого эго, — пауза. — Кстати, не соврал. Аяса, нам пора, судя по его воспоминаниям, там должна быть небольшая группа его дружков-жрецов, — она направила отвёртку на светильники, погасив в васицу свет.

Тяжело вздохнув, вынимая из-под себя ноги, встала Цумуги.

— Вы хотите остановить землетрясение?

В дверь заколотили сильнее. Сквозь шум дождя слышались приглушённые голоса.

— Хочешь помочь? — Сугуми опередила Сатоэ, подбегая к выходу из васицу и подхватывая с пола тапки.

— Я не хочу, чтобы мои друзья пострадали!

— Тогда вперёд, — ей безумно хотелось спросить, в порядке ли девочка, как она держится, потому как бросаться с головой в самую гущу событий, о которых даже не подозревала двадцать минут назад, лишь создавало отсрочку.

Чувства рано или поздно нагонят. Это неизбежно. Они как волны при землетрясении — океан утягивает их назад, влечёт к себе, отрывая от дома, а потом отпускает.

И те возвращаются, разрушая всё на своём пути.

Им осталось всего-то провести ритуал. Это не должно быть опасно. Непросто, учитывая, что получить настоящую часть тела не вышло, но не опасно. С Цумуги всё будет хорошо. Сугуми не повторит ошибки, что совершила с Элис. Цумуги — дочь Мацумуро Сёхэя, быть может, она даже сможет помочь им с ритуалом.

Ладонь Сатоэ легла Сугуми на талию, чуть подталкивая вперёд, и они втроём кинулись наверх. В окна били вспышки света от молний, то погружая комнаты и коридорчик во тьму, то выхватывая из мрака контуры предметов.

Проход был узкий, с несколькими дверями по обе стороны, и Сатоэ проворчала что-то о том, как здесь тесно.

— Где твоя комната? — Доктор положила ладонь на плечо девочке. — Техника есть?

— Да... Там... А что?

Не тратя время на слова, Сатоэ влетела в указанную Цумуги дверь. Не сбавляя шага, Сугуми выдернула из кармана телефон, включила фонарик и метнулась следом. Последней юркнула Цумуги, закрывая дверь и быстро кидаясь к окну, чтобы опустить металлическую ролету, и с улицы не было видно света.

— Пожертвуешь ей на благо дела, потом починю, — Сатоэ первым делом схватила со столика ноутбук, провела отвёрткой по корпусу, вскрывая его. Цумуги ойкнула, прижала ладони к груди. — Ну-ка цыц, не беси меня, все данные я сохраню. Мне нужны... — она подняла голову, скользя расфокусированным взглядом по лицу Сугуми, но видя перед собой явно не Гето, а всевозможные варианты того, что можно собрать, — сабвуфер, усилитель звука и пластиковая коробка.

Цумуги перевела на Сугуми растерянный взгляд.

— Всё хорошо, она только звучит резко. У тебя есть стереосистема?

— От старшей сестры досталась, подойдёт? — девочка взяла себя в руки и указала рукой в сторону рабочего стола.

Сугуми легко подняла старенькую стереосистему и поставила на столик перед Сатоэ, доставшей под светом фонарика из ноутбука аккумулятор.

— Интересно, знала ли она о... — девочка затихла, и Сугуми почти физически почувствовала, как сердце замирает в груди. Как при взгляде на высокие волны, которые вот-вот накроют пристань. — Вдруг она поэтому и переехала?..

— Подумаешь об этом позже, — цыкнула Сатоэ, — сейчас не до этого.

— Сатоэ, — Сугуми в самом деле не пыталась её заткнуть или одёрнуть, но с ребёнком можно было и помягче.

Снизу раздался грохот — возможно, дверь либо выломали, либо взломали замок и не рассчитали силу, открывая её. Цумуги испуганно пискнула и задрожала, и Сугуми не смогла удержаться от того, чтобы не погладить её по голове ещё раз — стараясь внушить спокойствие. Сообщники Сёхэя не должны ей навредить, по идее. Всё будет хорошо.

Верно?

— Ну что «Сатоэ», — проворчала Доктор, но беззлобно. И шёпотом. Шёпот смягчал интонации, прятал в себе даже раздражение.

— Гитарный подойдёт? — перебиравшая вещи Сугуми решила не развивать тему, на обсуждение которой у них не было времени, и достала портативный усилитель из-за стопок журналов «Сёнэн Джамп» и «Бэссацу».

— Фак, надо было нам в гараж сгонять за автомобильным, — ругнулась Сатоэ, — у гитарного мощность меньше. Ладно, давай сюда, я проверю, совместим ли сабвуфер с выходным импедансом. О, он не от сети работает.

В движениях Сатоэ была скорость, уверенность, в них читался многолетний опыт, каждое действие отточенное, будто она миллионы раз собирала что-то впопыхах и на коленке, соревнуясь наперегонки со временем.

В тусклом свете её движения кажутся смазанными, прерывистыми. Словно это лунные зайчики бегут по волнующейся воде, в один миг здесь — в следующий уже сдвинувшись на пару сантиметров в сторону, и так от горизонта до самого берега. По её пальцам струится серебро или платина света, стекая на незамысловатый прибор, закручиваясь вокруг отвёртки, чей фиолетовый светодиод так и пляшет, так и скачет по деталям.

Огонёк отражался в глазах Сатоэ, и от того, насколько увлечённой делом она выглядела, насколько пьяной от захлёстывающего её самозабвенного азарта, что-то потянуло за грудиной.

В конце концов, шаровые молнии очень опасны, но разве они не завораживают? Разве от них можно отвести взгляд?

— А что вы собираете? — шёпотом поинтересовалась Цумуги, и Сугуми, проморгавшись, задумалась, почему не спросила сама.

Ответ оказался очень прост.

Довериться Сатоэ в том, в чём она была определённо очень хороша... Просто довериться Сатоэ казалось чем-то естественным.

Сугуми довольно легко сходилась с людьми — у неё было множество знакомых и коллег, с которыми она ладила, у неё был Сёта, но никогда раньше доверия не возникало так… скоро. Время — такая обманчивая вещь, они знакомы с Сатоэ меньше суток, но столько всего случилось, что само понятие «сколько времени провели вместе» теряет вес.

Подумать только, что ещё днём она размышляла, как бы помягче намекнуть странной эксцентричной незнакомке позаботиться о своём здоровье.

В том, какая слаженная команда из них выходила, было что-то правильное, как цветущие летом подсолнухи, мурлыканье храмовых котов, подставляющих мордочку под ладонь, и река из огоньков свечей среди снегов. Как стрёкот трещотки велосипеда, когда, разогнавшись, отпускаешь педали, и мимо проносятся заливные поля. Как запах новых книг и гладкость их страниц.

— Направленный излучатель инфразвуковых волн. Это их хорошенько дезориентирует, но не вырубит.

Насколько Сугуми знала, инфразвук — это те звуковые волны, чья частота не воспринимается человеческим слухом, однако резонирует с внутренними органами. Подробностей она, впрочем, не помнила.

— Это разве не вредно? — Цумуги, у которой уроки науки наверняка в памяти были более свежи, чем у Сугуми, нахмурилась.

— От двух минут на ста двадцати децибелах не подохнут. Отойдите в дальний угол комнаты, быстро.

Сугуми подхватила Цумуги и вместе с ней прижалась к дальней стене, крепко обнимая девочку за плечи. Тем временем Сатоэ настроила отвёртку так, что жужжание полностью исчезло, поместила её внутрь коробки и захлопнула крышку.

В одно грациозное движение поднялась из-за столика и вытолкнула её в коридор как раз в тот момент, когда по лестнице раздались быстрые шаги — топот нескольких пар ног. Сатоэ едва успела захлопнуть дверь перед тем, как в комнату бы влетел один из озлобленных мужчин.

Прижала спиной, и Сугуми поспешила к ней, чтобы помочь.

— Тш-ш, — зашипела Сатоэ, — а ну отойди! Стена гасит пару десятков децибел, но дерево пропускает часть волн на низких частотах.

Сугуми подпёрла спиной дверь, чувствуя вибрацию от ударов с той стороны.

— И что, оставить тебя одну её держать?

— Уж две минуты я б продержалась!

Ничего не ответив и упрямо поджав губы, Сугуми осталась рядом. Сатоэ с такой уверенностью осталась в зоне, в которой эффект от инфразвука всё ещё может ощущаться... Может, её организм к такому воздействию и приспособлен лучше, но не обладает же она суперсилой — в смысле физической. Да, ей силы точно не занимать, но у них был долгий день.

Она может быть сколько угодно инопланетянкой с высокоразвитой планеты, сколько угодно блистательной и сильной, сколько угодно с виду непобедимой и несгибаемой, но Сатоэ наверняка тоже устала.

Может, совершенно глупо думать, что она могла просто по-человечески устать, но Сугуми думала. Не могла не думать.

— Эй, ты, спрячься за чем-нибудь, — бросила Сатоэ Цумуги. — Стол переверни и сядь за него.

Дверь поддалась под весом сразу нескольких тел. Сугуми почувствовала, как древесина задрожала под спиной, развернулась, чтобы принять более устойчивую позу и упереться в неё ладонями — те оказались прямо по бокам от головы Сатоэ. При ударе получился глухой звук «дон».

В полумраке комнаты светлые волосы казались серыми. Телефон с фонариком остался брошенным на столике недалеко от входа экраном вниз, и белый свет был направлен в потолок. Сугуми отчётливо видела, насколько расширены у Сатоэ зрачки. Настолько, что от голубой радужки остался тонкий ободок. Тень от её правой руки падала прямо Сатоэ на лицо, погружая его нижнюю половину в тень, а потому она не сразу разглядела, как бледные губы растягиваются в широкой, пусть и немного дрожащей от напряжения, улыбке, а на щеках появляются ямочки.

— Это новая разновидность кабэ-дона?⁴¹ — её глаза-полумесяцы смеются самым заливистым, самым громким и свободным смехом.

Возможно, Сугуми ошибалась, когда думала, что шёпот укрывал в себе эмоции, глушил их. Сейчас она услышала в переливах голоса Доктора лукавство. Искрящееся, как ночное полотно, усыпанное звёздами.

Уши горят. Сугуми даже не обратила внимания на то, в какую позу встала. Первым делом ей хочется сказать: «Прекрати!» — потому что это совершенно несерьёзно и совершенно невовремя. Но вместо этого она давит улыбку, вторящую той, что распустилась на лице Сатоэ:

— Ну конечно. Увидела возможность — и воспользовалась ей. Нравится? — с вызовом.

В груди немного давит, пальцы слегка дрожат, а ладони печёт от того, как сильно она упирается ими в древесину.

Наверняка красноватые следы останутся.

— Нравится, — Сатоэ полуприкрывает глаза, смотрит уверенно, веселится. В свете фонарика белоснежные ресницы кажутся полупрозрачными, и только длинные тени тянутся по векам. Свет застывает в голубых глазах, превращая серебристые крапинки в осколки хрусталя.

Во рту становится сухо, Сугуми сглатывает — благодарная и за шум дождя, маскирующий звук, и за вялый стук в дверь. Сердце бьётся где-то в горле, ещё чуть-чуть — и придётся его выплюнуть.

Она даже не заметила, как две минуты, что будто тянулись вечность — что песочные часы, их отмеряющие, были бездонными, как и полагает вечности — оказалось, пролетели в мгновение ока.

— Думаю, можем выйти и уложить их спать, — наконец говорит Сатоэ, поддевая ребром указательного пальца подбородок Сугуми. — Нормально себя чувствуешь? Есть тяжесть в груди? Сухость во рту? Головокружение?

Ах, вот, значит, что это за ощущение. Сугуми была готова поклясться, что дело не только в инфразвуке.

— Всё в порядке, — она отстраняется, легонько пошатываясь, и Сатоэ ловит её под локти. Затылок ощущается немного тяжелее обычного. — Я могу стоять, всё хорошо.

— Хорошо. Пойдём уложим наших спящих красавиц, — Сатоэ переводит взгляд на выглядывающую из-за столика девочку. — Жди здесь. Тихо.

Первым делом, открыв дверь, Сатоэ подскакивает к коробке, которую мужчины, вероятно, по-случайности, оттолкнули немного в сторону. Достаёт оттуда отвёртку, переводит её в прежний режим — мигает несколько раз светодиод, слышится знакомое Сугуми жужжание.

Несколько человек стоят, прислонившись к стене, и держатся кто за голову, кто за живот. Кого-то, возможно, судя по кислому запаху, вырвало. Сатоэ навела отвёртку на выключатель — в коридоре зажёгся свет. Она хрустнула пальцами свободной руки и стремительно двинулась к первому жрецу. Тот попытался отшатнуться, но не успел.

Каждого мужчину она укладывала на пол, попутно объясняя:

— От того излучателя, что я собрала, эффект проходит довольно быстро. Десять минут максимум — и они бы снова в строю были, — Сатоэ приложила ладонь ко лбу, как при головной боли. — Уф.

— Ты в порядке? — Сугуми заботливо заглянула ей в лицо, участливо. Осторожно, словно не желая показаться навязчивой и грубой, протянула руку и отвела от лба растрёпанные белые прядки чёлки. — На тебя сильно повлиял излучатель? Может, отдохнёшь пару минут? Я принесу воды.

— Да всё пучком, — отмахнулась Доктор, но от прикосновения не отстранилась. Одарив её подбадривающей улыбкой, Сугуми спустилась на первый этаж. Лестница была крутой, но она крепко держалась за вертикальный поручень, прикрученный к стене.

Спускаться было неудобнее, чем подниматься. Подниматься можно было, перескакивая через несколько ступенек, благо рост позволял.

На всякий случай Сугуми зашла в васицу, чтобы проверить состояние Сёхэя. Прижала пальцы к шее, проверяя пульс: сердцебиение ровное, мерное, он и правда всего лишь спал.

Что с ним будет потом? Когда они обезвредят оставленную Хэй Юэ и Бай Юэ машину. Они ведь не могут сдать его властям, верно? Это может негативно сказаться на поступлении Цумуги в полицейскую академию в будущем... Если только она не изменит фамилию и не переедет в другую префектуру...

Да и за что? За — фактически — мыслепреступление? Ведь землетрясения не случится, а устройство будет так или иначе выведено из строя. Они об этом позаботятся.

Воображение нарисовало образ Бай Юэ. Сугуми, кажется, не озвучивала Сатоэ свои предположения о том, что «Цукиёми-но микото» мог быть жертвой, верно?..

Сейчас она даже не знала, рада ли тому, что в чём-то оказалась права. В следующий раз, наверное, обязательно порадуется.

Конечно, и к «паразитам» — причём, по-видимому, они с Хэй Юэ были довольно воинственными — его можно было отнести, но... разве в конце концов он, вероятно, не стал относиться к людям немного лучше? Увидел в них не только растения? Ведь иначе к чему ему обучать их чему-то полезному, чему-то более подходящему для тогдашнего образа жизни, а не морочить голову далёкими звёздами и тайнами вселенной?

Если они сошлись в бою, умер ли он от рук Хэй Юэ, защищая своё, может, самую малость изменившееся мировоззрение? Или кого-то конкретного? Или это было просто убийство?

Во рту стало горчить. Пальцы сжались в кулаки на коленях.

(Мелодия, что лилась из шкатулки её сердца, приобрела особый ритм — три точки три тире три точки — так плачут медленно умирающие звёзды-компаньоны пульсаров, и голос их для уха неразличим, неслышен, да и не голос то вовсе, а медленно распадающееся тело. На фоне пульсар неутомимо гудит на ноте ми-бемоль, пока его излучение разрушает спутника.)

Но разве могло это быть просто убийство? К чему тогда оставлять людям наказ почитать останки Бай Юэ? Поместить его тело в святилища, к которым будут приходить люди и возносить ему молитвы?

Никто из тех, кто приходил попросить Ками-сама о благословении или исполнении желаний, даже не подозревал, что обращается к мёртвому инопланетянину.

...даже Иори и Сёта приходили к храму Цукиёми в Мацуноо.

Сугуми сказала себе перестать думать об этом и всё-таки сходила на кухню, чтобы набрать Сатоэ воды.

Доктор почти не ворчала о реакции Цумуги на ТАРДИС. Девочка сделала несколько кругов почёта вокруг полицейской будки, то переходя на смех — «Так вы всё-таки полицейские, ага!» — то на шокированные восклицания. Только сказала ей ничего не трогать.

Нужно было видеть, насколько экспрессивно Сатоэ умеет закатывать глаза.

Они оставили ТАРДИС неподалёку от святилища Цукиёми — чуть в стороне, чтобы лаборатория была в относительно шаговой доступности. Цумуги был вручен кошелёк Сугуми, чтобы та взяла в храмовой лавке камидана. Девочка предусмотрительно забрала из отцовского кабинета ключи от скромного здания офиса, где хранилась ритуальная одежда, в которую предстояло облачиться Сугуми для проведения ритуала.

— Потеряешь — мало не покажется, — просто сказала Доктор, вручая Цумуги отвёртку с «Бесконечностью». — Ясно?

Пока та собирала всё необходимое, Сатоэ подключала к Сугуми небольшой динамик, из которого должен был звучать напевный голос Иори Утахико. Гето ощущала себя — в этот раз — героиней спорт-манги, где успех — всегда достижение совместных усилий. У каждого своя роль, и если каждый справляется со своей работой, очень старается и вкладывает все свои силы, команда обязательно побеждает.

Рано или поздно.

В конце концов.

— Из чего они сделаны? — Сугуми разглядывала покоящиеся в одинаковых шкатулках чудовищных размеров пальцы. Обладатель этой руки наверняка мог бы раздавить ей голову, не прикладывая и толики усилий. — Нельзя же было создать их из ничего, верно?

— Разумеется. Есть такая штука... ладно, не совсем штука, — шмыгнув носом, Сатоэ закрепила волосы небольшим крабиком, отчего и без того лежащие в беспорядке пряди стали выглядеть ещё небрежнее, но Сугуми подумала лишь о том, что теперь по их смотрящим в разные стороны контурам можно вырисовывать созвездия с незнакомых небес, — скорее полуживое вещество. Назовём его «фантоплазмой». Оно состоит из изменчивой материи, которую при определённых условиях можно «запрограммировать».

Надо же, и такое есть во Вселенной...

— Прямо на то, что нужно?

— Ага. Удобно, если не знать подводных камней, — хохотнула Сатоэ, и глаза её засверкали предвкушением и азартом, как у игрока в го, сделавшего оригинальный и неожиданный для противника ход. — Во-первых, его крайне сложно стабилизировать. По крайней мере, надолго. Спустя какое-то время оно возвращается к своей исходной структуре. Во-вторых, оно требует специальных условий хранения и особого обращения, если напортачить хоть в одном шаге — оно самоуничтожается. В-третьих, у меня его очень ограниченное количество, потому что я изъяла его у э-э... — она замолчала, подбирая слово, — кого-то вроде космических браконьеров в шестьдесят седьмом.

Сугуми замолчала, переваривая информацию, пока Сатоэ пристально, как наблюдают за полётом кометы, разглядывала её. Словно выжидая. Или в ожидании чего-то.

— Ему больно? — спросила Сугуми, и Сатоэ сначала удивлённо моргнула, затем улыбнулась — легко, по-доброму. В этой улыбке было что-то весеннее, похожее на то, как распускаются первые цветы сливы под ласковым солнцем.

— А я-то надеялась, что ты спросишь: «В шестьдесят седьмом году?» — а я такая: «Ха! Веке!»

Её смех звонкий, яркий, так бы звенели рассыпающиеся по хрустальному полу Небесного дворца жемчужины-звёзды, которые Ткачиха нанизывает на платья из галактик и туманностей.

Она бы не смеялась так, будь этому веществу — полуживому — больно. Верно? Оттого сердце Сугуми было спокойно. Пребывало в умиротворении, покачиваясь на нежных волнах в укромной бухте, спрятанной от чужих глаз, где могли бы укрываться от мира какие-нибудь тайные влюблённые — человек и дитя моря.

— В следующий раз спрошу, — покладисто согласилась Сугуми. Ей несложно.

— Буду ждать.

Сатоэ весело подмигнула. И вместе с ней моргнула огоньками ТАРДИС. Не Сугуми об этом судить, но, кажется, ТАРДИС радовалась тому, что у Сатоэ хорошее, воодушевлённое настроение.

Может… может, она всё-таки говорила серьёзно тогда?

А может, она просто поддержала твою шутку. Не надумывай.

— Отвечая на твой вопрос — нет, не больно. На него не распространяется такое понятие как «нервная система», но оно, конечно, на каком-то уровне поймёт, что умирает, если запустится процесс самоуничтожения. Я предельно аккуратна, не переживай, — она положила руку ей на плечо, чуть надавила, как бы придавая своим словам вес, и скользнула ладонью вниз, к локтю, лишь после этого отстраняясь, — было б расточительно потерять такой ценный материал.

Консоль издала недовольное гудение в ответ на последние слова, и Сугуми фыркнула себе под нос.

Цумуги помогла ей облачиться в сайфуку — белое ритуальное облачение синтоистского священнослужителя. И Сугуми подумала о принявшей чужое обличье белой змее-оборотне из «Угэцу моногатари».

Надевшей чужую роль как костюм.

Наверное, все змеи-оборотни были артистками и актрисами — в каком-то своём смысле. Сугуми всего лишь требовалось выдать себя за ту, кем она не является. Ничего сложного. Всё равно что сбросить кожу. Она знает, как это делается.

Не так ли?

В конце концов, третьим словом, что она привыкла ассоциировать с первым иероглифом в своём имени, было «актриса», верно?

Сатоэ установила звуковую отвёртку снаружи, подключив её проводами к консоли для увеличения мощности, и немного расширила зону действия «Бесконечности». Оставшись стоять в дверях ТАРДИС, она наблюдала за процессией с сосредоточенным, исполненным решимости видом.

Купол «Бесконечности» надёжно укрывает жрицу и сопровождающую её мико от свирепствующей грозы. Сейчас Сугуми бы не смогла назвать её проявлением гнева «Цукиёми-но микото», она бы скорее решила, что это отголосок того, что когда-то чувствовал Хэй Юэ, облачённое в форму татари.

На ладони льёт холодную воду из ковшика Цумуги, руки у неё немного дрожат, она негромко рассказывает о том, что в святилище только подметать помогала и издалека наблюдала за тем, как работает отец, — сама никогда и ничего не делала.

Сугуми стоило бы успокаивать себя — но она мягко гладит девочку по волосам и говорит, что они команда, и их команда обречена на успех, потому что Сатоэ не занимать упрямства, самой Цумуги — желания уберечь друзей, а Сугуми... Она не говорит: «Исправить свою ошибку». Она говорит — «стремления не допустить катастрофы».

За пределами «Бесконечности» холодный дождь, чьё ледяное дыхание доносит до них редкими порывами ветра. Капли украшают ритуальные одеяния россыпями влажных, чуть тёмных пятнышек.

Прикрывая нижнюю часть лица рукой, Сугуми сплёвывает воду на маленький поднос с ветвями кедра, складывает салфетку, которой вытирала руки и рот, в отдельный сосуд — чтобы впитавшие в себя «скверну» вода и салфетки не соприкоснулись и не породили только больше «загрязнения».

Из открытой двери ТАРДИС льётся голубоватый свет, он вьёт себе гнёздышко на голове Сатоэ, подсвечивая белоснежные волосы, и выглядит она сейчас по-неземному. Бледные губы трогает улыбка, как бы говорящая: «Ты справишься».

Если Бай Юэ — несмотря на свою чудовищность — мог так же… что ж.

Длинные белые рукава почти касаются земли, на голове вытянутый колпак эбоси, гулко стучат деревянные лакированные чёрным башмаки. Точно такое же ритуальное облачение носили каннуси и тысячу лет назад.

Негромко включается запись барабанного боя, и Сугуми делает первый поклон, как подобает сделать его перед Ками-сама. Она разгибается, проводя жезлом ōнуса над крохотным святилищем на небольшом постаменте перед ней, куда уже была помещена шкатулка.

Дверцы миягаты приглашающе открыты. Цумуги забирает у Сугуми жезл, и Гето поднимает взгляд на храм Цукиёми — он выглядит совсем как в прошлый раз, до того, как она обернулась.

Что чувствуют настоящие священнослужители, стоя перед храмом почитаемого ими ками? Трепет? Кажется ли им, будто они каким-либо образом ощущают его присутствие?

Ками-сама первоначально и перманентно живые, они живут вместе с природой и дышат тогда же, когда колышутся листья растущих деревьев, когда журчит река, унося вперёд потоки воды, когда колосятся поля.

Но тот, кого почитают Сёхэй и остальные последователи Чёрной луны, — мёртв. О нём жива память, а потому, возможно, кто-то скажет, что он жив, просто принял иную форму, но это не меняет того, что тело, расчленённое и частично разложенное по шкатулкам, мертво.

Уже давно.

— Смиренно и в благоговении обращаюсь к великому Цукиёми-но микото, рождённому в священном омовении Идзанаги-но микото после его нисхождения в царство Ёми, — повысив голос так, чтобы он был слышен за шумом дождя и громом, ровно объявляет Сугуми.

Цумуги подносит ей какой-то свиток — она взяла первый попавшийся. Сугуми вновь сгибает спину в поклоне, смотрит в не успевшие высохнуть поблёскивающие камни дорожки; движения плавные, как у накатывающей на берег волны, которую в следующее мгновение зовёт к себе океан — выпрямляется, поднимает взгляд на тёмное здание святилища, фасад которого освещается огоньком отвёртки.

И вспышками молний.

Из динамиков льётся голос Иори Утахико — чёткий, уверенный, глубокий, он словно идёт не изо рта, а откуда-то глубже, из самого сердца, из живота, потому что каждой клеточкой своего тела он верит в то, что говорит.

Как только он замолкает, Сугуми вновь кланяется. И тянет:

— О-о-о-о... — она не может не надеяться, что у них получится с первого раза.

Люди такие глупые создания: надежда для них всегда умирает последней, какой бы напрасной и безнадёжной она ни была.

Сугуми думает о Бай Юэ: белые волосы, хищная улыбка чудовища, голубые глаза — множество голубых глаз. Он пришёл в мир людей как «божество» и наслаждался этим, был ли он доволен тем, что сделали с его телом? Было ли это правильно? Равносильно тому, что сделал он?

В этом определённо была ирония.

Остаток ритуала проходит для неё как в тумане, смазанно, расплывчато. Как сон, который на утро помнишь смутно и обрывками, а все детали потерялись в дымке.

И ничего, конечно же, не происходит.

Они вынуждены повторять одно и то же — отличие лишь в том, какой по счёту образец Сатоэ помещает в шкатулку.

Раз за разом.

Цумуги — ребёнок, ей тяжелее всего. Через два часа монотонного повторения одних и тех же действий у неё начинают слипаться глаза, но девочка упрямо держится, даже выскакивает под дождь, чтобы немного взбодриться. Ей бы лежать в своей кровати и видеть сны, переживать о том, что следующая школьная поездка будет отвлекать от учёбы, а не крутиться перед скрывающейся под маской святилища инопланетной машиной, оставшейся глухой и слепой к их стараниям.

Сугуми иногда тянет зевнуть, но она сжимает зубы, проглатывая зевки, глаза немного слезятся — но, благо, этого практически не видно. Она очень вынослива, но даже у неё через сотню поклонов начнёт ныть поясница.

И лишь Сатоэ неустанно мечется между лабораторией и дверьми ТАРДИС, откуда наблюдает за происходящим. Иногда она ругается вслух, в основном недобрым словом поминая Сёхэя, и Цумуги даже не возражает ей, только опускает взгляд в землю.

Доктор напоминает пульсар — нейтронную звезду, вращающуюся на огромных скоростях. Она не останавливается, неутомимо задаёт параметры для загружаемой в фантоплазму программы, ждёт, пока тот вернётся в исходный вид, когда заканчивается свободный запас вещества, и пробует и снова, и снова, и снова.

Сугуми шёпотом шутит, что больше никогда не согласится вести туристов в храм или святилище, и Сатоэ прищуривается, мурчит: «Надеюсь, у тебя будут дела получше». Под светлыми глазами-полумесяцами — едва заметные полумесяцы синяков, но она так заразительно широко усмехается, что создаётся впечатление, будто она и вовсе не устала.

Только Сугуми очень внимательна к тому, что занимает какое-то место в её сердце. Даже маленькое.

(Возможно, однажды оно разрастётся до всеобъемлющих размеров и заполнит сердце если не целиком, то заняв бóльшую его часть.)

А потому замечает, каким бегло-неразборчивым становится её почерк, чаще вздымается под серой жилеткой грудь, в движения добавляется рваности, резкости.

И они продолжают, пока ТАРДИС не оповещает: импульсы, что пронизывали весь город, исчезли. Больше ничто не держит облака над Киото.

Сатоэ подходит к границе области, оберегаемой «Бесконечностью», и выставляет руку. Секунда, другая — и дождь начинает ослабевать, пока не прекращается вовсе. Мокрой от воды рукой она проводит по лицу, зачёсывает назад чёлку и поворачивается к Сугуми и Цумуги.

— Отличная работа, — озвучивает Доктор ставший очевидным факт и смотрит прямо на Сугуми, голубые глаза обещают синеву неба, в них отражается эхом когда-то будто очень давно сказанное: «Я здесь, чтобы помочь».

И Сугуми очень давно никого не хотела обнять настолько сильно. Не принято это — так кидаться с объятиями, вторгаясь в чужое личное пространство. Пусть Сатоэ и воспитывалась в месте другом, далёком от Японии во всех смыслах.

Поэтому она говорит себе — в следующий раз. Затем упрекает: может, на планете Сатоэ тоже не обнимаются. Даже самые близкие: Сёта как-то говорил, что ни разу за свою сознательную жизнь не обнял родителей.

А может — следующего раза и не будет.

Может, на планете Сатоэ это и вовсе считается грубостью. Сугуми кажется, что то тёплое чувство, что трепещет крылышками, как бабочка в ладони, она однажды не сможет удержать в себе, и руки сами потянутся, чтобы стиснуть Доктора в объятиях.

Но то, возможно, будет однажды. Так она решила.
Так она ответит на тот самый вопрос. Если Сатоэ вновь его задаст. Если это не было шуткой.

Если же не задаст — так тому и быть. Сугуми будет благодарна просто за приключение. За правду, наверное. За воспоминания.

А пока Сугуми нужно воочию увидеть, как постепенно рассеиваются тучи, и впервые за прошедшие дни на небе появляется розовая полоса рассвета.

Представить, как красные лучи солнца стискивают в объятиях землю, устремляются к ней как после долгой разлуки, скользят по поверхности вод бушующих рек, по аккуратным прудам с мелькающими там бело-оранжевыми хвостами карпов, по всем чайным домикам района Гион, деревянным заборчикам и влажной плитке, по жёлтым фонарям и черепицам крыш.

Представить, как впервые за последние дни сарариманы достают из гаражей велосипеды, и утром город наполнится стрёкотом трещоток и велосипедных звоночков, как, хохоча, выбегут на улицу школьники в своих цветастых панамках, как на детских площадках уже сегодня зазвенит смех, как начнут поднимать головки с бутонами осенние цветы, поворачивая их к солнцу, как ярко после дождя будет ощущаться фруктовый, сладко-медовый аромат османтуса — не омрачённый ожиданием следующей грозы.

Когда какое-то время пребываешь в постоянном напряжении, надо вновь учиться дышать. Укрываешь себя руками, обнимая, качая, утешая, хочется свернуться в клубок, защитить, и в таком положении решительно невозможно глубоко вдохнуть.

И вдруг, когда появляется возможность вновь расправить плечи, потянуть лопатки, оказывается, что как бы жадно ни вдыхал — лёгким не удаётся раскрыться целиком, в полный, прежний объём.

Но Сугуми с прокравшейся на лицо улыбкой поняла, что смогла заполнить доверху грудную клетку воздухом почти с первых вдохов.

Сатоэ проходит мимо, игриво брызгает в Сугуми каплями дождя с ладони. Ухмыляется:

— Наконец-то самое интересное, — разминает пальцы, потягивается, глаза сверкают жадно, голодно: она ждёт не дождётся побороться с инопланетной техникой теперь, когда может влезть поглубже.

Сугуми помогает вытащить из ТАРДИС тяжёлые, толстые провода, оставляет их рядом с Сатоэ, копающейся с отвёрткой и другими инструментами неясного назначения в устройстве. Она ничего не сможет сделать, когда та начнёт работу над попыткой перепрограммировать машину, но может посодействовать хотя бы так.

Доктор выносит себе стульчик, подозрительно похожий на те, в которых сидят рыбаки, вдруг выдаёт:

— Надо будет обзавестись креслом-мешком. Вот чего мне не хватает.

Потом выносит второй — повыше, напоминающий режиссёрский — и ставит его прямо за первым. В приглашающем жесте указывает на него рукой.

Избавившись от ритуального облачения священнослужителя, Сугуми присаживается, устало откидывается на спинку.

— Тебе точно на таком удобно будет? — Гето опускает ленивый взгляд на Сатоэ.

— О, мне будет даже удобнее, чем тебе, — обещает она, лукаво приподнимая бровь. Опускается на свой «рыбацкий» стульчик и откидывает голову назад, облокачиваясь затылком на ногу Сугуми.

Сугуми молча позволяет и, пока Сатоэ не видит, увлечённая работой, улыбается себе под нос, чуть сползая по сидению так, чтобы голове Доктора было помягче.

Цумуги спит, прислонившись лбом к створке двери ТАРДИС, и Сугуми обещает себе, что они проводят её домой. Тут недалеко. Сейчас её даже не волнует, что, должно быть, Сёхэй и его сторонники уже проснулись.

Они должны были увидеть прояснившееся посветлевшее небо и понять, что произошло.

В какой-то момент Сатоэ, щурясь от света, в капризной форме требует, чтобы Сугуми рассказала о чём-нибудь, что недавно прочитала.

— Тебя это не будет отвлекать?

— Я разве не говорила, что мультизадачна? — она поворачивает голову, пристраивая висок на бедре Сугуми, смотрит снизу вверх своими сияющими глазами, белые волосы в пушистом беспорядке падают на лоб, тонкая бровь изгибается дугой, а уголок рта тянется вверх, обнажая ровные зубы и слегка заострённый клык.

Так она её и развлекает, пока природа вдыхает свежий воздух, больше не захлёбываясь водой.

Лучи солнца скользят по блестящим листьям и мокрым стволам деревьев, пробегают по коньку крыши безмолвного павильона для кагуры, ютятся на миягате с закрытыми дверцами и стучатся в белёсые окошки ТАРДИС. Один золотой луч стекает по волосам Сугуми, мягко щекочет затылок.

— ...Это что, тонкая аллегория на отношения Японии и России? — громко усмехается Сатоэ. — Рыбаки-японцы смотрят, как медведь виртуозно ловит рыбу, сам её при этом не ест. А в южнокурильской ИЭЗ России полно рыбы, которую они вам ловить не дают.

— Но ведь сейчас действует соглашение о ведении морского промысла, — на губах Сугуми усталая улыбка. Про себя она думает, что это в самом деле существующее мнение, его придерживается и Такасиба Синдзи — литературовед и специалист по современной японской литературе.

— Э-э... Спойлеры? Ой, нет, — она высовывает язык, гримасничая уж слишком эмоционально, закидывает одну ногу на другую, перехватывая подключённый к ТАРДИС и утройству Хэй Юэ планшет, — не стану использовать это слово. Оно проклято. Не хочу, чтоб как призыв сработало.

— «Спойлеры»? Будет конфликт? Помимо территориального⁴².

Сатоэ протяжно вздыхает, медленно, сдуваясь, как воздушный шарик. Пару мгновений молчит, и слышно только проснувшихся птиц, радующихся новому солнечному дню.

— Да, но попозже в будущем.

Значит, отношения между странами вновь обострятся? И японские рыбаки, получившие работу в той зоне, останутся без неё? Это не могло не печалить. Стоило надеяться, что у людей останется возможность хотя бы посещать могилы предков. Сугуми мотнула головой.

— Мне кажется, этот рассказ отражает скорее не отношения с нашим... соседом...

— Медведем, попрошу заметить. Или у тебя с Россией какие-то другие ассоциации?

— Я могу назвать тебе несколько фамилий известных авторов, с чьими работами знакома. Это считается ассоциацией?

— Так неинтересно, — фыркает Сатоэ. — «Медведь» — это база в массовом сознании. Ты просто... Ай. Просто, — так и не подобрав слово, Сатоэ утыкается обратно в свой экран, скользит по сенсорной клавиатуре. Под её пальцами пляшут, вращаются круги, и, возможно, однажды Сугуми обязательно спросит, как этот язык устроен.

Пальцы сводит от хорошо сдерживаемого желания прикоснуться к белоснежным волосам. Сугуми приходится сложить их в замок, чтобы не опустить ладонь на макушку и не попробовать мягкость волос на ощупь. Такие же ли они пушистые, как облака?

Или шёрстка на животе у храмовой кошки? Или снег?

Нет, наверное, всё-таки облака. Ей подходит.

И, конечно, она уже трогала её волосы — мимолётом, но в тот момент всё внимание было сосредоточено на её самочувствии. Это было, можно сказать, не по-настоящему. Сугуми не распробовала.

— Возвращаясь к рассказу, — она прикрывает глаза, находя умиротворение в том, как размеренно течёт их беседа, лениво и безмятежно, как ручей в лесу, и сбылось её другое желание, загаданное немного ранее, когда ей хотелось с Сатоэ просто поболтать, а значит, возможно, однажды исполнится и другое, и это будет прекрасно, — я не думаю, что Каваками-сэнсэй отсылала на отношения с нашим соседом. Её бытовая проза, даже если там присутствуют элементы магического реализма, имеет свою особенность: там нет ярко выраженного конфликта, нет борьбы главного героя с окружающим миром. Я бы сказала — в её прозе происходит наоборот, и герои подстраиваются под мир, принимая его таким, какой он есть. В «Медвежьем боге» находится только один мальчик, который ведёт себя грубо по отношению к медведю, все остальные воспринимают его присутствие как само собой разумеющееся.

Сатоэ не успевает ответить. Ветки за их спинами вдруг шевелятся, и обе оборачиваются. Несколько секунд смотрят в сторону кустов, затаив дыхание.

Никого.

Стоило Доктору попробовать вновь заговорить после небольшой паузы — кусты снова зашевелились. На этот раз более выразительно.

— Да чё за хрень? — снова шорохи. — Меня чё, заткнуть пытаются? «Медвежий бог» нарисовался? Как будто лунного нам было мало.

— В Киото их не водится, они на севере Хонсю и на Хоккайдо.

— Не занудствуй, отличная вышла шутка.

Сугуми, не упуская возможности, кладёт ладонь на белоснежную макушку Сатоэ. Мягкость приятно удивляет — почти как она и представляла. Облачные. На миг она замирает, а потом даёт понять, что хочет встать, слегка приподнимая её затылок. Сатоэ неохотно отстраняется, и Сугуми слезает, вытягивая затёкшие ноги.

Она крадучись направляется к кусту. Может, там какое-нибудь милое животное? Черепашка? Было бы символично.

Отогнув влажные ветки в стороны и окатив брюки каплями воды с листьев, Сугуми ошеломлённо замирает.

— Я же... не одна его вижу?

— Не одна, — Сатоэ ловким, плавным движением поднимается на ноги, оставив планшет на «рыбацком» стульчике.

Чуть в стороне хрустнула ветка, и белоснежный кролик дёрнулся вбок, но у Сугуми была хорошая реакция — даже с учётом лёгкой заторможенности от усталости. Она поймала его и выпрямилась, прижимая пушистый комочек к груди.

Розовый носик задёргался, но животное быстро успокоилось у неё на руках. Оно точно было привыкшим к людям. Под пальцами колотилось быстро-быстро крохотное сердечко, и Сугуми ласково погладила его между ушками, против воли вспоминая о кролике из «Линии любви».

— Ой, — Цумуги, потирая глаза после сна, подошла ближе, глядя на кролика. — Это же Пикачу.

— Чё? — Сатоэ повернулась к девочке.

— Пикачу! Его так зовут. В некоторых святилищах держат животных, как в Исэ и Сува, например... В Мацуноо тоже совсем недавно решили кого-нибудь завести, и выбор пал на кроликов для... — девочка покосилась в сторону опутанного проводами устройства. — Ну, уже неважно. Главное — этот пушистый негодник постоянно убегает, никто не знает, как, — она нежно щёлкнула зверька пальцем по носику и тут же погладила. — Давайте я его отнесу обратно. Я знаю, где их держат.

Сатоэ наблюдала за тем, как осторожно, бережно, как какое-то сокровище, Сугуми передала кролика девочке и проводила её взглядом.

Повисшую между ней и Сугуми тишину разбавляли шорохи леса, едва различимый гул усилителей давления глубоко под землёй, гудение обрабатывающего новую информацию терминала, через который Доктор добралась до пункта управления.

— Что ж, — она закрыла лицо рукой. — Это многое объясняет.

Запрокинула голову, искренне хохотнув. Не у всех загадок сложное решение. Даже у загадки, откуда в их устройстве столько всего понамешано, решение оказалось простым: эти двое просто защищали свою площадку для игр.

Сугуми полуприкрыла глаза, исподлобья взглянув на Сатоэ — многозначительно. Игривый взмах ресниц приподнял завесу, хорошо скрывавшую то, что Сугуми чувствовала и думала на самом деле. Будто солнечные лучи, освещавшие лишь слой воды у поверхности, вдруг удостоились возможности заглянуть глубже и выловить из воды тёмный хвост сказочного существа, прятавшегося в морских глубинах. Ей даже не требовалось ничего говорить: утончённое превосходство смешалось с озорством, заплясало в золотистых искорках глаз, миновав слой вежливости и тактичности, так ценящийся местным обществом.

Её имя в самом деле подходит ей идеально.

Столь же добра, сколь и превосходна. И немного актриса, успешно скрывшая от Доктора, что практически всё время нахождения у её приятеля дома переживала видение. Очень чётко в записи протокола, которую удалось изъять до того, как она была стёрта, говорится о нарушениях бета-ритмов её головного мозга в то время, пока сама Доктор листала бумажки в архивах.

Повышенная тревожность и уровень напряжения могли привести к тому, что лопались мелкие сосуды.

У этой загадки тоже было простое объяснение: Сугуми.

Су-гу-ми.

Сатоэ на мгновение опешила, приоткрыв рот. Выдала совершенно невразумительное:

— Э-э…

— Значит, дети легко поддаются внушению? — сладко, тягуче протянула Сугуми и подступила ближе, почти задевая плечо Доктора своим. Двигалась плавно, как дикая, хищная кошка. Казалось, ещё чуть-чуть — и на кончике хвоста вспыхнет огонёк.

Когда дома строили из дерева, такой огонёк мог сжечь всю улицу.

На её лице, шее, плечах, груди дрожал солнечный свет, что просачивался сквозь покачивающие ветвями кроны деревьев. У солнечных зайчиков, по-видимому, есть какое-то зачаровывающее, гипнотическое свойство, странным образом действующее на мозг — мысли замедляются.

— ...Да.

— В том числе самовнушению? — если бы Доктор верила в существование мифологических красавиц-оборотней, а не чётко знала, что подобные создания либо продукты примитивной человеческой фантазии и невежества, либо попросту не с Земли, либо, в редких случаях, результаты мутации, она бы определённо приняла Сугуми за одну из них.

Доктор помотала головой, словно отгоняя наваждение.

— Я знаю, к чему ты клонишь. Не смотри на меня так.

— Как?

— Так.

— Как «так»?

О, ну хорошо.

— Так, будто ты была права, — принимая вызов, она не без удовольствия склонилась ниже, и её лицо разрезал росчерк кривой ухмылки. Ощущая каждое изменение в своём теле, ей казалось, что она может почувствовать, как расширяются собственные зрачки, заполняя радужку.

Успех и торжество разума, безусловно, пьянили так, что веки под воздействием невидимого веса опускались, а от тяжести в затылке слегка вело. Но, вероятно, дело было не только в этом.

Всё неизвестное её немного завораживало, а когда перед ней расстилалось море со скрывающимся в нём удивительным созданием, увлекающем на глубину, она игнорировала знак «купаться запрещено» и только отходила подальше, чтобы пересчитать ногами нагретые солнцем доски пирса, разбежаться и прыгнуть. Бомбочкой.

Если ТАРДИС всё это время намеренно закидывала её на Землю почаще — плевать. Думала: пускай развлекается, если ей от этого легче.

Она за всё время — до вчерашнего дня — даже не удосужилась подобрать себе человеческое имя, которое можно было бы скармливать людишкам. Предпочитала контактировать с ними по минимуму — не больше необходимого для решения задачи. Её куда больше привлекал азарт и сам поиск выхода из ситуации.

Как фигуристка разгоняется, заносит ногу, чтобы отправить себя в полёт и выполнить парочку вращений, как легкоатлетка резко выдыхает и срывается с места, чувствуя, как закипает кровь, как сердце перекачивает горячую багровую жидкость, и та достигает самых кончиков пальцев, доставляя кайф просто от того, что двигаешься, так Доктор получала удовольствие от решения задачек.

Это можно делать и в одиночку. Остальные просто тормозят. Не могут за ней поспеть.

Но…

ТАРДИС, наверное, счастлива до глубины своего сердца. Старая упрямица.

Добилась своего — и Доктор даже не хотела ей возражать.

Даже не могла счесть ситуацию своим поражением. Потому что получила главный приз.

— Я была права.

— Элис не видела кролика, который бы являлся частью программы.

— Она видела настоящего. По-прежнему значит, что она видела кролика.

— Но ведь не того кролика. Можем сойтись на том, — Доктор доверительно понизила голос, — что обе были правы, так и быть.

— «Так и быть»?

— Так и быть.

— Хм... Какой... — Сугуми заговорила шёпотом, и Доктор, пусть и могла хорошо расслышать всё, что та скажет, с прежнего расстояния, подалась вперёд и слегка развернула голову так, чтобы слова Сугуми прозвучали прямо ей на ухо, — интересный способ признать несостоятельность своего аргумента — всего-то и нужно предложить оппонентке ничью в качестве одолжения.

По спине прокатились мурашки, волосы на загривке встали дыбом. Она громко прыснула. И Сугуми прыснула следом, заправляя прядку чёрных, как глубины космоса, волос за ухо.

Ей очень идёт одежда Доктора. Она, конечно, не могла знать, что это именно её одежда, потому что в гардеробной ТАРДИС чьей только не висело... И всё же.

— Ты не сдаёшься, да?

— Предпочитаю идти до конца.

— И не уступишь? Даже из вежливости?

— Из вежливости, — Сугуми так выделила это слово, что Доктор закусила губу, чтобы удержать её на месте от того, чтобы не расплыться в усмешке, — я готова сказать, что обязательно рассмотрю твоё предложение и вернусь к тебе с ответом. А ты с этим согласишься, прекрасно понимая, что не вернусь, и больше мы эту тему никогда не затронем. Опять же, из вежливости.

— Не думаю, — Доктор привычным жестом зачесала чёлку назад и облизнула губы, — что меня устраивает такой вариант.

— Тогда ты знаешь, что делать.

Знаю. Добиться от тебя, наконец, ответа. Оба сердца в груди отбивали в предвкушении неровный ритм.

Вкрапления золота в её глазах стали напоминать осколки янтаря, заточённые в радужках лучи солнца. Или ту энергию, что течёт сквозь Доктора, когда нужно залечить раны или завершить одну жизнь, чтобы начать следующую.

Изредка, когда Сугуми смотрела слишком пристально, казалось, расплавленное золото в её глазах живое. Едва заметно двигается, наблюдает за Доктором так же, как она — за ним. Выжидает. Но стоит моргнуть — и перед ней вновь обычные человеческие глаза.

Безусловно, бескорыстно тёплые. Карие, медовые. Яркие, как однажды родное Галлифрейское небо, навсегда сохранившееся в памяти. Обладающие какой-то необъяснимой притягательностью, как земные фотографии в сепии. Умные, глубокие.

По пальцам одной руки Доктор могла пересчитать людей, не поддающихся воздействию психобумаги. Интеллект — это не только знания, не только опыт, это гибкость ума, способность к адаптации и обучению, память, развитое воображение, эмоциональный интеллект. Даже учёных, сделавших величайшие в истории Земли открытия за последние тысячи две лет, не составляло труда одурачить по одной простой, элементарной причине: ничто так не ограничивает интеллект, как убеждённость, что половина человечества способна лишь ухаживать за потомством и ни на что другое, возможно, за редкими исключениями, не годится.

Будь все люди как Гето Сугуми, наверное, Доктор бы никогда не разочаровывалась в людях.

— Знаю: как закончу, могу пригласить тебя прогуляться. И перекусить.

— Это подкуп?

— Попытка отвлечь внимание. Работает?

Сугуми усмехается, качая головой, и золото её глаз влечёт к себе, тянет магнитом, переливается, подобно песку, вытекающему из одной части часов в другую:

— Ну раз не подкуп, я согласна отложить наш с тобой вопрос до поры до времени. Но сначала отведём Цумуги домой.

─── ☽ ───

Из-за дождей уровень воды поднялся, а потому расплывчатые фигуры пешеходных камней, по которым можно было пройти с одного берега реки Камо на другой, маячили под поверхностью воды, и пробежаться по ним, увы, была не судьба.

Сугуми напомнила себе, что скоро всё вернётся в норму.

Скоро на набережных по обе стороны реки вновь будут резвиться после уроков школьники. Училась Сугуми не в Киото, а в своём родном городе, но, кажется, везде можно найти подобный уютный уголок — зеленеющие лужайки по обе стороны реки, дорожки, по которым проезжают школьники на велосипедах, дети, что бросают с берега в воду камни и смотрят, чей дальше улетит. Небо над головой ясное и голубое, совсем как… Сугуми улыбнулась, возвращаясь к прежней мысли: небо над головой ясное и голубое, но постепенно покрывающееся оранжевыми пятнами заката.

— Кажется, за день или два до того, как мы встретились, один из моих одногруппников рассказывал, что в небе был обнаружен неопознанный летающий объект, который упал где-то в районе Восточных гор, — Сугуми обняла себя руками, провела ладонями по плечам, слегка согревая. Подняла глаза на небо — голубое-голубое, ни облачка и ни намёка на дождь. — В результате удара молнии.

— Ай, всё-таки кто-то заметил… — краем глаза она разглядела, как Сатоэ засунула руки в карманы брюк и перекатилась с носок на пятки, кажется, высматривая что-то на земле. Возможно, камень? Она выглядела как та, кто даже в довольно взрослом возрасте будет запускать по воде камни.

Более того, как та, кто будет предлагать в этом деле посоревноваться. И, пожалуй, та, кто назначит за победу награду.

Что-то вроде: «Если проиграешь, с тебя десяток бургеров. Что? У меня три желудка, я не говорила?»

И это, возможно, окажется шуткой.

Платить за сегодняшнюю еду тоже пришлось Сугуми. У Сатоэ не было с собой наличных. По её словам, обычно, когда ей нужно за что-то заплатить, она взламывает отвёрткой банковский терминал. Этого Сугуми допустить не могла.

Она не пожалела ни об одной потраченной иене.

— Ты говорила, в вас с ТАРДИС чуть не попала молния?

— У ТАРДИС есть щиты, так что молния-то попала, но никакого вреда не нанесла. Просто, скажем, слегка сбила с курса. Старушка не предназначена для перелётов в смысле как, — она пощёлкала пальцами и протяжно вздохнула, — как летающая тарелка или что там сейчас преобладает в представлениях о космических кораблях.

— Насколько я поняла, она скорее перемещается с места на место, как телепорт… И из времени во время, конечно.

— Ну да, типа телепорта, только у неё помимо параметра «точка», как точка на карте, есть ещё «момент», как момент времени. Она может летать, но ей это не очень нравится. У меня не боевая модель, а исследовательская.

Сугуми искоса бросила взгляд на Сатоэ, теперь гипнотизирующую воду в реке, и вернула его в голубые небеса.

— Я рада, что вы тогда не пострадали.

— Молния — пустяк. Это была бы не твоя вина в любом случае, — слова были подобны выпущенной искусным лучником стреле. Они попали так точно в цель, будто Сатоэ знала, куда целиться. Будто на груди Сугуми была нарисована мишень.

Сугуми смущённо промолчала. К этому моменту она была, конечно, уверена, что Сатоэ не читает мыслей, и всё же то, как она угадала чувство, которое пряталось за рёбрами, оставило её с чувством лёгкой уязвимости.

Остаток дня пролетел совершенно незаметно, и вот-вот наступит момент, который определит, как они попрощаются.

Потому что как бы там ни было, а попрощаться им сегодня придётся.

Сатоэ достала одну руку из кармана, чтобы почесать кончик носа. Ветерок подхватил волосы, словно посыпанные звёздной пылью, и она отвела растрёпанные, лежащие в художественном беспорядке пряди от лица.

— Ты подумала над моим предложением?

Хотелось спросить, говорит ли она о ничье, но язык не повернулся. В груди Сугуми расцвели незабудки. Их было так много, что они образовали настоящее поле. Не шутила. Всё это время не шутила?

— Хочешь путешествовать со мной? — вот так прямо в лоб, свежо и отрезвляюще. Теперь взгляд небесно-голубых глаз был точно прикован к её лицу, Сугуми чувствовала его кожей.

Она поджала губы и посмотрела в воды реки, в солнечных лучах очень похожие на переливы чёрного масла.

Ответ был ей известен. У неё было время над ним подумать. Представить, что приключения могут быть опаснее сегодняшнего. И всё же...

— Хочу.

Хочу подружиться с «Сейлор Плутон», чтобы ей больше не было одиноко. Хочу вместе с ней посмотреть на звёзды. Хочу знать больше. Правду.

Сатоэ, кажется, хотела втянуть воздух бесшумно, но получилось довольно громко. Внимания она на это не обратила — лицо её просияло. Сугуми увидела краем зрения, как тонкие губы растянулись в широкой радостной улыбке.

Даже луна пятнадцатой ночи не смогла бы сравниться с ней в этот момент.

— Но не могу прямо сейчас, — тихо добавила Сугуми, как будто шёпот мог смягчить её слова и не омрачить радость на лице Сатоэ. Пусть и, учитывая обстоятельства, не сильно.

— А? Э! Э… — Сатоэ развернулась к ней всем корпусом, пару мгновений помолчала, хмурясь, а потом повела плечом и фыркнула. — Ладно, не проблема. Когда?

Это для Сугуми пройдёт полгода, а Сатоэ может переместиться туда в мгновение ока.

Она даже соскучиться не успеет…

Это определённо не та мысль, что должна была проскочить в голове Сугуми, но она ничего не смогла поделать с её возникновением.

— Ближе к концу семестра. Я хотела бы повидаться с родителями и закрыть все учебные вопросы на этот год. Закончить дела. Я понимаю, что ТАРДИС — машина времени, и я могу вернуться через минуту, но... Мне так будет спокойнее.

Вряд ли после путешествий по времени и просторам вселенной можно вернуться тем же человеком. Было бы несправедливо оставлять на себя из будущего незавершённые дела.

Кто знает, что случится. Быть может, она будет не в том душевном состоянии, чтобы их завершить.

Это вовсе не фатализм. Всё, что должно случиться, случится. Это всего лишь правда жизни. Правда, которая её сердцу — и душе — была известна уже давным-давно.

— Да и, — Сугуми заправила прядку за ухо, — впереди много праздников и фестивалей.

— Бедным иностранцам будет грустно без лучшей сопровождающей во всём Киото, я понимаю.

— Не говори так, — Сугуми смутила не столько шутливая — но всё равно бесстыдная — похвала, сколько то, с каким видом Сатоэ её промурлыкала. Та собой, кажется, была весьма довольна, ни следа не осталось от того секундного замешательства. Она улыбалась так искренне и ярко, будто в небе взошло десять тысяч солнц.

— Хочешь, встречу тебя у университета? Могу даже на мотоцикле прокатить до ТАРДИС, — она задорно подмигнула и понизила голос, как если бы хотела доверить Сугуми секрет: — я несколько раз участвовала на нём в Антигравитационных Олимпийских играх.

Скажи кто Сугуми месяц назад, что она будет воспринимать всерьёз подобные высказывания — или по крайней мере допускать, что они правдивы — она бы ни за что не поверила этому человеку. Теперь же...

— Прав⁴³ у тебя, я полагаю, нет.

— У меня есть кое-что получше.

— Дай угадаю: психобумага?

— Уважаемые зрители, — Сатоэ ловко прокружилась на месте, раскинув руки в стороны, как яркая ведущая какого-нибудь шоу, — у нас есть правильный ответ.

Сугуми рассмеялась до того, как успела прикрыть рот ладонью, а когда собиралась поднести её к губам, Сатоэ её остановила, перехватив пальцами запястье. В её улыбке мелькнуло что-то озорное. Смех Сугуми оборвался, но вскоре перетёк в хихиканье. Она не стала вырывать ладонь и покачала головой.

— Не нужно. Лучше у общежития, я возьму с собой пару вещей.

— Как скажешь. И просто для уточнения, — Сатоэ почесала затылок, — напомни, какой сейчас год? Я всё время просто выбирала предыдущие точку-момент и на даты не смотрела, так что... Могу только сказать, что сейчас двухтысячные. Где-то ближе к концу десятилетия? Восьмой? Девятый? По воздуху ощущается, — и демонстративно облизала палец, приосанившись и выставив его в сторону так, будто проверяла направление ветра. — Вовсе не потому, что у тебя какой-то из первых айфонов, конечно.

Смех Сугуми вновь пронёсся над рекой, и зрачки Сатоэ на мгновение расширились, подобно чёрной дыре поглощая голубое небо радужки...

— Две тысячи десятый, — на миг зажмурившись, Сугуми провела костяшкой пальца у уголка глаза.

...а потом так же быстро сузились до двух маленьких точек, как сжимаются ядра сверхновых за мгновения до взрыва.

Она проморгалась.

— Значит, март две тысячи одиннадцатого, — надув щёки, Доктор медленно выдохнула и, не глядя в глаза, кивнула. Сугуми заметила, что средний палец свободной руки Сатоэ лёг на указательный, вернулся в прежнее положение и снова сложился в странный жест. В голове не укладывалась мысль, что Сатоэ могла нервничать. Наверное, это от нетерпения. — Число, скажем, десятое подойдёт? — она отпустила запястье Сугуми и лениво сунула руки в карманы. Или спрятала?

— В целом, — Сугуми на автомате поднесла ладонь к лицу и потёрла подбородок в задумчивости, — к этому времени должна остаться только бумажная работа, но, думаю, я смогу оформить все необходимые документы к десятому дню.

— Тогда, — Сатоэ будто с облегчением выдохнула, отступила на шаг назад и тонко улыбнулась, и Сугуми не смогла оторвать от неё взгляда, пока та медленно-медленно пятилась, — жду тебя в будущем.

Именно эти слова сказал Тиаки, когда прощался с Макото.

Сугуми привыкла думать, что Макото и Тиаки после разлуки в конце фильма никогда больше не увидятся: слишком далёким от реальности Макото выглядело то будущее, из которого пришёл Тиаки. Но это ничего. Ведь у них была чудесная юность, когда можно творить глупости и не думать о том, что будет завтра, потому что в это время кажется, что завтра будет таким же безоблачно-голубым, и всё будет хорошо, что бы ни случилось. И Макото обещала, что сохранит для Тиаки картину. Это главное, так говорила себе Сугуми...

— Или мне стоило сказать: «жди меня в своём будущем»? — улыбка Сатоэ приобрела хитрый изгиб, глаза её заблестели, и в них читалось гораздо больше, чем обещание полной неизведанного Вселенной. Сугуми вернула ей улыбку — такую же предвкушающую. Она просто не могла не улыбаться, сердце пело весенним соловьём, а внутри цвели незабудки.

— Не опаздывай, — Сугуми помахала на прощание рукой. Больно уж выглядела Сатоэ как та, кто будет опаздывать несмотря на наличие машины времени.

— Эй, ты за кого меня принимаешь? — Сатоэ на ходу вытащила из кармана руку, чтобы театрально смахнуть с плеча пыль. — Не переживай: не опоздаю.

...Но может, всё-таки не стоило списывать возможность их встречи со счетов? Может, однажды они всё-таки встретятся вновь?

Коль будешь тосковать,
Ты на луну смотри,
Что светит нам обеим,
Свершая круг свой в небесах,
— Залог грядущей нашей встречи.⁴⁴

СНОСКИ

1. Подразумевается имя 優美 (Сугуми — не единственный возможный вариант чтения, можно ещё Юми или Масами, оба считаются обычными, стандартными чтениями для 優美, тогда как «Сугуми» очень редкое). Первый иероглиф — это 亻(人 человек) + 憂 (печаль). Если у «печали» есть печальные коннотации (ба-дум-тсс), то в 優 они не передаются. Читая об этом иероглифе, я пару раз натыкалась на то, что мне хочется назвать этимологической легендой, но она красивая, так что почему бы и не рассказать её вам. Просто относитесь к ней с толикой (долей (вагоном)) скепсиса. Сочетание 憂 и 人 якобы передаёт образ человека, глубоко сопереживающего тем, кто страдает, отсюда «доброта» и «нежность». А если человек настолько добр, разве это не делает его «выдающимся»? К тому же, когда-то давно существовала профессия плакальщицы, которая оплакивала чужое горе как своё собственное, а кто ещё примеряет на себя чужие роли, как не «актёры» и «артисты»? Актёры и артисты, к тому же, демонстрируют особые таланты, поэтому они с точки зрения этих самых талантов «превосходнее других». В общем, цепочка вроде бы ясна. Но помните, что я сказала! ^{[назад к тексту]}

2. Просто обращаю внимание на тот факт, что по-английски Alice произносится всё-таки как «Элис», и Сугуми, поскольку говорит по-английски, всё-таки говорит правильно, а не читает это имя на японский лад. ^{[назад к тексту]}

3. «Собрание песка и камней». Произведение буддийской литературы, но исследователями часто воспринимается как источник синто-буддийского синкретизма. ^{[назад к тексту]}

4. Выдающийся американо-японский писатель. Приехал в Японию как корреспондент, но решил остаться там, потому как был очарован страной и культурой. Преподавал английский язык и литературу, дослужился до звания профессора в Токийском императорском университете. В Японии считается классиком эпохи Мэйдзи. ^{[назад к тексту]}

5. 歌彦 (Утахико) — имя, которое я выбрала для male!Утахимэ. С канонной Утахимэ они делят первый знак 歌 («песня»). С именем Утахимэ было довольно просто, поскольку я просто поменяла второй компонент с женского «химэ» на мужской «хико», только и всего. Но прошу обратить внимание, что в современных именах он не имеет большой популярности. ^{[назад к тексту]}

6. Одно из самых известных нераскрытых преступлений Японии. Кому интересно: подробности ищутся по псевдониму, который использовал неизвестный (или неизвестные) — «Монстр с 21 лицом». ^{[назад к тексту]}

7. Это считалось очень дурным знаком, когда всякая живность селилась в человеческом жилище (а если она не одомашнена, то тем более). ^{[назад к тексту]}

8. Имя для male!Сёко — 硝太 (Сёта). Первый знак в имени такой же, как и у оригинальной Сёко. Учтите, пожалуйста, что пусть само имя «Сёта» весьма распространено, такое написание, вероятно, вам не встретится в реальной жизни. Я позволила себе это допущение в рамках задумки. ^{[назад к тексту]}

9. Пользователь с никнеймом はすみ — героиня истории о станции «Кисараги» (можете погуглить Kisaragi station). Сообщения о том, что «Хасуми» вернулась, появились только в 2011-ом году, хотя поверили тому посту о возвращении не все. ^{[назад к тексту]}

10. В манге «Гинтама» альтернативная эпоха Бакумацу: в середине девятнадцатого века в Японии приземлились чёрные корабли инопланетян (с целью захвата Земли). ^{[назад к тексту]}

11. Поясняю шутку: если посмотрите на Киото с высоты, увидите, что часть города будто поделена на ровные прямоугольники. Древнюю столицу Хэйан с севера на юг пересекали дороги (дзи) и с запада на восток линии (дзё (джо)). Приглядитесь к местоположению в начале этой части. Сатоэ сказала 五条 («пятая линия»), потому что они находятся в кафе по этому адресу. Улица 五条通 (Годзё-дори) — реально существующая. ^{[назад к тексту]}

12. Немецкий инженер-оптик и механик, известный как создатель первого массового малоформатного фотоаппарата (Leica). Умер в 1936 году. ^{[назад к тексту]}

13. Это действительно существующая теория (которой есть несколько оснований, которые я здесь в сноске не буду перечислять). Просто представьте, что тогда неясно, чего больше: нежелания, чтобы ребёнок попал в плен, или нежелания, чтобы вскрылась правда (которую изначально скрыть могли по приказу Тайра-но Киёмори, чтобы тот удержал влияние своего рода, ведь императором мог быть только мальчик, а это единственный ребёнок, родившийся у его дочери и императора Такакуры). Будь это принцесса, которая не может рассчитывать на власть... Быть может, её бы оставили в живых, как и её мать :) Но :) Передаю привет читателям nenzureba hana hiraku. ^{[назад к тексту]}

14. Считается едва ли не самой загадочной песней в «Манъёсю», мнения о её расшифровке расходятся (есть также споры о том, как читать две первые строчки в принципе, потому что некоторые символы встречаются только там, например, 囂 и 謁). Её, бывает, даже не пытаются в некоторых изданиях переводить. Это песня-загадка. Была даже теория, что надо расшифровывать эту песню через старокорейский. ^{[назад к тексту]}

15. 観光庁 (канко:-тё:) или JTA (Japan Tourism Agency) — ведомство в Министерстве земли, инфраструктуры, транспорта и туризма (国土交通省, кокудо ко: цу:-сё:). ^{[назад к тексту]}

16. Подумав-подумав, я решила, что может подойти 博士 (обратите внимание, что у него два чтения, про второе скажу чуть дальше): само по себе может значить «доктор (наук)», «знаток» или «мастер», это может быть, в общем, титул или звание для учёных, а также исторически в системе рицурё была такая должность (полагаю, кто-то вроде старшего учёного мужа или главного эрудита в императорском дворце). «Хакасэ» более общее чтение, но в академической сфере официально степень обозначается как «хакуси». Чуть позже я решила посмотреть, как название сериала записывается на китайском, и обнаружила, что вот так: 神秘博士 :) И дополнительно на всякий случай проясняю: английское Doctor по-японски (катаканой) записывается как ドクター и читается как «Докутаа». ^{[назад к тексту]}

17. Для тех, кто далёк от канона Доктора или не помнит: предыдущие мужские воплощения представлялись как «Джон Смит», когда это было необходимо. ^{[назад к тексту]}

18. Все эпиграфы в переводе С. Гутермана (по большей части, это строки из народных песен или песен театра Но). И забыла написать: стихотворение Ёсано Акико в переводе М. Сафиуллина. ^{[назад к тексту]}

19. 60-ые: с одной стороны студенческие бунты, убийство в прямом эфире, массовые протесты и транспортные катастрофы, с другой экономический рост страны, потерпевшей сокрушительное поражение в войне, развитие технологий, проведение Олимпийских игр, открытие синкансэна. ^{[назад к тексту]}

20. В этом университете есть факультет исследований синто. Кокугакуин — одно из немногих мест, предлагающих официально признанную подготовку в качестве каннуси (священника). ^{[назад к тексту]}

21. Отсылка на притчу из «Вёсен и осеней господина Люя» (呂氏春秋). Суть притчи: жил некий богатый человек (или правитель). Он потерял очень ценную жемчужину (или драгоценный камень). В отчаянии он решил, что жемчужина могла упасть в пруд, находившийся рядом. Чтобы найти её, он приказал полностью вычерпать весь пруд, и во время этого процесса все рыбы погибли. Рыбы стали невинными жертвами поисков жемчужины, хотя они никак не были связаны с её пропажей. В японском языке есть идиома 池魚の殃 (тигё-но вадзавай) — она используется для описания ситуаций, когда кто-то страдает из-за чужих ошибок, действий или обстоятельств, к которым он не имеет отношения (дословно переводится примерно как «несчастье, постигшее рыб в пруду»). ^{[назад к тексту]}

22. 披星戴月 (хисэй-тайгэцу) — «звёзды вместо плаща и луна вместо шляпы», образно в значении «работать при луне и звёздах», «работать от зари до зари». В общем, это метафора для очень усердной работы с утра до вечера, но Сатоэ скорее играет образами в словах. Идиома китайская, в японской речи не встречается (она не прижилась как ёдзи), но может встретиться в переводах с китайского или историко-филологических текстах. То, что Сугуми она известна, говорит о её начитанности! То, что её знает Сатоэ, говорит о том, что она знает китайский (и может прочитать её по-японски). ^{[назад к тексту]}

23. Beast King GoLion (百獣王ゴライオン) — аниме-сериал о супер-роботе по имени ГоЛайон. В Европе, в том числе и в России, демонстрировалась отредактированная версия «ГоЛайона» («Вольтрон: защитник Вселенной»). ^{[назад к тексту]}

24. Канонная пара (обе женщины, разумеется). Харука, кстати, часто носила «мужскую одежду». Например, костюмы... ^{[назад к тексту]}

25. Для контекста: Сейлор Плутон в одиночестве защищает «Врата времени и пространства». Сатоэ в несколько игривой форме намекает на род своей деятельности — она и так уже говорила о машине времени и даже спрашивала, в какое время хотела бы отправиться Сугуми, но продолжает заигрывать с темой. О чём Сугуми, в принципе, догадывается. ^{[назад к тексту]}

26. Имеется в виду героиня из «Призрака в доспехах» (1995 год). В мультфильме голос Мотоко несколько... монотонен, поскольку она, ну, киборг, но звучание я примерно таким представляю для голоса Сатоэ, особенно когда она говорит спокойно. Озвучивает её Танака Ацуко. ^{[назад к тексту]}

27. «Угэцу моногатари» (Уэда Акинари, 1776 год) — сборник кайданов (рассказов о сверхъестественном), есть перевод на русский язык, называется «Луна в тумане». Но вообще 雨月 (угэцу) — это архаизм, относящийся к луне, которую невозможно разглядеть в дымке дождя. ^{[назад к тексту]}

28. Сборник бесед и суждений Конфуция, составленный его учениками. ^{[назад к тексту]}

29. Редкий случай в истории Японии, когда ДПЯ (Демократическая партия Японии) одержала победу на выборах подавляющим большинством голосов (а не ЛДП, Либерально-демократическая партия, которая в Японии у власти практически бессменно), что, ну, дало какую-то надежду на реальные изменения. Премьером с 2009 по 2010 был Хатояма Юкио. Например, он пообещал переместить с Окинавы военные базы США (деликатный вопрос, но почитайте, например, книгу Night in the American Village), но в США его послали на три буквы, так что он жиденько обосрался (а ещё оказался замешан в коррупционном скандале, так что, в общем, рейтинг его популярности быстренько стух). Уходя с поста премьера, конечно же, извинился, что не сдержал обещание. ^{[назад к тексту]}

30. Литературный персонаж, написанный Эдогавой Рампо. Частный детектив. ^{[назад к тексту]}

31. «Эбису» — марка пива (хорошего) от Sapporo. Сам по себе Эбису — один из богов счастья в синто, и по одной из версий он является сыном Идзанами и Идзанаги (самым первым, который вышел «неудачным», потому что Идзанами якобы заговорила вперёд мужа (что, очевидно, является попыткой мужиков того времени объяснить, почему они должны быть главными), и которого они выбросили в море). ^{[назад к тексту]}

32. Сэй (марсианка) — протагонистка манги スター・レッド (Star Red), я упоминала эту работу Хагио Мото на канале. Её выносил и родил мужской персонаж, Ёдака. ^{[назад к тексту]}

33. Кэйтё: Фусими Дзисин (慶長伏見地震), 1596 год — в результате него обрушилась крепость Фусими, а также были разрушены храмы типа То-дзи, Тэнрю-дзи, Нисон-ин, Дайкаку-дзи, Хоко-дзи. А в последнем ещё и осталась без рук большая статуя Будды. ^{[назад к тексту]}

34. 災難だってもう ／ Sweet, sweet ／ そうLet’s goのサイン — пара строк из песни Troublemaker группы 嵐 (в 2010-ом била все чарты). Прошу обратить внимание, что в русской транскрипции опущено обозначение долготы звуков. Смысл в этой части куплета примерно следующий (перевод не дословный): «даже если следует череда бед и неудач, жизнь прекрасна, жизнь хороша, я вижу знак ‘давай, вперёд!’». ^{[назад к тексту]}

35. Рассказ Марико Охары (1988 год). ^{[назад к тексту]}

36. Она, кстати, почти не ошиблась (такой появился не через десять лет). Есть чувак 歌う神主 壮紫, Singing Shinto Priest Soushi. Японский каннуси Соши, который в современной, всем понятной и креативной манере (в песнях) доносит до людей свою веру. Можете вот, например, послушать, как он поёт об Оохараэ-котоба — 大祓詞 — норито очищения на ютубе. ^{[назад к тексту]}

37. Кинай (畿内) — старая японская административная единица, переводится как «столичный регион». Словом Кинай назывались провинции близ старых столиц: Нара и Хэйан. ^{[назад к тексту]}

38. Зариновая атака в токийском метро — террористический акт, произошедший 20 марта 1995 (спустя два месяца после крайне разрушительного землетрясения в Кобэ). Организатором была неорелигиозная секта «Аум синрикё». ^{[назад к тексту]}

39. 優先 (ю:сэн) — предпочтение, 美学 (бигаку) — эстетика. ^{[назад к тексту]}

40. Не знаю, кому это может быть интересно, но есть такое «народное» название для женских типажей лиц. Среди японских знаменитостей «лицо тануки» у Хасимото Канны и Накагавы Сёко. А, например, «лицо лисицы» у Куроки Мэйсы и Китагавы Кэйко. ^{[назад к тексту]}

41. Ситуация, часто используемая в японских фильмах, аниме и манге для девушек и молодых женщин. Мужчина прижимает девушку к стене, преграждая ей пути к отступлению, и при ударе ладони о стену получается звук «дон». Жёсткий подкат, короче. ^{[назад к тексту]}

42. Если ничего и никогда не слышали о том, что за деликатный вопрос принадлежности южнокурильских островов (на японском языке «Северных территорий»), то вот на этой странице в википедии всё подробно написано. Или можете ещё тут почитать. ^{[назад к тексту]}

43. Если вы иностранец (или инопланетянин), единственным способом получить возможность водить автотранспорт в Японии является оформление японского водительского удостоверения. Даже «международные» права не работают. Исключение: если у вас МВУ по Женевской конвенции. ^{[назад к тексту]}

44. Синкокинсю, 877, танка сложена наследным принцем, что провожал своего учителя китайской классики. В текст внесено незначительное изменение: обоим заменено на обеим. Перевод И.А. Борониной. ^{[назад к тексту]}

Chapter Text

— Нагай, — лоснящийся шёлк волос Сугуру тёк жидкой ночью сквозь пальцы. Oт корней у виска до самого кончика.

Ночь, столь же тёмная, как тутовые ягоды, ложилась на ладонь Сатору штрихами кисти по чистой бумаге.

На такой бумаге японские красавицы в утончённых кимоно прикрывали лица рукавами, на такой бумаге люди расписывали свои песни и передавали речи божеств, на такой бумаге находили отражение сердца поэтов. Всё лёгкими росчерками кисти, складывающимися в заветные слова. Впрочем, самые заветные из слов не принадлежат ни бумаге, ни губам.

— Мидзикай, — длина белой чёлки оборвалась под пальцами слишком быстро, совсем непохоже на то, как пряди Сугуру тянулись и тянулись, скользя по коже тонкой рекой чернил. — Понял?

Сугуру кивнул. Локоны волос витиеватыми узорами заструились по белым плечам, когда Сугуру помассировал шею, меняя руку, на которую всё это время опирался. Годжо ему почти посочувствовал: не иметь ног, чтобы сидеть в позе лотоса, наверное, было тем ещё отстоем.

Так что он не торопил с ответом. Хотя временами казалось, что в этом даже нет необходимости, потому что Сугуру каким-то волшебным образом понимал его с первого раза. Он быстро выхватывал смысл слов, даже если мог ошибиться в грамматике при их согласовании, но они над этим работали.

Взгляд вытянутых глаз прошёлся по Годжо от макушки до стоп, и если бы Сатору не знал, что Сугуру — нингё, он бы решил, что это сбежавшая прямиком из легенд кицунэ, настолько хитрым этот взгляд показался. Ёкай, за которым не нужно идти следом, как бы ни звал. Ёкай из сказок, после которых родители предупреждают: «Не ходи в лес, иначе они тебя заберут, и ты больше никогда не вернёшься домой».

— Короткий.

Он плавно скользнул рукой по своему боку и махнул ей в сторону хвоста:

— Длинный.

Сатору возмущённо открыл рот (ещё ни одно существо так его не называло!) — смех Сугуру был нежный, как весенняя трава в лесах у подножий гор — и тут же закрыл.

— Я запомнил, — смешинки в глазах напротив были осязаемыми, они щекотали Годжо щёки ровно в тех местах, где от улыбки западали в кожу ямочки. — Дальше?

Несколько мгновений Сатору буравил русала взглядом, а после повернулся к своей тетради. В ней он вёл записи их занятий, если таким громким словом можно обозвать список тем, которые он постепенно объяснял, прощупывая, что Сугуру знает, а что нет. Этот список был честно подсмотрен в учебнике для студентов, изучающих японский как иностранный язык, потому что поначалу Годжо, как носитель языка, даже представить не мог, с чего ему начать. Не мог же он пойти и купить учебник по родному языку, по которому учился сам? Там самые основы, а Сугуру уже был частично знаком с языком.

Сегодня они планировали пополнить словарный запас Сугуру прилагательными, используя при этом самые подручные средства, а если их оказывалось недостаточно, в ход шёл карандаш.

И величайшие художественные и артистические способности Годжо.

(Хотя учить Сугуру правильно держать карандаш того стоило.)

Сатору, немного подумав, протянул Сугуру обе руки. Тот с готовностью вложил в его ладони свои, не мешкая ни мгновения, переплёл пальцы, и Годжо засмотрелся на контраст кожи: подобная дорогому шёлку у Сугуру и словно имеющая микроскопический треугольный узор его собственная. Гладкая — и покрытая едва заметными на свету белёсыми волосами. Мягкая — и с характерными мозолями, остающимися от корабельных снастей Конкордии.

Следы всех его морских вылазок, всех гонок, игр с заходящим солнцем, плавящим под собой воды моря на горизонте, преследования морской бесконечности с тем же опьяняющим восторгом, с каким Сатору тянуло ввысь.

— Цуёй, — он ощутимо сжал пальцы правой руки. — Ёвай, — и совсем легонько, левой.

Повторил несколько раз, чередуя руки, поглядывая то на их переплетённые пальцы, то на заинтересованно отслеживающего его действия Сугуру. Ветер в этот грот, где они любили обосноваться едва ли не на целый день, практически не задувал, зато в одну из расщелин в потолке проникало солнце.

Сейчас его лучи добрались до их рук, и Сатору отметил, что кожа Сугуру едва-едва переливалась, словно посыпанная мельчайшей перламутровой пылью.

Ёкаев не существует, Сугуру — просто другой биологический вид, но иногда Годжо не мог не думать, что выглядит он именно что сказочно. Диснеевская Ариэль не сравнится.

Воспоминание о том, что когда-то очень давно, будто бы во сне, Сатору решил, что перед ним мальчик по отсутствию ракушек на груди, вызвало у него тёплую усмешку. Мог ли он тогда представить, что в будущем будет учить своего необычного друга японскому языку?

(Даже если бы он не убедил себя, что это сон, просто видение, померещившееся его перегревшемуся на солнце мозгу, смог бы он предположить, что тот самый мальчик будет приплывать к пляжу, где они познакомились, в надежде однажды заметить одно единственное запомнившееся ему человеческое лицо?)

— Понял?

Чуть погодя, Сугуру кивнул, и Сатору расслабленно выпустил его пальцы из своих.

Задачей Сугуру всегда было подобрать собственные примеры использования для прилагательных, чтобы показать, что демонстрацию он понял. Русал поднял на него сосредоточенный взгляд, и Годжо фыркнул.

— Не бей меня только.

— Не собирался.

Наблюдать за ним было крайне занимательно. Тонкие брови наклонились к переносице, но складка между ними оказалась практически незаметна. Бледные аккуратные губы поджались, пока Сугуру оглядывался в поисках чего-то. Даже на поверхности, не в своей стихии, каждое его движение было плавным и текучим, как вода, по-танцевальному пластичным.

Сугуру подобрал два камня и взвесил их на ладонях. Удовлетворённо хмыкнул себе под нос и отвёл одну руку назад, замахиваясь. Повернулись плечи, словно крылья собрались на спине лопатки, волной перекатились под кожей мышцы... Камень улетел так далеко, что стукнулся о свод грота — Сатору слегка поморщился от гулкого эха — и с бульком плюхнулся в воду.

— Это сильный...

Следующий бросок вышел лёгким, и камушек оставил на воде расходящиеся круги. Он упал так тихо, что за шумом и плеском льнущих к каменным стенам волн звук был практически неразличим.

— Это слабый... — Сугуру ещё раз повторил движение рукой и вопросительно взглянул на Годжо.

— Бросок, — подсказал тот и довольно кивнул.

Иного и не ожидалось.

— Дальше? — у Сугуру загорелись глаза, и Сатору в очередной раз подумал, что ему стоило раньше прийти к мысли, что тот сон был вовсе не сном. Его воображение, конечно, может придумать самые безумные вещи, найти самые невероятные решения, но оно бы никогда не смогло представить что-то близкое к тому, чем являлся Сугуру.

Сугуру с его длинным блестящим хвостом и умными глазами, повторяющими цвет неба с той стороны, с которой наползает на мир ночь.

Пальцы нащупали плавательные очки, которые Годжо до этого перевернул, набрав туда воды, и поставил под солнышко. Сатору мельком опустил палец в воду, проверяя температуру — нагрелась нехило. Для сравнения пойдёт.

— Ацуй, — Годжо мягко обхватил запястье Сугуру и направил его руку к воде. Сугуру послушно окунул кончики пальцев. Сначала слегка отдёрнул, но сразу же вернул их на место.

Сатору отпустил его и свесился с камня, на котором они сидели, к бьющейся об него воде, зачерпнув её в ладони. Капли потекли вниз до локтей, когда он поднял чашу из рук повыше. Вода в гроте была, конечно, не холодной, но довольно прохладной, особенно в сравнении с нагревшейся, чтобы натолкнуть на правильные мысли.

Сразу сообразив, что от него требуется, Сугуру опустил палец в воду. Кивнул.

— Прохладный, — это была довольно простая связка, чтобы сразу уловить смысл. Вода была вылита, а очки отложены в тень остывать. Внезапно ладонь русала легла Годжо на грудь, прямо по центру, туда, где рёбра сходятся вместе. Сатору замер, забыв сделать вдох.

— А между горячим и прохладным что? — с лицом учёного-исследователя наклонился к нему Сугуру. Мурашки спустились вниз по телу, прямо от затылка к кончикам пальцев.

— ...Тёплый, — чуть запоздало ответил Сатору, на мгновение зачарованный перламутровым переливом кожи настолько, что и сам был не уверен в правильности озвученного слова.

— А сильно прохладный?

— Холодный.

Гладкие пальцы проскользили по ткани гидрокостюма вверх, легли на щёку. Годжо даже не шевелился — только приподнял бровь в ожидании объяснений внезапного порыва потрогать его. Они это уже проходили: Сатору использовал себя как модель, называя каждую часть тела по отдельности, от самых стоп до черт лица. Тогда же Сугуру выучил все слова, связанные с его собственным телом: жабры, плавники, хвост, чешуя, перепонки. Их, по понятным причинам, на себе Годжо показать не мог.

— Что такое, хочешь контрольную по частям тела? — Сатору фыркнул, наклоняя голову и слегка морща в усмешке нос.

— Контрольную не хочу, — Сугуру заправил волосы за головной плавник, расположенный на том же месте, где у Сатору — ухо.

Плавники складывались, когда черты его лица оттеняла тушью печаль, и расправлялись, подобно вееру, словно всё его существо тянулось вверх вместе с уголками губ, когда касающаяся их улыбка достигала глаз и мерцала на дне зрачков.

— А чего хочешь?

— Понять. Ты не горячий, — Сатору на это ухмыльнулся, не до конца представляя, как будет объяснять, что «ацуй» может значить довольно разные вещи в зависимости от контекста и написания (и это, между прочим, относилось и к другим прилагательным, что они сегодня изучили), — не холодный, не... тёплый и не прохладный, ты... — Сугуру опустил взгляд на собственную ладонь, — почти как я. И Мими, и Нана.

Упоминание двух афалин обычно возвращало на лицо Сатору раздражение, несмотря на то, что именно благодаря их вредности они с Сугуру смогли снова встретиться.

— Я тёплый, ты тоже тёплый. Так кажется, потому что у нас примерно одинаковая температура тела, в смысле, его теплота, — объяснил Сатору, откидываясь на выставленные назад руки просто чтобы проверить, потянется ли Сугуру следом.

Пальцы, погладив по нижней части щеки и очертив линию челюсти, скользнули вниз, и Сугуру упёрся ладонью в камень. Температура тела была почти одинаковой, может, чуть-чуть прохладнее, чем у человека, и прикосновение как таковое не ощущалось тёплым, однако как только оно исчезло, участок кожи, которого касался Сугуру, покрылся мурашками.

— У этого есть название?

— Если живое существо поддерживает постоянную температуру тела, независимо от того, холодно вокруг или жарко, его называют «теплокровным».

— И у нас она очень похожа потому что?..

Сатору Годжо обожал челленджи и вызовы, но объяснять научные вещи простым языком иногда было той ещё задачкой. Он почесал затылок. Покусал губу, подбирая слова, покачал ногой.

После знакомства с Сугуру ему пришлось пошерстить учебники по биологии, потому что профиль обучения у него никак не совпадал с нынешними интересами, крутившимися вокруг... общения с одной хитрой рыбиной. Точнее млекопитающим. Во время урока по частям тела всё-таки достоверно выяснилось, что русалки, как и дельфины, и киты, кормят своих детёнышей молоком.

Как ему сказать, что эта температура оптимальна для работы внутренних органов, не углубляясь в детали денатурации белков и прочей биологической фигни, которой он доставал Сёко, когда ему было лень читать?

С эволюционной точки зрения их системы терморегуляции, должно быть, развивались по одному пути? Он запрокинул голову и хохотнул:

— Так решила природа. Не у всех, но у многих живых существ, которые кормят своих детей молоком, поддерживается примерно такая температура тела. Я удовлетворил твой интерес?

— Не до конца, — Сугуру взглянул на него из-под полуприкрытых век, улыбаясь. — Но давай продолжим урок.

— Давай, — Годжо мысленно прикинул, чего бы ему сейчас хотелось.

Всё-таки прав был Нанами, когда говорил, что у него нет ни капли стыда, ведь Годжо очень креативно — и нагло — пользуется своими привилегиями сэнсэя, когда ему этого хочется. Сатору положил руку на грудь и подождал минутку, пока сердцебиение успокоится.

— Верни руку сюда, — попросил он, и русал послушно прижал ладонь к солнечному сплетению. — Смести немного влево.

Расположив её над мерно, уверенно бьющимся сердцем, Сугуру замер.

Сердце Сатору билось прямо в его ладонь, по ощущениям то немного приближаясь, то отдаляясь. Ровный повторяющийся ритм вводил в лёгкое состояние транса. Он сместил ладонь ещё немного, привалился к Сатору бедром, с интересом поместил вторую руку ему на спину — тоже с левой стороны.

Пульс участился.

Сугуру мог бы сравнить это ощущение с тем, когда держишь в руках маленькую тропическую рыбку, и она бьётся то в одну ладонь, то в другую. С той лишь разницей, что маленьких тропических рыбок он обычно ел.

И ни мгновения не думал о том, чтобы причинить вред живому Сатору.

С тех самых пор, как узнал в тонущем двуногом человека. Своего человека.

Того самого, которого увидел ещё совсем мальцом с пробитым хвостом на пляже, куда после возвращался и возвращался, надеясь отыскать там существо с волосами белыми, на свету казавшимися и вовсе слегка прозрачными, как окрас чешуи некоторых скалярий.

И которого увидел спустя много, много времени, снова, уже повзрослевшим. На том самом пляже, куда приплывал каждый день с момента, как вытащил из воды.

Должно быть, когда Сатору увидел показавшегося из воды Сугуру, сделал шаг назад и в шоке упал на песок, глядя на него во все глаза, его сердце тоже билось часто.

— Запомнил ощущение? — Сатору отстранился.

Сугуру кивнул, опуская руки. В ладонях будто всё ещё пульсировало чужое сердце. Как эхо.

— Жди здесь.

В следующий миг Сатору лёгким, естественным движением спрыгнул с камня. Поднялись искры брызг, и вода сомкнулась над его головой, принимая в свои объятия так, как мать принимает возлюбленного своего ребёнка. Пускай не принадлежал Годжо Сатору морю, между ним и уходящей в глубину бесконечностью протянулась нить связи — понимания и взаимного принятия. Сатору двигался естественно — он был превосходным пловцом. Гибким, ловким, быстрым, и движениями в воде напоминал рыбу-парусника.

Ему недоставало изящности, присущей Сугуру, той элегантности, с которой танцуют в воде плавники бойцовой рыбки бетта — текучести, плавности, но он и не был сыном моря, чтобы всем этим обладать. Он был сыном неба, а в небе гуляет ветер, рвущийся вперёд независимо от того, в каком направлении дует.

Несколько раз Сатору задерживал дыхание, погружаясь до самого дна, касаясь там камней, и возвращаясь. Разгонял кровь, слушал биение собственного сердца в ушах, как оно спешит вслед за его стремлениями, тянется за ним к поверхности, туда, где ждёт заинтересованный его действиями Сугуру.

Оттолкнувшись ногами от дна в последний раз, Сатору поплыл к свету. Упёрся ладонями в камень, легко подтягивая себя наверх, откинул голову, чтобы смахнуть прилипшую ко лбу мокрую чёлку и текущую по ней солёную воду, глубоко, громко вздохнул, щуря один глаз.

— Руку, — с придыханием, силясь отдышаться, потребовал он, и Сугуру не нужно было повторять дважды. Русал подвинулся так близко, что Сатору приходилось балансировать на краю камня, чтобы на свалиться обратно в воду.

Сатору загонял себя так, что дышал через рот, как собака, и Сугуру только улыбался, ловя его сердце двумя ладонями — со стороны спины и со стороны груди.

Они сидели так, не двигаясь, пока сердцебиение Сатору не вернулось в норму.

Взгляд Сугуру блуждал по лицу Сатору, не испытывая никакого стеснения. Ему никогда не говорили, что прямой взгляд глаза в глаза может быть принят за грубость. Он просто разглядывал, впитывая детали, потому что ему нравилось смотреть, как стекают с волос капли, липнут друг к другу белые ресницы, чуть краснеют от солёной воды белки глаз, из-за чего голубизна радужки кажется насыщеннее, на щеках образуются ямочки, от горячего дыхания поблёскивают губы, а чёрный гидрокостюм обнимает шею и повторяет изгибы тела.

Красота — идея, что Сугуру узнал от Сатору. И о Сатору. Человеческая идея. Она стала Сугуру понятнее после того, как Сатору предложил понимать слово «красивый» как что-то, на что Сугуру приятно смотреть.

С тех пор Сугуру думает, что многое из того, что было для него просто естественным, просто «было», он мог назвать «красивым». Мими и Нана — красивые, когда резво плывут впереди него, потому что они веселятся и им хорошо: они поели, вокруг них семья, и им ничего не грозит, пока он рядом. Тонущее на горизонте солнце, до которого Сугуру никогда не мог доплыть, сколько бы ни пытался, тоже красивое. Тропические рыбки у рифов разноцветные, и если сытый Сугуру лежит на самом дне, заложив руки за голову, как часто это делает Сатору, и наблюдает за ними, это тоже красиво.

Взгляд Сатору блуждал по лицу Сугуру, не испытывая никакого стеснения. Ему говорили, что прямой взгляд глаза в глаза может быть принят за грубость, но Сатору мало волновали вопросы этикета — во-первых, и Сугуру не воспринимал это как что-то из ряда вон выходящее ни в одном из случаев — во-вторых. Общение с Сугуру было сродни глотку свежего воздуха после того, как всплываешь на поверхность. Абсолютная свобода. Когда он подтянет ему японский, они смогут без преград говорить обо всём на свете.

А пока Сатору просто наблюдал за тем, как едва заметно переливается светлая кожа, как расправлены головные плавники, будто сигнализируя о том, что Сугуру нравится то, что он перед собой видит, как движутся глаза и взгляд плавно перемещается с одной части лица на другую, как приподнимается от дыхания обнажённая грудь, а жабры на шее лежат неподвижно.

На Сугуру было очень приятно смотреть.

— Понял? — уже куда спокойнее, без хрипотцы в голосе уточнил Сатору, и Сугуру кивнул, отпуская его. Только для того, чтобы отодвинуться назад и притянуть Сатору за плечи, подальше от края.

Годжо расслабленно повалился на камень, растягиваясь на нём подобно морской звезде и закидывая руки за голову. По телу под липнущим к коже гидрокостюмом бежали мурашки. Сугуру постучал ладонью по камню, имитируя сначала медленный ритм сердцебиения, потом учащённый, и Сатору озвучил:

— Медленный. И быстрый.

— Интересный способ показать значение слов в этой связке, — признал Сугуру, опуская взгляд на волнующуюся поверхность воды, и Годжо лениво пожал плечами. У него собственная преподавательская методика, которая им обоим нравится. — Устал лежать на месте?

— Ага, — не моргнув и глазом, согласился Сатору, не предпринимая ни единой попытки стереть с лица улыбку. Оно того стоило. — Ну, теперь уже нет. Щас после заплыва как раз хорошо полежать.

— Хочешь спать?

Заманчивое предложение.

— А ты отпустишь меня вздремнуть, зная, что мы не закончили?

— Мы не закончили? — Сугуру навострил головные плавники, склонившись к лицу Сатору так, что шёлк чёрных волос, скользнувших по плечам, закрыл собой весь обзор, и перед глазами Годжо осталось только его лицо.

Сатору в голос хохотнул. Его смех эхом отскочил от стен грота и пронёсся над волнами, где его подхватили чайки и выпрыгивающие из воды двукрыловые рыбы.

— Ещё много?

— Одна связка.

— Расскажи, — тут же попросил Сугуру. — И можешь спать, а я позанимаюсь в тетради и буду хранить твой сон.

Грудь Сатору затряслась от смеха. Ему не хватало дыхания, и он приподнялся на локтях, глотая ртом воздух. Их с Сугуру лица разделял десяток сантиметров, ниспадающие волосы отгородили весь остальной мир — и море, и небо, и сушу, и уходящие вверх и в глубину бесконечности. Сатору шумно сглотнул собравшуюся во рту слюну.

Безраздельное внимание было направлено лишь на этот момент в здесь и сейчас.

— Дай я сяду.

Он ловко сел в позу лотоса, подпёр подбородок кулаком, думая, чего бы ещё такого ему хотелось.

Сугуру следил за каждым его движением почти не моргая — для него это было довольно естественно, и Сатору тоже привык. Не будь у Сугуру бросающихся в глаза плавников, длинного хвоста и всего того, что делало его русалом, Сатору бы, вероятно, сравнивал такой внимательный взгляд с кошачьим. Он не раз видел храмовых котов, наблюдающих за полётом стрекоз у прудов.

Придумал.

Знакомый Сугуру русал из тропических морей другого континента рассказывал, что в реках водятся зубастые рыбы, оскал которых, если перевернуть их брюшком кверху, напоминает улыбку. Довольно пугающую, но всё же улыбку.

И Сатору, конечно, не улыбался так, как улыбаются пираньи, если их перевернуть брюшком кверху, но он точно придумал что-то весёлое. Сугуру улыбнулся в ответ.

— Катай, — медленно произнёс Сатору, постукивая костяшками пальцев по камню, затем по колену, локтю. — Явара... — он успел протянуть руку к расслабленному животу Сугуру, надеясь его немного пощекотать, а заодно проверить, боится ли тот в принципе такой вещи, как щекотка, успел даже мазнуть пальцами по гладкой, мягкой коже, перед тем, как головные плавники Сугуру резко распрямились, едва слышно хлопнув, а крепкая рука перехватила его запястье.

Сугуру весь подобрался, напряжение сковало плечи, зрачки сузились. Казалось, он даже перестал дышать. Пальцы, удерживающие ладонь Сатору, подрагивали.
Любую ленность и веселье из Сатору вымыло волной, утащило глубоко в море, оставив на берегу только удивление и, наверное, испуг. Не за себя.

Он никогда и ни на что так не реагировал. Сатору трогал его за хвост и плавники, касался плеч, рук, волос. Ничто не вызвало такой реакции.

— Сугуру? — тихо позвал Сатору, не двигаясь. — В чём дело?

Опомнившись, Сугуру отпустил, проверив, что не оставил на запястье царапин от того, как быстро схватил его за руку. Он приоткрыл рот, но, не найдя слов, закрыл его. Отвёл глаза словно в смущении, чего практически никогда не делал. Человеческое стеснение ему было незнакомо, это Сатору понял ещё по уроку о частях тела.

— Я напугал тебя, — озвучил первую догадку вслух Сатору, решив помочь ему. Даже если бы на запястье остались царапины, он бы, кажется, даже не заметил их.

Мотание головой — но несколько неуверенное.

— Я сделал что-то не так, — предположил Сатору, хотя судя по реакции русала, это можно было смело называть фактом, а не предположением.

Сугуру, чуть подумав, снова помотал головой — и снова несколько неуверенно.

— Э-э, повёл себя грубо? — всё время до этого Сатору был почти уверен, что у русалок такого понятия нет. Либо оно очень отличается от человеческого, потому что Сугуру принимал всё, что Сатору делал и говорил, не одаривая его за это косым осуждающим взглядом.

(Исключение: когда речь заходила о двух тупицах-афалинах, которых Сатору недолюбливал по очевидным причинам, но с которыми Сугуру рассчитывал его однажды помирить.)

И Сатору отвечал ему тем же.

— Мы не даём трогать живот, — наконец сказал Сугуру, и Сатору сжал руки в кулаки, кончики пальцев словно обожгло. — Потому что он...

— Яваракай? Мягкий?

— Да, потому что он... — кажется, это было не совсем то слово. Или, вернее, Сугуру хотел объяснить ему какой-то другой его оттенок. Сатору перебрал в голове контексты, в которых может использоваться «мягкий». Мясо может быть мягким и нежным. Также «яваракай» может значить вялый, податливый, гибкий и неформальный.

С каждым объяснённым словом Сугуру, казалось, всё больше нервничал, мотая головой.

Беспокойство за него смешивалось с интересом, какой же оттенок значения это слово принимает на языке русалок.

— Слабый? — попытал удачи он, и Сугуру на миг задумался, затем неуверенно кивнул. Тёмные брови сложились домиком, делая выражение его лица одновременно и милым, и беззащитным. — Слабое место?

Как же страдали, наверное, те, кто составлял первые словари. Сатору больше никогда не будет принимать за должное японо-английский словарь.

— Только это...

Попытка объяснить жестами выглядела так, будто Сугуру пытался раскрыть грудную клетку и бросить сердце к ногам Сатору. Он смотрел на него большими глазами с тёплым фиолетовым отливом, повторяя одно и то же движение. Надо сказать, видеть, как руки, которыми Сугуру легко может вспороть мясо, мелькают в зоне груди, слегка нервировало.

Будто Сугуру и правда мог пробить себе солнечное сплетение и швырнуть в Сатору сердцем. Или скорее... Судя по сложенным вместе ладоням, преподнести его.

— Это... что-то связанное с «доверием»?

— Да, — головные плавники раскрылись, затрепетали, и губы Сатору невольно тронула улыбка. — Покажи мне, как тебя убить.

Сатору медленно моргнул. Какое-то неясное количество времени шум бьющихся о камни волн заполнил его мысли белым шумом, не давая уловить смысл сказанного.

— Показать, — повторил он, — как меня убить? — чтобы понимать, что точно всё правильно понял.

Кивок.

Только разве Сугуру не должен по собственному опыту знать, как можно убить человека? К чему спрашивать? Сатору отложил эту мысль и пожал плечами:

— Способов убить человека много, зависит от того, что у тебя в наличии. Если хочешь действовать наверняка и чтобы никто не помог, — он провёл пальцами по шее, по бокам сверху-вниз, где под кожей пролегают сонные артерии, — нужно очень глубоко порезать здесь. Я умру через минуту или две.

Сознание потеряю куда быстрее.

— Что ты чувствуешь, рассказывая это?

— Э-э... Ничего? — Сатору почесал затылок. — Это знание, доступное всем. В нём нет ничего особенного.

— А если я, — Сугуру показал на свой рот, обнажив острые зубы, затем на шею, — приближусь к тебе?

— И чё? Ты же мне ничего не сделаешь, — от того, как он сглотнул, плавно скользнул вверх-вниз кадык. На плечи навалился невидимый груз. — Ты думал, я тебе что-то сделаю?

Убью? — этого он не сказал. Это не укладывалось в голове.

Сатору, конечно, собирался пощекотать его, и щекотку, если её боишься, можно считать вредом, но он бы никогда... не поступил так.

Сугуру промолчал, снова отводя взгляд. Подтянул хвост к груди и обнял его руками, пряча живот, из-за чего Сатору, несмотря на то, что здравый смысл подсказывал не приближаться, всё равно придвинулся ближе и смахнул с плеча волны волос, положив на него руку в жесте поддержки. Как и раньше, против этого прикосновения Сугуру никак не возражал.

— Нет, — наконец сказал Сугуру. — Но дать коснуться живота — значит отдать себя. Это доверие своей жизни... Своей...

— А, — Сатору приподнял брови. Уязвимости. В принципе, значение «слабости» и «хрупкости» было близко. Даже очень. Однако русалки придают этому более сакральный смысл — по крайней мере в сравнении с Сатору.

Он глазом не моргнул на то, что Сугуру мог бы сомкнуть зубы на его горле и, в принципе, съесть его, наверное. Силы челюстей хватило бы, чтобы вырвать артерии прямо из шеи, вместе со слоем защищающих их мышц.

Сатору мог живо представить, как зубы прижимаются к коже, как они слегка на неё давят — достаточно для того, чтобы он мог пересчитать острые выступы, но недостаточно, чтобы пустить кровь. Не сказать, что эта мысль его напугала или встревожила.

Может, он немного безумен, раз у него подобное вызывает скорее восторг, а не чувство уязвимости и собственной хрупкости.

— Я тебя понял.

Следующие слова немного — или много, Сатору не успел понять — горчили:

— Больше не буду, Сугуру.

Сугуру приоткрыл губы, в его глазах мерцало сожаление и усталость. Он порывался сказать что-то ещё, но каждый раз закрывал рот, то мотая головой, то прижимая руку к груди в том же жесте, каким показывал вырываемое сердце.

— Что тебя ещё тревожит? — как бы ни было приятно смотреть на Сугуру, его потерянный вид вызывал скорее странное сжимающееся в горле чувство тоски. — Сугуру, даю слово, я больше так не сделаю.

— Нет, не... Тебе... Я просто... — он снова замолчал. Взял его за руку, совсем как тогда, в их первую встречу, разглядывая пальцы, мозоли и коротко подстриженные ногти. Погладил костяшки пальцев, вырисовывая на них бесконечные перевёрнутые восьмёрки. — Я тебя расстроил?

По груди разлилось тепло. Вот оно что.

— Не бери в голову, — Сатору улыбнулся.

Мягко, как будто тонущее в море солнце прокладывает до самого берега дорожку света, по пути лаская бегущие волны.

— Храни мой сон как следует, я хочу вздремнуть. А потом устроим тебе контрольную.

Сугуру одарил его таким взглядом, что Сатору расхохотался.

Искренне.

Глядя на русала, сосредоточенно выводящего карандашом ответы на задания в тетради, сквозь полуприкрытые веки, Сатору думал, что хочет стать самым исключительным исключением в его жизни.

Может, однажды Сугуру ему это позволит.