Archive of Our Own ^beta

Chapter Text

Автор придерживается проимперской позиции, то есть склонен считать, что имперцы — хорошие, а повстанцы — плохие. Это неоднократно упоминается в тексте.
Не согласны? Не читайте во избежание порчи настроения и возгорания пукана. Внимательно читайте теги. Видите там что-то плохое? В тексте это во много раз хуже.

Если в «Диснее» сочли допустимым написать, что Империя рухнула после нескольких лет сражений (начиная с Явина до битвы при Джакку), то нет никакого закона, запрещающего так же поступить с Альянсом.

В тексте описывается портрет Трауна. Я вдохновлялась этим артом: art "rough day" by sinnuous

N.B. Следует учитывать, что большинство описанных в тексте политических и социальных реформ не сработало бы. В мире Realpolitik наш герой кончил бы, как Максимилиан Габсбург, некоронованный император Мексики. Но мне хотелось, чтобы это была в целом позитивная история с хорошим концом, поэтому все происходит так, как происходит.
Если Траун почитается в староканоне (и в фандоме) как идеал воина и командира, то Трасс ему не уступает и должен считаться идеальным правителем, сошедшим со страниц разного рода «Зерцал» и прочих книжонок. От Ионы Орлеанского с его трудом «О королевских обязанностях» до Макиавелли с «Государем», от Конфуция до Хань Фэй-цзы с «Книгой закона и порядка» — кто только не писал о том, каким надлежит быть королю или императору! Мне же оставалось только следовать по их стопам, соотнеся данные ими советы с талантами и способностями Трасса, а также жизненными реалиями Империи.
Будем считать, что в далекой-далекой галактике политики, чиновники, военные и народ так привыкли исполнять волю императора (любого императора), что лишь немногие рискуют задавать вопросы или выражать недовольство. А уж такого императора, как Трасс, проще убить, чем вступать с ним в прения.

Хронология

Считаю нужным привести некое подобие хронологии. Поскольку это АУ, то некоторые исторические события, знакомые нам по книгам и комиксам «Легенд», могут немного сдвигаться по времени вперед или назад. А еще я позволила себе вернуть Ар’алани командование кораблем класса «Ночной дракон», потому что эта богиня заслуживает самое лучшее, что только может предложить Доминация чиссов.

В основном говорим о том, что происходило с Трассом, потому что с Трауном и так все понятно, для него практически ничего не изменилось.

События «И нет дороже брата…»:

19 ДБЯ — братья прилетают в Империю, Трасс становится помощником сенатора от Панторы, заводит первых друзей в этой части галактики

16 ДБЯ — Трасс переходит на службу во дворец в качестве помощника советника Императора

5 ДБЯ — стеклянный потолок для инородцев пробит, Трасс становится советником Императора, там-сям, туда-сюда, миллионер

4 ПБЯ — смерть Императора у Эндора

События «Когда судьба не хочет дать корону, ее я силой отберу»:

Главы 1-5 — 7 ПБЯ

Главы 6-9 — 8-9 ПБЯ

Главы 10-12 — 9-10 ПБЯ

Главы 13-15 — 12 ПБЯ

Главы 16-20 — 15-17 ПБЯ

Chapter Text

События, последовавшие за смертью Императора Палпатина, несмотря на их драматичность, описать довольно легко, если не вдаваться в частности: каждый, кто хоть что-то из себя представлял при дворе, будь то военный или чиновник, пытался захватить верховную власть; потерпев поражение, стремился заполучить себе побольше территорий и кораблей, объявить себя королем, гранд-адмиралом или генералиссимусом. Все это сопровождалось невероятных масштабов насилием, заказными убийствами, отравлениями, битвами на два фронта (повстанцы не преминули воспользоваться ситуацией), восстаниями, казнями, пытками, предательствами, бесполезным героизмом и сомнительными аферами. Доведенное до отчаяния и нищеты население многих планет согласилось бы принять любую власть, лишь бы прекратились поджоги, грабежи, мародерство и показательные расстрелы.

После Эндора в Империи осталось десять гранд-адмиралов, двадцать шесть советников без Императора, один Верховный визирь, один государственный секретарь, без счета губернаторов, моффов, гранд-моффов, адмиралов и генералов. Каждый искал — и находил — причины самому стать во главе государства. Казавшаяся незыблемой Империя разваливалась на куски. В безумном ослеплении всякий пытался урвать свой кусок, захватить больше планет, больше денег, больше власти. Цвет имперской армии и флота был скошен у Эндора, остальные методично истребили друг друга в борьбе за ресурсы. Уцелели одни сорняки. Сложившаяся ситуация способствовала тому, чтобы к власти пришли самые безрассудные, наглые и безответственные претенденты.

Раздоры среди членов имперского Правящего совета, их нежелание слушать друг друга и идти на компромисс порождали противоречивые приказы, вызывавшие в лучшем случае непонимание, а в худшем — неподчинение. Это принесло народам галактики, чиновникам, военным и гражданским лицам неисчислимые беды. Ни о них, ни о благе государства никто не заботился. Империя, увязшая в гражданской войне, стоявшая на грани распада, в любой момент могла превратиться в набор слабо связанных между собой секторов, где дорвавшийся до власти вельможа правил бы самостоятельно, прикрывая свои пороки речами о заботе о народе. Излишне говорить, что уставший от политической неразберихи народ равно ненавидел всех — повстанцев, имперские власти, местные наспех сформированные правительства. Сами заседания Правящего совета вскоре превратились в игру на выбывание. В течение трех лет после поражения у Эндора количество советников Императора сократилось втрое. Самого невезучего из них растерзала оголтелая толпа на родной планете, где он рассчитывал переждать политическую бурю. Судьба благоволила советнику Бирке, который тихо умер во сне от кровоизлияния в мозг. Остальные стали жертвами заказных убийств, отравлений, расстрелов по приговору военного суда. Уцелевшие советники собирались каждую неделю, дабы пересчитаться, узнать, кого они потеряли с прошлого заседания, и поделить его политическое наследство. Трасс занял выжидательную позицию, зная, что в таких обстоятельствах самые здравомыслящие и ответственные выбывают первыми. Он притворялся, что вовсе не стремится к верховной власти, а сам тем временем наблюдал, как сокращается число претендентов на трон.

Двор и прежде представлял собой серпентарий, где плелись интриги и велись политические игры, в которых ставки были так высоки, что проигравший мог потерять состояние, положение в обществе, а то и жизнь. После смерти Императора из змеиного гнезда он превратился в поле боя. Палпатин не оставил законных наследников, не назначил преемника, поэтому трон оставался пустым. Советники из его ближнего круга считали, что вправе занять его место де-факто, если не де-юре. Трасс видел, как погибли два его злейших противника — Арс Дэнгор и Кинман Дориана. Тот и другой некоторое время исполняли обязанности главы Правящего совета. Трасс приложил все силы, дабы превратить жизнь последнего врага — Сейта Пестажа — в ад. Трасс воспользовался тем, что его мало кто воспринимал всерьез. Над ним насмехались, его задевали, отпускали обидные ремарки. В ответ он лишь улыбался и игнорировал оскорбления. Но он запомнил каждое брошенное в его адрес слово, чтобы однажды расквитаться с обидчиками. У Трасса сложилась репутация модника, любезника и угодника, который заботится лишь о проблемах инородцев. Однако такое мнение было далеко от истины.

Да, Трасс любил одежду и следил за модой. После смерти Императора двор погрузился в траур. Из дворца убрали все яркие элементы отделки и картины на веселые сюжеты. Свободные пространства заполнили черные драпировки. Младшим чиновникам предписывалось носить на рукаве черную повязку в знак скорби. Старшие чиновники облачились полностью в черное. Одно время Сейт Пестаж носил скрывающую лицо вуаль как символ скорби, но после ряда неловких ситуаций с идентификацией личности он оставил эту привычку. В отличие от прочих советников, Трасс умудрился придать своим траурным нарядам налет элегантности.

Да, Трасс был любезен со своими сторонниками и убийственно вежлив с врагами. Но помнил каждое колкое слово, брошенное в его адрес. Он не забыл и не простил Дэнгору, Дориане и Пестажу злую шутку, которую они с помощью третьих лиц сыграли с ним после назначения его советником первого ранга. Двое из них уже лежали в могиле, и Трасс готовил свержение третьего — не своими руками.

Да, Трасс признавал решения более сильных политических игроков, даже если бывал с ними не согласен, публично поддерживал их. Но делал он это ради выживания. В то время как другие советники ярко проявляли свою индивидуальность, Трасс держался в тени. В эти тревожные годы, когда никто точно не знал, кто управляет Империей, когда приказы противоречили друг другу, когда придворные хроники велись из рук вон плохо, было нелегко разобраться, кто чей друг, от кого ждать поддержки, а от кого — удар в спину. Трасс укреплял и поддерживал прежние союзы, осмотрительно выбирал новые. Он стал очень осторожен с деньгами, поскольку регулярно делал подарки нужным людям. Это могла быть открытая взятка или редкая бутылка вина, или уникальное произведение искусства, или оплаченное Трассом расположение светской красавицы, или тендер, или госконтракт. Чтобы получить желаемое, другие советники давили авторитетом или угрожали, тогда как Трасс предпочитал добиваться своего путем переговоров и подкупа. Такой подход сделал его популярным в самых разных кругах. Если он и встречал отказ, то лишь потому, что люди боялись гнева Пестажа. Ситуация складывалась неприятная. Трасс имел все, чтобы стать правителем, — союзников, состояние, воспитание, народную любовь, — кроме положения в Правящем совете. Поэтому он действовал осторожно и скрытно.

Как-то раз Чипа в шутку спросил его:

— Уж не вознамерился ли ты сделаться императором?

— Почему нет? Сейчас все занимаются тем, что ловят рыбку в мутной войне. Кто знает, насколько богатым окажется мой улов, — полушутя-полусерьезно ответил Трасс.

— Ты рискуешь потерять все, что имеешь, — предупредил Чипа.

— Я точно все потеряю, если не рискну.

— Это невозможно!

— Знал бы ты, как часто я это слышал. Говорили, что сенатор Конью никогда не будет воспринимать меня серьезно. Однако он приблизил меня к себе, брал на заседания Сената и делился мудростью. Говорили, мне даже помощником советника не стать, однако я успешно трудился на этом посту одиннадцать лет. Говорили, инородцу не бывать императорским советником первого ранга. Тем не менее я это сделал. Теперь ты уверяешь, что мне не стать императором. Хочешь заключить пари? Мое положение не хуже, чем у большинства советников, а сам я, возможно, намного лучше них.

— Дело не в твоих талантах, этого я никогда не отрицал. Но другие советники — люди. Империя не примет инородца на троне, военные не примут!

— Моего брата они приняли.

— Это потому, что он казался экзотикой, не представляющей опасности. Гранд-адмиралы его не боялись, ведь он был один, а приведи он с собой полк чиссов, все было бы иначе.

— Значит, нужно сократить число гранд-адмиралов с собственным мнением.

— Ты ведь не серьезно… Ты же не собираешься заказать убийства гранд-адмиралов?

— Ни к чему тратить на них деньги. Судя по тому, как сейчас обстоят дела, они и сами прекрасно с этим справятся. Нам же остается только наблюдать за их сварами с безопасного расстояния.

С каждым днем становилось все очевиднее, что Сейт Пестаж не справляется с управлением Империей. Трасс и его сторонники тоже приложили к этому руку. Пестаж верил, что власть и сила в своей основе имеют слабость: чем слабее и запуганнее народ, тем надежнее держится у власти правитель. Он продемонстрировал свои взгляды, когда после известия о смерти Палпатина на Корусанте вспыхнули антиимперские мятежи. Миллионы инородцев по всей планете покинули свои сектора и нижние уровни, в кому времени превратившиеся в некомфортные гетто. Они атаковали имперские патрули на улицах. Протестующие сбрасывали с постаментов статуи Палпатина, публично сжигали имперские флаги, оскверняли все, что имело отношение к Палпатину. Люди и инородцы отмечали свои бесчинства как всенародный праздник. Преступники пользовались царящим беззаконием, грабя магазины, банки и прохожих. Посреди всеобщего разгула Пестаж решил: пора положить этому конец. Он дал полный карт-бланш корусантским военным гарнизонам, а те подавили мятеж с изощренной жестокостью, и Трасс с коллегами анонимно сделали достоянием общественности подробности, которые Пестаж желал бы скрыть. Военное возмездие было ужасающим, и списки убитых постоянно пополнялись. Зато Империя вернула народные массы под контроль.

Чтобы подобное не повторилось, Пестаж стал уделять большое внимание боевому духу и морали подданных. Поэтому по его приказу в голотеатрах перестали показывать развлекательные ленты. Вместо них крутили старые голодрамы о Войнах клонов, предваряемые воодушевляющими патриотическими роликами. Голонет заполнила пропаганда. Ведущие новостей и передач на государственных каналах под угрозой увольнения начинали и заканчивали выпуски уверениями в скорой победе над повстанцами. Им вторили звезды экрана и сцены, популярные журналисты и блогеры. В числе многого другого по всей Империи были запрещены массовые сборища, народные гуляния, свадьбы, танцы в общественных местах. Делалось это якобы из почтения к памяти Императора, а на самом деле — с целью пресечения встреч возможных повстанцев. Мера не встретила понимания в народе. Уставшим от войны и страха подданным хотелось хоть на время забыться в развлечениях. В отчаянии Пестаж вдруг ударился в религию. Официальной церковью Империи он сделал Церковь Темной стороны. Он отменил ранее действовавший запрет на религиозную агитацию и создание культов. Секты самой разной направленности возникали как грибы после дождя. Помимо локальных божеств, почитали также Императора и Дарта Вейдера. Самозваные пророки проповедовали прямо на улицах, выкрикивали обещания конца времен, пугали прохожих. От многих пророков скверно пахло, другие находились под воздействием галлюциногенных грибов. В новостях регулярно появлялись репортажи о том, как очередные культисты разграбили чей-то богатый дом или подожгли ювелирный магазин (предварительно присвоив себе все товары), или избили неподобающе одетую, по их мнению, даму. Даже жители Корусанта опасались за свое добро и жизнь. Что творилось на окраинах Империи, страшно было думать. Трасс смотрел на религиозный фанатизм, мракобесие и насилие, захлестнувшее улицы Корусанта, ставшего ему практически родным, с ужасом — и мрачным удовлетворением. Чем хуже обстоят дела у Пестажа, тем проще будет его свергнуть — так он рассуждал. Впрочем, закручивание гаек и религиозный мистицизм были не самыми большими ошибками Сейта Пестажа. Хуже всего, что у него самого, несмотря на круглосуточную пропаганду, появились пораженческие настроения. Он начал осторожно прощупывать почву на предмет капитуляции. Ситуация на полях сражений складывалась не в пользу Империи. Повстанцы захватывали один мир за другим — или струсившие губернаторы их сдавали. Из набора отвоеванных планет и систем они сформировали образование под названием Новая Республика. Имперские аналитики не исключили, что до конца года следует ожидать появления мятежников на Корусанте. Немудрено, что Пестаж поддался панике. Едва до Трасса дошла информация о том, что Пестаж вступил в контакт с повстанцами, он возликовал. Враг сам вырыл себе могилу и любезно избавил Трасса и его напарницу от необходимости придумывать липовые обвинения.

Разработанный Трассом план вполне согласовывался с намерениями его сообщницы — Исанн Айсард. Являясь главой разведки, она также присутствовала на заседаниях Правящего совета. Более того, предложение включить ее в число членов Совета исходило от Трасса.

— Ты уверен? — всполошился Чипа, когда узнал о его инициативе. — Она не женщина, а чудовище.

— С ее работой кто хочешь озвереет. Но я предпочитаю чудовище, которое знаю и которому могу до известной степени доверять, неведомо кому, — ответил Трасс.

Он знал Исанн Айсард более десяти лет. Они познакомились, когда он был помощником советника Косты, а она — начинающей сотрудницей своего ведомства. С тех пор они несколько раз работали вместе официально и несчетное количество раз поддерживали друг друга тайно. После того, как Исанн пыталась подставить отца и обвинить его в государственной измене, именно Трасс проследил, чтобы при дворе ее обвинения приняли всерьез. Когда встал вопрос о преемнике Арманда Айсарда, именно Трасс за партией в шахматы поговорил с Императором о будущем Исанн. «Кто более достоин стать новым главой разведки, — очень мягко произнес Трасс, — чем женщина, не пожалевшая родного отца ради блага Империя?». Оба знали, что обвинения Исанн шиты белыми нитками, но Палпатину понравилась ее жестокость и то, как Трасс в своих речах превратил ее подлость в подвиг. Став главой разведки, Исанн предоставила Трассу доступ к засекреченным личным делам его врагов, а также обеспечила его самым современным оборудованием для шпионажа. Благодаря этому он узнавал их слабые места — и бил по ним; их тайные планы — и разрушал их. Ксенофобские взгляды Айсард были всем известны. Трасс являлся единственным инородцем, которому она позволяла переступать порог своего кабинета. Об их странных отношениях ходили слухи, однако для описания избегали использовать ругательные слова «дружба» и «любовь». Айсард и Трасс держали в голове некую идеальную картинку Империи. Образы у них сильно разнились, но кое в чем сходились: никаких повстанцев, никаких неэффективных правителей, никаких коррумпированных чиновников.

Однажды, попивая чай в уютной, обставленной светлой мебелью гостиной Трасса, они пришли к выводу, что Сейт Пестаж — правитель крайне неэффективный. Из этого следовало, что ему пора удалиться с политической сцены. Айсард увидела возможность взять власть. Трасс имел иные планы, но поддержал ее. Для начала он посоветовал ей раньше времени не проявлять свои амбиции. Вместе они решили, что на заседаниях Правящего совета она будет занимать нейтральную позицию между фракциями военных и гражданских. Когда Пестаж осознал бы свое бессилие, ей надлежало предложить помощь по укреплению его власти. Со своей стороны, Трасс обещал подогревать среди советников ненависть и зависть к Пестажу, уверять, что тот намеревается короноваться и наречь себя Императором. Поддержку Айсард он собирался представить как первый признак грядущих событий.

Наконец подходящий момент настал. Распаленная тонкими замечаниями Трасса, мнительность советников пересилила здравый смысл. Они выплеснули негодование на очередном заседании, лишив Пестажа всех титулов и прав, фактически отправив его в изгнание. На случай подобных событий Пестаж подготовил себе укрытие на Татуине, но буквально за пару дней до его свержения поступило известие, что убежище захвачено повстанцами. Таким образом ближайший друг Палпатина, бывший советник первого ранга, являвшийся императором во всем, кроме имени, оказался бездомным, без перспектив и без связей. Он отошел от дел и некоторое время обретался на Корусанте, наблюдая за перестановками в правительстве. Однако он сохранил свое состояние и кое-какое влияние на группировки наемных убийц, к услугам которых не раз прибегал в прежние годы. Было маловероятно, что Пестаж вернется на вершины власти, но он по-прежнему мог помешать другим. Айсард решила: он слишком опасен, чтобы оставлять его в живых. Она предъявила доказательства его связей с повстанцами, а это был прямой путь к трибуналу и расстрелу. Она выделила своих лучших агентов, чтобы доставить Пестажа на суд. Ворвавшись в тайную квартиру Пестажа на Корусанте, они никого не обнаружили — бывший глава Правящего совета сбежал. Агенты пустились за ним следом. В конце концов бывший сподвижник Палпатина кончил жизнь как предатель Империи и принял смерть от рук адмирала Креннеля на малоизвестной планете Сьютрик.

Измена и побег Пестажа склонили чашу весов в Правящем совете в пользу фракции военных. Трибунал во главе с генералом Карвином объявил себя правителем Империи. Такой расклад не устраивал Исанн Айсард. При Пестаже она познала вкус верховной власти и не желала делить ее ни с кем. Трасс позволил ей вдоволь пободаться с Карвином, а сам регулярно отправлял новостные сводки в Неизведанные регионы. Он придерживал свою козырную карту — брата — в рукаве до поры до времени. Сперва он должен был расчистить ему дорогу для возвращения, прежде всего — избавиться от других гранд-адмиралов, которые могли оспорить верховенство Трауна. На его взгляд, эти джентльмены затеяли соревнование на самую нелепую смерть. Для Империи это было плохо, а для него — хорошо.

Наблюдая за противостоянием Айсард и Карвина, Трасс видел, что власть постепенно ускользает из ее рук. Без сомнений, она тоже это понимала и осознавала последствия. В Империи проигравших в борьбе за власть не жаловали. Пока она еще представляла собой видную политическую фигуру, Трасс решил ее поддержать. Как ни крути, Айсард являлась его самым надежным союзником среди военных, он всегда мог рассчитывать на разведку и ИСБ. С мелкой личной местью другим советникам было покончено. Пришло время для следующего этапа плана Трасса, возможно, самого рискованного. Опасность для жизни начиналась на первом же шаге: убедить Айсард поумерить амбиции и стать частью плана. Перед этим Трасс написал Трауну полное нежности письмо на случай, если ему не суждено выйти из кабинета Айсард живым.

Свой визит Трасс оправдал желанием обсудить путаницу в повестке дня следующего заседания Правящего совета и согласовать позиции по некоторым ключевым вопросам. Как обычно, Айсард стояла за решительные меры, Трасс — за более мягкие. Обычно они находили компромисс или договаривались, чью позицию они поддержат в каждом конкретном случае. Когда она высказала очередное резкое мнение, Трасс потупил взор и почтительно произнес:

— У вас в руках — вся власть Империи, вам и карты в руки. Поздравляю. Как вы собираетесь ее использовать?

— Использовать? — удивилась Айсард. Она настроилась на разговор о текущих делах, но беседа неожиданно приобрела более серьезный оттенок.

— Говорят, деньги приносят пользу, только когда находятся в движении. С властью так же. Никто не задержится на троне, если не имеет долгосрочного плана использования своей власти. Каков ваш?

— Не думаю, что вас это касается.

— Возможно, ваш план тонок и изыскан, как все, что вы делаете. Но возможно также, что у вас нет никакого плана, и мой визит, как и мои слова, заставил вас паниковать.

На это она отреагировала молниеносно. Айсард сидела за своим рабочим столом, Трасс расположился напротив в кресле. Она выхватила бластер из прикрепленной снизу к крышке стола кобуры и наставила на Трасса. Единственное, что помешало ей тут же нажать на курок, был его безмятежный вид. Другой на его месте уже начал бы в панике молить о пощаде. Оба знали, насколько меткий она стрелок. Однако Трасс продолжал сидеть неподвижно. Ни один мускул на лице не дрогнул. Даже его голос остался ровным, когда он сказал:

— На вашем месте я бы этого не делал. Я послал брату весточку о состоянии дел в Империи. Скоро он будет здесь, и тогда вам, госпожа, выгоднее быть на нашей стороне. Если вы будете так любезны опустить оружие, я объясню, зачем пришел на самом деле.

Подобное самообладание Айсард редко встречала за пределами своего ведомства. Трасс часто демонстрировал выдержку на заседаниях, но там никто напрямую ему не угрожал. Этим он рассчитывал заинтриговать ее. Она проявила заинтересованность в другом:

— С чего вы решили, что я позволю вам уйти?

— С того, что это единственное логичное действие, — Трасс развел руками. — Разве я угрожал вам? Лишь дал совет по старой дружбе. Вы вольны поступать как пожелаете. Но, если убьете меня, сейчас или позже, потеряете столицу, положение, власть и все, что имеете. Когда мой брат вернется, в целой галактике не найдется такой дыры, где вы сможете скрыться от его гнева, и ни связи, ни запугивание, ни защита подчиненных вам не помогут. Неужели вы цените свои достижения меньше, чем одного мертвого советника?

— Вы упускаете кое-что.

— Что же?

— С того момента, как я подняла оружие, возврата нет. Вы начнете планировать месть, едва только выйдете отсюда.

Трасс скорбно покачал головой.

— При всем уважении к покойному Императору, ему не хватало гибкости в обращении с подданными. Там, где он видел измену, я вижу решимость. Вы готовы рискнуть всем ради блага Империи. Я не могу не восхититься таким настроем, — сказал он мягко.

— Но наставленный на вас бластер одобрить не можете?

— Это тонкий момент.

Не совершая лишних движений, Трасс встал, подошел вплотную к столу, дуло бластера уперлось ему в грудь.

— Любые силы, любой порыв нуждаются в том, чтобы их направляли, иначе на выходе получается хаос и анархия. Мы с вами не поклонники ни того, ни другого. Но направлять следует деликатно, — Трасс медленно поднял руку, положил два пальца на ствол бластера и, в тон своим напевным словам, едва заметно надавил. — У меня нет армии, нет флота, нет верных солдат. Даже мой портной сбежал и сейчас, говорят, шьет наряды для Мон Мотмы. Все, что у меня осталось, — это вера в новую Империю, обновленную и возродившуюся.

— С кем во главе? — пожелала знать Айсард.

Ее рука не дрогнула, дуло бластера по-прежнему было направлено на Трасса.

— С самым достойным, кем бы он — или она — в итоге ни оказался. Будем решать проблемы по степени серьезности. Покончить с повстанцами важнее всего, затем — приструнить зарвавшихся военных, советников и чиновников. Согласны?

— Да. Ваш брат в состоянии решить обе проблемы. Я склонна думать, что с решением первой вторая исчезнет сама собой. Но что потом? Что вы скажете ему о нашей сегодняшней встрече?

— Относительно этого я могу обещать верность Империи и дружбу семье Айсард. Мы с вами никогда прежде не ссорились. И сейчас не лучшее время для свар, вам не кажется?

После недолгого размышления Айсард опустила руку, дуло бластера смотрело в крышку стола, и Трасс так же медленно убрал руку с оружия.

— Когда вы вошли, я подумала, вы явились поквитаться за Сейта Пестажа, — сухо сказала она.

— Помилуйте великодушно! С чего бы мне это делать?

— Его устранили по моему приказу. Он был одним из приближенных Императора, таким же, как вы.

— Разве мы не сошлись на том, что его правление неэффективно?

— Вы могли передумать. Сейчас такое случается сплошь и рядом. Не вы ли говорили, что многому у него научились? В каком-то роде он был вашим наставником.

Трасс действительно при ней как-то обронил подобное замечание. Однако он имел в виду, что Пестаж послужил для него примером того, как не надо управлять государством. И у дурного учителя можно чему-то научиться. Об истинных чувствах к Пестажу и другим советникам Трасс не говорил никому, кроме брата.

— А вашим наставником был родной отец, однако вас это не остановило, — ответил Трасс. — Если я захочу оплакать советника Пестажа, я сделаю это в частном порядке, вдали от посторонних глаз. В этом мы с вами похожи. Помощники, наставники, советники хороши только до тех пор, пока приносят пользу. Когда их лимит полезности исчерпан, мы устраняем их и ищем новых. Поэтому я благодарю вас за то, что сделали за меня всю грязную работу с Пестажем. Честное слово, я сам не справился бы лучше.

— Рада, что вы оценили мой труд.

— О, не только оценил, но и увидел перспективы его применения.

Трасс вновь сел в кресло, эффектным жестом раскинул рукава своих одежд и произнес:

— Моя госпожа, давайте смотреть на дело трезво. Вы — мастер мутить воду. Но в военном деле смыслите мало. А сейчас время сражаться и побеждать. Позвольте снять этот груз с ваших плеч. Свою верность Империи и готовность заключать союзы вы уже доказали, на ваше положение во главе разведки никто не покусится, это я гарантирую. Но хотите ли вы получить больше?

— Выше только трон.

— Как тот, кто провел при дворе больше двадцати лет, смею заверить: между вашим положением и троном еще масса промежуточных позиций.

— То же самое можно сказать о вас. Каков ваш замысел?

— Не думаю, что вас это касается. Не сочтите это насмешкой. Я забочусь о вашей безопасности. Чем меньше людей знают подробности, тем лучше. Если мой план удастся, ваше положение будет упрочено. Если нет, последствия вас не затронут. Впрочем, кое-какая помощь мне не повредит. Скажите, правда ли, что агентов учат сопротивляться пыткам и выносить любую боль, не выдавая страданий?

— Правда.

— Как долго длятся тренировки?

— Всю жизнь. Но при необходимости можно уложиться месяцев в шесть-семь.

— А можно ли научиться этому, скажем, за три месяца?

— Такие эксперименты проводились. Это тяжело и опасно. Самые сильные мужчины не выдерживали.

— Полагаю, эксперименты ставились на представителях человеческой расы?

Айсард кивнула.

— Я так и думал. К счастью, мой народ намного крепче людей. Не могли бы вы научить меня технике подавления боли или прислать того, кто может?

— Допустим. Что дальше?

— Следующие три месяца вам придется потерпеть генерала Карвина, но я обещаю избавить вас от его общества позже.

— Вот так просто?

— Вас это удивляет? Я заметил, что слишком многие люди на службе Империи хотят, чтобы все вокруг было сложно. Они мудрят, не доверяют никому, тогда как могли бы обрести надежных друзей. Давайте не будем повторять их ошибок. В конце концов, что вы теряете?

Исанн Айсард славилась тем, что никогда не совершала бессмысленные поступки. Даже если сперва они казались таковыми, они преследовали определенную цель. Немедленная смерть Трасса не несла ей никакой выгоды. План Трасса, в чем бы он не состоял, пока что жертв от нее не требовал. Ничто не указывало на то, что она вообще была вовлечена. В худшем случае Трасса ждал провал. Тогда им бы занялись другие, и ей не пришлось бы марать руки. При благоприятном исходе она получала еще более влиятельного союзника, возможно, доступ к трону (несмотря на заверения Трасса, она не тешила себя надеждой стать правительницей — если Трасс так старался, то только для себя), плюс приятный бонус в виде устранения зарвавшегося генерала Карвина. Итак, все упиралось в готовность Айсард поступиться своими амбициями. Для нее это было сложнее, чем убить человека голыми руками. Однако существовал шанс выяснить больше о замысле Трасса в процессе его осуществления и повлиять на результат. Рассуждая таким образом, Айсард согласилась и отпустила Трасса невредимым. С Пестажем она уже прибегала к мнимой покорности вкупе с желанием помочь. Ничто не мешало повторить уловку с Трассом.

Chapter Text

Айсард не обманула и тем же вечером прислала в квартиру Трасса своего человека — майора Дизонду. Это был невысокий крепкий мужчина с редеющими рыжеватыми волосами, холодными серыми глазами и грубыми руками. Он провел с Трассом три месяца и за это время ни разу не улыбнулся и не рассердился. Делал ли Трасс успехи или нет, лицо Дизонды оставалось бесстрастным. С собой майор принес черный кейс с кодовым замком. Он никому не позволял заглянуть туда — сам доставал сыворотки и приспособления для пыток. Каждый вечер он применял их к Трассу, объясняя, как бороться с болью. Доставляло ли ему удовольствие мучить инородца, который вознесся так высоко, который в месяц получал больше, чем Дизонда за год, который вознамерился править Империей, или он просто следовал приказу Айсард, не подключаясь эмоционально к ситуации? Сложно сказать. Лицо майора Дизонды не выражало никаких чувств.

Выполнение плана Трасса требовало сближения с кем-то из адептов Церкви Темной стороны. Проникнуть в главный храм было сложнее, чем могло показаться. В храмы, разбросанные по Корусанту, могли войти все желающие, независимо от расы, возраста, пола и предыдущего вероисповедания. Горячая вера на грани фанатизма компенсировала любые возможные недостатки неофитов. Но главный храм в столице был только один. В него превратили бывший храм джедаев. Там придерживались строгого фейсконтроля: на службы допускались только люди благородного происхождения или высокого социального статуса. Инородцев вроде Маса Амедды или Слай Мур стражи в черных балахонах провожали на галерею и просили не покидать ее, пока другие верующие не разойдутся. Там было темно и душно, потому что дым от благовоний, в изобилии курившихся во время служб, поднимался к потолку и висел как раз на уровне галереи. Там инородцы сидели, скрытые от глаз людей кованой решеткой. Трасс побывал на галерее лишь однажды и остался не в восторге. Он решил не мучиться на еженедельных службах подобно Масу Амедде и Слай Мур. «Люди не видят в нас равных себе, и мы не должны унижаться, набиваясь в друзья», — подумал Трасс.

Околого года назад гранд-адмирал Пеккати Син спросил его после заседания Правящего совета:

— Советник Трасс, отчего вы не посещаете службы?

В то время в храм Церкви Темной стороны представители правящей элиты ходили как в модный клуб или ресторан — это считалось модным, служило показателем статуса. И только Трасс избегал появляться там, что многим казалось странным. Поговаривали, якобы его туда не пускают из-за расовой принадлежности или из-за учиненного им скандала. В чем заключался скандал, никто объяснить не мог, поскольку не было никакого скандала.

— Я не очень религиозен, — объяснил Трасс. — Ходить на службы за компанию, но без истинной веры я считаю лицемерием. А еще в храме у меня постоянно болит голова. Наверное, от благовоний.

— Мы неустанно молимся о возрождении нашего Императора. Ради этого можно и потерпеть, — обиделся гранд-адмирал.

— В храме хватает прихожан и без меня. Если ваши молитвы помогут его величеству возродиться, я вознесу ему хвалы вместе с вами. Но пока что Темная сторона не даровала нам такого чуда. У меня хватает мирских дел и нет времени на эзотерику. С вашего позволения, я пойду.

Так однажды ответил Трасс. В целом он говорил правду. Прошел год — и набиваться в друзья к кому-нибудь из верующих все же пришлось. Из всех членов Правящего совета, регулярно посещавших храм Церкви Темной стороны, гранд-адмирал Син выглядел наиболее перспективным кандидатом. Он вырос на многонациональной планете, поэтому не шарахался от инородцев как от зачумленных и не считал их существами второго сорта. Он был человеком духовным и глубоко религиозным. Независимо от того, в каких богов он верил в данный момент своей карьеры, Син отдавался этому делу всей душой. Траун отзывался о нем как о неплохом стратеге, но поразительно наивном в житейских делах человеке. Достаточно было обладать сходными взглядами, проявлять сдержанный интерес и уважение к его религии, чтобы ему понравиться. Из всех адептов Темной стороны в Правящем совете только Сина можно было назвать истинно верующим. На этой его слабости Трасс собирался сыграть. Он ненавязчиво начал проявлять к гранд-адмиралу расположение, демонстрировать понимание проблем офицеров его уровня и выражать им сочувствие. Иногда он задавал Сину вопросы о Темной стороне. Трасс всячески подчеркивал, что не верит в постулаты официальной религии Империи, но хочет разобраться в них хотя бы в теории. Подобное внимание одновременно льстило Пеккати Сину и тревожило. Чутье на неприятности, развившееся у него с годами, подсказывало, что здесь что-то не так. Однако Трасс был так искренен, так деликатен… В конце концов стремление найти единомышленника взяло верх над осторожностью. За каких-то три месяца они с Трассом стали если не друзьями, то приятелями: периодически встречались дома у одного из них, вели долгие беседы на возвышенные темы под вино, поддерживали друг друга на заседаниях. Гранд-адмирал Син не знал и не мог знать о разговоре, произошедшим между Трассом и двумя его ближайшими помощниками за несколько недель до их неожиданного сближения. Если бы ему в руки попала стенограмма того разговора, он был бы опечален. Выглядела бы она следующим образом.

Помощники Трасса принялись за дело. Чипа посещал службы в небольших храмах, куда был открыт вход для инородцев. Макс, пользуясь статусом помощника советника первого ранга и члена Правящего совета, ходил в главный храм. Правда, место ему выделили не из лучших, далеко от алтаря, где проводились таинства, зато он оказался в среде таких же помощников советников. От души поливая начальника-атеиста, он втирался в доверие и вызнавал подробности учения. До битвы у Эндора адепты просили Темную сторону Силы о продлении жизни Палпатина. Их молитвы не были услышаны. Тогда они стали просить о возвращении Палпатина, его возрождении в новом теле. Детали пророчеств, признаки Избранного, в чье тело якобы вселится дух Императора, и прочие подробности Чипа и Макс аккуратно записывали после служб и доставляли Трассу. Он использовал добытые ими материалы для подготовки к беседам с гранд-адмиралом Сином — и к величайшему шоу в истории Империи.

К тому времени, как обещанные Айсард три месяца истекли, ситуация на фронтах стала вызывать серьезные опасения. Слово «капитуляция» висело в воздухе на каждом заседании Правящего совета, но никому не хватало смелости произнести его вслух. Срочно требовалась победа, но имперскому флоту не везло. В это непростое время гранд-адмирал Син разработал план операции, которая должна была выбить окопавшихся повстанцев с ряда ключевых для Империи миров. Первоначальный план не был идеален. Гранд-адмирал Син нехотя согласился его доработать, Трасс вызвался ему помочь. Они встретились в доме Сина. Гранд-адмирал несказанно удивился, когда Трасс, которого все считали абсолютно далеким от военного дела, начал давать вполне толковые советы, изрекать неожиданные идеи и варианты решения проблем. Если бы гранд-адмирал потрудился сосчитать дни, прошедшие между неудачной премьерой его плана на заседании и их с Трассом встречей, то он понял бы, что именно столько дней требуется, чтобы отправить сообщение в Неизведанные регионы и получить оттуда ответ. Озвученные Трассом советы и идеи принадлежали его брату. Сам того не зная, Син разрабатывал план операции вместе с Трауном.

Ничего удивительного, что совместное детище двух гранд-адмиралов было встречено членами Правящего совета с восторгом. Син получил столько кораблей и людей, сколько просил. Учитывая, как непросто обстояли дела с тем и другим, это считали победой. Такое событие следовало отпраздновать, и Пеккати Син знал идеальный способ — торжественная служба в храме Темной стороны.

После окончания заседания Трасс поздравил гранд-адмирала с успехом и добавил:

— С вами приятно работать. Если ваш план сработает, мы получим долгожданную передышку и сможем перегруппировать силы.

— Сегодня я буду молиться о победе, — сияя от радости, пообещал Син.

Трасс притворился удивленным:

— Сегодня состоится служба в храме? Я думал, они проходят только по выходным.

— Так и было. Раньше их проводили раз в неделю, потом два раза, а теперь каждый день. Я считаю, это неправильно. Жрецы стали небрежны, адепты торопливы. Они забегают в храм между совещаниями и банкетами, некоторые не в состоянии высидеть службу целиком. О какой вере, каком благочестии можно говорить? Неудивительно, что Император оставил нас своим попечением.

— Это очень прискорбно, гранд-адмирал.

— Ну ничего. Сегодня я заставлю этих хаттовых сынов служить как положено! — решительно заявил Син.

У него имелась неприятная особенность. Когда он говорил о чем-то важном для себя, то слишком возбуждался. Крошечные капли слюны вылетали у него изо рта на значительное расстояние. Обыкновенно гранд-адмирал был слишком увлечен разговором, чтобы заметить, что доставляет неудобство собеседнику. Вот и на этот раз, на словах «хаттовых сынов» несколько капель слюны сорвались с его губ. Одна попала Трассу на подбородок, другая угодила ему на левую щеку. Подавив отвращение, Трасс поинтересовался:

— Скажите, чтобы посетить вашу торжественную службу, обязательно ли быть адептом Церкви Темной стороны?

Син уставился на него в непонимании. Улыбнувшись фирменной мягкой улыбкой, Трасс опустил глаза и сказал тихо, как будто говорил нечто неприличное:

— Вы знаете, я далек от любых религий. Но предстоящая операция очень важна. Вот я и подумал, не будет лишним попросить поддержки высших сил, какими бы они ни были. Однако я не знаю, как подступиться к делу…

— Если нынешний кризис зажег в вас хоть крошечный огонек веры, то он благословенен. В главный храм разрешено входить только посвященным. За этим внимательно следят. Но, думаю, вас пропустят, если я вас приведу. Просто держитесь поближе ко мне, и все будет хорошо.

— Благодарю вас, гранд-адмирал.

До начала службы оставалось около двух часов, поскольку ее всегда проводили по вечерам. Син отправил своего адъютанта в главный храм, чтобы велел жрецам подготовиться получше. Трасс пригласил гранд-адмирала в один из самых элегантных ресторанов столицы, где для него всегда держали забронированным кабинет со столом на двенадцать персон. Син отказался от вина, поскольку считал, что алкоголь помешает восприятию службы. Однако он не отказался от мяса с кровью. Кровь, по его словам, угодна Темной стороне. Пока он поглощал свое блюдо, с удовольствием собирая размазавшуюся по тарелке кровь куском хлеба, Трасс старался смотреть куда угодно, только не на него. Этот ужин показался ему бесконечным. Когда он, наконец, завершился, гранд-адмирал отвез Трасса к главному храму Церкви Темной стороны, провел его сквозь анфиладу безотрадно темных, обширных и пустынных залов. Все, что возможно, выкрасили черной краской или задрапировали черной тканью. Статуям джедаев прошлого спилили головы и заменили их ликами великих ситхов. Изящные фрески и витражи тонкой работы с символами Старой Республики замазали или разбили. Сделанные из белого мрамора полы покрыли коврами цвета свернувшейся крови. И через эти мрачные залы гранд-адмирал Син провел Трасса мимо охраны туда, где проводились службы, и усадил рядом с собой на почетное место, заработанное им рвением и щедрыми пожертвованиями. Верующие, завидев инородца, пересаживались от него подальше. Вокруг Трасса и Сина образовалось кольцо пустых кресел. Поскольку в главном храме службы проводились только для высокопоставленных лиц, их не заставляли стоять все время или сидеть на жестких табуретах, как в храмах попроще. Элитные верующие могли откинуться на мягкие спинки расставленных полукружиями кресел, закинуть ноги на миниатюрный пуфик и с комфортом внимать словам жрецов, а также вполголоса сплетничать, обсуждать новости политики или злословить насчет соседей. Появление Трасса дало им обильную пищу для ума. Он сидел в первом ряду и не видел злых взглядов и кривых усмешек. Он заставил себя игнорировать шушуканье за спиной и вперил взгляд в огромный портрет Палпатина над алтарем. Редкий случай: Император был изображен непривычно, не как на агитационных плакатах и записях обращений к народу по праздникам. Для этих материалов использовались кадры времен его сенаторства или канцлерства, обработанные с помощью компьютерной графики. На них он выглядел благообразным стариком с доброй улыбкой и мудрыми глазами, настоящим отцом народов. Но портрет в храме отражал настоящего Палпатина. На нем одетый в любимый черный балахон Император стоял, приподняв руки. С кончиков его пальцев в разные стороны разлетались тщательно выписанные бледно-голубые молнии Силы. В тени низко натянутого капюшона угадывались злые, блестящие золотом глаза. Нижнюю часть лица Императора искажала не то жестокая усмешка, не то гримаса отвращения. Именно таким Трасс помнил Палпатина. При взгляде на молнии Силы его тело отозвалось призрачной болью, воспоминанием о пережитом наказании. И все же Трасс не отводил глаз от портрета.

Началась служба. Низкий глухой звук труб, похожий на стон умирающей банты, заполнил зал. Из ниш за алтарем с двух сторон медленно вышли шестеро жрецов в черных балахонах с опущенными капюшонами. Они завели унылую песнь. Верующие отвечали короткими напевными фразами. Не зная слов, Трасс придал лицу одухотворенное выражение и поднял глаза к небу. Когда пение жрецов и верующих слилось воедино, на возвышение у алтаря поднялся верховный жрец. От прочих его отличала массивная ауродиевая цепь на шее с кулоном в виде семиконечной звезды. В центр кулона был вставлен огромный черный камень с неровными гранями, похожий на кусок вулканического стекла. Верховный жрец откинул капюшон и воздел к небу руки. Драматический накал в пении достиг апогея, когда верховный жрец повернулся к толпе спиной и возложил руки на алтарь. Алтарь, глыба посеревшего от времени кайбера, зажегся изнутри слабым красным светом. Трасс догадывался, как свершилось это чудо: всего-то и требовалось несколько красных светодиодов и пульт дистанционного включения. Свечение привело верующих в экстаз. Они разразились аплодисментами и радостными криками. Верховный жрец объявил, что дух Палпатина с ними, внимает им и готов свершить суд над неправедными. На последних словах он недвусмысленно посмотрел на Трасса. После этого он перешел к повестке дня: молитвам за успех гранд-адмирала Сина и его воинов, призывам к Темной стороне послать им храбрость или благородную смерть в бою. «Вот это мотивация. Жаль, Рау этого не слышит», — подумал Трасс.

— Но прежде всего мы вознесем хвалу нашему Императору, — продолжал верховный жрец и вдруг резко повысил голос: — Ничтожества! Молитесь о его возрождении! Только Император может избавить нас от мятежников, защитить от нечестивых захватчиков!

По рядам прошел вой и скрежет зубовный. Трасс спиной чувствовал исходящие от людей волны ненависти. В кои-то веки для разнообразия они были направлены не для него.

Жрецы зажгли кадильницы с благовониями и затянули торжественную песнь. На этот раз верующие вторили им слово в слово. Эти завывания действовали Трассу на нервы. Было в них что-то грубое, дикое, нескладное. На лбу Трасса выступила испарина. Он утер ее краем рукава, как простолюдин, склонил голову. Ему стало тяжело дышать. Он потер глаза, поморгал, снова потер…

— Советник, что с вами? Вам нехорошо? — спросил гранд-адмирал Син. Было очень любезно с его стороны отвлечься от службы и уделить внимание своему гостю.

— Я странно себя чувствую, — задыхающимся голосом произнес Трасс.

— Бывает, от благовоний голова кружится.

— Нет, это не…

Трасс не договорил. Он вскочил на ноги, вышел в центральный проход зала и поспешил к выходу. Но на полпути вдруг замер. Его тело перестало ему подчиняться: глаза закатились, голова запрокинулась, спина неестественно выгнулась назад. Трасса била крупная дрожь. Находившиеся поблизости верующие прервали пение и с ужасом смотрели на него. Верховный жрец тоже не оставил припадок без внимания.

— Стражи, выведите его отсюда, — прикрикнул он.

Двое охранников в балахонах и капюшонах, до этого служившие украшением при входе в зал, сорвались с места. Но как только один из них дотронулся до плеча Трасса, тот вскинул голову, уставился на него безумным взглядом и гаркнул не своим голосом:

— Как смеешь?!

Из его пальцев вылетел сноп искр. Молния Силы ударила в грудь стражнику, он отлетел прочь на несколько метров. Второй благоразумно сделал пару шагов назад. Пение тут же оборвалось.

— Как смеете вы, неблагодарные, так приветствовать своего властелина? — прошипел Трасс. Чем больше он говорил, тем сильнее его голос уподоблялся голосу Палпатина.

Трасс повел плечами: вселившаяся в него сущность осваивалась в новом теле, примерялась к нему. Затем он развернулся, немного сгорбился, как старик, поковылял к алтарю — так, как это делал Палпатин. От него веяло величием, ужасным и сверхъестественным. Он шел медленно, подволакивая ногу, и совершал правой рукой плавные движения, словно искал трость, на которую можно опереться. Сходство с походкой Императора было таким, что несколько впечатлительных человек упали в обморок, но никто этого не заметил, включая ближайших соседей. Все взоры были устремлены на Трасса, с трудом взбиравшегося к алтарю. Жрецы упали перед ним на колени. Даже верховный жрец был вынужден посторониться.

— Мои подданные, вы долго ждали, — провозгласил устами Трасса Палпатин. — Вы прошли через мрак и отчаяние, но сохранили веру. Благодаря ей я стою перед вами. Предатели… уничтожили мое смертное тело, но не дух. Благодаря мощи Темной стороны я воспользовался телом этого неверного, чтобы вернуться к вам.

Император провел ладонью по лицу, как будто хотел смыть его, с отвращением посмотрел на руки с тонкими длинными пальцами — руки с голубой кожей. Потом обвел взором притихший зал.

— Ваша преданность доставляет мне удовольствие, — продолжал он. — Но отсутствие военных побед меня огорчает. Как вы допустили?!

Не поднимаясь с колен, жрецы скорбно заголосили. Самые чувствительные верующие расплакались. Некоторые падали на колени, рвали на себе роскошные одежды, колотили себя в грудь и выли, точно звери, особенно рьяные бились лбом об пол.

— Пока повстанцы побеждают, Светлая сторона Силы крепнет. Из-за нее я не могу возродиться или полностью взять под контроль это тело. Прямо сейчас повстанцы сражаются, а наши солдаты гибнут… — продолжал Император. Он перечислил несколько миров, недавно отвоеванных повстанцами, перевел дыхание и произнес: — Абрион… Да, сектор Абрион… Скоро вы услышите об их победе и нашем поражении. Так пусть это будет их последняя победа! Гранд-адмирал Син!

Потрясенный гранд-адмирал сорвался с места, хотел было рвануться вперед, но поскользнулся, шлепнулся на пол у подножия алтаря и оттуда провыл:

— Я здесь, ваше величество.

— Я знаю ваши планы. Благословляю. Не подведите меня. Заставьте их рыдать кровавыми слезами! — велел Император.

— Будет исполнено, мой повелитель, — дрожащим голосом ответил Син.

— От этой победы зависит все, — Палпатин тяжело дышал, каждое слово давалось ему с трудом. — Без нее я не смогу снова вернуться к вам. Этот неверный… пытается сопротивляться мне. Пускай пока живет. У меня на него особые планы. А пока молитесь и помните, что…

Палпатин не договорил. Его дух отлетел. Трасс упал без сознания у алтаря. Син подполз к нему и принялся трясти, повторяя:

— Помнить что? Что мы должны помнить, повелитель? Умоляю, вернитесь к нам!

Те, кто находился в первых рядах, подобрались поближе, чтобы рассмотреть Трасса, прикоснуться к его телу, которое почтил своим посещением сам Император. Кто-то догадался крикнуть: «Принесите воды!». Воды не нашлось, но промышленник с Куата намочил носовой платок кореллианским виски из своей фляги, поднес его к носу Трасса, а когда тот открыл глаза, приложил флягу к его губам и заставил сделать пару небольших глотков. Постепенно Трасс пришел в себя. Выяснилось, что он не помнил ничего из того, что только что произошло. Внимание собравшихся его удивило и смутило. Он извинился перед Сином, что вынужден откланяться, поднялся на ноги при поддержке одного из жрецов и стал прокладывать путь к выходу. Люди, мимо которых он проходил, старались дотронуться до него, хотя бы коснуться края его одежд и взирали на него как на живое божество.

У слабо поблескивающего красным алтаря застыл всеми забытый верховный жрец. С большим трудом ему удалось привлечь у себе внимание публики, которой он еще недавно повелевал. Люди стремились обменяться мнениями и впечатлениями от чуда, а не тянуть унылые псалмы. Бои за сектор Абрион шли уже не первую неделю с переменным успехом. Ни одна сторона не желала уступать. В этом секторе находилось около двухсот сельскохозяйственных миров, поставлявших продукцию по всей Империи. Раз Император предрек поражение в битве за этот сектор, не пора ли продавать акции тамошних компаний? Не следует ли быстро продать свои имения в тех краях? Подобные вопросы взволновали умы собравшихся. О продолжении службы обычным порядком не могло идти речи. Кое-как верховный жрец смог уговорить верующих спеть хвалебный гимн и вознести благодарственный молебен за возрождение Императора. Это собравшиеся с удовольствием исполнили. Заодно верховный жрец дал служкам знак пустить по рядам чашу для пожертвований. Взбудораженные люди жертвовали как никогда щедро, отдавали все, что было в карманах, снимали украшения и дорогие хронометры. Такой куш Церковь Темной стороны давно не срывала. Единственное, что огорчало верховного жреца, — не он отныне отвечал за прибыльные чудеса. Если он желал сохранить доход (еще как желал!), нужно было договариваться. Хуже всего — договариваться с инородцем.

Когда Трасс вернулся домой, в квартире его поджидал Чипа.

— Ну что, как все прошло? — с тревогой спросил Чипа.

Трасс рассмеялся:

— Как по маслу! Поверить не могу, что эти идиоты купились. Посмотрел бы ты на их рожи! Они ползали перед мной на коленях, целовали сапоги и края одежд. Ну и цирк! Жаль, ты не видел.

Чипа помог Трассу снять верхнюю мантию и тюрбан, сунул их в манипуляторы подоспевшего дроида-секретаря. Трасс в это время достал из мини-бара бутылку набуанского вина и два бокала, откупорил ее, налил себе и Чипе. Как только дроид ушел в гардеробную, Чипа прошептал:

— Никто ничего не заподозрил?

— Нет. Шокер сработал на ура. Даже я не ожидал, что он окажется таким мощным, — Трасс сунул в руку Чипе бокал, коснулся его своим и выпил вино залпом. — Где ты его достал?

— На черном рынке, — Чипа тяжело вздохнул, выпил свое вино и добавил: — Ох, Трасс, не нравится мне твоя затея. Что, если тебя раскроют?

— Притворюсь, что дух Палпатина меня покинул, — ответил Трасс и плеснул себе еще.

Премьера прошла с таким успехом, что опасения не могли испортить ему настроение.

Chapter Text

Во время спектакля Трасса в главном храме Церкви Темной стороны присутствовали четверо советников, два адмирала и пять генералов. Они поспешили сообщить коллегам и сослуживцам о том, что видели. Трасс позволил слухам работать на себя. Он на неделю заперся в квартире и велел никого не принимать. Якобы восстанавливался после посещения духа Императора. Однако он нашел в себе силы прибыть на следующее заседание Правящего совета. Напрасно он пытался обратить внимание членов совета на повестку дня. Ему учинили допрос с пристрастием о том, что произошло на службе, но ничего не добились. Трасс не помнил ничего из того, что делал или говорил Император. По вопросам он понял, что ранее так же пытали гранд-адмирала Сина — или тот сам все с радостью рассказал. Он находился ближе всех к эпицентру события. Устроить перекрестный допрос не получилось, поскольку Син отбыл с Корусанта, чтобы претворить в жизнь свой план. Теперь все ждали исхода первого сражения, чтобы судить, пошло ли благословение Императора на пользу флоту.

— Его величество предрекал нам победу. Он точно предсказал поражение в битве за сектор Абрион. Надеюсь, и на этот раз он не ошибется, — процедил генерал Карвин.

— Как вы смеете сомневаться в его величестве? — прошипел советник Вульфат, знаменитый своим религиозным фанатизмом.

Трасс притворился удивленным и попросил объяснить. Неделю он отлеживался в кровати, поэтому ничего не знал о битве за сектор Абрион.

— Эту информацию еще не довели до сведения народа. И не доведут, — сказал Карвин.

Пока Трассу рассказывали об очередном поражении Империи, он обменялся понимающими взглядами с Исанн Айсард. Она первой узнала об этом позоре еще на прошлой неделе и поделилась с Трассом, а он попросил ее пока придержать информацию. Это позволило ему сыграть роль пророка-горевестника. Оставалось надеяться, что гранд-адмирал Син не испортит план Трауна и благополучно проведет свою кампанию.

В ожидании вестей с фронта Трасс жил с ощущением, что на него уже наведены бластерные ружья расстрельной команды. К каждому его слову прислушивались с подозрением, к каждому шагу — приглядывались. Держаться так, будто он этого не замечает, стоило колоссальных усилий.

Наконец Пеккати Син смог доказать, что не просто так носит звание гранд-адмирала. Его флот уверенно наступал на позиции врага. Он отбил у повстанцев несколько важных объектов: верфей, заводов по производству СИД-истребителей, военных академий. Отступая, повстанцы испортили все, до чего смогли добраться, даже окна в зданиях побили. Но это были мелочи. Империя праздновала победы. Империя торжествовала. У Трасса отлегло от сердца.

После первых сообщений об успехах он стал появляться в главном храме Церкви Темной стороны, вдохновлять прихожан и иногда прорицать. Ему внимали, ему поклонялись как богу. Кто-то пустил слух, что возродившийся в новом теле Император способен по своему желанию исцелять больных. Тогда состоятельные верующие, имевшие родных с тяжелыми недугами, в борьбе с которыми медицина оказалась бессильна, стали приводить или приносить их на службы. Самые наглые брали с собой под видом родственников чужих людей и делали это за деньги. Народа стало собираться столько, что мягкие индивидуальные кресла пришлось убрать, дабы вместить всех желающих. Надежда на исцеление творила с людьми невероятное: лишала их здравомыслия и стыда, придавала сходство с дикими зверями. Перед глазами Трасса прошли такие ужасы и уродства плоти, такие мерзкие последствия пороков, какие не привиделись бы ему в кошмарном сне. Распростершись у его ног, люди рыдали от раскаяния, бились лбом о каменный пол, в отчаянии рвали на себе волосы, царапали лица и руки ногтями, обещали невообразимые вещи взамен на исцеление. Он видел, как заходятся в безудержном смехе или плаче безумцы, как воют одержимые внутренними демонами, как корчатся припадочные. Больные раком на последних стадиях тянули к нему иссушенные пожелтевшие руки и молили исцелить их. Парализованные, страдающие язвами, выставляли напоказ свои гниющие, источающие зловоние тела. Бесплодные женщины просили подарить им ребенка. Лысеющие мужчины уговаривали вернуть им шевелюру, как в юности. Старики молили вернуть им молодость. Один такой, мультимедийный магнат, недавно женившийся на красавице-старлетке, протолкался сквозь толпу и доверительно сообщил Трассу свое желание: «Чтобы я мог трижды за ночь». Инвалиды желали получить назад свои потерянные конечности, давным-давно замененные на механические протезы. Все они смотрели на Трасса в полнейшем исступлении расширенными от надежды и экстаза глазами.

Как же шумело это сборище! Тонкий слух Трасса с трудом мог выносить какофонию криков, стонов, визгов, молитв и песнопений. «Ваше величество, пожалуйста! Окажите мне милость! Слава Императору! Слава Темной стороне! Мне! Мне! Мне! Умоляю! Сжальтесь, ваше величество! Ваше величество!» Трасс хотел бы помочь им, но не мог. Не существовало такой хитрости, которая позволила бы обмануть старость или смерть. От отвращения и зловония у него перехватывало горло. Хотелось бежать прочь, но Трасс волевым усилием заставлял себя оставаться на месте, смотреть на людей, прикасаться к изуродованным частям тела. Иногда, когда он говорил голосом Императора, у некоторых верующих случалось что-то вроде припадка или срыва. Они падали на пол, разрывали на себе одежду, изо рта у них текла пена, глаза выкатывались из орбит, а тело изгибалось в диких корчах. Смотреть на безумный фанатизм было тяжело и неприятно, но сложнее всего было не выйти из роли, не обращать внимания. Их крики заражали соседей, те начинали молиться громче и неистовей, чтобы перекричать припадочных. В конце концов вся собравшаяся в храме толпа доходила до исступления. Казалось, своими воплями они пытаются уговорить Императора совершить чудо, а если тот не поддастся на уговоры, они готовы вырвать чудеса силой. Не раз во время служб Трасс опасался, что его разорвут на части чрезмерно ревностные верующие.

И только служки храма деловито сновали между ними, оставаясь совершенно безучастными к окружавшему их морю страданий. У них имелась другая работа. Держа в руках внушительные ящики для пожертвований, они переходили от одного молящегося к другому, принимали дары в виде денежных чипов, хронометров и драгоценностей, бросали в ответ скупое: «Император вас благословляет». Так они метались по залу, и деньги сыпались в ящики со звоном, впрочем, совершенно неразличимым в общем шуме. Позже они собирались в помещении за алтарем, жрецы пересчитывали кредиты, с видом знатоков рассматривали и оценивали украшения, ругали дарителей за скупость, если попадалась вещь с искусственными камнями, или хвалили за щедрость, если находили произведение ювелирного искусства. Немало фамильных драгоценностей и реликвий исчезло навсегда в недрах храма Темной стороны. После службы верующие расходились по домам в тревоге, пытливо рассматривали себя или своих родных в надежде заметить какие-либо признаки улучшения. Большинство ждало разочарование. Но некоторым становилось лучше (или им так представлялось). Они делились радостью с собратьями по вере, и тех вновь охватывала надежда на чудо. Они приходили вновь и вновь, мечтая, что уж сейчас, на этот раз, Император выберет именно их, исполнит их желание. Таким образом потоки фанатиков сменяли друг друга, но никогда не иссякали.

Выступления Императора нравились всем, кроме верховного жреца. История не сохранила об этом человеке точной информации, он так и остался примечанием на странице учебника. Возможно, он и сам стремился к этому. Он скрывал настоящее имя. Его происхождение было покрыто тайной. Говорили, что он — потомок одной из древнейших фамилий Алсакана, последний в роду аристократов; что он — бастард сенатора с Корусанта; что он — сирота из Внешнего кольца. Возраст верховного жреца также остался тайной. Когда судьба свела его с Трассом (со столь трагическими последствиями для одного из них), он был, что называется, не молод и не стар. Те, кто видели лысый череп и бритое лицо верховного жреца, его длинный острый нос, тонкие губы и глубоко посаженные глаза, считали, что ему где-то между сорока и шестьюдесятью годами по стандартному исчислению. Достоверно известно было только, что около пятнадцати лет назад он оказался в пустыне Татуина. Он умирал от голода, жажды и жары. Темная сторона помогла ему добраться до заброшенного храма в скалах, где оказался родник. Мох и грибы на стенах послужили ему пищей. Там ему было дано Откровение. Верховный жрец начал проповедовать среди местных фермеров, но без особого успеха. Однако он не сдавался: ходил по городам и гарнизонам, творил чудеса или что-то вроде того. Однажды он забрел на стройку тайного убежища Сейта Пестажа и познакомился с ним. Странный дервиш заинтриговал Пестажа. Тот взял его с собой в качестве сувенира, представил Палпатину. Император позволил оборванцу создать собственный маленький культ — Церковь Темной стороны — и назначил его верховным жрецом. Сперва это был кружок по интересам для людей со слабой чувствительностью к Силе, искателей острых ощущений, глубоко духовных людей в поисках новых жизненных ориентиров, вроде Пеккати Сина. Но постепенно он рос и расширялся. Пестаж сделал Церковь Темной стороны официальной религией Империи, и верховный жрец поднялся на самый верх. Был ли верховный жрец подлинно религиозным человеком или везучим проходимцем? Несомненно следующее. Он привык находиться в центре внимания и повелевать. Ему совсем не нравилось играть вторую скрипку в шоу какого-то инородца. А если верховному жрецу Церкви Темной стороны что-то не нравилось, он принимал меры.

Поэтому однажды, выходя после заседания Правящего совета, Трасс увидел рядом со своим спидером еще одну машину. Возле нее стоял адепт Темной стороны. Как только он заметил Трасса, то открыл дверь у пассажирского сиденья. Из спидера вышел верховный жрец.

— Советник Трасс, — приветствовал он.

— Верховный жрец, — кивнул ему Трасс. — Вы пришли проводить меня на службу? Очень любезно с вашей стороны.

— Не спешите с выводами. Я понимаю, зачем вы это делаете. Определенного эффекта вы добились, моральный дух народа возрос. Но вы не сможете дурить верующих вечно. Поэтому я прошу вас прекратить.

— Простите, но я вас не понимаю. Считаете, мне не следует ходить на службы?

— Все вы отлично понимаете. Прекратите свое лицедейство.

— Думаете, мне это доставляет удовольствие? — с искренним возмущением произнес Трасс. — Я теряю контроль над своим телом, над своей жизнью. Но я не могу велеть Императору выбрать кого-то другого.

Настала очередь верховного жреца возмущаться.

— Это святотатство! — воскликнул он. — Отступитесь, или будут последствия.

— Это его выбор. Моими устами говорит сам Император. Имеете претензии? Выскажите их ему в лицо, — ответил Трасс, сел в свой спидер и велел отвезти его в главный храм Церкви Темной стороны.

Последствия, о которых упомянул верховный жрец, настигли Трасса в тот же вечер. Толпа встретила его бурными овациями. Целовали его пальцы, края его рукавов, просили их благословить, хотя он еще не вошел в транс. Трасс поднялся на возвышение, где специально для него рядом с алтарем установили похожее на трон кресло. Сперва служба шла как обычно: жрецы и верующие исполнили приветственную песнь, верховный жрец возложил руки на алтарь, алтарь вспыхнул красным, завели молитву о возрождении Палпатина. Трасс вошел в транс, разыграл судороги, дух Императора «захватил» его тело. Снова притворство, молитвы, песнопения… И вдруг верховный жрец опустился на одно колено перед Трассом и громко произнес:

— Ваше величество, ваш ничтожный слуга исследовал каноны, древние свитки и книги, дабы вернее служить вам. Многие ситхи прошлого пытались возродиться в новых телах, но никому это не удалось так блестяще, как вам.

— Твоя похвала так же глупа, как и ты, жрец, — надменно проскрипел Трасс голосом Палпатина. — Я подчинил себе Силу, я создаю и разрушаю, моя воля — закон. Попробуй найти другого ситха, который бы сравнился со мной мощью.

Верховный жрец сложил руки на груди в почтительном жесте и ответил:

— Я не смею сравнивать, ваше величество. Ваш ничтожный слуга осмеливается просить вас явить преданным сторонникам свою мощь.

— Я чувствую, у тебя что-то на уме. Говори.

— В каноне «Тысяча мук очищения» сказано, что, управляя телесной оболочкой смертного, дух ситха способен блокировать его чувства. Смертный не почувствует ни страха, ни боли, ни желаний.

Хотя он слыхом не слыхивал об упомянутом тексте, Трасс кивнул в надежде, что это не уловка. Верховный жрец продолжил:

— Прошу вас, ваше величество, явите нам крупицу этой мощи. Положите руку неверного на эти угли.

Он указал на треножник с чашей, в которой лежали раскаленные угли, а на них бросали благовония.

— Ты смеешь сомневаться во мне?! Затеял игру для забавы? Ну так смотри, — повысил голос Трасс.

Он без колебаний положил правую руку на раскаленные угли. Собравшиеся вытянули шеи от любопытства. Со стороны казалось, что ладонь лежит на углях. На самом деле Трасс держал ее очень низко над ними, чтобы уменьшить боль. Вот и пригодились уроки с майором Дизондой. Именно такое их применение не входило в изначальный план Трасса. Скорее, он учился терпеть боль в целом, смутно ощущая, что этот навык может оказаться полезным. Трасс вспомнил слова, которые Дизонда сказал ему однажды, когда он надумал жаловаться: «Тот, кто собрался жить в императорском дворце, должен научиться молча сносить любую боль». Впоследствии они не раз приходили ему на память и практически стали личным девизом.

Трасс сохранил надменно-презрительную мину и не сводил глаз с верховного жреца. И без того бледный, верховный жрец побелел как полотно. Он осознал, что совершил ошибку. Расплата за нее зависела от жестокости Трасса — или Императора. Испытание продолжалось долго. Трасс ни за что не хотел первым отдернуть руку, хотя уже чувствовал запах горящей кожи и плоти. Он прикидывал, сколько еще выдержит, как вдруг Пеккати Син сорвался со своего места в первом ряду и крикнул:

— Верховный жрец! Вы не должны вредить физическому телу Императора! То, что он находится среди нас, есть величайшее чудо!

Мысленно Трасс поблагодарил его. Он лениво убрал руку с жаровни, как будто мог продолжать жестокую забаву бесконечно долго.

— Видишь, жрец, даже адептам очевидно, как ты непочтителен, — изрек Трасс. — И за свою непочтительность ты умрешь. Стража!

Со всех сторон на верховного жреца набросились охранники и другие жрецы, схватили за руки и ноги, повалили на пол.

— Обезглавить, — небрежно обронил Трасс голосом Палпатин.

Верховный жрец забился изо всех сил, пытаясь скинуть удерживающих его фанатиков, но не смог. Они подняли его на ноги и, не сговариваясь, потащили к алтарю. Один из жрецов сбегал в нишу за алтарем и принес оттуда длинный ржавый меч, использовавшийся для ритуальных жертвоприношений. Увидев это оружие, верховный жрец завопил:

— Нет! Не смейте! Я — пророк Темной стороны!

Трасс величественно вскинул руку и произнес:

— Стойте…

Стражи остановились.

— Для начала вырежьте ему язык и бросьте на угли, — велел Трасс.

Что и было незамедлительно исполнено. Один из жрецов вынул спрятанный в складках балахона вибронож, отсек верховному жрецу язык и бросил его на угли. Они зашипели, зал стал заполняться запахом горящего мяса. Кровь заливала алтарь. Верховный жрец в полубессознательном от боли состоянии почти не сопротивлялся, когда бывшие подчиненные сорвали с его ауродиевую цепь, толкнули его грудью на алтарь. Когда его голова свесилась с края глыбы кайбера, жрец с мечом отрубил ее со второго удара. На протяжении этой жуткой сцены жрецы и верующие повторяли как заведенные: «Ибо кровь угодна Темной стороне». Взирая на это, Трасс думал о том, что, взяв власть, он первым делом запретит Церковь Темной стороны. Жрецы с поклонами поднесли ему цепь верховного жреца, намекая, что надо назначить нового.

— Отныне так будут поступать с каждым, кто осмелится сомневаться во мне, — объявил Трасс. Он ткнул пальцем в жреца, который все еще держал в руках окровавленный меч. — Ты! Ты сомневаешься?

— Никогда, ваше величество! — рявкнул тот.

Левой рукой Трасс взял цепь верховного жреца и швырнул ее ему под ноги. Жрец упал на колени, подобрал ее, быстро надел на себя и принялся благодарить земными поклонами. Трасс не обращал на него внимания. Он встал с трона и объявил:

— Сегодня вы оскорбили меня. Вы недостойны того, чтобы я вновь находился среди вас.

Затем он обожженной рукой схватил треножник и опрокинул его. Угли рассыпались и, попав в лужи крови, зашипели, от них повалил дым. В общей суматохе дух Палпатина «покинул» тело. Трасс без чувств рухнул на трон. Поскольку его обморок был частью спектакля, он отчетливо слышал, как какой-то генерал в первом ряду сказал соседу: «Или Император правда возродился, или я такого еще не видел. Самообладанию господина Трасса можно только позавидовать». Упомянутое самообладание не свалилось на него с неба. Ради этого Трасс три месяца каждый вечер подвергал себя истязаниям. Тренировки позволили ему правдоподобно притворяться, но не могли лишить его способности чувствовать. Правая рука пылала от боли. Трасса мутило от отвратительного зрелища, которое устроили по его приказу. Однако он не испытывал чувства вины. Верховный жрец разгадал игру Трасса, а потому стал угрозой его плану, следовательно, должен был исчезнуть или умереть. Трасс предпочел бы более элегантный способ устранения врага, но в тот момент, напуганный, терзаемый болью, он смог придумать только это.

Приученные к обморокам «священного сосуда», как называли Трасса, жрецы держали наготове все необходимое, чтобы привести его в чувство. Он позволил им перемещать его, трясти, хлопать по щекам совать под нос дурно пахнущие жидкости. Про себя он вел отсчет. За прошедшие недели он стал быстрее приходить в себя, словно бы адаптировался к присутствию Императора в своем теле. Пора было просыпаться. Трасс открыл глаза и сразу начал жаловаться на боль в руке. Увидев свою обезображенную руку, обезглавленное тело верховного жреца и лужи крови, он едва не лишился чувств снова. Порывшись в аптечке, один из жрецов достал банку с бактой и полил ею ожог. Боль немного ослабла. Дальше о пострадавшей конечности Трассу предстояло позаботиться самому.

Поскольку он ожидал тяжких и не очень повреждений от интриги с фанатиками, то держал дома медикаменты на все случаи жизни. Когда он появился на пороге квартиры и продемонстрировал опухшую, обожженную до черной корки руку, Макс чуть не упал в обморок. Если бы Чипа вовремя не подхватил его, он бы рухнул на пол тут же, в прихожей. Самые страшные раны, с какими Макс прежде имел дело, — порез листом флимсипласта и легкий ожог от разлившегося кафа. К такому его жизнь не готовила. Зато Чипа не сплоховал. Он отбуксировал Макса в гостиную, усадил на диван и сунул ему в руки массивный ящик с препаратами, велел искать пену от ожогов на основе бакты, бинты и обезболивающее. Трасс добрался до гостиной самостоятельно. Чипа помог ему снять верхнюю одежду, разорвал рукав рубашки, осторожно повернул руку ладонью вверх. Макс нашел баллончик с пеной, долго тряс его, как советовали в инструкции, потом отдал Чипе, стараясь не смотреть на ожог. Чипа опрыскал ладонь со всех сторон. Пышная зеленоватая пена принесла прохладу и облегчение. Через пару минут она должна была раствориться, покрыть ожог ровным слоем, и тогда удалось бы забинтовать ладонь. Держа руку на весу, Трасс откинулся на спинку дивана и тяжело вздохнул. Даже дома, даже перед друзьями и приспешниками он не мог позволить себе дать слабину. Он кратко рассказал о том, как получил травму.

— Да ты с ума сошел! Так и руки можно лишиться, — воскликнул Чипа, бинтуя пострадавшую конечность.

— Трон стоит руки, даже двух, — устало ответил Трасс.

— Поверить не могу, что ты сунул ее в огонь!

— К счастью, не в огонь, а только на угли, и не положил, а держал над ними.

— Как тебе такое в голову пришло?

— Понимаешь, это именно то, что сделал бы Палпатин, — Трасс обреченно вздохнул. — Ему всегда было плевать на тех, кого он использовал. Если бы он правда использовал мое тело, то нисколько о нем не заботился бы.

Чипа и Макс промолчали, и по выражениям их лиц Трасс понял: они с ним согласны, но не готовы критиковать Палпатина даже мертвым.

— Интересно, что ты не спрашиваешь про судьбу верховного жреца, — заметил Трасс. Эту часть истории он во время рассказа постарался смягчить.

— А что спрашивать? Так поступил бы Император. Ну а ты преподал урок всем, кто сомневался, — отозвался Чипа и обратился к Максу: — Что ты там возишься? Где обезболивающее?

Макс уже стоял у него за спиной со шприцем в руке. Там, где он только что сидел, были разложены пустые коробки, вкладыши к лекарствам, упаковка от шприца и пустая ампула.

— Готово, просто я… — замялся Макс, — я никогда раньше не делал уколы. Чипа, а ты?

— Я тоже.

— Как колоть? — спросил Трасс и, видя непонимание на лицах своих помощников, уточнил: — Внутримышечно, внутривенно — как?

Чипа покопался в кучке вкладышей к препаратам, нашел нужный, задумчиво почесал подбородок.

— Тут написано, это не имеет значения, — ответил он.

— Дай сюда, — выхватив у Макса шприц левой рукой, Трасс воткнул его в правую и ввел лекарство. — Вот так. Поверите ли, что раньше я боялся свернуть шею курице? А теперь помогите мне дойти до спальни и раздеться.

Восстановление после эксцесса с ожогом заняло не один день, потребовало терпения и множества доз обезболивающих. Их Трасс использовал только по вечерам, поскольку ему казалось, что они затуманивают разум. На заседаниях Правящего совета ему требовалось быть предельно внимательным, даже если это означало терпеть постоянную ноющую боль в руке. Чипа временно переехал к нему: без его помощи Трасс не мог ни мыться, ни одеваться, ни пользоваться освежителем. Зато в награду за свои муки Трасс получил доселе невиданную власть. Почти никто больше не сомневался, что Палпатин действительно избрал его тело для возрождения. Иногда Император являлся во время заседаний Правящего совета, как правило, во время обсуждения важнейших политических вопросов, и отдавал приказы. Благодаря этому выглядело совершенно логичным, что Трасса избрали главой Правящего совета. Вскоре после назначения Трасс добился отставки генерала Карвина, как обещал Айсард. Никто не осмелился высказаться против. Айсард вновь начала набирать силу. Именно к ней Трасс прислушивался во многих вопросах, и она фактически возглавила фракцию военных. На тот момент из двенадцати гранд-адмиралов один находился в Неизведанных регионах, один сдался повстанцам и жил в роскоши на своей вилле, четверо были мертвы, пятеро почти непрерывно сражались между собой вдали от Корусанта и только один — Пеккати Син — относительно регулярно посещал заседания Правящего совета. Советники смотрели, как гранд-адмиралы, гордость имперского флота, грызут друг другу глотки, со стоицизмом. В отличие от большинства младших офицеров и простых граждан, считавших смерть очередного гранд-адмирала трагедией, они знали их подноготную. При наличии кое-каких военных талантов один погряз в распутстве, другой — в пьянстве, третий — в депрессии, тот не в силах побороть привычку к глиттерстиму, этот ударился в религиозный мистицизм… Содержание их флотов и исполнение их желаний дорого обходилось Империи. Их поголовье стремительно сокращалось. В результате защита Корусанта и Центральных Миров фактически легла на плечи Пеккати Сина. Даже будь он в сто раз лучшим стратегом, это была бы нелегкая задача. В конце концов произошло неизбежное: он погиб в стычке с врагом. К счастью, часть его флота уцелела, и адмирал Брилла блестяще исполнил маневр организованного отступления. Новость об этом на очередном заседании Правящего совета зачитала Исанн Айсард.

— Вот и конец нашему последнему гранд-адмиралу. Остается только уповать на милость Императора, — мрачно произнес советник Вульфат.

— Не спешите с выводами. Есть еще один. Господа советники, очевидно, забыли о моем брате, — сказал Трасс. — Я прошу Правящий совет наделить его полномочиями верховного главнокомандующего до окончания борьбы с повстанцами.

— Как удобно, что вы именно сейчас о нем вспомнили. А где был гранд-адмирал Траун все это время? — едко спросил генерал Хоин, сменивший в Правящем совете генерала Карвина, но не обладавший ни политическим весом, ни умом последнего.

— Те, кому положено знать, знают ответ на ваш вопрос. Тех, у кого нет допуска, это не касается, — отрезал Трасс.

— Я против того, чтобы наделять его такими широкими полномочиями. Он ведь инородец! В рядах повстанцев полно сброда из числа инородцев. Вдруг Траун сговорится с ними? — возмутился советник Баксия.

— Вам всегда и повсюду мерещатся заговоры. Но сейчас не время для необоснованного пессимизма, — спокойно произнес Трасс.

— Он очень даже обоснован! Даже если вы так не считаете, нам все равно нужно обсудить наихудший сценарий развития событий.

— Поверьте, если бы наихудший сценарий с участием моего брата состоялся, мы бы здесь не сидели и не рассуждали об этом так спокойно.

— Возможен вариант похуже, — встрял советник Вульфат. — Не мне напоминать вам, как пришел к власти наш любимый Император. Он воспользовался особыми полномочиями во время гражданской войны. Что мешает Трауну поступить так же?

Трасс собрался было ему как следует ответить, но неожиданно в спор вступила Айсард:

— Когда Империя гибнет, не все ли равно, из чьих рук придет помощь? Господа, на данном этапе я не вижу альтернатив. Поэтому я поддерживаю предложение советника Трасса при условии, что гранд-адмирал Траун снимет с себя полномочия, как только минует кризис.

Раз уж Айсард, с ее ненавистью к инородцам, не стала возражать, большинство членов Правящего совета проголосовало за наделение Трауна особыми полномочиями. Дело стало за малым: предъявить гранд-адмирала. Для этого ему предстояло вернуться в Империю и пробиться к Корусанту через множество подконтрольных повстанцам систем и территории, захваченные мятежными адмиралами и моффами. Трасс отправил брату сообщение с просьбой немедленно прибыть в столицу, а пока занялся текущими делами. Прикрываясь именем Палпатина, периодически впадая в транс то в храме, то в зале заседаний, он проводил свою политику. Его мысли были направлены не на войну, а на грядущий мир и процветание. Трасс взял курс на либерализацию и двигался к желаемому образу Империи небольшими шагами.

Не только верховный жрец заметил, что отдаваемые духом Палпатина приказы очень согласуются с ранее озвученными идеями Трасса, но никто больше не пытался спорить. В дружеских беседах Трасс заявлял, что опыт посмертного бытия, должно быть, скорректировал взгляды Императора. Как глава Правящего совета, Трасс обладал огромным влиянием и многие вопросы решал сам. Решения эти были направлены на повышение уровня жизни населения и статуса инородцев. Если первое не слишком заботило членов Совета, то второе вызвало у них протест. Многих страшило то влияние, которое Трасс обретет с возвращением Трауна. Один — верховный главнокомандующий, другой — глава Правящего совета. Чем это может кончиться? Тем, что один из них окажется на троне. Императора из числа инородцев никто не желал терпеть. Не прошло и двух месяцев после назначения Трасса, как возник заговор с целью его отстранения от власти. Предполагалось использовать ту же схему, что с Сейтом Пестажем. Отличие между ними заключалось в том, что действия Трасса всегда были безупречны. Его невозможно было обвинить в измене и сотрудничестве с врагом — только в амбициях. Но лишь тот советник, кто напрочь лишен амбиций, имел моральное право бросить в Трасса камень. Имейся у членов Правящего совета хоть какие-то понятия о морали, они бы не посмели бунтовать. Увы, чего они не имели, того не имели. Поэтому однажды вечером, когда Трасс работал у себя в кабинете во дворце, к нему ворвался советник Денсиольд в сопровождении четырех штурмовиков. Чуть не лопаясь от самодовольства, Денсиольд провозгласил:

— Советник Трасс, вы исключены из Правящего совета и отстранены от правления.

Штурмовики окружили сидящего за столом Трасса, наставили на него оружие. Трасс даже не подумал встать. Он сложил ладони домиком, оперся на них подбородком и спросил:

— Неужели? Кто это решил?

Его невозмутимость выбила Денсиольда из колеи. Он-то ожидал, что Трасс бросится на колени, начнет в слезах умолять о помиловании. Поэтому на вопрос, заданный таким спокойным тоном, он ответил без прежнего высокомерия:

— Все члены совета. Вот приказ на ваш арест.

Денсиольд выудил из внутреннего кармана мантии свернутый в трубочку лист флимсипласта и протянул его Трассу. Трасс взял документ, неторопливо прочел, выронил из рук и поднял взгляд на советника. Движение, которое Денсиольд принял за следствие потрясения и страха, на деле являлось пренебрежением.

— Хм, действительно, здесь написано, что я отстранен, — сказал Трасс. — Но пока вы ничего не добились, это просто слова. Сначала вам нужно отстранить их.

Трасс сделал знак, скрытые двери позади него открылись, и вооруженные агенты ИСБ в броне заполнили кабинет. Их количество втрое превышало количество штурмовиков. Оказавшийся под прицелом Денсиольд в страхе попятился.

— Итак, советник, скажите мне, вы хотите начать войну, раздробить наши силы и облегчить задачу повстанцам? Или заберете этот клочок флимсипласта и уберетесь отсюда? — поинтересовался Трасс, с брезгливостью приподняв за уголок приказ на свой арест.

— Пока что именно вы пытаетесь поднять мятеж! — крикнул Денсиольд, тыча в него пальцем.

— Никого нельзя винить за самозащиту. Итак, ваш выбор?

Денсиольд медлил. Его отрядили избавиться от Трасса, сместить его любой ценой, живым или мертвым. Более того, Денсиольд сам добивался этой чести. Но он не смог выполнить такое простое поручение. Что еще хуже, он раскрыл Трассу планы Правящего совета на его персону. Денсиольд еще раз пересчитал агентов ИСБ, вгляделся в их невзрачные, лишенные эмоций лица. Эти люди были преданы Айсард, они застрелили бы любого врага их хозяйки без колебаний. Денсиольд прикинул свои шансы на выживание. Ордер на арест Трасса выписан; он мог вернуться за ним с десятком, сотней, тысячей штурмовиков. Но к тому времени Трасс мог либо сбежать, либо выставить целую армию агентов. Страшная правда о сотрудничестве Трасса и Айсард открылась советнику с опозданием. Он столько лет считал, что Трасс лишился связей среди военных после истории с изгнанием Трауна. Оказалось, кое-какие связи Трасс сохранил и давно готовился пустить в ход. Попытку ареста он мог расценить как покушение на свою жизнь и начать действовать, распустить Правящий совет, перебить всех по одному. Он получил слишком много власти и стал слишком опасным, чтобы оставаться среди живых. Хуже того: если бы Денсиольд вернулся к заговорщикам с пустыми руками, они бы сняли с него голову за провал. Вполне возможно, это была бы не фигура речи. Так Денсиольд пришел к выводу, что ему грозила смерть в любом случае, он мог только выбрать, от чьих рук — агентов ИСБ сейчас или сообщников позже. Он пожалел, что полез в этот заговор; пожалел, что так долго противостоял Трассу; пожалел, что много лет назад решил принять участие в его унижении на банкете в честь назначения Трасса советником Императора. Но просить прощения уже слишком поздно. Эти мысли пронеслись в голове Денсиольда за считанные секунды, и он принял решение: раз все равно умирать, то с музыкой. При некоторой удаче у него имелся крошечный шанс выбраться живым. Денсиольд вскинул руку и выкрикнул штурмовикам команду стрелять. Но еще до того, как он успел выговорить последнюю букву приказа, ему в грудь попало пять бластерных зарядов. Его верные штурмовики свалились рядом с ним. Агенты ИСБ были хорошо обучены. Они не ждали приказов. Айсард разрешила им действовать самостоятельно. Последнее, что Денсиольд увидел перед смертью, было лицо ненавистного ему инородца, столь же прекрасное и равнодушное, как всегда.

Так умер советник Денсиольд, к тому времени — единственный уцелевший свидетель унижения Трасса на том памятном банкете в честь его назначения советником первого ранга. Так завершилась месть Трасса, на которую он потратил двенадцать лет. Он вычеркивал из списка ненависти имена одно за другим и, наконец, обрел покой в сердце своем.

Советник Денсиольд не учел хладнокровия Трасса. На самом деле Трасс сделал себе имя на невозмутимости, она вошла в пословицу. Обращался ли он к возмущенным бунтовщикам, выступал ли перед толпой, участвовал ли в прениях в Правящем совете, его самообладание и спокойствие было абсолютным. Успеха в политике он добился во многом благодаря умению произносить красивые речи, которые затрагивали души и сердца слушателей. Но его популярности немало способствовала находчивость в дебатах, умение разоружить оппонента одной емкой фразой, а заодно позабавить этим зрителей. Порой он бывал надменен и, если требовалось сбить с кого-то спесь, то умел провернуть все так, что тот был готов под землю провалиться от стыда. Делать подобное мог только тот, кто с рождения обладал хладнокровием, держал в памяти сильные и слабые стороны противника, не позволял увлечь себя демагогией и в целом жил скорее умом, чем сердцем. Во время разыгравшейся сцены сердце Трасса билось сильнее, чем когда-либо прежде, гнало наполненную адреналином кровь по организму с бешеной скоростью, призывало бежать и прятаться. Несмотря на эту анатомическую панику, холодный рассудок Трасса оставался таким же, как всегда. И он буквально приковал тело к креслу за столом, велел ему сидеть неподвижно.

Также Денсиольд не учел умения Трасса планировать и обзаводиться союзниками. О том, что против него готовится заговор, Трасс узнал от Исанн Айсард и пары советников, которые поддерживали его еще при жизни Палпатина. Каждому из них он выразил признательность, но рассчитывать мог лишь на помощь Айсард. Незадолго до того, как Денсиольд явился со своей цидулой, она выделила вооруженных агентов для охраны. Одна группа дежурила в рабочем кабинете Трасса во дворце, другая оккупировала гостиную и гостевую спальню в его апартаментах.

Но дело с арестом было далеко от завершения. Как только из кабинета вынесли тела Денсиольда и штурмовиков, Трасс связался с Айсард, поблагодарил за помощь и попросил от ее имени созвать срочное заседание Правящего совета. Советники, моффы и офицеры, равно сторонники и противники Трасса, откликнулись на ее зов. Первые решили, что в военных действиях случилось нечто важное; вторые с наслаждением предвкушали передел власти. К неудовольствию последних, когда они собрались в зале для заседаний, перед ними появился Трасс, живой и здоровый, хотя и бледный, но без наручников. Он обратился к собравшимся с краткой пламенной речью, в которой рассказал о заговоре, перечислил имена участников, возмутился по поводу того, как кто-то посмел так оскорбить его — его, кого сам Император Палпатин избрал в качестве своего нового воплощения. Сводилось все к главному: как их лидер, Трасс распустил Правящий совет; до выяснения обстоятельств советники должны оставаться под домашним арестом, а заговорщикам предстояло дожидаться решения своей судьбы в самой настоящей тюрьме. До того, как кто-либо успел выразить недовольство или оспорить его решение, зал заполнили штурмовики и вооруженные агенты ИСБ. Они любезно проводили одних членов Совета по домам, а других — в тюрьму. Последних пришлось тащить силой. Их сопротивление выглядело в высшей степени нелепо и было бесполезно.

Когда с этим было покончено, в зале остались только Трасс и Айсард. Стресс и напряжение последних часов наконец дали себя знать. Трасс тяжело опустился в свое кресло во главе стола, оперся руками на подлокотники.

— Никогда еще в этом зале не было так тихо. Наверное, приятно, когда ваше мнение не оспаривают, — процедила Айсард.

Она села в кресло справа от Трасса и сказала:

— Итак, ваш план удался. Поздравляю. Что вы чувствуете сейчас? Упоены победой? Готовы трудиться на благо Империи?

— Честно? Ничего, кроме усталости. Единственное, чего мне сейчас хочется, это поспать не меньше суток, — ответил Трасс.

— Такой роскоши вы уже не можете себе позволить. Если сможете удержаться у власти, помяните мое слово, у вас не будет ни единого спокойного дни, ни одной тихой ночи.

— И кто же потревожит мой покой? Сейчас мне некого опасаться, кроме вас.

— О, не спешите примерять императорскую корону. У нас хватает адмиралов, генералов и моффов, которые не потерпят инородца на троне, даже если бы его величество публично завещал его вам. Они поднимут мятежи. Боюсь, моих сил не хватит, чтобы вам помочь.

— Достаточно того, что мы на одной стороне сейчас. О врагах подумаю позже. Говоря откровенно, военные операции — не совсем моя специальность.

— Вы так полагаетесь на брата… однако от него нет вестей.

Трасс вздрогнул, вспомнив, как однажды эти же слова произнес Палпатин.

— Прошло немало времени с тех пор, как вы при всех отправили ему сообщение с просьбой вернуться, но я до сих пор не получала сведений о его появлении в наших границах, — продолжала Айсард. — Если я не владею информацией о чьем-то появлении, значит, его нет в Империи.

— Не будем паниковать раньше времени, моя госпожа. Я знаю моего брата. Он не опаздывает и не торопится, он появляется тогда, когда его присутствие необходимо. У него чутье на такие вещи. Когда приходит время действовать, он всегда знает, что делать. Доверимся ему.

— Будем верить, что к моменту возвращения гранд-адмирала от Империи еще что-то останется.

Айсард ушла. Трасс остался наедине со своими мыслями и планами. Он наконец смог позволить себе улыбнуться. Недели, предшествовавшие его возвышению, были напряженными как физически, так и морально. Он действительно устал. По крайней мере, теперь он мог не беспокоиться о собственной безопасности и, что греха таить, мысленно примерить императорскую корону. Палпатин никогда не носил корону. Это обстоятельство не помешало Трассу проработать дизайн нескольких корон на разные случаи жизни: повнушительнее — для коронации, полегче — для повседневной носки. Айсард хорошо его изучила. Однако не следовало спешить рассылать эскизы ювелирным домам. Многое еще предстояло сделать: заручиться поддержкой чиновников и военных, устроить несколько спектаклей с участием духа Палпатина, довести до ума план реформ, решить, где достать деньги на первоочередные выплаты и восстановление разрушенных городов по всей Империи, разобраться с беженцами… и выиграть войну. Проблем было столько, что правитель, за всю жизнь устранивший хотя бы половину, мог бы считаться великим. В распоряжении Трасса для их устранения имелось не так много времени. Для себя он установил срок — год-два-три, но уж никак не больше пяти лет. Единственный способ для него удержаться у власти — доказать эффективность своего правления, и чем скорее, тем лучше. Он вздохнул с облегчением, зная, что хотя бы одну проблему смело может делегировать брату: войну.

Chapter Text

По мнению общественности, Трасс отправил Трауну только одно, довольно формальное, сообщение. Правда заключалась в том, что переписка между братьями никогда не прекращалась. Требовалось немало времени и ретрансляторов, чтобы послание с Корусанта достигло Нирауана, а затем с нарочным было передано Трауну в самую глушь Неизведанных регионов, где в тот момент находился гранд-адмирал. Ответ путешествовал тем же образом в обратном направлении и с той же небольшой скоростью. Но все же лучше такая связь, чем ее полное отсутствие. Незадолго до того, как Трасс при всех советниках отправил брату официальное письмо, Траун получил от него весточку: «Ты нужен мне. Немедленно возвращайся».

Сообщение застало гранд-адмирала в разгар вечеринки на орбите планеты, населенной расой инсектоидов с необычным жизненным циклом. Праздновали победу. Нусо Эсва, так долго докучавший недавно образованной Империи Руки и Трауну лично, был мертв. Этот край Неизведанных регионов стал безопаснее. Но гранд-адмирал пребывал в мрачном настроении. Он знал, что победил последнего достойного противника; отныне ему оставались враги и умом, и рангом, и масштабом поменьше. Вместо триумфа Траун чувствовал усталость и горечь. Никакое количество потребленного алкоголя не могло отбить этот привкус победы. Появление нарочного с сообщением от Трасса стало удобным предлогом, чтобы покинуть вечеринку. Требование вернуться в Империю не улучшило настроения гранд-адмирала, но побудило его заняться планированием новой военной кампании. Работа отвлекла его от сумрачных мыслей. Когда Восс Парк явился в подпитии и попытался склонить Трауна к интиму, гранд-адмирал скорректировал его курс в направлении спальни и заперся в кабинете до утра по корабельному времени. На следующий день до отвращения свежий и бодрый гранд-адмирал сообщил своим мучимым похмельем офицерам, что принял решение вернуться в Империю. Капитанам предстояло подготовить свои корабли к затяжной кампании, для чего им следовало отправиться на верфи у планеты Маюдзиро, провести срочный ремонт, запастись провиантом, амуницией и сделать еще миллион важных дел. Уставшие после длительной охоты за Нусо Эсвой, страдающие от головной боли, надеявшиеся на отпуск люди восторга не испытали. У верфей на Маюдзиро выяснилось, что наиболее пострадавшие в боях суда останутся в Неизведанных регионах, так что большинство людей все же смогут отдохнуть. Но им надлежало пребывать в готовности защищать недавно созданную Империю Руки, оплот человеческой цивилизации в той части галактики. В число оставленных входил и флагман гранд-адмирала «Предостерегающий». Его Траун передал Парку, повышенному в звании по такому случаю до адмирала флота. Собственное, почти независимое, государство стало прощальным подарком от гранд-адмирала человеку, с которым они провели вместе почти двадцать лет. Потом Парк грустно шутил, что иным при расставании дарят только букет хламидий, а к нему проявили вот какую щедрость.

В Империю Траун взял корабли из резерва, со свежими экипажами и запасами. Люди горели желанием снова увидеть знакомые места и лица, возможно, побывать дома. Чтобы поумерить их ностальгию и разжечь желание сражаться, ответственные за политическую информацию на борту каждого судна продемонстрировали солдатам и офицерам голофото того, что война сделала с крупнейшими планетами. Эти кадры Трасс на протяжении нескольких лет регулярно отправлял Трауну вместе со сводками с фронта, чтобы держать брата в курсе событий. Нужный эффект на личный состав был произведен.

Возможно, полученными впечатлениями объяснялся успех операций в Диком космосе и Внешнем кольце. Возможно, дело было в том, что все члены экипажа кораблей в относительно небольшом флоте Трауна являлись профессионалами, испытанными воинами. Им не могли составить конкуренцию ни войска повстанцев, набранные в основном из гражданских без должной подготовки, ни силы бунтующих моффов, в которых к тому времени остались малые да старые — совсем юные неопытные выпускники академий и офицеры предпенсионного возраста без особых дарований. Очень быстро слава о триумфальном возвращении гранд-адмирала разнеслась по галактике. Исанн Айсард, не так давно заявившая Трассу, что от его брата нет вестей, признала свою ошибку. Траун рвался к Корусанту, поскольку планету в любой момент могли взять в осаду. К нему присоединялись уцелевшие имперские силы в разных секторах. Их принимали с минимальным изучением прежних побед или поражений. Гранд-адмирал нуждался в кораблях и людях. Он не вел переговоров только с предателями. В их число он записал самопровозглашенных правителей и бывшего гранд-адмирала Октавиана Гранта. Грант в политику не лез, флотом не обладал, жил себе спокойно на малоизвестной планете в роскошном доме в окружении красивых женщин, предавался отдыху и блаженной лени. Однако получил все это он благодаря тому, что вступил в сговор с повстанцами, продал им военные секреты Империи, коды доступа к базам данных и каналам связи, передал в их распоряжение все корабли своего флота вместе с экипажами. Такого предательства Траун простить не мог.

Прослышав о возвращении Трауна, моффы и адмиралы присмирели. Работая на публику, они строили из себя знатоков военного дела, но наедине трезво оценивали себя. Каждый понимал: Траун — бог войны; кто перетянет его на свою сторону, тот получит трон. Но любые попытки наладить с ним контакт разбивались о режим радиомолчания. Послы с подарками отсылались назад, им не позволяли даже подняться на борт и изложить то, что предлагали их хозяева. Траун неумолимо приближался к Корусанту.

И вдруг продвижение гранд-адмирала замедлилось. Перед ним возникла преграда в лице Его Королевского Величества Адмирала-Генерала Эсрома Турукая Первого, суверенного правителя системы Бароли. Именно так, с заглавных букв, желал именоваться этот человек, до недавнего времени являвшийся всего лишь губернатором планеты Бароли. Однако во время смуты ему удалось собрать кое-какие силы, подмять под себя деморализованных офицеров в имперских гарнизонах, стать властителем всей системы и объявить о ее независимости как от Империи, так и от Новой Республики. Система Бароли входила в Хайдианский путь. Поскольку она располагалась у самой границы между Регионом Экспансии и Внутренним кольцом, то считалась воротами к центру галактики.

Если бы Турукай обеспечил беспрепятственный проход флота Трауна через свою территорию, его бы оставили в покое на время (за это время он мог сбежать и скрыться). Но по какой-то неведомой причине Адмирал-Генерал решил дать бой, притом наземный. О причине этого поступка историки спорили еще много лет, но так и не пришли к достаточно правдоподобному объяснению. Возможно, Турукай поверил слухам, что Траун не так уж хорош в наземных операциях. Возможно, мысль о необходимости покориться инородцу была ему настолько нестерпима, что он предпочел умереть вместе со своими принципиальными позициями. Возможно, дело в злоупотреблении алкоголем или спайсом. Какова бы ни была причина, ее знал только сам Адмирал-Генерал. Неожиданное осложнение не охладило стремления Трауна добраться до Корусанта. Обогнуть систему Бароли было возможно, но тогда пришлось бы пройти через территории, принадлежащие повстанцам или сочувствующим им местным правительствам. Помимо потери времени, это означало регулярные сражения, неожиданные атаки, отсутствие фуража и возможные диверсии со стороны населения. Согласно плану кампании Трауна, решать эти проблемы предстояло позже, пока же следовало доставить к Корусанту в целостности и сохранности как можно больше людей и кораблей. В распоряжении Турукая имелись кое-какие космические и наземные силы, на орбите важнейших планет системы болталось по одному старому, но вполне боеспособному «Голану». Возня с ними грозила потерей времени и людей — ресурсов, которых у Трауна было в обрез. Рыцарское предложение Адмирала-Генерала решить все одной наземной битвой казалось неплохим решением, и Траун его принял.

В каком-то безумным ослеплении Турукай решил, что гранд-адмирал лично явится на бой. Он ошибся. В распоряжении Трауна имелось трое опытных генералов, которые успешно провели не одну кампанию в Неизведанных регионах. Траун обсудил с ними предстоящий бой в целом и фактически предоставил полную свободу действий. Единственное, о чем он просил: захватить живыми как можно больше солдат и офицеров, которых позднее можно будет взять с собой. Наблюдать за битвой гранд-адмирал остался в полной безопасности на борту своего флагмана «Величественный». Командные шагоходы транслировали картинку: необъятное поле в нескольких километрах от столицы планеты Бароли, все золотое от зреющего зерна, травы по пояс людям. Глядя на пасторальную картину, гранд-адмирал выразил сожаление, что вместо того, чтобы быть убранным и обработанным, это зерно будет втоптано в грязь сапогами и ногами шагоходов, примято танками. Конечно, одно испорченное поле не грозило голодом целой планете, однако могло послужить сигналом для торговцев поднять цены на зерно, значит, в ближайшее время следовало ожидать роста цен на хлеб и другие ключевые продукты питания во всей систему. И это тоже создавало проблему на будущее. На своем опыте в Неизведанных регионах Траун убедился: любая новая власть держится до тех пор, пока обладает расположением народа, а расположение народа зависит от денег — налогов, сборов на войну, выплат компенсаций, способности правителей обуздать рост цен. Конечно, оставался еще способ притеснений, жесткого подавления любых признаков недовольства, но подобная модель управления, во-первых, была чужда характеру Трауна, во-вторых, требовала огромных затрат на поддержание постоянного страха в обществе, в-третьих, доказала свою неэффективность. Именно с последствиями ее неэффективности столкнулась Империя и оказалась в такой неприятной ситуации. Решать будущие экономические проблемы Траун предоставил брату, а сам сосредоточился на военных вопросах.

Когда на противоположном краю поля появились войска Турукая, гранд-адмирал пробормотал себе под нос: «А разговоров-то было». Тяжелой техники было мало: по одному среднему танку и по два AT-ST на левом и на правом фланге, один шагоход АТ-АТ в центре. В живой силе наблюдалось троекратное превосходство на стороне Трауна. Зато потешное воинство Адмирала-Генерала появилось с шиком. Знаменосцы в первом ряду несли около дюжины знамен и штандартов, на которых вперемешку были намалеваны имперские гербы и личный герб семьи Турукая. Боевая техника была выкрашена в родовые цвета Турукаев. На шагоходы установили динамики, из которых лилась бравурная музыка. Собрание больше напоминало репетицию парада в честь Дня Империи, чем настоящее сражение. Сигнал к началу боя подал сам Турукай. Его шагоход дал первый и последний свой залп — из обоих передних орудий выстрелил зарядом блестящих красных конфетти. Впоследствии выяснилось, что по прямому назначению шагоход давно не использовался. Много лет назад тогда еще губернатор Турукай переделал его под свои нужды и превратил в место для закрытых вечеринок. Стрельба зарядами конфетти входила в число модификаций. Хотя при появлении Трауна у границы системы Бароли Турукай велел «вертать все взад», то есть вернуть шагоходу боеспособность, техники попросту забыли об орудиях. Но в день битвы у столицы никто не знал этих подробностей. Увидев залп конфетти в их направлении, офицеры Трауна, у которых имелись макробинокли, были просто взбешены. Разные враги пытались их оскорбить перед боем, в том числе демонстрацией гениталий или филейных частей, но никто еще не проявлял к ним такого пренебрежения. Ярость привела их в соответствующий настрой. Имей Турукай чуть больше дальновидности, он бы выбросил белый флаг в тот же момент.

Исход битвы был предрешен. Войска Трауна были лучше подготовлены, лучше вооружены и воодушевлены. Люди Турукая старались. Они применили несколько хитрых приемов, особенно на левом фланге. В какой-то момент сложилось впечатление, что воины на левом фланге действуют независимо от остальных, ведомые умом и талантом своего офицера. Наблюдая за их маневрами, Траун решил, что такой находчивый офицер ему бы пригодился, и отдал соответствующие распоряжения. Увы, усилия небольшой группы людей на стороне Турукая не могли спасти положение Его Королевского Величества Адмирала-Генерала. Его ряды были смяты, техника подбита и горела, а воины сдавались в плен десятками, лишь бы положить конец этому балагану. Видя опасность положения, Турукай развернул свой шагоход (позднее свидетели дали показания, что он не только сам находился внутри во время боя, но и взял с собой нескольких любовниц и большой запас вин для созерцания сражения) и на максимальной скорости поспешил вернуться в столицу, где заперся в цитадели. Поскольку сей маневр был выполнен резко и без предупреждения, некоторые солдаты из резерва, находившиеся ближе всего к ногам шагохода, не успели увернуться, получили травмы или были раздавлены. Сообщая об этом в своих докладах, генералы Трауна не стеснялись в выражениях от возмущения.

Итак, Его Королевское Величество Турукай Первый проиграл свой рыцарский поединок. Сдался ли он? Обеспечил ли флоту Трауна свободный проход по своим территориям, как они договаривались? Нет. Вместо этого Турукай заперся в цитадели, старинной, практически неприступной крепости в столице, а предварительно согнал туда чуть ли не половину жителей города — гражданских лиц. Каждый в Империи знал, что гранд-адмирал Траун добр, что он старается свести к минимуму жертвы среди мирного населения. Турукай решил, что живой щит сделает Трауна сговорчивее и заставит покинуть планету. Сей шаг лишил его последних крох уважения в глазах гранд-адмирала. Траун спустился на планету, чтобы обсудить положение с генералами, оценить ситуацию своими глазами, подбодрить солдат и пленных, дав последним гарантии безопасности, и познакомиться с офицером, чьи действия произвели на него такое сильное впечатление.

После церемоний и предусмотрительно коротких речей старшие офицеры собрались в командной палатке вокруг стола с голопроектором. Генералы Дзаба, Тайра и Ютинен, впоследствии прозванные Тремя Кумушками, прошли с Трауном через горнило войны в Неизведанных регионах, и он полностью им доверял. Люди разных взглядов и темпераментов, они на удивление хорошо работали вместе. Каким-то образом они умудрялись найти срединное решение. Все трое были родом с Корулага и приходилось друг другу очень дальним родственниками, но разобраться в хитросплетениях их родословных мог лишь тот, кто пожелал бы вскарабкаться по ветвям их генеалогических древ. За все годы службы в Неизведанных регионах таких смельчаков не нашлось. В отношении столицы Бароли генерал Тайра предлагал осаду, генерал Дзаба — лобовой штурм, генерал Ютинен — диверсионную вылазку. Два первых предложения Траун отверг из-за высокого риска, особенно для гражданских, третьему требовалась серьезная доработка. Генералы Дзаба и Тайра не слишком огорчились отказу и активно включились в обсуждение. В результате удалось разработать план — изящный, эффективный, в меру дерзкий и в меру рискованный. После этого Траун распустил собрание. Солнце в той части Бароли, где находился имперский временный лагерь, клонилось к закату. День выдался насыщенным для всех. Но, прежде чем отправиться спать, Траун хотел увидеть пленных, особенно тех, кто сражался на левом фланге.

Майор Бэррис, старший сын того самого полковника Бэрриса, который двадцать шесть лет назад первым принял на себя удар гениальности Трауна в джунглях на безымянной планете, доложил, сколько человек было взято в плен, и спросил:

— Разрешите начать допрос?

— Сперва я хотел бы на них взглянуть, — ответил Траун.

Бэррис проводил его к тому, что гранд-адмирал сперва принял за наспех сколоченный загон для скота. В этом загоне прямо на земле сидели люди в потрепанной, заляпанной грязью имперской форме. Вид они имели крайне изможденный и понурый. У загона, опершись на перекладины, стояли два перезрелых лейтенанта и с видом работорговцев обсуждали военнопленных.

— Ну не знаю, — сказал один, — какие-то они вялые. Может, больные?

— Просто уставшие и голодные, — ответил второй. — Смотри.

Он достал из кармана слегка помятый местный фрукт, свистнул, привлекая внимание находящихся в загоне, и бросил им плод. За дар завязалась не слишком оживленная возня. Основная масса пленных посчитала ниже своего достоинства сражаться за еду. Наблюдая за этой сценой издалека, Траун нахмурился. Его равно возмущало подобное обращение с воинами и то, что Турукай позволил им дойти до такой степени усталости и голода. Ему не пришлось произносить этого вслух. Бэррис, следивший за малейшими колебаниями настроения начальства, быстрым шагом подошел к загону, отчитал вытянувшихся перед ним лейтенантов и отослал их прочь. Те ретировались с выражением ужаса на лицах от того, что позволили себе недостойный поступок на глазах у самого высокого начальства.

Избавившись от лишних глаз, майор Бэррис выкрикнул команду, и стоявшие в оцеплении вокруг закона штурмовики распахнули калитку, велели пленным подняться, выйти и построиться. Люди лениво поплелись из загона по двое-трое. Траун имел возможность рассмотреть каждого. Большинство были вызывающе молоды, держались неуверенно (то ли еще не привыкли к своей должности, то ли не отошли от потрясения, то ли им мешали наручники). Форма висела на них, будто была велика на размер, а то и два, или вовсе попала к ним с чужого плеча. Скользя взглядом по юным чумазым лицам, Траун не мог не почувствовать к ним почти отеческого сострадания. Гранд-адмирал счел их подходящим материалом для своей кампании. Траун подозвал Бэрриса и тихо произнес:

— Вы спрашивали о допросе. Проведите его завтра, только мягко. Это наши люди, а не враги, — Траун повысил голос, чтобы пленные его слышали. — Но сперва дайте им поесть, у них усталый и голодный вид. Пусть раненым окажут помощь. Найдите для них палатки и походные кровати. Это наши люди, а не дикие звери.

Момент был выбран удачно. Заходящее солнце позолотило белоснежную форму Трауна, эполеты так и сверкали при каждом шаге. Плененным гранд-адмирал показался небожителем, настоящим богом войны. И этот бог войны снизошел до них, убогих, усталых, голодных и грязных. По его милости им были дарованы горячий ужин, медпомощь, возможность помыться и переодеться, отдохнуть в палатках на матрасах, а не в голом поле на примятой траве. Гранд-адмирал не высказал вслух, что в благодарность за комфорт им придется перейти под его знамена, это и так было ясно каждому.

После этого Траун пожелал увидеть офицера, который так талантливо сражался на левом фланге. Бэррис рявкнул, чтобы пленные под номерами от семьдесят девятого до девяносто пятого вышли из строя. Шестнадцать человек сделали шаг вперед. Ни на одном из них не было ранговой пластины. Бэррис объяснил, что их взяли в плен на левом фланге, но они отказались назвать старшего офицера, не сказали даже, жив он или мертв. Траун прошел вдоль строя, прикидывая, кто бы мог ими командовать. Из шестнадцати человек девятерым на вид едва исполнилось двадцать. Едва ли гений прятался среди них. Еще четверым было около тридцати пяти. Возможно, талант среди них? Они получили образование и начали служить еще в то время, когда Траун находился в Империи. Он всегда проявлял интерес к одаренной молодежи. Если бы кто-то из стоящих перед ним осунувшихся от усталости мужчин имел хоть каплю таланта, ему бы о нем доложили. Трое оставшихся были ветеранами, держались лучше остальных, явно имели больше боевого опыта. Взгляд Трауна задержался на рослом мужчине в конце строя. Как и у остальных, после боя у него не осталось ранговой пластины. У него также не нашлось ни кодовых цилиндров, ни других знаков отличия. Лицо он как будто специально вымазал грязью, чтобы остаться неузнанным, опустил голову и упрямо не реагировал на происходящее. Несмотря на все ухищрения, ему не удалось скрыть впечатляющего роста. Что-то в нем показалось Трауну знакомым. Когда Траун приблизился к нему, рассматривая. Офицер еще ниже наклонил голову, скукожился, сжался, пытаясь стать незаметным, хотя он не мог не понимать, что попытка остаться неузнанным с треском провалилась.

— Генерал Вирс? — вполголоса спросил Траун.

— Вы ошиблись, сэр, — пробормотал под нос стоящий перед ним офицер.

Его потуги скрыть свой богатый, звучный и сильный голос вышли еще более бессмысленными, чем попытки скрыть рост и лицо. Траун улыбнулся.

— Я никогда не забываю имен и лиц моих протеже, — произнес Траун с теплотой, похлопал Вирса по плечу и обернулся к Бэррису: — Снимите с генерала наручники и проводите в мою палатку.

После этого Траун двинулся дальше, в сопровождении свиты обходя лагерь. Бэррис быстро распорядился вернуть пленных обратно в загон, пока для них будут готовить палатки, и занялся Вирсом, но обращался с ним теперь куда любезнее. Каждый офицер его возраста слышал о генерале Максимилиане Вирсе и его победе на Хоте, поскольку ту битву во всех подробностях разбирали на занятиях по тактике в академиях. Позднее Бэррис-старший ставил сыну в пример Вирса как образец преданного делу офицера, талантливого во всем, от знания теории боя до умения выстроить рабочие отношения с подчиненными. И вот Бэррису-младшему повезло увидеть легенду живьем. Он иначе представлял эту встречу и не был впечатлен. Впрочем, он знал, что у каждого случаются плохие дни. В этот раз не повезло Вирсу. Бэррис проводил генерала в палатку Трауна и встал у входа. Он молча наблюдал, как Вирс смыл с лица засохшую грязь и пыль, прошелся по палатке, осматривая ее, некоторое время в задумчивости разглядывал вазу с местными фруктами — любезность интендантской службы, молодцы из которой уже успели совершить набег на близлежащие сады, — потом быстро засунул в рот сочный плод и прожевал. Бэррис не сомневался, что Траун не пожалел бы для гостя угощения, но счел такое поведение слишком вольным, поэтому напомнил о своем присутствии кашлем. Вирс обернулся — словно впервые его увидел.

— Знаете, вам не обязательно стеречь меня. Гранд-адмирал не из тех, кто оставляет важные или секретные документы на виду, а я не из тех, кто шарит по чужим столам, — сказал генерал.

— Простите, сэр, но технически вы считаетесь военнопленным, и я должен следить за вами, — ответил Бэррис и добавил, чтобы его слова не прозвучали слишком грубо: — На всякий случай.

— Мои люди здесь, без них я никуда не убегу, — произнес Вирс. — Впрочем, как хотите.

Вирс взял еще несколько плодов, сел на один из расставленных в палатке стульев, вытянул ноги и принялся поглощать фрукты, полностью игнорируя Бэрриса. Бэррис мог бы поспорить с его утверждением: имперский устав предписывал офицеру в случае пленения спасать только себя, изыскивать любые возможности для побега и пользоваться ими; если побег невозможен, покончить с собой любым возможным способом. Но он хорошо помнил, чему научился в Неизведанных регионах. Траун быстро выбил из подчиненных эту дурь про самоубийство. Для него каждая жизнь была ценна и важна. За пленными он всегда посылал спасательные отряды, от офицеров требовал планировать побеги не только для себя любимых, но и для подчиненных. Когда Бэррис еще был в академии, их такому не учили. Он проникся уважением к Вирсу, который своей головой дошел до мысли, что спасаться нужно вместе со своими людьми.

К тому времени, как Траун вернулся, Вирс успел не только привести себя в порядок и перекусить, но и заскучать. Вирс клевал носом, сидя на стуле. Бэррис раздумывал, не присесть ли и ему тоже, когда в палатку вошел гранд-адмирал. То ли у Вирса был чуткий сон, то ли он только притворялся спящим, но он тут же подскочил.

— Вольно, — мягко сказал Траун, сел на стул напротив Вирса и жестом пригласил его последовать примеру. — После того, как мне доложили о печальной судьбе «Палача», я записал вас в число погибших. Тем отраднее видеть вас среди живых. Буду откровенен, я с трудом узнал вас.

— Я бы предпочел, чтобы вы вовсе меня не узнали, — ответил Вирс, садясь.

— Где ваши шагоходы? И ранговая пластина?

— Шагоходов больше нет, сэр. Пластины тоже. Сегодня, когда понял, что из окружения не выбраться, я снял ранговую пластину, кодовые цилиндры и выбросил. Стыдно их вам показать. Теперь я капитан.

— Неужели у губернатора Турукая дела настолько плохи, что он не нашел для вас подходящей должности?

В потухшем, безучастном взгляде Вирса на мгновение вспыхнул злой огонек, но он быстро овладел собой и произнес с едва сдерживаемой горечью:

— Пожалуйста, не мучайте меня зря. Хотите знать о боевых позициях, арсенале, запасах и количестве бойцов Турукая — я вам расскажу. Ни к чему допрашивать моих подчиненных, им мало что известно. После этого поступите со мной как полагается поступить с предателем.

— Довольно, оставим этот трагический тон. Война скверно обошлась с вами, но это не повод ставить на себе крест. Прошу, ешьте досыта, потом отдохните. Бэррис, приготовьте палатку для генерала.

Бэррис догадался, что для дальнейшей беседы Трауну не нужны слушатели, и ретировался.

— Я больше не генерал, — сообщил Вирс. — Я потерял свое звание, своих людей, свою честь. Сегодня капитан Вирс повел этих мальчишек на верную смерть и должен гордиться тем, что выжил.

Траун сделал вид, что пропустил его слова мимо ушей, и поинтересовался:

— Расскажите, как случилось, что вы попали в систему Бароли? Она находится довольно далеко от мест, достойных вас.

И Вирс рассказал, как вскоре после битвы на Хоте его сын дезертировал и перешел на сторону повстанцев; как из-за этого о Вирсе начали распускать оскорбительные слухи; как он избежал участия в битве при Эндоре, потому что его близкий друг, адмирал Пиетт, смог достать для него путевку в военный санаторий на Набу; как из-за этого его стали обвинять в трусости; как его перекидывали из одного гарнизона в другой, словно мяч, каждый новый — хуже предыдущего; как бросали его в безнадежные сражения, где он терял людей, технику, звания; как в конце концов оказался в системе Бароли, аккурат в то время, как Турукай надумал объявить о независимости. К этому времени Вирс был сыт по горло нелепыми приказами с Корусанта, своими командирами, метанием между гарнизонами, унижениями, грязными сплетнями. И он решил положить этому конец. На первых порах Турукай относился к нему неплохо, обещал восстановить в прежнем звании, однако вот уже почти два года как забыл про это.

— Признаться, я никогда не считал, что Турукай хорошо разбирается в людях, и сейчас окончательно уверился в этом, — ответил Траун с тяжелым вздохом, когда Вирс закончил рассказ. — Вы приняли не ту сторону в войне, генерал. Это была оплошность. Когда появились лучшие варианты, вы уже слишком погрязли в делах Турукая, чтобы сменить командира. Но оплошность становится ошибкой только тогда, когда ее сознательно не желают исправлять. Поэтому я спрашиваю: вы перейдете на мою сторону, поддержите притязания моего брата на трон? Ваше звание и положение в армии будут полностью восстановлены, сведения о службе у Турукая — удалены из личного дела. Вы продолжите служить Империи так, словно ничего этого не было. Нам нужно восстановить поголовье шагоходов, слишком много военной техники мы потеряли. Никто не справится с этой задачей лучше вас. Наверняка вы не раз думали, как улучшить наши машины. Я дам вам полный карт-бланш на проверку своих идей.

При мысли о том, что можно вернуться к любимому делу, в глазах Вирса вновь вспыхнул огонек, но почти сразу погас. Вирс отвел взгляд, покачал головой и ответил:

— Это невозможно. Не после всего, что случилось. Не знаю, какая вам может быть от меня польза.

— Давайте попробуем и увидим. Способность испытывать стыд говорит о том, что вы еще не перестали быть порядочным человеком, каким я вас помню. У вас был потенциал, и я хочу проверить, сколько его еще осталось. Сдаться вы всегда успеете.

— Ваши действия непостижимы. Раньше я думал, что никогда не выберусь с Кореллии. Тогда мы случайно встретились, и вы рекомендовали меня лорду Вейдеру. А теперь вы снова появляетесь, спасаете мою карьеру и жизнь. Я не знаю, что сказать и как оправдаться перед вами.

— Не нужно ничего говорить. Окажите поддержку мне и моему брату, этого достаточно.

— Если бы вы вернулись в Империю сразу после Эндора, я бы пошел за вами без колебаний. И сейчас готов следовать за вами хоть на край галактики, хоть за ее пределы.

— Так далеко мы пока не собираемся, мы двигаемся к Корусанту. Завтра мы еще поговорим об этом. Пока отдохните и на досуге поразмыслите над своими словами о нашей случайной встрече на Кореллии. Я не верю в случайности и по мере сил стараюсь их не допускать.

Траун встал, давая понять, что аудиенция окончена. Вирс тоже поднялся и тут спохватился:

— Постойте, а как же информация о Турукае?

— Если мне понадобится что-то уточнить, я пошлю за вами. На данный момент в этом нет необходимости. Я знаю достаточно об умонастроениях губернатора, его планах и способности, вернее, неспособности их осуществить.

— Простите, сэр, но я не понимаю, как вы могли получить эту информацию.

— Очень просто, генерал, — ответил Траун с тонкой улыбкой. — В столице Бароли, как вы, вероятно, знаете, есть несколько превосходных музеев, объединенных в одну сеть. Когда Турукай объявил себя королем, он подверг экспозиции варварскому разграблению. Возмущенные директора музеев написали и выложили в общий доступ в голонете статью, в которой перечислили все произведения искусства, которые были доставлены в его резиденцию. Затем Турукай еще несколько раз совершал набеги на музеи, последний — меньше недели назад. И после каждого его визита директора добавляли информацию в свою статью. Сами того не подозревая, они предоставил мне ценнейшие сведения.

Вирс всплеснул руками:

— Вы непостижимы!

Траун сдержанно кивнул, признавая комплимент.

— Последний вопрос, если позволите. Что насчет моих подчиненных? — спросил Вирс.

— О них не переживайте. Их немного попугают для острастки и предложат перейти под мое командование, — пообещал Траун. — Если не дураки, они согласятся. Ни к чему умирать юношам, которые только начали карьеру.

Очень вовремя появился Бэррис и доложил, что палатка для генерала готова.

Ни среди солдат, ни среди офицеров действительно не нашлось желающих умереть за Турукая. Никто из них не был связан с ним узами крови. Они понимали, что прав на трон у него не больше, чем у любого другого самопровозглашенного правителя, включая Трасса. Правда, несколько человек, в основном юношей из числа потомственных военных, колебались: уместно ли предавать того, кому принесли присягу, не потеряют ли они от этого свою честь. Беседа с генералом Вирсом (подкрепленная парой подзатыльников) помогла им принять верное решение.

Оставалась проблема цитадели в столице и взятых в заложники гражданских. Если описывать план, созданный совместными усилиями Трех Кумушек, то он заключался в том, что в город должны проникнуть диверсионные группы, ликвидировать охрану Турукая, незаметно вывести гражданских, пока Траун будет отвлекать внимание Турукая и его приближенных. Уж что-что, а морочить голову врагу Траун умел и находил в этом определенное удовольствие. Прослышав о готовящейся операции, но еще не зная подробностей, Вирс тут же предложил себя и своих людей в качестве проводников, ведь они знали устройство цитадели не по архитектурным планам, а в реальности. К тому же они были знакомы с охранниками Турукая и имели больше шансов подойти к ним ближе, чем посторонние люди. Три Кумушки признали правоту аргументов Вирса, но в один голос заявили, что его предложение выглядит сомнительно в свете недавнего перехода генерала под командование Трауна.

— Со всем уважением, сэр, каждому известно: кто предал однажды, тот может предать снова, — сказал генерал Тайра без малейшего намека на уважение.

— Хотя мы, несомненно, доверяем генералу Вирсу, он при всем желании не может поручиться за своих людей. Кто знает, что им придет в голову? Если они запаникуют? Если случайно себя выдадут? — добавил Ютинен.

— Мне все равно, может он за них получиться или нет. Прежде всего рискуют наши люди. Я готов сражаться вместе с вами в следующий раз, Вирс, но сейчас — нет, увольте, — бросил Дзаба.

В другой ситуации Вирс ответил бы на их подозрения со свойственной ему прямолинейностью на грани грубости, однако он понимал обоснованность их сомнений. Такой шаг требовал огромного доверия. Поэтому Вирс старался говорить сдержанно, заранее готовясь к отказу. Он не сомневался, что еще минимум год офицеры Трауна не будут считать его «своим». Последнее слово в споре принадлежало гранд-адмиралу. Он спросил:

— Генерал Вирс, я могу доверять вам и вашим людям?

— Да, сэр, можете на нас рассчитывать, — без запинки ответил тот.

Их взгляды скрестились. Пока Траун выискивал в лице Вирса признаки возможного предательства, Дзаба пробормотал под нос: «О нет, только не эти его игры на доверие». Очевидно, гранд-адмирал не углядел то, что искал, — или нашел нечто обнадеживающее. Так или иначе, он распорядился включить двух подчиненных Вирса в каждый диверсионный отряд. Сам Вирс должен был стать частью отвлекающего маневра.

Следующей ночью диверсионные группы вошли в полупустой город. Люди Вирса знали время и маршруты ночных патрулей, поскольку сами раньше не раз скрывались от них, возвращаясь в подпитии после посещения кантин. Они устроили все так, что их отряды не попались на глаза патрулям, зашли через два тайных хода в цитадель и затаились. Утром Траун отправил Турукаю голозапись. На ней он предлагал обсудить условия перемирия, просил пощадить ни в чем не повинных гражданских заложников, заявлял, что в качестве жеста доброй воли отпустит нескольких старших офицеров Турукая. Он даже назвал его «величеством». Адмирал-Генерал увидел возможность выпутаться из неприятного положения, сохранив лицо. Мысленно он поздравил себя с тем, что так удачно смог воспользоваться живым щитом.

После того, как просьба Трауна о переговорах была принята, по основной улице столицы, ведущей к цитадели, прошли Вирс и двое его подчиненных. У главного входа их встретили четверо вооруженных охранников. Для Вирса и его людей это был риск: в гневе Турукай мог приказать расстрелять их на месте. Однако этого не произошло. Охранники проводили их на верхний этаж, где засел самопровозглашенный правитель. Как ни был зол на них Адмирал-Генерал, он хотел знать обстановку в лагере Трауна. Едва они успели поведать, какие большие потери понес гранд-адмирал, как скверно кормит своих людей, Траун вызвал Турукая по голосвязи. Он горел желанием вести переговоры. Попутно он вел разговор так, чтобы вынудить Турукая признаться в ряде преступлений и жестокостей. Гранд-адмирал наигранно восхищался мудростью Турукая как правителя и просил советов в управлении. От его лукавых похвал Турукай потерял осторожность. Он думал, что никто не услышит их беседы, тогда как ледорубы Трауна позаботились о том, чтобы прямая трансляция шла на все устройства с подключенным голонетом на планете. О некоторых событиях жители знали, о других догадывались, а третьи стали для них откровением. В том маловероятном случае, если бы Турукаю удалось сбежать из цитадели, возмущенное население планеты не позволило бы ему далеко уйти.

Пока Траун морочил Турукаю голову, диверсионные группы начали действовать. Поскольку в цитадели осталась только личная охрана правителя, ему пришлось распределить их по этажам с камерами, где держали заложников. Когда на пороге появился Вирс со своими офицерами, Турукаю пришлось отозвать четверых охранников для их встречи, а еще троих вызвать к себе в кабинет для безопасности. В итоге в тюремном блоке на каждом этаже осталось по два-три стража. Справиться с ними не составило проблемы, особенно с теми, которых знали люди Вирса. Дальнейшее было делом техники: открыть камеры, вывести заложников, не поднимая шума, по тайным ходам. В голодрамах в такие моменты что-нибудь непременно шло не так, начиналась пальба и неизбежные потери. Это считалось законом жанра, практически нормой. Но в реальности пальба при тайной миссии означала провал. Выбранные Тремя Кумушками для этой операции люди были профессионалами. Они тихо вошли, тихо вышли, оставив после себя несколько оглушенных охранников, аккуратно убранных с глаз долой. Когда все заложники оказались на свободе, командиры групп подали сигнал Трауну. Тот в этот момент слушал бахвальство Турукая на тему вечеринок на борту шагохода, его рассуждения о том, как военным не хватает воображения и вкуса для красивой жизни. «Это совершенно неуместно», — перебил его Траун, произнеся условную фразу, означавшую, что заложники в безопасности, можно действовать. Турукай возмутился, но тут в разговор вступил Вирс. Он напомнил Адмиралу-Генералу о цели переговоров, о том, что его сослуживцы страдают в плену, что неплохо бы перейти к сути. Турукай попытался поставить его на место, Вирс огрызнулся, оба двинулись навстречу, готовые вот-вот вцепиться друг другу в глотки. Охранники и бровью не повели: они регулярно становились свидетелями перепалок своего патрона и Вирса. Во время одной из них Вирс лишился очередного звания, а Турукай — передних зубов. Впрочем, обычно до рукоприкладства не доходило.

Турукай и Вирс сошлись для очередной словесной пикировки. Турукай набрал воздуха для тирады, однако Вирс одним ударом по горлу лишил его возможности высказаться. Охранники не сразу спохватились, что что-то идет не так, а когда подняли оружие, Вирс уже выставил Турукая перед собой как щит, держа у его шеи небольшой виброкинжал.

— Прикажи им бросить оружие, — сказал Вирс на ухо Турукаю.

— Тебя расстреляют за бунт! — взвизгнул тот.

— Это вряд ли, а вот похвалить за то, что избавил галактику от мусора, могут, — ответил Вирс и плотнее прижал лезвие к его шее, и Турукай зашипел от боли. — Давай живее.

Пришлось его королевскому величеству покориться. Когда охранники бросили оружие, офицеры Вирса подобрали его, связали охранников и оглушили для верности. Вирс подтолкнул Турукая к рабочему столу и приказал:

— Теперь включи связь по цитадели и вели всем сложить оружие. Ты сдаешься и передаешь контроль над планетой гранд-адмиралу Трауну.

— Ни за что! Хоть режь меня, а этого не сделаю! — завопил Турукай.

— Прекрасная мысль! — поддержал Вирс.

Еще секунда, и он правда полоснул Турукая по горлу, но неглубоко. При бритье можно получить более серьезный порез. Тем не менее Турукай поднял вой, как на скотобойне.

— Генерал, не убивайте его. Он должен предстать перед судом, — предупредил Траун. Он продолжал наблюдать за возней по голосвязи, у рабочего стола.

Вирс ухватил Турукая за воротник, которым тот судорожно пытался зажать рану, и прикрикнул:

— Последний шанс! Сдайся гранд-адмиралу Трауну, и он сохранит твою бесполезную жизнь.

Побледневший Турукай закивал, включил связь по цитадели и дрожащим голосом объявил о капитуляции. Один их офицеров Вирса вышел из кабинета, чтобы проверить исполнение приказа. Второй остался сторожить бесчувственных охранников.

Губы Турукая искривились в неприятной улыбке.

— Слышал? Я сдался Трауну, теперь ты должен сохранить мне жизнь и оказать помощь, — он ткнул Вирса пальцем в грудь. — Бегом за аптечкой и бактой.

Ровно через четыре секунды Турукай рухнул на пол с простреленной головой. Даже Вирс удивился. Оставшийся офицер держал бластерную винтовку наизготовку на случай, если понадобится добить Адмирала-Генерала.

— Кинлер, твою мать, мы же договорились, — бросил Вирс, утерев с лица капли крови и мозгов. — Гранд-адмирал буквально только что повторил приказ.

— Гранд-адмирал обращался к вам, сэр. Мне он ничего не приказывал, — невозмутимо ответил Кинлер. — Я не сожалею о своем поступке, готов предстать перед трибуналом и понести наказание.

Вирс повернулся к голограмме Трауна:

— Приношу свои извинения.

Гранд-адмирал тяжело вздохнул и потер переносицу. В Неизведанных регионах он прослыл освободителем народов. Диктаторы, лидеры бандформирований, работорговцы, главы наркокартелей и синдикатов дрожали при упоминании его имени. Траун пользовался такой любовью и уважением самых разных рас, что успел позабыть, как по отношению к тиранам ведут себя люди, доведенные до отчаяния.

Chapter Text

Как ни спешил Траун, перемещение флота требовало времени. В спокойные времена от Дикого космоса до Корусанта один корабль мог добраться примерно за две недели. С началом войны маршрут удлинился и усложнился. При этом Трауну приходилось не только маневрировать между дружественными и недружественными секторами вместе с растущим флотом и кораблями сопровождения, но и брататься с местными правителями, решать их проблемы, принимать участие в церемониях, подавлять бунты при необходимости, заботиться о фураже, дозаправке, ремонте кораблей. Встречи с уцелевшими моффами и губернаторами, которые еще сохранили верность Империи, а не самим себе, открывали путь для дальнейшего сотрудничества. Траун знал, что Трассу в будущем пригодятся эти связи, поэтому улыбался перед камерами, обещал защиту, демонстрировал народу, что Корусант не бросил их на произвол судьбы. Траун не имел врожденного дара к дипломатии, как Трасс, но освоил это искусство сперва на чисском флоте, когда единолично создавал альянсы для Доминации, потом в «картографической экспедиции» в Неизведанных регионах.

Пока гранд-адмирал создавал задел на будущее, в настоящем Трассу приходилось справляться без него. Обстановку на Корусанте нельзя было назвать приятной, а атмосферу — беспечной. Еще не забылись народные волнения и аресты после известия о смерти Палпатина. Тогда убили и посадили многих, но, разумеется, не всех недовольных. Трасс помнил, как толпы людей и инородцев заполнили главные улицы, и знал, что зачинщики остались на свободе. Народный гнев все еще кипел где-то там, под спудом, на нижних уровнях, в Невисеке, везде, где обитали те, кого что-то не устраивало. А таких хватало при любом режиме. Регулярно его офис получал жалобы на бесчинства военных и полиции, особенно в отношении инородцев. Их было так много, что грозило стать серьезной проблемой. Военные, даже казавшиеся лояльными, не вызывали у Трасса доверия. Они желали держать в страхе Правящий совет, на заседаниях прозрачно намекая на силу оружия: сейчас оно было направлено против повстанцев, но быстро могло сменить направление на сто восемьдесят градусов. Это была старая игра. Каждый в Правящем совете путем угроз стремился заставить Трасса плясать под свою дудку и работать на себя, а не на благо Империи. Что касалось военных, то вместо поддержания общественного порядка они проводили дни и ночи в развлекательных заведениях, на балах и вечеринках, ели и пили, как в последний раз, добивались новых наград, званий и должностей для себя и своих приближенных, иногда устраивали парады «для поднятия патриотического духа населения». До Трасса доходили слухи, что некоторые недобросовестные офицеры приторговывают всем, что только можно продать, от сухих пайков до комплектов формы, оружия и брони штурмовиков. Он поручил Чипе их проверить. Через некоторое время тот вернулся с доказательствами, что на черном рынке действительно легко купить что угодно. Трасс негодовал: и это в то время, когда каждый заряд был необходим для войны с врагом! Он настоял на проверке деятельности некоторых таких персон, представил доказательства на очередном заседании Правящего совета, и… на том дело увяло. Продажей занимались офицеры невысокого ранга. С понижением в звании их перевели в другие места службы; отправить в отставку без пенсии не рискнули, ведь на войне каждый воин мог пригодиться. Однако никто не обманывался относительно того, для кого эти люди вели торговлю и кому отдавали большую часть прибыли.

Без контроля Палпатина страсть к роскоши обострилась у всех членов Правящего совета, особенно же у офицеров, ведь они теперь занимались не только почетным делом защиты народа, но и сами стали своего рода правителями. Жизнь на широкую ногу требовала расходов, покрыть которые из своего жалования они были не в состоянии. Отсюда пошла незаконная торговля, а также поблажки богатым военнопленным за взятки. Как только Трасс узнал, что советникам, которых он отправил под арест, разрешены прогулки по тюрьме, посещения родственниками и друзьями в любое время, передача и получение посылок, общение по голонету и питание по особому меню, он пришел в ярость. Он тут же приказал сменить охрану, но к тому времени, как его распоряжение дошло до тюрьмы по официальным каналам, самые нечистые на руку тюремщики сбежали, предварительно освободив нескольких советников. Те смогли вырваться с Корусанта, подкупив тех, кто сторожил их космические яхты, и сотрудников космопорта, которые дали им разрешение на вылет и опустили планетарные щиты. Этот побег вошел в историю как самый дорогой в текущем столетии. Расследование подтвердило, что советники потратили невообразимые суммы на подкуп. Несомненно, они считали, что неплохо вложили деньги, ведь они были живы и скрылись, тогда как в тюрьме их ждала либо смерть, либо длительное заключение.

Скандал продемонстрировал глубину падения нравов в Империи даже у тех, кто должен был бы служить олицетворением правопорядка. Мелкие акты произвола оставались безнаказанными и приводили к крупным проблемам. Немудрено, что повстанцы этим воспользовались. Трасс готов был опустить руки. Империи, которую он так любил и которой дорожил, требовались кардинальные перемены. Траун мог бы приструнить зарвавшихся военных, но не Трасс. Как гражданское лицо, пусть и высокого ранга, он априори не вызывал у них уважения и трепета. Напрасно он сыпал словесами, призывая Верховное командование вспомнить о порядочности, о том, что им в силу своей профессии следовало бы подавать пример неукоснительного выполнения обязанностей и уважения к народу. «Без чести и совести, — говорил Трасс, — свобода превратится в анархию, Империя погрузится в хаос и беззаконие, а из этого последуют еще большие беды и разорение для наших граждан. Разве они недостаточно еще настрадались?». Во время его пламенной речи кто-то почесывал щетину, оставшуюся после веселых выходных, кто-то зевал, кто-то чистил ногти, кто-то откровенно скучал и ждал возможности выступить самому. Трасс олицетворял гражданское правительство, и военные не уважали ни его, ни правительство, видя, как он спорит с оставшимися советниками и чиновниками. Членов Правящего совета пришлось выпустить из-под домашнего ареста, поскольку они курировали множество самых разных министерств, организаций, территорий, и Трасс физически не мог справиться со всем самостоятельно. В конце концов заседания вернулись к прежнему формату бесконечных дебатов, несмотря на более высокий статус самого Трасса. Он пытался пробудить в советниках голос разума, но со стороны это выглядело как пререкания и отсутствие единой политики, что тоже не внушало доверия и уважения военным. Трасс многое извлек из сложившейся ситуации и в будущем не допускал, чтобы кто-либо публично оспаривал его решения; он позволял советникам высказывать свои сомнения в частном порядке или в ограниченном кругу и добился, чтобы во время публичных выступлений, речей, интервью все следовали его плану. Но до этого ему пришлось хлебнуть немало горя и унижений. Такая неблагодарная работа из кого угодно могла сделать циника. Буквально любой вопрос вызывал прения. Пользуясь именем Палпатина, который «избрал» его как свой аватар, Трасс продавливал свои решения под тихий ропот недовольства. И спорил, спорил без конца с Айсард, намеревавшейся сдать Корусант повстанцам. Ее план имел неоспоримые плюсы. Огромная планета стала бы черной дырой, в которую провалятся все силы и средства повстанцев, а затем и они сами. После захвата столицы нейтральные миры и те, чья верность вызывала сомнения, без колебаний перешли бы на сторону повстанцев, что в будущем позволило бы Империи так примерно их наказать, что они никогда бы уже не поднялись. Айсард и Трасс признавали, что Корусант важен исключительно как символ и не имеет существенного стратегического значения. По большому счету, планета являлась очень большой и очень дорогой блестящей игрушкой. Поддержание жизни на ней ежедневно требовало колоссальных затрат денег, энергии, ресурсов. В случае блокады Корусант не мог обеспечить себя. Отчаявшись, повстанцы могли пойти и на то, чтобы уморить голодом пару сотен тысяч жителей, ведь все знали, что их войска и правительство состоят сплошь из грубых людей и невежественных инородцев, безнравственных убийц, отъявленных преступников, по которым тюрьма плачет. А после победы им пришлось бы кормить миллионы. Денег на закупки продовольствия у так называемого временного правительства Новой Республики не было. Оставить Корусант представлялось единственным выходом. Но Трасс не соглашался.

Когда на очередном заседании этот вопрос вновь всплыл в повестке дня в разделе «Разное», Трасс решил положить конец бесполезным прениям, заявив:

— Корусант — не просто символ, он — сердце Империи. Сдача Корусанта нанесет по моральному духу наших воинов такой удар, от которого им не оправиться. После этого не важно, сколько планет Трауну удастся удержать или захватить. Империя без Корусанта станет бездомной.

— Если бы гранд-адмирал был здесь, он, несомненно, одобрил бы наш план, — прогундосил генерал Мальфати, за неимением иных кандидатур на этот пост отвечавший за оборону планеты.

Советники поддержали его кивками, одобрительным гулом и словами:

— Верно, верно. Он понял бы важность отступления, которое измотает противника и в перспективе принесет победу.

— Ваше счастье, что его здесь нет, иначе он приказал бы всех вас высечь и повесить за пораженческие настроения, — Трасс сделал паузу, позволив словам осесть в сознании членов Правящего совета, и продолжил: — Довольно. Я запрещаю сдавать Корусант и не позволю никому из вас оспаривать мои приказы. Хоть я и гражданское лицо, но по-прежнему превосхожу вас рангом. Или вы забыли, господа?

— Нет, сэр, — неохотно выдавил из себя Мальфати. Остальные без энтузиазма покачали головами.

— Славно. Защита Корусанта лежит на нашем правительстве. Граждане нам доверяют. Они верят, что мы защитим их от нашествия повстанцев, этих зверей без чести и совести. И именно это мы сделаем, с вами или без вас, — Трасс говорил быстро, убеждая себя не меньше, чем других. — Если мне придется выйти против целой армии с одним бластером в руках и защищать планету, так я и поступлю. В таком случае поражение станет не моим, а вашим позором.

Те, кто лучше знал Трасса, не сомневались, что ему хватит смелости претворить слова в жизнь. Несомненно, сделано это было бы перед объективом стольких камер, что из геройского самопожертвования аватара прежнего Императора можно было создать документальную голодраму. Не зря же Трасс славился своими эффектными жестами. Те, кто плохо его знал, сочли его слова пустой бравадой.

Дискуссия могла бы продолжиться, как только кто-нибудь сумел бы придумать новые аргументы в свою пользу, что само по себе представляло нелегкую задачу. Однако этого не случилось. Не прошло и пары минут после того, как Трасс упрекнул членов Правящего совета в трусости, и их комлинки издали синхронную трель — оповещение об угрозе атаки на планету. Следом вышел на связь дежурный офицер службы безопасности дворца. Трасс активировал голопроектор, и в центре зала для совещаний появилась голограмма стройного юноши, слишком молодого для своей должности.

— Ваше высокопревосходительство, на четвертом этаже западного крыла дворца произошел взрыв. Служба пожаротушения занимается локализацией очагов возгорания, — с поразительным для его возраста спокойствием отрапортовал он. — Согласно сведениям от службы внутреннего наблюдения, взрыв организован двумя диверсантами, проникшими во дворец под видом посетителей. Есть вероятность, что их может быть больше. Охрана уже занимается выяснение личностей всех сегодняшних посетителей. Почти одновременно с сообщением о взрыве мы получили сведения о приближении к Корусанту крупных кораблей. Мы полагаем, это флот противника. Ваше высокопревосходительство, в целях безопасности вам и членам Правящего совета рекомендуется незамедлительно проследовать в бункер на нижних этажах дворца.

— Благодарю, мои коллеги последуют вашему совету, — ответил Трасс. — Генерал Мальфати, вам пора заняться делом. Пусть адмирал Сиба поможет вам с организацией действий флота.

— Сиба болеет, он спит дома, — ответил Мальфати таким тоном, будто это объяснение автоматически решало все проблемы.

— Так разбудите его. Если он не в состоянии исполнить свой долг, пусть направит к вам своего заместителя. Господа, прошу всех спуститься в бункер. — Трасс вновь обратился к дежурному офицеру: — В мое отсутствие командованием займется Исанн Айсард. Госпожа директор, защитите дворец от бед.

— Ваше высокопревосходительство, вы не спуститесь в бункер? — впервые за время разговора спокойствие дежурного офицера дало трещину.

— Я буду в тронном зале. Если эта атака окажется серьезнее, чем мы предполагали, я не хочу, чтобы меня выволокли из бункера, как вомп-крысу из норы. Император Палпатин избрал меня в качестве вместилища своего духа. Он не позволит Корусанту пасть. Имейте веру, и Император защитит нас, — торжественно заявил Трасс и отключил связь.

Члены Правящего совета встали со своих мест, начали собирать разложенные на столе вещи, потянулись к выходу. Только Трасс не покинул кресла председателя собрания. Задержавшийся в дверях генерал Мальфати спросил:

— Советник Трасс, вы идете?

— Разве вы не слышали, что я только что сказал? Я поднимусь в тронный зал, чтобы просить его величество о защите.

— Ну ладно, покрасовались перед подчиненными, и будет. Нет смысла рисковать собой.

— Если повстанцам нужен трон, сперва им придется стащить с него мой труп.

— Так и произойдет, ведь нам придется разделить силы для охраны вас и охраны бункера. Ваш красивый жест может стоить нам победы.

— Тогда вам следует не болтать, а приложить все силы, чтобы защитить Корусант.

— А вам бы… — начал было Мальфати, но осекся, махнул рукой и обреченно сказал: — Делайте что хотите. Я пытался вас вразумить. Не вините меня, когда вас придут убивать.

После того, как он ушел, Трасс остался наедине с Айсард. Пока остальные суетливо собирались и спешили первыми занять самые безопасные места в бункере, она отправляла сообщения с приказами о переходе в боевую готовность. Казалось, она и не заметила, что зал для совещаний опустел. Но это была всего лишь видимость. Трасс не сомневался, что она следила за поведением каждого члена Правящего совета, запоминала каждое их слово.

— Моя госпожа, известно ли, где сейчас находится флот гранд-адмирала? — привычно мягким тоном спросил Трасс, стараясь не выдать своего волнения.

— Два дня назад его видели у Денона во Внутреннем кольце. После этого флот ушел в гиперпрыжок, с тех пор связи с ним нет, — Айсард закончила отдавать распоряжения и подняла взгляд на Трасса. — Если повстанцы не дураки, то первым делом уничтожат ретрансляторы на краю системы Корусант. Пока этого не произошло, я известила ближайшие к столице корабли о нашей ситуации. К концу дня они будут здесь.

— Но ведь за два дня от Денона можно добраться до Корусанта?

— Да, если поднажать. Однако я не уверена, что гранд-адмирал торопится.

— Отправьте ему сообщение со всей имеющейся на данный момент информацией об атаке. Нужно держать его в курсе… как бы ни развивались события.

— Вы правда не собираетесь в бункер?

Трасс напустил на себя вид лихой и насмешливый и отмахнулся:

— Нет. Не люблю тесные помещения, еще и под землей. Предпочитаю принять бой на своих условиях.

— Отговаривать не стану. Удачи вам, — пожала плечами Айсард.

Она удалилась. Пришло время и Трассу выдвигаться. По его подсчетам, он еще успевал пообедать и переодеться. Последнее было намного важнее. В крайнем случае он мог пожертвовать обедом, но не внешним видом.

К тому времени, как Трасс вошел в тронный зал, мелкие стычки повстанцев с дворцовой охраной превратились в локальные бои. К трону его сопровождали два гвардейца (последние из оставшихся на Корусанте) и одно отделение штурмовиков (все, что генерал Мальфати пожертвовал Трассу для защиты). Дежурный офицер, предполагавший, что проникших во дворец повстанцев больше двух, оказался прав. Их было всего десять. Их главной задачей являлось отвлечение внимания охраны. Устраивая мелкие взрывы, пожары, прорывы канализации на разных этажах, они распыляли усилия сотрудников дворцовых служб и ждали прибытия основных сил. Их устранение не стало проблемой: они пришли без оружия, которое могли бы зафиксировать сканеры на входе во дворец. Сложности начались, когда прибыло подкрепление. Эти повстанцы были вооружены и готовы ко всему. Оставшиеся у входа охранники не смогли оказать им сколько-нибудь серьезного сопротивления. Несколько сотен повстанцев захватили первый этаж дворца и стали прорываться к бункеру, куда был перенесен центр управления обороной Корусанта. Попасть туда с комфортом они не смогли: как только члены Правящего совета спустились вниз, дежурный офицер заблокировал турболифты, закрыл щиты из дюрастали на подходах к бункеру. Очевидно, атакующие предвидели, что встретят такой прием, поскольку принесли с собой мобильные установки, позволявшие резать дюрасталь. Несмотря на это, наступление продвигалось медленно. Каждая минута, уходившая на борьбу с толстыми дверями, служила на пользу защитников дворца. Тогда повстанцы перешли к плану «Б». Оставались еще лестницы. Отрезать их от этажей архитекторы и строители дворца в свое время не могли из соображений пожарной безопасности. Теперь они превратились в поле кровавого боя между повстанцами и имперцами. Те, у кого заканчивались заряды и обоймы, переходили к рукопашной. Некоторые отряды воспользовались суматохой, чтобы пройтись по жилым этажам. Столь масштабного расхищения имперской собственности этот дворец еще не видел! Несомненно, большинство повстанцев пришли по идеологическим соображениям. Однако хватало и тех, кто не побрезговал срывать с дам украшения, а у мужчин отбирать элитные хронометры и падды. Поскольку бункер был рассчитан только на членов Правящего совета и чиновников высшего ранга, в него не пустили основную массу тех, кому не посчастливилось в тот день оказаться во дворце. Имперские силы были сосредоточены на охране бункера и уничтожении повстанцев, так что все эти люди остались практически беззащитными. Кто мог, забаррикадировался в своих (или чужих) покоях, вооружился чем мог и приготовился дорого продать свою жизнь. Остальные метались по дворцу в поисках убежища.

А в это время на орбите Корусанта шло напряженное сражение. Численный перевес был не на стороне Империи. Как и предсказывала Айсард, повстанцы первым делом уничтожили ретрансляторы. Ее сообщения стали последними, которые вышли за пределы системы Корусанта. Постоянно дежурившие на орбите планеты звездные разрушители оказали достойный отпор более мелким и легким судам повстанцев. Однако они обладали ограниченным количеством пилотов для ближнего боя, тогда как у повстанцев, казалось, разномастные истребители, легкие грузовозы, частные яхты не переводились. Генерал Мальфати и присланный ему в помощь вице-адмирал Дейдар делали все, что могли, для исправления ситуации. Тем не менее постепенно складывалось положение, известное в народе как «вомп-крысы сожрали крайт-дракона». Как ни были мощны турболазеры звездных разрушителей, многие истребители повстанцев оказывались для них слишком мелкими и вертлявыми целями. Как ни была мощна их броня, ее удавалось пробить, нанося удары в одно и то же место.

Разрушить поднятые щиты Корусанта своими силами повстанцы не пытались. Чтобы справиться с ними, требовалось либо нечто помощнее обычных турболазеров, либо нечто покрупнее. Например, нечто размером со звездный разрушитель. Один из них, «Монстр из глубин», находился ближе прочих к планете. В голову командира повстанцеве пришла идея лишить этот корабль возможности двигаться, а затем использовать как таран. Неожиданно для капитана «Монстра» волна вражеских суденышек обрушилась на его судно. Одни били по двигателям, другие осыпали ионными торпедами. Когда до Гельгена Форса, капитана «Монстра», дошло, что собираются сделать с его кораблем, он пришел в ужас. К этому времени корабль уже лишился возможности маневрировать, а громоздкий круизный лайнер с Мон-Кала медленно толкал «Монстра» в гравитационное поле Корусанта. Другой звездный разрушитель спешил на помощь, нещадно поливал лайнер огнем, однако каждому было очевидно, что его усилия напрасны, вовремя ему не успеть. Корабли мон-каламари, может, и казались неповоротливыми, зато отличались изрядным запасом прочности. Капитан Форс принял единственное возможное в текущих обстоятельствах решение — и самое сложное. Он объявил полную эвакуацию, направил резервные запасы энергии на питание спасательных капсул. Как только они отделились и ушли на достаточное расстояние от «Монстра», капитан запустил режим самоуничтожения, сел в командирское кресло и принялся наблюдать за цифрами на мониторе, готовясь покинуть эту галактику вместе со своим кораблем.

Если бы ему удалось осуществить задуманное, он сделался бы героем печальных баллад и удостоился изящного некролога. Однако в тот момент, когда хронометр отсчитывал последние минуты его жизни, капитан Форс получил подлый оглушающий заряд в спину.

— Хрен я тебе дам умереть героем, даже не мечтай, — с глубоким чувством произнес его старший помощник Жоф Бин.

Он выволок своего командира из кресла, как куль с зерном, взвалил на плечо и потащил обмякшее тело к последней спасательной капсуле, предназначавшейся для старших офицеров. По пути Бин уронил капитана и от всей души пнул его в живот: «Крифф, какой же ты тяжелый». В спасательную капсулу он запихнул капитана Форса со всей возможной непочтительностью. Бину довелось испытать прелести тряски в отделяющейся спасательной капсуле, свободное вращение, пока не включились маневровые двигатели, а затем и увидеть, как корабль, на котором он служил более десяти лет, взрывается вместе с лайнером мон-каламари. Сожаления, гнев, обида сконцентрировались в его душе и нашли выход в единственной слезе, выступившей в уголке правого глаза. Жоф Бин смахнул ее быстрее, чем она успела коснуться щеки. Он перевел усталый взгляд на кое-как пристегнутого в кресле бесчувственного капитана.

— Хорошо, что ты этого не видел, — тихо произнес он, вздохнул и добавил: — Мудак.

Они никогда особенно не ладили между собой. Откровенно говоря, Бину казалось, будто капитан к нему придирается, требует невозможного, заставляет перерабатывать. Он списывал это то на личную неприязнь, то на вечное противостояние выходцев с Кореллии и с Корулага. На обеих планетах находились военные академии, поставляющие лучших пилотов и офицеров в Империи. Выпускники потом всю жизнь проводили, соревнуясь между собой, стараясь перещеголять друг друга. Гельген Форс был с Кореллии, Жоф Бин — с Корулага. Однако со временем он разглядел за каждым замечанием дельный совет, за каждой тренировкой — оттачивание навыков, за каждым поручением — накопление опыта. То, что представлялось Бину третированием, оказалось проявлением заботы. От осознания этого он не стал больше уважать своего капитана и уж точно не начал его любить. Но он оценил желание Форса сделать подчиненного лучше. Поэтому, когда капитан силой вытолкал его с мостика с явным намерением умереть вместе с «Монстром из глубин», Бин не смог предоставить его судьбе.

Пока они болтались в спасательной капсуле, Бин прямо высказал находящемуся без сознания капитану наболевшее — все, что никогда не смел произнести или даже намекнуть на службе. Когда поток жалоб иссяк, он почувствовал не столько облегчение, сколько усталость. И он испытал настоящий шок, когда услышал первые слова Форса. Когда тот, наконец, очнулся и понял, что жив, то сгреб своего старпома в объятия и произнес:

— Спасибо. Я всегда знал, что на вас можно положиться.

Это было самое яркое проявление чувств капитана за все время их совместной службы.

— Не за что. Пожалуйста, отпустите меня, нас могут неправильно понять, — прохрипел Бин. Слышал он, что кореллиане порой ярко проявляют эмоции, но не предполагал, что испытает это на себе.

Гибель «Монстра из глубин» оставила хаос из обломков и спасательных капсул. Отсортировать одно от другого предстояло экипажу звездного разрушителя, который спешил на помощь, но так и не успел спасти «Монстра». Операторам тяглового луча представилась отличная возможность для тренировки (такая, что их пришлось менять трижды, пока все спасательные капсулы не были собраны). Капитан приказал выпустить все имеющиеся на борту истребители. Пилоты отгоняли повстанцев, которые расценили капсулы без вооружения и с малой маневренностью как легкие мишени. Не всегда им это удавалось, однако в любом случае количество выживших с «Монстра» превысило самые оптимистичные оценки. Редкий капитан, запуская самоуничтожение корабля, заботился о жизнях экипажа. Позднее историки и аналитики называли безразличие к собственной живой силе одним из факторов того, что во время гражданской войны Империя оказалась в столь тяжелом положении.

Информацию о маленьких человеческих трагедиях Трасс получал в виде коротких сводок на экране падда.

«Повстанцы заняли и удерживают главный вход во дворец».

«Этажи с первого до минус четвертого заняты повстанцами».

«На восьмом этаже восточного крыла повстанцы удерживают заложников».

«“Монстр из глубин” уничтожен».

«“Неистовый” выходит из боя».

«Наши потери убитыми и ранеными…»

Трасс просматривал сообщения, не вчитываясь. Он чувствовал, что Империя вновь попала в ловушку собственной самоуверенности. Они слишком полагались на щиты Корусанта, на проверки в космопорту. Они не думали, что повстанцам хватит дерзости выступить к столице. Хваленая мощь имперской армии и флота оказалась беззащитна перед врагом, бьющим изнутри.

Встроенный в подлокотник трона голопроектор демонстрировал картину космического боя. Из трех больших треугольников, обозначавших звездные разрушители, один исчез, другой, до предела нагруженный выжившими с «Монстра», уползал на безопасное расстояние от Корусанта. Последнему доставались все удары врага. Треугольники поменьше обозначали более легкие корабли. Они тоже исчезали один за другим. К чести их экипажей, заметил Трасс, количество красных прямоугольников — кораблей повстанцев — тоже сократилось. Прежде чем погибнуть, одно имперское судно забирало с собой три-четыре вражеских. Но это не остужало напора противника. Между треугольниками и прямоугольниками шел смертельный бой истребителей, слишком маленьких, чтобы появиться на схеме. Время работало против имперских пилотов. Их активное участие в сражении изначально не предполагалось длительным. Чем дольше они находились в космосе, тем сильнее уставали, тем чаще промазывали и совершали ошибки. Повстанцы могли заменить своих утомленных пилотов (по сообщениям разведки, у них не хватало машин, зато желающих летать было с избытком). Имперские капитаны — нет. Как только они выпускали последнюю группу СИДов, их кораблям оставалось рассчитывать лишь на толщину брони и умения стрелков. Трасс с грустью подсчитывал, сколько человек участвует в сражении со стороны Империи. В зависимости от класса корабля, экипаж составлял от десяти до тридцати семи тысяч человек. Возможно, немного меньше: после Эндора Империя столкнулась с нехваткой людей, многие корабли были укомплектованы не полностью.

«И все эти люди погибнут зря», — думал Трасс. Неважно, сколько еще продолжится бой. Неважно, придет ли помощь. Щиты над Корусантом нельзя опускать. Поскольку после начала атаки на планете было введено военное положение, то управление щитами производилось из двух точек во дворце. Первая находилась в бункере, вторая — в тронном зале. О первой знали все, о второй — лишь немногие. В столице ходили слухи, что любая команда, отданная из тронного зала, перекрывала все прочие. Самое печальное заключалось в том, что это являлось правдой. Наверняка об этом знали только советники первого ранга. Высший приоритет этой команды был введен при Палпатине. Император верил, что при необходимости сможет защитить себя, свой трон и свою столицу. Поэтому о бункере Трасс не беспокоился: повстанцам потребовалось бы несколько дней, чтобы прорваться через все дюрасталевые двери, перебить всех защитников, добраться до командного центра и опустить щиты. За это время можно было сто раз успеть мобилизовать разбросанные по Корусанту гарнизоны. Тронный зал он считал своей зоной ответственности. Доверить его кому-либо другому он не решался из страха, что защитник трона оставит его себе после того, как минует кризис. Трасс надеялся, что охрана дворца задержит повстанцев на нижних этажах. Тогда он смог бы выглядеть бесстрашным героем в глазах членов Правящего совета, не подвергаясь настоящей опасности. Однако поступавшие на его падд сообщения говорили, что события развиваются по иному сценарию. Передовой отряд повстанцев продолжал рваться в бункер. Но до их командира дошло, что они теряют драгоценное время, поэтому он отправил часть своих воинов в обход — прямо в тронный зал. Предвидя такое развитие событий (и втайне страшась его), Трасс разместил имеющихся в распоряжении штурмовиков у лестниц и вдоль коридора к тронному залу, в проемах, ведущих к сети тайных ходов. Двое оставшихся на Корусанте гвардейцев охраняли вход в тронный зал.

Заслышав первые выстрелы у лестниц, Трасс поежился, но с трона не слез. Он потрогал рукав мантии, на всякий случай убедился, что его содержимое на месте. После прерванного совещания он переоделся в черную мантию по моде, принятой среди советников в последние годы правления Императора, надел подходящий по стилю тюрбан. Ее изготовили по специальному заказу из особо прочной ткани, рассеивающей бластерные заряды. В широких рукавах скрывался целый арсенал: метательные виброножи, отравленные иглы, бомбы с дымовой завесой, пара миниатюрных бластеров с запасными обоймами. Не всем из этого Трасс умел пользоваться, но носил с собой на случай обострения ситуации и для моральной поддержки. Он также надел колье с крупной подвеской в форме имперского герба в центре и нескольких симметрично закрепленных по бокам кайбер-кристаллов — подарок брата. Подвеска генерировала слабое защитное поле, а кристаллы его усиливали. По идее колье должно было отразить бластерный заряд практически любого калибра. Когда звуки стрельбы стали громче, Трасс коснулся подвески с гербом в той же манере, в какой верующий просит божество о защите. В тот момент Трасс если кому и молился, то не богам. Мысленно он звал брата. Когда бы Траун владел Силой, он бы услышал этот зов даже на другом краю галактики. Природа одарила его множеством талантов — кроме этого. Так что Трасс мог рассчитывать лишь на себя и охрану снаружи.

В последний раз крепко стиснув подвеску с гербом, Трасс опустил руку на подлокотник трона, выключил проектор, выпрямился и стал ждать тех, кто придет его убивать.

Их было трое. Человек не самой интеллигентной внешности, зеленокожий тви’лек и ботанка с мехом цвета огня. Имей Трасс больше чуткости к экзотической красоте, он нашел бы ее прекрасной. Вместо этого он решил, что на зиму закажет себе плащ с отделкой из меха такого же изумительного оттенка рыжего. В коридоре, ведущему к тронному залу, еще велась перестрелка. Трасс ясно различал пальбу из разнокалиберного оружия. Значит, эти трое — или передовой отряд, или единственные, кому удалось прорваться. Следовательно, почти все штурмовики и охранявшие тронный зал гвардейцы мертвы. Это опечалило Трасса: он рассчитывал, что они задержат повстанцев на более продолжительное время. «Воистину, лучшие из лучших погибли у Эндора, а те, кто остался, — второй сорт», — подумал он.

Ворвавшиеся в зал замерли в дверях с глупыми лицами и с оружием наперевес. Трасс решил сыграть на опережение. Несмотря на сжимавший нутро страх, он любезно улыбнулся и сделал приглашающий жест.

— Наконец-то вы прибыли, — произнес он. — Почему вы так удивлены? Не ожидали встретить в этом зале инородца?

— Мы вообще никого не ожидали здесь встретить, — буркнул тви’лек. — Мы не на переговоры пришли.

— В таком случае чем я могу вам помочь?

— Говорят, из тронного зала можно управлять планетарной системой защиты. Это правда?

— Да.

— Вы можете опустить щиты?

— Могу. Но не стану этого делать.

— Тогда вам придется умереть.

— Брат, Империя того не стоит. Слишком многие инородцы погибли из-за нее. Не становись еще одной жертвой, — вмешалась в разговор ботанка.

Глаза Трасса вспыхнули огнем от гнева из-за подобного панибратства. В этой части галактики он признавал родство только с Трауном, все прочие, к какой бы расе ни относились, каких бы политических взглядом ни придерживались, были для него никем. Однако он скрыл недовольство и продолжил очень спокойно:

— Я не собираюсь передавать вам контроль над планетарными щитами. Кто-либо из вас наделен правом вести переговоры? Если нет, имеете ли связь с тем, кто обладает таким правом?

Повстанцы обменялись непонимающими взглядами. Адреналин не давал им мыслить ясно. Проведя последние пару часов в перестрелках, они не рассчитывали столкнуться с юридическими коллизиями мирных переговоров. Человек почесал заросшую щетиной щеку и не слишком уверенно сказал:

— Ну, думаю, мы можем принять вашу капитуляцию.

— О, нет-нет. Мы друг друга не поняли. Вовсе не о моей капитуляции пойдет речь.

— О чьей же тогда?

— Вашей.

— Что за бред?! — возмутился тви’лек.

— Вы в ловушке, наместник, — добавил ботанка.

Трасс поправил ее:

— Я — советник Императора первого ранга, а не наместник.

— Да без разницы. Как только мы получим контроль над щитами, Империи конец.

— На вашем месте, мадам, я бы не был так самоуверен. В лучшем случае вы возьмете Корусант. Одной планетой больше, одной меньше — Империи все равно. Она очень далека от гибели. Кроме того, у нас произошла смена верховного главнокомандующего. Вам следовало бы сообщить об этом своим командирам.

— Они у вас часто меняются, да толку от них чуть, — ботанка усмехнулась, показав длинные белые клыки.

Как ни противно было Трассу размениваться на разговоры с мелкими сошками, он тянул время всеми доступными способами. Его тонкий слух улавливал изменения в какофонии выстрелов в коридоре. Разнокалиберные бластеры огрызались все реже, подавленные слаженным огнем имперских винтовок. Либо генерал Мальфати прислал подкрепление, либо штурмовики сами смогли перегруппироваться и наладить защиту тронного зала. Возможно, еще несколько минут, и придет спасение.

— У нас случались неудачные назначения, не скрою. Но это не относится к гранд-адмиралу Трауну, — светским тоном произнес Трасс, полюбовался замешательством на лицах повстанцев и улыбнулся. — Вижу, вы кое-что слышали о гранд-адмиралах.

— Разве их не всех перебили? — спросил тви’лек у своих товарищей.

Те неопределенно пожали плечами, давая понять, что командование не посвящало их в такие детали. Трасс мог бы добавить, что в боях друг с другом погибло больше гранд-адмиралов, чем в боях с повстанцами. Вместо этого он сказал:

— У Империи всегда есть запасная карта в рукаве. Да будет вам известно, что гранд-адмирал Траун приходится мне родным братом и сейчас находится на подходе к Корусанту. Поэтому я предлагаю Альянсу сложить оружие и отозвать свои корабли, пока их не уничтожили.

— Вы блефуете. Нет никакого гранд-адмирала. Пригнали очередных своих прихвостней и радуетесь.

— Хотите посмотреть на милое сообщение, которое брат прислал мне около часа назад?

Это действительно был блеф. От Трауна не приходило вестей уже два дня. Трасс рассчитывал подпустить повстанцев поближе и перестрелять, пока они будут заняты чтением сообщения.

— Тем больше оснований поскорее покончить с вами, — тви’лек вскинул бластерное ружье, навел его на Трасса. — Дайте коды управления планетарными щитами, живо! Иначе умрете!

Если он думал тем самым напугать его, то ошибся. За последний год Трасс так часто смотрел в дуло бластеров самых разных моделей, что перестал их бояться. Он откинулся на спинку трона, подпер голову рукой и спросил со скукой в голосе:

— А дальше что? По официальной переписи населения на Корусанте сейчас находится более триллиона жителей, плюс несколько сотен ваших воинов. Подумайте, что случится с ними, если брат узнает о моей смерти. Он сожжет эту планету дотла. Мне даже немного жаль ваше повстанческое движение. Если вы убьете меня сейчас, в галактике не останется такого места, такой щели, где бы вам удалось спрятаться. Мой брат будет гнать вас, как зверей, найдет и уничтожит. Так что дважды подумайте, прежде чем грозить мне оружием.

Почти теми же словами Трасс в свое время уговаривал Исанн Айсард уступить власть и присоединиться к нему. Ему было все равно, насколько уникальна угроза. В тот момент имело значение лишь одно: выиграть немного времени, сделать еще хоть один вздох.

Ботанка вполголоса сказала что-то лидеру своей маленькой группы. Трасс не разобрал, что именно. Шум крови в ушах перекрывал прочие звуки. Внутренности заледенели от напряжения. Тело напружинилось, готовое вот-вот броситься вперед и бежать.

— Что ты его слушаешь?! Он просто нам зубы заговаривает! — прикрикнул на ботанку человек, навел на Трасса оружие и выстрелил.

Он опоздал на долю секунды. В тот момент, как он еще наводил бластер, Трасс кинулся на него. Страх и гнев, подстегиваемые адреналином, гнали его вперед. Кровавая пелена опустилась ему на глаза, и Трасс перестал понимать, что делает.

Ощущение реальности возвращалось к Трассу постепенно, и первое ощущение было — отвращение. Он чувствовал, что его руки покрыты чем-то теплым и немного липким. Это хотелось поскорее смыть. Трасс хотел отдернуть руки, но пальцы запутались в мягкой длинной — шерсти? Волосах? Звон в ушах не давал сосредоточиться. Трасс ничего не видел. До него не сразу дошло, что он зажмурился. Когда он открыл глаза, то увидел, чем перепачканы руки. Насилу проглоченный обед запросился обратно, Трасс с трудом смог удержать его в себе, дабы еще больше не осквернить даму. Прекрасная ботанка лежала под ним, бессильно раскинув руки. Ее голова закинулась назад под неестественным углом, из расколотого о пол затылка телка кровь, расползалась лужей. Измазанные в крови пальцы Трасса запутались в ее шерсти цвета огня. Совершенно не вовремя пришла мысль: «Родители были бы ужасно разочарованы». Они научили сыновей ценить чужие жизни и с почтением относиться к женщинам. Как и люди, ботанка недооценила силу Трасса, приняла его вежливость за слабость.

Не зная, куда деть себя, куда деть руки, Трасс отполз от ботанки, обвел взглядом тронный зал. Один из повстанцев лежал у подножия трона — там, где его застала смерть. Кровь из распоротого горла залила ведущие к трону ступени. Рядом с телом валялся переломленный пополам вибронож. Чтобы сломать его, требовалось нанести удар чудовищной силы. На подобный удар способны разве что вуки, трандошане, барабелы… и чиссы. Трасс почувствовал, что промок насквозь. Мантия противно липла к телу. Со спины ее пропитал пот, спереди — кровь повстанца. «Хорошо, что на черном не видно крови», — отстраненно подумал Трасс. Он испытал прилив благодарности к своим предкам и суровым условиям родины чиссов, обеспечившим выживание лишь самых сильных и выносливых.

В нос ударил запах гари, не сильный, но раздражающий. Пахло совсем рядом. Ведомый скорее интуицией, чем здравым смыслом, Трасс коснулся своего колье. Генератор защитного поля перегрелся и вышел из строя. Даже кайбер-кристаллы потемнели. Трасс протер один из них. Вместо налета копоти на кристалле осталась полоска крови. Трасс перевел взгляд на другого повстанца. Возле его трупа валялись две обоймы, пустая и полная. Неудивительно, что генератор защитного поля перегрелся, раз ему пришлось отразить столько зарядов! Не веря в такую удачу, Трасс ощупал себя, но не нашел ни одной раны или ожога. Собственным ощущениям он не вполне мог доверять: адреналин глушил любую боль.

Кое-как Трасс поднялся на ноги, нетвердым шагом поплелся к трону. Поднимаясь к нему, чуть не поскользнулся на луже крови. Часть его сознания чувствовала себя оглушенной, потрясенной до таких глубин, из которых уже нет возврата. Другая же анализировала ситуацию так, словно все происходит не с ним. Итак, он отразил первую волну нападающих. Истратил часть имеющихся средств защиты. Из ведущего к тронному залу коридора доносились приглушенные вокодерами переговоры штурмовиков. Стало быть, хоть кто-то из них выжил. Трасс хотел позвать их, чтобы забрали оружие и обоймы у мертвых повстанцев, но не смог издать ни звука. Он обессиленно сгорбился на троне, свесил окровавленные руки между колен. Следовало бы помыть руки, однако для это нужно было встать, дойти до покоев, совершить тысячу мелких движений, на которые не осталось энергии. Трасс не мог заставить себя даже вытереть их об одежду. Он вспомнил, как очень давно, будто в другой жизни, Траун пытался оградить его от насилия. Траун искренне считал брата самым чистым, нежным и непорочным существом в галактике. О, если бы он только знал! «Когда бы он узнал правду об окончательной гибели “Сверхдальнего перелета”, то уже никогда бы не прикоснулся ко мне», — подумалось Трассу. Очень давно, будто в другой жизни, Траун утешал его после того, что считал его первым убийством, — птицы, которой пришлось свернуть шею. Та квочка не была первой, как и не стала последней жертвой. Трасс перевел взгляд от обагренных рук на мертвые тела в тронном зале. «Стоит ли оно того? Стоит ли корона этих смертей и этой боли? — спросил он себя и тут же сам ответил: — Однозначно стоит». Приняв какое-либо решение, он уже не колебался. Вознамерившись стать правителем, он смирился с необходимостью принести некоторые жертвы.

Десятки диких, безумных, несообразных мыслей посетили его, пока он просматривал поступающие донесения. Знакомые слова и буквы с трудом достигали его сознания. В этот момент Трасс остро прочувствовал свою ненависть к бейсику, которую столько лет загонял в глубину души — туда, где ее не найдут. Ненависть, которую он вкладывал в каждую фальшивую улыбку, каждое лживое слово этого языка. Ненависть, которая зародилась на борту «Сверхдальнего перелета». В этот день «Сверхдальний перелет» вспоминался ему слишком часто. Трасс винил в этом внешние обстоятельства, вызвавшие смешение чувств: страх за свою жизнь, неизбежность наказания, предощущение гибели всего, ради чего он так много работал, беспомощность, невозможность перехватить инициативу, а более прочего — тупая, ослепляющая, невыносимая тоска по брату. «Я вот-вот умру, но Рау об этом не узнает», — одна и та же мысль билась в голове Трасса, словно птица в клетке. Так было на «Сверхдальнем перелете». Так было в тронном зале атакованного дворца. Часть сознания, еще способная к анализу, подсказала Трассу, что, раз он выбрался со «Сверхдальнего», то выберется и теперь. Сейчас его положение в разы лучше, чем тогда; надо только найти выход.

Трасс еще просматривал уведомления за последний час, когда поверх них появилось еще одно, с пометкой «Срочно». В нем сообщалось, что к звездной системе Корусанта приближаются крупные корабли. «Вот и подкрепление для повстанцев», — меланхолично подумал Трасс. В тот момент он все видел в черном свете. По крайней мере, ему хватило мужества смотреть в лицо катастрофе. Он включил голопроектор, чтобы наблюдать, как гибнут остатки имперского флота. Так он отдавал дань уважения смелости экипажей. Один за другим на голограмме появлялись корабли. Сперва их обозначали белые круги — «неопознанное судно». Но по мере того, как система распознавала их, круги превращались в треугольники. При изменении масштаба проекции появлялись названия: «Вершитель судеб», «Сокрушающий», «Горевестник», «Химера», «Мертвая голова», «Непреклонный». Трасс знал эти корабли. Часть из них отправилась вместе с Трауном в «картографическую экспедицию», другие недавно упоминались в письмах Трауна как примкнувшие к нему. Последним на голограмме появился «Величественный», новый флагман последнего имперского гранд-адмирала. Спешивший к Корусанту имперский флот наконец прибыл. Трасс не верил в чудеса — только в слаженную работу и точный расчет времени. В том и другом его брат был хорош. В его глазах еще никогда Траун не выбирал момент для появления так удачно.

Повстанцы, участвовавшие в вылазке к Корусанту, были смелы, но не глупы. По крайней мере, они умели считать до семи. Семь звездных разрушителей, еще и корабли сопровождения — это серьезно. Повстанцы смотали удочки и исчезли так быстро, что впору удивиться, побывали ли они здесь вообще. Обломки «Монстра из глубин» подтверждали факт их присутствия. Уйти удалось тем, кто оказался дальше прочих от флота Трауна. Находившимся ближе всех к краю системы был навязан бой, впрочем, не слишком жестокий: Траун хотел взять живыми побольше офицеров противника. Можно было не сомневаться, что их допросят куда серьезнее, чем бывших офицеров Турукая.

Атака на бункер во дворце тоже прекратилась. Командир повстанцев понял: для прибытия свежих штурмовиков взамен потрепанных защитников дворца потребуется пара часов, выходит, у него есть час, чтобы увести своих людей и затеряться на нижних уровнях Корусанта. Отступление прошло не так гладко, как штурм. Среди повстанцев было много раненых и умирающих, их пришлось бросить. Мародеры же никак не желали расставаться с награбленным добром, не могли идти быстро и стали легкими мишенями для защитников дворца. Многие из тех, кто держался на ногах и передвигался самостоятельно, сильно устали, стали невнимательными. Из двух сотен проникших во дворец повстанцев выбралось меньше восьмидесяти.

Глубокая давящая тишина повисла над дворцом. Ее прорезали лишь отдаленные крики и стоны раненых. Единственным, кто рвался к тронному залу, остался гранд-адмирал Траун. Его продвижение сильно замедлялось из-за работы разведотряда, проверявшего каждый угол, каждую щель в коридоре на предмет оставленных повстанцами ловушек. Те действительно не поленились установить парочку, но не успели их как следует спрятать. Выглядело так, будто они делали это просто для того, чтобы имперцам не было скучно. В конце концов путь к тронному залу был расчищен. Повсюду валялись куски мраморных облицовочных плит, стены испещряли дыры и почерневшие следы от бластерных выстрелов. Цепочки кровавых следов, красные смазанные потеки на стенах уходили вглубь многочисленных коридоров дворца. Безжизненные тела в блестящих лужах крови самых разных цветов лежали на полу. Повстанцы жаждали смерти имперцев, но не пощадили и драгоценных произведений искусства, украшавших дворец. Анфилады высоких пустых зал несли следы варварства нападавших: сорванные драпировки, затканные ауродиевой нитью, а ныне разорванные, обгоревшие; изысканная набуанская мебель с инкрустациями из перламутра, превращенная в баррикаду; разломанный постамент кореллианской огненной скульптуры; разбитый фонтан, до недавнего времени представлявший изящные сцены мон-каламарианского балета; множество старинных картин в окованных золотыми и серебряными листьями рамах, сброшенные на пол, опаленные выстрелами, истоптанные сапогами; ларцы, усыпанные драгоценными камнями и жемчугом, валялись на полу разбитые, с оторванными крышками. Вся пышная роскошь притихшего дворца смутно мерцала в коридорах, залах и покоях. В иной ситуации это зрелище отозвалось бы болью в сердце гранд-адмирала. Между испорченных произведений искусства от стены до стены тянулись ряды трупов. Тела утопали в роскоши. Местами они лежали так близко друг к другу, что среди них не удалось бы положить вибронож. Ближе к тронному залу, где развернулись основные бои, трупов было больше. У дверей, как брошенные капризным ребенком куклы, лежали двое гвардейцев в длинных алых плащах с черной траурной окантовкой.

Мертвое безмолвие не пугало Трауна. Он не замечал царящего вокруг разгрома. Ему слишком часто приходилось видеть подобные сцены, чтобы обращать внимание на еще одну. Единственное, что имело для него значение, — это брат. И когда Траун увидел его, то встревожился. Он сразу определил, что Трасс находится в не совсем адекватном состоянии. В глаза бросились три трупа в тронном зале, два из них лежали в лужах загустевшей крови. Чистюля Трасс побрезговал бы находиться с ними в одном помещении. Траун заметил следы подсыхающей крови на его одежде. Кровь на руках уже запеклась, приобрела неприятный коричневый цвет, отчего казалось, что Трасс копался в земле без перчаток. Его волосы растрепались, отдельные пряди свисали на плечи, придавая Трассу вид опереточного безумца. Его тюрбан, обязательный элемент придворной одежды, валялся у подножия трона в луже крови. Находясь в здравом уме, Трасс никогда бы не позволил себе небрежности в одежде. Страшная догадка посетила Трауна. Мысль о том, что его брат лишился рассудка от страха и переживаний, напугала его больше, чем любые виденные им ужасы войны.

Как только Траун переступил порог тронного зала, Трасс бросился к нему, обвил руками, спрятал лицо у него на груди и резко вздохнул — словно одним махом прогнал все тяготы и тревоги последних лет.

— Наконец-то ты здесь, — прошептал он. — Я чуть не сошел с ума без тебя. Если бы ты не прилетел сегодня, я бы умер.

— Не думай больше об этом. Я с тобой и уже никогда тебя не оставлю, — мягко ответил Траун.

Когда первый порыв чувств прошел, Трасс поволок брата к балкону, чтобы предъявить его народу. Он без конца повторял, что должен сделать заявление, что нужно спешить, пока остальные члены Правящего совета не выбрались из бункера и не попытались оспорить его право на власть, совал Трауну исписанные мелким почерком листы флимсипласта. Хотя со стороны это выглядело странно, Трасс знал, что делал. Убийство повстанцев глубоко потрясло его, но все же не настолько глубоко, чтобы он забыл о необходимости сохранить власть. Пока флот Трауна добивал остатки флота Альянса, пока десантные корабли с «Величественного» летели к дворцу, пока шли мелкие стычки на этажах, пока подходы к тронному залу проверялись на предмет безопасности, Трасс не терял времени. Он составил текст официального заявления о возвращении гранд-адмирала и передаче ему прав верховного главнокомандующего, подготовил речь, с которой Траун должен был выступить перед народом, связался с крупнейшими медиакомпаниями и договорился о том, чтобы выступление брата транслировалось по всем каналам, появилось в каждом выпуске голоновостей. Он проделал огромную подготовительную работу в очень короткий срок. Осталось только поставить перед голокамерами главную звезду. Однако Траун не спешил предстать перед народом. Он говорил с Трассом мягко и медленно, как с ребенком, пытался успокоить, убедить перенести выступление. Эта его манера злила Трасса, который панически боялся потерять преимущество перед другими членами Правящего совета. У него уже не осталось сил скрывать эмоции. Казалось, еще минута — и он вытолкнул бы Трауна на балкон пинком под зад. Дошло до того, что один из сопровождавших гранд-адмирала офицеров недовольным тоном пробормотал под нос:

— Что за бред он несет? Сейчас только заявления делать.

— Как вы смеете говорить, что советник Императора первого ранга бредит? — тут же одернул его Траун. Он не стал слушать извинений и снова обратился к брату, перешел на чеун: — Рас, послушай меня. Я выступлю перед народом, и ты будешь стоять подле меня. Каждый житель Корусанта должен знать, что именно ты смог удержать столицу. Эта победа настолько же моя, как и твоя. Но для начала тебе нужно умыться и переодеться. Ты прекрасен, так покажи Империи свою красоту. Как только ты приведешь себя в порядок, мы выйдем на балкон.

Лишь после этих слов Трасс отступил. Он словно бы впервые осознал, чем испачканы его руки и одежда. Он поспешил переодеваться и делать прическу с завидной резвостью. Для Трауна это был способ проверить состояние брата. Порой у него возникало ощущение, что тема внешнего вида занимает Трасса больше, чем что-либо еще в жизни. То, что Трасс осознает неуместность испачканного кровью наряда во время публичного заявления, было хорошим знаком: какие бы страдания он ни пережил за этот день, основа его души и ума не пострадала. Пока Трасс наводил марафет, Траун позаботился о том, чтобы из тронного зала и ведущего к нему коридора унесли все тела, а членов Правящего совета не выпускали из бункера — из соображений безопасности.

Через некоторое время Трасс вернулся во всем блеске своей властной красоты, сверкая драгоценностями. На слегка припудренном лице не осталось ни следа недавних переживаний. Взгляд подведенных алой подводкой глаз выражал решимость — и ничего более. На нем была мантия из фиолетовой парчи, затканной матовыми золотыми и серебряными цветами. Вокруг собранных в высокую прическу волос скопление заколок образовало некое подобие венка триумфатора. Траун протянул ему руку, Трасс оперся на нее, и они вместе, шагая в ногу, вышли на балкон дворца, с которого прежний Император делал важнейшие заявления. Десятки дронов-голокамер тут же окружили их. Позади камер парил экран, на котором ползли строчки написанного Трассом заявления. В этот день гражданам Империи официально было объявлено: гранд-адмирал Траун вернулся и принимает командование войсками Империи.

Chapter Text

Траун стал козырной картой в рукаве Трасса, фигурой, обладание которой приносило победу в игре. Когда весть о его возвращении распространилась достаточно широко, многие бывшие советники Императора и самопровозглашенные правители обнаружили себя покинутыми. Их способности к управлению и права на трон и раньше ставились под сомнение в частных разговорах в кают-компаниях, а теперь капитаны и адмиралы выразили им свое отношение публично. Военачальники не особенно верили в императора-инородца, но верили в гениальность Трауна. «Ему хватит ума и хитрости положить конец войне», — на разные лады говорили в офицерских салонах. Именно это большинство военных ставили во главу угла, а кто сидит на троне на далеком Корусанте, их не волновало. Отличавшиеся наибольшей нетерпимостью к инородцам офицеры решили выждать. С большими или меньшими колебаниями их план заключался в следующем: «Если Траун так хорош, как говорят, пусть уничтожит повстанцев, а потом мы выберем другого императора, из числа людей». Трасс был доволен и таким раскладом.

С появлением Трауна баланс сил в Правящем совете резко сместился в сторону Трасса. Уже никто не сомневался, что новым императором станет один из братьев. И многие скоро поняли, что предпочли бы видеть у руля Трасса. В свойственной ему спокойной, но решительной манере Траун дал понять окружающим, что его не удастся ни подкупить, ни соблазнить, ни запугать, ни навязать ему свое видение новой Империи. Он напомнил военным и гражданским чинам, что они заняли свои посты по милости Палпатина, однако легко могут их потерять. Не забыл он указать и на то, что они получают жалованье из народных денег и должны употреблять всю свою власть, ум и знания на благо народа, а вместо этого в последние годы являли собой силу, противную и враждебную народу. Поэтому он видел свою цель в том, чтобы как можно скорее положить конец бесчинствам на местах, грабежам, воровству из казны, торговле имперским имуществом. Армия и флот испокон века подчинялись строгой дисциплине, гордились ею и обязаны вновь к ней вернуться. По его словам, неповиновение военных правительству было тем более опасно, что оно подрывало доверие народа и местных правителей к нему, заставляло сомневаться, смогут ли члены Правящего совета удержать власть и обеспечить безопасность, а слабое правительство — все равно что приглашение для повстанцев расширить свои владения за имперский счет. Тон гранд-адмирала не терпел возражений. Все знали Трауна как сторонника решительных и безотлагательных мер. Такой не стал бы мириться ни с кем и ни с чем, мешающим воплощению его планов о новой великой Империи. На его фоне вежливый, всегда готовый к компромиссу Трасс выглядел более желанной кандидатурой на пост правителя.

Чувствуя, что подходящий момент настал и члены Правящего совета созрели для принятия судьбоносного решения, Трасс выступил перед ними с речью, в которой призвал сплотиться вокруг лидера — и избрать нового императора из их числа. Многие вздохнули с облегчением, когда он выдвинул на этот пост свою кандидатуру, а не брата. Назывались и другие имена, но они не получили сколько-нибудь существенной поддержки. Трассу даже не пришлось напоминать, что в его тело вселяется дух Палпатина, а это был весомый аргумент в его пользу. К тому времени Правящий совет существовал лишь формально и полностью состоял из его сторонников и тех, кто относился к нему нейтрально. Самые непродолжительные прения в истории Империи, голосование — и Трасс сделался императором. Соответствующая прокламация была выпущена в тот же день. Народу приказали радоваться и готовиться к коронации нового правителя. В то время подданные приняли бы любого императора, способного навести порядок, а именно на этом Трасс сделал себе имя, хотя тогда он действовал в мирное время. Трасс получил раздираемую смутой и гражданской войной Империю. Добившись желаемого, он лишился покоя. Ему досталась одна ее часть, другой (и немалой) владели повстанцы, желавшие именоваться Новой Республикой, третьей — восставшие моффы, адмиралы и генералы. Со всеми из них надо было вести диалог, покорить или уничтожить.

Как настоящий знаток этикета и протокола, Макс Хайслип занялся организацией коронации. Он ничего не пускал на самотек, предусмотрел множество деталей. Действия каждого участника церемонии он расписал по минутам — получилось огромное количество графиков, которые ни в коем случае не должны были перепутаться. Вместе с Чипой он проводил репетиции и следил за порядком. В репетициях участвовало огромное количество народа: придворных, офицеров, охранников, помощников, даже журналистов и операторов крупнейших каналов голоновостей. Последним предстояло освещать мероприятие в прямом эфире, они должны были выбрать наилучшие ракурсы, выучить имена действующих лиц и последовательность действий. Люди и инородцы учились ходить, стоять, поворачиваться с тяжелой императорской мантией в руках. Поскольку саму мантию еще не сшили, вместо нее использовали шестиметровую скатерть, а для имитации веса в центр положили несколько паддов. Те, кому выпала честь сопровождать императора, должны были двигаться вместе с ним в едином темпе, располагать мантию вокруг него во время разных частей церемонии. Трасс ходил взад-вперед со скатертью на плечах по тронному залу, на ходу делая записи и пометки в падде, а остальные трусили за ним, тренировались шагать в ногу, держать мантию, поворачивать с ней в руках. Поскольку Трасс был занят и другими, более важными для государства, делами, на репетициях его часто приходилось подменять Трауну. Он лучше кого-либо другого мог имитировать шаг брата, к тому же был почти такого же роста. Немногие при дворе могли похвастаться таким же высоким ростом, как чиссы.

Самой большой сложностью в коронации был выбор лица, которое наденет на Трасса корону. Предлагались разные варианты, в том числе Великий визирь (в знак утверждения кандидатуры Трасса гражданскими властями), гранд-адмирал (в знак подчинения вооруженных сил) и верховный жрец Церкви Темной стороны (как символ признания его высшими силами). В итоге Трасс выбрал всех троих, объединив их в масштабную церемонию передачи правления Империей и подчинения ему всех ветвей власти. Она должна была начаться во дворце с ритуальных действий Великого визиря: ему предстояло возложить на плечи Трасса мантию. Мас Амедда не обрадовался предложенной чести. Его согласие на проведение этой процедуры потребовало переговоров, точнее, уговоров. Мас Амедда помнил, каким увидел Трасса впервые — испуганным, взволнованным, униженно молящим Палпатина о заступничестве и помощи брату. А теперь ему предстояло увидеть, как на голову Трасса возложат императорскую корону. Он не испытывал радости по этому поводу и не особенно старался это скрыть. В представлении Амедды Трасс был очередным выскочкой и в подметки не годился Палпатину. Но в конце концов голос разума Верховного визиря взял верх над чувствами. Он быстро сообразил, что, если продолжит отказываться от предложенной чести, его заменят другим, и во время уговоров просто набивал себе цену. Трасс видел его манипуляции насквозь, поэтому позволил Амедде вдоволь поломаться, тем самым сохранить честь и самоуважение. Амедда знал, что Трасс это понимает, но продолжает спектакль из уважения, и в итоге согласился.

После мантии наступал черед скипетра и ритуального меча для защиты подданных. Все это должен был вручить брату Траун. С ним уговоров не потребовалось, он добровольно вызвался решить вопросы поиска скипетра, меча и мантии, поскольку эти элементы власти не использовались при Палпатине, да и задолго до него тоже. В итоге в архивах Корусансткого исторического музея удалось откопать гравюры с коронации некоего древнего Верховного канцлера. Его мантия имела шестиметровый шлейф, была изготовлена из какого-то тяжелого дорогого материала, не то парчи, не то бархата. По центру ее украшали вышивки в виде переплетающихся символов процветания и благоденствия, по краю — пышная меховая оторочка. О многих элементах вышивки приходилось только догадываться, поскольку гравер уделил им недостаточно внимания. Трасс положился на вкус Трауна, который немедленно заказал аналог исторической мантии. Со скипетром вышло совсем нехорошо. На гравюре он был, на складе музея числился, а на деле отсутствовал. Самое неприятное — слухи об исчезновении скипетра просочились за пределы музея, и вскоре во дворец стали наведываться представители разных ювелирных домов, предлагавшие воссоздать скипетр во всем его великолепии за «умеренную» плату. Плата, конечно, была совершенно неумеренной. Трасс подсчитал, что запрошенной суммы хватило бы на содержание имперского флота в течение примерно четырех месяцев, и направил внимание ювелиров в иное русло — на создание короны. Тем временем Траун смог выяснить историю исчезновения скипетра. После битвы у Эндора и вспыхнувших на Корусанте беспорядков директор музея решил отправить скипетр вместе с некоторыми другими ценными экспонатами в надежное хранилище в филиале музея на Набу. В целом жители планеты поддержали установление Империи, во время правления Палпатина они жили в достатке и роскоши под руководством проимперски настроенных королев. Однако за время войны планета не раз переходила из рук в руки, и даже Исанн Айсард не могла достоверно сказать, кому сейчас принадлежала Набу. Трауну пришлось прибегнуть к помощи скупщиков произведений искусства, способных достать любой экспонат из любого музея или частной коллекции. Полузаконное похищение скипетра вместе с доставкой его на Корусант обошлось дешевле, чем создание нового. После коронации его предполагалось вернуть в Корусантский исторический музей.

Найти информацию о символическом мече не удалось ни в архивах, ни в библиотеках, ни в базах данных. Трасс предложил обойтись без него. Траун настаивал, что меч совершенно необходим. Запрашивать цену на изготовление ритуального оружия не пришлось. Траун вспомнил: он несколько раз присылал Палпатину подарки из «картографической экспедиции», представленные, разумеется, не разноцветными магнитиками на холодильник, а драгоценными металлами, самоцветами, тканями, мехами, произведениями искусства народов Неизведанных регионов. Среди множества дорогих и красивых вещей было и оружие тонкой работы. Пришлось поднять архивы, выяснить, куда Палпатин приказал отправить те подарки. Часть из них, к счастью, оказалась в его личном хранилище диковинок во дворце на Корусанте. Траун сходил в хранилище, перебрал около трех десятков лежавших там мечей разных эпох и выбрал два. Один практически полностью состоял из филигранно сплетенного стального кружева. Лезвие проглядывало сквозь ажурные ножны. Клинок, как и ножны, был покрыт завитушками, полостями, драгоценными камнями. Как оружие этот меч не годился. Как произведение ювелирного искусства он не имел себе равных. Увидев его, Трасс сразу вцепился в него и не хотел выпускать из рук. По сравнению с этим мечом второй выглядел очень скромно. Его ножны, рукоять и гарда тоже были украшены самоцветами, но не так обильно, как у первого. Лезвие этого меча было закалено особым, давно уже утраченным, способом. Сталь могла выдержать чудовищное давление и неимоверно высокие температуры. По легенде этот меч можно было бросить в жерло вулкана и наблюдать, как раскаленная лава выносит его на поверхность без единой царапины или трещины. Он побывал во множестве битв и удостоился собственного имени — Прочь Сомнения. Вероятно, так звучал девиз семьи первых владельцев меча, но со временем он стал восприниматься как имя собственное. Первый меч был красивой игрушкой, второй — настоящим оружием с богатой историей. Траун убедил брата использовать во время коронации именно Прочь Сомнения. У него появилась идея, как эффектно продемонстрировать меч. Когда Трасс ее услышал, то тут же принял ее.

Наконец, собственно коронация должна была пройти в Церкви Темной стороны. Корону Трасс собирался получить из рук верховного жреца как знак, что его одобряют высшие силы. Помня о том, что назначение нового верховного жреца являлось делом его рук, Трасс не ожидал особых проблем с этой стороны. Однако верховный жрец уперся, говоря, что он имеет право короновать только Палпатина, возродившегося в новом теле, чего не произошло. Он твердил: да, Император выбрал Трасса, дабы периодически являть подданным чудо своего появления, но это не то же самое, что по-настоящему завладеть новым телом. Жрец ссылался на какие-то трактаты, древние тексты, якобы предсказывающие возрождение Императора. Для Трасса все это звучало как полная галиматья. Он мало спал и много работал, готовясь к коронации, подготавливал почву для грядущих реформ, разрабатывал законопроекты, составлял списки постановлений Палпатина, которые отменит в первую, вторую, третью очередь, обсуждал с Коэй Хилл проекты по спасению имперской экономики — и все, что он слышал из уст верховного жреца, в его уставшей голове укладывалось в простое понимание: «Эта скотина упрямится, потому что хочет денег». Когда Трасс посулил Церкви Темной стороны новые дотации из казны (обещание, которое он не собирался выполнять), верховный жрец поблагодарил, но не уступил. Он хотел, чтобы Трасс устроил еще одно представление с участием «духа Палпатина», иначе он даже не откроет перед процессией двери главного храма Церкви Темной стороны. Трасс, который уже примерял роскошные, расшитые ауродием и драгоценными камнями, одежды для коронации, не собирался давать показательное выступление. Он справедливо заметил, что не может приказывать духу Императора, когда являться. В день коронации Палпатин может не пожелать явиться к своим подданным. Что же теперь, всем собравшимся ждать его появления? Ответ убил: да, ждать; более того, если Император не пожелает явиться, значит, он отверг Трасса как вместилище своего духа, следовательно, Церковь Темной стороны тоже перестанет оказывать ему поддержку. Такой расклад Трасса не устраивал. Он собирался в ближайшем будущем устранить эту церковь, низвести ее до уровня прочих религиозных течений, коих в Империи имелось огромное множество. Вероятно, верховный жрец это предчувствовал, потому начал чинить препоны. Тогда Трасс деликатно намекнул ему, что может начать процесс по уничтожению Церкви Темной стороны, не дожидаясь восшествия на трон. Формально он все еще числился советником Императора первого ранга и членом Правящего совета, но фактически вся власть сосредоточилась в его руках. Более того, ему не требовалось проводить масштабных карательных операций, чтобы выжечь Церковь дотла, — достаточно нескольких точных выстрелов звездных разрушителей с орбиты Корусанта. При Пестаже Церковь Темной стороны расцвела, устроила свои храмы в достаточно примечательных, отдельно стоящих зданиях, попасть по которым не составило бы труда. Верховный жрец призадумался. Каким бы религиозным фанатизмом он ни горел, какие бы психотропные препараты, дарующие связь с потусторонним миром, ни употреблял, он все же сохранил достаточно здравого смысла, чтобы понять завуалированную угрозу. Скрепя сердце он согласился.

Через пару минут после того, как верховный жрец удалился, в кабинет Трасса вошел Чипа. Вошел и замер у дверей. Он ждал, пока император первым не заговорит с ним и не сделает знак приблизиться, как требовал этикет. Трасс не сразу понял значение этого, а следовало бы: хотя Чипа остался его преданным сторонником, о настоящей дружбе и фамильярном обращении между ними больше не могло быть речи. Когда Трасс подозвал его, Чипа с поклоном протянул ему падд и почтительно произнес:

— Я составил список первоочередных дел для удобства вашего величества. Прежде всего — речь для гостей на коронации, затем — обращение к народу. Я взял на себя смелость подготовить несколько текстов в зависимости от того, какой жизненный аспект вы хотите поставить во главу угла на начальном этапе своего правления. Хотите ли вы войти в историю как примиритель народов или как тот, кто сокрушил мятежников и установил порядок на десять тысяч лет? Если вы еще не определились с выбором, есть сдержанный вариант, который не оскорбит ничьих чувств. Я бы посоветовал именно его, поскольку каждое предложение этого текста в будущем можно будет интерпретировать так, как вам угодно. Пожалуйста, все здесь.

— Спасибо. Я бы погиб без тебя.

— Для меня честь служить вашему величеству.

Трасс взял падд, просмотрел тексты речей, все непомерно длинные. Вздохнув, он отложил падд и обратился к Чипе с улыбкой:

— Я непременно ознакомлюсь и скоро сообщу о своем решении. А сейчас у меня на уме более важные государственные дела.

— Могу я осведомиться, какие именно?

— Фейерверки.

— Фейерверки, ваше величество?

— И банкет. Народные гуляния на Корусанте, праздники поскромнее на других крупных мирах, а также единоразовая выплата денежного пособия всем совершеннолетним гражданам Империи. Хочу, чтобы все граждане почувствовали себя гостями на моей коронации. Как думаешь, наш бюджет это выдержит?

— Да, ваше величество, если таково ваше желание. Хотя госпожа Хилл этому не обрадуется.

— Прекрасно, организуй все. А с Хилл я потом поговорю сам. И еще я хочу новые наряды. Никаких больше мрачных бесформенных тряпок. Отныне в моде будет четко очерченный силуэт и яркие цвета. Мы много лет жили как на похоронах — хватит. Пусть каждый день моего правления будет похож на праздник мира, справедливости и добродетелей. Я хочу, чтобы все подданные знали: время скорби и страха прошло, у них новый молодой император и веселый, элегантный двор. Но прежде всего — двор эффективный.

Решение устроить всенародный праздник и превратить коронацию в шоу преследовало несколько целей. Во-первых, Трасс хотел усыпить бдительность высокопоставленных чиновников и военных, аристократов и промышленников. Пускай бы они пока принимали его за временщика, несерьезную личность, увлеченную нарядами и развлечениями. Когда бы они спохватились, стало бы уже поздно. Во-вторых, Трасс стремился показать повстанцам, что Империя их не боится и процветает, ее граждане веселятся. В-третьих, он рассчитывал пополнить казну. Коэй Хилл, его советница по экономическим вопросам, сообщила: даже при самом пессимистичном сценарии коронация дважды окупит затраты на нее, а при оптимистичном сценарии — трижды. В-четвертых, Трассу требовалось поднять дух своих подданных. Народ устал от войны, поражений, лишений, поборов. Его необходимо было отвлечь от дум о бедности и унизительном существовании. Еще не придумали ничего лучше праздников, гуляний, конкурсов, фейерверков для этого. Небольшие разовые выплаты должны были довершить дело. Для торжеств годился любой повод. Коронация подходила лучше всего, поскольку подобные события происходили крайне редко. Палпатин провозгласил себя Императором без лишних церемоний. Трасс слишком любил представления, чтобы следовать его примеру. Он поднял вокруг коронации невообразимый шум, превратил ее в спектакль, где видные лица Империи разыгрывали строго определенные роли на потеху публике. Трасс разослал приглашения всем, кто хоть что-нибудь значил, и внимательно проследил, кто ответил согласием, кто отказался присутствовать под благовидным предлогом, кто проигнорировал его послание. Он уже решил, что при новом дворе найдется место только для первых; ко вторым будут относиться с подозрением, а третьи лишатся всего. Он знал, как легко сфабриковать дело о государственной измене. Под этот широкий термин можно было подвести практически что угодно, начиная от явного сотрудничества с врагом и заканчивая отказом явиться на коронацию.

Накануне коронации советники императора четвертого-пятого ранга под охраной доставили главным действующим лицам предстоящей церемонии броши в виде имперского герба с литерой «Т» в центре, выложенной алмазами и рубинами. В коробочке с каждой брошью лежала записка, написанная Трассом лично. В ней он благодарил адресата за помощь в коронации, за терпение на репетициях, выражал надежду, что они и впредь останутся в добрых отношениях. Трасс позаботился о том, чтобы каждая записка несла знаки индивидуальности. Выбирая тронное имя, он некоторое время пребывал в сомнениях. По правилам ему следовало бы использовать полное имя — Митт’рас’сафис. Однако никто в этой части галактики не мог произнести чисское имя так, чтобы это не резало слух его носителю. Трасс не хотел подавлять отвращение каждый раз, когда подданные почтительно обращались к нему. Кроме того, ему не нравилась частица «Митт». Много лет назад семья Митт не защитила Трауна во время суда над ним, не помогла Трассу защитить брата, отказалась от них перед изгнанием. Теперь, когда Трасс готовился основать собственный правящий дом, он официально мог разорвать связи с этой семьей. Тогда ему следовало бы назваться Рас’сафисом, но этот кургузый обрывок имени казался ему неблагозвучным. В конце концов он оставил свое полное имя в официальных документах, а для расхожего обращения позволил звать себя сокращенной версией. Для памятных брошей и сувенирной продукции он выбрал литеру «Т», а не «М».

И вот долгожданный день настал. В честь праздника временно был снят запрет на несанкционированные митинги и сборища, введенный еще при Палпатине. Нарядно одетые толпы заполнили улицы Корусанта и других планет в принадлежащих Империи секторах. Большинство радовались новому императору, но нашлись и те, кто решил воспользоваться случаем полить грязью старого. Трасс заранее распорядился не задерживать таковых, разве что они начнут буянить и портить общественное имущество. Он не опасался протестов. Его уши радовались выкрикам, в кои-то веки не направленным против действующего правительства. Кроме того, Палпатин уже перешел в мир иной, и никакая сила — ни народный гнев, ни народная любовь — не могли вернуть его оттуда.

Одним из главных массовых зрелищ стали военные парады. Шествия начались на рассвете и закончились затемно. На улицах царил хаос, но хаос упорядоченный. Полицейские и штурмовики следили за тем, чтобы колонны протестующих против Палпатина не пересекались с колоннами радующихся приходу к власти Трасса, а также не мешали проходу праздношатающихся граждан. Стражи порядка смотрели сквозь пальцы на многое. Это должно было продемонстрировать уважение новой власти ко всяческим свободам и терпимость к своим подданным. И действительно в день коронации было очень мало арестов; задерживали только агрессивных пьяных да карманников, орудовавших в толпе. Арестов по политическим причинам удалось избежать.

По всей планете торговцы развернули столики с товаром — самодельными и официальными сувенирами с портретами Трасса. На каждом углу готовили и продавали еду и выпивку на все вкусы, украшенную имперским гербом или литерой «Т». На площадях выступали певцы, танцоры, театральные труппы, циркачи — словом, все, чьей профессией было удивлять и развлекать публику. Их труд был оплачен из государственной казны. В тот день никто не считал деньги, богатые и бедные швыряли их на ветер. Трасс счел дорогостоящие церемонии и развлечения достойной инвестицией. Череда парадов, шоу, фейерверков действительно отвлекла людей и инородцев от их бедствий. Даже без учета налогов на прибыль частных торговцев казна значительно пополнилась за счет продажи официальных сувениров и товаров с изображением молодого императора. Коронация не просто окупилась, но отбила затраты в размере, многократно превзошедшем расчеты Коэй Хилл.

С раннего утра жители Корусанта начали собираться на площади у дворца, чтобы воочию наблюдать выезд молодого императора. Их ждал неприятный сюрприз: площадь оказалась покрыта палатками и спальниками тех, кто пришел накануне и провел ночь в ожидании исторического события. Люди и инородцы, проведшие ночь с минимальным комфортом, не желали уступать лучшие места тем, кто спал в своих кроватях. Тогда народ устремился на улицы вдоль маршрута следования императорского кортежа. Цены на отели и аренду квартир в домах, из которых можно было наблюдать за движением кортежа, взлетели в разы. Несмотря на это, в день коронации все балконы отелей и частных квартир были забиты людьми. А для тех, кому не хватило места ни у дворца, ни на улице, ни в отеле, на площадях по всей планете установили огромные экраны. На них показывали прямую трансляцию происходящего во дворце. Голокамеры демонстрировали прибытие гостей к зданию, их подъем по лестнице к тронному залу. Пока те чинно выходили из спидеров, раскланивались с друзьями, комментаторы кратко рассказывали о них. Вскоре у зрителей в глазах зарябило от блеска драгоценностей и яркости нарядов, многочисленные титулы перепутались в голове. Местечковые короли, князья, герцоги, графы, другие знатные особы, миллиардеры, филантропы, промышленники, адмиралы, генералы, знаменитости — на коронацию прибыло около шести тысяч гостей. Их было так много, что их разделили на две примерно равные и одинаково почетные половины. Первые собрались во дворце, вторые — в главном храме Церкви Темной стороны. Непосредственно после коронации те и другие должны были воссоединиться для празднования во дворце.

В то же время, как во дворец начали прибывать гости, Трасс заканчивал одеваться. Он провел тяжелую ночь, полную волнений о том, как бы враги не испортили его коронационный наряд. Даже присутствие брата его не успокаивало. Трижды за ночь он вставал, проверял все составляющие своего костюма, пересчитывал заколки, перстни, браслеты и прочие украшения. Когда он попытался сделать это в четвертый раз, Траун сгреб его в охапку, навалился на него и надежно прижал к матрасу. С трудом Трассу удалось заснуть. Он торопил новый день, однако потом ему показалось, что утро пришло слишком быстро. Подали обильный завтрак. Из-за волнения Трасс сделал над собой усилие и с трудом заставил себя проглотить содержимое всех тарелок, поскольку знал: до вечера он не сможет съесть ни кусочка. Впереди был очень энергозатратный день, публичные выступления, фотосессии, бал. Император не мог позволить себе упасть в голодный обморок. После завтрака дроид-парикмахер занялся созданием прически. Его сменил визажист, наложивший яркий макияж, который был виден издалека. В день коронации император не имел права выглядеть бледным или уставшим. Затем приступили к процедуре одевания. Каждое движение слуг было не только выверенным, но и преисполненным почтения. Они начали службу во дворце еще при Палпатине и надежно усвоили: ничтожное отклонение от совершенства карается смертью.

Пока Трасс вживался в образ императора, принимал на себя ответственность правителя вместе с новыми и новыми слоями дорогих тканей, Траун успел разобраться со многими делами. Для него утро также началось с визита дроида-парикмахера и визажиста. Вот только с ним они работали не так долго, как с Трассом. Дроид несколькими ловкими движениями уложил его по-военному короткие волосы. Визажист сделал макияж Трауна практически незаметным, основное внимание уделил глазам. Каждая деталь макияжа сотню раз была отработана во время подготовки к коронации, и все равно с косметикой на лице Траун чувствовал себя неуютно. Когда с этим было покончено, он переоделся в парадную форму с внушительными эполетами и длинным белым плащом. После этого он обошел всех лиц, ответственных за различные аспекты коронации, справился о состоянии дел, уладил ряд проблем, неизбежно возникающих при организации масштабного мероприятия, осмотрел коронационные реликвии, в очередной раз проверил, обеспечена ли безопасность Трасса во дворце и во время движения кортежа. Ничего нельзя было пустить на самотек. Ни об одной неприятности или недоразумении Траун не сообщил брату. Он хотел, чтобы этот день стал для него счастливейшим из всех, что у них были.

Точно в соответствии с расписанием Траун вернулся в покои брата, чтобы проводить его к началу церемонии. Тогда он впервые увидел Трасса во всем великолепии его наряда. Прежде он видел только репетиции и примерки. Наконец образ получил завершение. Одеяние молодого императора подчеркивало красоту и стройность его стана, а также богатство Империи. Белый длинный камзол был расшит ауродиевыми нитями и крупными драгоценными камнями, так что он весь сиял и переливался. Столь же великолепные камни украшали запястья Трасса. Шею и плечи закрывало хитро сплетенное наподобие кольчуги колье. На руки он надел широкие браслеты в том же стиле. Его длинные волосы были заплетены в толстые косы, перевиты алыми шелковыми лентами, украшенными очень крупными жемчужинами, и уложены гнездом вокруг головы для удобства надевания короны. Обычный человек не смог бы и шага ступить под весом всего надетого на молодом императоре великолепия, но Трасс нес его так, будто коронационный наряд и драгоценности ничего не весили. По сравнению с Трауном он казался стройным и изящным. Никто бы не поверил, что под слоями шелка и парчи скрывается тело сильное и крепкое, как у любого представителя чисского народа.

— Пора, Рас, — сказал Траун.

— Сейчас пойдем, — отозвался Трасс. Его лицо излучало сияние прекрасного настроения. — У меня есть для тебя подарок. Обещай, что наденешь прямо сейчас.

— Клянусь, если ты повесишь на меня очередной орден, я потеряю равновесие и упаду.

— Что за воин не может вынести веса собственных побед? — усмехнулся Трасс.

На лице Трауна появилось выражение искреннего страдания. Он наблюдал за последними приготовлениями брата, закованный в панцирь из наград, медалей, орденов и аксельбантов. Их было так много, что они сплошь покрывали грудь и плечи Трауна. Те из них, которые отмечали его достижения перед Паатаатусом и Лайоаоином, уже много лет пылились на складах чисского флота. Поэтому Трасс набросал эскизы по памяти и велел имперским ювелирам изготовить копии. К коронации работы были завершены, цепочки, подвески, аксельбанты, драгоценные камни в оправе благородных металлов и изысканных тканей сияли на груди Трауна, как звезды. Среди их многообразия на груди Трауна не нашлось бы места ни для одной, самой маленькой медальки.

— К тому же мой подарок крепится на другое место. Может статься, он восстановит баланс, — заверил Трасс и сделал дроиду-помощнику условный знак.

Дроид поднес Трауну шкатулку из ароматного дерева. В ней на бархатной подушке лежали эполеты, каких в Империи не носил никто. На их изготовление ушло столько ауродиевых нитей и драгоценных камней, что глазам становилось больно от их сияния. В центре каждого эполета находился имперский герб, выложенный алмазами, а в середине герба — Сердце пламени размером с кулачок человеческого ребенка. Они представляли собой не самое изысканное произведение ювелирного искусства, но определенно самое дорогое.

— Алмазные эполеты издавна считались признаком принадлежности к правящим семьям. Я прочитал это в книге по истории Центральных Миров и решил восстановить традицию, — объяснил Трасс.

— Надеюсь, ты не попросишь носить их каждый день? — поинтересовался Траун.

— О, нет, ни в коем случае! Это исключительно придворный аксессуар. Ну же, надевай. Хочу, чтобы в мой особенный день ты был самым красивым.

— Мне никогда не превзойти тебя красотой.

Обмениваясь с братом комплиментами в подобном роде, Траун позволил дроиду-помощнику снять с себя стандартные эполеты и заменить их на алмазные. Первый дроид приладил легко. Когда же он стал возиться со вторым, Траун зашипел и потер плечо. Любовавшийся своим отражением в зеркале Трасс тут же бросился к брату.

— Что такое? — спросил он с тревогой.

— Пустяк. Должно быть, игла уколола, — ответил Траун и велел дроиду быть осторожнее. В отличие от стандартных эполет, у алмазных крепежная игла была длиной с палец и при желании могла бы послужить холодным оружием.

Дроид осмотрел плечо Трауна и констатировал:

— Сообщаю: выступила кровь. Пожалуйста, снимите китель для скорейшего удаления пятна.

— На это у нас нет времени. Просто закрепи эполет так, чтобы было не видно, — велел Траун.

— Дурной знак, — пробормотал Трасс, пока дроид крепил второй эполет.

— Ты же не веришь в приметы, знаки и прочую чушь, — усмехнулся Траун.

— Не тогда, когда дело касается тебя.

— Ничего, я привык к виду крови.

— Тебе не больно?

— Я уже и забыл, где кольнуло. Вот и ты забудь. Сегодня голова у тебя должны быть занята другим.

— Что бы я ни делал, я не могу не волноваться о тебе.

Как никогда сильно Трассу хотелось поцеловать брата, оказаться в его объятиях. Оба понимали, что это невозможно. От поцелуев смазался бы макияж. От объятий помялись бы наряды. К тому же дроид-помощник постоянно крутился рядом, фиксировал каждое слово, каждый поступок Трасса. Кто знает, к кому однажды могли попасть его базы данных? Столь скандальный поступок буквально просился, чтобы его использовали против молодого императора. Рассуждая таким образом, братья сдержали чувства.

Едва второй эполет оказался на положенном месте, Траун встал рядом с братом, дал ему опереться на свою руку и, держась на полшага позади него, проводил его к коридору, ведущему к тронному залу. Дальше Трасс должен был идти в одиночестве.

Гости собрались в тронном зале, выстроились по обе стороны от трона, оставив широкий проход в центре. Чтобы никто не запутался, на полу сделали отметки, за которые запрещено было выходить. Чтобы никто не заскучал, приглашенные музыканты исполняли легкие мелодии. Поскольку сидячих мест в зале не предполагалось, среди гостей постоянно происходило какое-то движение, перемещение, брожение. Одни пытались пробиться ближе к проходу, чтобы лучше видеть императора, другие их не пускали, третьи бродили по залу, здороваясь с друзьями. Те, кто принадлежал к аристократическим семьям, перемещались с особой осторожностью, держа в руках свои коронеты, тиары или диадемы, — их предполагалось надеть, когда коронованный император вернется во дворец. Все пребывали в волнении, но умело это скрывали.

Первыми в тронный зал вошли знаменосцы с имперскими штандартами в руках. Затем появились Верховный визирь Мас Амедда и гранд-адмирал Траун, за ними на подушках несли атрибуты власти, которые они должны были вручить Трассу. Они остановились у трона в ожидании прибытия главного действующего лица церемонии. Выход нового императора происходил очень торжественно и пышно. О его приближении возвещали трубы — группы по десять трубачей в нарядных одеждах расставили через каждые пятьдесят метров на всем протяжении пути от покоев Трасса до тронного зала и от тронного зала к выходу из дворца. Одетый в камзол до пола с широкими рукавами, подбитыми алым шелком, Трасс ступал медленно, с достоинством, держа спину очень прямо. Он кивал направо и налево, улыбался и приветствовал своих подданных. За ним следовал ближний круг придворных, разодетых кто во что горазд. Их яркие наряды всех цветов радуги из лучших тканей, отороченные мехом, с золотым и серебряным шитьем, перьями, лентами, оттеняли белоснежный наряд императора. На шеях у всех переливались колье из драгоценных камней или жемчужные нити, сверкали подвески, ауродиевые цепочки украшали грудь, пересекались крест-накрест от одного плеча к другому, спускались вниз по рукавам. На груди у каждого сияла брошь с литерой «Т». Вся эта пышность произвела большое впечатление на собравшихся, хотя некоторые не удержались от комментариев относительно вычурности нарядов кое-кого из приближенных нового императора.

Трасс прошел мимо рядов гостей и остановился у трона. Там при скоплении народа, Великий визирь Мас Амедда произнес речь, полную почтительности, и под торжественную музыку надел на него отороченную белым мехом мантию с семиметровым шлейфом из алого шелка и вручил скипетр как знак власти над подданными. После этого со сходными словами выступил Траун. Первой его задачей было продемонстрировать гостям обнаженный церемониальный меч — знак защиты подданных от врагов и бед, — что он проделал легко и эффектно. Затем меч следовало вложить в ножны и прикрепить их к поясу нового императора. Хотя братья проделывали это множество раз во время репетиций, в самый ответственный момент произошла заминка, чуть не ставшая заметной. Одно из колец, на которых держались ножны, неожиданно сломалось. Конечно, меч вполне мог продержаться на другом до конца церемонии, но Траун решил не рисковать. С декоративными целями ножны были оплетены блестящим крепким шнуром, завязанным спереди бантом. Траун распустил бант, обернул шнур вокруг талии Трасса и крепко-накрепко завязал его концы около ножен. Дополнительная поддержка гарантировала, что меч не свалится при ходьбе.

После этого шестеро придворных из ближнего круга заняли места по бокам от мантии Трасса, взялись за нее и приготовились к движению. С нижней стороны к ней приделали петли, в которые придворные вдели руки. Еще четверо придворных держались позади на тот случай, если кому-то из «основного состава» станет дурно и понадобится его сменить. Из-за плотных тканей, вышивки, мехов, инкрустаций мантия была невообразимо тяжелой, поэтому задолго до коронации те, кому предстояло ее нести, тренировались подолгу держать большой вес в одной руке. Но собравшимся в зале и зрителям трансляции этого не было видно. Никто не подозревал о том, как волнуются, обливаются потом в своих роскошных костюмах, боятся упустить петлю все эти прекрасные люди и инородцы. Про себя Трасс отсчитывал секунды, необходимые на подготовку к движению. Как только время истекло, он степенно тронулся в путь. Избранные придворные и аристократы самых благородных фамилий следовали за ним в качестве свиты, подражая его шагу. К ним также присоединились особы нетитулованные, зато обладающие тугим кошельком. Они заплатили солидные суммы за право сопровождать императора, показаться рядом с ним перед камерами. Частично церемония была оплачена из собранных с них средств.

Трасс прошел через весь дворец до спидера, чтобы ехать в главный храм Церкви Темной стороны, где его уже ждал верховный жрец. Машину специально подобрали открытую, дабы граждане могли видеть своего нового правителя. От толпы его отделяло только прозрачное силовой поле. Площадь перед дворцом была заполнена народом. После мрачных военных лет это было по-настоящему особенное, радостное событие. Граждане Империи всех рас и возрастов пришли поприветствовать нового императора. Ошеломленный сиянием великолепия Трасс не мог не знать, какой контраст составляли его молодость, красота, любезность, энергия со старостью и мрачностью почившего Палпатина. И он умел это показать. Трасс проехал через эту толпу в спидере и вернулся другим. Все его прежние триумфы меркли в сравнении с этим. Процессия специально двигалась медленно, давая возможность всем собравшимся насладиться ярким величественным зрелищем. Еще несколько месяцев после коронации народ судачил о красоте Трасса, его статности, грациозности, величественности, о его роскошном наряде, прическе, драгоценностях. Не меньший интерес вызвала и его многочисленная свита. В нее входили первые лица Империи, сплошь богатые и влиятельные люди и инородцы, аристократы, высокопоставленные офицеры, промышленники, политики — и все они покорно следовали за молодым императором, словно рабы.

Когда кортеж подъезжал к главному храму Церкви Темной стороны, Трасс стал волноваться, как бы верховный жрец не пошел на попятную и не устроил ему неприятный сюрприз, заперев двери храма. Однако Траун позаботился о том, чтобы этого не произошло. Не говоря брату ни слова, он загодя отправил к храму столько штурмовиков, что они могли взять здание штурмом, если бы понадобилось. Они стояли у входа в здание, внутри и снаружи, не привлекая внимания, ведь каждый понимал важность мер безопасности. Однако для жрецов их присутствие являлось немым напоминанием, что даже в собственном храме они — не более чем обслуживающий персонал императорской семьи. Издалека заметив белые шлемы, Трасс успокоился и мысленно поблагодарил брата за предусмотрительность. Произнести это вслух он не мог, поскольку Траун (вместе с Великим визирем) ехал в другом спидере следом за ним. Площадь у главного храма Церкви Темной стороны была достаточно просторной, что позволило многочисленным приглашенным и толпам любопытствующих разместиться на ней. Спидеры Трасса, Трауна и членов ближнего круга остановились у дверей храма. Трасс встал в полный рост, улыбаясь, приветствовал толпу. Это дало остальным время выйти из машин, подойти к нему. Те, кто близко знали Трауна, могли заметить, как сильно он нервничает. Ему хотелось, чтобы этот день стал для Трасса не просто особенным — идеальным. Ради этого он был готов приложить любые усилия, помочь всем, чем угодно. Трасс оперся на руку брата, элегантно шагнул на алый ковер, расстеленный у храма, сделал пару шагов. Его приближенные точно знали, что делать: они заняли позиции по бокам от него, взялись за мантию, и вся процессия очень медленно направилась внутрь храма.

В это время спидеры один за другим подъезжали к храму, важные гости поспешно выбирались из них и устремлялись за императором. Кавалькада сильно растянулась. К тому времени, как Трасс подходил к главному залу для богослужений — тому самому, где он не так давно впервые разыграл спектакль с духом Палпатина, — последние гости еще только входили в храм, шли через многочисленные проходы, залы и коридоры быстро, почти бежали, лишь бы занять свое место. К счастью для них, в сам храм не пустили простой люд, перед которым нужно было держаться степенно, а внимание журналистов было полностью поглощено Трассом и Трауном. Те, кому позволял возраст, подобрали длинные полы одежды, зажали тиары, диадемы и коронеты под мышкой, пустились бегом за процессией. Позднее это обстоятельство коронации сделалось поводом для шуток внутреннего круга, но в тот момент всем было не до смеха. Добежав до зала, припозднившиеся увидели, что Трасс уже почти дошел до возвышения с горящим мрачным алым светом алтарем, где его уже ожидали жрецы. Невидимый оркестр играл где-то под сводами храма, торжественная музыка заполнила помещение. В честь коронации обычно темный зал задрапировали алым переливающимся шелком; софиты и прожекторы, заранее установленные операторами, заливали помещение ярким светом. Витражи у алтаря и в стенах сияли, драгоценности на гостях горели огнем, шитье на их нарядах сверкало. Все замерли в предвкушении великого исторического события.

Наконец Трасс и Траун достигли подножия возвышения у алтаря. Гранд-адмирал отпустил руку брата, отошел в сторону. Трасс поднялся по ступеням к алтарю, обернулся к собравшимся. Сопровождающие действовали слаженно, словно единый организм: поднялись на возвышение, уложили мантию так, чтобы она красиво стлалась по ступеням, но не мешала Трассу, спустились и разместились между гостями и императором. Затем музыка смолкла. В зале царил приглушенный шум. Гости вполголоса беседовали с соседями, поправляли одежду, шурша тканями, журналисты комментировали происходящее. Мрачный верховный жрец выступил вперед, остановился возле Трасса и произнес речь, скорее пугающую, нежели торжественную. Он напомнил всем, что Трасс суть есть перевоплощение высокочтимого Императора, что ему надлежит служить так же преданно, как Палпатину, иначе им не миновать страшной кары от Темной стороны Силы. Эта речь стала бунтом верховного жреца. Трасс потребовал заранее представить ему разные варианты речей, и конкретно этот он отверг как слишком агрессивный и чересчур длинный. Мысленно он отметил, что с разгоном Церкви Темной стороны следует поторопиться, но в данную минуту ничего не мог поделать, кроме как стоять рядом с верховным жрецом и внимать ему, пока тот рисуется, превознося свою религию, а не молодого императора. Когда выступление стало слишком уж походить на проповедь, Траун прочистил горло — дал понять, что пора закругляться. Верховный жрец нехотя свернул агитацию. Он подошел к алтарю, его подручные расступились, и он явил собравшимся корону — чудо ювелирного искусства. В центре короны находился огромный радужный самоцвет, излучавший собственный свет. Цена этого камня на черном рынке приближалась к стоимости звездного разрушителя. К счастью для имперского бюджета, Трасс получил его бесплатно: он тоже входил в число подарков, присланных Трауном Палпатину, хотя происходил камень не из Неизведанных регионов, а с планеты Галлинор. От него расходились длинные тонкие лучи, усыпанные белыми, желтыми и розовыми алмазами. Блеск драгоценных камней был настолько ослепителен, что корона казалась настоящим маленьким солнцем. Впоследствии она получила название «Лучезарная». Другие, более поздние короны, например, «Величественная», «Лучистая» и «Дива», превосходили ее ценой, количеством использованных при создании драгоценных камней, тонкостью работы. Однако Трасс всегда испытывал большую любовь именно к «Лучезарной».

С короной в руках верховный жрец встал перед Трассом, заслонив его от публики, и пробормотал вполголоса:

— Я делаю, как вы просите, но вы должны знать, что на этом месте имеет право находиться только Император Палпатин. Ни у кого больше нет прав на Империю.

— Да ради всего святого, — прошипел Трасс.

Свободной рукой он выхватил у жреца корону, обошел жреца, чтобы его было хорошо видно собравшимся, и водрузил ее себе на голову. По всем историческим канонам это считалось поступком совершенно немыслимым, в определенной степени грубым. Каждому зрителю, а верховному жрецу в особенности, стало ясно: способный на подобное нарушение установленных правил не потерпит сопротивления своим желаниям. Дабы не вызвать еще большего недовольства Трасса, жрец отошел в сторону, повернулся лицом к гостям и провозгласил:

— Митт’рас’сафис, отмеченный многими добродетелями, неизменно пекущийся о благе государства и подданных, постоянный в вере и в стремлениях, венчается на правление Первой Галактической Империей. Пусть Темная сторона Силы хранит императора! Да продлится его правление десять тысяч лет!

Зал подхватил последние слова. Сотни гостей скандировали в едином порыве: «Десять тысяч лет! Десять тысяч лет! Десять тысяч лет!». Насколько Трасс помнил, именно столько собирался править Палпатин. Сам он не рассчитывал прожить так долго, но пожелание звучало приятно. Он длительное время ждал этого момента, однако радостное опьянение не сразу его охватило. Прежде всего он вздохнул с облегчением: самая волнительная и трудная часть коронации закончена. Затем смысл происходящего стал постепенно доходить до него. Его глаза засияли от восторга, и камеры запечатлели это. Унижения, интриги, страх снова стать никем, разные хитрости, попытки взобраться повыше, обезопасить себя и брата остались позади. Вся полнота власти в Империи принадлежала ему — Трассу, выходцу из скромной семьи с Рентора, сыну полунищих родителей, инородцу. Он оказался в нужное время в нужном месте — на своем месте. На минуту Трассу показалось, что ему все это снится. Крики толпы в храме и снаружи — эхо ликования долетало до зала — усилили это чувство. Казалось, все народы Империи объединились в восторге и преклонились перед своим новым правителем. Если прежде Трасс рассматривал разные формы государственного устройства на послевоенный период, то во время ликования в храме он решил: он никогда не позволит лишить себя власти; с этого момента и впредь все, что он станет делать, будет направлено на то, чтобы удержаться на троне… и улучшить жизнь подданных, разумеется, ведь они столько страдали. Молодой император предвидел будущие трудности на пути к восстановлению Империи, но не отчаивался. Напротив, он чувствовал непоколебимую уверенность в себе, своих талантах и знаниях, в своем брате и его поддержке. Они уже сражались с трудностями в прошлом и не просто выжили, а победили. В будущем их ожидало еще больше триумфов — иначе и быть не могло. Трасс отказывался допускать даже тень мысли, что может случиться иначе. Однако он не мог представить себе, какие усилия придется приложить, дабы достичь величия в хаосе войны, и глубину страданий, которые предстоит пережить, чтобы удержать его в полной жестокости галактике.

Крепко вцепившись в скипетр левой рукой, Трасс сделал торжественный жест правой, тем самым позволил присутствующим аристократам надеть свои коронеты, диадемы и тиары, что было тут же исполнено. Затем он вытащил из ножен меч и поднял его над головой. На лезвии вспыхнуло яркое пламя. Грянули фанфары, затем раздались первые аккорды гимна Империи. Снаружи донеслись звуки отдаленного артиллерийского салюта. Трасс держал меч на вытянутой руке, отсчитывая секунды гимна и молясь, как бы пламя не погасло раньше. Трюк с огнем выглядел эффектно, хотя был чрезвычайно прост. Лезвие меча и ножны изнутри пропитали особыми растворами. Как только Траун вложил меч в ножны во дворце, жидкости вступили в реакцию и образовали смесь, которая при добавлении кислорода воспламенялась. Траун пару раз проделывал этот трюк перед легковерными народами Неизведанных регионов — всегда с оглушительным успехом — и поделился идеей с братом. Объем жидкостей был подобран так, чтобы их хватило на поддержание пламени во время исполнения гимна Империи. На последних аккордах мелодии пламя начало спадать. Когда оно погасло, Трасс вложил меч в ножны. Осталась самая малость: возвращение во дворец, обращение к народу и знати, фотосессия, банкет и бал вечером.

Под радостные крики и аплодисменты колонна гостей покинула храм Церкви Темной стороны таким же порядком, как прибыла. Впереди шел Трасс, которого теперь официально следовало именовать императором, под руку с Трауном, который вдобавок к званию гранд-адмирала и должности главнокомандующего вооруженными силами Империи приобрел титул наследного принца. Члены ближнего круга несли мантию за Трассом. За ними вышагивал Верховный визирь, члены Правящего совета, Верховного командования, представители аристократии и все остальные. После того, как спидеры первых лиц отбыли к дворцу, возникла путаница и суета с прочими гостями, которая, впрочем, быстро разрешилась. По дороге Чипа вытащил из-под складок своего наряда небольшую флягу с кореллианским виски и предложил товарищам. Все чувствовали усталость от напряжения и счастье, что коронация практически закончена, но от алкоголя отказались, вдруг что-то в последний момент пойдет не так. Пожав плечами, Чипа сделал глоток.

Прибыв во дворец, Трасс поднялся на балкон, с которого Палпатин выступал с речами. Путь его пролегал через многочисленные залы и коридоры. Вдоль стен выстроились гости, которых невозможно было не пригласить на коронацию, но все же не такие важные, чтобы пускать их в храм Церкви Темной стороны. Все они приветствовали Трасса низкими поклонами. Во дворце собрались знаменитости: политики-аферисты, чиновники-развратники, офицеры-палачи, художники-наркоманы, поэты-пьяницы. Щеголи, паркетные шаркуны, волокиты. Все облачились в лучшие свои наряды, покрыли себя драгоценностями с ног до головы, словно доспехами. Публика застыла в зале в почтительных позах, с застывшими лживыми улыбками — точь-в-точь ряды статуй в музее. Хотя ни один скульптор не смог бы сделать свои творения такими разными и при этом такими похожими. Гостей собралось много, а лиц было еще больше, поскольку у каждого их имелось несколько. Глядясь в кривое зеркало своего воображения, они уже видели себя могущественными придворными, адмиралами и генералами, дергающими податливого и неопытного императора за ниточки. Этих людей и инородцев Трасс знал с тех пор, как был назначен помощником советника Косты. Они смеялись над ним, ставили подножки и наступали на подол его одежд на лестницах, гадили ему в прямом и переносном смысле, а теперь изображали радость при его появлении и смирение. Хотя раньше Трасс сотни раз бывал при дворе и становился свидетелем подобных зрелищ, но на сей раз откровенность выставленных напоказ масок потрясла его. «Что ж, теперь это — моя жизнь», — сказал он себе, гордо шествуя мимо склонившихся в поклоне мужчин и женщин. Он знал грехи и слабости этих людей и инородцев, а они знали обстоятельства его появления при дворе и мерзкие сплетни, тянувшиеся за ним, подобно шлейфу. В этот день во дворце никто не обманывался на чужой счет и каждый стремился обмануть соседа. Для того все и собрались: продемонстрировать власть и право называться элитой общества, выставить на обозрение свое богатство и известность. В день коронации взгляды всех во дворце были прикованы к Трассу. Его нечеловеческая, в какой-то степени демоническая, красота сводила с ума всех, кому посчастливилось ее видеть. Даже политические противники Трасса потом признавались, что никогда он не был так восхитителен, как в тот день, и воспоминание о его совершенном лице, грациозной фигуре и великолепном наряде оставило ожог у них на сердцах. Плавно двигаясь по залам, Трасс одаривал гостей ослепительной улыбкой. Мужчины и женщины посылали ему страстные взгляды, делали намеки, прятали в складках его наряда любовные записки. Но в ответ на это он лишь снисходительно улыбался. Каждый мог прочитать в этой улыбке высокомерие и безразличие — верные знаки крушения романтических надежд. Трасс и сопровождающие из ближайшей свиты поднялись на один из верхних этажей, где прежде жил Палпатин. Там их никто не мог видеть. Сияя от счастья, Трасс обернулся к ним, поблагодарил за все, что они для него сделали, добавил, что они прекрасно справились, потом в порыве восторга обнял брата, прижался лбом к его лбу, постоял так несколько секунд. Для него это был счастливейший момент в жизни.

Наконец, Трасс вышел на балкон. Солнце заставило его корону, усыпанный драгоценными камнями скипетр, шитье на его наряде гореть огнем. На площади перед дворцом собралась огромная толпа. Если утром все стояли плотно, плечом к плечу, то теперь между пришедшими взглянуть на императора людьми и инородцами невозможно было бы просунуть даже лист флимсипласта. Когда Трасс появился на балконе, толпа взревела. Крики стали настолько громкими, что могло показаться, будто вся Империя в едином порыве приветствует его. Звуковая волна захлестнула весь центральный район Корусанта. Начиналась новая эпоха. Хотя война еще не кончилась, хотя на борьбу с ее последствиями уйдет еще немало времени, для Империи и ее подданных худшее осталось позади — в это верил каждый. Трасс был искренне тронут такой народной любовью. Не зря он столько лет создавал себе имидж борца за справедливость и благо простых жителей Империи, а не только представителей элиты.

В своей речи перед народом и гостями Трасс обозначил новый путь развития Империи. Обыкновенному человеку редко выпадало говорить речи. В лучшем случае он выступал перед двумя-тремя десятками родных и знакомых. Куда чаще люди говорили сами с собой или друг с другом один на один. Император же был обязан всегда говорить со всеми. Его голос подчинял, его слова заставляли повиноваться. Даже его молчание означало приказ. В речи Трасса практически не было того огня и ярости, которыми плевались с трибун ораторы-популисты. Ее нельзя было назвать ни тяжеловесной, ни сентиментальной — Трасс говорил о деле. Его голос звучал спокойно и отчетливо, без заискивания перед толпой, жеманности и неуместных анекдотов. Трасс знал, что делает и зачем делает, что собирается сказать и с какой целью посылает в мир свои слова-посланники. Каждое его слово звучало так, будто было адресовано каждому его подданному лично. Ради этого эффекта он отказался от обычной своей манеры щеголять эрудицией, избавился от длинных и сложных слов, говорил достаточно быстро, но не тараторил, поддерживал интерес слушателей, но не заставлял их слишком напрягать внимание. Он отметил успехи и достижения Палпатина, немного покритиковал его за чрезмерное стремление контролировать жизнь подданных, назвал это «неудачным экспериментом». Но он, Трасс, проанализировал результаты этого эксперимента и не собирался повторять ошибок прошлого. Он взял курс на либерализацию Империи во всех областях. Его идеи были оглашены публично и встречены громкими криками и овациями, а затем документально зафиксированы. Отныне все расы были равны перед законом, никому не следовало отдавать предпочтение. Каждый мог жить так, как считал нужным, если не задевал окружающих. Деятельность ИСБ была значительно ограничена (на бумаге, не по факту — об этом Трасс заранее условился с Айсард). Цензура отменялась. Вместо нее каждому гражданину Империи даровалась свобода слова, свобода собраний и публичного обсуждения важных вопросов. Любой желающий мог подать прошение или жалобу, и молодой император гарантировал, что голос каждого будет услышан. Трасс также пообещал регулярно проводить аудиенции, на которые имели право записаться все граждане Империи, независимо от их социального статуса. Для себя же он оставил самостоятельность и независимость в принятии основополагающих государственных решений. Какие решения относились к категории основополагающих, а какие нет — об этом Трасс умолчал. Он обещал вновь открыть здание Сената, пригласить сенаторов и прислушиваться к их мнению, но итоговый голос в любом случае принадлежал ему. Обещал был снисходительным к тем, кто прежде совершал ошибки. Обещал амнистию как отдельным людям, так и целым планетам, которые поддались на обман повстанцев, но осознали свою неправоту и готовы вернуться под крыло Империи. Обещал свободу политическим заключенным — и слово сдержал. Одного Трасс не мог простить: намеренного нарушения общественного порядка и спокойствия, посягательств на безопасность государства. В это понятие входило многое, в том числе сомнительная с точки зрения закона деятельность многих из тех, кто находился во дворце во время коронации.

После завершения речи императора над дворцом с ревом пронеслись эскадрильи истребителей. Когда они оказывались в зоне видимости Трасса, то покачивали крыльями в знак приветствия. Пролетая над толпой, они выполняли фигуры высшего пилотажа, чем заслужили восторженные крики. Обыватели едва ли могли оценить, насколько сложно было пилотам маневрировать в атмосфере планеты, на относительно небольшой высоте, среди препятствий в виде небоскребов. Пролет истребителей стал настоящим событием. Когда они скрылись из виду, взгляды собравшихся у дворца вновь обратились к Трассу. Выступление произвело на слушателей именно тот эффект, который задумывался. Когда Трасс повернулся, чтобы уйти с балкона, толпа начала кричать, пытаясь его удержать, и он вернулся. Так повторялось шесть раз. Крики не унимались, даже когда он окончательно ушел.

После этого Трасс вернулся в тронный зал, поднялся на возвышение к трону и повторил избранные места из своей речи для гостей благородного звания. И пока он говорил, Трасс почувствовал, как изменилось настроение в зале. Он не мог прогнать шедшее от толпы чувство злобы и отчужденности. Для аристократов он был выскочкой и нуворишем. Для поборников Нового порядка — зарвавшимся экзотом, которому нужно указать его место. Трасс ненавидел это слово. «Экзот» — как будто название породы животного или фрукта. Его следовало бы запретить. И все же он понимал, что еще много лет придворные между собой будут называть его именно так. Стоя над ними — превыше их, — он видел, что они так и не смирились с его личностью, с тем, какую большую роль в новой Империи он отдал воле народа. Аристократы и промышленники, моффы и высокопоставленные офицеры кипели злобой, видя, как их веками освященные привилегии вот-вот исчезнут, перейдут к людям и инородцам в городах и деревнях, к той самой народной массе, которой они привыкли повелевать. Им претило обещанное Трассом доброе и справедливое отношение к подданным из среднего и низшего классов. Каким-то образом люди состоятельные забывали, кто кормил их и помогал им богатеть — те самые скромные клерки, фермеры, мелкие госслужащие. Они отказывались признавать, что подлинные изменения в государстве невозможны без реформ во всех сферах, особенно же законодательной и имущественной. Трасс считал себя сторонником порядка и закона. Он знал, что делать. Всегда знал. И теперь готов был это исполнить. Траун мнил себя единственным защитником Доминации, спасителем всех чиссов, а заодно и Империи, но в его планах ее благополучие достигалось по остаточному принципу. Трасс поставил Империю на первое место.

Chapter Text

Став императором, Трасс сделался очень осторожен с друзьями. Он не хотел, чтобы его критиковали за то, что он осыпает их милостями. В порыве откровенности сенатор Рус Конью как-то сказал: «У правителя нет и не должно быть старых друзей-приятелей, у него могут быть только новые враги и соперники». Трасс на всю жизнь запомнил эти слова. Однако были люди, облагодетельствовать которых он счел своим долгом. Хотя он избегал излишеств во всем, в том числе в щедрости, за ним закрепилась слава правителя, в изобилии раздававшего подарки, пенсии и милости. Земли и титулы получили Чипа Раури, Макс Хайслип и некоторые другие ближайшие помощники Трасса. Все они были голь перекатная, не имели аристократических корней, и старая аристократия не приняла их в свои ряды. Зато они смогли позволить себе жить на широкую ногу и ни в чем себе не отказывать. На заре карьеры Трасса они сделали ставку на него, и он позаботился о том, чтобы они не пожалели о своем выборе. Чипу и Макса он назначил своими личными секретарями. Название должности звучало не слишком впечатляюще, зато фактически они стали теми, на кого полностью полагается молодой император, к чьим советам прислушивается. Они определяли, кто попадет на личную аудиенцию Трасса, кто получит возможность представить ему свой проект, кому отправят приглашение на званый ужин. Те, кто служил помощником Трасса, когда он был советником первого ранга, теперь сами удостоились чести стать советниками первого ранга. Прежние члены Правящего совета, поддерживавшие его, получили право выбора своей судьбы. Кто-то остался его советником, кто-то получил обширные земли или крупные предприятия в благодарность за службу и вышел в отставку.

Особое внимание Трасс уделил бывшему патрону — Кирсо Косте. Бывший советник Императора первого ранга доживал свои дни среди морей, рек и лесов на Гли-Ансельме. Принимая во внимание его возраст и слабое здоровье, Трасс сам прилетел к нему. Визит носил неофициальный характер и не был обставлен с обычной помпой. Когда-то Коста облагодетельствовал Трасса, научил вести себя при дворе, поддерживал множество раз. Даже предоставив в его распоряжение всю казну Империи, Трасс чувствовал бы, что не отплатил за его доброту.

Кирсо Коста принял его в своей резиденции и встретил с той же почтительностью, с какой встретил бы Палпатина. Возраст давал себя знать: бывший советник Императора двигался с трудом и не мог долго стоять. Однако Коста сохранил ясный ум и память о хороших манерах. В речах он был осторожен; помнил главное правило придворных, проверенное веками: «Не подобает дерзко играть словами, особенно имея дело с коронованной особой». Ни словом, ни жестом он не допустил неучтивости или фамильярности по отношению к новому императору. Он сердечно поздравил Трасса с успехом и со свойственной ему деликатностью похвалил проводимые им реформы. Однако от предложения вернуться ко двору отказался. Когда Трасс спросил его о причине, Коста ответил:

— Ваше величество, я стар и болен, медлителен. Голова уже не такая свежая, как раньше. Порой я забываю, где оставил домашние тапочки. Разве смогу я удержать в памяти государственные дела? Моя медлительность будет только раздражать ваше величество.

Те же аргументы Коста использовал, когда подал Палпатину прошение об отставке. И тогда, и сейчас Трасс знал, что Коста вовсе не так немощен, как притворяется, — просто ему смертельно надоели придворные интриги и борьба за влияние. Трасс надеялся убедить его, что это можно изменить, поэтому сказал:

— В делах государства нельзя спешить. Не вы ли учили меня этому?

— Старику приятно, что вы запомнили его слова. Я не только медлителен, я стал туго соображать. Часто что-то теряю. Забываю, что собирался сделать. Такой слуга бесполезен для вашего величества. А полезность есть…

— Главное мерило государственного мужа, — закончил за него Трасс.

— И вновь память вас не подвела. Я не могу вернуться ко двору, но я счастлив видеть, что вы не забыли меня и нанесли дружеский визит.

— Тогда почему бы вам не улететь со мной и не жить во дворце как другу? Я хотел бы беседовать с вами и учиться вашей мудрости.

— Боюсь, у вашего величества нет и в ближайшее время не будет времени на разговоры с бесполезным стариком. Восстание еще не подавлено. Вам следует употребить весь свой ум, талант и влияние на прекращение гражданской войны. Без этого правление вашего величества никогда не будет спокойным.

— Не думаю, что оно хоть когда-нибудь станет спокойным.

— Раз вы понимаете это и готовы к этому, то мне нечему больше вас учить. Вы поднялись так высоко, превзошли всех. Я счастлив видеть ваш успех. И я надеюсь прожить достаточно долго, чтобы услышать, что гражданской войне положен конец, а Империя стала триумфатором.

Упорствовать дальше не имело смысла. Более того, это заставило бы Косту проявить непочтительность, а Трасса — чувствовать себя униженным отказом.

— Раз вы уже решили, не стану больше спрашивать, — Трасс вздохнул, обвел взглядом интерьер гостинной, величественную панораму гор и озер за окном. — Всего ли у вас в достатке? Хватает ли вам денег?

— У меня есть все, что нужно: прекрасный дом, хороший климат и любимая женщина.

— Графиня Янель тоже здесь? Почему же она не вышла?

Коста смущенно улыбнулся и сказал вполголоса:

— Она стесняется. Вы прибыли так неожиданно, что она не успела привести себя в порядок, вот и прячется в дальних комнатах. Женщины такие смешные. Ваше величество оказали нам величайшую честь своим визитом, а она боится оскорбить вас видом своих седин и морщин.

Когда Трасс спросил, что может сделать для него, Коста преподнес ему идеально оформленное прошение о сохранении пенсии, которое было тут же удовлетворено. В будущем, вспоминая о том визите, Трасс говорил, что после отказа Косты вернуться ко двору он почувствовал себя сиротой. Мысль о том, что где-то в Империи есть человек, который искренне относился к нему с добротой, грела молодого императора многие годы. Благодаря ей он мог ненадолго унять свое одиночество. Не раз он думал о том, на какую высоту поднимет бывшего советника, когда получит власть. Советы Косты пригодились бы Трассу в правлении. Но фантазии вошли в столкновение с реальностью и желаниями самого Косты. В последующие годы Трасс еще не раз навещал его для дружеских бесед и совещаний по серьезным вопросам. Когда Кирсо Коста умер, Трасс облачился в траур, скорбел по нему, как по кровному родственнику, воздвиг для него самую прекрасную и величественную гробницу в Империи. Она уступала лишь той, которую он построил для членов императорской семьи.

Еще одним человеком «из прежней жизни», как их называл Трасс, которому довелось вкусить его благодарность, стала Эсса Соньясси. Хотя прошло уже двадцать три года, Трасс по-прежнему испытывал печаль от того, как сложились их отношения. Когда они познакомились, оба работали в офисах сенаторов. Позднее Трасс пытался использовать влюбленность Эссы, чтобы выбраться из унизительного положения безработного. Когда правда открылась, она решила избавиться от него, что в итоге привело к встрече с советником Кирсо Костой. Если бы Эсса не поспособствовала той встрече, возможно, Трасс никогда бы не достиг успеха, либо это потребовало бы больше времени и сил. Он так никогда и не узнал, насколько глубоки были ее тогдашние чувства к нему. Выяснять это сейчас не имело смысла. Трасс желал выразить ей благодарность — и только.

По его приказу Эссу Соньясси привезли во дворец. Она переступила порог тронного зала, и Трасс с трудом узнал ее. Она никогда не была красавицей. Прожитые годы оставили на ее лице морщины и темные круги под глазами. После нескольких родов ее фигура расплылась, и Эсса перестала следить за собой. Во дворец она пришла в старомодном вечернем платье, которое едва вмещало ее изменившееся с возрастом тело. Волосы с первой проступившей сединой она собрала в самую простую прическу — пучок. Ее покрасневшие руки с потрескавшейся кожей говорили о годах монотонного домашнего труда. Трасс смотрел на эту женщину и поражался: куда делись ее бодрость, оптимизм, веселость? Он с ужасом думал о том, что мог стать таким же под гнетом жизненных невзгод, когда бы не поддержка Кирсо Косты.

В сопровождении штурмовиков Эсса шла, затравленно озираясь по сторонам, и, когда ее взгляд остановился на сидящем на троне Трассе, она стушевалась еще больше. Перед началом аудиенции ей объяснили, как надо себя вести: опуститься на колени и склониться перед императором; не начинать разговор первой; отвечать, лишь когда император спросит, и так далее. Подойдя к трону, Эсса неловко попыталась встать на колени, но слишком узкое платье не позволяло этого сделать, еще и грозило вот-вот разойтись по швам в самом неподходящем месте. Пока ее заминка не превратилась в катастрофу, Трасс жестом велел ей подняться. Со стороны выглядело так, будто она не слишком удачно попыталась сделать реверанс.

Державшийся до этого момента в тени трона Чипа вышел вперед и, держа перед собой падд, зачитал приказ его императорского величества Митт’рас’сафиса. В этом документе в длинных сложноподчиненных предложениях высказывалось следующее: гражданка Эсса Соньясси с сегодняшнего дня возводилась в графское достоинство с правом передачи титула потомкам в соответствии с завещанием; в ее собственность переходило все движимое и недвижимое имущество, принадлежащее семье Тьецци с Гароса IV, включая имения, плодородные земельные участки в районе города Гаран и городскую усадьбу в городе Ариана, столице планеты; отныне она принадлежала к дворянству и имела право именоваться «ее светлость графиня Тьецци».

— Вы принимаете дар? — спросил Чипа, поскольку того требовал протокол.

— Да, ваше величество, принимаю, — дрожащим голосом откликнулась Эсса.

Чипа вручил ей падд. Хотя ей говорили не глазеть на императора, Эсса осмелилась поднять взгляд. Трасс улыбался.

— Теперь, когда с формальностями покончено, это надо отметить, — сказал он, спустился с трона, взял Эссу под локоть и повлек ее во внутренние покои дворца. — Идемте, графиня, стол уже накрыт.

Эсса еще не оправилась от потрясения и с трудом передвигала ноги. Все происходящее казалось ей сном: и дворец, и устрашающего вида гвардейцы, и роскошно обставленные комнаты, через которые ее вели, и сам факт того, что она идет под руку с императором. Она не могла поверить, что этот высокий, прекрасный и элегантный правитель и есть тот Трасс, в которого она была влюблена в юности. Очень многое изменилось в ее жизни с тех пор. Да и Трасс не остался прежним. Его красота расцвела новым совершенством, взгляд стал твердым и самонадеянным, манеры — уверенными и в то же время учтивыми. Поймав их совместное отражение в одном из развешенных повсюду зеркал, Эсса сравнила его изысканный наряд и устыдилась своего нелепого платья, неухоженного вида. На его месте ей было бы неприятно идти рядом с такой женщиной, в которую она превратилась. Однако Трасс ничем не выражал недовольства, и она была ему за это признательна.

Трасс привел ее в относительно небольшую столовую для правителя и членов его семьи. Рассчитанный на двенадцать персон стол был накрыт на троих; сервировка — самая простая, чтобы Эссе не пришлось считать зубцы у вилок и бояться их перепутать. Трасс занял место во главе стола, Эсса — справа от него, Чипа — слева. Вокруг них засуетились дроиды-официанты. Подали изысканно украшенные, но простые, сытные блюда, поглощение которых не требовало особого мастерства в обращении с приборами. Эссе вспомнилось, как ее подруга, тоже помощница одного из сенаторов, отмечала свой день рождения в очень дорогом ресторане. Собралась большая компания, в том числе Эсса, Трасс и Чипа (инородцев долго не хотели пускать в заведение, чуть не дошло до скандала). Когда все сели за стол, то обнаружили перед собой куверты из двенадцати предметов, четыре разномастных бокала и чашу для ополаскивания рук. Кроме именинницы, пары ее друзей из старых благородных фамилий и Трасса, никто не знал, как со всем этим управляться. Хотя это считалось неприличным, гости следили за каждым движением именинницы и Трасса. Стоило им коснуться прибора или бокала, все повторяли за ними. Праздник оставил у Эссы смешанные чувства. Основным была неловкость, ощущение, что ей не место в таких вычурных заведениях. Ничего подобного она не испытала, сидя за одним столом с императором во дворце. Трасс вел беседу легко и непринужденно, как в тот вечер в ресторане. Будто между всеми участниками обеда ничего не изменилось. Догадавшись, что он намеренно создает такую атмосферу, Эсса осмелилась обратиться к императору:

— Мы с вашим величеством когда-то были знакомы, но теперь, как ваша подданная…

— Пожалуйста, не нужно церемоний. Это неформальный обед только для друзей, — прервал ее Трасс.

— Хорошо. Тогда я хочу понять, чем обязана такой великой чести. Я низкого происхождения и не имею заслуг перед государством.

— Еще как имеешь. Эсса, я никогда не забывал, что сижу на троне только потому, что однажды ты так удачно разыграла обморок. Без того спектакля мне бы никогда не добиться успеха. Много лет прошло, но я помню, как тебе нравились земли и дом графов Тьецци. К несчастью для них, во время гражданской войны они заняли не ту сторону и лишились своих прав.

Трасс умолчал о том, что главной ошибкой ныне здравствующего графа было не явиться на его коронацию без объяснения причин. За этот акт неповиновения император не только лишил семью Тьецци титула, но и вернул все их имущество короне.

— Так что теперь на их землях? — поинтересовалась Эсса. Первый шок прошел, и в ней вновь проснулось здравомыслие, практичный подход к жизни.

— Насколько я знаю, все осталось так же, как ты помнишь. Как только земли отошли короне, я распорядился, чтобы о них позаботились.

Чипа отложил приборы, достал из кармана своих одежд падд, открыл текст приказа и протянул его Эссе:

— Управляющий представит тебе учетные книги на месте. Если окажется, что на практике дела обстоят хуже, чем в отчетах, сразу обратись ко мне. Корона выделит деньги на восстановление хозяйства.

Новая графиня Тьецци продолжила есть и одновременно читать документ. Через некоторое время она спросила:

— Что значит «с правом передачи титула потомкам в соответствии с завещанием»?

— Обычно наследником становится старший сын, независимо от его личных качеств, — объяснил Чипа. — Иногда это приводит к трагическим ситуациям. О девочках закон зачастую вообще забывает. Но ты можешь сама выбрать себе наследника. Им может стать второй, третий, четвертый ребенок, мальчик или девочка, даже племянники или кузены. Право решать принадлежит только тебе.

— На следующей странице оговаривается, что ты можешь поделить земли и недвижимость, выделить части всем своим детям, — добавил Трасс. — Немаловажный момент: титул и право распоряжаться имуществом закреплены за тобой. Твой муж не будет именоваться графом, ему не позволено продавать, закладывать, сдавать в аренду твою собственность.

Эсса отложила падд, посмотрела ему в глаза и сказала с глубоким чувством:

— Спасибо, ваше величество… Трасс.

Она была несчастна в браке. Как только она ушла в декретный отпуск (из которого так и не вышла) и денег в семье стало меньше, муж начал попрекать ее нерациональными тратами. После девятнадцати лет брака из-за постоянных мелких унижений Эсса совсем пала духом. Измученная частыми беременностями и постоянными попреками мужа, она смотрела на жизнь в мрачных тонах и ничего хорошего от нее уже не ждала. Когда Трасс прислал за ней спидер, чтобы отвезти во дворец, по слухам, водитель застал ее на подоконнике у открытого окна, в несвежей домашней одежде, с собранными кое-как волосами и покрасневшими от слез глазами. Сама Эсса на эти сплетни отвечала, что так все и было, вот только она не собиралась бросаться вниз с подоконника, а всего лишь мыла окно. Так это или нет, навсегда осталось тайной.

При дворе о ней ходил следующий анекдот. Якобы, когда она села в спидер после аудиенции, водитель спросил: «Куда отвезти мадам?». На это Эсса надменно ответила: «В ближайший центр регистрации браков. Я подаю на развод». Доподлинно неизвестно, выразила ли графиня свою мысль именно в этих выражениях или сделала это как-то иначе, но неоспоримым фактом является то, что Эсса в тот же день оставила мужа, забрала детей и на время поселилась с ними в одном из самых роскошных отелей Корусанта. Почти месяц, пока заканчивались процедуры перевода собственности на Гаросе IV на ее имя, она жила в люксе с собственным бассейном, спортзалом, голотеатром и бесподобным видом, покупала баснословно дорогие наряды для себя и детей, обедала и ужинала в лучших ресторанах, устраивала детям праздники и развлечения, дарила им новомодные гаджеты, о которых они давно мечтали, но не могли себе позволить. Все это делалось за счет короны.

Когда с бюрократией было покончено, новая графиня Тьецци с детьми вылетела на Гарос IV. Сначала она осмотрела городской дом в столице, относительно небольшой, окруженный прелестным садом. Прежним хозяевам, прежде чем покинуть планету, позволили забрать с собой только то, что на них было надето. Помимо дома Эсса получила также наряды прежней графини, ее драгоценности, галерею портретов предков графа, его коллекцию произведений искусства, антикварную мебель. Все было учтено и описано в книгах, поданных ей управляющим. Эсса давно не была на родной планете. Тем не менее она помнила, как в детстве часто ходила мимо особняка графов Тьецци. Утопающий в зелени дом за высоким забором казался ей сказочным замком, а его жильцы, такие красивые, надменные, роскошно одетые, — почти богами. Получив их имущество в собственность, Эсса испытала к бывшим владельцам приступ жалости, который прошел за считаные минуты. «И поделом», — решила она. Граф Тьецци совершил ошибку в большой политической игра, но уж она-то не повторит его судьбу. Эсса была спокойна за свое будущее и будущее своих детей: они останутся дворянами, пока Трасс сидит на троне, а уж он не даст себя сместить.

Осмотревшись в столице, Эсса вместе с детьми отправилась осматривать загородные имения. Оставлять детей одних она не рискнула из страха, что оставшиеся в городе слуги, друзья, сторонники прежних графов Тьецци могли попытаться убить их или похитить. Она нашла главный дом в пригороде Гарана в отличном состоянии. Его окружали рощи плодовых деревьев, плантации и поля. Из окон открывался прекрасный пейзаж. Вдали виднелись великолепные леса, где прежние графы Тьецци устраивали охоты. Вокруг дома простиралась широкая равнина, радовавшая глаз всеми оттенками зеленого. Уходившие до горизонта поля готовились к осени подарить богатый урожай. Многочисленные ручьи и родники орошали землю, разливы рек делали ее плодородной.

Позднее, освоившись с обязанностями графини Тьецци, Эсса привела себя в порядок, научилась всему, что необходимо знать и уметь светской даме, вернулась ко двору, где прославилась ясным умом, живостью манер и внешней привлекательностью зрелой дамы. Ей хотелось, чтобы Трассу не приходилось за нее краснеть. Ее жизнь проходила в круговерти светских событий и приватных развлечений в своих землях или имениях друзей из числа новой аристократии. В ней и ее детях императорская семья нашла прочную поддержку в любых обстоятельствах.

Трасс предлагал дворянство и Исанн Айсард. После всего, что она для него сделала, это было невеликой платой. Однако она отказалась, сказав:

— Айсарды — не охотники за титулами и не землевладельцы. Мы служим Империи.

«И себе», — мысленно добавил Трасс, а вслух похвалил ее преданность их великому делу.

Однако преданность требовала награды. Трассу не оставалось предложить ничего иного, кроме как сделать Айсард своей императрицей. Подобного исхода он всей душой желал бы избежать, но обстоятельства вынуждали. На всякий случай он уточнил, что им не обязательно вступать в настоящие брачные отношения, а для вынашивания наследников существуют суррогатные матери. Для Айсард это предложение стало испытанием ее амбициозности. Императрица — ни одна женщина в Империи не могла подняться выше. Титул гарантировал абсолютную власть. Она смогла бы реализовать все свои планы, ни с кем не считаясь, ни на кого не оглядываясь. Кроме Трасса, разумеется, но с ним она бы смогла договориться. Однако ради этого ей пришлось бы состоять с ним в браке, пускай и на бумаге. Ей пришлось бы терпеть его прикосновения и объятия на публике, натужно улыбаться придворным, участвовать в нелепых церемониях. Трасс даже своего непокорного брата привлек к участию в этом цирке, уж жену-то он наверняка заставил бы строить из себя непонятно что перед камерами. Подобное рабство, еще и в брачном союзе с инородцем, было для нее недопустимо. Разве что перерезать Трассу горло в первую брачную ночь, попытаться захватить трон, бодаться за власть с Трауном… Слишком много осложнений и острых углов. Айсард сочла, что оно того не стоит.

Услышав ее отказ, Трасс едва смог скрыть радость. Она желала видеть подведомственные ей структуры — разведку, контрразведку, ИСБ — со всеми их подразделениями фактически независимыми. Хотела права проводить собственные операции и расследования и не спрашивать разрешения гранд-адмирала. Это и кое-какие привилегии по мелочи Трасс охотно ей гарантировал. Он знал, что Траун будет не в восторге, когда узнает об их соглашении, но предпочитал рассердить его, нежели Айсард. Траун был его братом, его любовником, самым старым и преданным его союзником. Что бы Трасс ни сделал, Траун не причинил бы ему вреда. Особенно сейчас, когда один стал императором, а другой — наследным принцем. Айсард — совершенно другая история. Она помогла Трассу подняться на вершину власти, она и ее люди постоянно находились очень близко к нему. Следовательно, они имели возможность лишить его власти самым простым способом, например, отравив или подстроив несчастный случай. На то и другое ее люди были большие мастера. Хотя Трасс испытывал к ним внутреннюю неприязнь, но пользовался их услугами, пока не нашел им замену.

Чтобы показать Айсард, что по-прежнему доверяет ей, Трасс обратился к ней с такими словами:

— Для управления государством мне понадобятся сахар, электрокнут и вибронож.

— Довольно странный набор.

— Все очень просто. Сахар означает, что любое дело я прежде всего предпочитаю решать миром. Лишние усилия ни к чему, когда более действенными окажутся небольшие уступки или вознаграждения. Электрокнут я применю к тем, кто не захочет сотрудничать, и подчиню их своей воле силой, раз они не желают понимать хорошего обращения. И, наконец, с виброножом познакомятся те, кто ни при каких обстоятельствах не захотят служить мне. К таким нет жалости, поскольку от них не будет никакой пользы и помощи для Империи, одни только хлопоты. Но я не могу сам отличить одних от других, мне потребуется помощь. Моя госпожа, мне понадобится ваш человек при дворе. Это будет официальная должность. Назовем ее… министр двора, к примеру. Что скажете?

— Прежде такого не было.

— А теперь будет. Вам он станет сообщать все, что делают придворные и чиновники. Через него вы сможете влиять на них. Через него мы с вами сможем обмениваться информацией. При этом вам не придется утруждать себя придворной службой и этикетом. Итак, нам нужен верный человек, желательно неглупый, с хорошей памятью и манерами. Есть у вас кто-нибудь на примете?

Айсард задумалась. За годы войны количество ее сотрудников снизилось в целом, а тех, кто отвечал требованиям Трасса, и подавно, так что список кандидатов был не слишком большим. Наконец она ответила:

— Есть один. Киртан Лоор. Думаю, эта кочерыжка вам подойдет.

— Киртан Лоор. Очень хорошо. Пришлите его завтра во дворец, я проведу для него инструктаж.

Трассу не пришлось долго ждать новое придворное лицо. Киртан Лоор просочился в крошечное окно между завтраком императора и первой деловой встречей за день. Когда Трасс вошел в свой кабинет, Лоор уже торчал там, стоял в единственном затемненном углу совершенно неподвижно. Трасс не сразу его заметил. Внешность будущего министра двора поразила императора: еще довольно молодой мужчина, очень высокий, невероятно похожий на гранд-моффа Таркина в юности, но при этом — неловкий, какой-то нескладный, как пародия на внушавший страх оригинал. Лоора обладал фантастической зрительной памятью. Он сообщил об этом как бы между делом, однако не без гордости. Он запоминал все, что видел, и практически все, что слышал. Трассу захотелось проверить его, раскидать на столе случайные предметы, затем накрыть тканью и попросить назвать все, но он отказался от этого ребячества. Раз Айсард ручалась за Лоора, значит, он того стоил. Без лишних прелюдий Трасс описал ему, чем придется заниматься и чего он желает добиться. Лоор заверил, что справится с этим. Трасс вписал его имя в заранее подготовленный приказ о креации придворной должности, поставил свою подпись и передал Лоора вместе с приказом на руки Максу, чтобы проводил в полагающийся министру кабинет, выдал учебные материалы и показал дворец.

Так Киртан Лоор получил должность министра двора. Трасс формально поручил ему следить за общим порядком во дворце, за правильным ходом церемоний, за тем, чтобы протокол не нарушался, и неформально — шпионить за придворными. Разумеется, сам Лоор не мог этого сделать. Он представил список людей, которые должны были быть назначены на разные придворные должности, и Трасс утвердил его без лишних слов. Так двор заполнили слуги, мелкие чиновники, незаметные прихлебатели, чья настоящая работа состояла в том, чтобы подглядывать, подслушивать, вынюхивать, притворяться, располагать к себе, раздувать случайно брошенные фразы до масштабов заговора. Они запоминали все, что попадалось им на глаза, несли крошки информации, как крысы, Киртану Лоору, тот лепил из этих крох фигурку грядущих опасностей и передавал ее Исанн Айсард, а уж она подавала ее под нужным соусом Трассу. В Империи не было такого времени, когда бы двор не полнился шпионами, только при Палпатине об этом все знали и соглядатаи порой вели себя довольно нагло, а при Трассе они стали вездесущими, но незаметными. Ни один придворный не мог до конца быть уверен в своих слугах и помощниках, даже если привез их с собой с родной планеты, даже если они работали на него много лет. Шептуны Лоора умели находить путь к сердцу каждого. Это не улучшало атмосферу при дворе, однако Трасс не мог поступить иначе. Во время всеобщей неустроенности и неуверенности ему нужно было точно знать, кто его поддерживает, кто осторожничает, а кого следует опасаться. Вот он и выслушивал, порой с усмешкой, порой с негодованием, о темных делишках подданных у него под носом. Большинство из того, о чем ему докладывали, не несло прямой угрозы. Трасса забавляла панорама жизни его подданных, от супружеских измен и игорных долгов до прямых нарушений закона. Однако, если попадалось нечто серьезное, он тут же отдавал приказ расследовать. Привлечение к работе сотрудника ИСБ стало одной из многих вынужденных мер, на которые Трасс пошел ради безопасности и сохранения власти.

Однажды вечером, находясь в покоях, где никто не мог их подслушать, Траун спросил брата, не противно ли ему присутствие Лоора и его шпионов при дворе. Вместо прямого ответа Трасс поинтересовался:

— Рау, помнишь, как нам в школе задали написать сочинение о качествах, которые отличают достойного гражданина?

— Я мог бы забыть многое, но не это, — ответил Траун с улыбкой. — Твоя работа получила первое место на конкурсе на Ренторе и прошла в следующий тур, представляла наш родной мир. Все так гордились тобой. Патриарх Тоораки как-то сказал мне, что впервые обратил внимание на нашу семью именно тогда.

— А он не говорил, почему в следующем туре я получил третье место, и кто занял первые два?

— Нет. Кажется, первое место было у юноши с Ксиллы, а второе — у какой-то девушки.

— Именно. Юноша с Ксиллы приходился прямым кровным внуком патриарха семьи Боадил, которая выступила инициатором конкурса. В его сочинении не содержалось никаких новых мыслей, это была компиляция из классических текстов с минимальным анализом. Но тому мальчишке не хватало баллов для поступления в университет, а победа в конкурсе гарантировала ему зачисление без экзаменов. Так что дед решил ему помочь.

— Как неожиданно.

— Девушка была из семьи Стибла. Ее работа правда оказалась хороша. Но куда важнее оказалось, что патриарх семьи Боадил хотел добиться чего-то от патриарха семьи Стибла. Он посчитал, будто добьется своего, оказав уважение семье, воспитавшей такую талантливую ученицу.

— Разумно. По крайней мере, мы знаем, что твое сочинение было безупречно. То, что ты писал о добродетелях, о важности доверия, о том, как следует заботиться о других, ставить интересы общества и семьи превыше собственных…

Трасс улыбнулся брату той немного печальной улыбкой, которая возникала каждый раз, когда он смотрел в прошлое и вспоминал, каким был прежде.

— Я прошел по квоте, Рау. В то время в крупных конкурсах в любой сфере в тройку победителей обязательно включали выходца с отдаленной планеты. Любой. Чем дальше от Ксиллы и беднее, тем лучше. Это не означало, что его работа лучше прочих. Важно было закрыть квоту на периферийных победителей. В тот год ее заткнули мной. Вот и вся моя одаренность.

Траун нахмурился. Победа на конкурсе сочинений была одним из первых выдающихся свершений Трасса. В глазах Трауна неприглядная правда о ней не умаляла заслуг брата, однако он предпочел бы, чтобы Трасс не знал таких подробностей.

— Это Тоораки тебе сказал? — спросил он. — Как жестоко с его стороны.

— Нет, я выяснил это по другим каналам. Сейчас то сочинение кажется мне таким глупым. Я еще ничего не знал о жизни, только и умел, что читать умные книжки и красиво складывать слова.

— Неплохо для пятнадцатилетнего. Мое сочинение учитель порвал, не дочитав до конца первой страницы. Что бы ты написал сейчас?

— Ничего. Я бы сплел красивую ложь, такую, какую хотели увидеть судьи конкурса, какую от меня ждали. Они бы рыдали над текстом. Это было бы самое безупречное сочинение в истории, и оно точно получило бы первое место. Только в нем не было бы ни слова правды. Мои принципы изменились и не подлежат огласке. Сейчас я считаю добродетелью только то, что хорошо для меня и для тебя. В окружающих ищу лишь те качества, которые вписываются в мои планы. Я использую Лоора, Айсард и кого угодно еще, пока они приносят мне пользу.

— Думаю, в тебе говорит усталость и напускной цинизм. Я знаю моего брата и знаю: в глубине души ты по-прежнему веришь в самоотверженный труд и готовность пожертвовать собой ради общего блага. Не из-под твоего ли стилоса вышло потрясающе точное и при этом художественное описание героизма четырех сыновей Митт’омо’россодо?

— Это был заказ для Тоораки и его жены. Не верь в ту чушь, которую я написал.

— Жаль. Мне понравилась эта книга.

Трасс пренебрежительно махнул рукой.

— Пустая трата времени, а не книга. Из всех знаменитых своей подлостью поступков в истории Доминации я считаю их геройство самым отвратительным и бессердечным. Да, они спасли народ, пожертвовав собой. Да, они обеспечили немеркнущую славу семье Митт. Но при этом они разбили сердце матери, а также своим женам. Митт’омо’россодо предпочла бы умереть со своими сыновьями, чем продолжать жить без них. Ты видел ее картины и знаешь, что я прав. Народ, посторонние, чужие никогда не заменят родных. Успех, власть, богатство имеют значение, только если можно разделить их с близкими. Все, что я делал до сих пор и что еще сделаю, — это ради нас. Ради тебя, Рау. Пожалуйста, не покидай меня.

— Какие глупости ты иногда говоришь. Я никуда не денусь. Не предам, не уйду и не покину тебя, несмотря ни на что. Я могу злиться или обижаться на твои поступки, осуждать твои решения в частном порядке. Но я никогда не выступлю против тебя открыто. Пока мы вместе, мы непобедимы.

Затем они расстались. Вопреки заверениям Трауна и надеждам Трасса, они совсем недолго прибыли вместе. Трасс вернулся к обыденной жизни, сотканной из мелких неприятностей, ссор придворных, нытья советников, призывавших его к осторожности в плане реформ. Как только был наведен порядок на Корусанте и прилегающих секторах, гранд-адмирал покинул столицу. Он помчался дальше, беспощадно уничтожая предателей и бунтовщиков, вынуждая моффов и военачальников присягать на верность новому императору, «один против всей галактики», как об этом позднее писали его биографы. Фраза звучала красиво, но не соответствовала действительности. Трасс точно рассчитал момент возвращения брата. Траун и прежде пользовался популярностью среди военных, поскольку не имел за собой иных недостатков, кроме принадлежности к расе чиссов. Но над этим он был не властен и исправить этого никак не мог. Его поддержали офицеры, основательно уставшие от самопровозглашенных диктаторов из числа гражданских чиновников, которые не имели никакого боевого опыта, но очень любили отдавать приказы, от самодуров-адмиралов, сражавшихся так, будто Империя находилась на пике могущества и могла заменить каждый уничтоженный корабль, каждого убитого солдата десятком новых, и от мистиков из числа бывших приближенных Императора (эти фанатики вели себя так, словно Палпатин не умер, а улетел в отпуск и вот-вот вернется). На фоне этого цирка уродов Траун выглядел единственным достойным командиром. Ему неоднократно намекали, что именно ему следовало бы править Империей. Подобные разговоры гранд-адмирал пресекал в зародыше. Он ясно давал окружающим понять, где чье место, и что место Трасса — на троне.

Конечно, стань императором сам Траун, многое сделалось бы гораздо проще. Например, не пришлось бы ломать комедию перед Трассом, выпрашивая финансирование на то или другое. Он смог бы свободно распоряжаться средствами, усиливать армию и флот по своему усмотрению, решать, когда и куда направлять деньги. Но Траун отлично понимал, что вместе с короной неизбежно придут гражданские проблемы, начиная с самой первой: где взять деньги на ремонт и строительство кораблей? Так или иначе Трассу удавалось найти решение, как и разбираться с инфляцией, жалобщиками, реформами, интриганами и бесчисленным множеством других вещей. Их важность была Трауну очевидна. Он тоже смог бы найти решения, но не наслаждался бы процессом так, как брат. Гражданские вопросы представлялись ему если не неизбежным злом, то нужной, но утомительной обязанностью. Решал он их примерно с такими же чувствами, с какими хозяева домашних животных убирали за ними экскременты. Но экономика, образование, здравоохранение — не экскременты. Не следовало приступать к ним с таким подходом. Поэтому Траун уступил корону Трассу без сожалений. Ему не требовалась абсолютная власть в галактике — ему вполне хватало абсолютной власти в военной сфере. Его «жертву» приняли за благородство и сразу же начали превозносить.

Взяв бразды правления, Трасс продолжил поход против казнокрадов, спекулянтов и коррупционеров, начатый им еще в те времена, когда он был помощником советника Косты. На борьбе с ними он когда-то сделал себе имя. Хотя планеты, имена, названия, суммы менялись, ему казалось, что он попал в какой-то бесконечный порочный круг. Успешный сбор средств на больницы и медицинские центры, которые так и остались проектами. Ремонт в школах и детских садах, которых никогда не существовало. Строительство дорог в горах и мостов через реки, которых не было на картах. Использование подневольного труда рабов и заключенных. Закупка оборудования, транспорта и кораблей, которые даже не сошли с завода. Приобретение несвежих, некачественных продуктов питания для государственных учреждений. Сооружение социальных объектов «для всех», куда не допускались инородцы. Подделка документов самого широкого круга: от вида на жительство до подтверждения аристократического происхождения. Мелочи, вроде подстроенных лотерей и тендеров на некрупные суммы. Мошенничество с использованием мистики: поддельные джедаи, ложные ситхи, фальшивая Сила, гадания, предсказания за деньги, обещания изменить судьбу — огромное количество людей были обмануты шарлатанами.

Наказания за взятки, «откаты», сомнительные сделки и аферы стали такими суровыми, что каждый недобросовестный чиновник думал дважды, прежде чем решиться на должностное преступление. Трасс устроил все так, чтобы на первый план выходили таланты и дарования. Отныне не имело значения, из какой семьи, расы, планеты происходит чиновник или офицер. На государственной службе задерживались только те, кто умел выполнять приказы императора. Трасс издавал законы, не делающие исключений ни для столицы, ни для захолустья в Диком космосе, и заставил всех неукоснительно их соблюдать. Прежде каждый губернатор, получивший в свое распоряжение даже самую захудалую планету во Внешнем кольце, считал ее своей вотчиной, а себя — ее повелителем. Аналогично рассуждали моффы и гранд-моффы. Трасс положил конец такому мышлению. Отныне деятельность чиновников регулярно проверялась. Жалобы населения на их работу уходили напрямую в центр Империи, в специально образованную комиссию. Ее инспекторы несли персональную ответственность за всякое слабодушие и небрежение, проявленное при проверке работы чиновников на местах и изучении жалоб. Эти меры очень понравились подданным, однако Трасс применял их не только ради популярности у народа. Зная, что слишком богатые семьи и чиновники представляют угрозу для правителя, поскольку постоянно испытывают соблазн его свергнуть или отколоться от него, Трасс стремился сократить их число насколько возможно, раздробить их имения, передать их имущество в руки своих сторонников. Так он мог обезопасить себя от одних, лишив их состояния и влияния, и приобрести еще большую любовь других.

Работа Трасса не ограничивалась законотворческой деятельностью. Они с Трауном договорились: все дела армии и флота перешли в полное ведение Трауна, даже император не имел права в них вмешиваться. Но жизнь Империи не ограничивалась только военными вопросами. Братьям пришлось разграничить зоны ответственности. В один из первых дней правления Трасс пригласил брата в свой кабинет. На столе перед ним громоздились сложенные в два стопки портфели. Указав на них, Трасс предложил:

— Давай распределим шефство над министерствами, тогда дело пойдет быстрее, — он начал перебирать портфели один за другим. — Так, военное министерство. Ну, это явно тебе. Министерство финансов, экономики и развития. Это мне и Коэй Хилл. Она давно облизывается на пост министра, хочет посадить на него свою единоутробную сестру. Так, дальше министерство промышленности и торговли. Если не возражаешь, тоже возьму себе. Некоторые из промышленников надеются пролоббировать свои интересы, уж я-то их знаю и прижму к ногтю. Министерство юстиции — это мне, спихну всю рутину на Сенат, а то понаехали дармоеды непонятно откуда. О, министерство культуры. У них там сумасшедший дом, но тебе понравится. Бери. Министерство науки, образования и просвещения, хм…

— Его я тоже возьму.

— Зачем? Решил возиться со школьниками?

— В его названии есть слово «наука». Наука должна развиваться, ее достижения нужны армии и флоту. А из школ и университетов выходят те, кто в будущем могут стать офицерами. Военные академии тоже относятся к этому министерству. Так что это моя целевая аудитория, давай сюда портфель.

— Прошу. Только не забривай на флот всех выпускников, кто-то все же должен работать.

— Не волнуйся, я никогда не возьму больше необходимого.

Если бы Трасс не уступил министерство науки так легко, Траун был бы вынужден его потребовать. Имперская наука так плотно переплелась с военным ведомством, что разделить их стало невозможно. Среди исследовательских проектов, находящихся в работе, имелись такие, которые широкая общественность сочла бы аморальными или негуманными. Из страха плохого пиара для его новой Империи Трасс непременно бы их закрыл, несмотря на их важность. Траун смотрел на дело иначе: чем меньше Трасс знал о неприглядных сторонах науки и войны, тем лучше.

— Что там дальше? — спросил Траун.

— Министерство здравоохранения. Вечная головная боль. Ладно, возьму себе, привяжу к промышленности и экономике. Министерство транспорта, логистики и путей сообщения. Тоска зеленая.

— Если ты не против, я могу этим заняться.

— Без логистики в вооруженных силах абсурд и коррупция, да? Забирай. Тогда мне — министерство энергетики.

— Дашь гражданам Империи огня и света — выгодно, дешево, почти бесплатно, еще и экологически чистого, на кайберах?

Трасс усмехнулся, вспомнив старые рекламно-пропагандистские лозунги, и ответил:

— Ну да, ну да. Таркин пытался, не получилось. Поверить не могу, что он рекламировал строительство Звезды Смерти такими лозунгами и ему верили.

— В то время было много чудесного. Что насчет министерства экологии?

— Еще одна боль в заднице и вечные жалобы населения. Хочешь?

— Когда ты так соблазнительно его описываешь, у меня попросту не остается возможности отказаться.

— Прошу, — Трасс передал брату очередной портфель и напутствовал: — Засади Корусант вроширами. Так, что тут у нас еще осталось? Труд, строительство, спорт… Забирай спорт. Качки — тоже твоя целевая аудитория. А остальное я возьму себе.

— Что насчет организаций, которые не входят в министерства?

— Кто это у нас не входит?

— Ты знаешь кто: ИСБ, разведка, контрразведка. Они отбились от рук, их нужно вернуть в подчинение военному министерству на деле, а не на словах.

— Это организации Айсард, пусть сама с ними разбирается.

— Они должны работать не на себя, а на вооруженные силы, должны следовать нашим процедурам и отчитываться нашим людям. Если потребуется их помощь или информация, мы не должны идти к ним с протянутой рукой. Это унизительно.

Разговор на эту тему был неизбежен, и все же Трасс надеялся так занять брата работой, что тот и не вспомнит про разведку и ИСБ. Но у Трауна была отменная память.

— Рау, я обещал Айсард полную свободу, а она поклялась, что не станет мешать твоей работе.

— Опустим тот факт, что ты говорил с ней об этом до того, как посоветовался со мной. Ты правда ей веришь?

— Неужели ты так сильно ее не любишь?

— Мое личное отношение к ней не имеет значения. Я ей не доверяю. Она слишком амбициозна и, как мне кажется, не так уж сильно печется о благе Империи, как стремится показать. Единственное, что всегда заботило Айсардов, — это выживание и успех Айсардов любой ценой. На таком фундаменте нельзя строить верноподданнические отношения.

Трасс вскинул руки в примирительном жесте.

— Согласен, у нее масса недостатков, как у любого из нас. Но Айсард не раз доказывала мне свою верность.

— Потому что ей это было выгодно.

— А кто в наше время делает что-то только по доброте душевной? Разве что ты. Все друг друга используют. Моя задача как правителя — играть на опережение, делать так, чтобы Айсард всегда была мне обязана, а я всегда был ей нужен.

— Но это выматывающая игра, притом опасная. Не думаешь, что проще положить конец автономии разведки?

— Послушай, что я скажу, Рау. Пока ты там покорял Неизведанные регионы, я здесь вертелся ужом и выживал во многом благодаря информации от Айсард. Я должен показать ей свою признательность. Пока ее работа безупречна. Но стоит ей сделать какую-нибудь оплошность, она вернется в лоно военного министерства вместе со своими головорезами и будет там на одном уровне с отделом аналитики. Я тебе это обещаю. Просто подожди, ладно?

— Я терпелив и личной вражды к госпоже Айсард не испытываю. Но я беспокоюсь, как бы ее ошибка не обошлась Империи слишком дорого, как бы нам с тобой не пришлось за нее расплачиваться.

— Пока говорить об этом рано. К повстанцам Айсард не перейдет и помогать им не станет — это главное, все остальное второстепенно. У нас хватает более неотложных дел.

Радуясь, что разговор на скользкую тему окончен, Трасс снова вернулся к легкому тону и продолжил разбирать портфели:

— Так, министерство сельского хозяйства. Знаешь что-нибудь о посевной и увеличении надоев у бант?

— Только то, что вынес из нашей ссылки.

Трасс поморщился.

— Не напоминай. Значит, я этим займусь. Что думаешь о министерстве иностранных дел? Это была шутка, если что.

— У нас разве есть такое министерство?

— Было до упразднения Сената. В основном помогало сенаторам организовывать дипломатические поездки и учило их соблюдать правила вежливости. У меня на него более масштабные планы.

— Я мог бы взять это на себя, активизировать мои контакты в Неизведанных регионах.

— Можешь работать с аборигенами независимо, если хочешь. Моя цель — Доминация чиссов. Ей пора открыться соседним государствам.

— Не хочу портить твой план, но Империя находится довольно далеко от Доминации, ее едва ли можно назвать соседним государством.

— В этой галактике только Империя заслуживает того, чтобы с ней считались. Не в обиду твоим друзьям из Паатаатуса и Лайоаоина будь сказано. И Империя станет еще сильнее после окончания этой нелепой гражданской войны.

Трасс искренне верил в победу Империи, но на одной вере далеко не уедешь. Война обходилась дорого. К ней прибавились затраты на коронацию, подарки населению, выплаты зарплат госслужащим, пенсий и так далее. Эти платежи очень быстро поглотили прибыль, полученную от коронации. Империи постоянно требовались деньги, и Трасс нашел способ их получить. Чипа вел строгий учет тех, кто получил приглашение на коронацию Трасса, но не явился без объяснения причин. Эти семьи объявили врагами государства и изменниками, их счета были арестованы, земли и производства — переданы короне. Затем последовал ряд громких скандалов об укрывании повстанцев, об уклонении от уплаты налогов. Полученные от них средства помогли залатать дыры в бюджете. Это позволило Трассу задуматься о восстановлении флота. Он попросил брата разработать поэтапный план наращивания обороноспособности. Выслушав его, Траун осторожно заметил:

— Мне представляется преждевременным строительство новых кораблей, особенно в таких масштабах.

— У Палпатина было двадцать тысяч звездных разрушителей. Я хочу столько же — и больше, если получится.

— Но откуда ты возьмешь деньги на строительство? При вступлении на трон ты обещал снизить налоги и отменить часть сборов на военные цели.

— А наши колонии в Неизведанных регионах на что?

— Пожалуйста, не называй их так.

— Я буду называть их как прикажешь, но суть от этого не изменится. Корусант долго спонсировал их, пришло время приносить доход. Напиши Парку, пусть соберет дань со своих дикарей.

— Нет. Я не могу допустить, чтобы и без того измученное войнами население обобрали до нитки. Те территории под моей защитой. Ты знаешь, для чего я их придерживаю. Найди другой источник дохода.

— Пока эти твои Чужаки Издалека явятся, мы по миру пойдем. Без флота и без денег они нас за год одолеют.

— К тому времени у нас будет флот. Я не жду их у порога уже завтра.

— И на том спасибо.

Трасс погрузился в размышления.

— Ладно, оставим Нирауан в покое, — сказал он наконец. — Но строительство мы начнем очень скоро, и я ожидаю, что ты периодически будешь наведываться на верфи и изображать строгое начальство.

— А деньги?

— Деньги у нас будут.

— Надеюсь, ты не к банковскому клану собрался?

— Их оставим на самый крайний случай. Я скорее продам свои наряды и заложу украшения, чем возьму хоть грош у муунов. Хилл рассказала мне такое про банковский клан, что волосы встают дыбом. Другой выход есть, но он тебе не понравится.

— Выкладывай.

Трасс невесело улыбнулся.

— Рад сообщить, что твой подход «взять живым» оправдал себя. Благодаря твоей дальновидности мы поправим наши дела.

По мере продвижения кампании Трауна по возвращению контроля над бывшими имперскими секторами и усмирению восстаний на нынешних территориях тюрьмы заполнялись изменниками всех сортов. Встречались среди них моффы и адмиралы, внезапно возомнившие себя императорами, аристократы и промышленники, поддержавшие повстанцев, наконец, те, кто отказался явиться на коронацию Трасса. Насколько позволяли обстоятельства, Траун старался захватить их живыми, дабы потом отправить под трибунал. Но Трасс отчего-то не спешил обрушить на их головы молот правосудия. Причина наконец стала Трауну ясна.

— О нет, Рас, умоляю…

— О да! В тюрьмах полно состоятельных изменников. Если семьи хотят увидеть их живыми, пусть раскошеливаются. Я заберу их заводы, корабли, дома, ценные бумаги — все до последней монеты. После этого пусть летят на какую-нибудь дикую планету и выживают как умеют.

— Никто не согласится на такие условия.

— Ты ошибаешься. Я лучше знаю промышленников, сенаторов, губернаторов и моффов. Эта публика постоянно терлась при дворе, кичась богатством и властью. Уж я на них насмотрелся. Ничто не заботит их так, как собственная жизнь. С бывшей верхушкой общества у меня разговор короткий. У них два пути: либо быть остриженными, либо повешенными.

— Если кто-то предпочтет умереть, нежели расстаться с деньгами, его наследники станут нашими врагами.

— В таком случае я конфискую имущество врагов Империи, арестую счета, и их родичам станет нечего наследовать. Опасны только влиятельные враги, а влияние невозможно без денег.

Эта идея не пришлась Трауну по душе, однако он с ней смирился. Из всех пленных он просил передать ему только одного — бывшего гранд-адмирала Октавиана Гранта — и Трасс исполнил его желание.

Грант не успел сбежать с планеты Раталай до прихода имперских войск. Его взяли живьем в собственном доме во время пенной вечеринки. Вытащили из бассейна, наспех накинули на него халат и увели. Стоило конвоирам прикоснуться к нему, как Грант поднимал крик: «Не смей трогать меня своими грязными лапами! Да ты хоть знаешь, кто я такой?!». Как только он предстал перед трибуналом, то принялся с апломбом доказывать, что не совершал ни военных преступлений, ни измены, ни дезертирства. Когда его привели на расстрел в крошечный тюремный дворик, Грант завопил:

— Не имеете права! Я — гранд-адмирал! Здесь только я имею право командовать казнью, и я приказываю меня отпустить!

— Как хорошо, что вы — не единственный гранд-адмирал в Империи, — перебил его Траун.

Когда Грант увидел его, у него чуть глаза не выскочили из орбит.

— Ты! Это невозможно! Ты же сгинул в Неизведанных регионах!

Траун встал напротив Гранта так, чтобы тот мог хорошенько его рассмотреть и убедиться, что он живее всех живых. Для такого гордого человека, как Октавиан Грант, хуже унизительной казни было принять смерть по приказу инородца. Бывшему гранд-адмиралу так и не довелось командовать на собственном расстреле.

Chapter Text

Немалый доход Империи принесли военнопленные. На полученные за их жизни выкупы удалось развернуть масштабное военное и гражданское строительство. На возведение добротных домов средств и времени не хватало, поэтому Трассу пришла в голову идея «времянок» — домов, которые имели бы все необходимые удобства и простояли бы минимум лет двадцать. К тому времени он планировал залатать бюджетные дыры, построить жилье более высокого качества и более долговечное, переселить туда беженцев. Пока же им пришлось довольствоваться «времянками». Эти многоквартирные дома из панелей и блоков возводились по всем имперским мирам в рекордно быстрые сроки. Они не отличались красотой, являлись по сути просто коробками, где ютились люди. Однако в них имелся водопровод, канализация, центральное отопление, электричество, голонет, турболифты, утилизаторы для мусора. Жить в таких домах было намного лучше, чем ютиться под открытым небом, в палатке, в переполненном центре работы с беженцами или мыкаться по съемным углам. Каждой семье, заселившейся во «времянку», выдавали сертификат — обещание, что однажды, когда война закончится, они получат квартиру больше и лучше. Опыт научил граждан Империи, что за двадцать лет многое может измениться, притом не в лучшую сторону, однако многие стали смотреть в будущее с осторожным оптимизмом, с надеждой на квадратные метры, положенные им по праву рождения. Как показали дальнейшие события, оптимизм оправдался. В последующие двадцать лет правления Трасса было построено втрое больше жилых домов, чем успело прийти в запустение за двадцать лет правления Палпатина.

«Времянки» появились по всей Империи, а затем постепенно их заменили высотки в архитектурном стиле, получившим название «трассовского». В Империи об этом не знали, но многие заново отстроенные после войны районы в архитектурном отношении стали точными копиями Ксиллы. Прежде всего прочего классическая чисская архитектура была основательной. Будь то здание Синдикурии, многоэтажный дом или домик в лесу, их строили на века с таким расчетом, чтобы они могли пережить ураганы, землетрясения, оползни, наводнения и прочие катаклизмы. Декоративные элементы могли меняться, но монументальность и некоторая тяжеловесность оставались неизменными на протяжении тысячелетий. Трасс решил, что базовые элементы чисской архитектуры отлично подойдут для его Империи. Он не стеснялся приглашать архитекторов из Доминации для проектов бюджетного строительства. Он рассуждал так: частные компании и инвесторы могут строить как пожелают, но здания, за которые платит правитель, должны выглядеть так, как он пожелает. Эти стройки изменили представления жителей Империи о словосочетании «бюджетное строительство». Если раньше этими словами обозначали дома из самых дешевых материалов с крошечными квартирками, в которых было некомфортно жить, то при Трассе народ получил дворцы с высокими потолками, огромными окнами, широкими балконами. По сравнению с бюджетными домами прошлого в этих увеличили площадь квартир, использовали качественные материалы в отделке, в изобилии украсили стены снаружи и внутри. Общий вид домов стал величественным, монументальным и нарядным.

Когда старые города на планетах стали слишком большими, Трасс велел основать новые на некотором отдалении. Строительство и прокладка дорог дали огромное количество рабочих мест, уровень безработицы снизился до значений условного «золотого века». Никто точно не знал, когда был этот золотой век, но каждый считал, что тогда жилось лучше и современный быт постепенно поднимается к тогдашним высотам. Впоследствии историки доказали, что долгое правление Трасса являлось одним из самых успешных, продуктивных и стабильных в этой части галактики. Оно могло бы стать еще лучше, когда бы не череда кризисов, сотрясавших личную жизнь Императора и неизбежно отвлекавших его от государственных дел. Это в самом деле был золотой век. Но историкам и современникам потребовалось немало времени, чтобы назвать его таковым. Принимая его успехи, Трасса критиковали то за заигрывания с оппозицией, то за чрезмерную автократию, то за бесконечные траты на наряды и украшения, то за неслыханные масштабы строительства жилых домов и боевых кораблей. Его самые безобидные поступки истолковывались оппозицией как самые злонамеренные. Каждый его приказ, каждое слово рассматривались под увеличительным стеклом, и любой гражданин норовил выразить свое отношение. Трасс был к этому готов и не обращал внимания на критиков. У него имелся образ Империи, которую он хотел видеть, и план, как воплотить его в реальность. Ему приписывались слова: «Правитель — раб с триллионами господ. Однако господа живут за счет того, что этот раб добывает в поте лица своего. Немилостью судьбы я стал правителем в Империи. Но раз уж так случилось, я доведу ее до ума, чего бы мне это ни стоило». В первые годы правления ни дня он не проводил в покое. Конец одной проблемы или бедствия становился началом другого. Порой Трасс буквально задыхался под бременем задач и обязанностей, которые взвалил себе на плечи. Порой ему казалось, что все усилия напрасны, он зря тратит силы и его старания ни к чему не приведут. Порой ему хотелось махнуть на все рукой и позволить жизни идти своим чередом. Однако он вовремя вспоминал, что его предшественник на троне совершил такую ошибку, и прогонял прочь подобные мысли.

Верховная власть Императора Палпатина несла с собой свет, но свет мрачный, отраженный. Кто-то мог бы даже сказать — свет черный, если такое физически возможно. Трасс вдоволь на это насмотрелся. В сравнении с играющим яркими красками закатом, который напоминала Старая Республика в последние годы, Галактическая Империя Палпатина была ночью. Трасс намеревался показать: долгая ночь кончилась, снова взошло солнце, это солнце (вместе с приносимым им светом, радостью, надеждой) — он сам и есть. Но, прежде чем засиять в полную мощь, солнце должно победить остатки тьмы.

Перед молодым Императором встала непростая задача проредить ряды. Те, кто прежде строил ему козни, напряглись в ожидании мести. Его старые сторонники заказывали новые наряды в ожидании милостей и должностей от императора. Те и другие обманулись в своих ожиданиях: Трасс назначал на важные посты не просто преданных ему людей и инородцев, но истинных патриотов Империи. Те, кто прежде открыто выступали против него, были поражены, когда он, вместо мести, даровал им должности, поскольку считал, что они могут принести пользу государству. Со временем они в большинстве своем увидели в Трассе достойного правителя, а не только инородца, дорвавшегося до власти. Помимо заботы о благе подданных, он также стремился сформировать самый изысканный двор в галактике. Успехам на этом поприще как нельзя лучше способствовала его любовь к аристократическим манерам и развлечениям, а также ко всему изящному. Тем не менее следы прежних грубых нравов не спешили уходить в прошлое. При дворе отиралась разномастная шушера: советники советников, любовницы советников советников, помощники всех сортов, — не гнушавшаяся сводничать, подстрекать на мятежи и подыскивать наемников для нужд нанимателей. Были еще адмиралы без флотов, генералы без армий, начальники штабов без штабов, а с ними — их жены, дети, бастарды, братья, сестры, тещи, тести и более дальние родичи. Они засели в ожидании начала новых военных действий. В среде этой накипи на супе общества снова расцвели пышным цветом заговоры и интриги. Каждый вел свою партию в надежде получить назначение или иным способом присосаться к государственной кормушке. Они ждали — и дождались. Повстанцы вновь напомнили о себе на относительно небольшом отдалении от Корусанта. В отсутствие Трауна в столице Трассу не оставалось ничего иного, кроме как на скорую руку сформировать флот, посадить на корабли бездельничающих офицеров с их приплодами и отправить восвояси. Он вздохнул с облегчением, когда чиновники, честолюбцы и откровенно бесполезные персонажи отправились следом в надежде поживиться плодами победы и очистили двор от своего присутствия.

Пример поразительной верности старым порядкам внезапно продемонстрировала Акзила во Внешнем кольце. Там восстал не только губернатор, но и имперский гарнизон вместе с рабочими судостроительных верфей. Они больше не признавали власть Империи. Они не признавали инородца на троне. Они не признавали инородца в роли главнокомандующего имперскими вооруженными силами.

— Ну хоть что-нибудь они признают? — смеясь совсем не весело, спросил Трасс.

— Признают себя правыми в своих заблуждениях, — сказал ему Траун.

В ином случае Трасс был склонен предоставить обитателей планеты их заблуждениям. Однако через систему Акзилы проходили Акзила-Тангренский гипермаршрут и Целанонское ответвление. Движение по этим маршрутам было достаточно оживленным. В распоряжении местных вооруженных сил находился тяжелый крейсер типа «Запрещающий». Он выдергивал из гиперпространства все попадавшиеся корабли. Капитанов частных яхт заставляли платить пошлину в соответствии с классом гипердвигателя. Компании-перевозчики платили за каждого пассажира. Капитанам грузовозов приходилось либо огибать Акзилу, либо платить пошлину на свой товар. Оба варианта вели к повышению цен. Судостроительные верфи Акзилы считались одними из лучших и уж точно самыми передовыми. Их потеря не стала для Империи катастрофой — скорее болезненным щелчком по носу. Очередь на ремонт военных кораблей была расписана на несколько лет вперед. Рабочие на верфях Куата, Кореллии, Слуис-Вана, Фондора и многих других трудились в несколько смен, чтобы восстановить былую мощь имперского флота. Непокорность Акзилы еще больше увеличила нагрузку на них. Вызывающее поведение губернатора, его скандальные высказывания в голонете плохо влияли на имидж обновленной Империи. Что еще важнее, они раздражали Трасса. Траун хотел лично разобраться с возмутителем спокойствия, но Трасс остановил его.

— Нет нужды, — заявил он. — Губернатор Сараки хочет показать, какой он тонкий и расчетливый экономист. Я готов сыграть с ним в его игру. Я временно закрыл движение по маршруту и ввел эмбарго на топливо и продукты питания. Каждый, кто попытается провезти на Акзилу хоть одну канистру топлива, хоть один кусок хлеба, будет признан пособником врага Империи и незамедлительно казнен.

Жителей большинства миров подобные меры не напугали бы. Однако Акзила являлась экуменополисом. Без импорта продуктов питания ее обитатели некоторое время могли просуществовать на гидропонике и фруктах из немногочисленных общественных садов, но рано или поздно на планете начался бы голод.

— Губернатор Сараки и прежде не мог похвастать популярностью в народе. Всем известно, что со смерти Палпатина он удерживал власть исключительно с помощью силы. Его сметут, как только кончатся продукты в магазинах, а цены на них на черном рынке станут неподъемными. Адмирал Альгард со своим флотом уже на пути к Акзиле. Скоро он установит блокаду и выкурит Сараки. н уже установил блокаду. Нам остается только набраться терпения, — заверил Трасс.

— Метод, конечно, действенный, но негуманный, — ответил Траун, не скрывая удивления.

Его равно поразила как нечувствительность брата к этике, так и умение действовать и отдавать приказы через его голову. Поневоле он задумался о том, что напрасно так беспокоился, поймет ли Трасс секретные проекты министерства науки.

— Смотрите, кто заговорил о гуманности, — усмехнулся Трасс.

— Я беспокоюсь о твоей репутации.

— Об этом я уже подумал. Как только Сараки будет взят под стражу, Империя окажет гражданским гуманитарную помощь. Мы завалим их едой, так что жаловаться не придется. Но это не все. Мы сделаем из Акзилы показательный пример. Война со смутьянами слишком затянулась, мы зря теряем время, корабли и деньги.

— И людей, — с едва сдерживаемой горечью добавил Траун.

— Само собой. Когда сопротивление Акзилы начнет слабеть, я выступлю с речью. Милосердие императора так велико, что он намеревается простить главарей бунтовщиков, которые добровольно сложат оружие, и объявить амнистию для их подчиненных. Амнистия коснется и тех, кто выдаст свое начальство.

— Думаешь, много окажется таких предателей?

— Один умный человек как-то сказал мне, что я слишком хорошо думаю об окружающих. Взывать с трибун нужно к их высоким чувствам, но на практике говорить с самыми низменными. Вот увидишь, через пару месяцев бунт в системе Акзилы прекратится сам собой.

По факту Трасс оказался прав, однако ошибся в сроках. Жители Акзилы продержались дольше пары месяцев. Прежде всего они попытались снизить нагрузку на защитников планеты. На имеющиеся в доступе гражданские суда погрузили женщин с детьми, инвалидов, стариков — словом, всех, кто не мог активно участвовать в обороне, — и отправили их за пределы звездной системы. Адмирал Альгард предупредил: раз блокада установлена, никто не может ни попасть на Акзилу, ни покинуть ее; он будет сбивать любые корабли, которые попытаются прорваться. Капитан фрейтера, находившегося ближе прочих к точке перехода в гиперпространство, решил рискнуть. От свободы его отделяло меньше десяти минут полета. Однако он не продержался и пяти. Один из кораблей адмирала Альгарда открыл огонь на поражение. Более двухсот человек погибли во взрыве, не успев осознать, что происходит. Увидев, что Альгард не шутит, капитаны других фрейтеров быстро сменили курс и вернулись на Акзилу.

Через три месяца осады Трасс объявил о готовности помиловать жителей планеты, если они выдадут зачинщиков мятежа и сложат оружие. Однако среднестатистический обитатель Акзилы не держал дома оружие; он видел его только в руках солдат военного гарнизона. А эти ребята сдаваться не собирались.

Роста цен на еду удалось избежать — после начала осады администрация Сараки попросту изъяла все продукты питания из магазинов и общественных хранилищ. Были введены нормы выдачи продуктов в соответствии с возрастом, полом и полезностью для отстаивания независимости Акзилы. Больше всех получали офицеры, солдаты и рабочие верфей. Меньше всех — женщины, дети и старики. Губернатор и его приближенные в еде себя не ограничивали вовсе. С каждым месяцем установленные нормы выдачи продуктов пересматривались и урезались. Лекарств гражданским тоже не хватало. Незначительная простуда грозила перерасти в смертельную болезнь. Вспышка банального гриппа превращалась в эпидемию.

Через семь месяцев осады на планете практически не осталось домашних и уличных животных, птиц и крыс. Шепотом пересказывались пугающие истории о случаях каннибализма в наименее благополучных районах планеты. Даже на черном рынке еду невозможно было купить ни за деньги, ни за золото. Люди дошли до крайней степени отчаяния. Многим виделся уже нависший над ними и членами их семей призрак смерти. А раз смерть близка, то лучше умереть быстро, от выстрела винтовки, чем угасать от голода и мучиться. Когда число считавших так людей перевалило за несколько тысяч, они решились на штурм резиденции губернатора. Конечно, ее надежно охраняли крепкие, откормленные, вооруженные солдаты. Как бы прицельно они ни стреляли (а промахнуться было невозможно, ведь резиденцию окружило сплошное человеческое море), люди все шли и шли. Вооруженные металлическими прутами, вырванными из заборов, деревянными дубинами, молотками, они шли и шли. В наспех сооруженной из подручных материалов броне, практически бесполезной против выстрелов бластерных винтовок, они шли и шли без передышки. Размахивая руками, выкрикивая проклятия в адрес губернатора, сильнее возбуждаясь и распаляясь от собственных криков, они шли и шли. В конце концов солдат попросту смели. Люди ворвались в резиденцию, жестоко избили тех, до кого смогли добраться: слуг, помощников, любовницу и любовника губернатора. Сараки искали несколько часов, но наконец нашли. Он прятался в потайной комнате, примыкающей к освежителю. Кто-то предложил тут же размозжить ему голову. Предложение нашло поддержку. Но тут сквозь толпу протолкалась миниатюрная женщина невзрачной наружности, вооруженная бильярдным кием.

— Стойте! Он нужен живым! Отдадим его императору! — крикнула она.

Ловко орудуя кием, она отгоняла самых ретивых мстителей от губернатора, снова и снова повторяла свои слова, пока они не дошли до всех, кто набился в освежитель. По ее указке двое мужчин связали Сараки и поволокли в его кабинет, там заставили губернатора открыть канал связи с имперским флотом. Адмирал Альгард немало удивился, когда вместо самодовольной рожи Сараки увидел на экране незнакомую женщину. Она казалась изможденной голодом или болезнью, но голос ее звучал четко и властно:

— Вот губернатор, — по ее жесту избитого Сараки втолкнули в кадр. — Снимите осады, дайте нашим детям хлеб и лекарства.

Ее желание соответствовало приказу императора. В донесении императору о завершении осады Акзилы адмирал Альгард отдал должное смелости и самообладанию этой женщины. Ему не пришло в голову, что в ней говорила вовсе не смелость, а отчаяние. Вскоре осада была снята, полки магазинов заполнились продуктами. Первое время еду выдавали бесплатно, в больших количествах, вместе с рекомендациями о том, как питаться после голода, чтобы не нанести вред здоровью. Вопреки опасениям населения, карательных акций не последовало. Губернатора Сараки и других лиц, допустивших страдания народа, предали суду. Акзила вместе с ее великолепными верфями, опытными рабочими, торговыми маршрутами вошла в состав Империи. Прибывший с Корусанта новый губернатор отличался широтой взглядов. Он вложил все силы в то, чтобы события осады не были забыты, но были правильно истолкованы. Добиться от населения любви к императору он не рассчитывал, зато смог внушить уважение к правителю. На первых порах и этого было достаточно.

Раньше, чем хотелось бы, Трасс убедился, что придворная жизнь правителя, с ее регулярными сборищами, пышными празднествами, торжественными выходами, выездами, встречами, не так хороша, как кажется. Она больше напоминала труд раба, выполняемый с неизменной улыбкой на устах, перемежаемый пытками. Будучи советником Палпатина, он работал более или менее оговоренное количество часов в неделю. Случались авралы, внезапные вызовы «на ковер» или на совещания посреди ночи. Но обычно все шло хорошо, часам к шести-семи вечера Трасс уже был дома. Он мог позволить себе расслабиться, на время выкинуть из головы проблемы, побаловать себя. Став правителем, он не имел права забыться ни на секунду. Когда Трасс, на свою беду, взял власть в Империи, он нашел казну почти пустой, армейские склады — опустошенными, верфи и военные заводы — лежащими в руинах. Повстанцы знали, что войну следует вести не только против живой силы противника, но также уничтожать его материальные ресурсы, подрывать его моральный дух. Со всем этим дела в Империи обстояли не лучшим образом, хотя и не так плохо, как могли бы. Кроме того, жизнь повстанцев тоже нельзя было назвать легкой. Возможно, со временем Восстание заглохло бы само собой, лишившись людей, вооружения и ресурсов. Однако для этого требовалось время, а времени у Трасса было в обрез.

Жизнь тем временем требовала непрерывных расходов. Тут и выплаты зарплат с пенсиями, и необходимость закупать продовольствие и снаряжение для военных, и строительство жилья для беженцев. Ради денег Трассу приходилось изворачиваться и идти на сделки с совестью. Но что значила его совесть, когда на кону стояли жизни миллиардов подданных? Позднее он вспоминал первые годы своего правления с ужасом, как бесконечную гонку за деньгами. В то время ему часто снились кошмары о том, как все нажитое им исчезает, пожирается неизбежными расходами.

Несмотря на помощь своих советников — экспертов в разных вопросах, — Трасс исполнял работу многих должностных лиц, иными словами, был полновластным монархом. Он был перегружен всякого рода обязанностями и делами, заниматься которыми следовало бы поручить другим, но он попросту не мог скинуть с себя эту ношу из страха, что подчиненные испортят изначально благое начинание, а критиковать станут именно его. Трасс возглавлял — формально, разумеется — множество комитетов при Сенате по основным направлениям развития Империи. Бессчетное множество обществ, кружков, благотворительных организаций и клубов прислали ему предложения стать их членом. Некоторые из них могли оказаться полезными. Но правила приличия требовали либо принимать все предложения, либо не принимать ни одного. Так молодому императору пришлось стать членом самых разнообразных объединений: от Имперского научного общества до клубов любителей домашних животных. Их полный список в распечатанном виде занимал восемнадцать листов. Для посещение официальных собраний Трасс нанял группу секретарей, готовых в любой момент представить его персону где угодно, произнести небольшую речь, выразить одобрение или неодобрение в зависимости от ситуации.

Во дворце тоже периодически проводились общественные и благотворительные акции, от участия в которых уклониться было решительно невозможно. Встречи обычно проходили по утрам, приемы — после обеда. Раз в месяц Трасс проводил аудиенции, попасть на которые мог любой житель галактики. На целый день он отдавал себя в распоряжение просителей со всех концов Империи. Поскольку его главным желанием было вытащить многочисленные народы Империи из нищеты, бедствий и несчастий, в которых они прозябали последние лет двадцать, а то и все пятьдесят, ему поневоле приходилось входить во все мелочи и частные случаи. Держался и говорил с каждым Трасс так, будто для него не существовало никого, кроме бедных вдов, ветеранов, которым задерживают выплату пенсий, немощных калек, которым не хватает денег на лечение, многодетных семей, оставшихся без жилья, разорившихся предпринимателей. Всех их Трасс видел насквозь и мысленно делил на определенные категории. Однако каждому он оказывал внимание, выражал вежливое сочувствие и обещал помощь. На то, чтобы вникнуть в их дело, у него уходило несколько минут. Проблемы были типичными. Одним декретом Трасс разом решал проблемы вдов или пенсионеров, или многодетных семей, словом, всех, оказавшихся в сходных условиях, независимо от их расы, профессии и места жительства. Бывали и более тяжелые, неприятные, откровенно скандальные случаи. В частных разговорах Трасс признался Трауну:

— На этой работе я потерял последние крохи уважения к институту семьи. Дети судятся с родителями, мужья с женами, содержанки с законными наследниками. Все забыли о приличиях и долге.

Рассуждая о нравственности, Трасс сидел в ночном халате на коленях брата. Его голова покоилась на плече Трауна, одетого так же легко и лениво поглаживающего выставленное на обозрение бедро императора.

— Ты презираешь их? — спросил Траун.

— Если бы я мог… Они не лучше и не хуже тех, кого мы знали дома, — вздохнул Трасс.

При Палпатине ему приходилось строго следить за собой и тщательно подбирать слова. Доминация чиссов так и осталась для него домом, но он много лет не мог произнести это вслух. Рядом с братом Трасс не стеснялся. Дворец и многочисленные резиденции он домом не считал. Указывая пилотам, куда лететь, он использовал названия императорских имений. Столкнувшись где-то с важной персоной, набивавшейся на аудиенцию, говорил: «Жду вас во дворце».

— Если бы я их презирал, то уподобился бы Палпатину и утратил моральное право повелевать ими, — продолжал Трасс.

— Желание с ними возиться точно бы утратил.

— Это у меня в крови. Помнишь, как к нашему отцу приходили за советом работяги и всякие оборванцы? Он тоже любил, чтобы каждый встречный-поперечный морочил ему голову своими проблемами. Нет, Империя ничем не отличается от Доминации. Народ так же жаден, погружен в суету, охотится за деньгами и постами, вдобавок еще и невежественен — кстати, напомни потом устроить выволочку министру образования и просвещения или сделай это сам. Ничего нового в этих народах нет. Я такой же, да и ты тоже.

— Жаль, тебе редко приходится видеть светлую сторону. Те, кто приходит жаловаться, бывают и отважны, и добры, и сострадательны. Я видел, как твои подданные поступают очень дурно, но сталкивался и с образцами подлинного благородства и героизма. После стольких лет они не перестают удивлять меня.

— Помню, как Палпатин говорил, что все они вместе взятые не стоят хлопот.

— В прежнее время попытки облегчить участь народа были обречены на провал. Но ты исправишь эту ошибку, верно?

— Конечно. И коль скоро народ не сводим к одному организму, который можно осчастливить или погубить зараз, будем делать это постепенно. Помаленьку, как говорит моя повариха.

— ‎«Помаленьку»? Что это за слово?

— О, у нее много таких. Хочешь, я приглашу ее с нами поужинать и рассказать что-нибудь? Живот надорвешь от ее языка. Давеча я так смеялся, что она обиделась.

— «Давеча» — этому слову тоже она тебя научила?

— Не ты ли указывал на важность общения с носителями языка?

Повариху, ставшую притчей во языцех, Трасс в бытность свою советником нашел на планете Люмсарея в Регионе Экспансии, куда летал по приказу Императора. Случилось так, что его спидер сломался посреди дороги в не поддающейся описанию глуши. Вызвали из города тягач и еще один спидер, только ждать их предстояло до самой ночи. Один из телохранителей заметил невдалеке дым над деревьями, сходил на разведку, вернулся и доложил: в паре сотен метров от дороги стоит домик, хозяйка готова пустить их на постой до вечера. Поскольку в лесу Трасс насиделся до конца своих дней, он решил дожидаться тягача в домике.

Жилище представляло собой побеленный двухэтажный куб, сложенный из блоков, с небольшими окнами. Судя по его виду, он стоял в лесу не меньше полувека. На расчищенном участке вокруг домика на аккуратных грядках росли овощи. Пространство за домом занимал сад с плодовыми деревьями. На Люмсарее начиналась осень, и издалека было заметно, как ветви сгибаются под весом плодов. Внутреннее убранство дома не поражало красотой: мебель добротная, но древняя; старомодный ковер, занавески и скатерть; развешенные по стенам голофото членов семьи в разном возрасте. Безупречный порядок повсюду, но даже регулярные уборки не могли избавить комнаты от специфического запаха старого дома.

Хозяйка, немолодая женщина с добрыми глазами и глубокими морщинами, назвалась миссис Рю Спыну и пригласила гостей к столу. Первое время Трасс не мог разобрать ни слова из ее причудливого наречия и попросил телохранителей выступить в роли переводчиков. Ее речь текла, как ручеек, слова имели приятную округлость и мягкость и в этом служили продолжением произносившей их женщины. Блюда она подала самые простые, зато приготовленные так искусно, как не делают в иных элитных ресторанах. Увидев густой суп и некое подобие каши в примитивной посуде, Трасс решил попробовать немного из уважения к хозяйке. К этому времени его желудок уже привык к сложной и изысканной пище, которую подавали на пирах во дворце, на банкетах у сенаторов, в лучших ресторанах Корусанта. Но первая же ложка супа принесла Трассу воспоминания о доме. Нечто подобное часто готовила его мать. Сочетание запаха и вкуса перенесло его почти на полвека назад, в их дом на Ренторе, где все собирались за семейным столом. Трасс снова как будто увидел спокойное строгое лицо отца, усталый взгляд матери и своего брата — не красавцем офицером, а непоседливым мальчишкой. Каша была совершенно безвкусная, но к ней хозяйка подала несколько разных соусов, каждый из которых придал каше свой вкус: сладкий, соленый, пряный, острый, с кислинкой. Любой гость мог выбрать то, что ему нравится. Трасс счел эту находку очень удачной.

После обеда наступила расплата. Вместо денег за угощение миссис Спыну попросила помощи в уборке урожая. Она равномерно распределила телохранителей между садом и огородом, выдала инструменты и периодически переходила от окна в гостиной к окну в кухне наблюдать, как они справляются. По наряду и поведению Трасса она поняла, что он непригоден для сельского труда, так что он остался без работы. Он обошел дом, рассмотрел голофото на стенах, потом сел поболтать с хозяйкой.

Когда Трасс предложил ей поехать с ним на Корусант и готовить только для него, она опустила глаза, задумчиво почесала подбородок.

— Ох, не знаю, касатик. Где он, твой Коркускант? Старая я уже, бесполезная. Родилась тута, тута и помру.

— Что вас здесь держит? Муж, дети?

— Дети в город подались, и на том спасибо, на шее не сидят. А мужа уж шостый год как схоронили.

— Значит, некому будет справить по вам погребальный обряд?

— Ай, касатик! Типун тебе на язык!

Что такое типун, Трасс не знал, но догадался, что это местное ругательство. Само по себе это слово показалось ему забавным. Он попросил хозяйку поразмыслить над его предложением и обещал через пару дней вернуться этой же дорогой, как только завершит свои дела. Она обещала «покумекать».

Когда Трасс вновь проезжал мимо того места, где сломался его спидер, то увидел принявшую его женщину, сидящую на огромном обшарпанном чемодане. Одной рукой она теребила на коленях узелок с едой, другой держала над головой зонтик из пожелтевших кружев, каким полвека назад любили пользоваться на свадьбе провинциальные невесты.

— Ты смотри, касатик, коли помру, похоронишь меня как королеву, — сказала она, садясь в спидер.

Так сельская жительница с Люмсареи стала готовить для советника Императора и поселилась в апартаментах в центре столицы. Тогда только ленивый не потешался над Трассом, мол, другие привозят из поездок любовниц, а этот притащил кухарку. Зато никто при дворе не мог похвастаться такими вкусными и обильными обедами, а также преданностью служанки. Императору и прочим советникам готовили дроиды, потому что они никому не доверяли и панически боялись заговоров.

Chapter Text

Событиям той гражданской войны историки посвящали многотомные научные труды. Писатели и режиссеры голодрам стремились передать свое отношение к обеим сторонам, и редко кто из них оказывался беспристрастен. Для понимания ситуации достаточно знать, что в бою успех сопутствовал Трауну чаще, чем его противникам. Но для этого ему подолгу приходилось оставлять Трасса одного, под охраной надежных людей. Разлука с братом быстро дала о себе знать. С каждым днем молодой император улыбался все реже. Все чаще на его лице появлялась маска отчужденной вежливости и холодного безразличия. Вокруг постоянно сновали люди, но сам титул императора обрекал его на вечное, неустранимое одиночество. Кого бы Трасс ни называл другом или соратником, сколько бы потомков не завел, своей единственной настоящей семьей он считал брата. В отсутствие Трауна в его душе оставалась пустота, которую ничем невозможно было заполнить. Трасс отменил ряд придворных праздников, заявив, что не желает веселиться, пока «не сделано дело». В переводе на бейсик это означало: пока не вернется Траун. Радость, смех, оживление покинули стены императорского дворца вместе с гранд-адмиралом. Молодого императора часто видели стоящим у окна, подолгу глядящим в небо и размышляющим. Полагали, что он думает о благе государства, как полагается хорошему правителю. На деле Трасс отдавался воспоминаниям о брате. Особенно часто ему вспоминался тот день, когда он понял, что службу Траун ценит выше него.

Это был последний день практики первого курса военной академии на Напораре. Кадетов вывезли на спутник, где находились летние лагеря академии. В отличие от ледяного Напорара, на Аумео климат был более умеренным. Из-за этого Аумео называли Луной Вечной Осени. Каждый год туда прилетали желающие полюбоваться яркими листьями и необычными цветами. Этот период приходился как раз на время практики напорарских первокурсников. Родные кадетов часто прилетали, чтобы встретить их и вместе вернуться домой. В последний день практики кадетов ненадолго отпускали в город к родным. Трасс и Траун воспользовались этой возможностью, чтобы встретиться.

Трасс прибыл на планету в числе родственников кадетов и любителей природы. Он снял на неделю номер в неплохой гостинице. На больший срок у него не хватило денег. Эта поездка и так поглотила большую часть выигранной им ректорской премии. Он только что с блеском закончил третий курс дипломатической академии. Впереди ждала подготовка выпускной квалификационной работы, бесконечное сидение в библиотеке над трудами по истории и политологии, выписывание из них полезной информации, бессонные ночи с приведением записок в порядок, попытки добиться дополнительной полуофициальной преддипломной практики и так далее. Но до этого Трасс мог позволить себе заслуженную неделю отдыха.

Он прохаживался по балкону гостиничного номера, в нетерпении поглядывая вниз. Теплый ветерок развевал полы его халата. Трасс то и дело поглядывал на хронометр. Часы и минуты ползли так медленно! Усилием воли он пытался подогнать их. Траун пропустил время встречи, о котором они условились, и опаздывал уже на полчаса. Это не походило на обычно пунктуального Трауна. Трасс начинал тревожиться, не случилось ли с ним какой неприятности. Не возникли ли непредвиденные обстоятельства? Удалось ли брату освободиться? Или его не отпустили повидаться с родичем из-за очередной неординарной выходки? Хотя Трасс просил брата хотя бы в этот день ничего не выкидывать, иногда Траун ничего не мог с собой поделать. Не выделяться из толпы было выше его сил.

Трасс зашел с балкона в номер, проверил, нет ли новых сообщений от брата. Их не было. Конечно, существовала ничтожная вероятность того, что Траун сломал или потерял все средства связи во время учений. Возможно, его прямо сейчас отчитывали за это. Трасс не очень хорошо представлял, как проходят учения. Он знал только, что первокурсников отправляли «в поля», дабы понимали, как проходит наземный бой. Серьезно тренироваться в космических сражениях кадеты начинали со второго курса и далее. Учитывая, какую кашу Траун заварил во время тренировочного полета на симуляторе в первом же семестре, требовалось чудо, чтобы его допустили к настоящим истребителям.

Гоняя по кругу подобные мысли, Трасс бродил по номеру. Тревога боролась в нем с предвкушением. Он хотел бы знать, чем занимается брат в каждую конкретную минуту, хотя понимал невозможность этого. Траун звонил и писал слишком редко, чтобы Трасс мог составить представление о его распорядке дня. Во время голозвонков он старался держаться холодно, как взрослый, как «настоящий офицер». Многие сочли бы, что он в этом преуспел. Однако от Трасса не укрывался распиравший брата энтузиазм и щенячий восторг. В академии Траун был счастлив. Этого Трассу хватало. Иногда брат посылал ему свои голофото, демонстрирующие прогресс. В основном на них Траун показывал, как увеличились его мышцы на руках и бедрах, какой вес он теперь может поднять по сравнению со школьными уроками физкультуры, насколько быстрее он стал бегать, сколько очков набрал во время занятий на стрельбище и так далее. Он делал это без злого умысла. Каждое голофото такого плана погружало Трасса в глубины пылающего ада возбуждения. Он безумно тосковал по брату. Ему мучительно не хватало его прикосновений, поцелуев. Трасс подмечал малейшие изменения в теле брата, восхищался тем, как ему идет военная форма. Когда-то давно Трасс пленился образом воина с рекламного плаката флота, повесил этот плакат в их с братом комнате, любовался им и фантазировал о том, как приятно было бы оказаться в объятиях такого мужчины, сильного, верного, надежного. Разглядывая голофото брата из академии, Трасс заметил, что с каждым месяцем тот все больше напоминает идеал с плаката.

Что же он увидит в реальности?

Трасс мысленно перебрал все виды обнаженных частей тела Трауна и вздрогнул от предвкушения. Прекрасные сами по себе, они приобрели в его глазах сверхъестественное совершенство благодаря разгорающемуся пламени желания. Затем Трасс прошелся по длинному списку ласк брата. Все позы и движения из его арсенала приобрели в его глазах неописуемую чувственность и соблазнительность. Стремление оказаться в объятиях Трауна вытеснило в нем любые иные чувства. Воспоминания о прежних ночах, полных наслаждения и таинственности, зажигали огонь в его крови. Он боролся с возрастающим возбуждением все утро, готовился к сексу, но не прикасался к члену, намереваясь испытать все оргазмы вместе с братом, а не в одиночестве. Соблазн был велик. Раз уж Траун все равно опаздывал, Трасс подумал, что ничего плохого не случится, если он немного порадует себя в ожидании. Он лег на кровать, развел ноги, принялся оглаживать себя, сжимать наиболее чувствительные зоны на теле. Затем прикрыл глаза, обхватил член одной рукой, погрузил в себя два пальца и начал двигать ими, представляя, что это делает Траун. Воспоминания о реальных ощущениях, когда-то подаренных ему братом, были так живы, так ясно сохранились в его уме, что от фантазий он испытывал почти такие же сильные чувства, как прежде от настоящих прикосновений. Попутно Трасс вспомнил, о чем упоминал брат: от регулярных тренировок с оружием у него появились мозоли на пальцах, руки загрубели. Траун опасался, что Трассу они покажутся некрасивыми. А Трасса после этих его слов посетила иная мысль: «Как бы ощущались прикосновения грубых рук в постели?». Воображение рисовало сладострастные картины, сильные и острые, почти невыносимо приятные ощущения, от которых закипает кровь. Трасс застонал. Крупная капля предэякулята выступила на головке, и он поспешно убрал руку с члена. У него слишком долго не было секса, раз он чуть не кончил от фантазии, в которой не было ничего особенного. Последний раз он спал с Трауном около года назад, когда того приняли в семью Митт. Честь приветствовать его и познакомить с внутрисемейными правилами предоставили Трассу, и они оба были благодарны провидению за это.

В течение нескольких последних дней, когда детали поездки на Аумео были окончательно утверждены, перед глазами Трасса постоянно мелькали чувственные воспоминания о близости с братом. Достаточно было сущей малости, пары свободных минут, неосторожного взгляда на голофото Трауна, чтобы взволновать его и привести в состояние почти безумного возбуждения. Эти мысли-фантазии причиняли ему страдание: на время лишали его способности мыслить, выполнять даже простейшие задачи, из-за них его щеки заливались румянцем, который вызывал нездоровый интерес его однокурсников.

Размышления Трасса прервало столь долгожданное появление брата. Траун ворвался в номер, как был, в пропыленной, заляпанной засохшей грязью полевой форме, громыхнул в крошечной прихожей шлемом и защитными перчатками. Трассу показалось, что в спальню первым вошел крепкий запах пота и лишь следом за ним Траун. Он вскинул голову и встретился взглядом с братом. Мысленно Трасс порадовался, что вовремя убрал от себя руки: за прошедший год его брат превратился в живое воплощение идеальной картинки с плаката — и стал даже лучше. Неизвестный воин, позировавший для плаката, был хорош собой. Траун превосходил его по всем статьям, поскольку прежде всего был для Трасса самым родным и любимым мужчиной на свете.

Не только Трасс предавался любованию. Оценивающим взглядом Траун оценил открывшееся ему зрелище — раскрасневшегося, практически обнаженного брата, раскинувшегося на кровати с разведенными ногами, стекающие по его ягодицам капли смазки — и с усмешкой прокомментировал:

— Как приятно приходить ко всему готовому.

Смутившись, Трасс запахнул халат и встал. Он подошел к брату. Оказалось, Траун не только накачал мышцы за этот год, но и значительно вытянулся. Когда они расстались в прошлый раз, они были одного роста, а теперь Траун возвышался над ним больше чем на полголовы. Они взглянули друг другу в глаза.

— Смотри-ка, братик, ты вырос, — игриво сказал Трасс, похлопывая его по плечам. Он не был вполне уверен, где кончается броня и начинается Траун.

— Было бы странно, если бы было иначе, учитывая наши тренировки. Показать, сколько отжиманий могу сделать без остановки?

— Не стоит. Лучше покажи, сколько раз подряд можешь кончить.

— Непременно покажу, но не сейчас. Завтра. Я зашел буквально на пять минут, нужно еще обмундирование сдать. Мне необходимо было тебя увидеть. Ты хорошо добрался?

— Это неважно. Я здесь, и ты тоже. Может, пожертвуешь мне несколько минут твоего драгоценного времени?

Траун сверился с хронометром, посмотрел в окно, прикидывая расстояние от гостиницы до части. «Вот он и вырос», — с грустью подумал Трасс. В прежние времена брат бросил бы любое занятие, наплевал на время ради возможности побыть с ним.

— Давай, только быстро, на обратном пути мне придется бежать.

— Не придется, я вызову транспорт, прокатишься с ветерком.

— Хорошо.

Оба говорили с трудом, приглушенными, изменившимися голосами. Оба волновались и чувствовали, что волнение сдавливает им горло. Оба думали о предстоящем блаженстве. Казалось, сам воздух между ними наэлектризовался и готов вот-вот вспыхнуть от напряжения. Трасс взял брата за руку, и оба вздрогнули как от прикосновения, так и от с трудом сдерживаемого желания. Несмотря на это, когда Трасс потянул его к кровати, Траун заартачился.

— Подожди, мне нужно помыться, от меня за версту несет, — сказал он.

— А я и не против запаха. Я хочу пахнуть тобой. К тому же мы ведь экономим время.

— Тогда дай хоть раздеться.

— Даже не думай. Сегодня я хочу, чтобы мной овладел самый великий воин Доминации чиссов. Я хочу стать его трофеем, — Трасс обхватил брата за шею и прошептал: — Не сдерживайся. Покажи, как сильно скучал по мне.

Иного приглашения Трауну не требовалось. Он подхватил Трасса под бедра, отнес его к кровати, уложил на нее и впервые за эту встречу поцеловал. Если сперва он отнесся к просьбе брата не сдерживаться без должного внимания, то по его страстным поцелуям понял: Трасс действительно говорил о том, чего хотел. Он неистово цеплялся за Трауна, скрестил ноги у него за спиной, тянул его на себя. Он держал брата мертвой хваткой, руками и бедрами; ненадолго выпустил лишь для того, чтобы Траун мог расстегнуть штаны. Обоим едва хватило сдержанности, чтобы сделать первое проникновение безболезненным. Устроившись внутри тела брата и давая ему время привыкнуть к ощущениям, Траун долго целовал его, а потом прошептал на ухо:

— Надолго меня не хватит.

— Мне все равно. Главное, что ты здесь, — вполголоса ответил Трасс.

— Ты такой красивый.

— Я хочу быть красивым для тебя.

Пальцы Трауна нежно гладили плечи, живот, бока, бедра брата, его тело двигалось ритмично и плавно. Трасс всецело отдался его ласкам, подставлял лицо его губам, улыбался под потоком казавшихся бесконечными поцелуев. Он жил тем, что Траун давал ему, дышал тем воздухом, который выдыхал брат. Его воспоминания о том времени, когда они находились в разлуке, испарились под жаркими волнами страсти. В самом деле, какое значение имели теперь все мелкие неприятности, огорчения, беспокойства, утомительная борьба с собой и жизненными обстоятельствами? Они померкли по сравнению со счастьем быть вдвоем с любимым. Для Трасса не осталось ни прошлого, ни будущего — более того, прошлого и будущего не существовало вовсе. Он растворился в настоящем. Каждое движение Трауна заставляло его вздрагивать всем телом, как от удара электричеством. Он вновь оказался под властью страстного желания, стал его жертвой. Трасс с трудом мог управлять своим телом, терял контроль над умственной деятельностью. Чувственное наслаждение распространялось, заполняло его, росло с каждой секундой. Одной рукой Трасс вцепился в спину брата, другую запустил в его короткие волосы, бездумно перебирал их, тянул. Каждый раз, как он дергал слишком сильно, Траун шипел и прикусывал его шею или плечо. Острые углы брони царапали бедра Трасса, но слабая боль от трения лишь сильнее раззадоривала его. Прерывающимся от наслаждения голосом он шептал на ухо Трауну:

— Еще никогда я не ждал тебя с таким нетерпением. Сколько раз за этот год мое сердце стремилось к тебе! Проклятая разлука! Ты не можешь себе представить моих мучений. Я так люблю тебя! Люблю как никогда прежде!

Охваченный безумным пылом, Траун усилил напор. Он не умел так хорошо обращаться со словами, как Трасс, чтобы выразить свою любовь и нежность к брату, но он был исполнительным. Трасс хотел почувствовать, как сильно Траун скучал по нему. Именно это Траун и сделал. Его охватило стремление овладеть Трассом полностью — не только его телом, а его мыслями, вниманием, всем его существом — и каждую секунду доставлять ему новое наслаждение.

Чем быстрее Траун двигался, тем яснее Трасс осознавал, что он горячо любим, что брат обожает, боготворит его, готов на все ради него. Язык его тела Трасс читал так же легко, как он сам — произведения искусства. Впервые за целый год Трасс знал, что он страстно любим, и только это отныне имело для него значение. Остальное исчезало, растворялось, тонуло под волнами изливавшегося на него обожания. Трасс так опьянел от наслаждения, власти над сердцем брата, вседозволенности, что обрушившийся на него оргазм стал полнейшей неожиданностью. Волна дрожи прокатилась по его телу. Он выкрикнул имя брата, не заботясь о толщине межкомнатных стен в гостинице. В этот миг ему был неведом стыд, мораль, правила приличия. Он растворился в удовольствии, приятная ласковая теплота разлилась по телу. Словно сквозь сон Трасс услышал, как тяжелое горячее дыхание брата около его уха на секунду прервалось, превратилось в серию коротких громких стонов. После этого Траун повалился на кровать, буквально погребая Трасса под собой. Трасс охнул: брат существенно прибавил не только в росте, но и в весе, а надетая на нем броня добавляла тяжести. Несмотря на дискомфорт, он не чувствовал желания спихнуть с себя Трауна. Слишком долго они были разлучены, слишком давно не кончали вместе. Так какое значение имеет небольшое неудобство по сравнению со счастьем снова оказаться рядом?

Пару минут Траун приходил в себя после оргазма, потом скатился с брата, приподнялся на локте, вперил взгляд в его лицо и долго любовался его красотой.

— Как у нас со временем? — вяло поинтересовался Трасс.

— Еще успеваю сходить в освежитель, — не сверяясь с хронометром, ответил Траун.

Он поцеловал брата в лоб, слез с кровати, снял с себе броню и форму, сложил ее в аккуратную кучку на стуле в спальне и скрылся в освежителе. Трасс потянулся. Осмотрел царапины, оставшиеся от соприкосновения с броней. Достал из дорожной сумки антисептик. Сбрызнул царапины. Стер стекавшие по бедрам капли смазки и спермы. Несколько мгновений поиграл с мыслью присоединиться к Трауну в освежителе. Благоразумно от нее отказался. Если бы они сейчас оказались в радиусе досягаемости друг друга, обоих неизбежно потянуло бы на второй раунд. Раз Траун спешил, этого следовало избегать. Трасс закутался в халат (от которого они в порыве страсти так и не избавились), распахнул окно, постоял на балконе, глубоко втягивая в себя воздух. В комнате требовалось проветрить. Любовь любовью, но Трасс был вынужден признать очевидное: от его брата действительно воняло. Он с трудом подавил отвращение. В минуты возбуждения запах его возбуждал; когда оно прошло, Трасс вернулся к своей обычной брезгливости. Он испытывал стойкое отвращение к любому физическому труду и его ощутимым последствиям. В этом плане военная служба с ее бесконечными тренировками, муштрой, монотонной отработкой ударов и способов обращения с оружием, показательными драками казалась ему особенно неприятной. Хуже нее он считал только профессиональный спорт.

Трасс нутром почувствовал, что брат вышел из освежителя. Он обернулся, некоторое время наблюдал, как брат наскоро сушит волосы полотенцем, протирает тело. Сердце сжалось при виде окрепшего Трауна. Его юношеская худощавость перетекла в силу молодости. Трасс, отбывавший пары по физкультуре как трудовую повинность, поневоле засмотрелся на брата. Он задумался о том, смог бы придать своему телу такое же великолепие и каких трудов это будет стоить. Для начала, вероятно, не стоило прогуливать пары по физкультуре.

Траун залез в кровать, накрылся одеялом и крикнул:

— Я только на пять минут прилягу, не давай мне спать.

— Разумеется, — отозвался Трасс.

Он вернулся в спальню, закрыл балкон и окно, чтобы брата не продуло. Его так и подмывало лечь под бочок к Трауну, долго обниматься с ним, целоваться, отдаться блаженной лени, а затем любви… Трасс подавил это желание. Он взял с прикроватного столика рекламный буклет гостиницы и присел на уголок постели. Перелистывая страницы, он размышлял, чем бы порадовать брата. После перелета и оплаты проживания денег у него осталось не очень много, однако он хотел быть щедрым. В глубине души он рассчитывал на отпускные брата.

— Что заказать на ужин? — спросил Трасс. — В буклете этой гостиницы очень хвалят морепродукты, но я что-то не уверен. Не хотелось бы пролежать с отравлением всю неделю. Хотя вас в академии, небось, чем только не кормят. На днях видел жуткий репортаж про червивое мясо в какой-то военной части. Представляешь? Такой ужас. И вот я думаю, может, заказать что-нибудь приготовленное на огне?

Не дождавшись ответа, Трасс обернулся. Траун вытянулся во весь рост, спал и ни на что не реагировал. Трасс услышал глубокое ровное сопение, которое знал сызмальства. Этого звука ему не хватало. Впервые с момента встречи Трасс заметил у брата темные круги под глазами и устыдился. У выносливого Трауна следы усталости проявлялись редко и свидетельствовали о крайней степени утомления. Трасс настолько погрузился в свои сладострастные фантазии, что напрочь забыл о тех нагрузках, которые пришлось пережить брату во время учений. Кто знает, чем его заставляли заниматься с самого утра? Как провел прошлую ночь — спал на неудобной походной кровати или вовсе на земле, положив голову на камень? Или провел ночь без сна, отражая атаку условного противника? Образ спящего на камне воина Трасс почерпнул из художественной литературы, но предполагал, что такие описания не с неба падают, а появляются на основе реальных событий. И все же, несмотря на усталость, Траун исполнил его фантазию, тем самым исчерпал оставшийся запас сил. Будить его, заставлять вылезти из теплой постели, одеваться в пропитавшуюся потом форму показалось Трассу немыслимым.

Решения Трасс принимал быстро. Он достал чемодан и, стараясь не шуметь, сложил в него форму и броню Трауна. После этого надел свой самый пышный наряд, достойный аристокры. Вообще-то ему еще не полагалось носить такие вещи, ведь он не имел ни соответствующего статуса, ни должности. Но ни он, ни его научный руководитель не сомневались, что он скоро их получит. Из честолюбия Трасс заказал этот наряд и сейчас собирался воспользоваться тем, что мало кто за пределами правящих семей знал реальное положение каждого их члена.

Лицо дежурного офицера на КПП при появлении Трасса надо было видеть. Впервые в его практике аристокра навещал полевой лагерь в подобной манере. Трасс подогнал аэротакси максимально близко к КПП, попросил водителя выгрузить внушительный чемодан с фамильным гербом, подобрал длинные полы красных с серым одежд и покатил багаж за собой через буераки и глубокие следы от военной техники. Дойдя до дежурного офицера, аристокра произнес светским тоном:

— Здравствуйте. Будьте любезны сообщить, где здесь сдают обмундирование?

Изящный пальчик Трасса описал короткую дугу в воздухе и указал на чемодан.

Дежурный офицер был потрясен тонкой красотой аристокры не меньше, чем самим фактом его появления в глуши. Пара скучающих, разомлевших от жары солдат рядом с ним смотрела на пришельца во все глаза. Офицер не сразу нашелся с ответом. В конце концов он вспомнил, что неплохо бы проверить документы у гостя. Юноша протянул ему инфочип, однозначно удостоверявший, что Митт’рас’сафис действительно является членом семьи Митт, следовательно — в теории — имеет право прибыть в лагерь с проверкой. От пальцев и одежд аристокры исходил пленительный запах духов и чего-то неуловимого, но волнующего. Его улыбка очаровывала. Привыкшему к грубости и однообразию офицеру существование столь утонченного создания казалось чудом. Видя, что он «зависает», Трасс подсказал:

— Вас не затруднит проверить наличие всех элементов экипировки?

Смысл его слов дошел до дежурного офицера позже удовольствия от музыкальности его голоса. Один из солдат спохватился первым, с угодливой улыбкой подошел к Трассу и потащил его чемодан к КПП. Чувство долга дежурного офицера вопило, что он ведет себя непрофессионально. С трудом собравшись с мыслями, он забрал у солдата чемодан, взгромоздил его на досмотровый стол, начал перебирать сложенные в нем вещи. Трасс помогал ему (а на деле только отвлекал). Его тонкие надушенные пальцы касались острых краев брони, гладили ткань формы, словно живое существо. Трасс говорил нараспев:

— Все здесь: перчатки, шлем, бронежилет, это… это, кажется, наплечники.

— Это наколенники, — поправил его дежурный офицер и указал на другой выгнутый кусок металла: — Вот наплечники.

Трасс захлопал ресницами, улыбнулся, провел пальцами по тыльной стороне ладони собеседника и томным, почти интимным тоном произнес:

— О, вы так много всего знаете.

— Это моя работа, — с трудом выдавил из себя офицер. — Так, ну, спасибо, что доставили сюда вещи, но кое-чего не хватает.

Прекрасные глаза аристокры распахнулись в притворном испуге.

— Не хватает? — повторил он. — Давайте проверим еще раз, я уверен, что здесь все.

— Не утруждайтесь, вещи на месте. Не хватает кадета, которому они принадлежат, — офицер повернул шлем так, чтобы стала видна внутренняя сторона и надпись несмываемым маркером на подкладке: «Митт’рау’нуру, 01-26-20». — Где он?

Аристокра потупился, его ресницы затрепетали так, что офицер залюбовался ими на несколько секунд и прогнал наваждение усилием воли.

— Видите ли, мой брат заболел, и я опасаюсь, что это может оказаться заразным. Соображения совести не позволяют мне допустить, чтобы он заражал других кадетов, — объяснил Трасс.

Марево очарования в мозгу дежурного офицера начало понемногу развеиваться. Он почуял, что кто-то отлынивает от службы. Кадеты, которым не хотелось отсиживать в палатках последние часы до увольнительной, не раз подсылали своих старших родичей. Те под разными жалобными предлогами пытались выторговать им право вырваться на свободу раньше положенного. Обычно этих просителей разворачивали на месте и не пускали дальше КПП; в исключительных случаях отправляли к заместителю коменданта, ответственному за летнюю практику. Офицеры немало их повидали. Но никогда еще в лагере не появлялся кто-то настолько красивый и изысканный, как этот аристокра.

— Очень трогательно, но правила есть правила. Если Митт’рау’нуру заболел, он должен был отметиться в лазарете и получить соответствующее лечение, — насколько мог любезно произнес дежурный офицер.

— Но разве это не создало бы опасность для других кадетов? Так наша академия заботится о вверенных ей юношах и девушках?

Философский спор с изощренным в прениях аристокрой грозил кончиться не в пользу представителя флота Доминации чиссов. Оба это понимали. Дабы не нанести оскорбления собеседнику, Трасс сказал:

— Это такой пустяк. Жаль, что нам приходится это обсуждать. Со всем уважением, я не думаю, что в вашей компетенции решать такие вопросы. Не проводите ли вы меня к коменданту академии, если он здесь?

Дорога до палатки заместителя коменданта не заняла много времени. Как только Трасс избавился от чемодана, не приспособленного для перемещения по пересеченной местности, он смог идти достаточно быстро. Он ясно дал понять, что не рожден для переноски тяжестей, так что эту ношу взял на себя дежурный офицер. Трасс поддерживал его решимость помочь, время от времени опираясь на его плечо или прикасаясь к руке. Самым сложным испытанием стало сохранить достоинство среди грязи, разбитой колеи, под любопытными взглядами скучающих, болтающихся без дела или выполняющих спустя рукава какие-то поручения кадетов, когда каждый шаг отзывался легкой болью, напоминал о том, что совсем недавно делал с ним брат. Палатка заместителя коменданта внешне ничем не отличалась от других — кроме того, что внутри имелся только один жилец, а на свободном пространстве разместился походный кабинет. Во всем лагере чувствовалось, что в последние дни практики здесь дается некоторое ослабление требований дисциплины и манер.

Увидев одежды и документы члена семьи Митт, заместитель коменданта принял Трасса весьма любезно. Однако он смотрел на визитера с выражением всезнающего высокомерия. Он еще не знал, что происходит, но сразу предположил наличие некой аферы и прикидывал, как выгоднее повести дело. Этот офицер вызвал у Трасса неприязнь. С ним Трасс не посмел флиртовать. Вместо этого он напустил на себя вид скромного юноши, беспокоящегося о здоровье брата и благополучии окружающих. Перемена в его речах, поведении, всем облике была стремительна. Внутренний голос подсказывал ему, что сейчас напористость и слишком пышный костюм будут работать против него.

Невозможно было понять, догадался ли заместитель коменданта о том, что Трасс самовольно повысил свой статус. За годы службы сей офицер повидал симулянтов и членовредителей всех мастей, наслушался разных отговорок. Каждый год в последний день учений количество больных резко увеличивалось. После скандальной истории с вмешательством генерала Ба’кифа комендант не испытывал к Трауну теплых чувств и передал их своим подчиненным по нисходящей. Этот кадет имел дурную славу нарушителя спокойствия и сотрясателя основ, но симулянтом он точно не был. Поэтому заместитель коменданта выслушал своего офицера, выслушал объяснения Трасса, бегло осмотрел содержимое чемодана. Увольнительные на каждого кадета были у него под рукой, дожидались своего часа. Покопавшись в картотеке, он извлек клочок плотной бумаги с именем Трауна, своей рукой исправил указанное на нем время, затем из одного из многочисленных ящиков стола достал бланк на выплату отпускных, на другом бланке набросал несколько строк, расписался, передал все это Трассу со словами:

— Раз болеет, пусть сидит дома. Зайдите в палатку казначея, вторая налево. Потом к интенданту, его палатка на той стороне, у большого кривого дерева, не ошибетесь. Сдайте ему обмундирование, заберите запасной комплект формы.

Трасс поблагодарил его. Он радовался, что все прошло благополучно, что не потребовалось предъявлять ни справку, ни заключение врача, ни мнимого больного. Ему хотелось поскорее обойти названных лиц и убраться из лагеря (не в последнюю очередь из-за аэротакси, оставленного у КПП). Но это был бы неправильный ход. Так вели себя обманщики. Трасс же держался уверенно, как тот, кто не связан иными заботами, кроме ухода за больным братом. Поэтому он искренне поблагодарил заместителя коменданта, а затем спросил:

— Скажите, карьерный путь моего брата уже прорисовывается?

— Наземные операции удаются ему не так блистательно, как космические. Это прискорбный факт. Думаю, с возрастом научится. Зато он вынослив и смекалист, это везде ценится. В армии он стал бы полковником за считаные годы, а там и до генерала недалеко. Хочется верить, что к тому времени генерал Ба’киф не оставит его своей заботой. Но глаза вашего брата устремлены к звездам. Я бы не осмелился отнять у флота такой талант.

— Вы полагаете, у него есть перспективы?

— Скажу честно, ваш брат — не самый любимый мой кадет. Но я узнаю талант, когда вижу. Я убежден: десяти лет не пройдет, как семья Митт подарит флоту нового адмирала. С тех пор, как служу на Напораре, такие же выдающиеся результаты, как у вашего брата, я видел лишь один раз — у барышни из семьи Иризи.

— Кажется, я понимаю, о ком вы говорите.

— На вашем месте, аристокра, — заместитель коменданта особенно подчеркнул это слово, — я бы отправил ей предложение о сватовстве от лица Митт’рау’нуру. Дети столь одаренной пары непременно будут гениями.

Брошенная между делом фраза больно кольнула Трасса. В последние месяцы до него доходили разные слухи об отношения Трауна и Зиары. Скандал с участием Ба’кифа обрастал новыми подробностями при каждом пересказе и до дипломатической академии докатился в сильно искаженном виде. Где тут ложь, где правда? Разговор об этом следовало вести в другом месте. Трасс подавил ревнивые мысли, распрощался с комендантом, посетил казначея и интенданта и навсегда покинул лагерь.

На обратном пути он остановил аэротакси в центре города, обошел с полдюжины киосков, предлагающих еду навынос, и набрал множество разных блюд. Их должно было хватить на обед, ужин, возможно, и завтрак. На их приобретение он пустил часть денег Трауна, заработанных потом, кровью условных врагов и слезами завистников. С чемоданом и пакетами с едой в обеих руках Трасс вернулся в гостиницу. Проскользнул в номер тихо, чтобы не разбудить брата. Щелчок дверного замка показался ему слишком громким. Трасс заглянул в спальню и убедился, что Траун по-прежнему спит. Из-за духоты в комнате Траун сбросил с себя одеяло, перевернулся на живот, раскинулся на кровати во всей красоте наготы и юности. Трасс водрузил покупки на прикроватный столик, осторожно накрыл брата одеялом, распахнул окно. Он достал из дорожной сумки тетрадь с записями и книгу, которую штудировал для подготовки литобзора, устроился на стуле, где прежде лежала броня и форма Трауна, и погрузился в чтение.

Через пару часов Траун заворочался во сне, нахмурился, задышал тяжело и прерывисто. Его пальцы сжимались, как будто он куда-то полз или карабкался. Чувствительный к малейшим переменам в его настроении, Трасс тут же отложил книгу и записи, подошел к брату, погладил его по всклокоченным волосам, поцеловал в висок. Траун издал тихий стон и приоткрыл один глаз. Тогда Трасс с чистой совестью принялся осыпать его поцелуями. Довольный этим, Траун перевернулся на спину, зевнул, стал лениво отвечать на ласки брата.

— Какое блаженство просыпаться от твоих поцелуев, а не от крика: «Подъем!». Который час? — пробормотал он, протирая глаза кулаками, как делал в детстве.

— Половина седьмого, — ответил Трасс.

На мгновение Траун застыл и вдруг подскочил, как ужаленный.

— Не волнуйся, я отвез твое барахло и забрал сменную форму, — Трасс мягко опустил руку ему на грудь, приглашая снова лечь.

— Но… как? Тебя бы не пустили.

— Документы члена семьи Митт еще никто не отменял. Коль скоро мы курируем академию на Напораре, то можем и полевой лагерь посетить. К тому же я тебе не чужой. Так что я привез обмундирование и забрал твою увольнительную, сказал, ты заболел.

— Об этом станут судачить.

— Пусть болтают сколько угодно. Для чего еще нужны старшие братья, как не для того, чтобы помогать и улаживать разные мелочи?

— Уверен, что это не повредит твоей карьере и репутации? Я не хочу, чтобы у тебя были из-за меня проблемы.

— Нет ничего, с чем бы я не справился. Мне надо тренироваться в умении демонстрировать свои привилегии. А уж если дело касается моего драгоценного брата, то я в лепешку расшибусь, лишь бы обеспечить ему комфорт.

— Я не заслужил тебя, Рас.

— О, не расстраивайся. Никто в Доминации не достоин такого сокровища, как я, — усмехнулся Трасс. — Но знаешь, что ты точно заслужил? Плотный ужин. Хотя для тебя это, наверное, обед. Вылезай, а я пока разогрею еду.

Дважды приглашать Трауна к столу не требовалось. Замотавшись в одеяло, он подобрался к оставленным без присмотра контейнерам с едой. Огромные объемы пищи исчезали в его чреве. Армейский закон универсален: либо ты ешь быстро, либо твою пайку ест сосед. Трасс смотрел на брата с состраданием. Ему во время учебы не приходилось сталкиваться с подобным. Студенты дипломатической академии считались ценным штучным товаром. Их в столовой всегда ждало обильное сбалансированное питание, некоторых — диетическое, по особому меню. Прошло немало лет, прежде чем Траун отучится от привычки метать еду в рот со скоростью света.

Когда он утолил первый голод, то устремил заинтересованный взгляд на Трасса. В нос ему больше не бил запах жареного мяса со специями, его сменил аромат куда более тонкий и волнующий. Аромат исходил от рук и волос Трасса. Траун пересел поближе к брату, зарылся носом в его распущенные волосы, чтобы лучше почувствовать запах.

— Это те духи с феромонами, о которых ты писал? — спросил он.

— Они самые. Нравятся?

Трасс тряхнул головой, высвобождая новую волну аромата. Траун потерся о его шею, лизнул кожу, впитывая запах.

— Они восхитительны. Пригодились?

— Скажем так, они были небесполезны и до некоторой степени себя оправдали. Хорошее вложение денег, но не на каждый день. Обещаю, однажды я буду зарабатывать столько, что смогу не душиться ими, а волосы в них мыть.

— Твой естественный аромат еще лучше.

— А он — только для тебя.

Траун с трудом оторвался от брата, окинул взглядом остатки их пира и сказал:

— У нас есть еда и возможность заниматься сексом столько, сколько пожелаем. Кажется, я сплю. Это похоже на рай. Я так тебя люблю. Ты ведь знаешь это? Знаешь, какой ты замечательный?

— Я знаю только, что у меня есть брат, лучше которого нет на свете, — ответил Трасс.

Но долго предаваться воспоминаниям и жалости к себе император не мог. Для него всегда находилась работа, то и дело обнаруживались несправедливые законы, устаревшие подати, непопулярные налоги. Все это требовало изучения, пересмотра и исправления. В бытность свою помощником советника Косты Трасс изучал историю Республики. Причины, приведшие к восстанию Сепаратистов, были очевидны: коррупция, превосходство Центральных Миров над другими, обилие денег и роскоши у одних, их критическая нехватка у других. Империя была призвана бороться с этим, и в первые годы казалось, что у нее это получается. Но чем дальше, тем заметнее Империя напоминала прежнюю Республику, разве что у руля вместо избираемого Верховного канцлера стоял Император. Но что канцлеры, что Император происходили из аристократических семей и являлись людьми. Более трехсот лет эта часть галактики не знала правителя-инородца.

Трасс стал первым инородцем на троне на памяти подавляющего большинства подданных, и ожидания от его правления были очень высоки. До его правления триллионы разумных существ делились на благородных господ и плебеев, на выдающихся личностей и безликую толпу. Первые проводили жизнь в череде роскошных праздников; их думы занимал вопрос, как получить больше денег и власти. Вторые гнули спину от зари до зари, работая на фермах, заводах или в душных офисах, без выходных и радостей. Их труд обеспечивал процветание господ, тогда как сами они прозябали по уши в долгах, выплачивая непомерные проценты по кредитам за квартиру, ферму, сельскохозяйственную технику. Под конец жизни они мало что могли оставить детям, кроме кредитов да своего изнуренного тела, которое еще нужно было оплакать, обмыть и похоронить, что влекло за собой новые расходы. Это хождение по мукам слабо зависело от расположения планет на карте. Империя добилась особых успехов в унификации страданий: рабочий на Кореллии был практически так же несчастен, как фермер на Татуине. Достаточно того, что нижестоящие обеспечивали вышестоящих, любви к ним они не питали и в ответ получали только презрение.

Читая о событиях, предшествовавших Войнам клонов, Трасс находил имена сенаторов, губернаторов, местных королей и королев, которые действительно пеклись о своих подданных, но они оказывались скорее приятными исключениями, чем правилом. Противостояние богатых и бедных, сильных и слабых продолжалось веками. Одни становились тиранами, другие терпели угнетение. Немудрено, что в итоге народное недовольство вылилось сперва в Войны клонов, а потом в Восстание. Чтобы не оказаться на стороне проигравших, Трасс должен был устранить это недовольство. Но как это сделать? Прежде всего он взглянул на противника и спросил себя: что предлагает Альянс, чего нет в Империи? Первой в глаза бросалась гласность, возможность выбора народных представителей. И тут же из-под стилоса Трасса вылетел ряд постановлений, отменяющий жесткую цензуру, уголовные статьи за незначительные преступления, вроде антиимперской пропаганды по частным каналам. Вновь стало разрешено публично выступать с критикой государства. Когда советники усомнились в верности такого решения, Трасс напомнил им поговорку, весьма популярную на одной из планет Внешнего кольца: «Собака лает, ветер носит, а караван идет».

— Мы должны настолько улучшить работу правительства, чтобы его стало не за что критиковать, — добавил Трасс.

Первое время новым законам не верили, опасались, что это способ выявить нелояльных к Империи. Опасались не напрасно: подведомственные Айсард структуры тайно составляли длинные списки тех, кого в будущем предстояло проверить на благонадежность. Но пока никого не трогали. Безнаказанность вылилась в поток пугающих историй о жестокости режима Палпатина, его коррумпированности, противоестественности. Параллельно с этим наплывом откровений, явно относящихся к прошлому, регулярно появлялись статьи, комментарии, интервью, подкасты о том, как хорошо работает нынешнее имперское правительство. В них тоже упоминалось о зверствах прежнего режима, дабы подчеркнуть его отличие от нового. Эти опусы, написанные будто бы «простыми людьми и инородцами», ненавязчиво формировали у подданных Трасса впечатление, что жить стало лучше и легче. Часть из них строчили дроиды из бывшего министерства иностранных дел, часть — сотрудники дворцовой службы по связям с общественностью, часть — медийные персоны, оплаченные Империей. На первых порах «казаться» для Трасса стало важнее, чем «быть». Но со временем необходимость в подобных ухищрениях отпала. Проводимые Трассом реформы в сочетании с тщательным подбором управленцев на местах стали приносить плоды. Жаловаться стало практически не на что, и количество желающих выразить недовольство Империей в публичном пространстве значительно сократилось. Оставшиеся плакались просто так, по старой памяти, беззубо и устало, больше для сохранения своей репутации оппозиционеров, чем ради поиска истины.

Вскоре после коронации Трасс, как обещал, снова распахнул двери здания Сената и распорядился провести выборы сенаторов на всех подконтрольных Империи планетах. Те, кто успел вкусить радости жизни сенатора при Палпатине, и те, кто был только наслышан о них, собрались в этом осином гнезде на Корусанте. Поскольку гражданская война еще не закончилась, зал заседаний Сената был заполнен только наполовину. Новоизбранные народные представители появлялись на заседаниях разодетые, точно куклы, и затевали те же споры о финансировании, которые Трасс слышал более двадцати лет назад, впервые оказавшись в зале с сенатором Русом Коньо. Время от времени слушая трансляции из Сената, император смеялся про себя: «Ничего не изменилось. В конечном итоге все их крики и речи сводятся к одному — деньгам». Новоизбранные сенаторы живо ухватились за возможность продемонстрировать свою важность и нужность. Заседали почти круглосуточно. Речи. Контрречи. Дебаты. Голосование. Выборы. Перевыборы. Трасс смотрел на эти диалоги глухих и ухмылялся. Он давно для себя все решил. Войне необходимо положить конец — надо только сделать это элегантно. Нет худа без добра: сами того не желая, сенаторы создали видимость демократического процесса, показали, что Империя может и готова меняться, а с императором Трассом безопасно иметь дело.

Мелким и на первый взгляд казавшееся незначительным делом стало внутреннее преображение двора. При Палпатине и в годы безвластия придворные нравы огрубели. Их несли с собой беспринципные военные и чиновники — мужланы и солдафоны. Физическая сила в спорах побеждала интеллект, здравые аргументы могли затолкнуть в горло противника кулаком. Трасс не выносил грубости, поэтому реформировал двор, пригласив дам из самых старых и видных аристократических семей. Но главным мерилом считалась не знатность, а умение себя держать, обладание хорошими манерами. Он считал, что их присутствие окажет благое воздействие на публику, и не ошибся. Даже последние грубияны понимали, как говорить с аристократками, и следили за языком. Вдобавок сам император с дамами был особенно почтителен; он запретил хамить и высмеивать их. Любая дама, почувствовавшая себя оскорбленной чей-либо грубостью, могла обратиться к нему с жалобой, и после разбора дела провинившийся придворный тут же изгонялся с позором. Сами дамы пользовались представившейся возможностью показать себя с наилучшей стороны. Почти каждая из них втайне уже видела себя любовницей Трасса или даже императрицей. Они устраивали бесконечные вечера, конкурсы, пиры, балы, маскарады и праздники, где во главу угла ставилось умение вести беседу, остроумие и обходительность. Мужчинам поневоле приходилось совершенствоваться, чтобы соответствовать женщинам и хотя бы попытаться вступить с ними в противоборство за внимание императора. Постепенно придворные нравы смягчились, приобрели легкость и блеск, сделались достойными того образа Империи, который Трасс носил в душе.

Основной же проблемой государства стало поддержание баланса между богатыми и бедными. Обездоленные не имели ничего; миллиардеры наживались на военных контрактах, снабжая обе стороны конфликта. Требовалось сблизить крайности. На первый взгляд это казалось исключительно экономической проблемой, однако на деле она прорастала во многие другие сферы. «Никто не должен быть настолько богат, чтобы купить другого, и достаточно беден, чтобы продавать себя», — такого убеждения придерживался Трасс. Осталось объяснить это гражданам во Внешнем кольце и Диком космосе, где наличие минимум одного раба в доме считалось не престижем, а жизненной необходимостью.

Вопрос о доходах неожиданно всплыл во время совещания с представителями Высшего командования. Трасс не любил этих людей, не понимал их, испытывал внутреннюю неприязнь к их работе и не разбирался в ее тонкостях. Они словно бы чувствовали его антипатию, потому редко обращались к нему с вопросами, старались вовсе не обращать на него внимания. Обычно на этих совещаниях тон задавал Траун, выслушивал предложения своих офицеров, а Трасс лишь сидел рядом с ним в качестве украшения и поддерживал все его идеи. Пока шло обсуждение, император держал на коленях падд, готовился к следующему заседанию, аудиенции или публичной встрече и думал про себя, что мог бы с пользой потратить время в другом месте. Так же все шло и на этот раз, пока Трасс не услышал обращенный к нему вопрос:

— Позволено ли мне будет узнать мнение вашего величества относительно повстанцев?

Трасс поднял глаза от падда, поискал взглядом того, кто к нему обратился. Совещание проходило в зале с длинным столом, за которым собралось около пятидесяти офицеров, представлявших все рода войск. Среди множества людей в одинаковой форме, с одинаковыми короткими стрижками и чем-то неуловимо похожими лицами Трассу никак не удавалось найти его. Траун склонился к нему и прошептал на ухо: «Адмирал Монти Парк, девятый от нас по правой стороне». Тут сам Парк догадался, что надо бы показаться монарху, раз спросил его, и поднялся на ноги. Его лицо показалось Трассу знакомым. Он был совершенно уверен, что не встречался с адмиралом лично. Скорее он узнал характерный набор черт лица, смотрел на одного человека, а видел за ним длинную череду портретов благородных предков. Трасс сопоставил это чувство с фамилией — и тут его осенило. Монти Парк сильно походил на Восса Парка внешне. Их роднили высокие скулы, некрупные глаза, длинный нос, телосложение, выдававшее ту самую «породу». Однако держались они по-разному. Восс Парк был преисполнен спокойной уверенности и чувства собственного достоинства. От Монти Парка веяло заносчивостью, необоснованным чувством превосходства над другими. Восс Парк смотрел на новых знакомых с интересом; Монти Парк взирал на всех и каждого с презрением. Трасс вспомнил: в давнишних разговорах на борту «Быстрого удара» Восс не раз упоминал какого-то своего родственника (не то брата, не то кузена), вечно жаловался на него в уморительных выражениях и рассчитывал утереть ему нос, представив чиссов Палпатину в качестве ценного дара. Стало быть, это тот самый родственник и есть. В относительно недавнем письме вернувшийся в Империю Траун делился с Трассом радостью по поводу того, что к нему присоединился адмирал Парк с довольно большим флотом кораблей в великолепном состоянии. Эти соображения пронеслись в голове Трасса за считаные секунды. Последнее обстоятельство — невредимые, полностью укомплектованные корабли — заставило Трасса заговорить с особой любезностью:

— Мое мнение относительно повстанцев таково: войне пора положить конец. Надеюсь, адмирал, ни вы, ни кто-либо из ваших коллег не станет сомневается в этом. Придется попрощаться с надбавками за участие в боевых действиях, зато мы сохраним в целости корабли и спасем тысячи жизней.

— Мне кажется, не все готовы вернуться к довоенному уровню зарплат, — поддел его Парк.

Собравшиеся обменялись понимающими улыбками. В мирное время оклад офицера был не так уж велик. Но инцидент у Явина IV был расценен Палпатином как объявление войны, в связи с чем участники стычек с повстанцами отныне получали жалование в тройном размере. Даже с учетом постоянно растущей инфляции сумма выходила существенная. Надбавки выплачивались только военнослужащим в тех системах, где имелись признаки мятежа. К моменту восшествия Трасса на престол огнем войны было охвачено больше половины территории Империи. Так что среди имперских офицеров вполне могли найтись желающие рискнуть продолжать конфликт ради денег. Трасс знал это так же хорошо, как члены Высшего командования, поэтому он поспешил заверить:

— Денежное довольствие в мирное время будет доведено до тех же показателей, что имеют место сейчас. С учетом повсеместного роста цен это естественный способ отблагодарить наших доблестных воинов за то, что они столько лет рисковали собой и продолжат делать это в будущем. Думаю, надбавки за секретность и «солнечный ветер» тоже следует поднять. Как известно, если зарплата не растет вместе с инфляцией, это означает ее сокращение.

— Многообещающий план, ваше величество. Уверен, любой предпочтет нести патрульную службу, чем рисковать жизнью за те же деньги. Однако я не могу не задаваться вопросом, как это осуществится на практике. Я не экономист и не бухгалтер, но знаю достаточно, чтобы понимать: казна сейчас находится не в лучшем состоянии, и подобные траты…

— Как вы верно заметили, вы не экономист. Вы — адмирал, — Трасс перебил Парка, обвел взглядом собравшихся в зале офицеров и, выдержав паузу, продолжил: — Никто из вас, джентльмены, не должен забивать себе голову вопросами финансирования. Это работа других людей. Деньги будут. Ваша задача — уверить в этом подчиненных всех рангов.

Офицеры обменялись взглядами. Они не беспокоились о преданности всех в звании ниже коммодора или полковника — для того в войсках и существовала дисциплина и субординация, чтобы младшие чины подчинялись старшим. Только те, кто хоть что-то из себя представлял, вызывали опасения. Каждый втайне думал про себя, не совершил ли ошибку, примкнув к новой власти, прикидывал, не собирается ли сосед справа или слева за столом совершить предательство. Словом, каждого занимали собственные мысли. Но Парк на этом не успокоился.

— И эта задача будет выполнена. Но даже с учетом гения его высочества, к которому я питаю глубочайшее уважение, — Парк низко поклонился Трауну, чтобы передать степень своего почтения, — операция по усмирению повстанцев растянется на месяцы или даже годы. Его высочество не может быть во всех восставших системах одновременно.

— Ему и не потребуется, потому что мое решение — предложить повстанцам мирные переговоры. Большинство из них сложат оружие, если только они не абсолютные дураки, — ответил Трасс.

— Со всем уважением к вашему величеству, я вынужден отметить, что на это нам не приходится рассчитывать, — кисло произнес Парк.

Со своего места поднялся генерал Мальфати и тоже включился разговор:

— Дураки или нет, но воевать они умеют. Следует ли мне напомнить, господа, как наши войска потерпели поражение у Явин, Эндора и во множестве других мест?

После его ремарки настроение у членов Высшего командования заметно ухудшилось. Практически каждый из них проигрывал сражения врагу, коего считал всего лишь сборищем оборванцев и преступных элементов. Кто-то в дальней части стола сказал с громким вздохом: «Ох, лучше не говорите о больном». Трасс продолжил изгалать свой план:

— Повстанцы принципиальны и, как ни печально это признавать, представляют собой силу, с которой приходится считаться. Но их принципы включают в себя сохранение жизней солдат. Так что, если они хотят быть последовательными, они согласятся на переговоры.

Мальфати решил, что на лету ухватил мысль императора, и с воодушевлением добавил:

— И, как только они согласятся, мы их перебьем.

— Нет. Напротив, мы пообещаем им полную безопасность, — очень вежливо поправил его Трасс.

— И после этого перестреляем?

— Нет.

— Подорвем в зале для переговоров бомбу и обставим все как несчастный случай? Или организуем вспышку смертельного заболевания?

— Мы никого не будем убивать. Мы их вразумим.

Трудная работа мысли отразилась на челе генерала. Несколько секунд он провел в молчании. И тут его осенило.

— Вразумим… Прекрасная метафора, ваше величество! — воскликнул он.

Трасс прикрыл лицо ладонью. Нежелание или неумение некоторых людей видеть дальше привычных сценариев наводило на него тоску.

— Рау, поговори со своими людьми, я больше не могу, — прошептал он на ухо Трауну.

Гранд-адмирал, до этого следивший за разговором брата с Парком и Мальфати как за выступлением комиков, перехватил инициативу, переложил на военный язык план брата. Тут-то до членов Высшего командования стало доходить, что Трасс не шутил, не прикрывал переговорами военную хитрость, а действительно намеревается просить мира, но хотел сделать это с достоинством. Среди собравшихся прокатился шепот недоумения, едва скрываемого недовольства. Чувства офицеров были понятны: не для того они проливали кровь подчиненных, чтобы в итоге примириться с теми, кого они предпочли бы расстрелять. Однако открыто возразить никто не посмел. Мало кто из собравшихся знал Трасса. Зато все были наслышаны, что гнев Трауна проявляется редко да метко и головы неугодных слетают быстро.

Когда в зале вновь воцарилась тишина, Трасс продолжил:

— После капитуляции повстанцев останутся небольшие группы радикалов. Именно ими займется мой брат, а вы, господа, ему поможете. И у него тоже есть несколько предложений.

Учтиво кивнув, Траун начал:

— Учитывая курс на либерализацию, принятый его величеством, и понесенные нами потери в гражданской войне, я считаю целесообразным допустить к несению действительной военной службы инородцев, близких по физическим данным к людям…

Тот же офицер на дальнем конце стола, который прежде просил генерала Мальфати не говорить о неприятных вещах, сказал своему соседу громким шепотом:

— Ну это уж ни в какие ворота.

— Я не закончил, — повысил голос Траун. — Допустить к несению действительной военной службы инородцев, близких по физическим данным к людям, и женщин.

Ропот на дальнем конце стола стал громче. Раздавались возгласы: «Адмирал, как вы можете?», «Это что же?!», «Возмутительно! Недопустимо!». Иной реакции не ожидал ни Трасс, ни Траун. В имперских вооруженных силах служили женщины и инородцы, но в столь малых количествах и на таких незначительных постах, что представляли собой пренебрежимо малую величину. После окончания военных академий женщины, независимо от специальности, по распределению попадали в аналитические и научные отделы, в бухгалтерию и лазарет. Единицам удавалось получить звание адмирала или генерала — в основном благодаря родственным связям или романам с еще более высокопоставленными мужчинами. Даже среди капитанов небольших кораблей и старших помощников женщины встречались относительно редко. Основная масса женщин была обречена вечно ходить в лейтенантах, оставаться невидимыми и безгласными. Что до инородцев, то их в основном привлекали как внештатных шпионов и осведомителей, использовали на тяжелых или опасных работах, для охраны грузов с низким приоритетом ценности и правопорядка на отдаленных планетах. В теории инородцы могли служить в пехоте, но никогда, ни при каких обстоятельствах они не могли попасть в ряды элиты — штурмовиков и гвардии. Так обстояли дела более двадцати лет, то есть основную часть времени службы собравшихся за столом офицеров. Они привыкли к таким порядкам, считали их единственно правильными, освященными традицией и крайне неохотно меняли свой взгляд на проблему. Траун уже прошел через обсуждение этого в Неизведанных регионах. Создавая Империю Руки, он также допустил до действительной службы инородцев всех мастей и полов, коих возможно было упаковать в стандартные комплекты имперской брони и формы. Эта мера точно так же вызвала бурю негодования у его подчиненных. Дошло до того, что Восс Парк несколько недель не спал ночами, охраняя сон гранд-адмирала с оружием в руках, поскольку опасался покушения на его жизнь. Злые языки болтали, что таким образом он выбил себе внеочередной отпуск, поскольку знал: после бессонных ночей Траун не заставит его отрабатывать дневные смены. Однако, несмотря на возмущение, офицеры слишком уважали Трауна, чтобы в самом деле ему навредить. Через несколько недель страсти улеглись. Люди смирились с неизбежным и неохотно, со скрипом, со скрежетом зубовным, приняли в свои ряды инородцев. Так что любые аргументы, которые могли выдвинуть члены Высшего командования, Траун уже слышал. Еще важнее — он видел, что изменить отношение к инородцам в войсках реально, и не требовал чего-то невозможного.

Кто-то должен был вызвать огонь на себя и выразить общие чувства. Этим человеком оказался адмирал Сиба, до возвращения Трауна возглавлявший Адмиралтейство. Сей худосочный седовласый старец встал, чинно поклонился императору, потом наследному принцу, произнес занудным тоном:

— Ваше величество, я не смею осуждать озвученное его высочеством решение. Однако ради всеобщего блага долг велит мне предупредить ваше величество от проведения столь решительных реформ. Личный состав может негативно отнестись к новобранцам. Дамы и… иные новобранцы могут пострадать от действий радикально настроенных солдат и офицеров. Кои действия я заранее осуждаю. Идеи, предложенные его высочеством, отражают его острый ум, заботу о будущем. Не вызывает сомнения, что реформы принесут пользу Империи. Однако сейчас они представляются мне преждевременными. Я считаю, нам нужно сформировать межведомственную комиссию, включить в нее представителей флота, армии, разведки, инженерных войск, кадровых отделов, служб обеспечения. Они должны всесторонне рассмотреть проблему, обдумать пути ее решения и разработать план поэтапного внедрения новых элементов в систему набора и обучения личного состава.

Едва дождавшись конца тирады, Трасс поинтересовался:

— Позвольте узнать, адмирал, на какой срок, по вашему мнению, должен быть рассчитан этот план?

— Не ознакомившись со всеми аспектами, мне трудно назвать точную цифру.

— Назовите хотя бы примерно.

Адмирал Сиба обвел сидевших перед ним офицеров оценивающим взглядом. В его холодных бледно-голубых глазах не отразилось ни недовольства, ни радости, ни гордости.

— В моему понимании, от пятнадцати до двадцати лет, — наконец произнес он.

Собравшиеся за столом согласно закивали. За это время большинство из членов Высшего командования уже должны были состариться и выйти в отставку, так что им не пришлось бы столкнуться с последствиями принятого императором и наследным принцем решения.

— Невозможно! — воскликнул Трасс. — Не вижу иного способа восстановить численность личного состава, кроме как немедленно начать набор желающих из числа женщин и инородцев. Известно ли вам, что сейчас более половины кораблей нашего славного флота укомплектованы только на шестьдесят восемь процентов или меньше?

— Да, ваше величество, я видел статистику, — ответил Сиба. — Но есть же еще традиции. И практические аспекты, в конце концов. Война — не женское дело.

«Твое счастье, что Айсард и Даалы сейчас здесь нет, они бы тебе показали, женское это дело или нет», — подумал Трасс, а вслух произнес:

— Не спорю, нелегко перенастроить навигационные панели под зрение, скажем, мон-каламари, но этого и не требуется. Не вижу никаких сложностей со службой панторанцев, забраков, тви’леков и десятков других рас.

— А что насчет женщин? Где они будут спать и мыться — вместе с мужиками? И освежители для них отдельные придется делать? — крикнул кто-то с дальнего края стола.

— Едва ли это можно считать серьезной проблемой, — одернул его Траун.

— Господа, почему это вызывает у вас такое возмущение? — поинтересовался Трасс. — Во времена Войн клонов женщины служили в местных силах самообороны и вполне неплохо справлялись со своей работой. Хроники сохранили для нас немало имен дам, которые оказали Сепаратистам достойное сопротивление, некоторым даже удавалось вытеснить противника из сектора до прибытия сил Республики. А у нас на родине женщины испокон веков служат вместе с мужчинами, и количество конфликтных ситуаций минимально. Между прочим, некоторые женщины весьма талантливы. Лучшая подруга моего брата стала адмиралом, когда он еще имел звание капитана. Думаю, это немало говорит о ее способностях.

Монти Парк снова встал и произнес с неприятной улыбкой:

— Встретиться с подобным врагом на поле боя действительно страшно. Могу я поинтересоваться ее именем?

— Имя этой дамы ничего вам не скажет, — холодно ответил Трасс. — Вернемся к сути. Я полностью поддерживаю предложение моего брата.

— Ваша знакомая, несомненно, выдающаяся воительница, но это лишь один пример, — опять начал занудствовать адмирал Сиба. — Мы не имеем всей информации о половом составе вооруженных сил вашей родины. Кроме того, как отметили ваше величество, смешанные войска у вас — явление древнее и обычное. Какой была ситуация, когда эти нормы только вводились? Мы не знаем.

— И не следует забывать о разнице менталитета разных рас. То, что одним хорошо, другие воспримут как оскорбление. Что же, к каждому теперь примеряться? — возмутился генерал Мальфати.

— А некоторые инородцы еще и воняют, — вставил свои пять кредитов в беседу генерал Хоин. — Никто не захочет жить в одной каюте с таким мерзким выро…

Траун с силой хлопнул ладонью по столу, чем немедленно прервал любые дискуссии. Вздрогнули все, даже Трасс. Люди притихли. Никто прежде не слышал, чтобы Траун повышал голос, если только этого не требовали внешние обстоятельства вроде шума перестрелки. Хоин понял, что перешел черту, за которой свобода слова превращается в непочтительность.

— Довольно. Его величество добр и только потому дозволил вам собраться, выслушивает ваши мнения и идеи, но это не более чем дань вежливости. Вы должны понимать и помнить впредь, что его слова — это приказы, а не повод для дискуссий, — сказал Траун не терпящим возражений тоном. — Мы подготовили законопроект, официально допускающий инородцев и женщин к несению действительной военной службы и занятию ответственных государственных должностей. Адмирал Сиба, ваши убеждения — ваше личное дело, но, поскольку вы сейчас возглавляете Адмиралтейство, именно вы представите этот документ в Сенате и сделаете это так, чтобы никто не усомнился, что вы рады нововведениям.

— Как будет угодно вашему высочеству, — с поклоном ответил Сиба и сел. Каждым словом, каждым взглядом, каждым жестом он выражал осуждение очередной выходки Трауна.

С этого собрания люди расходились в глубокой задумчивости. Траун и прежде удивлял всех, приглашая и продвигая по службе женщин-офицеров. В его случае на эту тему даже шутить не получалось. Любые скабрезности о получении звания через постель разбивались о непреложный факт: в свое время Траун прилагал не слишком много усилий, чтобы скрыть роман с капитаном Парком и то, что они фактически живут вместе. Женщинам, даже самым умным, талантливым или красивым, тут ничего не светило. Что, по мнению большинства подчиненных, было потерей Трауна, но не дам. В то время члены Высшего командования смотрели на назначение женщин на руководящие посты как на очередное чудачество Трауна и знай себе посмеивались в кулачок. Те, кому повезло дожить до его возвращения из «картографической экспедиции», и подумать не могли, что Траун решится распространить свою идею на все войска Империи. Те, кто уже умер, переворачивались в гробах (при их наличии).

Но те и другие были равно бессильны перед волей императора и наследного принца. Документ, допускающий человеческих женщин и инородцев всех полов к военной службе, адмирал Сиба зачитал на очередном заседании Сената. Некоторые сенаторы старой школы, в основном такие же дряхлые развалины, как и Сиба, выступили с осуждением законопроекта, однако основная масса приняла его как очередной знак либеральных реформ и развития Империи. Хотя одобрения не требовалось, поскольку идея исходила напрямую из офиса императора, все же восемьдесят три процента сенаторов проголосовали за нововведения. Возможно, некоторые нажали на кнопку «за» механически, поскольку привыкли поддерживать все, что поступает из дворца. Некоторые не понимали важности этого шага или не интересовались делами армии и флота. Тем не менее законопроект был принят. С тех пор на призывных пунктах вновь появились очереди, которых там не видели с начала гражданской войны. Очереди были не очень большими, однако сам факт их наличия говорил о реакции общества на реформу.

Chapter Text

С тех пор, как Траун вернулся из Неизведанных регионов, Империя чаще побеждала, чем терпела поражения. За восемь месяцев удалось вернуть тридцать процентов прежних территорий. Повстанцев уже не так тепло встречали, как раньше. Стало хуже с продовольствием, топливом, вооружением. Корпорация «Инком» отменила поставку новых, усовершенствованных моделей «крестокрылов», сославшись на то, что в последний момент в чертежах была выявлена серьезная ошибка. Вместо новеньких истребителей Альянс получил партию запасных деталей. Лидеры повстанцев чувствовали, что их союзники призадумались. Кроме того, среди них шла та же подковерная борьба, что и в Правящем совете Империи до недавнего времени. Траун и Трасс сумели положить ей конец, а вот повстанцы никак не могли договориться. Мон-каламари стояли за продолжение войны по прежней стратегии. Отдельные ячейки экстремистов хотели вести подрывную деятельность своими силами, грозили отколоться от Альянса и сражаться так, как сочтут нужным. Это были такие люди и инородцы, которым сам черт не брат, поэтому от них ожидали худшего. Выиграть войну они не могли, а вот испортить имидж Восстания — запросто. Ботаны же просто занимались любимым делом: воровали из общего бюджета, обогащались за чужой счет и интриговали. Более молодые лидеры повстанцев, вроде принцессы Леи, верили, что ситуация еще может измениться в их пользу. Более опытные, вроде Мон Мотмы и генерала Додонны, знали: ситуация, скорее всего, изменится к худшему.

И тут, когда поражение Восстания стало казаться неизбежным, Трасс выступил с речью. Он обращался лично к лидерам повстанцев, назвал их по именам, предложил решить их разногласия по справедливости, найти выход из кризиса, который бы одновременно отвечал интересам Империи и Альянса. Он призывал не допустить продолжения кровопролития. Молодой император дал понять, что желает говорить о будущем, а не о прошлом. Он хотел искать правильный путь для галактики вместе. Победоносная Империя предлагала мир «ради всеобщего блага». Звучало благородно. Однако Трасс подчеркнул, что делает это исключительно ради блага «будущих наших подданных», то есть жителей планет, по глупости или по неосторожности поддержавших повстанцев. Ведь в случае окончательного поражения Альянса эти миры заклеймили бы как изменнические и отнеслись к населению соответственно. Предложенный мир, по сути, означал полную капитуляцию Альянса. Со стороны молодого императора это была чистой воды манипуляция, игра на чувстве долга и совести лидеров повстанцев, известных своим человеколюбием. Но где было их человеколюбие, когда они выступили против Палпатина, отлично зная, что Император не пощадит мирное население?

Среди повстанцев нашлись такие, которые требовали отказаться от переговоров. «Мы не должны позволить победить нас с помощью унизительного мирного договора», — говорил адмирал Акбар, и многие военные его поддержали. Чтобы не допустить раскола в своих рядах, Мон Мотма обещала не подписывать договор о капитуляции сразу. Она поклялась, что выслушает Трасса и не станет ничего ему обещать.

Правда, стоящая за элегантным предложением мира, заключалась в следующем. Вооруженные силы Империи были раздроблены, рассеяны по множеству секторов. Хотя они (в большинстве своем) подчинялись Трауну, их трудно было собрать вместе для решительного натиска. Ресурсы Империи были на пределе, казна пустела, несмотря на все ухищрения Трасса и Коэй Хилл. Отчасти это происходило из-за нападений пиратов на конвои или опытных «ледорубов» — на имперские транзакции, так что собранные налоги попросту не доходили до Корусанта. Сразу на нескольких крупных сельскохозяйственных мирах выдался неурожайный год, что грозило если не голодом, то ростом цен на продукты питания, а за ростом цен неизбежно последовали бы бунты. Церковь Темной стороны отказывалась платить налоги, коими Трасс обложил все религиозные институты. Верховный жрец и его проповедники грозили начать работу по подрыву авторитета императора среди верующих. Трасс чувствовал, что гражданской войне надо положить конец любой ценой и в кратчайшие сроки. Поскольку он привык преодолевать трудности и находить выход из любых ситуаций, он предложил повстанцам мир. Тем самым он достиг сразу нескольких целей: продемонстрировал заботу о народе; устроил себе хороший пиар; добился необходимой Империи передышки в военных действиях; сыграл на опережение против внутренних противников; сделал шаг к окончанию гражданской войны; поставил лидеров Альянса в неудобное положение.

Трасс очень рано начал разделять публичное и частное в своей жизни. Когда он стал императором, это умение ему очень помогло. Он пристально следил за тем, что говорил и делал при посторонних. Искренность Трасса предназначалась исключительно для брата, остальные довольствовались набором масок, надеваемых Трассом в соответствии с обстоятельствами. Он разыгрывал определенные роли: тихого и прилежного подчиненного, любезного гостя, радушного хозяина, добросердечного императора… Это был театр, руководимый его умом, чутьем и находчивостью. Нечасто его личные чувства приходили в соприкосновение с тем, что он произносил на публике. Дома, за закрытыми дверями, с теми, кого он считал своими друзьями и членами семьи, Трасс мог расслабиться и высказать истинное отношение к делу. Тут он позволял себе резкости, вульгарность, даже грубость — эти черты, присущие всем живым существам и старательно ими подавляемые, наконец находили выход. Порой это делало жизнь с Трассом неприятной. Зато его выходы в свет всегда были блестящи и безукоризненны.

В качестве места проведения первого раунда переговоров выбрали политически нейтральную малонаселенную планету. Ожидавшие встречи с императором повстанцы не знали наверняка, насколько откровенно он станет говорить с ними, насколько чисты его намерения. Однако в первые несколько минут после того, как он появился в зале для переговоров, это и не имело значения. Его красотой хотелось любоваться — и Трасс позволил рассмотреть себя. От его персоны как будто исходило сияние. Его внешний вид был великолепен, а наряд отражал элегантную простоту и соответствовал сезону. На планете стояла осень, поэтому Трасс выбрал наряд песочного цвета с вышивкой на рукавах и подоле в виде красных, бордовых и оранжевых листьев. Его на редкость скромную прическу украшали живые осенние цветы, они служили обрамлением для ауродиевой шпильки с единственной в своем роде огромной жемчужиной на конце. Он раскланялся с лидерами повстанцев так, словно они встретились на приеме на Корусанте. Его манеры ни разу ему не изменили, радушная улыбка не сходила с лица. Казалось, что он искренне рад видеть всех этих людей и инородцев живыми и здоровыми, хотя близко не знал никого. Пару раз он бывал на приемах, организованных принцессой Леей и сенатором Мотмой, но тогда он представлял советника Косту. С адмиралом Акбаром Трасс виделся один раз, очень давно. В тот день гранд-мофф Таркин пригласил его к себе в офис и прозрачно намекнул, чтобы Трасс не лез в дела Внешнего кольца, иначе с его братом может случиться нечто очень и очень плохое. Раб Таркина из расы мон-каламари принес им чай. Акбар и был тем самым рабом. Разумеется, по прошествии стольких лет Трасс не понял бы, что тот мон-каламари и адмирал Альянса — одно и то же лицо, но Айсард загодя его предупредила. Не обошла она стороной и других участников встречи. Теперь, любезничая с ними, Трасс видел их прошлое: этот — бывший фермер, тот — перебежчик, тут — контрабандист, а там — хозяйка маленькой кантины. Эти люди и инородцы умели воевать, но не всем хватало опыта и образования, чтобы решать государственные вопросы.

Во время переговоров они могли воочию наблюдать работу имперской дипломатии. Трасс привез с собой дипломатов старой школы, тех самых, которые помогли поднять престиж Империи в первые годы правления Палпатина. Они же не дали соседним державам поживиться территориями их государства, которое тогда еще не оправилось от гражданской войны. Под предводительством Трасса они продемонстрировали лидерам Альянса, сколь гибкой может быть Империя. Трасс публично обещал смотреть вперед, а не назад, и ему пришлось работать с той аудиторией, какую предоставили повстанцы. Он начал осторожнейшим и вежливейшим манером, не без сарказма обрисовав недостатки правления Императора Палпатина, чтобы польстить повстанцам, однако в этих нападках не позволил себе зайти слишком далеко. Он также отдал должное храбрости повстанцев. Памятуя о том, как важно для политика уметь ладить даже в врагами и дураками, Трасс щедро лил мед в уши главарей повстанцев и делал это довольно искренне и правдоподобно. После этого он, перефразировав, повторил свои обещания, данные в день коронации, рассказал, что уже исполнено, а что еще только предстоит сделать — и помощь повстанцев ему бы не помешала.

Мон Мотма ответила не менее достойной речью о целях Альянса, но ни словом не упомянула готовность пойти на компромисс. Лея Органа тоже внесла свой вклад. Опытному оратору вроде нее ничего не стоило уколоть оппонента. Когда хотела, она умела ужалить любым словом, при этом не выходя за рамки приличий. Как известно, даже вежливость бывает оскорбительной, если ее намеренно преувеличивают. Выпады принцессы Леи оставили немало незаживающих ран на репутациях и эго ее политических противников. Об этом Трасс узнал, просмотрев старые записи ее выступлений в Сенате. Боясь, как бы она не испортила впечатление от встречи, он приготовил оружие, которое ее нейтрализует — хотя бы на время. Однако не он один опасался острого языка принцессы Леи. Пока дело не зашло слишком далеко, слово снова взяла Мон Мотма и запросила, во-первых, документальных подтверждений успехов тех реформ, о которых с таким воодушевлением рассказывал Трасс, во-вторых, нотариально заверенных гарантий для Альянса, в-третьих, полной амнистии для всех повстанцев, в-четвертых, в-пятых… Она плыла по реке крючкотворства и надеялась увлечь за собой Трасса, утопить его в омуте двусмысленных формулировок. Но он так легко не дался. Вместо этого император заговорил о том, как много правды в ее словах, как вески ее основания опасаться подвоха, а потом незаметно начал использовать уже услышанные аргументы повстанцев как свои собственные, вывернув их и переиначив. Так или иначе, хотелось им того или нет, делегаты от Альянса были вынуждены согласиться с его словами, коль скоро они были их собственными. Обе стороны некоторое время мерялись умом, манипулировали фактами и идеями, вертели их так и эдак, лишь бы доказать свою правоту.

Спустя три часа прогресса в переговорах не наблюдалось. Чем больше проходило времени, тем беспокойнее становились представители Альянса. Их было много, они поддерживали позиции друг друга и действовали сообща. Трасс явился в сопровождении нескольких старых дипломатов и молодых помощников, но фактически вел разговор один, на каждый выпад отвечал сам, без подсказок советников, которых пригласил исключительно для красоты. После трех часов споров он не демонстрировал ни малейших признаков усталости, не сделался грубым или раздраженным. Происходящее его будто бы и не заботило вовсе. Он словно на пикник приехал. Повстанцы гадали, что он задумал. Что могло придавать ему такую уверенность в себе и результатах переговоров? Мон Мотма предполагала, что его реформы в самом деле были успешны и позволили залатать бюджетные дыры (это по-настоящему ее пугало). Принцесса Лея думала, что Империя держит наготове еще одно супероружие. Адмирал Акбар считал, что дело во вновь объединенном флоте и поддержке гранд-адмирала Трауна. Шепотом высказывались и другие мнения, более экстравагантные, вплоть до уверений в божественной природе Трасса, его связи с тонким миром, призраком Палпатина и потусторонними силами. Никто из повстанцев не знал о годах дипломатической работы Трасса в Доминации. По меркам чиссов, переговоры едва начались. Благородные патриархи, синдики и аристокры не начинали говорить о деле, предварительно не обсудив претензии, накопившиеся за века у их семей друг к другу. Это считалось своего рода аперитивом и могло продолжаться от двух до шести часов. Без этого переговоры не признавались соответствующими уровню. Трасс привык к подобному, поэтому был так спокоен. Не знали повстанцы и о том, какие головокружительные номера проделывал Трасс на этих историческо-дипломатических дуэлях в Доминации. Его ловкость, находчивость и изящество маневра не имели равных среди чиссов его поколения. Выступая в Синдикурии, он частенько совершал невозможное: выступал достойно, по делу, при этом оставлял в хорошем расположении духа синдиков как из своего лагеря, так и противников.

Программа переговоров первого дня была разделена на две части. Первые три часа — обсуждение общих вопросов, знакомство с позициями друг друга. Потом часовой обеденный перерыв. Еще примерно три часа — переговоры в сокращенном составе. На первую часть допустили ограниченный контингент журналистов с обеих сторон. Перед камерами Трасс и лидеры повстанцев красовались как могли, соблюдали тот безупречный политес, коим славилась Старая Республика в лучшие свои годы. Во время обеда журналистов попросили удалиться. Им оставалось только ждать пост-релизов от обеих сторон.

Когда из зала удалились все, кроме ближайших доверенных помощников глав обеих делегаций, Трасс принял скучающий и скорбный вид. Он пролистал стопку листов флимсипласта, оставленную ему имперскими дипломатами. На этих листах содержалась мудрость: ссылки на законы, исторические прецеденты, которые можно использовать против повстанцев, советы, как вести себя с Мотмой и принцессой Леей, составленные на основании их давнишних сенатских выступлений, способы обмануть их. Трасс взглянул на листы и отодвинул в сторону. Он сделал вид, что ему все это до смерти надоело. Он разыгрывал карту «открытого диалога».

— Величайшего сожаления достойно, что мы вынуждены выражать наше согласие и несогласие в виде официальных документов вместо того, чтобы встретиться и поговорить как цивилизованные разумные существа, — изрек он, пробежался пальцами по стопке листов с советами. — Что такое эти документы? Кусочки флимсипласта. Написанное на них можно неверно истолковать, случайно или намеренно исказить смысл. А еще их можно подделать или украсть. Их можно порвать. Бросьте лист флимсипласта в стакан с водой, и он растворится. С ним исчезнет и договор. Но факты от этого не изменятся. Факты — вещь упрямая. Они сильнее слов и говорят сами за себя. Итак, дамы и господа, давайте трезво взглянем на факты. На моей стороне могучий флот и поддержка правительств множества планет. Еще какое-то время вы сможете скрываться и вести борьбу, но ваши силы тают. Вам некем заменить погибших в бою. Я же могу объявить обязательный призыв и восполнить любые потери. У вас нет ничего, кроме джедая Скайуокера. Что, признаю, большая редкость. Кстати, где он?

— Наша встреча носит политический характер. Джедаи издревле были хранителями мира и держались вдали от политики, — поспешно ответила Лея.

— Я слышал другое, — с едва скрытой насмешкой сказал Трасс. На самом деле отсутствие Скайуокера за столом переговоров его не беспокоило. Очевидно, повстанцы решили пока спрятать свою самую сильную и ценную карту. По той же причине Трасс оставил брата вместе с флотом на орбите планеты. У Альянса имелся последний джедай, у Империи — последний гранд-адмирал. С точки зрения Трасса, можно было поспорить, кто из них ценнее как боец и как символ. — Впрочем, не суть. Надеюсь, он не затеял какую-нибудь глупость вроде покушения на мою жизнь. Моя смерть была бы крайне невыгодна Альянсу.

— Некоторые так не считают, — вставил слово адмирал Акбар.

— Значит, они недальновидны. Я готов пойти на компромисс и удовлетворить многие требования Альянса ради сохранения жизней воинов с обеих сторон, — говоря это, Трасс включил свой падд, вывел на экран схематическое изображение планеты и находящихся на ее орбите или рассредоточенных по системе кораблей, развернул его так, чтобы повстанцам было хорошо видно, и указал сперва на одну точку на схеме, потом на целое скопление аналогичных точек. — Видите этот прекрасный звездный разрушитель? Это «Величественный», флагман моего брата, гранд-адмирала Трауна. А это — его флот. Мой брат имеет массу достоинств и добродетелей, но он не политик, он — завоеватель. С ним трудно, практически невозможно, договориться. Если я погибну здесь, он потеряет те крохи дипломатичности, какими его одарила природа, и выжжет эту планету дотла. Как и любую другую, где будут обнаружены хотя бы малейшие признаки сопротивления правящему режиму. Сейчас вы, наверное, размышляете, не блефую ли я. Хороши ли вы в сабакке, дамы и господа? Я свою ставку сделал. Просто подумайте о тех репрессиях, которые устроит мой брат. Их нелегко избежать, но легко предотвратить. Вы готовы рискнуть?

Мон-Мотма бросила на Акбара выразительный взгляд: из-за его бестактности они получили незавуалированную угрозу. Представитель прежней Империи на этом свернул бы переговоры и перешел от угроз к делу. Палпатин бы даже угрожать не стал. Но Трасс сообщил все это без серьезного намерения запугать — он спокойно перечислил последствия неосторожных поступков. На этих переговорах он блефовал, как никогда в жизни. Нарисованный им для повстанцев образ Трауна был очень далек от реальности. Гранд-адмирал стремился минимизировать жертвы среди гражданских, так что едва ли стал бы сжигать целую планету, а то и не одну. Дипломатические навыки он улучшил во время «картографической экспедиции» в Неизведанных регионах, что выразилось в создании практически независимой от Корусанта Империи Руки. Но повстанцам знать об этом пока не следовало. Если война есть хитрости путь, то дипломатия — путь блефа и обмана.

Убедившись, что нужный эффект произведен, Трасс продолжил:

— Сейчас нас не слышат посторонние, поэтому я буду говорить просто и выскажу то, что у меня на сердце. Время для пышных речей еще придет, и я надеюсь, что это будут радостные речи, а не заупокойные. И вот что я хочу вам сообщить. Империя и Альянс истекают кровью. Мы понапрасну тратим жизни подданных, силы, время и деньги. Если мы продолжим, то однажды оба наших государства падут, и страдания народа усилятся. Я этого не хочу. Уверен, что и вы тоже. Каждый из вас имеет зуб на прежнюю Империю, считает несправедливым, что потерял свою должность. Я это понимаю.

— Нас возмущало положение граждан при прежнем режиме, их постоянное притеснение, — поправила Мон Мотма.

— Некоторые здесь потеряли намного больше, чем должности и доходы, — добавила принцесса Лея.

— И это тоже, — согласился Трасс. — Но я не вижу смысла цепляться за старые обиды и говорить о прошлом. Кое-что из утраченного еще можно вернуть, если мы проявим здравомыслие. То, что при Палпатине было сделано хорошо, хорошо и поныне. А что касается того, что делалось плохо, то нам с вами следует постараться впредь делать хорошо. Империя меняется. Я не допущу повторения жестокостей Палпатина.

— Как мы можем в это верить? — спросил адмирал Акбар.

Трасс повернулся к нему и ответил с улыбкой:

— Достаточно посмотреть мне в глаза. Взгляните на мою кожу. Эти шелка скрывают бессчетное количество синяков и шрамов, которые я получил только из-за цвета глаз и кожи. Если инородцев снова начнут притеснять, то начнут с меня. Поверьте, это не в моих интересах.

Звучало логично, но мон-каламари не желал отступать.

— А что в ваших интересах? Красиво одеваться и устраивать парады?

— Должны же в моей неблагодарной работе быть маленькие радости. Нет, адмирал, мое единственное желание — добиться процветания как можно большего количества подданных. А для этого я должен руководить правительством так, чтобы оно стало безупречным, чтобы и через тысячу лет потомки им восхищались.

— Оперируете большими цифрами, красивыми идеями и пышными словами. Как это по-имперски, — едко сказала принцесса Лея.

— К слову, о красивых вещах. У меня есть небольшой подарок для вас, ваше высочество.

Трасс сделал знак, и на стол рядом с ним положили плоскую коробку для ювелирных изделий. Трасс снял крышку и пододвинул ее к принцессе. Внутри на шелковой подкладке лежало знаменитое альдераанское ожерелье, принадлежавшее семье Органа. Оно оказалось одной из немногих вещей принцессы Леи, переживших уничтожение планеты. Оно прошло с ней все тяготы войны, побывало вместе с ней на десятках планет. Не так давно Лея продала его, чтобы раздобыть денег для Восстания. В силу объективных причин все вещи, произведенные мастерами с Альдераана до уничтожения планеты, стали редкостью и очень высоко ценились на черном рынке. Продать это ожерелье для принцессы Леи было равносильно тому, чтобы продать все воспоминания о доме, часть своей души. Но она помнила, что общее дело важнее личных чувств; что воспоминания останутся в ее памяти и в сердце; что ожерелье — всего лишь вещь. Она не ожидала когда-нибудь снова его увидеть, а тем более получить назад. Первым ее порывом было тут же забрать ожерелье, но она сдержалась.

— Что вы сделали с его новым владельцем? — поинтересовалась она.

— Ничего ужасного. Он коллекционирует альдераанское искусство, так что я обменял ваше колье на одну старинную картину из запасов Императора. При множестве недостатков, Палпатин обладал тонким вкусом на произведения искусства, — ответил Трасс. — А вы что подумали? Это красивая вещь. Она не должна покидать хозяйку. В коллекциях произведений искусства у меня и моего брата есть и другие вещи альдераанских мастеров. Возможно, вы захотите на них взглянуть. Мы уступим их вам, а еще лучше организуем музей альдераанского искусства. Мой брат обожает открывать новые музеи и выставки. Когда вся эта нелепая война закончится, он только этим и станет заниматься. А мое дело — обеспечить выходцев с Альдераана новой планетой. Группа экспертов уже проанализировала имеющиеся пригодные для жизни и незаселенные миры, нашла несколько подходящих вариантов. Уверен, вам понравится.

Трасс одарил принцессу теплой улыбкой, будто бы светящейся изнутри искренностью. Эта улыбка сама по себе являлась шедевром актерского мастерства и, будь он актером, принесла бы Трассу немало наград. Затем император обратился ко всем лидерам повстанцев:

— Я хочу, чтобы вы, все вы, знали: я не враг вам и не хочу вредить, я хочу помочь залечить раны. Однако мне придется отказаться от этого плана, если Альянс продолжит упорствовать. Вы знали прежнюю Империю. Позвольте мне показать вам, на что способна новая.

Повстанцы задумались над его словами. Война измотала их морально и физически. Они не могли не понимать своего положения.

— Похвально, что вы так печетесь о народе. Кстати, каком именно? Ни одна справочная система не знает инородцев вашей расы. Откуда вы? — резко спросил адмирал Акбар.

Он рассчитывал застать Трасса врасплох этим вопросом. Было время, когда Трасс по неопытности действительно терялся и принимался путано объяснять свое происхождение. Но император даже не дрогнул, ответив:

— В моих документах родным миром указана Пантора, хотя я никогда там не был. Вы правы, я не из этой части галактики. Но это означает, что я не жил под гнетом партийных установок, как все вы. Республика или Сепаратисты. Империя или Альянс. На все я смотрю со стороны, непредвзято отмечаю сильные и слабые стороны каждого режима, чтобы создать нечто новое, удобное если не для всех, то для большинства народов. К этому я стремлюсь — к покою и процветанию, и гражданская война сильно мне мешает.

— И все же, несмотря на такие взгляды, вы держитесь стороны Империи, — Лея не упустила случая кольнуть его.

— Что тут скажешь? Так получилось, — развел руками Трасс.

Его жест вызвал улыбки у лидеров Альянса — первая трещина в их броне принципиального неприятие любых слов императора. Оставшееся время Трасс расточал медовые речи о том, каким видит общее будущее государства. Лишь в этом он был искренен.

День завершился совместным выступлением Трасса и Мон Мотмы перед журналистами. Оба наговорили друг другу много лестных слов, однако не обмолвились о прогрессе.

Это был только первый раунд переговоров. Трасс и не ожидал, что лидеры повстанцев бросятся к нему с мольбами о прощении прежних прегрешений. Ему удалось заронить у них зерно сомнений, стоит ли продолжать войну. Для первого раза этого достаточно. Переговоры будут долгими и тяжелыми — в этом Трасс не сомневался. Он был готов пойти на многое ради благополучия граждан Империи. Именно в этом он видел суть и цель своей работы как императора. Позднее он не раз повторял, что приковал себя к трону невидимыми цепями ради блага всех народов галактики, приглашал любого недовольного правлением попробовать свои силы на его месте. Несмотря на громкие слова оппозиционеров, желающих среди них не нашлось. Если бы кто и выискался, ему или ей едва ли удалось бы нести бремя императорской короны с таким изяществом, как это удавалось Трассу. Бесчисленный поток дел и обязанностей, скорее всего, просто смял бы смельчака, погребя под собой. Требовалось обладать огромной силой духа, выносливостью, знаниями, талантами, чтобы править, и неистощимым запасом терпения и смирения, чтобы не послать все к хаттовой матери.

Chapter Text

В конце концов Трасс отладил работу административной машины Империи, насколько это вообще было возможно для такого огромного государства. Случались отдельные инциденты — проявления несправедливости, коррупции, гражданского неповиновения. Но они уже не носили массового характера, как в последние годы правления Палпатина.

Параллельно с настройкой бюрократического аппарата шел процесс переговоров о слиянии Империи и Альянса. Мон Мотма настаивала на общегалактическом плебисците. Жители каждой планеты общим голосованием решили бы, желают ли они войти в состав Империи. А потом все представители разумных рас высказались: хотят ли он видеть Трасса своим императором. Публично Трасс соглашался с ее рассуждениями о демократичности выбора, а про себя скрипел зубами от досады. В условиях гражданской войны провести даже обычное голосование представляло серьезную проблему. Он столкнулся с этим, когда избирали новых сенаторов. Слишком много было беженцев, потерявших дом и документы, слишком много перемещенных лиц, слишком много подложных документов. Да и обеспечить безопасность на избирательных участках непросто — разве что проводить голосование в голонете. Но и тогда следовало опасаться атак «ледорубов», вбросов голосов с аккаунтов мертвых или никогда не существовавших граждан. Словом, тут не до плебисцита. Несомненно, Мон Мотма нарочно затягивала переговоры. Зачем? Ждала внезапного коренного перелома в войне? Надеялась на очередной переворот на Корусанте? Или просто не могла вынести мысль о возвращении в лоно Империи после стольких жертв и лишений? Ее упрямство срывало Трассу сроки, мысленно поставленные им для себя. А он терпеть не мог выбиваться из графика. Тогда он решил немного подстегнуть демократический процесс и направить его в нужное русло. Хотя всем уже стало ясно, что война скоро закончится и закончится победой Империи, некоторые миры еще продолжали колебаться, пытались урвать последние глотки свободы. Основное внимание Трасс направил на них. Проимперские планеты, оказавшиеся под оккупацией повстанцев, провели собственное голосование в рекордно короткие сроки. Вернувшись под крыло Империи, их видные политики и публичные персоны круглыми сутками рассказывали в голонете о том, как хорошо им теперь живется. При посредничестве своих советников Трасс постарался, чтобы эта неожиданная (и бесплатная) пропаганда достигла тех планет, где населению еще только предстояло сделать выбор. Общими силами военных и гражданских аналитиков был составлен список принадлежащих Альянсу миров, которые склонны вернуться под власть Империи, и тех, которые никогда этого не сделают. По итогам правильность списка оказалась около восьмидесяти процентов, что удивило всех, прежде всего — самих аналитиков. Конечно, имелись исключения. Например, все ожидали, что Мон-Кала ни за что не станет частью Империи. Но мон-каламари поступили мудро. Чем влачить существование в нищете по принципиальным соображениям, они предпочли жить в достатке, пусть и с презираемым правительством. Трасс позаботился о том, чтобы два основных источника дохода Мон-Кала — туризм и судостроительные верфи — никогда не пересыхали. Денежная подпитка в разных, порой не совсем очевидных, формах ждала всех «заблудших овец». Трасс возложил исполнение этого амбициозного (и весьма затратного) плана на Коэй Хилл, и она превзошла саму себя в умении растянуть ограниченный имперский бюджет.

Как ожидалось, не все миры согласились войти в состав новой Империи. Они отказались наотрез, даже понимая, какими экономическими, социальными, политическими проблемами это грозит. В их число вошли планеты, чье население больше всего пострадало от действий прежней имперской администрации или те, которые привыкли существовать автономно и не зависели от Корусанта, — Кашиик, Рилот, Хейпанский консорциум и, предсказуемо, Кессель, захваченный уголовными авторитетами в результате тюремного бунта. Оценив небольшой список отщепенцев, Трасс позволил им идти своим путем. Он боялся потерять нечто важное, вроде Фондора или Кореллии с их мощными верфями и опытными рабочими. Малополезные миры его не интересовали. Они находились на слишком большом удалении друг от друга, чтобы образовать экономическое или военное содружество, и были полностью окружены имперскими территориями. Трасс буквально видел денежный поток, который хлынет в Империю благодаря их упрямству. Каждому покидающему их системы кораблю пришлось бы пересечь имперскую границу, заплатить налоги и пошлины на весь груз и на каждого пассажира. То же самое он обязан был сделать при возвращении. Таким образом, миры-отщепенцы оказались бы либо в полной изоляции на самовыживании, либо приносили доход Империи. Оба варианта устраивали Трасса. При этом население планет не могло роптать или требовать отменить пошлины: у них свои законы, в Империи — свои. И благодарить за это следовало местные правительства. Трасс ожидал увидеть на этих планетах череду смут, гражданских войн, переворотов, если не сейчас, так во втором-третьем поколении. Нынешние жители согласились терпеть страдания ради принципов, но их дети или внуки, глядя на то, как богато и весело живется в Империи, могли этими принципами пренебречь. Империи следовало всего лишь подождать. Трасс считал, что времени у него предостаточно. Средняя продолжительность жизни чисса составляла двести восемь лет. При должном уходе, лечении, здоровом образе жизни чиссы доживали до двухсот пятидесяти, даже до двухсот семидесяти лет, сохраняя бодрость духа и светлый ум. Многие разумные расы, как ни изворачивались, могли существовать не более ста или ста пятидесяти лет. К старости их рассудок изнашивался и слабел так же, как тело. В год восшествия на престол Трассу исполнилось шестьдесят два года, что по чисским меркам соответствовало примерно двадцати пяти или тридцати человеческим годам. Впереди он видел еще немало лет продуктивной работы, а после — славного отдыха от трудов. Когда-нибудь в будущем он планировал отречься от престола, передать власть самому достойному из своих детей и улететь доживать свои дни вместе с братом в императорской резиденции на какой-нибудь красивой планете.

Однако, чтобы передать власть детям, сперва их требовалось завести. Это представляло серьезную проблему. За все проведенные в Империи годы Трасс тщательно оберегал тайну личной жизни. Никто, включая Чипу и Макса Хайслипа, не знал его вкусов и предпочтений. Когда стало ясно, что Трасс — не очередной временщик, советники начали намекать ему: пора бы создать новую династию. Императору требовалась императрица. Независимо от личных вкусов в любви, императрицей непременно должна была стать женщина. Только женщина могла выносить и родить наследников, несмотря на научный прогресс в этой области. Советники ненавязчиво предлагали Трассу кандидатуры знакомых и родственниц, приглашали дам ко двору, подсказывали им, как почаще попадаться на глаза новому императору. Те и другие удивлялись, встречая у Трасса довольно холодный прием. Император не выходил за пределы обычных придворных любезностей и не давал понять, что ему приглянулась та или иная дама. С точки зрения мужчин и женщин, Трасс был жених хоть куда. Даже его давние противники не могли оспорить его дарования, которые с течением времени сияли все ярче. Он обладал гибким умом и еще более гибкой совестью, если того требовали обстоятельства и высшее благо. Принимая решения, он прежде всего думал о подданных, а не о том, какие блага в результате исполнения этих решений приобретет сам или его брат. Владея Империей, Трасс оставался самым бедным из ее правителей, временных или постоянных. Поскольку ему была чужда мелочность, он не оформлял на подставных лиц приносящие прибыль предприятия, не скупал землю под строительство и продажу элитной недвижимости, не приобретал копи и рудники, чтобы впоследствии продавать добытое государству. Подобное бы шло вразрез с его идеалами и громкими заявлениями. Никто не мог отказать Трассу в славе пламенного оратора, находчивого полемиста; он любил быть на публике, умел завоевать симпатии и не стеснялся это показать. Его изысканные манеры, элегантность, отменный вкус в одежде вкупе с трудолюбием и недюжинными организаторскими способностями принесли молодому императору всеобщее уважение. Красота Трасса служила предметом зависти мужчин и женщин, а его холодность к их прелестям приводила их в ярость. При дворе все друг друга знали и были посвящены в интимные подробности жизни друг друга. Больше всех знал, разумеется, Киртан Лоор. Дворец служил удобным местом для романтических признаний, тайных встреч, мимолетных интрижек. Подавляющее большинство его обитателей имели любовников или любовниц. Тем более удивительным и подозрительным казалось их отсутствие у императора. Если бы он содержал целый гарем, никто бы его не осудил — для мужчин его статуса это считалось простительным, в какой-то степени даже естественным. Если бы он имел одного-единственного фаворита или фаворитку, с которыми не мог связать себя узами официального брака, к этому отнеслись бы с пониманием. Но ни одного… Злая молва никого не щадит, не была она добра и к Трассу. Самым безобидным объяснением этой тайны стало половое бессилие или врожденная асексуальность. Версии громоздились одна на другую, становились все более причудливыми и извращенными, так что даже те, кто их высказывал, понимали, что перегнули палку. В любом случае в воздержании императора придворным виделась какая-то страшная тайна.

На самом деле главная причина, почему Трасс не торопился со свадьбой и не заводил фавориток, заключалась в том, что он уже был женат. Брак устроил патриарх Тоораки. Движимый желанием поднять внутрисемейный статус Трасса, он столкнулся с проблемой. Высший ранг, доступный для приемных, — родственник во власти. Ранги кузена и кровного родича подразумевали наличие семейной связи. Это содержалось в самом названии. Как бы умен и талантлив ни был Трасс, он не состоял даже в отдаленном кровном родстве со старшими членами семьи Митт. Он не имел права претендовать на такое высокое положение, даже если бы Тоораки лично его усыновил. Но о подобном речи не шло. Жена патриарха посчитала Трасса угрозой для собственных законных детей и категорически запретила мужу проводить церемонию личного усыновления. Однако Тоораки не продержался бы на своем посту так долго, когда бы не умел обходить запреты, формально не нарушая правил. Существовало два способа стать кузеном или кровным родичем: появиться на свет в правильной семье или вступить в брак с обладателем такого ранга. Второе случалось крайне редко, поскольку представители правящих и благородных семей с высоким статусом традиционно женились друг на друге. Браки считались серьезным делом. Требовалось учесть массу факторов, начиная от возраста будущих супругов до их внутрисемейного статуса, ведь ранг любого из них ни в коем случае не должен был быть понижен. Не следовало сбрасывать со счетов и текущую политическую обстановку в Доминации. Нередко вполне благополучные помолвки расстраивались, потому что патриарх находил нового политического союзника и желал скрепить устные договоренности свадьбой. Однако случались и исключения. Крайне редко обладатели и обладательницы рангов кузенов и кровных родичей вступали в брак с любимыми, у которых был более низкий внутрисемейный статус. Их, конечно, всячески старались отговорить от подобной затеи, но, если не удавалось, супруг с более низким статусом поднимался до их уровня и становился кузеном или кровным родичем. Поскольку в семье Митт традиционно было много темпераментных мужчин и женщин, хотевших жениться по любви, то история семьи имела немало подобных прецедентов, порой довольно скандальных. Патриарх Тоораки изучил их все. Так что ему оставалось только подыскать подходящую женщину высокого ранга, которая согласилась бы выйти за Трасса. Поразмыслив, он сразу вычеркнул из списка кандидаток незамужних девушек, ведь они могли пригодиться для скрепления политических альянсов, и сосредоточился на вдовах и старых девах. Таковых в семье Митт набралось семнадцать. С некоторыми из них не имело смысла говорить о браке из-за их фанатичной преданности памяти мужей, из-за принципиальной позиции, ориентации или в целом скверного характера.

В конце концов Тоораки нашел идеальную невесту. Митт’ухи’айба имела ранг кузины. За властью она не гналась, внутрисемейной политикой не интересовалась, хотя имела полное право на участие в важных делах. Она рано овдовела, но успела принести семье Митт троих сыновей. После этого она посчитала свой долг роду уплаченным. Поручив заботу о детях нянькам и родственникам, Тухиа удалилась в имение мужа на отдаленной планете, где в свое удовольствие предавалась сибаритству. Жизнь в удовольствиях привела к тому, что личные средства Тухиа, оставленные ей мужем, истощились. К тому времени, как Тоораки предложил ей новый брак, она уже давно фактически жила за его счет. Поначалу Тухиа скептически отнеслась к предложению выйти замуж, да еще и за усыновленного мужчину, поскольку привыкла жить одна, ни перед кем не отчитываясь, в окружении слуг и удовольствий. Однако, оценив красоту Трасса, его учтивость и элегантные манеры, передумала и начала торопить патриарха со свадьбой. По слухам, немалую роль в ее согласии сыграла угроза Тоораки урезать ей содержание. Так или иначе, брак был заключен. Тоораки добился своего. На момент свадьбы Трассу было двадцать шесть лет, невесте — восемьдесят три. Он был моложе самого младшего из ее сыновей. Многолетняя невоздержанность в еде и питье не лучшим образом сказалась на лице и фигуре Тухиа, зато она сохранила веселый нрав, любовь к жизни и тягу к прекрасному. Она полюбила Трасса так, как любят домашних питомцев. Из его солидного приданого (выделенного Тоораки) она наряжала Трасса, словно куколку, учила сочетать цвета, подбирать украшения. Под ее руководством он также прошел школу манер, более строгую, чем в дипломатической академии, овладел искусством делать едкие замечания и прикрывать колкости и насмешки ворохом комплиментов. Во многом именно Тухиа помогла выковать из мягкого красивого юноши того утонченного синдика, перед которым трепетали коллеги из других семей. Большую часть года Тухиа предпочитала проводить в своем далеком имении, так что семейная жизнь в это время не докучала Трассу. Когда она возвращалась на Ксиллу, то не так часто требовала исполнения супружеского долга, как Трасс опасался. Эту повинность он исполнял с покорностью и толикой благодарности Тухиа за то, чему она его научила. В целом у них сложились хорошие отношения, построенные на нежелании пересекать чужие границы и глубоко узнавать друг друга. Несмотря на это, Тухиа не пришла проводить его в ссылку.

Когда Трасс стал императором, он не имел вестей из дома двадцать семь лет. Он не представлял, что сталось с Тухиа. Возможно, злоупотребление тяжелой пищей и дорогими винами уже свело ее в могилу. Возможно, она все еще была жива и наслаждалась теплым климатом в своем имении. Возможно, Турфиан отказал ей в содержании, и она мыкалась на правах бедной родственницы в доме кого-то из своих детей. Трасс не знал и не хотел знать. В любом случае он не мог представить ее своим подданным в качестве императрицы. Появись она на пороге его дворца, он велел бы охране вежливо ее выпроводить. Этой немолодой, некрасивой, расплывшейся женщине не было места при его сияющем, веселом, элегантном дворе.

Время шло, и намеки советников насчет женитьбы все больше стали напоминать требования. «Империи нужен наследник!» — твердили они. Это задевало Трасса. После восшествия на трон первым же приказом он назначил брата наследным принцем, так что юридически наследник у Империи имелся. А вот фактически… Трасс отлично знал, что в вопросах брака и деторождения его брат еще более бесполезен, чем он сам. Значит, искать невесту следовало именно ему, а затем делить с ней власть, потакать ее капризам, пристраивать на выгодные должности ее родственников. Мысли об этом заставляли Трасса содрогаться. Кроме того, он не забыл, что до того, как он стал императором, любая женщина из благородной семьи сочла бы себя скандализированной, вздумай он сделать ей хотя бы намек на отношения, не говоря уже о предложении.

Зайдя однажды в покои императора, Траун застал брата за рабочим столом. Всю поверхность этого необъятного стола покрывали папки с личными делами и голофото женщин. Множество аккуратно подшитых листов флимсипласта содержали информацию о родословной дамы, состоянии здоровья, приданом, политических взглядах, бывших любовниках (при наличии) и остальную подноготную. Приветствуя Трауна, Трасс радостно помахал ему чьим-то голофото:

— Ты как раз вовремя, дорогой брат. Провожу смотр красавиц. Как тебе эта? Дочь владельца кореллианских верфей. Страшна, как смерть, зато за ней дают такое приданое, что поневоле задумаешься.

Трасс достал другое голо:

— А вот великая герцогиня Алсаканская. Может отследить свою родословную до первых изобретателей гипердвигателя. Наверняка собрала все семейные болезни, пороки и проклятия. Даже императору не зазорно жениться на столь родовитой даме.

Отложив голо великой герцогини, Трасс показал еще двух дам:

— Хейпанцы предлагают барышню королевской крови, и она весьма недурна собой, что неудивительно — это же Хейпс. Но будь я трижды проклят, если стану возиться с тамошними матронами. Внешне мне нравится леди Ивейна из Дома Рина в секторе Тапани. Она не производит впечатление чрезмерно амбициозной женщины. Она происходит из очень набожной семьи, ее родители пока молчат об этом, но потом наверняка потребуют, чтобы я стал членом их нелепого культа и утвердил его в качестве официальной государственной религии. На их месте я бы вписал этот пункт в брачный контракт. К тому же они явно надеются таким образом утереть нос Дому Мецетти. До недавних пор они не могли всерьез конкурировать с Мецетти, но брак с императором не просто упрочил бы их позиции в своем секторе, но вознес бы их до небес. Не бывать этому.

Траун придвинул стул к роскошному креслу брата, холодно пробежался взглядом по голофото перечисленных дам и не был впечатлен.

— Ты правда собираешься взять одну из них в жены? — спросил он.

— Нет, но заставлю моих советников и министров поверить, будто собираюсь, — усмехнулся Трасс. — Мне до смерти надоели их намеки на наследника. Особенно усердствует генерал Хоин, он все надеется выдать за меня свою перезрелую дочурку. Не ухмыляйся. Если я умру раньше, тебя ждут те же проблемы.

— Меня осаждают не меньше тебя. Не выношу разговоров о твоей смерти.

— Такова наша жизнь. Император еще не стар, а все уже думают, кто займет трон после него. Не каждый придворный меня переживет. Именно такие громче всех требуют наследника. Посмотри на адмирала Сибу: из него песок сыпется, а все туда же.

— Он сам сравнительно недавно стал отцом, вот и стремится дать почувствовать свою радость.

— В его-то возрасте? Сдается мне, тут не обошлось без помощи его волоокого адъютанта.

Траун фыркнул и отвернулся, пытаясь скрыть улыбку, но Трасс заметил ее.

— Люблю, когда ты приходишь, Рау. Можно свободно говорить гадости про наше окружение и не бояться осуждения.

— Насколько мне известно, никто при дворе не удосужился выучить чеун. Так что можешь говорить со мной о чем угодно и на публике.

Трасс накрыл ладонь брата своей и мягко произнес:

— Но это не то же самое, как когда ты находишься здесь, рядом со мной.

Некоторое время они молча сидели рядом, наслаждаясь близостью. Проблемы наследования трона казались им очень, очень далекими. Трасс погладил брата по руке и спросил словно бы невзначай:

— Как продвигается нирауанский эксперимент?

— Судя по сообщениям Парка, не так плохо, как он опасался. Наши клоны растут и развиваются в соответствии с возрастом, они делают большие успехи, — голос Трауна звучал немного неуверенно, словно он колебался, как преподнести плохую новость.

— Но?.. — помог ему Трасс.

— Ни одна пара не демонстрирует наличия твоих талантов. И моих тоже. Возможно, из этих детей в будущем получатся хорошие политики и полководцы, но гениями им не стать.

— Скверно. Может, они еще слишком молоды? Ты не начал командовать легионами, едва научившись говорить, знаешь ли.

— Надежда есть всегда, хоть и незначительная.

— Подождем еще. В конце концов, это был всего лишь эксперимент. А все же жаль, если ничего не выйдет. Клоны решили бы массу проблем, — мечтательно вздохнул Трасс.

Ему вспомнился давнишний разговор, состоявшийся на летних каникулах. Траун закончил первый курс академии на Напораре и вошел в пятерку лучших кадетов. Этот год прошел для него не без приключений. Однажды дело чуть не дошло до отчисления. К счастью, скандал удалось замять. Больше никто не поднимал вопрос об отчислении Трауна: его оценки были так хороши, что увеличивали средний балл всего курса. В будущем его ждали еще более головокружительные успехи в учебе. Однако в тот душный день Трасс не заглядывал так далеко. День клонился к вечеру. Окна их номера выходили на запад, и солнце палило нещадно. За прошедшие сутки они с братом не вылезали из гостиницы. Они нашли применение широкой кровати в номере, ковру в гостиной, прочим предметам интерьера, освежителю. Только что Траун буквально выжал из брата четвертый оргазм за день. Когда Трасс взмолился о пощаде, он дал ему небольшую передышку. Они сплелись в объятиях на кровати, тесно прижались друг к другу. И тогда Трасс задал вопрос:

— Слышал, у тебя появилась девушка.

Хотя тон его вопроса был легким, в душе Трасс цепенел от ужаса в ожидании ответа. Казалось, никогда еще в их коротких жизнях они не любили так сильно, не цеплялись друг за друга так отчаянно. Слухи о романе Трауна в академии лишили Трасса покоя.

— Это слишком громко сказано. Она помогла мне выпутаться из неприятной истории, потом мы сходили в музей, — простодушно ответил Траун.

У Трасса отлегло от сердца. От облегчения ему хотелось смеяться. Конечно, слухи — это просто слухи. Он хлопнул себя по лбу и пробормотал:

— Рау, ты безнадежен. Ну какой дурак на первом свидании ведет девушку в музей?

— Зиара сказала, что ей понравилось.

— Это элементарная вежливость. Девушка из семьи Иризи не могла ответить иначе. Хотя я удивлен, что она вообще стала с тобой разговаривать.

— Как и я, она верит в идеалы флота и отвергает семейную вражду. Она считает, что у меня есть талант, и обещала впредь присматривать за мной.

— Не питай на этот счет иллюзий, братец. Сам посуди, кто захочет встречаться с таким чудиком, как ты? — усмехнулся Трасс. Пользуясь случаем, он решил выведать побольше об истории, которая чуть не стоила брату будущей карьеры. — И, кстати, как мне передавали, в музей тебе следовало вести вовсе не госпожу Зиару, а генерала Ба’кифа.

— Он не любит искусство, он бы не пошел, — не скрывая грусти по этому поводу, сказал Траун.

— Это единственное, что тебя остановило?

Траун посмотрел на него с удивлением: мол, а в чем еще может заключаться проблема?

— Ох, горе ты мое! — всплеснул руками Трасс. — К твоему сведению, генералы не ходят по музеям с кадетами, которые не являются их родственниками. Им это не по рангу.

— Возможно, им не по рангу также прилететь в академии и просить наглядно продемонстрировать тренировочное испытание?

— А насчет этого… Лучше тебе не знать, что говорят насчет этого в Синдикурии, иначе тебе бы пришлось каждую неделю вызывать на дуэль моих будущих достопочтенных коллег.

Несколько недель студенческой практики в Синдикурии в качестве младшего помощника одного из синдиков семьи Митт дали Трассу больше жизненного опыта, чем все прежние годы учебы. Он присутствовал на заседаниях, наблюдал, как держится опекавший его синдик, как говорит с коллегами, и думал про себя: «Я тоже так могу. Я могу обдурить их. Я в состоянии убедить их». Тогда он впервые почувствовал тягу к пути политика, который в будущем приведет его на самый верх, но уже не в Доминации. Во время практики Трасс наслушался сплетен о членах многих правящих семей, поскольку достопочтенные синдики и аристокры не утруждались понижать голос в его присутствии. И он очень удивился, когда в болтовне о некоем генерале услышал имя брата.

— Они оскорбляют генерала Ба’кифа? — возмутился Траун.

— Не в лицо, нет, — поспешил заверить его Трасс. — Но за спиной болтают всякое.

— Например?

Трасс прикинул, как бы поделикатнее сообщить брату сплетни.

— Самое мягкое — что он задумал использовать тебя в какой-то сложной многоступенчатой интриге, но никто пока не сообразил, в какой. Большинство думает, что ты или его незаконнорожденный сын, или любовник.

— Они ошибаются. Я почти не знаю генерала.

— Будто мне это не известно. Смотри, никому вслух этого не говори, а то решат, что он на старости лет решил оказать благодеяние нашей матери. О нас с тобой и так болтают. «‎Посмотрите на них, родные братья, а так непохожи, что-то тут нечисто»‎, — противным голосом передразнил Трасс. — А, по-моему, мы с тобой очень похожи, особенно носами. Как думаешь?

— Рас, мы же выросли вместе, всю жизнь провели в одном доме. Как ты можешь сомневаться?

— Я не сомневаюсь, я думаю, как обратить сплетни в нашу пользу. Если бы мы правда оказались сводными братьями, нам бы не пришлось так тщательно скрывать свою связь. Впрочем, не обращай внимания, я привык болтать вздор на парах и развлекать синдика между заседаниями, вот и тебе перепало.

Клоны действительно избавили бы братьев от необходимости вступать в брак без любви и спать с теми, к кому они от природы не испытывали влечения. Однако это решение имело свои недостатки, главным из которых были сами клоны. Общество приняло инородца на троне Империи не без внутренней борьбы. После Войн клонов никто не позволил бы клону надеть корону. Пришлось искать альтернативное решение проблемы. Чтобы успокоить советников, Трасс время от времени устраивал смотры невест, балы, маскарады, музыкальные и литературные конкурсы, на которых дамы могли продемонстрировать свои таланты. Именно этого от него ожидали. Благородные дамы всерьез увлеклись состязаниями друг с другом ради короны императрицы. Некоторые из них и правда влюбились в Трасса — или думали, что влюбились. Без малого год дворец гудел, точно улей. Придворные обоих полов обсуждали, как на кого посмотрел император, кому что сказал, кому подал руку, первой пригласил на танец и так далее. О том, что Трасс просто тянет время, знали трое — Траун, Чипа и Макс. Время требовалось для завершения естественного процесса беременности.

Трасс слишком дорожил своей властью, чтобы делиться ею с потенциальной женой. Более того, своей настоящей женой он считал Империю. Об этом он сообщил, объявляя о рождении сына. Ребенок не упал на него с неба. Появлению на свет принца предшествовала секретная операция по выбору суррогатной матери. Трасс выставил несколько условий: женщина должна принадлежать к панторанской расе; она должна быть здорова и красива; ее ни в коем случае нельзя посвящать в то, кто является отцом ребенка; она должна отказаться от претензий на ребенка, не пытаться найти его и встретиться с ним. Просмотрев массу договоров с суррогатными матерями, всевозможных судебных прецедентов, Макс Хайслип составил непробиваемый контракт. Чипа вылетел на Пантору на самом быстром корабле, какой Траун смог найти, и приступил к поиску кандидатки. Голофото девушек отправлялись императору по самому зашифрованному каналу из возможных. В финал этого конкурса прошли шесть панторанок. Из них Трасс выбрал двух. С обеими был заключен договор. Одна обязывалась родить ребенка в течение года, другая — в течение трех лет. Сомнения в этичности использования женских тел как инкубаторов для производства новой жизни Трасс отмел как несущественные. В Доминации чиссов к беременным женщинам относились практически как к богиням. Их защищал закон и общественное мнение. Солидные ежемесячные выплаты и бесплатное медицинское обслуживание значительно облегчали бремя материнства. В Империи к этому относились иначе. Беременность рассматривалась как проблема конкретной женщины, а не государства. Состоятельные благородные дамы, медийные персоны не хотели отрываться от привычных дел, портить здоровье и подрывать здоровье родами, поэтому суррогатное материнство процветало. С точки зрения имперской элиты, в поступке Трасса не было ничего предосудительного. Со временем он тоже стал смотреть на него именно так.

Первую панторанку доставили на одну из лун Корусанта как величайшее сокровище, под охраной двух звездных разрушителей. Ее поселили в красивом арендованном особняке, затерянном в центре бурно разросшегося парка. Медицинские процедуры заняли считаные минуты и были проведены с такой деликатностью, о которой проживавшая в родной глуши панторанка и не ведала. Начались месяцы ожидания появления на свет принца. У панторанки появились слуги, развлекавшие ее и исполнявшие малейшие прихоти. Меддроиды круглосуточно дежурили у ее постели, реагировали даже на ничтожные изменения в состоянии ее здоровья. К ее столу подавались блюда, приготовленные из продуктов высочайшего качества. Когда она узнала, что любые приобретенные во время беременности вещи ей можно забрать с собой, панторанка принялась скупать модные наряды, украшения и технику. За все платила корона. Когда девушке становилось скучно, в особняк привозили оркестр или театральную труппу. Ограничений было немного. Ей запрещалось покидать территорию поместья. Во время прогулок, спуска и подъема по лестнице, даже в освежителе ее обязательно должна была сопровождать сильная служанка. Запрещалось есть тяжелую и жирную пищу, курить, пить, употреблять спайс, а также читать грустные книги и смотреть печальные голодрамы. Все вокруг старались поддерживать панторанку в веселом расположении духа. Но и без посторонней помощи она пребывала в бодром и веселом расположении духа большую часть времени. Для нее это была вторая суррогатная беременность. В прошлый раз ее условия жизни практически ничем не отличались от обычных; родители ее ребенка отказались даже оплачивать аэротакси до женской консультации, а в роддом ее отвезли на своем спидере. Теперь же она жила как королева, купалась в роскоши, капризничала в свое удовольствие. Рождение ребенка ее огорчило, поскольку означало, что барству скоро придет конец. Младенца не показали матери, да она и не слишком им интересовалась. Более опытные суррогатные матери на Панторе научили ее: чего глаза не видели, о том сердце не болит. Одна посоветовала думать о ребенке как об опухоли, которую вырезали. Этот совет показался панторанке совершенно диким. Так или иначе, она не взглянула на сына. После родов ее переместили в специально оборудованную палату, дали легкое снотворное, оставили отдыхать и восстанавливаться. Она проспала и не узнала, что прилетели отец и дядя ее ребенка.

Рассмотрев новорожденного сына, Трасс процедил:

— М-да… Я ожидал чего-то более… — он сделал неопределенный жест и замолчал, не зная, как облечь в слова свои ожидания.

— Какого? Так выглядят младенцы, — усмехнулся Траун.

— Много ты об этом знаешь, — обиделся Трасс. — Не забывай, именно я всегда представлял семью Митт на праздниках в честь рождения детей, а не ты. У тебя вообще нет представления о том, как выглядят дети, пока они не достигнут призывного возраста.

— Однажды нам с Воссом пришлось принимать роды, так что некоторое представление у меня есть.

— Пожалуйста, не продолжай. Я не в том настроении, чтобы слушать очередную омерзительную историю про Неизведанные регионы.

Незадолго до того, как поступило сообщение о рождении принца, завершился очередной пустопорожний разговор по голосвязи с Мон Мотмой. Он продолжался долго, не дал практически никаких результатов, и теперь все действовало императору на нервы. Трасс думал, что смена обстановки и отцовство поднимут ему настроение. Он не учел, что родительские чувства не могут включиться по щелчку пальцев или возникнуть автоматически после слов: «Позвольте представить вам вашего сына». Трасс брезгливо взял ребенка за бока, повернул его налево, потом направо и пробормотал:

— Что за мерзкий цвет кожи.

— Ваше величество, цвет кожи ребенка находится в пределах нормы для представителя расы панторанцев, — сообщил меддроид.

— Для панторанцев, но не для нас. Он слишком темный. Как у крестьян и плебеев, — ледяным тоном ответил Трасс.

Он положил ребенка обратно в люльку, небрежно запахнул одеяльцем. С самого рождения сын стал для него разочарованием. Недовольный таким обращением, младенец захныкал. Меддроид и нянябот устремились к нему. По большому счету, отцу и дяде больше незачем было оставаться у люльки. Они вышли и продолжили разговор по дороге к космической яхте, которая привезла их на этот спутник Корусанта.

— Человеческие младенцы бывают самых невероятных оттенков, но через пару недель их кожа приобретает нормальный цвет, как у родителей. Уверен, со временем кожа твоего сына посветлеет, — попытался ободрить брата Траун.

— Надеюсь, иначе придется ее отбеливать. Еще одна морока. Фу, стыдно показать такое, — с презрением ответил Трасс, будто говорил не о своем ребенке, а о некой вещи.

— Ты уже думал об имени?

— Давно решил. Митт’ами’сафис.

Хотя подслушать их разговор могли только императорские гвардейцы (они никому бы не рассказали), Траун все же перешел на чеун:

— Ты ведь знаешь, что считается дурной приметой называть детей в честь родителей и ближайших родственников?

— Мне нет дела до примет. Мои подданные понятия не имеют, как формируются чисские имена. Им важно видеть связь между поколениями. Имя наследного принца должно быть созвучно моему.

— Это твое право. Как запишешь ядро имени? «Ами» — как в слове «снег» или как в слове «стойкость»?

— Думаю, лучше как в «стойкости», выглядит внушительнее.

— Внушительно, но не громоздко. У тебя всегда был хороший вкус и понимание, как выглядят слова на письме.

— Не подлизывайся, — Трасс остановился, повернулся лицом к брату и спросил: — Чего ты добиваешься?

Траун замедлил шаг и начал:

— Тот вопрос с финансированием…

— Опять ты за свое! Да сколько можно?

— Позволь напомнить, ты сам захотел двадцать тысяч звездных разрушителей, я тебя за язык не тянул. Строительство кораблей стоит денег. Чем крупнее корабль, тем дороже. Нужно оплатить еще и работу исследовательских институтов, конструкторских бюро, инженерные изыскания. Мы должны постоянно совершенствоваться. Один я это не оплачу.

— Ладно. Напрягу Хилл, пусть придумает, как достать еще денег.

— Спасибо, Рас. Ты ведь знаешь, это не мои капризы, все ради…

— Все ради защиты Доминации чиссов. Да, я помню. Надеюсь, все это когда-нибудь окупится.

— А я надеюсь, что ни нам, ни твоему сыну, ни всем его потомкам никогда не придется столкнуться с по-настоящему могущественным врагом.

Братья поднялись на борт космической яхты и вернулись к прежним делам. Они бы и не вспомнили о принце Митт’ами’сафисе, когда бы Чипа не внес в их ежедневники запись о дне, когда ребенка должны были доставить во дворец.

Через два месяца панторанку вернули домой без прежней охраны, зато с огромным количеством багажа и солидной суммой на счету. Настало время для другой женщины повторить ее путешествие.

Вторую панторанку поселили в том же особняке, что первую. Окружили такой же заботой. Однако эта женщина отличалась от предыдущей. Она начала рыдать в тот момент, как Пантора исчезла из виду в иллюминаторе ее каюты, и не прекращала, пока корабль не прибыл в систему Корусанта. Казалось, каждое прикосновение, каждое произнесенное слово способно ее травмировать и вызвать новый поток слез. Она не желала ни нарядов, ни украшений, ни развлечений. Ей хотелось уединения, но это было невозможно по условиям контракта. Поэтому измученная обществом незнакомцев панторанка пряталась среди одеял и подушек на необъятной кровати и оплакивала свою судьбу, а слуги стояли вокруг в растерянности, не зная, как ей помочь. Ради лечения тяжело больной матери она сначала продала все, что было в доме, потом работала до изнеможения, пока не поняла, что пора продать последнее — репродуктивный потенциал. Иначе она воображала свою первую беременность, представляла иное применение своей поистине редкой красоте.

Недели беременности тянулись для нее в бесконечной тоске. Отсутствие новостей из дома лишало ее покоя. Лечение матери она вписала обязательным пунктом в свой договор. Но был ли он выполнен? Каково состояние матери? К чему она вернется и что найдет дома? Панторанка мучилась неизвестностью. Роды стали для нее избавлением, хотя начались раньше срока и прошли тяжелее, чем обещали меддроиды. Она говорила себе быть сильное, не думать о ребенке, не интересоваться им. Тем не менее, услышав пронзительный крик сына, она взмолилась: «Покажите мне его!». Стоило ей увидеть крошечное существо, совершенно беззащитное, выброшенное в этот жестокий мир, как она снова залилась слезами и до конца своих дней не могла вырвать из сердца образ сына. Ее возвращение на Пантору тремя месяцами позже было преисполнено печали. Ни деньги, ни выздоровление матери не смогли развеять эту тоску.

Когда второй ребенок императора появился на свет, в правительственной районе Корусанта царила ночь. Дворец был погружен во тьму. Трасс поздно вернулся с очередного раунда переговоров с повстанцами. Увертки Мон Мотмы, искусственно создаваемые препоны его раздражали. К тому же в нескольких секторах активизировались группировки радикалов. Траун посылал на их усмирение своих адмиралов, то и дело консультировал их по голосвязи и совсем не уделял внимания брату. Мон Мотма клялась, что никому не приказывала мутить воду, напротив, призывала сложить оружие. Трасс ей не верил. Он устал от войны, от дипломатии, от работы. После того, как лег в кровать, он долго ворочался, гонял по кругу обрывки мыслей, речей и планов на завтра. Наконец ему удалось уснуть, его мучили серые тревожные сны. Затем Трасс почувствовал, что его кто-то грубо трясет. Голос Чипы ворвался в сон:

— Ваше величество, проснитесь. Ваш сын изволил появиться.

— Пусть Тамису дадут теплого молока и чего-нибудь сладкого, я сейчас не готов с ним общаться, — с трудом пробормотал Трасс.

— Я не о принце Тамисе. Ваш младший сын. Он родился.

Сказанное медленно доходило до Трасса. Энтузиазм Чипы показался ему странным. Он решил, что что-то пропустил. Для родов было еще слишком рано. Трасс потер глаза, сфокусировал взгляд на Чипе и переспросил:

— Что?

— Только что вас пытались вызвать по голосвязи, но у вас отключен комлинк, и вызов перенаправили мне. Поздравляю, ваше величество!

Чтобы заставить утомленный мозг хоть как-то работать, Трасс сел на кровати и, не открывая глаз, пробормотал:

— Но еще слишком рано. Он что, родился недоношенным?

— Его появления на свет ждали примерно через пять недель, но с медицинской точки зрения ребенок доношен и полноценен.

— Он больной или что?

— Нет, ваше величество, совершенно здоровый ребенок.

— Ну так пусть его матери заплатят остаток суммы. Утром надо запустить пресс-релиз. Чипа, ты же знаешь процедуру. Незачем будить меня по пустякам среди ночи.

— Виноват, ваше величество. Но для будущих пресс-релизов хотелось бы знать имя принца. Вы рассматривали разные варианты, но так и не выбрали. Вот, взгляните, я принес список.

Чипа сунул ему в руки падд. Трасс с трудом разлепил глаза — свет экрана показался ему невыносимо ярким в темной спальне — ткнул пальцем в первое попавшееся имя, вернул Чипе падд, откинулся на подушки, повернулся к нему спиной и с головой накрылся одеялом. Чипа неслышно удалился.

Таковы были обстоятельства появления на свет принца Митт’еси’нуру, так его встретил отец.

Титул «Император первой Галактической Империи» звучал относительно скромно по сравнению с титулами, которыми могли похвастаться иные придворные. Если подумать, то Империя не была ни первой, ни галактической, ведь в Неизведанных регионах хватало независимых государств. Кроме того, аристократам Трасс казался безродным выскочкой, плебеем. Фамильные древа их семей уходили корнями в далекое прошлое, чуть ли не к первым космопроходцам. У Палпатина с этим проблем не было. Хотя он не любил говорить о своем прошлом, любой желающий мог посетить библиотеку на Набу, найти там альманах со списком всех благородных фамилий планеты и обнаружить в нем род Палпатинов, а среди его членов — одного короля Набу, двух королевских супруг, сенаторов и землевладельцев без счета. Трасс предпочитал не вспоминать о своей генеалогии. Однажды Акбар ткнул императора носом в его происхождение: он не из этой части галактики, всего лишь заезжий гастролер. Услышать это было неприятно по трем причинам. Во-первых, на это указал бывший раб. Палпатину он не посмел бы высказать такого, а Трасс стерпел и из-за этого чувствовал себя униженным. Во-вторых, критика исходила от инородца. В глубине души Трасс верил, что все инородцы должны поддерживать друг друга или хотя бы прощать некоторые ошибки или недостатки. Но Акбар занимал принципиальную антиимперскую позицию и говорил имперцам в глаза то, что о них думал. В-третьих, его слова были правдой.

Чтобы пустить пыль в глаза, с первых дней на троне Трасс занялся созданием новых биографий для себя и брата. Он сделал то, что делали многие правители прежних империй и республик, сменявших друг друга. Он утвердил пафосные девизы. В качестве личных девизов Трасс выбрал слова «Достать до звезд» — для Трауна, «Достигая невозможного» — для себя, «Мир и процветание» — для своего правления. Вместо того, чтобы посыпать голову пеплом из-за происхождения, он воспользовался тем, что их с братом прошлое покрыто тайной и нет возможности опровергнуть его рассказы о том времени. Поэтому он откорректировал — вернее, сочинил заново — их с братом биографии, смешав правду с вымыслом и украшательством. В соответствии с новыми версиями, они родились в семье Митт, одной из правящих семей Доминации чиссов. Их благородные и высокопоставленные родители владели огромными землями в столице и на других планетах. Их воспитывали как будущих правителей, с детства прививая хорошие манеры и тонкий вкус. Трасс с отличием закончил дипломатическую академию, а Траун — военную. Они принимали участие в обсуждении важнейших вопросов государства. Подробное описание их приключений, особенно похождений Трауна, заняло бы не один том. Не забыл Трасс обо всех почетных титулах и званиях, которыми их награждали как в Доминации, так и за ее пределами. Множество планет Трасс передал в безраздельное пользование Трауну — прежде всего те, на которых имелись судостроительные верфи, военные заводы и академии. Но основные усилия он сосредоточил на сыновьях, осыпал их титулами и имениями, чтобы создать хотя бы видимость родовитости. Представители старой аристократии осудили такое решение, ибо помнили, что великие правители древности давали детям очень скромные и немногочисленные титулы. Трасс тоже знал об этом обычае — и отмахнулся от него. Он считал, что в первую очередь должен обеспечить сыновей материально, а каждый титул приносил доход. При этом создавалось впечатление, что чем больше у принцев титулов и денег, тем более несчастными они становятся.

Благодаря тому, что дворец был полон слуг и дроидов, готовых помочь с детьми, Трасс практически не видел сыновей. Мальчиками занимались няняботы, на плечи которых легли все повседневные заботы, но при этом они росли почти как сорная трава, на попечении всех и никого, лишенные родительской любви и заботы. Трасс не кормил их с ложки, не читал им на ночь, не укладывал спать. Он не играл с ними и практически не участвовал в их жизни. Редкие посещения отца или дяди воспринимались принцами как праздник, хотя они в то же время немного побаивались их. Траун оказался родителем более любящим, чем Трасс, но оба они вели себя довольно отстраненно по отношению к мальчикам. Сентиментальность была им несвойственна, как и открытая демонстрация эмоций. Среди людей и инородцев высшего круга это было не принято. Траун иногда обнимал племянников, говорил им добрые слова, но никогда не обсуждал с ними свои чувства и крайне редко интересовался их, предпочитая рассуждать о планах на будущее. Не найдя сердечности в отношениях с отцом и дядей, мальчики попытались обрести ее в компании друг друга. Видевшие их вместе придворные потом с умилением докладывали императору, что принцы прелестны, вежливы, держатся с достоинством и обладают приятными манерами. О них отзывались как об очень хороших, воспитанных детях с отличными задатками, особенно хвалили принца Тамиса за отвагу и смекалку, а принца Тесина — за рассудительность и серьезность поведения. Дети действительно были неразлучны, но старший и более агрессивный Тамис неизменно подавлял тихого и робкого Тесина — об этом придворные не упоминали. Он мог возиться с братом до тех пор, пока не причинял брату боль, но даже когда тот начинал плакать и кричать, не прекращал мук. Тамис останавливался, лишь если Тесин признавал поражение, громко и четко. Не раз становившиеся свидетелями подобного поведения няняботы отправляли Трассу тревожные сообщения, выражали озабоченность, однако Трасс воспринял это как проявление характера будущего завоевателя, а не как недостаток или возможное психическое отклонение.

Выйдя из младенческого возраста, принцы начали осваивать дворец, общаться с теми, кого удавалось найти: слугами, гвардейцами, штурмовиками и офицерами охраны, иногда придворными. О том, что происходит во дворце, они были осведомлены не хуже, чем Киртан Лоор со своими шпионами. В отличие от Трасса и Трауна, они знали всех слуг и стражей по именам, с детской непосредственностью выведали их слабости, мечты, тревоги и планы. Большую часть дня они проводили, издалека наблюдая за слугами, охраной, придворными, отцом и дядей. Император был так занят правлением, а также любовными похождениями брата, что ему и в голову не приходило, что принцам чего-то не хватает, что им было бы веселее в компании детей их возраста. В шесть лет принц Тамис из-под надзора няняботов перешел под надзор учителей. Как наследнику престола, ему полагалось с детства учиться хорошим манерам, этикету, языкам, каллиграфии, танцам, музыке, рисованию, географии, истории, счету, основам политики. Он обязан был укреплять тело так же, как разум, занимаясь на свежем воздухе физкультурой, верховой ездой, стрельбой, осваивая азы боевых искусств и фехтования. Занятия начинались рано утром и продолжались до вечера, так что у принца совсем не оставалось времени на развлечения и игры с братом. Муштра продолжалась круглый год без каникул. Выходными днями для принцев были только их дни рождения, дни рождения Трасса и Трауна, крупные государственные праздники, вроде Дня Империи и Дня Жизни. Через два года Тесин присоединился к брату. С каждым годом в их учебной программе добавлялись новые уроки, но проходили они без огонька. Веселье, элементы игры, вольности были под запретом. Вместо того, чтобы заинтересовать принцев в предмете, наставники вдалбливали им, что учеба — это их долг, один из многих. Трасс хотел вырастить из сыновей свое подобие, заранее подготовить их к тяготам правления и монаршего служения. Он полагал, что если сам освоил эти навыки и предметы, то и его дети с ними справятся. При этом он забывал, что многие из них изучал, уже будучи взрослым, по своему желанию, преследуя определенную цель, а принцам учеба казалась бесконечной и беспросветной пыткой.

К тому же Трасс совершенно не учитывал характеров своих сыновей. Принц Тамис обладал более вздорным нравом, чем его брат. Свой первый нервный срыв он пережил в возрасте десяти лет. Очередные попреки во время занятий привели его в такую ярость, что он разбил все падды с учебными материалами, разорвал листы флимсипласта, вспрыгнул на стол, топал ногами и кричал наставнику, что прикажет его казнить. Испуганный учитель сообщил о происшествии императору, но Трасс не нашел в случившемся ничего тревожного, отнес его на счет в целом дурного характера сына и велел возобновить уроки. Тесин в тот же год неприятно удивил учителей, попросту отказавшись заниматься. Его бунт был тихим, однако решительным. Придя однажды в классную комнату, принц сел за стол, отодвинул от себя падд, листы флимсипласта, писчие принадлежности и спокойно объявил: он устал и хочет отдохнуть, в ближайшее время услуги наставников ему не понадобятся, он не будет учиться. Трасс не скрывал недовольства по поводу поведения сыновей. В основном его раздражение проистекало из глубоко спрятанного чувства вины перед ними за то, как мало внимания он уделял им в детстве, не дал им той любви, безопасности, уверенности в завтрашнем дне, доверия, в которых они нуждались. Теперь уже этого было не исправить. В глубине души Трасс считал их появление на свет самой большой ошибкой своего правления. Он от природы не испытывал отцовских чувств — и сильных родственных чувств тоже не питал ни к кому, кроме брата. Он всегда заботился о себе и Трауне больше, чем о сыновьях.

Chapter Text

Переговоры с повстанцами от первого дня до подписания мирного договора заняли год и восемь месяцев. За это время было урегулировано множество вопросов: кто кому должен компенсации и в каком размере, кто кого имеет право судить, кто как должен сложить оружие, кто его должен принять, кто какую должность займет при дворе и так далее. Трасс предложил принцессе Лее место советника первого ранга, добавив: «Мне нужен критический взгляд со стороны на мои действия». Она согласилась. По выражению ее лица Трасс понял, что она уже готовилась плеваться в него ядом при любом удобном случае. Однако он не отказался от своего замысла. Ему действительно требовалось знать мнение оппозиции, понимать, какие из его решений требуют доработки. Мон Мотме был предложен пост верховного канцлера. Тем самым Трасс собирался разлучить подруг и извечных политических сторонниц, позволить Мотме тратить силы на крикунов на заседаниях Сената, а Лее — изощряться в острословии на заседаниях Правящего совета.

Траун прикладывал массу усилий, чтобы интегрировать повстанцев, которые пожелают продолжить военную службу, в вооруженные силы Империи. Опытными бойцами он никогда не разбрасывался. Он позаботился о том, чтобы, когда мирный договор подпишут, для добровольцев все было готово, им не угрожали и они сами не представляли угрозы для окружающих.

Трасс жаловался своему окружению, что на этих переговорах потерял десять лет жизни. Зато прошедшие месяцы были отмечены относительным затишьем в войне. Относительным — потому как некоторые полевые командиры повстанцев принципиально не хотели сдаваться. Прекратить их сопротивление можно было, лишь убив их. Этим и занимался Траун. Передышка на основных фронтах дала имперскому флоту возможность перевести дыхание. Люди немного расслабились. Некоторым, например, участникам мирной конференции на Мон-Кала, удалось отдохнуть. Появилась возможность чинить корабли не с помощью изоленты и многократных поминаний хаттовой матери, а так, как предполагалось проектировщиками. Судостроительные верфи тоже не стояли без дела. Трасс мечтал о десяти тысячах звездных разрушителей — Траун исполнял его мечту. Благодаря усилиям генерала Вирса наладилось производство шагоходов разных модификаций. Зачем они требовались государству, в котором вот-вот должна была прекратиться гражданская война? «На всякий случай». У Вирса имелся приказ Трауна, о причинах он не спрашивал.

Благодаря перераспределению поставок продовольствия удалось избежать голода и значительного роста цен на еду. Обитатели планет, к которым не проявили интерес радикалы, снова смогли без страха выходить на улицу. Военные патрули постепенно сменялись стандартными полицейскими дроидами. В воздухе витало предвкушение грядущего мира. Все граждане, независимо от их политических убеждений, ждали его с нетерпением после стольких лет сражений, после стольких смертей и потерь. Все мысли были направлены именно на это историческое событие.

Год и восемь месяцев шла работа над мирным договором. Наконец, текст был составлен так, чтобы устраивал обе стороны. По нему Альянс независимых планет прекращал существование, входившие в него миры возвращались под крыло Империи (за некоторыми исключениями, оговоренными отдельным пунктом). Фактически повстанцы переложили проблемы этих планет с больной головы на здоровую. Поводов для уверток не осталось. Империя предложила им сложить оружие, и повстанцы капитулировали. Назначили дату подписания договора. Это должно было произойти до истечения того срока, который Трасс, взойдя на трон, назначил себе для решения вопроса с гражданской войной. Это было невероятным успехом, политической победой высшей пробы.

В честь праздника улицы городов по всем мирам украсили цветочными гирляндами, переплетенными серой и красной лентой. Серый цвет традиционно считался имперским, красный символизировал Альянс. Так было официально заявлено. Однако, окажись в то время в Империи чиссы, они однозначно определили бы этот праздник как то, чем он в действительности являлся. Не Империя праздновала воссоединение с Альянсом — представители семьи Митт упивались своим триумфом. Сочетание красного и серого стало хитом сезона. Оно было повсюду. Модницы красили волосы в эти цвета, прикалывали к одежде розетку с ними. Красные и серые полотнища украшали здания, свешивались с балконов. Для торговцев во время народных гуляний установили единообразные шатры в широкую красную и серую полосу. Повсюду продавались сувениры с портретами старших членов императорский семьи, стоящих или сидящих рядом с без пяти минут бывшими лидерами повстанцев. Если коронация Трасса стала ярким событием в жизни Корусанта, то подписание мирного договора превратилось во всегалактический праздник. Парады, шествия, мистерии, концерты, танцы на улицах следовали друг за другом в бесконечной круговерти вспышек света и ярких цветов — и все это только предваряло главное событие.

По задумке организаторов церемонии все лица, обязанные поставить свои подписи на историческом документе, должны были собраться в Сенате, под гром аплодисментов объявить сенаторам и народу о своих намерениях, затем прибыть во дворец парами. Каждая пара состояла из представителя Империи и представителя Альянса. Из-за этого вышло много споров. К примеру, Исанн Айсард, которой в пару определили адмирала Акбара, кричала, что убьет его на месте, если только он к ней прикоснется.

— Ничего не поделаешь. В Империи сейчас слишком мало женщин на руководящих должностях. Не могу же я поставить его в пару адмиралу Даале. Она с ума сойдет, если ей придется идти под руку с бывшим рабом ее… патрона, — меланхолично ответил Трасс.

Адмирал Даала, кстати, тоже не испытывала восторга от выбранной ей пары — неотесанного мальчишки-фермера с Татуина, которому повезло обладать Силой. Она согласилась на участие в церемонии лишь при условии, что ей предоставят доказательства, что Люк Скайуокер тщательно вымылся накануне и от него не будет вонять. Трасс старался не думать о том, какими еще особенностями она наделила джедаев в своем воображении. Ему хватало мороки и без нее. Многие политические и военные лидеры Империи и Альянса хотели прийти на церемонию подписания мирного договорами со своими супругами. Им претила мысль появляться на публике с чужими людьми (или инородцами). Чтобы их успокоить, Макс Хайслип предложил им пройти с навязанным партнером только перед камерами до дверей дворца, а уже потом поменяться обратно. Предложение было принято — и принесло новую головную боль протокольной службе и организаторам. Теперь надо было составить пары так, чтобы супруги не потерялись в толпе, сидели напротив друг друга во время торжественного обеда, чтобы их места за столом соответствовали их статусу и так далее. Проще всего оказалось подобрать пару для венценосных особ. Трасс, как глава государства, должен был не отходить от Мон Мотмы, Траун сопровождал принцессу Лею. То, что у первой имелся муж, а у второй — без пяти минут жених, никого не смущало. Муж Мотмы не принимал активного участия в ее работе в Альянсе, прилетел на Корусант с Чандрилы исключительно ради развлечения и нисколько не опечалился, когда ему предложили поприсутствовать на церемонии в качестве гостя вместе с незнакомой ему придворной дамой. Зато Хан Соло страшно обиделся, что его возлюбленную будет сопровождать посторонний мужчина — и не абы кто, а сам наследный принц. Напрасно ему объясняли, что это символический жест. Сперва он хотел вовсе бойкотировать церемонию. Потом решил все же поприсутствовать (ради обеспечения безопасности принцессы Леи и в пику тем, кого могло порадовать его отсутствие), однако отказался от компании предлагаемых ему придворных дам и решил идти вместе с Чубаккой. Его демарш был воспринят зрителями неоднозначно, об этом потом много говорили.

День подписания мирного договора многим показался очень долгим. Прежде всего это касалось сенаторов: им велели прибыть в здание Сената и занять места за два часа до начала церемонии. Чтобы не скучать, они вели прямые трансляции прямо из лож, высказывали свои взгляды на ситуацию, подчас довольно неоднозначные. Им настойчиво рекомендовали высказываться только в позитивном ключе, хвалить мудрость императора. Большинство так и делало, но в любом стаде найдется банта-нонконформист. Пока сенаторы вещали, к зданию Сената подъехали спидеры с охраной из дворца. В последний раз проверили каждый угол огромного здания, убедились, что все безопасно. Наконец, из разных частей правительственного квартала стали сползаться бронированные лимузины. Они привезли старших членов императорской семьи, лидеров Альянса, политиков, дипломатов, чиновников, адмиралов и генералов с обеих сторон. И все эти люди и инородцы, покорные приказам распорядителей, остались ждать в атриуме. Несмотря на огромные размеры здания Сената, этой толпе едва хватило места, чтобы разместиться. Распорядители сновали туда-сюда, проверяя наличие участников церемонии, их готовность, водили за руки и расставляли по парам тех, кто случайно или намеренно перепутал свое место в колонне. Шум, споры, тычки. Толкотня невообразимая. Чтобы сказать что-либо своему напарнику, приходилось кричать. В зал заседаний поднялись только Трасс и Мон Мотма. Их отточенные, отрепетированные речи вызвали отрепетированную бурю аплодисментов. Голокамеры передавали их обращения в самые глухие места Внешнего кольца и Дикого космоса с минимальной задержкой, а затем через ретрансляторы — на Нирауан.

Как только с речами было покончено, Трасс подал руку Мон Мотме, она оперлась на нее, и они вместе спустились в атриум, прошли мимо выстроившихся в ряд пар и заняли место в голове колонны.

— Все готовы? — спросил Трасс у подбежавшего у нему Чипы.

— Да, ваше величество.

— Тогда поехали. Подай сигнал.

По команде двери Сената растворились. Элегантные пары стали выходить на площадь перед зданием. Подъезжавшие спидеры поглощали их одну за другой. Длинная колонна спидеров с имперскими гербами заняла всю дорогу от Сената до дворца. На улицах столпился народ, но, в отличие от коронации Трасса, никто не улыбался и не махал подданным. Тогда жители столицы стали перемещаться к установленным на площадях экранам, дабы увидеть, что происходит у стен дворца. Головной спидер достиг его примерно тогда же, когда последний в колонне тронулся от здания Сената.

Трасс поднялся на ступени дворца под руку с Мон Мотмой. Оба выглядели величественно, как настоящий император со своей императрицей. По случаю прекращения гражданской войны они решили надеть на церемонию символы недавнего противника. На Мон Мотме было платье жемчужного цвета с длинным шлейфом из парчи, сплошь покрытое вышивками серебряной нитью в виде крошечных имперских гербов. Они выстраивались в волнообразный орнамент. При движении Мотмы вышивки переливались, словно блики на глади моря в солнечный день. Трасс примерил на себя образ феникса. Он буквально стал им: части его многослойного наряда были выкрашены в множество оттенков красного, оранжевого, золотого, расшиты ауродиевой нитью и рубинами. Тяжелый шлейф, сверкавший желтыми и алыми вспышками драгоценных камней, поднимался по лестнице вслед за шагами Трасса и делал его похожим на развернувшую хвост диковинную птицу. Все вместе производило впечатление, что император охвачен пламенем. Его волосы были перевиты алыми лентами, а о короне говорили, что она стоит целое состояние. Ради исторического события Трасс заказал особую корону. Она стала результатом работы искуснейших мастеров. На ее изготовление ушло столько ауродия и драгоценных камней, что публичное оглашение точных данных вызвало бы народный бунт. Она изображала феникса, схваченного в момент взлета. Он распустил огненный хвост, высоко поднял крыла, вытяну шею и устремил взгляд алмазных глаз ввысь. Каждое перышко, стилизованное под язычок пламени, было различимо вблизи. В районе опахала на них притулился небольшой рубин. Чем крупнее перо — тем больше камень. С кончиков маховых перьев также свисали рубины, точно капельки крови.

За императором, держась на некотором расстоянии, чтобы голокамеры успели подобрать наилучший ракурс, шли Траун в парадном мундире и Лея Органа. Наряд наследного принца сиял белизной, золотое шитье и алмазные эполеты сверкали на солнце. На его руке покоилась ручка принцессы. Лея улыбалась камерам и стоящим вокруг зрителям, но Траун чувствовал, как напряжены ее пальцы, ощущал исходящее от нее возмущение. До него доходили слухи, что она хотела прийти на церемонию в черном платье и траурной вуали, дабы символически похоронить мечты о свободе. К счастью, не то она сама одумалась, не то ее убедили не устраивать скандал. В итоге на церемонию она надела летящее светло-зеленое платье с вышитым серебряным геометрическим узором на груди и на талии. Оно оттеняло ее яркие глаза, темные волосы и светлую кожу. Волосы Лея собрала в усыпанную жемчугом сетку, сплетенную из серебряных нитей и шелковых лент. На шее красовалось альдераанское колье, которое Трасс вернул ей в первый день переговоров. Рядом со своим высоким спутником миниатюрная принцесса казалась подростком.

Следом шагали адмирал Акбар и Исанн Айсард, которая выбрала элегантное платье цвета только что пролитой крови. Она стала одной из немногих, кто не пытался изобразить радость во время церемонии. Она то и дело косилась на многочисленные награды Альянса, украшавшие форму Акбара. Из-за этих наград они сильно поссорились в спидере на пути ко дворцу. Она считала их издевательскими призами за убийство имперских солдат и офицеров. Он видел в них знаки отличия за доблесть в бою.

За ними следовала многочисленная колонна политиков, офицеров, придворных всех рас и мастей. Шурша шелками, сверкая драгоценностями, звеня медалями и цепочками, шелестя шлейфами, эта толпа текла во дворец непрекращающимся потоком. Пары останавливались в нескольких специально обозначенных точках на лестнице и при входе во дворец, чтобы их могли рассмотреть и заснять. Они источали аромат духов и благовоний, перешептывались на мраморных ступенях, выставляли себя напоказ. Весь блеск и роскошь, веселье и суета пышного двора, вся пышность и великолепие Империи и Альянса прошли в этот день перед глазами зрителей со всех миров.

Непосредственно процедура подписания договора освещалась в СМИ так же подробно, как проход участников церемонии к дворцу. Желающих попасть на нее журналистов было так много, что никакой зал во дворце не мог вместить их. Чтобы у каждого была возможность вести репортаж, журналистов разместили во всех свободных помещениях гостевого крыла, а в зал, где должно было происходить подписание договора, запустили их дроидов-голокамеры. Голокамеры сбились в черное, жужжащее сервомоторами облако у потолка. Они активизировались и устремились вниз, едва в дверях зала показались Трасс и Мон Мотма. Единственное, что не позволило этому рою врезаться в политиков, — охватывающее весь зал защитное силовое поле, заранее установленное на трехметровой высоте от пола. Блестящие линзы голокамер фиксировали каждое движение императора и главы Альянса. Больше никаких дискуссий, никаких споров. Они подошли к столу, на котором лежал напечатанный на плотной бумаге текст мирного договора в двух экземплярах. Трасс позволил Мон Мотме первой поставить свою подпись под документом, затем с удовлетворением расписался сам. Они обменялись рукопожатием. Собравшиеся в зале устроили им долгую овацию. Затем к столу подошли Траун и принцесса Лея, Айсард и адмирал Акбар, адмирал Даала и Люк Скайуокер. Расписавшись на мирном договоре, они поставили галактику в известность о том, что не имеют никаких претензий друг к другу. Затем к столу потянулась длинная вереница полевых командиров повстанцев. Трасс настоял, чтобы свою подпись на договоре поставил каждый, кто владел хоть сколько-нибудь существенными силами и с кем смогла связаться Мон Мотма. Это было яркое, пышное, но длительное шествие. Имперской стороне пришлось долго ждать, пока поток людей и инородцев всех мастей иссякнет. От Империи хватило трех подписей: Траун выразил согласие вооруженных сил, Айсард — подведомственной ей (и фактически независимой) разведки, Даала — вверенного ей флота Мау. Этот флот привык действовать самостоятельно, очень гордился этой самостоятельностью и никак не хотел встраиваться в общую картину регулярных войск Империи. В конце концов у адмирала Даалы закончились отговорки, и ее корабли пополнили собой объединенный имперский флот. Но произошло это двумя годами позже, поэтому история сохранила имя и подпись Натаси Даалы как командующей независимого флота Мау.

После подписания текст мирного договора был зачитан с балкона дворца. Микрофоны усиливали звук так, чтобы толпа на площади перед дворцом могла слышать каждое слово; прямая трансляция велась на всю галактику. Чтение завершилось под гром аплодисментов и радостных криков. Граждане радовались долгожданному прекращению войны и объединению государства. Военные — тому, что несение службы снова станет безопасным, перестанут приходить похоронки на друзей и родных. Чиновники — тому, что настала пора определенности, развития и восстановления, а в таких ситуациях умные всегда пробьются или найдут способ заработать. Аристократы и промышленники вздохнули с облегчением, потому что их арендаторы и рабочие вернутся со службы на фермы и заводы. И хотя некоторые аналитики критиковали мирный договор за то, что он, по сути, больше выгоден Империи, чем Альянсу, что повстанцы не получили практически никаких преимуществ, на них не обращали внимания. Радость и ликование охватили Империю, вновь ставшую единой. На улицах тут и там раздавались крики: «Да здравствует Империя! Да здравствует император!».

После непосредственного подписания договора настало время официальных фотосессий, заявлений и кратких интервью. Устраивать полномасштабную пресс-конференцию Трасс не стал, дабы не утомлять участников церемонии. Работа по донесению позиции дворца до народных масс возлагалась на службу по связям с общественностью. Время шло к ужину. Макс Хайслип доложил, что все готово, и Трасс повел собравшихся во дворце в один из обеденных залов, предназначенных для торжественных мероприятий. Благодаря длине этого зала в нем могли отужинать до четырех тысяч гостей. Трасс ограничился двумя с половиной тысячами. По меркам Старой Республики это считалось не таким уж масштабным мероприятием. Во времена ее расцвета стандартный список гостей на придворном празднике включал от двух до трех тысяч имен. Когда отмечали поистине выдающееся событие, количество приглашенных доходило до десяти тысяч, а порой и больше.

Чтобы разместить всех гостей, понадобился трехсотметровый стол. Его ширина составляла более двух метров, иначе не удалось бы вместить все составляющие парадной сервировки и элементы декора. По центру его украсили цветочными композициями. Цветы подобрали невысокие и не слишком яркие, дабы не отвлекали внимание и не закрывали сидящих напротив друг от друга. Между вазочками проложили красные и серые шелковые ленты. Сервиз был выбран традиционно имперский, с очень простым, лаконичным дизайном и гербами. При Палпатине он использовался редко, поскольку покойный Император не любил устраивать большие сборища, тем более есть при стечении народа. Однако по особым случаям Император переступал через себя. Тогда-то из дворцовых хранилищ извлекался этот сервиз, состоящий из более чем ста пятидесяти тысяч предметов. После событий у Явина IV стало не до придворных праздников. В следующий раз сервиз использовали во время празднования коронации Трасса, а теперь — на ужине в честь заключения мира.

Беседа во главе стола развивалась вяло. Трасс был зажат между впавшей в уныние Мон Мотмой и принцессой Леей, которая вонзала приборы в каждое блюдо с таким видом, будто убивала врага. Он бросил полный страдания взгляд на брата. От Трауна помощи ждать не приходилось. С одной стороны от него сидела принцесса, с другой — Айсард, которая не доверяла гранд-адмиралу и которой не доверял он. В нарушение протокола Айсард вытащила из вазы перед собой самый сильно пахнущий цветок. То и дело она подносила его к носу, намекая, как тошнотворен ей исходящий от Акбара рыбный запах. Напротив них Люк Скайуокер оживленно рассказывал что-то адмиралу Даале. Та слушала с выражением легкой брезгливости на лице и время от времени кивала. Сухо улыбаясь, она смотрела на него так, словно среди всех дурачков, живущих в галактике, ему не было равных. На другом конце стола беседа тоже шла ни шатко ни валко. Бывшие враги вымученно улыбались друг другу, подыскивали нейтральную тему для разговора, а, потерпев поражение, утыкались в свои тарелки. «Ничего, со временем они привыкнут друг к другу», — утешал себя Трасс. От политики его уже тошнило, поэтому он решил выбрать самый безопасный способ завести беседу — сделал Мон Мотме комплимент. Она скупо улыбнулась и кивнула, принимая похвалу. В такт движению ее головы качнулись длинные тонкие серьги с овальным оранжевым камнем.

— Эти серьги… они кажутся знакомыми, — сказал Трасс.

— Ваше величество подарили их мне на день рождения двадцать пять лет назад, — пояснила Мон Мотма.

Тот день сохранился в памяти Трасса, хотя повод уже забылся. Он был примечателен тем, что на празднике в доме сенатора Мотмы Трасс уничтожил репутацию и карьеру другого сенатора — Янариса с Алсакана. Однажды во дворце Янарис позволил себе сказать грубость Трассу и спустить его с лестницы. После проведенной Трассом акции по подрыву доверия к нему сенатор лишился своего поста, состояния и положения среди многочисленной и амбициозной родни. Воспоминание об успешной мести согрело Трасса лучше вина.

— Не могу поверить, что вы их сохранили! Мне показалось, они вам не понравились, — удивился Трасс.

— Очень понравились, но я не могла носить подарок политического врага, — ответила Мон Мотма.

— Не помню, чтобы публично выражал свою политическую позицию в то время.

— Вы — нет, но вы представляли советника Кирсо Косту.

Стараясь скрыть, что считает эту причину надуманной, Трасс сказал:

— Хорошо, что сейчас все проблемы разрешились, и каждый может носить, что хочет, и жить, как пожелает. Удивительно, что мой подарок пережил все тяготы войны.

— За несколько дней до битвы при Явине его вместе с другими моими вещами изъяли. Серьги благополучно пролежали в архивах ИСБ десять лет и только недавно были мне возвращены, — бесцветным тоном сказала Мон Мотма.

— Видите, иногда ИСБ приносит пользу.

— С этим не поспоришь.

Они обменялись сдержанными улыбками. Беседа снова зашла в тупик. Ужинать в большой компании, но в молчании Трассу было тягостно. Перемены блюд казались ему бесконечными. Он пожалел, что заказал столько всего. Когда он сообщал свои пожелания относительно организации ужина, желание показать богатство Империи затмило разум.

Через семь или восемь человек от того места, где сидел император, завязался оживленный разговор. Сидящие там дамы смеялись, мужчины фыркали, выражая ироническое возмущение. Трасс прислушался и уловил имя профессора Фаранатиса, преподавателя одного из корусантских университетов, писателя и одиозной медийной личности, чьи меткие и не всегда достоверные с научной точки зрения высказывания разошлись на цитаты среди молодежи. Недавно профессор дал очередное сенсационное интервью на тему текущих исторических событий. Трасс ухватился за возможность позабавить своих дам и спросил Мон Мотму:

— Вы слышали недавние высказывания Фаранатиса по поводу объединения наших сил?

— Еще нет.

— О, это очень забавно. Он считает, что коль скоро Империя — слово женского рода, а слово есть суть предмета, то ей нужен мужчина, дабы направлять, защищать и поддерживать. А Восстание — слово среднего рода, с ним лучше справится женщина, потому что только женщине дано сформировать из ничего нечто.

— Неужели он считает, что в Восстание принимали участие только женщины?

— Нет, но он приписывает Восстанию «типично женские черты», — Трасс изобразил пальцами кавычки в воздухе, давая понять, что это не его мнение, — такие как пластичность, переменчивость, сострадание и готовность к компромиссу. Их он противопоставляет «типично мужским чертам», которые демонстрировали наши воины.

— Например, склонность к насилию, расовым чисткам, ведению переговоров с помощью силы и угроз? — присоединилась к разговору принцесса Лея.

— Нет, большей частью речь шла о мужестве, решительности и героизме, — сказал Трасс. По очень выразительному взгляду принцессы он смог прочесть, что она думает по этому поводу.

— Так к какому же выводу пришел достопочтенный профессор? — спросил Мон Мотма.

— Что вселенской гармонии можно добиться только слиянием мужского и женского.

— В итоге именно это и произошло. Хотя я не назвала бы это слиянием. По-моему, более подходящее слово — изнасилование, — веско произнесла Лея и добавила после небольшой паузы: — Что вы думаете о его словах?

— Что таких «знатоков» хочется вешать на столбах.

Заметив, как Мотма поджала губы, Трасс поспешил добавить:

— Это образное выражение. Угнетение свободы слова не входит в мои планы. Я слишком хорошо помню, чем это закончилось в прошлый раз. Однако кое в чем Фаранатис прав, — он повернулся к Мотме. — Народу нравится видеть нас вместе. Как хорошо, что вы уже давно замужем, иначе нам пришлось бы пожениться ради общественного мнения. Да и у ее высочества есть ухажер.

— Но вы хотите каким-то образом объединить наши дома? — прямо спросила Мотма.

— Насколько мне известно, у вас есть дочь. Сколько ей сейчас?

— Четырнадцать.

— Непростой возраст, как я слышал. Возможно, вам стоит навестить ее дома, подумать о ее будущем. У меня два сына. Старшего предложить не могу, но младший вполне подойдет.

— Он еще очень мал.

— Но однажды он вырастет. Уверен, к тому времени ваша дочь будет недостаточно стара для деторождения. И всегда остается вариант суррогатного материнства.

Мысль о династическом браке принцев Трасс стал вынашивать с того дня, как они появились на свет. Для старшего сына, потенциального наследника, он наметил амбициозный план, способный перекроить карту галактики. Жену для младшего он планировал выбрать либо из среды старой аристократии, либо из семьи бывших повстанческих лидеров. Хорошим вариантом стала бы дочь принцессы Леи — при том условии, что Хан Соло поторопится с помолвкой, что Лея ему не откажет, что Лея захочет завести ребенка, что этот ребенок окажется девочкой и не будет наделен Силой. Одним словом, с принцессой было слишком много переменных. Дочь Мон Мотмы удовлетворяла обоим требованиям по происхождению, уже имелась в наличии, а амбиции матери обеспечили ее согласие.

С горем пополам ужин подошел к концу. Гостям указали места, откуда удобнее всего любоваться салютом. Некоторые офицеры с той и другой стороны, прослышав о фейерверках, предпочли отойти подальше от окон, удалиться во внутренние коридоры дворца, где взрывы были не слышны. Это звук оживлял слишком болезненные воспоминания.

Бесчисленное множество ракет взвилось в воздух. Сливаясь вместе, они образовали фигуру огненно-красного феникса, затем золотого веера, зеленого шара. Одна ракета взлетела ввысь и завертелась волчком, рассыпая серебряные искры, за ней последовали новые и новые заряды. Шары, веера, цветы самых невообразимых расцветок появлялись в небе снова и снова, без конца умножались в отражениях стекол небоскребов. При каждом взрыве здания правительственного района представали взгляду зрителей в новом неожиданном и фантастическом освещении. Ракеты, не переставая, взрывались с ярким блеском. Толпы гуляющих приветствовали наиболее красивые фигуры радостными восклицаниями, которые для собравшихся во дворце превратились в отдаленный гул.

Как только был подписан мирный договор, началась многодневная череда торжеств по этому поводу. Трасс едва находил время, чтобы переодеться и поспать. Его жизнь уподобилась бесконечному карнавалу событий и лиц. Балы, маскарады, пиры, концерты, спектакли, спортивные состязания следовали одно за другим в маниакальной круговерти. Всюду возносили хвалы тем, кто принес в галактику мир: императору — в основном, Мон Мотме — чуть меньше. В своих речах даже враги отмечали редкий ум Трасса, его упорство, умение владеть собой, а превыше всего прочего — потрясающее терпение. Они поднимали тосты за его здоровье и пили до дна. Пресса без устали писала о нем, рисовала портрет тонкого политика и справедливого правителя, живописала яркую жизнь при созданном им дворе. Как проимперские, так и оппозиционные аналитики признавали: Трасс всегда стремился направлять своих подданных к добру и вести их от хорошего к лучшему. Его не без основание называли одним из самых привлекательных и вызывающих восторг у окружающих личностей в Империи. Трасс высоко ценил образованность, любил музыку, поэзию, театр. Беседы были одним из его любимых занятий. Но он также относился к категории мужчин действия. Он презирал безделье. Трасс обожал танцы и верховую езду, был готов заниматься этим до полного изнеможения, и вся его свита занималась тем же самым, несмотря на личные увлечения или способности. Единственной альтернативой занятиям искусством или наукой при дворе считалось участие в разнообразных сезонных балах, церемониях, праздниках, маскарадах.

Многочисленные развлечения, ознаменовавшие собой капитуляцию Альянса независимых планет, вселили в граждан обновленной Империи надежду на лучшее будущее. Все ждали мира и процветания, заявленных Трассом в качестве девиза своего правления.

Chapter Text

Когда ситуация в Империи стабилизировалась, для многочисленных народов настало время отрефлексировать то глобальное потрясение, через которое они прошли, и переосмыслить свои взгляды на мир. Изменились времена и публика вокруг. Новая Империя, сохранив название и внешнее сходство с прежней, несла на себе заметные следы влияния Республики. Особенно медленно и тяжело либеральные идеи приживались в среде военных. Среди гражданских раскол политических убеждений был не так заметен и не слишком влиял на повседневную жизнь. А солдатам и офицерам приходилось служить бок о бок с прежними врагами, а также с инородцами и женщинами. Особенно невезучие собирали комбо из всех трех категорий. У офицеров пропал страх за свою жизнь и появился досуг. В свободное время им полагалось совершенствоваться в военном искусстве (вместо этого свободные часы люди посвящали себе, многие впервые за годы войны смогли выспаться, заняться хобби, дочитать давно заброшенные книги) или заниматься политической подготовкой. С последним пунктом дела шли из рук вон плохо. Раньше за политическую подготовку экипажей отвечал один, реже два агента ИСБ, постоянно находившиеся на борту флагманов флотов. Временами они посещали корабли поменьше, относящиеся к тому же флоту, читали лекции, общались с людьми. Офицеры называли эти встречи «исповедями». Естественно, один агент не мог оценить верность тысяч членов экипажа, поэтому ограничивался общими словами в духе: «Не связывайтесь с повстанцами, а не то яйца оторву. Если заподозрили кого-то в связях с повстанцами, вы знаете мою корпоративную почту, пишите». Самые сознательные показывали заранее подготовленные ролики и фильмы о любви к Империи. Во время просмотра каждый был предоставлен сам себе: работали с документацией, писали письма родным, чинили оружие и тому подобное. Следовало ли удивляться, что среди солдат и офицеров в какой-то момент понятия о том, что такое хорошо и что такое плохо, начали расплываться? После окончания войны те же агенты ИСБ, которые прежде вещали о ненависти к повстанцам и инородцам, обязаны были говорить о дружбе и всеобщем взаимопонимании. Делали они это так же неохотно, только теперь грозили оторвать яйца тем, кто не будет следовать новым доктринам.

В итоге люди удовлетворяли интеллектуальный голод в беседах в офицерских салонах. Там обсуждали, как жить дальше, как адаптироваться к новым условиям. Что принесла с собой война? Ради чего погибло столько народа? Оправданы ли те или иные решения командования с точки зрения морали и этики? Эти и многие другие темы муссировались неделями напролет. Неизбежно разговоры сводились к новому правительству. Инородцы во главе государства и вооруженных сил — многим офицерам такое не могло бы привидеться в кошмарном сне. Говорили о Трауне, вспоминали его прошлое. Улетая в Неизведанные регионы в «картографическую экспедицию», он забрал с собой основную массу людей, которых знал более-менее близко и которым доверял. В Империи остались только те, кто знал о нем лишь понаслышке. О гранд-адмирале им было известно немного. Говорили, что в юности он с трудом сходился с людьми, однокурсники в корусантской академии его не принимали. Ходили слухи о пережитых им подставах, попытках избить его или добиться его исключения. Рассказывали, как однажды однокурсник отпустил непристойный комментарий в адрес его брата, за что тут же получил в зубы. В свое время это был громкий скандал, о нем знали все выпускники того года. Где сейчас были те однокурсники, которые могли подтвердить или опровергнуть эту историю? Они благоразумно помалкивали, пытались скрыть год выпуска или даже название академии. Это было нетипично для имперских офицеров. Обычно, если кто-то добивался успеха, бывшие однокурсники слетались к нему с поздравлениями и пытались выклянчить повышения для себя «по старой памяти». У Трауна был иной случай. Его однокурсники молились, чтобы он о них не вспомнил. Двадцатилетними юнцами они думали, будто просчитали свою жизнь на много лет вперед. Они были молоды, сильны, богаты, имели благородное происхождение. Служба на флоте представлялась им необременительным и почетным занятием, которым они смогут по желанию пренебрегать ради балов, вечеринок и охот в своих фамильных землях. Странный инородец с голубой кожей и красными глазами не вписывался в их картину мира, поэтому они грубо его отвергли. Он был совсем один, если не считать брата, такого же одинокого. Он не имел ни происхождения, ни будущего, ни связей, ни поддержки. Один в чужом и чуждом государстве — и все же Траун не боялся демонстрировать свое интеллектуальное превосходство, вел себя как всезнайка в стране идиотов (с определенной точки зрения, так и было). Однокурсники никак не могли вообразить, что однажды он станет гранд-адмиралом и наследным принцем, а его красавец-брат — императором. Прошли те времена, когда они списывали Трауна со счетов, харкали в его тарелку в столовой, делали ему мелкие пакости во время занятий, всячески демонстрировали неуважение. Теперь их жизни находились в руках Трауна. Некоторые испытали стыд и раскаяние за то, что дурно обходились с ним. Но большинство жило в постоянном страхе возмездия. Они скорее бы умерли, чем показались Трауну на глаза и осмелились просить его о помощи, даже если остро в ней нуждались. Никто из людей, с которыми Траун учился целый год, не потрудился хотя бы немного узнать его. Тогда они бы поняли: он не забыл обидчиков, но давно простил их и выбросил из головы. В его жизни было столько приключений, побед, забот, свершений и планов, что он не расходовал силы на мелкую месть за испорченную кашу или залитые суперклеем сапоги.

После усмирения повстанцев и официального прекращения гражданской войны подданные императора вздохнули с облегчением. «Настали годы мира и процветания», — так о том времени стали писать в хрониках. На самом деле радость и покой вкусили только Центральные Миры. Впрочем, ничего нового тут не было. Многие миры Среднего кольца лежали в руинах. Окраины и приграничные территории вернулись практически в каменный век. Но сказать так означало бы допустить, что они из каменного века когда-то выходили. Прочитав сообщения своих агентов, Трасс, фигурально выражаясь, схватился за голову. Ему досталось огромное хозяйство, орды людей и инородцев, которых нужно кормить, одевать и по мере возможности радовать справедливыми законами. Не в его силах было творить чудеса. У него имелся четкий план действий, но в первый момент, когда Трасс осознал реальное состояние Империи, он содрогнулся от объема предстоящей работы. Однако он не мог показать обуревавших его чувств. На заседания комитетов, на которых обсуждалось будущее Империи, Трасс являлся без малейшего намека на страх, неуверенность или робость. Выступления сенаторов и министров он слушал со вниманием, высказывал личное мнение и умел с вкрадчивой властностью доказать свою правоту. Будь то спор об отмене дополнительных налогов, оставшихся со времен гражданской войны, о реформе образования, о переписи населения или о восстановлении в правах политических заключенных, Трасс живо участвовал в обсуждении. Лишь одной области он не касался — дел армии и флота. Если к нему обращались с жалобой или предложением по этому поводу, он заявлял: «Я ничего не понимаю в военных делах, обратитесь к моему брату и делайте, как он скажет». Каждый член комитета имел право высказаться открыто. Иногда Трасс принимал чужие идеи и корректировал наброски законодательных актов, которые имел при себе. Но молодой император ни на секунду не давал забыть, что его могущество не просто велико — оно неизмеримо, он — источник всех благодеяний.

В этом он следовал традиции, заложенной и проверенной почти тридцатилетним правлением Палпатина. При дворе и в Сенате каждый знал, что главный источник материальных благ — это правитель. По его воле текли потоки денег и власти. Любого он мог как возвысить до небывалого положения, так и сбросить с вершины. Так же, как настоящие реки разветвляются и превращаются в маленькие ручьи, денежные потоки, отпущенные Императором, дробились, сворачивали из намеченного русла в карманы ловких придворных. Государственная казна при Палпатине управлялась не так скверно, как об этом любили говорить в прессе. Однако в ней, как в большой и крепкой бочке, удавалось найти дырочку или щель, а дальше оставалось только ее расширить. Но для этого требовалось стать приближенным того, кто имел непосредственный доступ к Императору, то есть к денежному потоку. Будучи старшим помощником советника, Трасс узнал, где находятся эти щели и дырочки. Став императором, он поспешил заткнуть самые крупные из них. А мелкие… Хатт с ними, с придворными, пусть сосут!

Но далеко не все благосклонно восприняли его рвение. Трасс дал понять чиновникам и придворным: повсюду разруха, экономика в упадке, сперва нужно дать ей восстановиться, а уж потом приступать к более или менее равномерному дележу бюджета. Чиновники и придворные выслушали его и признали правоту. Но кто же должен жить по средствам? Кому затягивать пояса? Идея-то прекрасная, только никто не спешил опробовать ее на себе. Неоднократно Трасс публично выступал с речами, в которых провозглашал равенство всех перед законом. Не называя имен, он без страха обличал тех, кто хорошо устроился при прежнем правительстве и жил, считая, что их личная выгода и есть благо для государства. Император напомнил им, что закон есть благо только тогда, когда действует для всех. Вскоре после этих выступлений моффы и губернаторы, при Палпатине прославившиеся как «казнокрады и угнетатели народа» (прямая цитата из выступления), были смещены с должностей и отданы под суд. Легче всех отделались глубокие старики. Им император любезно позволил удалиться в ссылки на родные планеты и доживать там свои дни в затворничестве. Принудительное лишение многолетних синекур, вскрытие теневых схем сделали Трасса крайне непопулярным среди бывших чиновников высшего эшелона. Зато простые граждане ликовали, когда видели в голоновостях, как очередного губернатора или моффа выводят из кабинета в наручниках. В такой обстановке покушение — самое простое решение проблемы — стало вопросом времени.

Первый заговор против молодого императора был задуман и организован сенаторами от Алсакана, Гризмальта, Гиндина и Маластара при молчаливой поддержке некоего моффа Дисры. Объединяла их нетерпимость к инородцу из Неизведанных регионов на троне и отсутствие иных целей в жизни, помимо накопления денег и влияния. По их мнению, Трасс и Траун исчерпали свою полезность, когда положили конец гражданской войне и приняли законы, направленные на налаживание работы бюрократической машины, поэтому их следовало заменить людьми. Сенатор Тино Хо с Маластара, гран и единственный инородец в этой компании, имел дополнительный повод для ненависти. Когда в Сенате формировались различные комитеты, он подал заявку сразу в несколько и общим голосованием (благодаря многочисленным подаркам и взяткам) прошел в комитеты по строительству, по спорту и по благоустройству Корусанта. Узнав об этом, Трасс своей рукой вычеркнул его из всех списков и вписал имена трех других сенаторов, которых он знал как более-менее честных разумных существ. Получив столь увесистый пинок, Хо затаил обиду и стал вынашивать планы мести. Своим подельникам он говорил, что задумал подкараулить Трасса, когда тот будет гулять в садах, отвлечь его внимание каким-нибудь вопросом и заколоть его собственными руками. Но от этого плана отказались как по причине его очевидной, почти театральной, глупости, так и по причине трусости грана. В итоге было решено прибегнуть к помощи наемного убийцы. Однако никто из сенаторов прежде не сталкивался с необходимостью физического устранения политического противника, а потому никто не имел связей в соответствующей среде. В конце концов сенатор от Гиндина обрадовал заговорщиков: его помощник нашел молодого человека, который за приемлемую сумму готов избавить их от императора, вот только у него нет подходящего оружия. Порешили, что оружие — наименьшая из проблем.

Для покушения выбрали день, в который Трасс собирался открыть памятник жертвам гражданской войны. В честь такого события устраивался императорский выезд со всем полагающемся случаю шумом: открытый спидер, усиленная охрана, ликующие толпы с флажками в руках, которых хлебом не корми, дай поглазеть на нового правителя. Именно многолюдье должно было сыграть роковую роль. Мысль убить императора с помощью снайпера во время движения кортежа никому не приходила в голову. Во-первых, спидер полностью закрывался защитными полями, которые не удалось бы пробить из обычного оружия. Во-вторых, такое убийство выглядело не очень эффектно и явно указывало на заговор элит. В-третьих, найденный на Гиндине юноша, как выяснилось, не умел пользоваться снайперской винтовкой. Последний пункт должен был насторожить сенаторов. Возможно, и насторожил, но отступать им было некуда, да и поздно. Итак, план заключался в следующем: когда император выйдет из спидера и начнет приветствовать собравшихся подданных, убийца должен выскочить вперед, расстрелять его из бластера и скрыться в толпе. В теории все выглядело бы так, будто киллер вышел из народа, будто сам народ восстал против нечестивца на троне. Разумеется, жизнь внесла свои коррективы.

В день открытия памятника Трасс оделся особенно тщательно, ведь перед выездом из дворца предстояла небольшая фотосессия. Приближалась праздничная неделя в честь нового урожая, поэтому Трасс надел нижний долгополый камзол из зеленого шелка с вышивкой по подолгу и краю рукавов в виде трав. Наброшенная сверху мантия была черной, с длинными рукавами и с разрезами по бокам. Тематика памятника требовала простоты и знаков скорби. Часть волос Трасс приказал собрать в высокий хвост, остальные аккуратно уложить вокруг головы и закрепить лаконичного вида шпильками из черного металла с изумрудами. На груди и плечах он закрепил шесть подвесок с алмазами и изумрудами в оправе из того же черного металла в форме жуков. Последний, самый большой, изумрудный жук украшал собой широкий пояс Трасса. Этот необычный комплект молодому императору преподнес сенатор от планеты Юкио. Ему потребовалось время на размышления, куда приспособить этих жуков. Юкио являлась сельскохозяйственной планетой, одной из основных поставщиков продовольствия для нужд армии и флота. В преддверии праздников нового урожая было уместно показать, что Империя ценит не только юкианское зерно, но и мастеров.

Во всем великолепии своих шелков, парчи и драгоценностей Трасс спустился в зал приемов, где ждали журналисты, попозировал на фоне портрета Палпатина, дал несколько кратких интервью, после чего проследовал к спидеру. Императорский кортеж торжественно полз по улицам Корусанта. Выстроившиеся на тротуарах вдоль трассы люди и инородцы во все глаза смотрели на своего правителя. Установленные вдоль маршрута экраны вместо обычных реклам в прямом эфире транслировали, как улыбчивый император машет своим подданным. Солнце отражалось в окнах небоскребов и заставляло сверкать надетые на Трассе изумруды. Зрелище было торжественное и прекрасное. В полном соответствии с графиком спидер подъехал к площади, где стоял накрытый полотном памятник. Целый ряд должностных лиц с почтением встречали императора. Площадь перед памятником была заполнена народом. В то время Айсард еще не ввела негласное правило, что общественные мероприятия с участием императора должны посещать только переодетые агенты, поэтому увидеть, подойти близко, прикоснуться к Трассу мог любой желающий при условии отсутствия у него оружия.

В тот день охрана проглядела вооруженного убийцу, поскольку он воспользовался проходами в канализационных трубах под площадью, чтобы обойти охрану и вылезти уже среди толпы с припрятанным в кармане оружием. Его могли бы заметить раньше, поскольку от него исходило такое амбре, что народ старался держаться от него подальше. Почему на это не обратили внимание стражи порядка, навсегда осталось тайной. Для истории важным стало то, что, пока Трасс занимался пожатием рук подданных и обниманием детей, из толпы выскочил неприметно одетый юноша и выстрелил в него. Убийца целился в грудь — и попал. Но основной заряд пришелся на одного из изумрудных жуков, а остаточный заряд рассеял особый материал, из которого была сшита верхняя мантия. Камень просто испарился, на ткани остался черный ожог, края которого медленно плавились на глазах. Трасс пошатнулся, уставился на убийцу с удивлением, а не с гневом. Он выхватил из скрытого кармана в широком рукаве крошечный бластер, который всегда был переведен в режим оглушения, выстрелил в нападавшего. Тот отскочил в сторону, снова нажал на курок. На это раз ему удалось задеть шею Трасса слева. Император не вскрикнул от боли — сказались уроки с майором Дизондой, — зажал рану рукой, снова выстрелил в убийцу. Оглушенный юноша упал на землю. Чем в это время занималась охрана? Пыталась удержать толпу и предотвратить давку.

Под пальцами Трасса выступила кровь, начала капать на воротник его одежд. Не думая о том, как выглядит со стороны или насколько опасна его рана, он быстрым шагом вернулся к спидеру, сел на заднее сиденье, велел водителю поднять крышу и возвращаться во дворец. Один из младших помощников, которые всегда сопровождали Трасса во время выездов, успел юркнуть вслед за ним до того, как спидер сорвался с места и помчался по направлению к дворцу, нарушая все мыслимые правила воздушного движения. Помощник вытащил из-под пассажирского сидения аптечку, достал бактовый пластырь и наспех прилепил его Трассу на шею. Он успел заметить, что первоначально рана была невелика, больше походила на царапину, но за несколько минут успела разрастись.

— Ваше величество, кажется, это был дезинтеграторный пистолет, я читал о таких, — не очень уверенно произнес он.

Трасс чувствовал, что с раной что-то не так. Боль нарастала; с каждой минутой кровь текла сильнее, даже бактовый пластырь не мог ее сдержать. Он видел, как кровь заливает сиденья из белой кожи.

— Сообщите моему брату, — без малейших признаков паники в голосе велел Трасс.

Но в первую очередь помощник сообщил о покушении придворным медикам. Те уже ждали у подъезда дворца с камерой поддержания жизнедеятельности наготове. Они извлекли императора из залитого кровью спидера, погрузили в камеру и увезли в медицинское крыло. Трасс хотя и ослабел, но находился в сознании. Он несколько раз настойчиво повторил приказ сообщить Трауну о случившемся.

Сказать было проще, чем сделать. Придворные замерли в томительном ожидании. Каждый знал, что случается с гонцом, приносящим плохие вести. Траун в это время находился в Среднем кольце на многодневных учениях, проверял, как объединенные силы Империи, состоявшихся из тех, кто сразу примкнул к Трауну, и тех, кого он разбил в бою, работают вместе. Поговаривали, он не очень доволен результатами. Известие о покушении на императора точно не улучшило бы ему настроение. В конце концов, пока в медицинском крыле над Трассом колдовали лучшие хирурги, было решено отправить с сообщением того самого младшего помощника, который оказал императору первую помощь после покушения. Ведь именно ему император приказал известить брата. Дрожащего, словно лист на ветру, юношу погрузили на яхту «Василиск». Из всех принадлежащих короне яхт она была любимицей Трасса, недавно получила усовершенствованный гипердвигатель, более мощные щиты и считалась самой быстроходной. Доверить новость электронной почте не решились, ведь даже самый засекреченный канал связи можно взломать. Утечка информации могла взволновать народные массы по всей Империи. Во избежание этого Чипа запретил новостным каналам обсуждать и показывать кадры покушения, которое произошло перед сотнями голокамер. На некоторое время удалось сдержать распространение информации за пределы столицы. А на кухнях на Корусанте вовсю судачили о том, жив ли император, что произойдет в случае его смерти, уместно ли, чтобы политик такого высокого уровня носил с собой оружие и не боялся им воспользоваться.

Пока медики пытались остановить разрастающийся некроз тканей и предотвратить заражение крови пациента номер один, «Василиск» путешествовал тайными гиперпространственными путями от одной системы до другой, пока не достиг Среднего кольца. Яхта с высочайшим кодом доступа появилась на краю системы в разгар условного сражения. Пилот запросил и сразу получил посадку на флагмане Трауна, осторожно пробрался к «Величественному» мимо обменивающихся выстрелами звездных разрушителей. Спустившегося по трапу младшего помощника покачивало и могло вот-вот стошнить, он был бледнее покойника. Запинаясь, он попросил проводить его к наследному принцу. Тот, естественно, находился на мостике, наблюдал за учениями и не собирался их прерывать из-за присланной братом яхты.

О том, что курьер из дворца, Траун догадался, едва тот открыл рот:

— Ваше высочество…

Так к нему обращались только при дворе. Что новости скверные, было очевидно по лицу младшего помощника. Путаясь в словах, он дрожащим голосом попросил уделить ему несколько минут наедине. Траун отвел его в командный центр, запер двери и приготовился слушать. Юноша рассказал о покушении и об опасности раны Трасса. «Когда я улетал с Корусанта, император был жив, клянусь вам, он был жив!» — пролепетал он в конце.

Траун всегда считал, что неприятные новости нужно уметь выслушивать, не выдавая волнения и гнева. Он смог сохранить невозмутимость, поблагодарить юношу за оперативную доставку сообщения, велеть приготовить для него и экипажа «Василиска» каюты. После этого он покинул командный центр. С небывалым спокойствием он передал командование учениями адмиралу Альгарду на его корабль «Сокрушающий», капитану флагмана приказал выйти из учебного боя и идти к Корусанту на максимальной скорости. В причины гранд-адмирал не вдавался. Его распоряжения были незамедлительно исполнены. Через несколько минут «Величественный» уже нырнул в гиперпространство и начал перегон к Корусанту.

Корабль скрипел от натуги, поскольку шел на скорости, заметно превышающей допустимую. Солдаты и офицеры периодически поглядывали на стены, словно могли уловить тот момент, когда внешняя обшивка начнет отрываться, или остановить этот процесс взглядом. Если скрип делался слишком уж громким, кто-нибудь непременно выражал сомнение в расчетах инженеров и прочности брони, за что тут же получал оплеуху и наказ: «Не каркай». Один только Траун оставался безучастен. Все его существо сосредоточилось на единственной цели — добраться до Корусанта как можно скорее любой ценой. Но у всего есть предел, в том числе у звездных разрушителей. Гипердвигатель «Величественного» предпринял последнее усилие, выбросил корабль в реальное пространство и умер. Никакие реанимационные мероприятия, никакие пляски инженеров с бубном не смогли вернуть его в строй. Получив сообщение об этом, Траун нахмурился и посмотрел на капитана с неодобрением. Тот побледнел. Вообще-то во всей Империи не было командира более внимательного к экипажу и менее склонного к агрессии, чем Траун, но чем ситх не шутит. Когда дорога каждая минута, гранд-адмирал мог пойти на что угодно. По большому счету ни капитан, ни экипаж не были виноваты в поломке. В соответствии с приказом они выжимали из гипердвигателя все. Траун тоже это понимал, чем и объяснялся тот факт, что в итоге ничья голова с плеч не слетела. По счастью, инцидент произошел неподалеку от Кореллии. В системе Корелл на дежурстве постоянно находился звездный разрушитель для охраны верфей, да и в доках мог оказаться подходящий корабль. Оповестив Кореллию о скором прибытии и потребовав транспорт до столицы, Траун взял «Василиска» и поспешил к планете. Его экипаж вздохнул с облегчением. До ремонтных доков им предстояло добираться на досветовых двигателях, потом еще починка гипердвигателя — недели три покоя гарантированы. А там, глядишь, ситуация могла измениться, император — поправиться, и начальство вернулось бы на борт в хорошем настроении.

На Кореллии на выбор Трауну представили: два звездных разрушителя класса «Имперский», один класса «Виктория», старый, но крепкий дредноут, три «Каррака». Губернатор планеты был готов одолжить свою личную космическую яхту — или на время изъять в пользу Империи любое частное судно в системе Корелл. Однако таких жертв от него не потребовалось. Траун нацелился на звездные разрушители класса «Имперский», превосходивший прочие корабли по соотношению скорости и вооружения. «Несокрушимый» нес дежурство у верфей. «Химера» только что закончила ремонт, завершила испытания обновленного оборудования и была готова лететь туда, куда гранд-адмирал пожелал бы ее направить. Траун остановил выбор на ней. Пилот «Василиска» сообщил капитану «Химеры», что гранд-адмирал торопится на Корусант. Едва яхта заняла одно из почетных мест в ангаре и Траун ступил на борт, «Химера» пришла в движение. Огромный корабль готовился уйти в гиперпрыжок, напрягался, напружинивался, как дикий зверь, — на это указывала слабая вибрация палуб. Капитан, возглавлявший встречающий комитет, постарался свести к минимуму церемонии, и Траун был ему за это признателен. Траун находился не в том расположении духа, чтобы принимать чуть ли не парад в свою честь. Его чувства пребывали в смятении. У Кореллии ему удалось связаться с начальником императорской охраны. Тот сообщил, что медикам удалось остановить процесс деструкции тканей в ране, но Трасс потерял много крови и плохо реагировал на препараты, усиливающие кроветворение. Доступ к этой информации имели только члены близкого круга императора. Все прочие боялись ослушаться приказа Чипы о неразглашении. Даже для наследного принца не могли сделать исключения. Откровенно говоря, при дворе сейчас было не до Трауна. Чипа и Айсард занимались перетягиванием власти. Трасс не оставил четких инструкций относительно того, кто должен править на Корусанте в случае отсутствия на планете наследного принца. Чипа и Айсард отдавали противоречащие друг другу приказы. Они не могли договориться даже о том, под каким соусом подать болезнь императора. Двор находился в хаосе. Звонок Трауна буквально спас начальнику охраны жизнь, поскольку в тот момент он готовился собственной кровью смыть позор недосмотра. Уловив намек на это, Траун сказал: «Не валяйте дурака. Вы мне нужны. Следите за состоянием его величества и поведением придворных, пишите о каждом принятом ими решении».

Оставшееся время перелета к Корусанту Траун провел в размышлениях, какие шаги следует предпринять, дабы нейтрализовать исходящую от Айсард опасность. Чипу он никогда не считал опасным противником, потому не брал в расчет. Трасс обещал лишить Айсард независимости, если она совершит серьезный промах. Можно ли считать покушение на императора недоработкой с ее стороны? Удастся ли обвинить ее в попытке захвата власти? Не дестабилизирует ли это обстановку при дворе? Траун еще просчитывал варианты развития событий, когда явился капитан «Химеры» и доложил, что они прибыли в систему Корусанта. Не зря гипердвигатель «Химеры» прошел апгрейд: на перелет до Корусанта ушло почти в два раза меньше времени, чем обычно. Это сделало «Химеру» одним из самых быстрых кораблей имперского флота. Траун занес в свой планер заметку о том, чтобы рассмотреть вопрос о назначении «Химеры» своим флагманом. На время он напрочь выкинул из головы и этот корабль, и его капитана, приятного в своей деликатности. У него имелись более насущные дела.

Когда наследный принц появился в императорском дворце, придворные окружили его плотной стеной и принялись причитать нарочито громко. Траун остановился лишь на минуту, спросил, где Трасс, и пошел к нему, не позволив больше задерживать себя. Трасс дремал в закрытой палате в медицинском крыле, в камере поддержания жизнедеятельности, в окружении огромного количества приборов, считывавших его показатели. Два меддроида находились подле него круглосуточно. Врачи разных специальностей, светила науки, заходили к нему каждый час, сменяя друг друга. Потребности в этом уже не было, но они боялись рисковать здоровьем пациента номер один. Кризис миновал, Трасс медленно шел на поправку. Убедившись, что кроветворные препараты на императоре не работают, его оставили в покое, позволили сильному организму восстановиться самостоятельно. Появление Трауна вызвало оживление среди врачей. В их глазах он был идеальным донором: крепким, здоровым, еще и кровным родственником. Они не знали, как намекнуть ему на это. Придворные не имели права задавать вопросы особам королевской крови, они обязаны были ждать, пока к ним обратятся. Врачи тоже следовали этому правилу, если дело не шло о жизни и смерти пациента. Скорая смерть Трассу уже не грозила, переливание крови могло лишь поддержать его здоровье. Но с донорством важно было не переборщить, чтобы вместо одного ослабевшего чисса не получить двух.

Пока за спиной у него шел консилиум, Траун вглядывался в лицо спящего брата. Кожа Трасса стала неестественно бледной, приобрела нежнейший оттенок неба над пляжами Мон-Кала. Бескровные губы почти сливались с остальным лицом, что никак нельзя было назвать хорошим признаком. Черты заострились, красота Трасса проступила ярче в каком-то роковом великолепии. В белом халате Трасс походил на не нашедшего покоя после смерти красавца из историй, которыми пугали друг друга школьники. Похожая на прозрачный гроб камера поддержания жизнедеятельности еще больше усиливала это впечатление. Трауну хотелось вытащить брата из этого саркофага, вырвать из лап нависшего над ним призрака смерти, однако он не решился дотронуться до установки. Он отошел от камеры, стал расспрашивать врачей о состоянии брата и прогнозах. Пускай чиссы сильно походили на людей внешне и в плане анатомии и физиологии, между организмами представителей двух рас имелись существенные различия. Врачи признались, что при лечении императора им часто приходилось действовать вслепую. Если бы у них было больше информации о чиссах… Но такие сведения имелись только в Доминации. Ни один чисс в здравом уме не допустил бы утечки этой информации за пределы границ.

Хотя разговор велся негромко, Трасс смог его расслышать. Сквозь сон он различил голос брата. Траун часто ему снился, но сейчас голос вплетался в сюжет сновидения, не имеющего никакого отношения к Трауну. Трасс с трудом разлепил веки и сфокусировал взгляд. Ему потребовалось около десяти секунд, чтобы осознать, где он и что с ним. Со дня покушения его держали на сильных обезболивающих, иногда перемежая их наркозом для проведения операций. Трасс повернул голову в ту сторону, откуда доносились голоса. У дверей палаты он различил множество фигур в белом — за эти дни на них он насмотрелся на всю жизнь. Но среди них он узнал того, кого ни с кем не спутал бы. Трасс постучал по колпаку камеры, сделал меддроидам знак, чтобы выпустили его.

Как только колпак открыли, императора окружили люди, помогли сесть, попытались снять повязку, закрывавшую его шею и плечо, осмотреть рану. Трасс их игнорировал. Он протянул руку брату, Траун взял ее с величайшей осторожностью. Этот незначительный жест, казалось, чуть не лишил императора сил.

— Ты вернулся, — хриплым голосом произнес Трасс на чеун.

— Конечно, вернулся, — тоже на чеун ответил Траун и сжал узкую прохладную руку в своих ладонях, больших и горячих. — Разве я мог оставить тебя в таком состоянии? Как ты себя чувствуешь?

— Когда ты здесь, мне сразу становится лучше.

Трасс улыбнулся, но улыбка вышла вымученной и слабой. Раз у императора не осталось сил сопротивляться манипуляциям, врачи и меддроиды приступили к ним. Не только они не давали братьям побыть наедине.

Новость о возвращении Трауна быстро облетела дворец. Очень скоро Чипа и Айсард появились в медицинском крыле — одновременно, стали толкаться в дверях палаты императора. Чипа получил болезненный удар локтем в живот, согнулся пополам и был вынужден уступить даме право первой войти к Трассу. Формально справившись о здоровье императора, они занялись Трауном. Они обвиняли друг друга в некомпетентности, попытки захвата власти, злоупотреблениях… Их спор утомлял и раздражал больного, поэтому Траун быстро выпроводил их из палаты и сам ушел, сказав брату на прощание: «Я еще зайду тебя навестить».

Итак, бремя правления временно перешло к Трауну. Он не касался объемных проектов реформ и новых законов, над которыми работал Трасс, и занимался только текущими делами. Аудиенции, балы, церемонии, публичные выступления он перенес на неопределенный срок. Главное, что Траун желал знать, — как продвигается расследование покушения. Айсард вырвала это дело из рук полиции. Ее агенты трудились день и ночь. Траун не верил в ее полную беспристрастность, поскольку к делу такого толка легко приплести собственных врагов и, сыграв на чувстве всеобщего возмущения, покончить с ними. Тем не менее он выслушал ее рассказ о том, чего удалось добиться в расследовании. Айсард сообщила следующее.

Несостоявшегося убийцу удалось отбить у разгневанной толпы, его допросили лучшие мастера пыток. Впрочем, им не пришлось сильно стараться. Юноша был новичком в деле заказных убийств, поэтому скоро выдал своего нанимателя — помощника сенатора с Гиндина. Того тоже допросили и так вышли на остальных. Их оставалось только арестовать, лишить сенаторской неприкосновенности и передать суду, с этим могла справиться и полиция. Но полиция не справилась.

Прослышав о том, что покушение провалилось, трое сенаторов спешно подали заявления об отпуске по семейным обстоятельствам и рванули по своим родным мирам, а мофф Дисра так вовсе окопался на вверенном ему Бастионе и поднял планетарные щиты. Только одному участнику заговора было некуда деться — сенатору ден Менихиа с Гризмальта. Так случилось, что свою должность он получил не путем честного всенародного голосования, а в подарок от отца, местного аристократа, и как раз, когда он замыслил покушение на Трасса, население в его родовых землях решило восстать. В один день ден Менихиа постигли две неудачи: он получил известие о неудавшемся покушении и увидел в новостях, как толпы врываются во дворец, волокут по ступеням его родителей, а потом бродят по городу, размахивая пиками с насаженными на них головами членов семьи ненавистного лорда. Ден Менихиа запаниковал. Деваться ему было некуда, и он метался по Корусанту. Арестовали его в одном из лучших борделей столицы, где он орошал слезами внушительную грудь роскошной блондинки. Нет нужды описывать процедуры, коим он подвергся в объятиях сотрудников ИСБ, — хотя бы потому, что при виде пугающих инструментов ден Менихиа затрясся, как лист на ветру, и одним махом выдал всех подельников, расписал вклад каждого и выдал уйму другой полезной информации, включая признание, что до шестнадцати лет писался в постель и что имел регулярные сношения с отцовским жеребцом. За сей проступок он и был отправлен на Корусант в почетную ссылку с сенаторским мандатом. Признание удивило немало повидавших на своем веку сотрудников ИСБ, поскольку об этом они его не спрашивали. Посовещавшись, они решили не вносить в протокол два последних пункта хотя бы из уважения к погибшим родителям сенатора — им и так не повезло иметь такого сына.

Пока шло расследование, Трасс не проявлял к нему ни малейшего интереса. У него имелись куда более приятные занятия. Траун проводил с ним каждую свободную минуту, садился рядом, держал за руку, иногда читал вслух что-нибудь увлекательное или рассказывал об искусстве народов, которых Трасс не встречал, и планет, на которых никогда не был. Состояние здоровья Трасса постепенно улучшалось. Создавалось впечатление, что присутствие брата само по себе благотворно влияет на молодого императора. Объятия и прикосновения Трауна словно бы вливали в него силу. Через три дня после появления гранд-адмирала во дворце врачи наконец выпустили Трасса из камеры поддержания жизнедеятельности; еще через неделю ему позволили перебраться из палаты в свои покои. Там император отдыхал, капризничал, смотрел голодрамы, читал, объедался пирожками и пирожными своей поварихи. Траун велел Чипе и Максу следить, чтобы Трасс не смел работать, и под страхом мучительной смерти запретил им заводить разговоры о политике. Поэтому они играли с Трассом в карты и голошахматы, демонстрировали ему каталоги модных и ювелирных домов. Процесс выздоровления стал для императора отпуском. Одно портило ему настроение — перевязки. Трасс испытал шок, в первый раз рассматривая следы, оставленные на его безупречной коже дезинтеграторным пистолетом. Рана еще не затянулась до конца, но и без того было понятно, что шрамы получатся уродливыми. Напрасно Траун убеждал брата, что шрамы украшают мужчину, что внешность для правителя не важна, что такой изъян легко скрыть одеждой, никто и не заметит. Стоило Трассу вспомнить безобразное лицо Палпатина, как он холодел от ужаса. В душе у него поселилось неопределенное, но неприятное чувство: будто эти шрамы — только первый шаг в пропасть ужаса, и однажды что-то или кто-то изуродует лицо Трасса, отнимет его красоту, сделает его копией Палпатина. Если он позволял себе углубиться в это чувство, то доходил чуть не до истерики. Раньше Трасс относительно спокойно принимал тот факт, что однажды он постареет, лицо покроется морщинами, а тело утратит силу и гибкость. Таков вселенский порядок вещей. Однако после покушения он пересмотрел свои взгляды. Впервые увидев в зеркале заживающую рану, Трасс решил удалить шрамы, когда представится возможность, заменить травмированные участки синтекожей. Он твердо вознамерился не стареть, вернее, не дать возрасту похитить его красоту. На примере знаменитостей он знал, что косметические и медицинские процедуры в Империи позволяют годами сохранять молодость и свежий вид. До конца своих дней Трасс прилагал неимоверные усилия, чтобы не походить на Палпатина (по крайней мере, внешне).

История с покушением напомнила Трассу о том, что он позабыл в бесчисленных хлопотах и в реализации своих амбиций. Любой из них мог погибнуть хоть завтра в бою или от рук убийцы. Трасс не хотел оставлять брата в одиночестве, как не мог помыслить себе жизни без Трауна. Он не считал себя одержимым властью — у него не было иного выхода, кроме как держать ее изо всех сил. Стоило ему ослабить хватку, и их с братом скоро бы сожрали либо враги, либо друзья, либо бывшие повстанцы, коим тоже не терпелось урвать свою долю. Император еще не умер, имел брата-наследника и двух сыновей, а придворные уже принялись делить власть. Чтобы избежать этого впредь, Трасс раз и навсегда утвердил регламент, кому должна перейти власть в случае его болезни и отсутствия Трауна поблизости, — Исанн Айсард. Чипа робко пытался протестовать. Трасс одарил его странным взглядом, говорившим что-то вроде «Ты не понимаешь — это политический маневр» и «С такой работой ты все равно не справишься». Айсард была полезна молодому императору еще и потому, что в любой момент оставалась единственным человеком, который не боится Трауна и не побоится ослушаться его приказа. Именно через нее Трасс узнавал, как продвигается расследование покушения. На каком-то этапе ему надоело сутками напролет валяться в постели без дела, и он начал интересоваться общественными делами.

С результатами допросов Трасс ознакомился очень внимательно. Всем участникам заговора он отправил льстивые письма, в которых говорил о взаимном недопонимании и просил их вернуться, дабы они могли обсудить свои разногласия. Сенаторы проявили мудрость и не тронулись с места. Мофф Дисра быстро состряпал медицинскую справку, из которой следовало, что он лежит в лазарете на терминальной стадии неизвестной болезни и решительно не годен к гиперпространственным перелетам. Поскольку вежливость не сработала (Трасс и не ожидал этого), император разослал заговорщикам приказ явиться в столицу под страхом лишения их неприкосновенности и насильственной экстракции. А чтобы продемонстрировать серьезность своих намерений, он отправил флот к Маластару. Траун хотел возглавить атаку, но Трасс притворился, что его состояние ухудшилось, что он нуждается в поддержке и постоянном присутствии брата, чем удержал его. Император знал, какие приказы дал адмиралу Альгарду, отправившемуся к Маластару сразу после завершения военных учений, и не хотел, чтобы имя Трауна связывали с дальнейшими событиями. А произошло вот что. Адмирал Альгард появился на орбите при полном параде — направив все имевшиеся на кораблях лазеры и торпеды на столицу, — приказал выдать мятежного сенатора Хо, иначе он откроет огонь по городу. Граны решили, что их пытаются взять на слабо. Не посмеет адмирал бомбить гражданских. Не посмеет же? После отказа местного правительства выдать сенатора на Маластаре узнали, так ли красивы орбитальные бомбардировки в реальности, как их показывают в голофильмах. Не прошло и часа, как навстречу флоту Альгарда уже с поверхности поднимался челнок с сенатором Хо на борту. Судя по тому, что тот был связан по рукам и ногам и имел кляп во рту, это не было благородное самопожертвование. Адмирал позаботился о том, чтобы о подробностях стало известно трем оставшимся заговорщикам. Под страхом принудительного и унизительного выдворения сенаторам пришлось вернуться на Корусант. Дисра пытался торговаться, ссылаться на болезнь и взывать к офицерской чести. Тогда адмирал Альгард пошел на хитрость. Он заявил, что согласен с Дисрой, отказывается выполнять такой приказ, снимает с себя полномочия и попросит прислать кого-то себе на замену. Через некоторое время он снова вышел на связь и радостным тоном сообщил: гранд-адмирал Траун принял дело о покушении на брата близко к сердцу и уже прогревает двигатели своего флагмана, чтобы лично извлечь моффа из-под щитов. Если до этого Дисра только прикидывался больным, то тут его чуть не хватил всамделишный удар. Траун обладал высшим военным авторитетом, располагал кодами от любых щитов и систем обороны, слыл общепризнанным гением. Дисра не мог допустить, чтобы его с позором тащил на казнь инородец. Он сомневался, что Траун вообще позволит ему долететь до Корусанта живым, поэтому поспешил сдаться адмиралу Альгарду. Траун, в тот момент находившийся у постели брата, был ни сном ни духом о ситуации с моффом. Позднее узнав обо всем, он слегка пожурил адмирала за использование имени начальника без спроса и выразил признательность за то, что в этот раз обошлось без жертв.

Когда все пятеро собрались на Корусанте, был созван суд. Результаты никого не удивили: покушение на правителя во всех культурах каралось одинаково. По традиции смертные приговоры подали императору на подпись. Для заговорщиков это был последний шанс на спасение. Палпатин ни разу не воспользовался правом на помилование. Трасс смотрел на документы с задумчивостью. Вина сенаторов была доказана: из офиса одного велся поиск наемников, двое других обеспечили оплату, четвертый контрабандой провез оружие в дипломатической почте. Только участие моффа Дисры вызывало сомнения. То, что он причастен, следовало из показаний участников заговора, но улик он не оставил, его осудили на основании чужих слов. Он клялся, что его оговорили. Утвердив приговоры остальным, Трасс захотел поговорить с Дисрой. Беседа велась по закодированному каналу связи. О ее содержании не знал никто, даже Траун, даже всеведущие сотрудники ИСБ. Очевидно, у Дисры хватило ума повиниться, а Трассу — притвориться, будто он примирился с этим фактом. Мофф открестился от сообщников и позже поносил их на чем свет стоит в многочисленных интервью. Император сделал вид, что не замечает кровь на его руках. С того дня Дисра осмеливался выражать недовольство правлением Трасса только своим домочадцам, шепотом и за закрытыми дверями. Он оказался полезен еще и тем, что имел кое-какие связи среди сенаторов, сплошь ксенофобов-консерваторов. Им он дал разумный совет — критиковать правителя красноречивым молчаливым. Они ему последовали, а Трасс того и добивался: голоса тех, кто воздержался, при голосовании на практике не учитывались.

Chapter Text

Чуть не расставшись с жизнью, Трасс хотел наслаждаться. Больничная обстановка, хотя беспримерно роскошная и комфортная, заставляла Трасса вспоминать самые горькие в жизни минуты. Часами сидя в окружении чуждых ему людей, колдовавших над его раной, он возвращался мыслями к тому времени, когда чуть не потерял брата.

Отсчитывать дни и месяцы в ссылке представлялось затруднительным. По хронометру и положению небесных светил Траун определил, что сутки на этой планете на два часа с четвертью короче суток на Ксилле, расчертил углем заднюю стенку их дома и принялся вести календарь на манер того, что принят в Доминации. Что дало ему это занятие, Трасс так и не понял. Разве что некое условное ощущение порядка, организованности жизни… Вести себя так, будто ничего не изменилось, Трассу казалось наивным. И все же, бросив случайный взгляд на календарь, он не мог удержаться от мыслей об отмечаемых в это время праздниках. Многие из них уходили корнями в прошлое. Истоки давно забылись, остались только государственные выходные. Начало весны. День детей. Начало периода любования цветением. День поминовения усопших. Открытие сезона в опере. День сохранения биоразнообразия. Праздник урожая. День наставника. День выражения почтительности родителям. Начало периода любования перелетом птиц. Открытие сезона охоты. Новый год. День защитника. День дипломатического работника. День рождения патриарха Тоораки. Праздники государственные и внутрисемейные проходили чередой в его памяти. Трасс представлял занятия друзей и врагов в эти дни, во что они были бы одеты, о чем говорили. И невольно обращал взгляд на себя. Он сидел на корточках у костра, помешивал суп в подвешенном над огнем котелке, мысленно перебирал свои наряды. Вдруг он произнес:

— Я надену высокие красные сапоги.

Равномерный стук ножа по разделочной доске прервался. На открытой самодельной кухне Траун, нарезавший овощи для супа, перевел на брата встревоженный взгляд. Трасс отмахнулся от него, утер влажный лоб тыльной стороной ладони. Пот катился с него крупными каплями. Была середина дня, жара и духота в джунглях стояли невыносимо удушливые. Цикады стрекотали так, что в ушах стоял звон. Эти насекомые совершенно не походили на маленьких цикад с Рентора. Однажды Траун наловил пару дюжин этих чудовищ, показал их брату. Каждая местная цикада была с палец длиной. Трасс испытал глубокое отвращение к тому, как они шевелили усиками, терли задние лапки, издавая скрежет, и попросил брата поскорее их выбросить. Вместо этого Траун зажарил их и съел с большим аппетитом, нахваливая вкус и гипотетически высокое содержание белка. После этого Трасс несколько дней не пускал его в дом. «Ты чудовище! Дикарь! Не подходи ко мне!» — кричал он брату, запершись изнутри. С тех пор Траун готовил цикад, сороконожек и прочих сколопендр, найденных в лесу, тайно.

Трасс продолжал бездумно мешать овощное варево и вдруг заметил, что стрекот насекомых и раздражающие крики птиц смолкли. Из звуков природы осталось лишь жужжание мух. Они вились вокруг туши убитого Трауном олененка-подростка. Внезапная тишина показалась Трассу тревожной. Он перевел взгляд на Трауна, но тот продолжал спокойно стругать разлапистые листья местного салата. Трассу не сиделось на месте. Он подошел к туше и, прекрасно понимая бесполезность своих действий, принялся отгонять от нее мух. Механически помахивая пальмовым листом, он не сводил глаз с джунглей. Они никогда не казались ему дружелюбными, но сейчас он чувствовал исходящую от них опасность.

Среди листвы на высоте около метра блеснули две золотые монеты. Трасс решил, что ему почудилось. Откуда им тут взяться? Должно быть, птица задела лист, блестящая поверхность отразила солнечный свет… Успокаивая себя таким образом, Трасс попятился. Ему сильно захотелось вернуться к огню. Он не сводил глаз с того места, где только что мелькнуло золото, отступал назад. И вот он снова увидел их. К ним прилагалась большая голова с вытянутым носом, с рыжим мехом, постепенно черневшим к заостренным ушам. Зверь шел вперед, но интересовал его не чисс, а туша олененка.

— Рау, Рау, смотри, — не своим голосом прошептал Трасс.

Он боялся хоть на мгновение отвести взгляд от животного. Зверь вышел на поляну, стал виден во всем своем великолепии. Стройные крепкие ноги, длинный пушистый хвост, слегка вздымающиеся при каждом шаге шипы на спине, тонкие и острые, как иглы, сочетание рыжего и черного меха. Зверь обнюхал тушу, счел ее достойной добычей и вцепился в мягкий живот.

— Иди сюда, но очень медленно, без резких движений. Встань за мной, — сказал Траун.

Он шел к месту событий неторопливо, наматывая на левую руку полотенца и тряпки хозяйственного назначения. В правой он сжимал нож. Когда Трасс понял, что он собирается сразиться со зверем за тушу, то вцепился в него мертвой хваткой.

— Не смей, не думай даже. Плевать на мясо, пусть пропадает, — зашипел Трасс.

— Я только хочу его отогнать, — заверил Траун.

— Не смей!

Крик показался Трассу слишком громким и резким. Зверю он тоже не понравился. Он поднял голову, посмотрел на братьев. Очевидно, они показались ему более мясистой добычей, чем олененок. Содержание белка в них наверняка было больше. Вряд ли зверю доводилось видеть гуманоидов, но он сообразил, что нужно делать, и бросился на Трауна, намереваясь вцепиться в шею. Но до шеи он не добрался. Траун вскинул замотанную в тряпье руку, челюсти твари сомкнулись на ней, она начала мотать головой, намереваясь оторвать кусок плоти. Скривившись от боли, Траун нанес ответный удар — всадил нож в шею зверя по самую рукоять. Зверь взревел, по шее потекла кровь, но инстинкт не велел ему отпускать добычу. Траун стал дергать нож, расширяя рану и намереваясь, возможно, отрезать зверю голову, но на это потребовалось бы время. Трасс не мог смотреть на это. Он поискал глазами какое-нибудь оружие, что угодно, что могло помочь брату. У костра он заметил тряпицу, которой держал крышку от котелка. Эту тряпицу он насадил на длинный тонкий шест, которые в изобилии валялись на земле и в будущем предназначались для забора, сунул ее в костер. Как только тряпицу зацепило пламя, Трасс вытащил ее, подобрался к зверю сбоку и кинул горящую ткань ему на спину. Огонь охватил шерсть в считаные секунды. Эта боль превосходила все, что зверь испытывал прежде. Он стал первым существом на планете, которое обрело страх огня, но обрело его слишком поздно. Зверь отпустил руку Трауна, начал метаться, кататься по земле, пытаясь сбить пламя, бросился в джунгли огненной кометой. Братья проводили его взглядом.

— Хорошая идея, Рас. Лишь бы только не начался пожар, — сказал Траун.

— Давай решать проблемы по мере поступления. Покажи руку, — ответил Трасс, схватил его за руку и начал разматывать тряпки.

Нижние слои уже пропитались кровью. Траун и так знал, что увидит. Две кровоточащие раны от верхних клыков не стали для него сюрпризом.

— Все-таки достал, — равнодушно проговорил он.

Зато Трасс заметно побледнел и не смог скрыть дрожь в голосе:

— Вдруг эта тварь больная?

— Не похоже.

— Даже если здоровая, на клыках у нее наверняка полно заразы. Рау, что теперь будет?

— Возможно, что ничего. Поболит и пройдет.

— У тебя не очень уверенный голос.

— Пока рано так далеко заглядывать. Принеси аптечку.

Трасс сбегал за чемоданчиком, в котором они хранили лекарства и перевязочные средства. Он залил раны брата фантастическим количеством кровеостанавливающей и очищающей жидкости. Потом, вспоминая уроки первой помощи и следуя наставлениям Трауна, приложил к ним кусок дышащей стерильной ткани, замотал сверху бинтом, соорудил поддержку травмированной руке, заставил брата выпить антибиотик.

Во время обеда и ужина Траун держался так, словно ничего особенного не произошло. Но не дал осмотреть раны перед сном. На следующее утро он сам занялся перевязкой, пока Трасс спал. Так продолжалось два дня, пока однажды вечером, прижавшись к брату, Трасс не почувствовал, какой он горячий. Вопреки его сопротивлению, Трасс сорвал бинты и увидел раны, влажные, гноящиеся, с покрасневшими припухшими краями. Рука вокруг них горела огнем. Трасс не стал тратить время на ругань — он бросился искать медицинский справочник, долго листал его, читал о гноящихся ранах, но от ужаса не понимал ничего. Ему вспомнилось то, что он когда-то слышал или видел в голодрамах. Столбняк. Бешенство. Заражение крови. Медленная и мучительная агония. Эти ситуации всегда казались ему фантастическими, он никогда не примерял их к себе или брату. Видя, что описание процесса гниения сейчас до него не доходит, Трасс перешел к разделу «Лечение». Там советовали очистить рану — разумеется, в стерильных условиях. Предлагались перевязки, мази… Одну из них Трасс видел в их аптечке и сразу полез за ней. Он находился в каком-то угаре. Напрасно Траун объяснял ему, что укусы животных почти всегда гноятся, что он самостоятельно чистил и промывал рану, что это неприятное зрелище, поэтому он скрывал его от брата, что он уже использовал мазь. Трасс продолжал метаться, пока Траун не сгреб его в охапку и не прижал к себе.

— Все будет хорошо, Рас, — нежно глядя брата по волосам, говорил он. — Пустяк, поболит и пройдет.

Но он ошибся. С того дня Трасс пристально следил за ним, подмечал малейшие признаки развития болезни. Он то и дело ругал последними словами тех, кто собирал аптечку, особенно выбирал лекарства. Братьям достался антибиотик широкого спектра, способный вылечить хоть чуму, хоть молочницу, но малопригодный для укусов животных. Если сначала жар посещал Трауна только в вечерние часы, то через некоторое время сделался постоянным. К нему прибавилась лихорадка, доставлявшая массу мучений. В конце концов Траун перестал притворяться, что все в порядке. Сделал это он только тогда, когда уже не мог встать с постели. Он совершенно потерял аппетит. Жажда измучила его. Трасс едва успевал протирать горящее от жара тело прохладной водой, подавать питье, жаропонижающие и антибиотики, менять повязки. Ему хотелось кричать от бессилия. Состояние Трауна ухудшалось, несмотря на его старания.

Чтобы приободрить брата, Траун как-то попросил сварить ему суп. На самом деле есть ему не хотелось. Однако он знал, что Трасс радуется всякий раз, как ему удается впихнуть в него хоть немного еды. От его слов Трасс действительно воспрянул духом. Ему вспомнилось, что мама, когда они болели в детстве, всегда давала им куриный бульон. В то время Трассу казалось, что именно бульон обладает чудесной лечебной силой, а не лекарства. Сейчас рациональная часть его сознания понимала, как мал на самом деле был эффект от бульона. Но Трасс испытал уже все рациональные способы лечения брата. Ему хотелось верить в чудо.

От чуда его отделяла суровая реальность. Обязательным ингредиентом куриного бульона являлась курица. Если точнее, то убитая, ощипанная, выпотрошенная и разделанная курица. Для Трасса это представляло некоторые трудности. Он видел издалека, как брат разделывает добычу. В его исполнении это казалось плевым делом. Но для Трасса оно оказалось практически непосильным. Ему повезло: в одну из расставленных Трауном ловушек попалась молодая квочка. Птица была невелика, но достаточно мясиста, чтобы сварить из нее суп. Трасс столкнулся с первой проблемой — как ее убить? Ему доводилось проворачивать такие дела, в результате которых летели головы, причем не фигурально, но он ни разу не обагрил рук кровью. Ради него убивал всегда кто-то другой. Его мутило при мысли о том, чтобы прикончить несчастную птицу, а затем ощипать ее и выпотрошить. Но потом Трасс вспомнил о младшем брате, о всех неприглядных вещах, которые он сделал ради него. Что там какая-то курица? Схватив птицу одной рукой, Трасс попытался свернуть ей шею, но это оказалось не так-то просто сделать. Квочка била крыльями, пронзительно орала, вертела головой и активно орудовала внушительным клювом. Промаявшись с четверть часа, Трасс решил прибегнуть к менее элегантному способу убийства. Он подобрал камень поувесистее, прижал птицу к земле и замахнулся. Представив, во что превратится ее голова, он почувствовал новый приступ дурноты, опустил камень, отдышался. Ему стало нестерпимо жалко себя, брата и эту проклятую птицу, так жалко, что слезы подкатили к глазам, и ему никак не удавалось остановить их бег. Мысленно он твердил: «Я больше не могу, не могу, не могу, не могу», но чего именно не мог, он и сам не знал. Как глупо, что жизнь его брата зависела от какой-то квочки. Хотя не в супе было дело. Трасс убедил себя, что это поможет. Но в душе он знал, что толку от супа — чуть. Вся надежда была на тот эффект, который могла оказать мазь и антибиотик, и на то, что организм Трауна сам справится с заразой. Возможно ли такое? Трасс сильно сомневался. Последний раз, когда он проверял, рана брата выглядела плохо, хуже, чем накануне.

Трасс обхватил себя за плечи и позволил обуревавшим его эмоциям выйти наружу. Он плакал от усталости, от страха, отчаяния, а больше всего — от нежелания смириться с нынешним положением. Несмотря на то, что он жил в джунглях, он по-прежнему держал себя как синдик правящей семьи. Ему не хватало выносливости Трауна, его смелости, умения приспосабливаться к меняющимся обстоятельствам. Трасс отчетливо понимал: если его брат не поправится, он сам обречен на медленное и мучительное умирание. Живо представились ему картины последующих дней.

Вот он роет яму в земле, чтобы не дать хищникам добраться до тела брата. Земля черна и сыра, яма узка и глубока.

Вот он тащит к ней труп самого близкого и любимого существа во Вселенной. Получается с трудом, потому что даже похудевший во время болезни Траун остается жутко тяжелым. В похоронах нет достоинства, которого заслуживает его брат. Но на этом беды Трасса не кончаются.

Он не умеет ставить ловушки и плести веревки, не знает, как находить звериные тропы. Несколько дней он питается тем, что попадется в оставленные братом ловушки и поминает его добрым словом. Но затем приходится перейти на растительную пищу. Через неделю он съедает все, что можно собрать в радиусе сотни метров от их дома. Идти дальше он боится, потому что знает лес не так хорошо, как знал брат. Он голоден, он слабеет. По ночам он слышит рычание диких зверей, и оно все ближе и ближе. Ему безумно хочется есть.

От страха и отчаяния он бредет к могиле брата, сам не зная зачем. Там он падает на колени и начинает разрывать землю руками, работает споро, как животное. Вот он на дне ямы, перед ним лежит полуразложившееся тело брата. В нем уже копошатся черви, но все же это мясо. Борясь с дурнотой, он впивается в плоть того, кто так сильно любил его при жизни и продолжает приносить ему пользу после смерти.

Мысли об этих ужасах заставили Трасса заново приняться за птицу. Он снова прижал ее к земле и со второго удара размозжил ей голову. При виде вытекающей из разбитого черепа мешанины его вырвало. Как ни странно, после этого ему полегчало. Утерев рот рукавом, Трасс вытащил тушку птицы из ловушки, отнес ее к дому, заглянул к брату, убедился, что тот еще дышит, взял колченогую табуретку, которой пользовался в таких случаях Траун, оставил дверь в дом открытой, сел в углу кухни на улице и начал ощипывать тушку. С непривычки получалось из рук вон плохо. Трасс старался не смотреть на то, что делают его пальцы, боялся, что его снова вырвет. Он сосредоточился на брате, не отводил глаз от места, где тот лежал на убогом подобии кровати, лежал тихо-тихо и тяжело дышал. Примерно через полчаса издевательств над собой и трупом птицы Трасс осмелился взглянуть на нее. В магазине на Ксилле он бы такое не купил, но в текущей ситуации это был успех. Предстояло самое сложное — потрошение. Трасс вытер руки о штаны и, чтобы собраться с духом, подошел к брату. Тряпка у него на лбу высохла. Трасс окунул ее в плошку из скорлупы местного гигантского ореха, провел по лицу и шее Трауна, снова водрузил ее ему на лоб. Тянуть дольше не имело смысла. Трасс встал тяжело, словно поднимал на плечах гигантский вес, и поплелся к тушке. Его мутило от вида и запаха внутренних органов квочки, но желудок был пуст, и рвотные позывы не приносили облегчения. Он не понимал, как брат мог так спокойно заниматься этим каждый день, а потом с безмятежным видом поглощать блюда из птицы.

Ближе к вечеру Трасс разбудил Трауна, помог ему сесть и подал суп. Траун ожидал найти в плошке одну зелень да корнеплоды, но был бы благодарен и за это. Каково же было его удивление, когда в наваристом бульоне оказались куски вареной квочки, специи и неизбежные корнеплоды, куда ж без них. Он глазам не поверил.

— Откуда мясо? — слабым голосом спросил он.

Трасс рассказал историю с птицей, пропустив самые неаппетитные детали, продемонстрировал котелок, из которого торчали две плохо ощипанные лапы с острыми когтями. Этот суп и без того принес ему столько страданий. Отрубить птице ноги было выше его сил. Слушая историю злоключений брата, Траун проникся к нему еще большей нежностью. Он знал, насколько чувствительная, если не сказать брезгливая, натура у Трасса. То, что Трасс пересилил себя, служило вернейшим доказательством его любви.

— Видишь, до чего ты меня довел? Теперь ты просто обязан поправиться и заботиться обо мне до конца моих дней, — капризным тоном светского юноши произнес Трасс, подводя итог своему рассказу.

— Обещаю сделать все, что в моих силах, — слабо улыбнулся Траун. — Спасибо, Рас. Я очень люблю тебя.

— Не смей.

— Что?

— Не смей говорить это как прощание. Рау, я не справлюсь без тебя. Я серьезно. Пожалуйста, не оставляй меня.

— Бедный брат. Всю жизнь я доставляю тебе одни только хлопоты и неприятности.

Траун протянул руку, Трасс поймал ее и прижал к щеке. Он не мог не заметить, что она намного горячее, чем обычно, и что в глазах брата появилась муть. И без медицинского образования было ясно, что состояние больного не улучшается. Трасс вцепился в его руку, словно только она еще держала его в мире живых. Он не отпускал ее и после того, как Траун заснул.

Он долго обдумывал одну концепцию, столь же неприемлемую для чиссов, как превентивный удар. Его снова посетили мысли о голоде и каннибализме. Не лучше ли быстрая и чистая смерть, чем это? Трасс знал, что у Трауна где-то спрятан чаррик с полным магазином. Траун не хотел тратить заряды без крайней необходимости. Но для нужд Трасса понадобился бы только один — два, если не повезет. К тому времени брата уже не было бы в живых, чтобы возражать.

Стараясь не шуметь, Трасс стал методично обыскивать их дом, тихонько простукивать стенки и панели на предмет скрытых ниш, заглядывал под мебель, проверяя, не прикреплен ли чаррик к днищу. Не найдя ничего внутри, наутро Трасс продолжил поиски снаружи дома, порылся в инструментах, залез на крышу. Оружие как в воду кануло. «Рау, как ты жесток», — подумалось ему. В конце концов он был вынужден прекратить поиски.

Весь день Траун провел в тисках лихорадки. Трассу с трудом удавалось заставить его съесть хоть немного бульона. У него не осталось вариантов. Он спросил: «Где ты спрятал чаррик?». Траун пробурчал нечто нечленораздельное. Много раз за день Трасс повторял этот вопрос, но в ответ слышал бессвязные речи. Бред брата особенно пугал Трасса. Он не знал, какие видения посещают Трауна, но они явно не были чем-то приятным. Волнение, усталость, бессонные ночи начинали сказываться на Трассе. И без того напряженные из-за ссылки нервы готовы были вот-вот сдать. Трассу казалось, что он достиг самой низкой точки своей жизни, опустился на самое дно страданий и близок к безумию.

Несколько дней прошли как в дурном сне. Но однажды настало утро, когда Траун посмотрел на него ясным глазами и снова попросил супа. Его температура по-прежнему превышала норму, но уже не вызывала опасений. Лекарства с накопительным эффектом начали действовать. От природы сильный организм Трауна все же переборол болезнь. Приступы лихорадки периодически возвращались, но становились все короче, пока не исчезли окончательно. Не первый раз Траун оказался у края бездны, однако смог отойти от нее, как прежде. Через несколько недель он полностью оправился от болезни и восстановил силы. Единственное, что служило напоминанием о пережитом, — это два темных округлых шрама на руке, оставленных зубами зверя.

Возвращение Трауна во дворец прогнало эти мысли.

Суд и казнь сенаторов надо было как-то обосновать и довести до сведения подданных. Айсард предлагала не церемониться, но Трасс высказался против тайного правосудия. Если кто-то осмелился поднять оружие на императора, то все должны знать, каковы последствия этого шага, — такого мнения он придерживался. Факт покушения был признан официально, хотя голозаписи выстрелов по-прежнему распространять не разрешалось, якобы чтобы не травмировать впечатлительных зрителей. Запрет не остановил пересылку частными лицами того, что им случайно удалось заснять. Так что все знали, где и как произошло покушение, но вежливо делали вид, будто не в курсе.

Выздоровление Трасса тянуло на государственный праздник. Для участия в массовых мероприятиях император был еще слишком слаб (или притворялся таковым). Поэтому он ограничился интервью из дворца. Для этого он выбрал двух ведущих политических передач. Тира Киннай была известна своими проимперскими взглядами. Ее лицо знали все, даже малые дети. Во время гражданской войны она взяла на себя непосильный труд пропаганды. Нельзя сказать, что она делала это исключительно по идейным соображениям. Ее передачи выходили в прайм-тайм, телекомпании платили ей баснословные гонорары. Когда некоторые выпуски ее программы включили в обязательную программу обучения в школах и университетах, она стала получать отчисления за каждый просмотр. Хатия Коз в свое время осмелилась в прямом эфире защищать повстанцев. Это случилось еще при Палпатине, так что ей чуть ли не из студии пришлось бежать, прятаться на нижних уровнях Корусанта и оттуда вести свои передачи. Свои репортажи она неизменно посвящала либо анализу продвигаемой повстанцами политики, либо бичеванию имперских чиновников и членов Правящего совета (даже Трассу однажды досталось) и не стеснялась в выражениях. После подписания мирного договора она смогла вновь вернуться в свои роскошные апартаменты и открыто превозносить бывших лидеров Альянса. Выбор именно этих журналисток для интервью обуславливался не только их огромной популярностью у населения, но и тем, что Тира Киннай и Хатия Коз приходились друг другу кузинами. Покрасоваться друг перед другом, превзойти кузину умом и остроумием для них могло стать важнее ответов императора. При необходимости Трасс мог создать соответствующую атмосферу и напряжение во время интервью. Журналисткам заранее перечислили список тем, которых касаться нежелательно, и вопросов, которые непременно нужно обсудить. Операторам показали, какие помещения дворца разрешается снимать, с какого ракурса император выглядит красивее всего и так далее.

Основной разговор велся в относительно скромном овальном зале, где императору нравилось вкушать чай и отдыхать. Стены там покрывал голубой атлас с филигранным узором в виде золотой сетки. На прутьях этого золотой клетки мастера вышили более трех сотен птиц разных видов со всех уголков Империи. В зале было три дверных проема. Одни двери служили входом и выходом в основные коридоры дворца. Другие вели в личные покои императора. Наконец, третьи выходили в оранжерею, из которой доносился аромат цветов и пение птиц. Все здесь дышало покоем и красотой. Мебель расположили так, чтобы она хорошо смотрелась в кадре. На мраморный столик поставили чайник и чашки с рисунками диковинных птиц, казалось, напиток просвечивает сквозь тончайшие стенки. Мягкое, обитое голубым атласом кресло для Трасса поставили возле дверей в оранжерею, кресла попроще расположили напротив, столик — между ними. Император сидел в кресле в более расслабленной позе, чем на троне, однако сохранил величественный вид. Его красный камзол имел свободный и менее формальный крой, чем обычные придворные наряды, и был запахнут на груди, словно домашний халат. Но любые ассоциации с халатом отметало обильное золотое шитье у ворота и особенно на широких рукавах, свисавших практически до застилавшего пол ковра. Шея и запястья императора были залиты потоками бриллиантов и рубинов. Волосы были частично распущены, частично собраны в высокую прическу с кокетливым и дерзким наклоном, украшены шпильками с красными перьями. На фоне этого великолепия деловые костюмы обеих женщин выглядели чрезмерно скромными.

Начали интервью с обычных вопросов о здоровье, и Трасс подтвердил, что чувствует себя замечательно. Коснулись покушения — он ответил, что давно простил заговорщиков и исполнителя как частное лицо, но как правитель не мог их помиловать, ибо закон должен исполняться. Заговорили о недавних событиях на Маластаре и Акзиле — император сообщил, что отдавал приказы действовать определенным образом, желая удержать своих подданных в единстве и повиновении ради их же блага. Он пояснил: наказание немногих — это проявление милосердия. Смута вносила разлад в жизни многих, вредила обществу в целом, тогда как карательные акции были направлены на отдельные личности. Истребляя этих личностей, смутьянов и предателей, государство защищало законопослушных граждан. В этом он видел отличие императора от тех, кто, прикрывая свою слабость словами о демократии и любви к подданным, попустительствует беспорядкам. Хатия Коз спросила, как в таком случае он воспринимает обвинения в жестокости (этот вопрос попадал в категорию запрещенных, но она привыкла вести репортажи так, будто ей нечего терять). Трасс признал, что они неизбежны, что злая судьба всех властителей такова: либо они покажут силу и их обвинят в жестокости, либо они проявят слабость и их назовут малодушными. Трасс смирился с этим и из двух зол предпочел силу. Тогда Тира Киннай поинтересовалась, какие новые проекты в области охраны безопасности и благополучия граждан готовит правительство, и император охотно рассказал о них. По сути, это были те же способы глобальной слежки за населением, которые использовали еще при Палпатине, только теперь их подавали под соусом защиты и борьбы с преступностью. Постепенно от политики разговор перешел к увлечениям Трасса и тому, что доставляет ему удовольствие, к книгам и голодрамам, которые ему нравятся. Поскольку император слыл знатоком и коллекционером украшений, Тира Киннай спросила:

— Ваше величество известны своей коллекцией драгоценностей. Позволено ли нам будет увидеть ваши любимые предметы?

— Конечно. Я с удовольствием покажу вам предметы моей гордости, — улыбнулся ей Трасс.

Вместо хранилища с украшениями Трасс отвел обеих журналисток и съемочную группу в комнату, где дроид учил его сыновей читать и писать. Император указал на детей и произнес:

— Вот мои главные драгоценности. Все остальное — просто побрякушки, которые я вынужден носить в силу своей профессии.

Сняли с разных ракурсов, как принцы выполняют задания под руководством дроида, старательно выводят буквы на листах флимсипласта. Потом Трасс сел рядом с сыновьями и попросил сделать несколько кадров, словно он помогает им в учебе. Он знал, как подданные любят подобные сцены, ведь они не только выставляют политиков в хорошем свете, но и создают иллюзию, будто политики ненароком показали свою мягкую сторону. Хотя принцы были еще очень маленькими, уже во время этих съемок стала очевидна разница между ними. Тамис унаследовал от отца умение держать себя перед камерой, выглядеть и говорить так, как от него ожидали, некоторую склонность к игре на публику. Тихий, замкнутый Тесин сторонился незнакомцев. Он куда больше пекся о выполнении учебного задания, чем о том, чтобы хорошо смотреться на экране. Он не льнул к отцу, как брат, не улыбался, как только к нему приближался дроид-оператор. Глядя на него, легко можно было понять, что между ним и отцом нет близких отношений, что он стесняется или побаивается императора. Из-за этого кадры с ним пришлось переснять с привлечением более близкой ему персоны. Его снимали крупным планом и потом смонтировали репортаж так, будто Тесин в отце души не чает, тогда как на самом деле расточаемые им улыбки и восторженные взгляды предназначались Трауну. Отсутствие доверия и любви младшего сына во время съемок больно кольнуло самолюбие Трасса, однако он подавил недовольство. Он счел, что с возрастом Тесин перерастет свою робость и поймет, как много отец делал для них с братом. Если нет, тоже не беда. У Трасса еще имелся Тамис, более управляемый и послушный перед камерами. Умение создать правильный образ императорской семьи представлялось ему важнее истинных чувств.

По галактическим меркам Империя была еще молода. Палпатин не оставил законных детей и не установил законов о наследовании трона. Заняться этим предстояло Трассу. Хотя галактика знала разные способы передачи власти, народ бессознательно ожидал, что следующим императором станет Тамис. Трасс долго не подтверждал, но и не опровергал эту информацию, формально сохраняя титул наследного принца за братом. Сперва он хотел посмотреть, какими станут его сыновья, когда подрастут. Он планировал сделать наследником достойнейшего из них. Однако общественное мнение было неумолимо. Трауна любили, уважали и боялись, его многочисленные достоинства никогда не ставились под сомнение. Но своих детей он не имел, как и желания обзавестись ими когда-нибудь в будущем. Кроме того, он не вызывал и сотой доли того умиления, какое вызывали дети, одетые как взрослые и неумело исполняющие публичные обязанности. Общественное мнение требовало назначить наследным принцем одного из мальчиков, желательно — старшего. Трасс многое делал ради хорошего пиара; вопрос с наследником не стал исключением. В угоду общественности он назначил им старшего сына, а мысленно сделал пометку, что никогда не поздно изменить выбор в пользу Тесина, если Тамис не оправдает ожиданий. Чтобы не разжигать вражду между сыновьями, он никогда не произносил этого вслух. В итоге все оказались в выигрыше. Церемония наречения наследника собрала у экранов головизоров триллионы разумных существ. Продажа сувенирной продукции с изображением Тамиса принесла казне баснословные прибыли. Трасс удачно сыграл на иррациональной, на его взгляд, любви большинства разумных существ к детям, и за ним закрепилась репутация заботливого и любящего отца, его рейтинг вырос. Сложив с себя титул и обязанности наследного принца, Траун вздохнул с облегчением. Наконец-то ему больше не надо было заниматься общественной работой и терять время на встречах с подданными. Он смог полностью посвятить себя делам армии и флота.

Тамис рано осознал свою важность и исключительность, а Тесин — относительную свободу самовыражения. Долгое время принцы росли практически в полной изоляции из соображений безопасности. Однако после провозглашения Тамиса наследником стало очевидно, что им пора сформировать собственный маленький двор или хотя бы кружок детей для игр. С этим возникли трудности, поскольку ни один ребенок, пускай самого древнего и благородного рода, не мог сравниться в статусе с сыном императора. Выбор друзей для принцев стал политическим делом, а не вопросом личных качеств каждого конкретного ребенка. Стремясь сбалансировать количество выходцев из старой и новой аристократии, из семей высокопоставленных военных и чиновников, из числа людей и инородцев, Трасс сформировал две группы по шестьдесят детей в каждой. Их стали называть придворными детьми, они получали содержание как компаньоны принцев. Без предупреждения он просто привел их в покои сыновей и объявил, что они теперь будут сопровождать и развлекать принцев; принцам же вменялось в обязанность повелевать своими друзьями, контролировать их и отвечать за их проказы.

Вскоре выяснилось, что принцы знают этикет, но совершенно не умеют применять его в жизни, не понимают, как себя вести со сверстниками. Оба были до крайности смущены. При виде ватаги незнакомых ему детей Тесин в ужасе выбежал из комнаты. Его маленькие придворные с криками бросились за ним и попытались догнать. Но Тесин не дался им так легко. Он лучше них знал дворец со всеми его потайными лестницами, переходами и скрытыми дверями. В конце концов его почти случайно нашла барышня из древнего алсаканского рода. Она постаралась выманить принца из темной кладовки, где он укрылся, а когда он отказался выйти, забралась к нему и уселась рядом.

— Вашему высочеству придется взять меня за руку, потому что я боюсь темноты, — сказала барышня.

Тесин так и поступил и устыдился, что из-за него она вынуждена терпеть неудобства. Как выяснилось в ходе дальнейшей беседы, она также боится насекомых вообще и пауков в частности. Тесин заверил ее, что дроиды содержат все помещения дворца в таком образцовой порядке, что никаких насекомых здесь нет.

— А чего боится ваше высочество? — прибавила находчивая барышня.

Они обсудили, как Тесина пугают посторонние люди, как он опасается плохо выглядеть в глазах отца и прочие его страхи. Говорить об этом в темноте, не видя лица собеседника, Тесину было проще. Он никогда бы не решился обсуждать такие вещи в иной обстановке. Выслушав его, барышня похвалила его за то, что он хотя бы не боится темноты и пауков, а ведь они «намного страшнее посторонних, которые на самом деле хотят принцу только блага».

— Раз ваше высочество такой храбрый, — продолжала она, — вам не составит труда выйти вместе со мной и познакомиться с вашими придворными. А чтобы вы не боялись, я буду держать вас за руку.

Не сразу, но ее уговоры сработали. Она стояла подле Тесина, пока его маленькие придворные представлялись ему. Когда они все вместе вернулись в покои принцев, то увидели, что Тамис уже затеял какую-то возню со своими новыми друзьями и явно побеждает в игре. Казалось, у наследного принца не возникло проблем с юными придворными, хотя сами они впоследствии вспоминали в мемуарах, что Тамис показался им перевозбужденным, грубым и агрессивным. С возрастом он научился легко сходиться с людьми, а они тянулись к нему, однако мало кто делал это ради него самого. Попасть в свиту наследного принца считалось очень престижным, а войти в его ближний круг было равносильно тому, чтобы вытащить счастливый билет. Это стало особенно очевидно, когда Тамис вырос, — для каждого, кроме него. С возрастом он стал отчаянно нуждаться в любви и одобрении и находил их в лести своих придворных. За нее он расплачивался, из своих средств покрывая их долги или покупая дорогие подарки.

Возможно, Трасс не был идеальным отцом, но он умел создать образ идеальной семьи. У всех членов правящей фамилии появились поклонники, как у знаменитостей. Сайты, освещающие подробности их жизни, выкладывающие парадные фотосессии и нелицензированные съемки, множились в голонете, как грибы после дождя. Все они выставляли императорскую семью в наилучшем свете. Трасс давал им обильную пищу для публикаций. Особенно он усердствовал по отношению к брату. Все, связанное с ним, превращал в инфоповод. За военные победы, даже самые незначительные, Трасс стремился наградить брата. Тот каждый раз отказывался. «Достаточно того, что меня называют высочеством», — говорил он. Или: «Важно, что ты рядом, иных наград мне не требуется». Или: «У меня на груди скоро не останется места для новых медалей». Или: «Это пустые условности». Трасс стоял на своем, и тогда Траун снисходительно принимал очередную награду. В самом начале правления брата Траун установил условие, что за каждую подаренную Трассом медаль его отличившиеся в бою офицеры тоже должны получать знаки отличия и повышения.

— Хорошо, составь список и передай его Максу, я подпишу. Но у меня тоже есть условие. Ты должен провести со мной столько дней, сколько человек будет в списке, — потребовал Трасс.

— Звучит справедливо, — улыбнулся Траун.

Однажды он оставался на Корусанте семьдесят восхитительных дней.

Каждую ночь они проводили вместе. На неистовый секс, как в юности, у них не всегда хватало сил, зато в удовольствии спать в объятиях друг друга они себе не отказывали. «Не знаю, что стану делать, когда ты опять улетишь. Я уже не смогу спать иначе, кроме как на твоем плече», — с намеком сказал брату Трасс. Официально они занимали соседние покои по восемь комнат каждые. По замыслу архитекторов дворца, они предназначались для правителя и его супруги, поэтому спальни разделял небольшой, скрытый от нескромных глаз коридорчик. Супруги могли пользоваться им, не боясь, что придворные узнают, как часто они бывают близки. Братья активно им пользовались. Простившись вечером на глазах придворных, каждый удалялся в свои покои. Через некоторое время Траун пробирался по коридорчику к спальне Трасса и каждый раз находил внутреннюю дверь незапертой.

Однажды ночью сквозь сон Траун услышал, что брат хрипит и будто бы задыхается. Он включил свет; Трасс пошевелился со страдальческим выражением лица, но не проснулся. Тогда он принялся трясти брата, звать его по имени. Собственный сон как рукой сняло. Внезапно вскрикнув, Трасс открыл глаза, сделал резкий глубокий вдох, словно вынырнул из воды, и закашлялся.

— Рас, что с тобой?

С испуганным видом Трасс сел, потер виски, провел руками по лбу и векам, точно хотел стереть, прогнать мучившее его видение.

— Я видел сон, такой ужасный сон, — заговорил он. — Как будто я должен выступать в Сенате, но у меня отнялся язык. Нет, не сам язык. Я растерял все слова, забыл их звучание и смысл. Знаешь, как это страшно, когда не можешь вспомнить что-то совсем простое, не можешь выговорить «я» или «мы»? Я стоял там, на глазах у всех, ворочал языком и не мог выдавить из себя ни звука. А потом я вдруг начинаю говорить, но несу какой-то бред, совсем не то, что собирался сказать. Какой-то бессмысленный набор слов. Пытаюсь остановить этот поток слов, и вдруг у меня начинают выпадать зубы, я выплевываю их, давлюсь ими, проглатываю их и все продолжаю говорить, но неправильно, пропуская слова и слоги, перемешивая буквы, расставляя их в произвольном порядке. Сенаторы смотрят и смеются, тычут в меня пальцами. И вдруг картинку начинает заволакивать темнотой, я ничего уже не вижу, только слышу, как они ржут надо мной, как скоты. И из этой темноты ко мне тянутся отвратительные сморщенные руки с кривыми пальцами, безобразно распухшими суставами, обломанными ногтями и облезающей кожей между пальцами. Я знаю эти старческие руки. Такие были у Палпатина. Они хватают меня за горло, душат, я никак не могу их сбросить. Смех вокруг становится громче, оглушает…

Трасс тряхнул головой, устремил на брата взгляд мутных со сна глаз, бросился ему на шею и затараторил:

— Это так страшно. Я стоял там, немой и слепой, и не мог ничего сделать. Ты же знаешь, что немота во сне пророчит смерть. Обними меня, Рау. Мне спокойно, только когда ты рядом.

Траун заключил дрожащего брата в объятия, прижался к нему и гладил по волосам, пока тот не успокоился. Когда он решил, что ночные страхи отступили и брат в состоянии адекватно воспринимать действительность, то предложил:

— Ты слишком много работаешь, совсем не щадишь себя. Такие сны бывают от перенапряжения. Уж я-то знаю. Тебе нужно отдохнуть. Давай улетим отсюда завтра же утром. Нет, сегодня, сейчас. Возьмем самое необходимое и отправимся туда, где тебе нравится. Хочешь на Бисс? Будем гулять и ни о чем не думать.

Трассу нравилось бывать на Биссе. Туда двор перебирался на время условного отпуска Императора. На самом деле Палпатин летал туда, чтобы подпитаться жизненной силой местных и искупать свои ревматизмы в лечебных минеральных водах. Сила Силой, а традиционные способы оздоровления никто не отменял. Дворец был построен совсем рядом с источниками. Чтобы не утруждать Императора прогулками, воду привозили в парящий над поверхностью земли дворец, подводили по трубам прямо в его купальни на верхних этажах. Трасс вспомнил Бисс, по привычке стал взвешивать плюсы и минусы.

— Там прекрасный парк. Но дворец уродлив и неудобен, негде разместить слуг. Наверное, стоило выделить немного денег и построить там хотя бы домик в два-три этажа, — рассуждал он.

— Зачем нам слуги? Отправимся вдвоем. Нам ведь никто не нужен.

— Но как же мои обязанности? Как же приемы, аудиенции?

— Империя не развалится от того, что ты на пару месяцев съездишь в отпуск. Прежний Император позволял себе такую роскошь, а он ведь был ситх и мог черпать силы из Темной стороны. Но тебе брать силы неоткуда.

— Хорошо. Только давай объявим, что мы оба погружены в разработку новых проектов, поэтому не можем выполнять текущие обязанности. Стыдно уходить в отпуск, когда среди подданных все еще есть страдающие и обездоленные.

— Они всегда были и всегда будут. Скажи, когда ты последний раз брал отпуск? Не считая периода восстановления после покушения.

— Ох, ну и вопросы ты задаешь. Кажется, до смерти Палпатина.

— То есть почти десять лет назад. Рас, так нельзя. Ты должен отдохнуть, иначе скоро свалишься без сил во время очередной церемонии.

— Ладно, ладно. Тогда завтра я объявляю об отъезде.

— Если ты скажешь Чипе или Максу, они начнут тебя отговаривать, тянуть со сбором багажа.

— Не могу же я ходить голым.

— На самом деле на отдыхе требуется не так уж много вещей. Позволь мне заняться сборами твоего гардероба.

— Ты такой заботливый. Но Чипе и Максу я все же скажу. Они просто выполняют свою работу, как я выполняю свою.

Если Траун брался за дело, его поручения исполнялись очень быстро. Пока Трасс утром сообщал широкому кругу лиц, что улетает на Бисс для работы, Траун сложил для них чемодан (один на двоих, заполненный вещами Трауна, поскольку у Трасса имелись только наряды императора, непрактичные для отдыха), назначил своих заместителей, отправил несколько деловых сообщений и одно личное, конфиденциальное, очень нежное, велел подготовить яхту «Василиск» к перелету, не забыл оповестить слуг на Биссе о прибытии императора. За обедом он сообщил Трассу, что они улетят сразу, как закончат есть. Трасс воспринимал эту поездку и все связанное с ней как приключение, удивительный сюрприз, подготовленный руками брата, и радовался ей, как ребенок. Во время перелета они затеяли партию в карты, дурачились, нарочно неумело мухлюя и пытаясь поймать друг друга на жульничестве.

Налет серьезности вернулся к Трассу, когда он увидел парящий над городом дворец — Цитадель Императора. Мрачная веретенообразная конструкция казалась отталкивающей и совершенно не гармонировала с окружающим пейзажем. На Биссе почти всегда стояла хорошая погода. Планета тонула в роскошных джунглях. Изрезанная береговая линия предоставляла множество живописных уголков для созерцания, купаний или занятий живописью. Пляжи Бисса красотой не уступали пляжам Мон-Кала, коим не было равных во всей галактике. Но взывающая к радости природа меркла, сжималась, портилась вблизи Цитадели Императора, словно оставленный им след по-прежнему влиял на нее, вытягивая силы. Впечатление усилилось, когда «Василиск» приземлился в ангаре огромного дворца. Братья шли по коридорам, анфиладам мрачных залов, лишенных жизни комнат вслед за управляющим дворца, высушенным человеком, состарившимся раньше срока. На его бледном лице, казалось, навечно застыло выражение роковой обреченности с примесью подобострастия. Сперва он привел их в покои Палпатина, но Трасс отказался в них жить. Ни в одном дворце он не останавливался в комнатах Императора, не ложился на кровать, в которой спал тот. Это казалось ему непочтительностью и вроде как дурной приметой. Тогда управляющий проводил их в примыкающие друг к другу покои, расположенные этажом ниже. Раньше в них жили ближайшие советники Императора. Комнаты были обставлены роскошно, но из-за обилия произведений искусства, антикварной мебели, тяжелых драпировок были лишены уюта и напоминали музейный зал.

— Здесь всегда было немноголюдно, даже когда сюда переезжал двор. Но видеть Цитадель такой пустынной для меня странно, — сказал Трасс, когда они остались одни.

— Тебе здесь не нравится? Хочешь отправиться куда-нибудь еще? — спросил Траун.

— Нет, все в порядке. Я забыл, какое отталкивающее впечатление производит этот дворец, когда долго его не видишь.

Траун начал распаковывать чемодан, а Трасс вытянулся на по-королевски пышной постели и уставился в потолок. Отчего-то ему было неспокойно.

— Ты не чувствуешь здесь чего-то… враждебного? Будто что-то велит: «Уходи, ты здесь чужой, тебе здесь не рады»? — как бы между делом поинтересовался он.

Траун отрицательно покачал головой.

— Нет. Говоришь какие-то дикости. Это все дизайн и внутренняя отделка, они так действуют на твое воображение.

— Наверное. Да, конечно, у меня просто расшатались нервы. Надо поскорее пригласить сюда декоратора, украсить все живыми, яркими цветами и красивыми картинами. Эту часть работы оставляю тебе. Обязательно нужно сделать окна побольше, а то в эти бойницы свет почти не проникает. Я подумываю выполнить отделку в желтых и оранжевых тонах, как тебе?

Как всегда, Трасс оживился, представляя интересующий его проект в готовом виде.

— Обязательно пригласи Формби на открытие. Ему понравится, — усмехнулся Траун.

Веселость покинула Трасса. Он перевернулся на живот и буркнул:

— Он неверно это истолкует.

Траун оставил чемодан, сел на кровать рядом с братом и произнес:

— Ты так и не рассказал мне, что за история произошла между вами.

— Ничего особенного. Он был молод и глуп.

— Но он любил тебя без меры.

— Не сомневаюсь. Для этого много ума не нужно.

— Я слышал, он красиво ухаживал за тобой.

— Как любой мужчина его статуса. Хотя у него были свои плюсы, не скрою. Он был ненасытен в постели и заботился о моем удовольствии. Еще он постоянно смешил меня своими романтическими порывами.

— Об этом я ничего не знаю.

— Вот пример. Однажды он захотел выпить вина из моей обуви, как в книгах. Взял мою домашнюю туфлю, наполнил до краев, стал пить, — Трасс изобразил, будто прикладывает что-то к губам.

— Ему понравилось?

— Какое там! — засмеялся Трасс. — Весь облился, закашлялся, несколько дней потом страдал животом. Вид у него был такой нелепый и жалкий, что больно смотреть. Но говорил, что счастлив, потому что смог меня развеселить.

Вспомнив, как закончились их отношения с Формби, Трасс снова загрустил.

— Я не был добр с ним, — сказал он. — Он валялся у меня в ногах, умоляя о любви, неприятно было смотреть на него. Он часто вел себя недостойно своего положения.

— Подумать только! При мне он задирал нос и раздувался от гордости.

— А что еще ему оставалось? Таков уж его статус. Аристокра не имеет права показать, что его сердце разбито, синдик не должен демонстрировать, что сожалеет.

Траун положил руку брату на бедро и спросил:

— Если бы не конфликт наших семей, ты бы хотел жить с ним?

— Не знаю, Рау, не помню, — Трасс покачал головой. — Это было слишком давно, словно в прошлой жизни. Что толку теперь вспоминать? Свой выбор я сделал. Да это и не имеет значения. Все равно я никогда больше его не увижу.

Несмотря на неприятное впечатление, которое произвел на него дворец по приезде, Трасс скоро освоился в новой обстановке. Он заново вспоминал, как красив здешний парк и многоуровневые сады, занимающие несколько этажей. На Биссе начиналась весна. Погода стояла теплая, но периодически налетавший ветер не способствовал долгим прогулкам. Траун обнаружил, что взял только одну куртку по погоде, сокрушался по этому поводу, в итоге отдал ее брату. Первое время они ездили купаться на берег океана, где теплые течения не ослабевали круглый год. Но потом сезонное нашествие медуз положило конец этому развлечению. К Трассу вернулась радость от плавания в стометровом бассейне, соревнования на скорость с братом. Особенно приятно ему делалось от знания, что тело Палпатина никогда не погружалось в эти воды. Бассейн накрывал прозрачный купол, через который можно было любоваться фантастическими видами неба и облаков. Особенно красиво становилось на закате, когда небо окрашивалось в фантастические, почти нереально яркие цвета. У бортиков этого бассейна братья познали немало приятных минут близости. Иные комнаты для развлечений также не избежали «осквернения». От прежних владельцев во дворце остались собрания произведений искусства. Когда Траун знакомился с ними, Трасс уходил бродить по дворцу в поисках новых интересных мест, где они могли бы предаться страсти. Одна из этих бессистемных прогулок привела его к тайному проходу. Трасс немедленно позвал брата и, когда тот явился, собрался войти в проход.

— Подожди, — Траун удержал его.

Он ушел и через несколько минут вернулся с парой бластеров, кислородных масок, комлинков дальнего радиуса действия и световыми палочками.

— Куртку ты, значит, забыл, а оружие захватил, — не смог удержаться от укола Трасс.

— Мы летели на Бисс, — ответил Траун таким тоном, будто это объясняло все. — Я знал Императора. От его дворцов можно ожидать чего угодно. Жди здесь, я пойду первым. Если что-то случится, вызывай помощь и даже не пытайся меня спасать.

— Конечно-конечно, брошу тебя на верную смерть.

— Это не игра, Рас.

Освещая себе путь, Траун двинулся по проходу. Через некоторое время коридор начал уходить вниз и в конце концов привел его в тайный зал. Увиденное там его встревожило. Траун убедился, что находиться в зале безопасно, вернулся за братом и продемонстрировал свое открытие. Вдоль стен зала стояли цилиндры Спаарти — установки для клонирования, технология, считавшаяся утраченной. В них в желтовато-зеленой жидкости находились клоны Палпатина на разных стадиях созревания: от младенца до взрослого юноши.

— О нет… — простонал Трасс.

— О да. У Палпатина всегда есть запасной план.

— Нашел чем восхищаться. На твоем месте я бы сдержал восторги. Любой из этих клонов может претендовать на трон. И найдутся те, кто его поддержит. Экономика Империи только начала восстанавливаться, новой гражданской войны ей не пережить.

— Что ты предлагаешь?

— Уничтожить их всех.

Трасс заявил это самым решительным тоном. Опасаясь, что Траун станет возражать, он добавил:

— В них кровь Палпатина. У них его чувствительность к Силе. Рано или поздно они узнают, кто они, и придут требовать свое. Придут за мной и моими детьми. Нельзя этого допустить, Рау. Род Палпатина должен кончится здесь и сейчас. Ради общего блага, ради Империи, ради нас с тобой, наконец.

— Хорошо.

Обрадованный тем, что не пришлось долго уговаривать брата, Трасс обнял его.

— Есть идеи, как это сделать? — спросил он.

— Мне доводилось видеть подобное оборудование на Нирауане. Там использовалась другая модель, но, думаю, разберусь. Надо будет убрать отсюда тела. Их никто не должен видеть.

— В ангаре наверняка найдется ховер-платформа, я пригоню ее. А на кухне есть инсинераторная камера для уничтожения объедков. Даже обугленных костей не останется.

— Иди подготовь все, а я пока посмотрю, что можно сделать.

Трасс поспешил за ховер-платформой. Мысленно он благодарил мироздание за то, что слуг и охраны в этом дворце осталось совсем мало. Однако они все еще находились здесь. Они могли увидеть, как новый император тащит куда-то пустую ховер-платформу, начать задавать вопросы, проверять камеры наблюдения… Трасс остановился, затем сменил направление движения. Вместо ангара он направился в кабинет управляющего. Увидев нового правителя, тот долго и чинно кланялся в соответствии с протоколом, произносил пустые фразы о том, какая честь для него высочайший визит. Когда он закончил, Трасс сообщил ему то, что собирался:

— До завтрашнего дня вы, все слуги, офицеры и штурмовики из охраны свободны. Вы можете покинуть дворец.

— Как прикажет ваше величество, — управляющий склонился в поклоне. — Но как же быть с ужином? Он еще не полностью готов. А готовить завтрак даже не начинали. Мы не можем оставить ваше величество и его высочество голодными. Прошу, ваше величество, позвольте хотя бы поварам остаться.

— Разве я неясно выразился? Мы с братом хотим побыть полностью одни. Очистите дворец, — с нажимом произнес Трасс.

— Будет исполнено, ваше величество.

И управляющий разразился еще одной чередой поклонов и славословий. Трасс прервал его:

— Прежде чем уйти, покажите мне пункт охраны, из которого управляют системой видеонаблюдения. И не изображайте невинность. Я знаю, что во всех дворцах Палпатина камеры наблюдения повсюду. Покажите, откуда ими управляют.

Смущенный, управляющий провел Трасса по узким боковым коридорам в центр видеонаблюдения. Там дежурил один человек в военной форме с ранговой пластиной майора, а также дюжина дроидов, анализирующих информацию с великого множества камер. При появлении Трасса офицер вскочил, отдал честь и проорал как на плацу:

— Майор Веньярд приветствует его величество! Долгих лет правления вашему величеству!

Трасс обвел взглядом подведомственное майору хозяйство: станции управления, стену, полностью занятую мониторами, дроидов, просматривающих видео в режиме реального времени.

— Скажите, майор, запись ведется круглосуточно? Во всех помещениях дворца? — спросил Трасс.

— Так точно, ваше величество! — проревел Веньярд.

— Пожалуйста, говорите тише, у меня отличный слух.

— Так точно, ваше величество, — повторил Веньярд обычным, а не командным голосом.

— Значит, можно выбрать определенный период времени? Скажем, с момента моего приезда?

— Так точно, ваше величество.

Повисла пауза. Тут до майора дошло, что Трасс задал не риторический вопрос, а отдал приказ. Он быстро нажал на несколько клавиш на своей станции управления. На ее экране появился длинный список голозаписей. Веньярд указал на них:

— Вот, ваше величество, все записи, попавшие в архив за это время.

— Очень хорошо. Удалите их.

Веньярд уставился на Трасса в недоумении. Со времен Палпатина он не получал такого приказа. Записи камер наблюдения считались бесценными, поскольку содержали компромат на неосторожных придворных. Затем в глазах майора мелькнул огонек понимания. Он едва смог скрыть усмешку, поджал губы, как человек, получивший подтверждение чему-то уже ему известному, но неприятному. Действительно, камеры наблюдения зафиксировали, что молодого императора и наследного принца связывает не только братская любовь. Такой компромат мог бы послужить на пользу кому-то богатому и влиятельному, но не самому Веньярду. Он отлично понимал, что от него немедленно избавятся, если он решит шантажировать правителя. К счастью, для хранения компромата у него имелся жесткий диск — и не один, а дюжина. Поэтому он без пререканий удалил указанные Трассом записи из архива.

— Исполнено, ваше величество.

— Есть ли резервные копии? В этих дроидах, например? — спросил император.

Хладнокровие Веньярда ему не изменило. Он смог пробормотать «Так точно», а сам спешно стал соображать, как бы сохранить компромат.

— Ваше величество, каждый из дроидов является запасным жестким диском для хранения записей, — подсказал управляющий.

— Майор, очистите им память, — приказал Трасс.

— В-всем? — переспросил Веньярд. Надежда разбогатеть на продаже компромата таяла, как прекрасный мираж.

— Всем. Со дня моего прилета до этой минуты.

Веньярд неохотно поплелся к ближнему к нему дроиду, стал возиться с его встроенным хранилищем. «Может, только притвориться, что очистил им память?» — мелькнуло у него в голове.

— Вы сможете проконтролировать выполнение приказа? — спросил Трасс у управляющего.

Тот сразу подошел к Веньярду и, следя за его руками, контролировал каждое движение. Вместе они обошли двенадцать дроидов и освободили их от записей «братской любви». «Ну, не жили богато, нечего и начинать», — подумал Веньярд, а вслух произнес:

— Исполнено, ваше величество.

Именно это Трасс желал услышать. Редкие слова так радовали его сердце, а здесь и сейчас фраза прозвучала особенно приятно. Но дело еще не было закончено.

— Замечательно. Я очень доволен. А теперь выключите все камеры наблюдения во дворце, — сказал Трасс.

— Но как же…

— Выключите. Немедленно.

Выключение камер наблюдения, как и их включение, представляло собой настоящее священнодействие. Невообразимое множество камер было поделено на этажи и сектора, по четыре сектора на этаже. Каждому сектору соответствовал выключатель на встроенной стенной панели. По мере того, как Веньярд отключал их, экраны гасли один за другим. Вместе с ними выключались дроиды, ответственные за контроль нескольких этажей. Это было простое и вместе с тем тяжкое для него зрелище. За четырнадцать лет его службы здесь камеры не выключались ни разу. Как только последний экран погас, комната погрузилась в полную темноту на долю секунды, затем включилось дежурное освещение.

— Исполнено, ваше величество, — упавшим голосом отрапортовал Веньярд.

— Благодарю. С этой минуты вы находитесь в оплачиваемом отпуске вплоть до моего отъезда в планеты. Вы свободны, майор, — сказал Трасс и покинул помещение вместе с управляющим дворца.

Веньярд остался один в комнате среди отключенных дроидов и темных экранов. Впервые за четырнадцать лет службы он оказался в таком положении. Как многие рабы привычек и рутины, Веньярд не знал, что ему делать с внезапно свалившейся на него свободой.

Трасс видел, как последний челнок со слугами на борту покидает ангар. Как только дворец опустел, он смог вернуться к исполнению первоначального плана. В ангаре стояли наготове ховер-платформы самого разного размера и грузоподъемности. Трасс выбрал ту, которая, по его прикидкам, должна была поместиться в тайный проход по ширине, захватил побольше фиксирующей сетки и канатов и со всем этим поспешил к брату.

Когда Трасс вернулся в зал, тела уже лежали на полу. Дюжина клонов Палпатина. Старшему на вид было около двадцати, самому младшему не исполнилось и года. В груди каждого зияло аккуратное отверстие от бластерного выстрела. Траун возился с проводами и какими-то трубками, отсоединяя цилиндры Спаарти от питания.

— Прости, что так долго. Надо было избавиться от свидетелей, — оправдался Трасс.

— Я так и подумал. Помоги загрузить их, — Траун кивнул на разложенные на полу тела, подхватил труп самого взрослого клона под плечи.

Подавив отвращение, Трасс взялся за ноги. Вместе они быстро управились с телами юных Палпатинов. К трупам детей Трасс категорически отказался прикасаться. Не изменившись в лице, Траун перекинул их на ховер-платформу, как мешки с песком, затем закрепил тела сетью, чтобы не свалились при транспортировке. Свисавшие конечности он утрамбовал с эффективностью, показавшейся Трассу пугающей, — словно прежде ему уже доводилось этим заниматься. Трасс задумался о том, в каких операциях, скрытых под грифом «секретно», доводилось участвовать его брату в Доминации чиссов и Империи.

Когда спецгруз был готов к транспортировке, братья навалились на ховер-платформу, толкая ее наверх, к потайной двери. При спуске уклон не показался им большим, да и ховер-платформа значительно облегчала задачу, однако они с трудом втащили ее наверх. Путь до кухни они проделали в молчании. Затем так же споро загрузили тела в инсинератор (к счастью, их не пришлось расчленять, чего Трасс в глубине души опасался). После того, как с клонами Палпатина было покончено, Трасс смог перевести дух. Самая серьезная угроза его власти и будущему его сыновей была устранена. Он удовлетворенно вздохнул. Однако это не был вздох облегчения. Он испытал удовлетворение от того, что рискованная авантюра благополучно завершилась к его выгоде. И тут Траун испортил ему настроение:

— Теперь займемся цилиндрами.

— Они еще зачем?

— Отправлю на Нирауан, там им найдут лучшее применение.

— Может, сделаем это завтра? У меня все тело болит от усталости.

— Хочешь вернуться в тот зал завтра и вспоминать, что мы сделали? Или уже сегодня закроем этот вопрос навсегда?

Нет, спускаться в пугающий зал Трассу не хотелось, ни завтра, ни сегодня, ни вообще. Однако Траун настаивал, и в итоге Трасс поплелся следом за братом, толкавшим впереди себя ховер-платформу. Цилиндры Спаарти имели округлую форму, так и норовили свалиться с ховер-платформы при движении, их приходилось фиксировать куда надежнее, чем трупы. К тому же на платформу помещался только один цилиндр с прилагающимся оборудованием. Пришлось сделать тринадцать ходок, чтобы забрать их все. Братья погрузили их в грузовой отсек «Василиска». Чтобы пилотам не взбрело в голову проверить груз, на створке ведущих в отсек дверей Трасс написал «Секретно. Не открывать» и размашисто расписался. Траун тоже внес лепту, чуть ниже добавив к посланию брата «Собственность вооруженных сил Империи» и свою подпись. Когда вернувшиеся наутро пилоты увидели это эпистолярное творчество, то решили, что венценосные особы напились в хлам и разграбили коллекции произведений искусства, принадлежавшие Палпатину и его советникам, но внутрь заглядывать не стали.

Как ни сильны чиссы от природы, но и они не двужильны. Закончив с перевозкой цилиндров, братья совершенно вымотались. Они совершили набег на кухню, наскоро разогрели оставленный там обед, устроились за одним из столов и поели из сковородок и кастрюль, в которых лежала еда. В холодильной камере они нашли великое множество бутылок вина, выбрали одну и распили ее, не утруждаясь поиском бокалов. После того, как утолил голод, Трасс почувствовал желание философствовать.

— Ты когда-нибудь спрашивал себя, стоит ли жизнь в роскоши тех жертв, которые ради нее приходится приносить? — спросил он.

— Роскошь не стоит ничего, зато власть — это все. Только добившийся влияния может перекроить мир по своему вкусу, наказывать и избавлять от страданий по своей воле, — ответил Траун. — Ты жалеешь о том, что мы сделали сегодня или что делали раньше?

— Не жалею ни о том, ни о другом. Я хотел власти и понимал, что ради этого придется совершать поступки, которыми не смогу гордиться в будущем. Я всегда знал, что не остановлюсь, пока не буду править, и не позволю никому меня остановить. Но мне хотелось бы, чтобы путь к власти был легче. Почему ты так ухмыляешься?

— Просто подумал о твоих жертвах. Конечно, лезть из кожи вон на аудиенциях у Императора, конкурировать с другими советниками, плести интриги тяжело, но это не так мучительно, как решать, кого из своих друзей отправить в бой и подвергнуть опасности, и знать, что жертвы неизбежны. Не говоря уже о гражданских. Их страдания никогда не волновали Императора. По-моему, он ими наслаждался. Во всяком случае, он неоднократно ругал меня за попытки свести жертвы к минимуму. Я редко его радовал.

— Да, а недовольство тобой он потом срывал на мне. Думаешь, легко было ублажать мерзкого старика?

Палпатин действительно не раз выражал Трассу свою императорское «фу» из-за методов работы Трауна. И Трассу приходилось унижаться, лебезить, дарить Императору подарки, чтобы унять его гнев. Именно это он имел в виду под словом «ублажать». Но Траун интерпретировал его слова совершенно иначе. Мысль о том, что кривые пожелтевшие пальцы Палпатина могли касаться безупречного тела Трасса, что Трасс терпел это ради спасения его военной карьеры, пробудила в Трауне ярость, к которой он от природы не был склонен. Он стукнул кулаком по столу так, что стоящая на нем кухонная утварь подпрыгнула, припечатал покойного Императора очень емким словом на одном из языков Неизведанных регионов и резким тоном спросил брата:

— Почему ты ни разу об этом не упоминал?

В первый момент Трасс не понял, что в его словах вызвало столь бурную реакцию. Затем догадался, что Траун неправильно его понял. Императору Палпатину не хватало добродетелей, и иногда он применял к Трассу Силу. Но никогда дело не доходило до постельных утех. Чему Трасс был очень рад, поскольку сомневался, что его не стошнит от вида обнаженного тела Императора.

Следовало тут же объяснить брату ошибку и навсегда закрыть вопрос. Но Трасс этого не сделал. Словно какой-то злой дух нашептывал ему на ухо, советовал поддержать Трауна в его заблуждении. Понимание, какую жертву ради него принес Трасс, возможно, даже неоднократно, навсегда бы привязало к нему Трауна, сковало цепями невозвратного долга. Поэтому Трасс подыграл ярости Трауна. Он пожал плечами и произнес трагическим тоном:

— Ты бы его убил, а это не входило в наши тогдашние планы. Здесь я делал почти то же, что дома: любой ценой позволял тебе осуществлять задуманное.

— Что он говорил тебе? Как заставил?

— Пообещав отнять то единственное, что имеет для меня значение. Он знал, что я добровольно отправился за тобой в изгнание. Стало быть, глупо пугать меня новой ссылкой или лишением должностей. Однажды я уже все потерял и больше этого не боюсь. Поэтому он давил на единственное слабое место. Он говорил о том, как огромен и пуст космос, как опасна война, о том, что даже опытные полководцы не застрахованы от несчастных случаев, шальных выстрелов, шрапнели и разгерметизации. Мне нечего было ответить. Это так. Он угадал мои страхи. Я и сейчас схожу с ума от ужаса каждый раз, когда ты улетаешь.

— Зачем? Трасс, зачем ты делал все это? Я никогда не просил тебя о таких жертвах.

Трасс вошел в роль и продолжил держать позу, добавил в голос немного яда:

— Конечно, не просил. Ты не таков. Я бы очень удивился, если бы попросил. Ты так далек от нашего бренного мира, от грязи и несправедливости, витаешь где-то там, в высших сферах. Тебя не достать, не докричаться. Я с детства оберегал тебя, не давал злу коснуться твоего прекрасного мира.

— Не держи меня за дурака. Разве я не знаю, как получают должности за взятки, как добиваются повышения через постель? На моих руках кровь сотен тысяч разумных существ…

— Которых ты победил в честном бою. Ты пускался на хитрости, но уловки в бою не есть обман и бесчестье. Вероломство тебе несвойственно. И я не перестаю этому удивляться. Всю жизнь ты провел среди ужасов войны, среди крови, боли и смерти, но они… отступали от тебя, не смели к тебе прикоснуться, словно ты вправду заговорен.

Прищурившись, Траун несколько секунд разглядывал брата, словно пытался понять, не шутит ли, не насмехается ли он над ним. Наконец, он спросил:

— Кто сказал тебе такую чушь?

— Да все говорили. Каждый, кто знал тебя хотя бы пару недель и был со мной откровенен.

— Вовсе я не заговоренный. И кровь, и боль, и смерть подступали ко мне. Я знаю, какие чувства вызывает их прикосновение. Просто никогда не раскрывал тебе подробностей, чтобы не огорчать.

— Но доводилось ли тебе идти на сделку с совестью?

— Нет. Я знал, что жертвы неизбежны, и принял это. В решающий момент мое сердце было спокойно.

— Вот видишь. Считай меня еще одной необходимой жертвой на пути твоего величия.

— Никогда. Этого я принять не могу. Провались пропадом такое величие. Неужели ты не знаешь, как сильно я тебя люблю? Лучше бы мне было родиться обычным чиссом, жить как все, ходить на работу, не иметь талантов и не мечтать ни о чем, кроме спокойного отдыха на выходных.

— И лишить Вселенную блеска твоего дарования?

— И избавить тебя от необходимости хлопотать обо мне. Я поставил себе цель защитить Доминацию чиссов. Но она ведь не на мне одном держится. Если бы мне хватило ума обуздать свою гордыню, тебе не пришлось бы проходить через все это. Как подумаю о перенесенных тобой унижениях…

— Наивно полагать, что я позволил бы тебе прозябать в неизвестности. Если бы ты не попал на флот, я запихнул бы тебя в подведомственный мне департамент. Рано или поздно ты бы оказался в Синдикурии и начал пудрить мозги моим бедным коллегам. Знаешь, я бы посмотрел на это. Ходил бы на заседания вместо цирка.

— Как ты можешь шутить, когда мы говорим о серьезных вещах?

— Легко и просто: для меня они остались в прошлом. Больше никто не посмеет притронуться ко мне или нахамить. Достаточно щелкнуть пальцами, чтобы слетели головы неугодных. Мое величие заставляет их трепетать. Забудь. Пусть прошлое остается в прошлом.

— Этого я сделать не в силах.

Они поговорил еще некоторое время, но разговор стал ходить по кругу и вскоре завял. Усталость давала себя знать. Братья поднялись в свои покои, долго мылись, смывая с себя не только пот, но и воспоминания об этом дне, потом забрались в огромную постель, которую привыкли делить. Прежде чем заснуть, Трасс положил голову на плечо Трауна, устало произнес:

— Спасибо, Рау, теперь я стану спать спокойнее. Ты — единственный, на кого я могу положиться, кто всегда поможет и защитит меня.

Ответом стала улыбка и поцелуй в лоб.

Chapter Text

Возвращение братьев с Бисса было омрачено религиозным скандалом. Трасс слишком долго проявлял терпимость и не спешил запретить Церковь Темной стороны, хотя страстно этого желал. Неотложные и более важные дела постоянно требовали его внимания. Ему было недосуг заняться поиском предлога для уничтожения Церкви. Кроме того, он не горел желанием прослыть гонителем религий. По большому счету ему было безразлично, во что верят его подданные, пока они платят налоги и держат себя в рамках закона. И вот, по возвращении с Бисса, Трасс узнал, что Церковь Темной стороны сама вложила ему в руки оружие, направленное против нее.

Пока императора и принца крови не было на Корусанте, верховный жрец начал претворять в жизнь угрозу подорвать доверие верующих к правящей фамилии. Службы и проповеди шли как обычно. Но на входе в храмы верующих стали караулить загадочные люди в масках. Они чуть ли не силой совали идущим на службу буклеты или листовки. В этих листках анонимный автор изливал помои на правительство. Особенно досталось императору. Какими только эпитетами и титулами его не наградили! «Обманщик», «богохульник», «предатель» были, пожалуй, одними из самых цензурных. Трассу вменялся в вину позорный мир с повстанцами, кровосмесительная связь с братом, захват власти и, что хуже всего, присвоение себе звания аватара Палпатина, осквернение имени покойного Императора, насмешки над ним. В текстах подробно описывалось, как Трасс, запершись в своих покоях, глумится над портретами Палпатина, плюет на них, а предназначенные для молитв, поклонения или медитации небольшие статуи Императора (которыми приторговывала Церковь Темной стороны) засовывает себе в разные места, после чего предается безудержному разврату с Трауном. Затем анонимный автор предлагал лжеимператору прекратить свои бесчинства, покаяться, отречься от престола и убить себя каким-нибудь диким и жестоким способом (описания способов также приводились). Если же это не будет исполнено, писал аноним, верующим самим следует положить конец правлению нечестивца.

Прихожане из числа придворных, прочитав этот поток сознания, пожимали плечами и шли дальше. Они знали императора и считали, что он никогда бы не сделал ничего настолько отвратительного, а если и сделал, не им его судить. Другое дело простой народ. Для них молодой император был лицом с картинки, добрым, прекрасным и сияющим. Впервые столкнувшись с клеветнической брошюрой, они испытывали возмущение. Вслед за брошюрами на улицах Корусанта стали появляться граффити с лозунгами, призывающей свергнуть Трасса, и ссылками на «новые разоблачения его бесчинств» в голонете. Листы флимсипласта аналогичного содержания развесили в турболифтах жилых домов, общественных освежителях, транспорте, в переулках самых бедных районов. Пробегая глазами по этим листкам множество раз на дню, жители столицы понемногу начинали сомневаться в невиновности императора. По столице поползли слухи. Уж слишком Трасс нежничал со своим братом. Уж слишком подробно аноним описывал обстановку дворца. Уж слишком диким был рассказ об извращениях императора — настолько диким, что мог оказаться правдой. Даже на сияющем Корусанте не все жили в роскоши. Те, кто сидел без работы или не смог устроиться в жизни, с неприязнью читали об излишествах, шикарном образе жизни правителя, об удовольствиях и вседозволенности, о которых они не осмеливались мечтать. Давно назревавшее недовольство происходящим в собственной жизни наконец нашло выход. На нижних уровнях Корусанта начались народные брожения, пока еще разрозненные, достаточно неопределенные. Для полноценного бунта не хватало лишь харизматичного лидера, который повел бы толпу недовольных на штурм дворца, — и самого императора, который в это время отдыхал на Биссе.

Дошло до того, что кто-то прилепил листовки с призывом к смене власти на видных местах во дворце. Они попались на глаза Киртану Лоору. Он быстро сорвал их, разогнал шушукающихся придворных и отнес листовки Исанн Айсард. За дело наконец-то взялась ИСБ, но опоздала. Среди придворных началась истерия. Шепотом пересказывали друг другу дикие предположения о том, что разгневанный народ будет вешать всех сторонников императора. Каждому стало очевидно, что против Трасса организован заговор. Корусант бурлил, жителей разделяли противоречивые мнения, Айсард вела расследование, ее подчиненные проводили аресты, допросы, пытки и добились определенных результатов. Те самые загадочные распространители листовок и брошюр предпочитали покончить с собой, приняв яд, нежели попасть в руки агентов ИСБ, однако некоторых из них удалось взять живыми. Все они оказались либо служками в храмах Церкви Темной стороны, либо фанатичными верующими. Встал вопрос об аресте верховного жреца и служителей Церкви. Айсард колебалась. Улетая, Трасс передал ей власть и позволил во всем действовать по своему усмотрению. Единственное, что ее смущало, это реакция Трасса по возвращении. Она не испытывала ни малейшего желания выслушивать его нытье об этике, о ценности жизней подданных, о моральном облике правителя, о новом образе Империи, который он пытался сформировать, и прочей мути в том же духе. Прежде Айсард неоднократно избавлялась от своих врагов и оппонентов Трасса старыми способами, но не ставила его в известность об этом. Как говорится, глаз не видит — сердце не болит. Но то были единичные случаи. В один прекрасный день неприятные императору люди просто переставали появляться во дворце. Он не задавал вопросов и продолжал заниматься делами. Но арест, допрос, устранение служителей Церкви Темной стороны не остались бы незамеченными. Речь шла о без малого восьми тысячах человек на одном только Корусанте. Их «случайное» исчезновение не удалось бы скрыть.

В разгар этих волнений император и наследный принц вернулись на Корусант. Айсард показала листовки и брошюры Трассу, рассказала о волнениях на нижних уровнях столицы. Император молча пролистал их, рассмотрел картинки, прочел лозунги. Он не изменился в лице, хотя побледнел, когда увидел картинку, изображающую их с Трауном в постели. Он задал Айсард два вопроса: «Есть ли у вас список виновных?» и «Готов ли приказ на их арест?». Получив утвердительный ответ на оба, он поставил подпись на приказе. Больше Айсард не колебалась. Ее агенты действовали стремительно. За одну ночь около семи с половиной тысяч жрецов разного уровня и служек были брошены в тюрьму. В камерах их набралось так много, что они не могли ни лечь, ни сесть из-за нехватки места и провели много часов на ногах, зажатые телами друг друга. Тех, кого не удалось задержать, объявили в розыск. Собравшийся бунтовать народ передумал это делать. Аресты не скрывались, и каждый боялся попасть в число соучастников жрецов. Волнения улеглись. Столица с замиранием сердца стала ждать развития событий.

Четыре месяца ушло на выяснение обстоятельств дела, определение степени вины каждого. После этого начался суд. Жрецам Церкви Темной стороны предъявили обвинения в оскорблении величества, призывах к смене власти, хулиганстве, вандализме, неповиновении агентам ИСБ. Суд прошел в закрытом режиме и завершился так стремительно, что все поразились. За девятнадцать рабочих дней свой приговор услышали семь тысяч шестьсот пятьдесят два человека. Среди такой массы приговоров не оказалось ни одного оправдательного. Непричастные к распространению листовок служки отделались небольшими сроками за хулиганство и вандализм. До конца года почти все они закончили отбывать наказание. Жрецы получили более существенные сроки в зависимости от степени осведомленности о происходящем. Но даже пожизненное заключение не могло сравниться с наказанием для верховного жреца, зачинщика всех бед, и авторов текстов и рисунков, его помощников. Они получили смертные приговоры. В процессе расследования удалось установить авторство каждой брошюры. Поскольку в них жрецы желали императору умереть особо изощренным способом, именно этот способ был на них опробован. Дабы не привлекать внимание общественности, не плодить мучеников за веру, казни также прошли в закрытом режиме. Упражнявшиеся в жестокости в воображении жрецы на собственной шкуре узнали, как ощущается отравление, сожжение, утопление, асфиксия, травля хищными зверями, падение с большой высоты и прочие ужасы.

Еще до начала суда Трасс издал приказ о роспуске Церкви Темной стороны и запрете ее дальнейшей деятельности в том или ином виде. Все активы, движимое и недвижимое имущество Церкви были реквизированы в пользу короны. Это дело оставило неприятный осадок у всех при дворе, но также многому научило. Император Трасс не был свиреп от природы и не любил жестокости. Он предпочитал мягкий подход — во всем, что не касалось его семьи. В будущие годы своего правления на унижение себя или членов правящей фамилии он давал подчас непропорционально резкий, чудовищно жестокий ответ. Он мог простить подданным многое — но не оскорбление величества, не намеки на кровосмешение.

На основании разгона Церкви Темной стороны некоторые политики и аналитики пытались выставить Трасса чуть ли не гонителем верующих. Это утверждение не выдерживало никакой критики и осталось в истории лишь потому, что те, кто заблуждается, зачастую орут громче всех. Как большинство чиссов, Трасс не был религиозен. Разнообразие верований на территории Империи в свое время поразило его. Став императором, он обращал внимание только на полезность отдельных религиозных деятелей или общин для его власти, независимо от того, что они проповедовали. Если они признавали его власть, призывали к единству, уважению закона и правителя, то получали полную свободу в отправлении своих культов. При этом не имело значения, считал он их истинными или нет. Если они говорили о расовой нетерпимости, ставили под сомнение право Трасса на трон, их отправляли на свалку истории, загоняли в глубокое подполье, из которого они боялись нос высунуть, проповедников жестоко преследовали, их храмы сжигали, религиозные тексты уничтожали всегда и везде, где только возможно. Вопросы доктрин, жизни, Вселенной вообще не занимали молодого императора; куда важнее для него было укрепить контроль над религиозными культами, деликатно подтолкнуть их к пропаганде среди верующих того, что ему было выгодно. Все секты, общины, религиозные институты должны подчиняться светской власти — в этом Трасс был последователен и неумолим.

Постепенно изменения затрагивали все сферы жизни общества в Империи. В каких-то они были менее заметны, в каких-то бросались в глаза. Особенно ярко они проявлялись в декоративных элементах, внешнем облике городов и населения. Жизнь при дворе стала более прозрачной и открытой, в народе стало модно следить за ней. Любовь Трасса к красивым и изысканным вещам способствовала подъему искусств. Впервые со времен Республики в моду вернулись яркие цвета, живые краски, теплые оттенки, крупные украшения. Была утверждена официальная иконография членов правящей семьи. Никто не запрещал изображать их как вздумается, но в качестве официальных портретов использовались лишь те произведения искусства, которые соответствовали определенным критериям. На портреты Трасса следовало помещать традиционные атрибуты власти, богатства и славы, дополняя их символами покровителя искусств и просвещения, изображать его «отцом народов». Символами Трауна, естественно, стали атрибуты войны, космоса и побед, разбавленные произведениями искусства. Была проведена выставка, на которой творцы разных рас с разных планет представили свое видение императора и принца крови. Трасс лично прибыл в галерею, осмотрел все работы и выбрал те, которые впредь стали широко тиражироваться, например, в учебниках истории и сувенирной продукции.

Среди картин была одна, которая привела императора в такое возмущение, что он едва не приказал тут же ее уничтожить. Однако Траун вступился за нее, выкупил за сумму, многократно превышающую изначальную стоимость, и забрал в свою коллекцию. На скандальном портрете он был изображен не в блеске славы и могущества. В отличие от других полотен, это было сравнительно небольшим, меньше среднего размера головизора. Из темно-коричневого, почти черного фона выступала фигура сидящего за столом Трауна. Перед ним стояла чашка с остывшим кафом, за ней угадывались очертания бутылки кореллианского виски. Его волосы находились в легком беспорядке, китель был расстегнут, под ним виднелась мятая рубашка. Тяжелым взглядом Траун смотрел на голозапись недавно завершившегося сражения. Отсветы голограммы придавали ему утомленный вид. Впоследствии Траун не раз говорил, что этот его портрет — самый точный, что его жизнь — это не мишура парчи, мехов и драгоценностей, а бесконечный анализ тактики противника и сожалений о потерях. Если Трасс любил яркие, радостные произведения искусства на жизнеутверждающие сюжеты в классическом стиле, то Траун предпочитал сюжеты напряженные, тревожные. Что до стилистики, то гранд-адмирал выбирал для своей коллекции сложные, зачастую непонятые, неоднозначные или откровенно шокирующие вещи.

Различия во вкусах не мешали братьям дарить друг другу неожиданные подарки, хотя не всегда с одинаковым успехом. Как-то Трасс презентовал Трауну завязанную в несколько парчовых покровов разных цветов коробку со словами:

— Знаю, у тебя в коллекции есть более изысканные предметы, но я хотел бы, чтобы ты принял и это.

Траун с любопытством развернул многослойную упаковку, открыл коробку, увидел лежащую на мягчайшей подушке статуэтку. Много лет назад он влюбился в нее с первого взгляда, пытался приобрести, но жизнь распорядилась иначе, и он потерял ее след. Теперь она вновь предстала перед ним и была так же прекрасна, как в тот день много лет назад, когда он увидел ее в витрине антикварного магазина. Она изображала Начало всего сущего — танцующее человекоподобное существо без пола и возраста, окруженное полосами ткани. Высеченная из черного камня, при дневном свете она казалось матовой, зато в полутьме от нее исходил слабый, почти мистический свет. Полосы ткани, составлявшие единственный наряд Начала, кружились вокруг него в танце. Изготовлены они были из золотистого металла, потемневшего от времени; их украшали сотни мелких драгоценных камней, которые сверкали, как звезды.

— Поверить не могу, та самая статуэтка, — с восторгом произнес Траун. — Ты не забыл. Но ее же давно продали.

— Пришлось вычислить нового владельца и выложить сумму в шесть раз больше истинной стоимости, но это пустяки. Сохрани ее как память о том, с чего мы начинали, — ответил Трасс с глубоким чувством.

Отлично зная вкусы брата, Траун пополнял его коллекцию произведений искусства картинами в ярких цветах и скульптурами на веселые, порой немного скабрезные сюжеты. Каждый раз, возвращаясь на Корусант, он привозил такой подарок и настолько приучил его к этому, что при встрече Трасс стал смотреть ему в руки и явственно ждать сюрприза. Не реже произведений искусства Траун дарил брату драгоценные камни, ювелирные украшения с историей. Драгоценности у императора были самые лучшие. Они не лежали недвижным грузом в его коллекции. Некоторые комплекты заколок или броши он носил чаще, чем другие, но каждое украшение надевал хотя бы один раз. Всякая драгоценность уступала его несравненной красоте и служила не более чем обрамлением для нее. Не только Траун пополнял его коллекцию. Придворные быстро смекнули, что путь к сердцу императора лежит через драгоценности. Весть скоро облетела галактику. Состоятельные просители, делегаты, политики стали обращаться к Трассу с просьбами, принося в дар ювелирные изделия. Не все из них Трасс принимал. Он любил массивные украшения с крупными камнями, узоры геометрические или флористические — не важно, лишь бы тонкие и сложные. Однако даже от самой замысловатой вещи он мог отказаться, если принесший ее просил нечто неуместное. В то же время он мог принять очень скромное подношение, если видел рациональное зерно в словах дарителя. Конечно, ни одно украшение, полученное от посторонних, Трасс не любил так, как вещи, подаренные братом.

Однако и Трауну случалось ошибаться. Когда они с Трассом смотрели в Опере выступление каламарианского балета, известного своей выразительностью, Траун вспомнил кое о чем из их прежней жизни в Доминации чиссов. Ему пришла фантазия оживить в брате эти воспоминания. Реализация этой фантазии потребовало длительных переговоров с Доминацией чиссов при посредничестве Империи Руки, организацию транспорта туда и обратно для исполнителей, выплату гонорара. Поскольку имперские кредиты не имели хождения на территории Доминации, не существовало курса обмена валют, то заплатить пришлось ауродиевыми слитками, практически универсальной валютой по всей галактике. Кого-то другого эти трудности могли заставить отказаться от своего замысла, но только не Трауна. У него было сильное желание порадовать брата, а также возможности, связи, деньги и время. Он не жалел сил на подготовку сюрприза в правильном обрамлении. Разумеется, Кириан Лоор сразу доложил императору, что гранд-адмирал развел какие-то работы в одном из малых залов дворца. Однако выведать, что же там происходит, не удалось ни Лоору, ни его шпионам. Трасс догадался, что брат хочет его порадовать, стал ждать и решил изобразить полнейшее удивление.

Наконец, все было готово. Это было камерное мероприятие. Траун отобрал придворных-театралов, способных по достоинству оценить предстоящее зрелище. Вместе с ними он проводил императора в зал, называемый звездным. Стены там были покрыты особой черной краской, не отражающей свет. На них искусные художники прошлого в тончайших переходах белого, желтого, розового, голубого, фиолетового изобразили созвездия, туманности, гиперпространственные пути, мифических космических зверей и чудовищ. По сути зал представлял собой космическую карту галактики. У дальней стены оставили много свободного пространства для смены декораций. От середины зала до дверей рядами расставили стулья. Два похожих на троны кресла занимали места по центру первого ряда. Перед ними расположили пару невысоких столиков, уставленных легкими угощениями. Вино ожидало своего часа не в бутылке, как принято в Империи, а в высоких графинах из тонкого фарфора с росписью в виде диковинных зверей — такая подача вин использовалась в благородных домах в Доминации чиссов. Бокалы для вина были заменены на небольшие пиалы с таким же рисунком, как на графинах.

Ведя брата к почетному месту, Траун сказал:

— У меня для тебя сюрприз.

— Какой? О, я вижу накрытый стол. Еда — всегда хороший подарок, — наигранно ответил Трасс.

— Нет, это только рама для сегодняшнего вечера живых картин.

На миг Трасс сбился с шага, но под его пышными одеждами этого никто не заметил. Только брат мог почувствовать, как непроизвольно сжались лежащие на его руке пальцы.

— Живых картин? — переспросил Трасс на чеун. — Уж не хочешь ли ты сказать, что пригласил труппу мимического театра?

— Именно это я и сделал.

Траун усадил брата в кресло, сел рядом в свое. Как только придворные заняли места, он дал знак начинать. Из-за декораций, изображающих зал для приема гостей в богатом чисском доме, вышли пятеро чиссов в старинных костюмах с музыкальными инструментами в руках, молча поклонились зрителям, встали в ряд у стены и затянули пронзительную мелодию увертюры. Трасс опустил взгляд на стол, налил и пригубил вино. Такого вина он не пробовал больше тридцати пяти лет. Этот виноград согревало солнце, питали земли Ула, планеты, славной своей сельскохозяйственной продукцией. Трасс не стал спрашивать название — такой сладкий вкус был только у одного сорта вина, «Жизнь в грезах». Его делали на личной винодельне патриарха семьи Дрок, которой принадлежало больше половины плодородных земель Ула. Это вино невозможно было купить ни за какие деньги, его можно только получить в подарок — либо украсть, что, по мнению Трасса, имело место в данном случае. Будучи влиятельным синдиком семьи Митт, Трасс получал по графину с каждого урожая. Один из них он выпил перед отправлением в ссылку. Считалось, будто своей сладостью вино опьяняет и способно погрузить чуть ли не в летаргический сон. В то время Трасс страстно желал забыться, заснуть и уже никогда не проснуться. Когда он вновь вкусил это вино, ему показалось, что вся жизнь в Империи была сном. Трасс налил себе еще, попробовал крошечное пирожное в виде распускающегося цветка. Это пирожное, как и остальные угощения на столе, приготовили не по имперским рецептам, не из местных ингредиентов. Одним из самых тщательно охраняемых секретов Доминации являлось то, что в большинстве своем чиссы обожали сладости. Кондитерская промышленность у них достигла небывалых высот. Леденцы, конфеты, пирожные, выпечка даже в самых простых магазинах походили на произведения кулинарного искусства. Кондитеры, готовившие для старших членов благородных семей, выработали особый язык благопожеланий и соревновались между собой в том, кто создаст более утонченное внешне и изысканное на вкус угощение. После того, как много лет ел только такие шедевры, Трасс испытывал отвращение к тому, что готовили в Империи и подавали на стол под видом сладостей. В Доминации существовала многоступенчатая градация сладости, включая смежные категории, например, сладко-горький, сладко-кислый, сладко-терпкий. В Империи, на вкус Трасса, категорий было всего две: недостаточно сладкий и приторно сладкий.

Когда увертюра закончилась, из-за декораций появились актеры, исполнявшие главные роли — юноши и девушки из правящих семей. Цвета и крой костюмов обозначали их как кровных родственников семьи Иризи и Митт. Прическа юноши указывала на его ранг — аристокра средней руки. Прическа девушки говорила о том, что она является невестой синдика прайм и вот-вот должна войти в семью Митт. Юноше поручили доставить девушку из дома родителей в дом мужа. По закону жанра они влюбились друг в друга с первого взгляда. Дальнейшее действие разворачивалось вокруг борьбы противоречивых чувств. Любовь сталкивалась с чувством долга, страсть боролась с моралью. Вся изящная словесность и культура чиссов строилась вокруг двух понятий: достоинства, стойкости, силы духа — и любовной игры на расстоянии, при которой между партнерами всегда остается дистанция. Даже если они близки физически, неизменно имелось нечто сокрытое, недоступное друг другу. Помимо этих проблем, типичных для всего искусства Доминации в целом, пьеса также рассматривала вопрос любовного безумия, крайне болезненный для чиссов. Среди чиссов благородного происхождения считалось нормой скрывать, подавлять любые чувства. Они руководствовались долгом и понятиями о почтительности по отношению к патриарху, старшим родичам, супругам. Многие, прожив всю жизнь в браке с навязанным родителями партнером, вырастив и обеспечив общих детей, так и не познали чувства возвышенной любви. Однако те, кому случалось по-настоящему влюбиться, буквально сходили с ума, забывали долг, обязанности, правила приличия, совершали невообразимые поступки. Не все были способны на подобное. Любовь считалась уделом тонких душ. Трасс считал, что им с братом повезло найти счастье друг в друге. Хотя он признавал, что Траун чудит не так уж сильно, как мог бы, и в целом ведет себя достаточно здраво для охваченного любовным безумием. Они не теряли голову на публике даже после того, как узнали, что в Империи кровосмешение по согласию обеих сторон не является уголовным преступлением, а в некоторых аристократических фамилиях так и вовсе является семейной традицией. От проявлений страсти их удерживала древняя чисская мудрость: «Мораль — условность приватная, но соблюдение приличий — дело общественное».

В соответствии с действиями актеров, Траун иногда позволял себе улыбку или гримасу осуждения. Трасс смотрел спектакль с неподвижным и невыразительным до странности лицом, словно не лицо это было, а маска. Перед ним чиссы в красивых нарядах под музыкальный аккомпанемент разыгрывали сцены, пользуясь лишь языком тела и мимикой. Знаток сказал бы, что это очень опытные и талантливые актеры, одна из лучших трупп Доминации. Но Трасс смотрел на них и не видел. Изредка, чтобы не вызвать подозрений у брата, он делал несколько глотков вина, пытаясь отогнать воспоминания. Но чем больше он пил, тем отчетливее вспоминал о прошлом.

Митт’лал’ивей, жена патриарха семьи Митт, обожала мимический театр. В доме часто гостили проезжие труппы. За проживание они расплачивались спектаклями, и обязанностью всех свободных на тот момент членов семьи было присутствовать на театральных вечерах. Примерно через три года после усыновления Трауна супруга патриарха надумала завести собственную труппу. Но где же ее взять? Профессионалы предпочитали гастролировать и не соглашались стать домашними рабами ни за какие деньги. Иные труппы готовы были пойти на сделку, но их представления показались госпоже Тлали слишком бездарными и вульгарными. Тогда она решила создать труппу с нуля из молодых членов семьи Митт. Ей повезло: примерно в то время, как ей пришла в голову эта идея, один старый актер мимического театра получил отставку из-за частичного паралича лица. Жить бы ему до конца дней на мизерную пенсию, если бы госпожа Тлали не прослышала о его беде. В молодости она восхищалась его игрой, а теперь решила протянуть руку помощи и сделать его постановщиком домашних спектаклей. Старик с благодарностью принял ее предложение и понял, что не прогадал, когда за ним одним прислали роскошную яхту с фамильными гербами, рассчитанную минимум на тридцать пассажиров. Госпожа Тлали не жалела денег на свои удовольствия, а патриарх Тоораки слишком почитал жену, чтобы хоть в чем-то ей отказать.

На следующий день после прилета старого актера все находящиеся в доме члены семьи Митт, которым не исполнилось тридцати, предстали перед госпожой Тлали. Старик несколько раз прошелся вдоль ряда юношей и девушек, выбирая будущих звезд театра. Лицо Трасса он оценил сразу и постановил:

— Вы будете играть красавиц, попавших в переделку.

Это решение вызвало тихий смех среди молодежи. Едва ли кто-либо среди них превосходил Трасса ростом и статью. Слабо верилось, что «красавица» с таким телосложением не справится с бедой. Артист, однако, обиделся.

— Не смейтесь! — прикрикнул он. — Играть женщин сложнее, чем мужчин. Тут потребна особая пластика, грация, чувство ритма. Недопустимо бродить по сцене, размахивая рукавами, как делает нынешнее поколение актеров!

Молодняк продолжал посмеиваться над его не то излишним пафосом, не то над произношением: из-за паралича старик шепелявил, а некоторые слова произносил каким-то странным образом. Заметив, что госпожа Тлали начинает хмуриться, Трасс отвесил актеру глубокий поклон и сказал в тон ему:

— Пожалуйста, господин, не гневайтесь на них. По малости лет они не понимают важности искусства. Я глубоко благодарен вам за то, что выбрали меня и готовы поделиться своими знаниями. Приложу все силы, чтобы оправдать ваши ожидания.

Его ответ пришелся по душе как актеру, так и госпоже. Старик успокоился, еще раз прошелся вдоль ряда лиц, выбрал наиболее выразительные. В общей сложности актеров получилось шестеро: четверо юношей и двое девушек. В профессиональных труппах обычно насчитывалось семь или восемь участников, но никогда их число не превышало десяти. Для камерных выступлений больше и не требовалось.

В отличие от товарищей по несчастью, Трасс воспринял новую задачу с энтузиазмом. Он знал, что все любят развлекаться, и понимал силу искусства. Поэтому он рассчитал так: если его игра доставит удовольствие супруге патриарха, он получит власть над ней. К тому же он считал знания старика полезными за пределами сцены. И Трасс учился, перенимал его мастерство. Впоследствии даже враги признавали, что никто в Доминации не умеет так держать лицо, как синдик Митт’рас’сафис. Он неизменно носил маску благожелательности. Об истинных его чувствах не могли догадаться и самые прозорливые. Но до этого было еще далеко.

— Хитрость не в том, чтобы играть мужчин и женщин, — наставлял старый мастер. — Любой дурак может изобразить героя или подлеца, богача или нищего. Это — для обладателя ничтожного таланта. Ваша задача — сыграть эмоцию. Не чувства, которыми живет ваш персонаж, но сами эмоции. Прикоснитесь к их сокровенной сути. Станьте радостью, станьте ненавистью, станьте печалью. Это — для настоящего актера.

В день премьеры Трасс произвел фурор. Просторное женское платье старинного образца скрывало его явно мужскую фигуру. Многочисленные подвески на шпильках в прическе колебались, создавая эффект хрупкого, ранимого создания. Трасс двигался так изящно, что казалось, будто он плывет над сценой. Его красивое лицо выражало трагедию молодой девушки, наследницы древнего рода. По сюжету враги вырезали всю ее семью и сожгли имение, только ей удалось сбежать. В безумии она посвятила себя мести. Свершив ее, встретила печальный конец. Сообразуясь с ритмом музыки, Трасс показывал то отчаяние, то глубокую скорбь, то нежную любовь к погибшим родственникам, то решимость. В нужные моменты из глаз катились настоящие слезы. Старый актер смотрел на него с одобрением, чего принципиально не делал на репетициях. Когда спектакль подошел к концу, злодеи были повержены, а Трасс лежал на сцене — в живописной пристойной позе, совсем не так, как настоящие покойники, но у искусства свои законы, — в зале надолго повисла тишина. И в этой тишине раздался отчетливый звук — тихое всхлипывание госпожи Тлали. Лицо Трасса было полускрыто рукавом, поэтому никто не мог заметить, что он улыбается. Ее слезы восхищения стали кирпичиками той лестницы к успеху, которую планировал возвести Трасс.

Успех в спектакле открыл для него двери гостиной патриарха Тоораки и его жены. Госпожа Тлали стала часто приглашать его к себе поболтать. Ей нравилась его скромность, хорошие манеры и готовность часами слушать ее рассуждения о театре, чего добровольно никто в семье не делал.

— Тетушка, раз вам так понравился Трасс, возможно, следует чаще задействовать его в спектаклях? — как-то предложил аристокра Турфиан, приходившийся госпоже Тлали троюродным внучатым племянником.

Этим предложением он рассчитывал еще сильнее унизить Трасса. Что может быть нелепее для мужчины, чем ломаться на сцене в женских платьях? Однако его идея как нельзя лучше соответствовала планам Трасса. Согласившись забавлять жену патриарха, он заложил основы будущего карьерного роста. За актерский талант он вскоре получил статус праворожденного, а затем и родственника во власти. Для этого ему не пришлось проходить традиционных испытаний. В особых случаях делали исключения и разрешали не проходить испытания, но за всю историю семьи Митт таких исключений набралось не более полусотни. Трасс гордился тем, что попал в их число.

Юбилейный пятый спектакль был отмечен вручением ему титула аристокры, что шокировало всех, особенно Турфиана. Трасс стал доверенным лицом госпожи Тлали, всюду сопровождал ее, заботился о ее удобстве, давал одиночные представления для нее и патриарха Тоораки. Тот был равнодушен к мимическому театру, смотрел спектакли из уважения к жене и мало смыслил в актерской игре. Его страстью была декламация, выразительное чтение. Посетив однажды супругу, патриарх застал у нее молодого артиста. Трасс читал вслух старинную поэму с таким чувством, будто был ее участником. Оказалось, что он обладает приятным голосом и изрядным запасом выносливости. Патриарх стал приглашать Трасса почитать ему. Правда, делал он это нечасто, чтобы не показаться предвзятым, зато не отпускал от себя юношу часами. С покорным видом Трасс ублажал его слух. Он игнорировал дискомфорт и усталость. Когда строчки на странице начинали наплывать одна на другую, он сильнее сжимал в руках книгу, чтобы сосредоточиться. Трасс дал себе зарок не останавливаться, даже если кровь пойдет из горла. Его усилия не пропали даром. Иногда Тоораки интересовался его мнением о прочитанном, спрашивал, как бы он интерпретировал тот или иной сложный фрагмент. Разумные ответы Трасса пришлись ему по душе. В скором времени Трасс стал получать приглашения на ужины и вечера для старших членов семьи и кровных родственников. На них он старался больше слушать, чем говорить, оценивал этих высокородных чиссов, искал их слабости, подмечал, что приводит их в восторг. Он еще не знал, пригодится ли ему эта информация, но уже готовился втереться в доверие или парировать удар. Для большинства собравшихся он был всего лишь актером из домашней труппы, очередным развлечением старшей госпожи, относились к нему соответственно: не гнали, но и лишний раз не заговаривали с ним.

Однако с некоторых пор отмалчиваться стало невозможно. Траун окончил академию на Напораре с рекордно высоким баллом, перебившим все мыслимые стандарты, а также с нелестной характеристикой за свою изобретательность. Такое сочетание встречалось крайне редко и дало пищу для пересудов и шуток. Траун начал действительную службу. А где служба, там и его «чудачества», как их называл Трасс. О Трауне стали говорить в свете, и члены семьи Митт осознали, как мало знают об этом самородке (или самовыродке — в зависимости от точки зрения). На очередном вечере у патриарха старшие члены семьи Митт взялись за Трасса всерьез, забросали его вопросами о брате, и Трасс, как мог, сдержанно на них ответил. Большинство на этом успокоились. Теперь они могли с чистой совестью повторить хвалебные отзывы Трасса в свете и создать впечатление, будто знают всех талантливых членов своей семьи. Но одной даме этого показалось мало. Она продолжала выпытывать у Трасса информацию о брате. Чем больше она задавала вопросов, тем очевиднее становилось, что она издевается. Ее ирония не укрылась от остальных. Они тоже начали задавать Трассу преувеличенно участливые вопросы. Он почувствовал смену настроения в компании, но ничего не мог поделать. Не ответить старшим было бы верхом хамства. Поэтому он вспоминал милые истории из их детства, порой немного их приукрашивал, дабы представить собравшимся Трауна еще лучше, чем он есть.

Патриарх Тоораки тоже заметил, что остальные посмеиваются над нежными словами Трасса о брате. Ему стало противно. Его старший брат, которым он с детства восхищался, погиб молодым в нелепом несчастном случае. Хотя прошло много лет, патриарх сохранил теплые воспоминания о нем и их дружбе, хотя уже не мог вспомнить его лица.

Когда одна из младших кузин не смогла сдержать смеха, Трасс прервал рассказ, повернулся к ней и произнес с поклоном:

— Я рад, что сумел порадовать молодую госпожу. Но причина ее радости ускользает от меня.

— Ничего, ничего, продолжайте, — она небрежно махнула в его сторону веером, словно отдавала приказ слуге.

Едва Трасс собрался продолжить, как Тоораки прервал его:

— Довольно. Некоторые из присутствующих находят братские чувства смешными. Или они, возможно, считают, будто стоят так высоко, а вы так низко, что чувства ваши мелки и ничтожны, что слушать о них — все равно что собирать сплетни на рынке. Так ли это, четвертая младшая кузина?

Женщина стушевалась. Она низко поклонилась патриарху, выражая смирение, застыла в подобострастной позе. Тоораки не просто выразил ее чувства, но выложил их перед всеми, все равно что сорвал с нее одежду и оставил стоять голой посреди собрания.

— Подобных мыслей у меня и в помине не было, — пролепетала она.

— Тогда что в словах Митт’рас’сафиса так вас насмешило?

— Ничего, ровным счетом ничего. Я улыбалась своим мыслям, вспоминала детские годы. К Митт’рас’сафису это не имеет никакого отношения. Если он случайно принял мой смех на свой счет, прошу прощения.

Каждому была очевидна причина ее смеха, как и то, что она нисколько не раскаивается. Зная нрав кузины получше многих, патриарх догадывался, что она станет искать повод отомстить Трассу за публичное унижение. Для Трасса единственным спасением от ее гнева стал бы стремительный рост во внутрисемейной иерархии — такой, чтобы даже кровные родственники застыли от изумления. В этом Тоораки мог ему помочь. Светский и дипломатичный от природы, Трасс хорошо вписался бы в высшее общество. Каждый триумф брата подтверждал бы его право находиться среди элиты. Но для того, чтобы попасть в свет, требовалось представлять собой нечто большее, чем мелкий чиновник на полставки и актер-самоучка. У Тоораки созрел план, как поддержать Трасса, однако решительные шаги тот обязан был сделать сам. Патриарх начинал чувствовать свой возраст. Здоровье стало его подводить. Он понимал, что Траун и Трасс будут его последними протеже в этой жизни, поэтому должен был действовать быстро. С каким бы почтением ни относился он к жене, он собирался лишить ее любимой забавы. Через несколько дней после скандального вечера он обратился к ней с такими словами:

— Митт’рас’сафис честен, добродетелен и талантлив. К несчастью, он так занят в труппе, что не имеет времени проявить свои таланты на службе. Моя госпожа, я считаю, вам следует уменьшить количество постановок и дать ему возможность послужить Доминации чиссов так же усердно, как он служил вам.

Госпожа Тлали на памятном вечере не присутствовала. Однако до нее уже дошли слухи о том, как муж заступился за Трасса и при всех отчитал четвертую младшую кузину. Более того, позднее та сама явилась к ней в слезах и пересказала свою версию истории, приправив ее слухами, которые взволновали сердце старшей госпожи. Поговаривали, будто Тоораки намеревается усыновить Трасса, и это напугало госпожу Тлали больше, чем что-либо еще в жизни. Ни один из их детей не унаследовал ума и политической сметки Тоораки. Все они жили безбедной жизнью, выполняя минимум обязанностей как дети патриарха. Муж никогда не винил ее за это, но Тлали чувствовала, как ему не хватает настоящего наследника, того, кто бы разделял его взгляды и представления о будущем семьи Митт. «А ну как он сделает Трасса таким наследником?» — встревожилась Тлали. Боясь неожиданностей, старшая госпожа согласилась отпустить Трасса на все четыре стороны. Ее успокоил тот факт, что Трасс перестал появляться в гостиной патриарха и попадаться ему на глаза. «Так, глядишь, Тоораки вовсе позабудет о нем», — с облегчением подумала она.

Но Тоораки не забыл. Он сделал так, чтобы в работе Трасс раскрыл свои таланты и прославил семью Митт среди гражданских так же, как Траун — среди военных. Об этой части своей жизни Трасс не говорил никому, даже брату, — особенно брату. Ему было стыдно признать, что, пока Траун рисковал собой во время сражений, он расхаживал по сцене в женской одежде да декламировал стихи на потеху патриарху и его жене. Траун искренне считал, что брат увлекался театром, потому что часто смотрел выступления домашней труппы вместе со старшей госпожой да иногда исполнял крошечные роли. Он слишком редко посещал дом семьи Митт на Ксилле, чтобы доброхоты из числа старших родственников могли лить яд злословия ему в уши или делать скабрезные намеки на подноготную успехов Трасса.

Пока Трасс предавался воспоминаниям, пьеса закончилась. Он настолько ушел в себя, что не заметил этого. В зале повисла оглушающая тишина. Никто не смел аплодировать, пока этого не сделает император. Актеры замерли в сложных трагических позах, в которых встретили финал. Двигаться до того, как раздадутся аплодисменты, было не принято. Траун коснулся руки брата. Трасс встрепенулся и начал аплодировать, чем скрасил неловкость. Со стороны казалось, будто он так глубоко тронут пьесой, что не сразу нашел в себе силы выразить восхищение. Придворные устроили чисской труппе продолжительную овацию. Хотя они были знакомы с разными традициями мимов, да и сюжет пьесы не блистал новизной, а некоторое тонкости остались непонятыми в силу культурных различий, им еще не доводилось видеть такой напряженной в эмоциональном плане игры — при этом исполненной в полном молчании. Актеры приняли более естественные позы, вместе с музыкантами поклонились зрителям и скрылись так же тихо и скромно, как появились. Этот спектакль заложил основу моды на чисский мимический театр и чисскую культуру вообще. На протяжении многих десятилетий в будущем чисская литература и искусство в любых проявлениях стали синонимом всего утонченного, сложного, изысканного и безумно дорогого, поскольку только очень состоятельные и влиятельные люди могли позволить себе пригласить актеров из Доминации или приобрести товары оттуда.

Когда они с братом остались наедине, Траун спросил:

— Тебе не понравилось?

Трасс выдавил из себя слабую улыбку.

— Нет, что ты. Было очень красиво, напомнило мне о доме. Просто аккомпаниаторы играли слишком громко, у меня немного разболелась голова, — для большей достоверности Трасс потер висок.

— Почему же ты сразу не сказал? Я бы попросил их играть потише.

— Нельзя прерывать представление, это невежливо, ты же знаешь. Кроме того, в доме патриарха играли так же громко.

— Ты определенно смыслишь в этих делах больше, чем я. Жаль, что мне так и не довелось увидеть тебя на сцене.

— Да, действительно жаль. Но этот вечер напомнил мне кое о чем.

Траун ожидал, что брат выплеснет на него поток воспоминаний о жизни в доме патриарха Тоораки и его жены, чего ему очень хотелось. Вместо этого Трасс сказал:

— Я вспомнил о твоих словах после нелегальной вылазки в Доминацию. Я по-прежнему считаю, что ты тогда страшно рисковал, однако в выводах был прав. «Доминация так близко к Империи, но мы будто чужие». Так ты тогда сказал. Я намереваюсь это исправить.

Chapter Text

Практически все биографы императора Трасса в своих книгах писали, что его свершений хватило бы не на одну жизнь, что его потомкам бесполезно даже пытаться затмить его славу — это невозможно. Благодаря энергичности, последовательности и настойчивости ему удалось положить конец гражданской войне, восстановить обескровленную Империю, поднять из руин производства, вознести уровень жизни на новую высоту, причем не только в Центральных Мирах, подарить подданным новый расцвет искусства и культуры, практически полностью искоренить расовые и гендерные предрассудки. Эти глобальные свершения состояли из массы маленьких реформ, крошечных изменений, подчас насильственных сломов традиций. Обычно Трасс действовал методом убеждения, но иногда приходилось применить силу. Он умел заставить уважать себя. «Я повелеваю», — так начинались его приказы. «Быть посему», — так они завершались, и редко кому приходило в голову их оспорить. Коллективное «мы» Трассу не нравилось. Он использовал его иронично, когда отвечал оппозиции: «Мы, немилостью судьбы правитель Империи, считаем…». Среди множества свершений Трасса одно сняло ярче прочих. Многими оно относилось к категории невозможного. Под этим подразумевали сперва установление дипломатических отношений с Доминацией, затем и торговых. Трасс заставил Доминацию открыться Империи. Недаром он избрал своим девизом «Достигая невозможного». Его родина так и не вошла в состав Империи, к чему его и Трауна неоднократно подталкивали советники. Однако два государства стали общаться настолько плотно, насколько это возможно, учитывая расстояние между Корусантом и Ксиллой.

Успех не стал результатом внезапного единовременного озарения членов Синдикурии. Перед имперским оружием они не испытывали страха (разве что самую малость). Командовал вооруженными силами Империи по-прежнему Траун. Адмирал Ар’алани чуть голос не сорвала, доказывая в Синдикурии, что он никогда не прольет кровь сородичей. В конце концов ее усилия не пропали даром и вселили в синдиков некоторую уверенность. Налаживание отношений между двумя государствами стало результатом усилий дипломатов с обеих сторон, ряда продуманных шагов Империи и, говоря откровенно, некоторого давления со стороны Трасса. Последнее оценивалось чиссами иначе. Синдики считали, что Трасс совершил над ними психологическое насилие. Что ж, если умение эффектно одеваться и устраивать шоу является насилием, то Трасс был одним из худших преступников в истории.

Под предлогом улучшения связи на окраинах Империи Трасс приказал установить систему новеньких ретрансляторов с усиленным сигналом. Их раскидали по всему Внешнему кольцу и Дикому космосу, но особенно много их разместили в направлении Доминации чиссов. Границы не остановили Трасса. Цепь ретрансляторов потянулась дальше, к Нирауану, а от него — к границе Доминации чиссов. Система ретрансляторов позволила сократить время доставку сообщений от Корусанта до Нирауана до одних суток.

Затем нужно было наладить контакты. Через брата Трасс обратился к адмиралу Парку. Когда они с Парком виделись последний раз, то расстались не лучшим образом. К тому же они с братом по-разному воспринимали положение этого человека. Траун считал Восса Парка суверенным правителем Империи Руки, ровней брату. Трасс видел в нем губернатора имперских колоний в Неизведанных регионах, ставил его ниже себя и считал себя вправе приказать ему сделать то или это. Но его поручение требовало деликатности и секретности, поэтому он предпочел не говорить с адмиралом лично. От Парка требовалось выяснить через своих шпионов в Доминации, как связаться с чиссами из не очень большого списка. Список включал в себя бывшего научного руководителя Трасса, его бывшего наставника в дипломатическом департаменте, его бывших лучших друзей. Заодно надо было установить, не умер ли патриарх Турфиан — просто на всякий случай. По этому пункту ответ был отрицательный. Остальных лиц удалось найти достаточно быстро, поскольку у Парка действительно имелись шпионы во всех правящих и благородных семьях.

Следующий ход был за Трассом. Он написал своим бывшим сторонникам любезнейшие на свете письма, дал понять, что желает возобновить общение. Из ответных сообщений он узнал, что в Доминации все идет по-прежнему. За тридцать пять лет произошли кое-какие кадровые подвижки из-за смерти тех, кто прежде занимал важные должности, однако их было не так много, как Трасс опасался. Его научный руководитель все так же преподавал в дипломатической академии, поддерживал дружбу как со своими однокурсниками, так и со своими выдающимися учениками. Все эти лица уже стали матерыми дипломатами. Бывший начальник Трасса еще возглавлял дипломатический департамент семьи Митт. О работе Турфиана в качестве патриарха он отзывался прохладно, намеками. В частности, он писал, что давно бы уже ушел на пенсию и только страх оставить подчиненных в неопытных руках удерживает его от этого шага. Друзья Трасса были более откровенны. С обычными своими шутками они рассказывали о том, что с отъездом Трасса все в Синдикурии пошло наперекосяк, будто только его здравомыслие не давало достопочтенным синдикам погрузить Доминацию чиссов в хаос гражданской войны. Это было, конечно, огромное преувеличение, однако Трассу приятно было думать, что друзья по-прежнему высоко его ценят.

Через некоторое время он озвучил свои намерения — завязать дипломатические отношения с Доминацией чиссов — и попросил друзей потихоньку выяснить, как к этому вопросу отнесутся патриархи и члены Синдикурии. Некоторые ответили, что поспрашивают, но заранее попросили не питать особых надежд. Другие были более категоричны: «Это невозможно, ты с ума сошел». Для того, чтобы переговоры шли активнее, Трасс отправил множество подарков своим друзьям с той целью, чтобы часть из них они могли использоваться в качестве дара, взятки или рекламы тех благ, кои принесет торговля с Империей. В их число вошли ткани, меха, драгоценные камни, ювелирные украшения, произведения искусства, ширмы, керамика, разного рода дорогие безделушки, вина — словом, все то, чем благородные синдики привыкли украшать свой быт. С определенной точки зрения обмен подобными предметами не считался подкупом.

Полуофициальные переговоры продвигались туго. Трасс успел отвыкнуть от медлительности чисской бюрократической машины и негодовал. Наконец, бывший наставник прислал благую весть: все готово, вопрос скоро будет вынесен на обсуждение в Синдикурию, после обычных прений следует ожидать положительного решения, поскольку более половины синдиков удалось склонить на сторону Империи путем убеждения или подкупа. Как всегда, способ Трасса не интересовал — ему требовался результат. В своем сообщении наставник также просил поскорее прислать руководителя посольства на Ксиллу вместе с верительными грамотами — желательно в течение недели.

Новость обрадовала императора, но помешала его планам. Чрезвычайным полномочным послом не мог стать человек с улицы. Он должен быть гибким, сдержанным и внушать уважение. Хорошо бы, чтобы он принадлежал к аристократической среде (это произвело бы впечатление на чиссов), но необязательно. Зато он обязательно должен знать чисскую культуру или иметь желание в ней разобраться. Подходящих людей и инородцев в Империи было не так уж много. Трасс взвешивал каждую кандидатуру и у всех находил те или иные изъяны. Неожиданная помощь в решении проблемы пришла от Трауна. Он предложил назначить Чрезвычайным послом барона Сунтира Фела. Аргументы в пользу этого кандидата были следующие. Во-первых, он уже находился на Ксилле, возглавлял посольство Империи Руки. Он мог появиться в Синдикурии по первому зову. Кроме того, он знал все ходы и выходы на патриархов, знал правила политической игры, понимал, как организовать рабочий процесс. Во-вторых, он имел имперский титул барона. В знак особого уважения адмирала Парка, чьим протеже являлся Фел, от Доминации он получил ранг синдика. В-третьих, он прожил много лет в Империи Руки, общался с чиссами разного возраста, пола и социального положения. В Доминации он регулярно участвовал в разного рода праздниках и мероприятиях. Фел понимал чеун, свободно читал и писал на нем. Не считая Восса Парка, во всей галактике не нашлось бы человека, который знал бы чиссов лучше него. Возможно, Фел знал их даже лучше, чем они знали себя. А что до его личных качеств, то в его преданности Траун не сомневался. В первые годы пребывания Фела на Ксилле произошло несколько неприятных инцидентов. У страстных приверженцев военной доктрины Доминации личность Трауна по-прежнему вызывала неприязнь. Они глубоко презирали всех, кто был хоть как-то с ним связан, и не стеснялись прямо заявлять об этом. Барон Фел и сотрудники посольства стали единственными, до кого ненавистники Трауна смогли добраться. Они находили разные способы выразить недовольство: от словесных оскорблений до закидывания посольских спидеров кусками тухлого мяса и поливания стен посольства бутафорской кровью. Со временем Фел научился не допускать проведения подобных акций без применения грубой силы, что было весьма ценно. Трасс был склонен согласиться с доводами брата.

Против кандидатуры Сунтира Фела выступила Исанн Айсард. Она произнесла перед императором горячую обличительную речь против барона, вытащила на свет все его старые грешки, напомнила, что он являлся перебежчиком и полтора года служил Альянсу, причем не абы где, а в элитной Разбойной эскадрилье, причинившей Империи столько вреда. В свое время Айсард удалось захватить Фела живьем. Она отправила его к Трауну в Неизведанные регионы в надежде, что он принесет некоторую пользу общему делу, а затем убьется в «картографической экспедиции». Поступая таким образом, она подумать не могла, что под покровительством Трауна дезертир так возвысится. Одним словом, она всячески доказывала, что Фел недостоин высочайшего доверия. Трассу пришлось напомнить ей, что Альянса больше нет, война окончена и не имеет значения, кто и сколько раз менял сторону. Айсард отнеслась к его словам как к личному оскорблению.

Итак, посол был выбран. Осталось решить, как доставить ему верительные грамоты за неделю. Хотя обмен сообщений с Неизведанными регионами значительно ускорился, физическое расстояние между Корусантом и Ксиллой осталось прежним. Даже самый быстроходный корабль не смог бы преодолеть его за такое короткое время. У Трауна нашлось решение и этой проблемы.

— Составь текст и пришли мне, а я позабочусь об остальном, — предложил он.

— Каким же образом? Или ты научился телепортироваться на Нирауан? — поинтересовался Трасс.

— Нет, я просто отправлю текст Воссу, он оформит все как надо.

— А как же моя подпись? А гербовая печать?

— Поверь мне, у Восса есть такие мастера, которые подделают любую подпись. Я оставил ему свою гербовую печать, он использует ее и переправит грамоты Сунтиру.

Трасс испытал не слишком приятное чувство от того, что с такой же легкостью Парк может подделать любой приказ от его имени. А от того, что Траун называл людей по именам, а не по фамилиям, у него кольнуло сердце. Траун поведал ему массу смешных, страшных, поучительных, отвратительных историй о своих похождениях в Неизведанных регионах. Хотя он уже много лет жил в Империи, но все никак не мог забыть оставленных там подчиненных и скучал по ним.

В общих чертах текст верительных грамот оставался неизменным на протяжении веков. Применительно к Доминации особенность заключалась в том, что требовалась не одна грамота, а двенадцать — по числу патриархов правящих семей. Тут уж не обошлось без противного Трассу коллективного «мы»: «Мы, Митт’рас’сафис, император и законный правитель Первой Галактической Империи…». Далее в тексте Трасс обращался к каждому патриарху по имени, велеречиво выражал желание развивать отношения между Империей и Доминацией чиссов, назначал барона Сунтира Фела Чрезвычайным полномочным послом и просил отныне верить его словам, «ибо он будет говорить от нашего имени и выражать нашу волю». Готовый текст с образцом подписи он передал Трауну и стал ждать.

Ровно через десять дней Трасс получил множество сообщений с Ксиллы. В них сторонники поздравляли его с успешным завершением дела: Синдикурия решила установить дипломатические отношения с Империей. Прения растянулись на несколько дней, однако итог голосования был известен заранее. Министр иностранных дел Доминации также поставил его в известность об этом, но более официально и учтиво. Дополнительно он сообщил ориентировочное время прибытия чисского посла на Корусант, указал общее количество сотрудников посольства, их состав, обговаривал военный эскорт и просил выделить подходящее помещение в столице. В своем письме Сунтир Фел сердечно благодарил императора за оказанное ему доверие. Он уже успел обойти всех патриархов, передать, а некоторым буквально всучить свои верительные грамоты (патриархи семей Митт и Чаф сопротивлялись до последнего, а патриарх семьи Иризи так и вовсе попытался от него убежать через сад, но Фел все же его настиг). Также он писал о том, что на собственные средства выкупил участок на Ксилле напротив посольства Империи Руки. На тот момент на участке располагался ветхий, давно пустующий склад. Фел планировал в кратчайшие сроки снести его и начать на его месте строительство посольства Империи. Он не говорил этого прямо, но явственно намекал, что не потянет стройку самостоятельно. «И этот хочет денег», — с тоской подумал Трасс. С тех пор, как он сделался императором, он только тем и занимался, что распределял денежные потоки и думал, где бы достать еще средств. Впрочем, связанные с Доминацией траты он считал незначительными. С открытием торговых путей и туристических маршрутов в будущем они должны были окупиться в многократном размере.

Новость об установлении дипломатических отношений с Доминацией чиссов взбудоражила Империю, особенно Корусант. Повсюду только и разговоров было, что об этом загадочном государстве. Никто ничего не знал наверняка, поэтому всевозможные слухи, выдумки и преувеличения множились, приобретали фантастический размах. Все, хоть как-то связанное с Доминацией, сразу становилось модным. Так же, как во время подписания мирного договора с повстанцами, все сходили с ума по цветовым сочетаниям. Тогда это был красный и серый. Теперь хитом сезона стало сочетание голубого и красного. Странные слухи ходили о том, где разместится посольство. Одни заявляли, что ради него снесут ветхие постройки заводского района и построят на их месте целый квартал только для чиссов. С ними спорили те, кто считал, что ничего подобного не произойдет, под посольство отведут один из недавно построенных и еще не заселенных небоскребов. Те и другие ошибались.

Периодически по Корусанту прокатывалась волна реноваций. По первоначальному замыслу она должна была затрагивать только старые, ветхие, опасные для эксплуатации здания. На практике помимо них часто захватывали дома вполне себе крепкие, но относительно невысокие и расположенные в элитных районах. Их сносили, вместо них строили такие же небоскребы, но еще выше, еще блистательнее, и продавали населению. Трасс использовал очередную волну реновации, чтобы отстроить здание посольства Доминации — настоящий дворец из стекла и дюрастали. А чтобы чиссам не надоедал вид однообразных небоскребов, посольство построили с видом на один из немногих сохранившихся на планете парков. Трасс приметил это место давно, еще в то время, когда его впервые посетила мысль о налаживании отношений с родиной. Чиссы любили природу и зелень, жизнь на Ксилле, где города почти полностью состояли из стекла, дюрастали и пермакрита, давалась им тяжело. Поэтому те, кто мог себе это позволить, при любой удобной возможности старались улететь на другие планеты, в свои загородные имения. Корусант не мог похвастать пышной растительностью. Несколько искусственно выращенных парков — вот и все, что осталось от некогда пышной зелени планеты. Неудивительно, что недвижимость с видом на них смогли позволить себе очень немногие. Трасс хотел, чтобы его соотечественники чувствовали себя максимально комфортно в новых условиях, могли выйти погулять среди деревьев и трав, полюбоваться декоративными прудами, вдохнуть цветочный аромат. И его не беспокоило, кто и что об этом подумает.

О выборе места, стоимости строительства, несправедливом сносе домов, на месте которых возвели здание посольства, судачили повсюду, однако открыто оспорить решение императора не смели. Все ждали прибытия чисской делегации, затаив дыхание, и гадали: что же они принесут Империи?

И вот настал день, когда в систему Корусанта вошел корабль чисского флота «Бдительный». Обтекаемые контуры этого гиганта класса «Ночной дракон» казались еще более изящными на фоне сопровождавшего его звездного разрушителя «Гнев судьбы». Хотя корабли не уступали друг другу размером, «Бдительный» казался безобидным (что не соответствовало действительности), тогда как вся мощь «Гнева» была на виду. Корабли подошли к Корусанту. Из ангара «Бдительного» вылетел челнок и два десятка истребителей охраны с похожими на когти крыльями. С задержкой в несколько секунд им вслед вылетели СИДы «Гнева». Пролетев над правительственным районом, челнок и истребители приземлились на посадочной площадке космопорта. Там их встретил министр иностранных дел Империи, что можно было счесть знаком особого уважения. Послы независимых миров вроде Кашиика или Хейпса при первом прилете на Корусант отправлялись сперва в протокольный отдел дворца засвидетельствовать почтение императору, а затем наносили визит министру иностранных дел. Сам министр крайне редко покидал кабинет и еще реже приезжал в космопорт для встречи делегации. Трасс заранее попросил его выучить короткое приветствие на чеун, и теперь министр по мере возможностей человеческого речевого аппарата воспроизвел набор звуков, коим принято обмениваться в Доминации при прибытии:

— Приветствую вас. Я гарантирую вашу безопасность, и залог тому — моя жизнь и жизни моих подчиненных.

На всякий случай министр повторил то же самое на сай-бисти. Попутно он разглядывал прибывшую делегацию. Впереди всех стоял высокий чисс с проседью в длинных волосах, собранных в три косы со сложным плетением, — посол Митт’омо’васас, бывший начальник и наставник императора. С ним Трасс просил быть особенно любезным. Однако этого уточнения и не требовалось. С первого взгляда посол Томов производил приятное впечатление: привлекательный внешне, со сдержанными манерами, без претензий на значительность, но с чувством собственного достоинства. Легкая улыбка мелькнула в уголках его губ, когда он выслушал министра иностранных дел. На прекрасном сай-бисти он ответил в тон, что рад прибыть в Империю и, если протокол это предусматривает, он желал бы сделать заявление для прессы. Трасс предполагал нечто подобное, поэтому заранее предупредил министра, а тот уже распорядился, чтобы на церемонию встречи пригласили только самых верных режиму журналистов. Посол Доминации прекрасно знал все тонкости общения с прессой, потому его заявление не стало сенсацией. Он лишь формально выразил свои намерения развивать отношения между двумя государствами и укреплять дружбу чиссов с многочисленными народами Империи. Прозвучало так, будто эта дружба когда-то существовала прежде. Министр иностранных дел Империи ответил напыщенной речью в том же духе. После этого министру и послу полагалось прибыть во дворец на аудиенцию к императору, а остальным членам делегации надлежало отправиться в посольство. Однако посол настоял, чтобы они поехали во дворец все вместе.

— У нашего народа принято держаться вместе, особенно в новых незнакомых местах, — объяснил он. — К тому же большинство членов нашей дипмиссии еще очень молоды, они могут растеряться или разволноваться и по неосторожности наделать глупостей. Поэтому я прошу позволить им сопровождать меня. Уверен, вы поймете.

Трасс велел во всем идти навстречу чиссам и всячески им угождать. Его приказа министр не посмел ослушаться. На личном уровне ему было все равно, сколько чиссов приедет во дворец, — едва ли император расстроился бы при виде сородичей. Тем более что чиссов, не считая охраны, прилетело меньше сотни. По меркам двора такая делегация считалась ничтожной.

Пока все размещались в спидерах, министр обратил внимание на красивую женщину в белой форме, однозначно определявшей ее как военнослужащую, притом высокого ранга. Во время обмена речами и общения с прессой ее пронзительный, беспокойный взгляд сканировал помещение, лица людей и инородцев. При малейшем шорохе она, точно охотничья собака, резко поворачивала голову на звук. Перед тем, как тронуться в путь, она подозвала к себе трех чиссов в черной форме — по-видимому, офицеров — и отдала им ряд команд на жестком лающем наречии Доминации. В ней чувствовалась решимость военного лица в сочетании с благородством аристократки. Сложный поток живых образов, воспоминаний о прежних отношениях, фантазий о возможностях будущего вылился во вздох восторга из трех слов, которые себе под нос обронил министр: «Что за женщина!». Гостей повезли к дворцу по главным улицам столицы, чтобы они смогли оценить, как богато, ярко, весело живется в Империи.

В те дни Трауна не оказалось на Корусанте. Отношения братьев уже не были теми, что прежде. Они в который раз поссорились, и гранд-адмирал убыл на очередные смотры, учения, проверки или что там еще. Поводы улететь из столицы у него никогда не заканчивались. Но, даже бывая на Корусанте, Траун нечасто посещал дворец и еще реже навещал спальню брата. Его мысли принадлежали другому. При встрече братья спорили и чаще обменивались колкостями, нежели любовными клятвами. Трасс счел, что его отсутствие только к лучшему. По законам Доминации Траун все еще числился военным преступником, и члены посольства могли неоднозначно отнестись к его присутствию во дворце. Кроме того, его отсутствие позволяло Трассу сосредоточиться на деле, а не предаваться печали из-за очередной ссоры, не чувствовать себя неловко в обществе брата и не видеть причину ссоры во плоти. Ради соотечественников он разоделся пуще прежнего, обставил свой выход с особой торжественностью.

Император принял делегацию из Доминации в тронном зале. Охраны там собралось почти столько же, сколько важных персон. Придворные и чиссы ждали государя, украдкой разглядывая друг друга. Чиссов посчитали одетыми слишком скромно для церемонии, зато весьма элегантно. Их однотонные долгополые серые костюмы с отделкой разных цветов своими силуэтами отдаленно напоминали наряды императора, хотя пышностью не шли с ними ни в какое сравнение. Чиссы нашли людей пугающими из-за их «белых глаз», а инородцев слишком экзотическими, чтобы в их обществе чувствовать себя комфортно.

Поданный министром двора сигнал возвестил о приближении императора. Потеснившись в обе стороны, придворные тут же образовали проход в центре зала. Они действовали так оперативно и грациозно, что становилось понятно — для них это привычное дело. При появлении императора в зоне видимости они склонялись перед ним. Как ветер гнет луговые травы, так люди и инородцы опускали головы. Чиссы невольно подивились этому. В Синдикурии ни перед кем не расступались и не кланялись так низко.

Наконец, они увидели своего соотечественника. В письмах домой они во всех подробностях описали эту встречу. На разные лады рассказывали они о том, как величественно выглядел Трасс, как царственны были его движения. «Достаточно посмотреть на его величество — и даже если вы раньше не встречали его, не слышали о нем, не смотрели на его голофото, то тут же поймете: “Это и есть император, никто другой не может с ним сравниться”», — докладывал посол Митт’омо’васас. Подробнейшего описания в письмах, дневниках и мемуарах удостоился наряд Трасса. У императора имелось несколько десятков корон и сотни диадем. Для встречи чисской делегации он остановил выбор на короне из четырех ауродиевых цветков, покрытых рубинами, изумрудами и сапфирами. Его волосы были заплетены во множество тонких кос, собраны в хвост, закреплены фибулой с цветочным орнаментом изящной работы. В качестве нижнего платья Трасс выбрал скромный камзол глубокого винного цвета с росписью на подоле в виде острых тонких листьев, вытянувшихся вверх, словно мечи. Поверх него он надел белую парчовую мантию с пятиметровым шлейфом, затканную вперемежку золотом, жемчугом и драгоценными камнями. Это великолепие тянулось за ним, пока он шел к трону через зал. Многие чиссы писали — кто иронично, кто с сочувствием, — что наряд императора должен был быть очень тяжелым, и требовалось много сил, чтобы нести его и сохранять безупречную осанку.

Император воссел на трон, жестом велел придворным выпрямиться.

— Сегодня мы принимаем здесь господина посла Доминации чиссов и достопочтенных сотрудников посольства, — объявил Трасс голосом, способным зачаровать любого. Он пользовался им, когда желал замаскировать честолюбие или гордость за себя.

Министр двора подошел к Томову и на сай-бисти попросил его вручить верительную грамоту. Посол приблизился к подножию трона, по примеру придворных отвесил поклон, выставил вперед бумажный конверт с восковой печатью, с которой на толстых шелковых шнурках свисали двенадцать печатей поменьше с гербами правящих семей Доминации чиссов.

— Синдик Митт’омо’васас имеет честь быть представленным вашему величеству, — торжественно произнес он на чеун.

Киртан Лоор принял верительную грамоту и подал ее императору. Трасс надломил печать, открыл конверт, пробежал глазами текст.

— Я рад приветствовать его превосходительство Чрезвычайного полномочного посла Митт’омо’васаса и желаю ему успехов в работе. Уверен, мы вместе приложим все усилия для укрепления отношений между Империей и Доминацией чиссов, — сказал Трасс на бейсике и передал Лоору верительную грамоту для отправки в архив.

Де-юре церемония считалась оконченной. Митт’омо’васас вступил в должность, мог со спокойной душой отправляться в посольство отдыхать и готовиться к балу, который через три дня Трасс давал в его честь. Но, прежде чем откланяться, посол добавил:

— Позвольте также представить вашему величеству моего заместителя, аристокру Чаф’орм’бинтрано.

Ни один мускул не дрогнул на лице Трасса при упоминании имени бывшего любовника. Он остался невозмутим, когда Формби вышел из-за спин более рослых чиссов и встал рядом с послом. Пока он кланялся, то не сводил с императора влюбленных глаз. «Только его мне и не хватало», — подумал Трасс, но ответил пустой любезной фразой.

— А также я бы хотел представить адмирала флота обороны Доминации чиссов Ар’алани, — продолжил Томов. — Ее отвага послужила залогом нашего благополучного путешествия.

Ар’алани подошла к трону, но кланяться не стала, сухо отдала честь. Сложно сказать, что думали об этом спектакле придворные. Скорее всего, от скуки просто разглядывали чиссов, поскольку не понимали ни слова. Возможно, гадали, не собирается ли посол перечислить по именам всех, кто с ним прилетел, включая охранников, шоферов и поваров. Делать вид, что он не знает никого из представляемых, показалось Трассу смешным. Посол Томов был его начальником и наставником на путях дипломатии. В свое время они сблизились настолько, насколько это позволялось приличиями. Его присутствие сейчас на Корусанте означало, что он все же решил бросить муторную службу семье Митт. Со злорадством Трасс думал о том, насколько же плох должен быть Турфиан в роли патриарха, что многоопытные дипломаты готовы бежать от него буквально на другой край галактики. С Ар’алани Трасс познакомился, когда его брат еще учился в военной академии на Напораре. С тех пор они часто встречались из-за выходок Трауна на службе, ругали его, смеялись над ним и в итоге подружились. А Формби… Это была особая история.

Лоор объявил об окончании церемонии вручения верительных грамот, повторил объявление на сай-бисти и попросил чиссов удалиться. У императора был запланирован ряд аудиенций, и следующие просители уже пробирались сквозь толпу, прижимая к груди ценные подарки. Основная часть чисской делегации потянулась к выходу, но один из них остался. Формби воспользовался возможностью вновь завести старые разговоры.

— Ваше величество, могу я попросить вас о личной аудиенции? — спросил он на чеун.

— Едва ли нам есть что обсуждать, — равнодушно ответил Трасс на родном языке.

— Мне кажется, что есть. Тридцать пять лет прошло. Многое изменилось за эти годы — кроме моих чувств к вам.

— Тех самых, о которых вам не стыдно заявить публично?

— Так вы еще помните…

— Тогда состоялась наша последняя встреча, и лучше было бы ей таковой остаться навсегда. Впрочем, вы правы. После тридцати пяти лет мне есть что вам сказать. Но сейчас я слишком занят. Через три дня состоится бал в честь посольства. Тогда я смогу уделить вам несколько минут.

— Благодарю вас и покорнейше ожидаю новой встречи.

Место Формби занял представитель реорганизованной Торговой Федерации. Неймодианец в очередной раз повел речь о списании долгов, изменении налога на прибыль и снятии ограничений на торговлю. Под бременем этих бед остатки Торговой Федерации влачили жалкое существование со времени разгрома Сепаратистов. Поскольку Торговая Федерация негласно поддерживала Трасса, когда он был советником Палпатина, он, став императором, значительно облегчил ее ношу. Очевидно, недостаточно. Каждый год неймодианцы являлись к нему, ныли, канючили, просили отменить выплату репараций. И каждый год получали один и тот же ответ. Пока неймодианец клянчил деньги, Трассу, словно во сне, вспомнилась последняя встреча с Формби на родине.

Зал суда был полон. На выстроенных амфитеатром скамьях яблоку негде было упасть от разодетых в пух и прах синдиков. Особенно удачные выпады военного прокурора они поддерживали одобрительными возгласами и кивками головы. Среди них затесалось несколько офицеров. Однако большинство представителей флота сели ближе к столу адвоката. В ходе слушаний их лица оставались мрачными. Они пришли поддержать Трауна, надеялись, что он даст отпор прокурору, объяснит свои действия, оправдается. Но Траун не стал извиняться. Он не искал оправданий собственным поступкам. Его объяснения только еще сильнее запутали прокурора. Тот сбился с мысли и рассвирепел. Он заготовил прекрасную обличительную речь, а Траун портил ему выступление. Впрочем, все это не имело значения. Судьи приняли решение задолго до оглашения приговора. Трасс чувствовал это. Траун тоже, потому не тратил зря силы и слова.

Хотя они оба знали, что дело пахнет тяжелым наказанием, приговор потряс обоих. Изгнание. Самое страшное, что могло случиться с чиссом. В зале повисло молчание. Все были шокированы. Потом зрители начали громкими криками выражать согласие или несогласие с приговором. Из истории Трасс помнил примеры, когда применялось такое наказание. Тогда поводы были куда более серьезные, чем нарушение военной доктрины Доминации. Что такое превентивный удар по сравнению с публичным сжиганием заживо членов собственной семьи? Какой вред от общения с инородцами по сравнению с гибелью целого города из-за неудачно выстроенной стратагемы? При всей сомнительности методов Трауна, он старался свести количество жертв к минимуму. Большинство участников его приключений отделались легким испугом и смогли выступить на процессе в качестве свидетелей именно потому, что Траун сохранил их жизни.

Пока офицеры и синдики вокруг шумели, Трасс начал набрасывать аргументы для апелляции. Судья призвал собравшихся к порядку. Они успокоились только тогда, когда он пригрозил удалить всех немедленно. По большому счету, шоу закончилось. Стороне защиты оставалось подать апелляцию в известный срок, это не представляло проблемы. И вдруг в повисшей тишине судья добавил: «Приговор окончательный и обжалованию не подлежит». Стилос выпал из пальцев Трасса. У военных судов была своя специфика, однако они тоже подчинялись общим правилам. Если подсудимого лишали права на апелляцию, что случалось крайне редко, это означало, что его преступлениям нет равных. В зале снова поднялся шум. Трасс посмотрел на брата. Тот не дрогнул, не изменился в лице. Возможно, давно знал, что его ждет, но до последнего щадил чувства Трасса. Он не говорил об этом во время посещений на гауптвахте (вообще-то запрещенных, но тайно практикуемых за небольшую мзду охранникам). Он принял нанятого братом адвоката, вместе с ними разбирал материалы дела, составлял список свидетелей защиты. Он всегда знал, чем это кончится. И неожиданно Трасс тоже понял, что должен сделать.

Он встал со своего места, спустился на площадку, где находились участники процесса, встал рядом с Трауном, сложил руки в почтительном жесте и произнес:

— Ваша честь, я прошу позволить мне последовать за братом в изгнание и разделить тяготы его пути.

Судья стушевался. Как и Трасс, он помнил прецеденты с изгнанием. Все преступники отправлялись в ссылку в одиночестве. Судья решил, что синдик решил разыграть перед ним драму в надежде на пересмотр дела или попросту не в курсе, что представляет собой изгнание. Поэтому он сказал:

— Это что-то новое. Вы понимаете, что будете лишены гражданства Доминации чиссов?

— Да, ваша честь, — кивнул Трасс.

— Вы также потеряете внутрисемейный статус.

— Я принимаю это условие.

Внезапно с галерки раздался крик:

— Трасс, остановись! Не губи себя! С твоим братом все кончено, но ты в этом деле не замешан! Умоляю, одумайся!

Формби вскочил со своего места и вопил, грубо опираясь на плечи сидевшего впереди синдика из семьи Уфса. Трасс не удостоил его взглядом.

— Вы утратите статус синдика со всеми правами, обязанностями и доходами. Вы понимаете это? — продолжал судья.

— Да, ваша честь, понимаю и принимаю со смирением.

— Если таково ваше желание, закон ему не препятствует. Вам придется пройти через церемонию отвержения вместе с братом. Подумайте как следует.

— Мое решение твердо.

— В таком случае начинайте загодя прощаться с родными и друзьями, пока есть такая возможность. С того момента, как вы ступите на палубу корабля для ссыльных, с вами будут обращаться как с государственным преступником.

Трасс поднял сложенные в знаке почтительности руки, выражая признательность, и ответил:

— Ваша честь, благодарю за оказанную милость.

— Ваша честь! — истошно заорал Формби и стал пробираться к проходу, наступая на ноги, пиная соседей.

Места семьи Чаф находились в глубине зала, так что у него не получилось такого же эффектного выхода, как у Трасса. Патриэль из семьи Чаф схватил его за рукав, велел остановиться, но Формби не послушал. Патриэль призвал соседей задержать буйного аристокру, однако те тоже не преуспели. Возможно, и не старались. Все хотели посмотреть, что же будет. Когда Формби, наконец, протолкался к лестнице, он подобрал длинные полы своего одеяния (вульгарный, совершенно немыслимый в приличном обществе жест), быстро спустился вниз и крикнул:

— Ваша честь, позвольте мне отправиться с ними.

Зрители разразились громким хохотом. Они никак не могли остановиться. Стены зала суда содрогались от раскатов смеха. Не потешались только члены семьи Чаф. Съежившись на своих местах, они закрывали лица рукавами. И только Траун и Трасс не проявили никаких эмоций. Судье пришлось несколько раз крикнуть: «Тишина! Порядок в зале суда!», прежде чем все успокоились.

— Аристокра Чаф’орм’бинтрано, как понимать вашу выходку? — поинтересовался судья, когда добился тишины. — Синдик Митт’рас’сафис приходится кровным родственником подсудимому. Желание быть с братом в беде понятно и достойно восхищения. Но вы каким образом связаны с подсудимым?

— Слава предкам, никаким, — ответил Формби. — Всему свету известны мои чувства к синдику Митт’рас’сафису, и мне не стыдно заявить о них публично. Я принес клятву следовать за ним, куда бы жизнь его ни привела, и помогать по мере сил.

— Очень вы мне помогли в инциденте с… — процедил сквозь зубы Трасс, но судья прервал его:

— Тишина! Занимайтесь своими семейными разборками дома. Я не позволю превращать суд в балаган и голодраму. Вернитесь на свое место, аристокра, или я прикажу вывести вас.

Но Формби так просто не сдался. Он продолжил просить отправить его в изгнание вместе с братьями, сцепился с попытавшимися выдворить его воинами, ударил одного из них так, что рассек щеку, и в итоге получил пятнадцать суток ареста за хулиганство. Члены семьи Чаф чуть со стыда не сгорели. Это был последний раз, когда Трасс видел Формби. По понятным причинам бывший любовник не пришел проводить его в изгнание, и Трасс был этому рад, иначе не удалось бы избежать еще одной сцены. В тот момент он постиг мудрость спикера семьи Чаф, советовавшего ему не связывать жизнь с Формби.

Неймодианец закончил свою речь и поднес к трону сложную многоуровневую конструкцию из пружинок, шестеренок, проволочек, крутящихся жерновов и непонятно чего еще.

— Это настольный музыкальный хронометр, ваше величество, — пояснил неймодианец. — Каждый час он играет несколько аккордов гимна Империи, а каждые двенадцать часов исполняет его полностью. Мы надеемся, что вы примете этот скромный подарок. Пусть он отсчитывает счастливые часы вашего правления, а мы будем радоваться вместе с вами.

— Скажите, можно ли использовать его в качестве будильника? — поинтересовался Трасс.

— Конечно, ваше величество!

— Тогда заведите его на тот день и час, когда по утвержденному графику завершите выплату репараций. Вот тогда вы познаете радость моего правления.

Лоор стал поторапливать растерявшегося неймодианца прочь, а когда тот удалился с громоздким хронометром в руках, объявил следующего просителя. Место неймодианца занял непомерно толстый тви’лек с выцветшей зеленоватой кожей и обмотанным в несколько рядов вокруг шеи лекку. «Еще один представитель оппозиционной элиты Рилота, пытающийся вернуть планету Империи», — подумал Трасс и не ошибся. Эти господа появлялись во дворце чуть ли не чаще представителей Торговой Федерации. После обретения независимости на Рилоте установилось некое подобие демократической формы правления. Власть взяли бывшие полевые командиры. Они сформировали так называемое открытое правительство, куда могли войти все тви’леки. Но аристократы и землевладельцы из старых семей в него не попали. При новом строе они лишились практически всей недвижимости — ее реквизировали для размещения беженцев. Потом их одного за другим начали судить за военные преступления при правлении Палпатина: работорговлю, продажу культурных ценностей народа, сделки с притеснителями и так далее. Не будучи дураками, они собрали оставшееся добро и сбежали на Корусант, где жили теперь на правах мучеников у дальних родственников. Время от времени они появлялись при дворе, чтобы пожаловаться на жизнь, попытаться убедить Трасса вернуть Рилот, ввести туда имперский военный контингент. Они гарантировали поддержку народа и признание его власти. Единственное, о чем просили взамен, — это вернуть им их недвижимость и титулы. Трасс считал их оппортунистами, всех до единого. При Палпатине Империя уже столкнулась с партизанским движением тви’леков. Трасс не собирался лезть в это снова. Поэтому он выслушал тви’лека, посочувствовал ему и отправил восвояси.

До обеда император принял около тридцати просителей. Потом поел в одиночестве. После обеда у него была запланирована особая аудиенция, не в тронном зале, а в его личных покоях, вдали от посторонних глаз. Он не знал точного времени, когда придет посетительница. Она писала: «После обеда, когда смогу отлучиться». Трасс отправил Чипу встретить ее и незаметно провести во дворец. Теперь ему оставалось только ждать. Он прилег на оттоманку с паддом в руках, открыл сборник героических поэм Центральных Миров и стал читать. Звонкие рифмы увлекли его, однако он не настолько растворился в них, чтобы потерять связь с реальностью.

С тишайшим щелчком, доступным лишь чувствительному чисскому уху, открылась потайная дверь в его покои. В ней появился Чипа, за ним вошла высокая дама, одетая в черный, наглухо застегнутый плащ. Ее лицо полностью скрывала маска. На голове был кудрявый каштановый парик, на руках — черные перчатки. Трасс поднялся ей навстречу и спросил с нетерпением на чеун:

— Вы привезли?

Дама огляделась по сторонам и спросила в ответ:

— Здесь безопасно?

— Вам не о чем тревожиться. Этой встречи никогда не было, никто вас не видел. Я и мои слуги будем молчать. Так вы привезли?

— Все в этих чемоданах.

Дама указала себе за спину. Чипа как раз выволакивал из тайного прохода раздутые до предела чемоданы.

— Думаю, теперь в маскировке нет нужды. Пожалуйста, проходите, присаживайтесь. Выпьете со мной чаю? Может, каф? Здесь он намного лучше, чем дома, — любезно предложил Трасс, пропуская гостью вглубь своих покоев.

— Чего я хочу, так это снять проклятый парик. Он сводит меня с ума.

— Ар’алани, здесь вы можете чувствовать себя как дома.

Дама сорвала парик и маску, небрежно бросила их на резной столик из ароматного дерева, растрепала свои длинные черные волосы с синеватым отливом, глубоко вдохнула запах благовоний, день и ночь курившихся в покоях императора.

— Смотрю, вы действительно неплохо устроились, — на ходу расстегивая плащ, Ар’алани прошлась по комнате, про себя подивилась огромному количеству диванов, кресел, столиков, пуфиков, этажерок, подставочек для ног, заглянула за каждую дверь, никого там не обнаружила и наконец успокоилась.

Она скинула плащ, положила его на оттоманку, на которой только что лежал Трасс, села на нее и чуть не утонула. Тогда она подложила под себя пару вышитых парчовых подушек и, обретя некоторое равновесие, сказала:

— Все равно слишком мягко.

— В этом особенность жизни правителя, нас круглосуточно холят и лелеют, — усмехнулся Трасс. Он помогал Чипе донести чемоданы в комнату, бедный панторанец сгибался под их весом. — Простите за неудобство. Мне следовало принять вас в покоях брата. Там обстановка более строгая.

— Честно говоря, я надеялась застать здесь Трауна. Я удивлена, что он не пришел меня встретить. Где он?

— Когда я последний раз проверял, был где-то в Регионе экспансии. Военные дела, вы понимаете. Я отправлю ему весточку, что вы желаете его видеть.

— Не нужно, лучше дайте координаты, по которым его можно найти. На обратном пути я постараюсь с ним пересечься.

— Говорите так, будто уже собираетесь улетать, — с подлинной грустью сказал Трасс, потом обратился к Чипе на бейсике: — Распорядись, чтобы приготовили чай. Выбери самый лучший. Подашь сам.

После этого Трасс снова перешел на чеун:

— Ар’алани, надолго вас отпустили из дома?

— На минимально возможный срок, так мне сказали, — кисло ответила она. — Думаю, члены Высшего командования были бы рады, если бы я привезла сюда посольство, выпихнула их и улетела, не дожидаясь возвращения челнока.

— Как хорошо, что вы так не поступили. Могу ли я надеяться увидеть вас на балу?

— Посол Томов гонит туда всех, независимо от желания и возможностей каждого. Сто лет не надевала платьев. Вас ждет то еще зрелище.

— Если хотите, я велю перешить какой-нибудь из моих нарядов и подогнать его точно по вашей мерке.

— Не утруждайте себя.

Вернулся Чипа с чайником и чашками на подносе, поставил его на столик возле Трасса.

— Подожди за дверью. Потом проводишь адмирала, — велел ему император, и Чипа ретировался.

— Проблем на границе не было? — поинтересовался Трасс у Ар’алани.

— Все прошло как по маслу. Адмирал Парк на «Предостерегающем» лично сопровождал нас на территории Империи Руки. И у вашей границы нас встретили очень любезно. Честно говоря, я приятно удивлена. Сложнее всего было пронести их на челнок под видом личных вещей, — Ар’алани указала на чемоданы.

— Вы не против, если я?..

— Это все для вас, поступайте как хотите.

Кивнув, Трасс опустился на колени перед одним из чемоданов, открыл его так, словно участвовал в священнодействии, откинул крышку и сладострастно простонал. Перед ним лежали аккуратно свернутые отрезы тканей разных цветов. Трасс погладил их. Не веря глазам, поднес одну из тканей к лицу, потерся о нее щекой и воскликнул:

— Настоящий сиоральский шелк! О, как мне его не хватало! Местные ткани тоже хороши, но ничто не сравнится с сиоральским шелком.

Он открыл другой чемодан и нашел там отрезы парчи со сложным набивным рисунком. Секретом ее изготовления уже много веков владела семья Чапла. Любой узор или рисунок был уникален. Каждый отрез создавался в единственном экземпляре и стоил фантастически дорого. Наряды из такой парчи могли позволить себе только патриархи и их супруги. У Трасса никогда не было парчи от семьи Чапла, хотя он всегда мечтал о ней. И этот материал совершенно точно не предназначался для экспорта. Даже в качестве контрабанды достать его не удавалось. Трасс перебирал, разворачивал, гладил ткани с тем же наслаждением, с каким иные ласкают любовниц.

В третьем чемодане лежали кипы модных журналов, альбомы с выкройками. С горящими от счастья глазами Трасс схватил первый попавшийся журнал, начал перелистывать страницы с жадностью студента, который на экзамене ищет в учебнике ответ на сложный вопрос.

— Наконец-то свежая пресса! — воскликнул он. — Вы представить не можете, как я скучал по запаху бумаги. В здешних краях практически не используют бумагу.

Глядя на его копошение, Ар’алани усмехнулась, налила себе чаю, пригубила и нашла чай достойным. Она рассмотрела принесенную Чипой посуду. Чайник был сделан из темного металла и украшен узором из серебра — старинная вещь, судя по виду. Поднос, чашки и блюдца изготовили из полированного красного дерева с инкрустациями из серебра в виде имперского герба — явный новодел. Ар’алани стало неприятно, однако она не выдала своих чувств. Ни один чисс благородного происхождения и воспитания не допустил бы смешения старого и нового, это отдавало дурновкусием. Прежний синдик Трасс, которого она знала, не совершил бы подобной ошибки. Ар’алани задумалась о том, в чем еще он изменился. Трасс продолжал бегло просматривать журналы. Ей он напоминал пьяницу, который долго был в завязке, но вдруг попал в винный магазин.

— Неужели в моду снова вошли плиссированные ткани? Я этого не вынесу! Такая пошлость — будто спал в одежде, — возмутился Трасс.

— Тогда используйте сиоральские шелка, — посоветовала Ар’алани. — Они никогда не мнутся, и они по-прежнему в моде. Главный тренд — сочетание оттенков одного цвета и геометрический узор.

— Замечательно, я люблю такие узоры. А вот украшений, кажется, стало меньше? И они совсем крошечные.

— Это минимализм. Я тоже купила кое-что.

— Отвратительно. Неужели Доминация чиссов совсем обнищала, что предлагает взрослым носить детские бирюльки? Скажите еще, что это ненастоящие камни, — Трасс указал на изображение модели в журнале.

— Вообще-то да. В моду вошла дорогая бижутерия.

— Эта мода прогнила, ее пора менять.

Минимализм стал тяжелым ударом для Трасса, который редко носил на себе меньше килограмма украшений. Вес драгоценных камней в каратах давно перестал иметь для него значение, да и само измерение стало бессмысленно. Слуги взвешивали его украшения на обычных продуктовых весах перед тем, как надевали их, и еще раз после того, как снимали. Разночтения меньше ста пятидесяти грамм не считались чем-то серьезным, списывались на выпавшую из прически и потерявшуюся шпильку.

Утолив первый информационный голод, Трасс отложил ткани и журналы. Спиной он оперся на сидение оттоманки, откинул голову назад и посмотрел на Ар’алани. Взгляд у него был немного осоловелый и нежный, как после бурной ночи любви.

— Какая удача, что для сопровождения посольства выбрали именно вас, — мягко сказал он.

— Едва ли, — хмыкнула Ар’алани. — Верховный адмирал отказался лететь по состоянию здоровья. Большинство адмиралов тоже сказались больными. Еще никогда Доминация чиссов не оставалась такой незащищенной. Я оказалась одной из немногих, кто готов был рискнуть репутацией, но меня не хотели отпускать из-за старой дружбы с Трауном. Опасались, что я сбегу к нему вместе с кораблем и продам все военные тайны. Заметьте, не отдам по дружбе, а продам. Мне так и сказали. Это было унизительно. Именно так у нас видят Империю — как огромный мешок денег, из которого милости валятся только на предателей. Поэтому не слишком обольщайтесь: дипломаты улыбаются вам и высказывают уважение, но в душе не доверяют.

Трасс отвел взгляд, тяжело вздохнул. Чего-то подобного он и ждал. Тем не менее, услышать это так откровенно было больно. Возможно ли, что льстивые письма его друзей состояли из подслащенной лжи?

— Вижу, я вас огорчила, — Ар’алани положила руку ему на плечо. — Не забывайте, мы говорим о Доминации чиссов. Время у нас течет медленнее, адмиралы и синдики неохотно прислушиваются к новым голосам и мнениям. Перемены придут. Дайте нам время.

— Если верить Трауну, это как раз то, чего у нас нет.

Они поболтали еще немного: друг о друге, о Трауне, об общих знакомых, об изменениях в Доминации чиссов. Оба с сожалением чувствовали ход времени. Часы свободы для них истекали. Ар’алани начала проявлять беспокойство, поглядывала на хронометр. Трасса тоже поджимало время, но он никак не мог отпустить ее. В конце концов она прервала разговор, сказав: «Мне пора». Надела плащ, парик и маску. Они простились, пообещав снова встретиться на балу. Трасс позвал Чипу, чтобы тот проводил адмирала обратно в посольство. Дверь за ними закрылась, и Трасс вновь почувствовал удушающую тупую тоску, которая обычно охватывала его только при разлуке с братом.

Chapter Text

Бал в честь чисского посольства у многих оставил странное впечатление. Позднее его назвали балом немых. Никто из придворных не знал чеуна, многие плохо владели сай-бисти. Чиссы не говорили на бейсике. Языковой барьер мешал парам общаться во время танцев. Само приглашение на танец зачастую сопровождалось жестами, а не словами. Музыкальная программа не поражала разнообразием. В Империи и Доминации существовали совершенно разные танцы. Одинаковыми были лишь вальсы. Поэтому на балу играли почти исключительно вальсы; изредка их сменяли другие танцы, исполнявшиеся исключительно для граждан Империи или Доминации.

В тот день чиссы познакомились с имперскими карточными играми. Хан Соло и Ландо Калриссиан, получившие приглашения на бал из-за отличного знания сай-бисти, захватили одну из смежных с бальным залом комнат. Там они засели за карточным столом и приглашали любознательных чиссов присоединиться к партии в сабакк. Они объясняли правила, несколько раз позволяли новичкам выиграть. Играли чиссы с азартом и по-крупному. Немудрено, что к концу вечер Соло и Калриссиан ободрали их как липок. Когда кончились деньги, в ход пошли хронометры, обручальные браслеты, украшения с семейным гербом. Если бы не личное вмешательство императора, сотрудники посольства Доминации покинули бы дворец, прикрывая срамные части тела руками. В тот день карточные долги чиссов уплатила корона, а проигранные вещи были им возвращены.

Посол Митт’омо’васас наблюдал за поведением бывшего ученика и испытывал чувство глубокого удовлетворения и гордости. Прежде всего, на Трасса было приятно смотреть. Красота императора завораживала. Он держался учтиво и легко. Даже краткой беседы с придворными Томову хватило, чтобы понять, как они восхищаются благородством своего правителя и той серьезностью, с которой он относится к делам. Как велят правила хорошего тона, Трасс не задерживался подолгу у одного гостя. С неизменной грациозностью он прохаживался по залу, для каждого находил несколько учтивых слов. Его суждения обладали весом и обстоятельностью, говорили об эрудиции и широком круге интересов. Казалось, нет такой темы, науки или искусства, о которых он не рассуждал бы с видом знатока. Он выслушивал то, что ему говорили, с интересом и уважением (по крайней мере, создавал такое впечатление). Бывшие высокопоставленные повстанцы пытались ему дерзить, но безрезультатно. Трасс пропускал их уколы мимо ушей, своим видом показывал: он выше споров с подданными, которым никогда до него не дотянуться, их слова не в состоянии его задеть. Его выдержка не имела себе равных. Источая любезность, он никого не подпускал к себе близко, не выдавал истинных мыслей и чувств. Трасс стал таким, каким Томов всегда мечтал его видеть. Чутье на талантливых учеников никогда Томова не подводило. Он знал, кто из его протеже чего стоит, и понимал, кому из них никогда не подняться выше уровня атташе. В Трассе он видел будущего патриарха семьи Митт. И как же ошибся! Таланты юноши превзошли любые ожидания, вышли за рамки Доминации чиссов. Томов рассчитывал пробудить в Трассе ностальгию и добиться выгодных для Ксиллы договоров. Он прилетел на Корусант не для развлечения, а по долгу службы. Однако, даже оценивая Трасса, просчитывая выгоду от его нынешнего положения, Томов не мог не восхититься им, как совершенным продуктом воспитания чисской дипломатической школы. В его глазах Трасс был живым существом, сделавшим себя произведением искусства. Впоследствии он пересмотрел некоторые из этих положений, особенно в части невозмутимости, но неизменно продолжал описывать императора в самых восторженных выражениях.

Не только прежний наставник наблюдал за Трассом. Формби не сводил с него жадных глаз. В бальном зале, в окружении зеркал, он чувствовал себя неуютно. Ему никогда не нравилась собственная внешность. Резкие черты лица, нос, как клюв хищной птицы, — похожие лица он видел в длинной галерее портретов своих предков. Он никогда не считал их красивыми. Его поражало, как отец, дяди и тети могут так спокойно к этому относиться. Разве у них нет зеркал? Неужели они не видели своих отражений? В детстве он молился всем древним богам, о которых читал в энциклопедии, чтобы произошло чудо и его физиономия стала более привлекательной. Но генетика оказалась сильнее мощи древних богов. В подростковом возрасте Формби понял, что рано или поздно его портрет пополнит собой галерею и затеряется в длинной череде предков и родственников, так сильно похожих друг на друга. Ему пришлось смириться с этим. Тогда он узнал, что отец, дяди и тети прекрасно видели свои отражения, но научились жить с ними. Впредь он с вызовом выставлял свое некрасивое лицо миру. Когда он впервые увидел Трасса, то был потрясен. У него перехватило дыхание. Он выронил папку с документами, которую держал в руках. Ему не верилось, что в мире существует столь совершенное, сияющее создание. Формби испытывал то же потрясение при каждой встрече. Прямой взгляд Трасса пронзал его сердце, подобно кинжалу. Улыбка Трасса сжигала его, словно солнце. После изгнания Трасса иногда Формби посещало иррациональное желание ослепить себя: к чему глаза, когда им больше никогда не явится совершенная красота? Вновь встретив Трасса в императорском дворце, он порадовался, что в своем отчаянии не дошел до членовредительства. Прошло тридцать пять лет, а красота Трасса, казалось, только расцвела. Хотя они были примерно одного возраста, годы прочертили на лице Формби морщины, особенно заметные в углах вечно опущенных или сжатых в брезгливой гримасе губ. Формби принадлежал к категории тех, кто по каким-то непонятным причинам внешне старится раньше срока. Бесчисленные зеркала во дворце отражали это с безжалостным равнодушием. А вдобавок к прочим недостаткам — рост. По меркам людей, Формби считался невысоким, по меркам чиссов — низкорослым. Старшие члены семьи Чаф шутили на этот счет, что он не маленький, а концентрированный. Они считали, что его неутомимый задор, раздутое самомнение, аура властности, агрессия, готовность в любой момент устроить скандал подпитываются глубоким недовольством собой — и были недалеки от истины. Формби отвернулся от своего отражения в очередном зеркале. Он предпочитал смотреть на Трасса.

К нему подошел Макс Хайслип, один из приближенных императора, и вручил записку. В ней изящным почерком Трасса было написано время и место обещанной аудиенции.

— Мне приказано вас проводить, — произнес на сай-бисти Макс.

Он повел Формби к одному из нескольких выходов из бального зала. Этот вел в слабо освещенную оранжерею. Высокие стеклянные двери были закрыты. Гости проходили мимо оранжереи, заглядывали в нее через стекло, но войти не решались. Макс приложил к панели на стене маленькую карточку, и двери открылись.

— Подождите здесь, — сказал он и сделал приглашающий жест.

Формби вошел в оранжерею, двери за ним закрылись. Он подумал, что глупо стоять у входа, да и время аудиенции еще не настало, поэтому отправился прогуляться по дорожкам из белого песка. «Аудиенция». Это слово казалось ему таким холодным, безжизненным. Ему больше нравилось «свидание». Что это, как не свидание? Хотел бы Трасс «аудиенции», пригласил бы в тронный зал или кабинет в рабочие часы. Формби разглядывал экзотические цветы, кусты и деревья. Определенно, такая обстановка больше подходила для того, что он собирался сказать, чем строгие залы дворца. Его посетила смелая мысль: что, если Трасс тоже готовится к решительному объяснению? Что, если он войдет в оранжерею и с порога скажет, что всегда любил только его и продолжает любить? От этой мысли сердце Формби пустилось в пляс. Воспоминания былой любви всплывали в его душе. В них наслаждение и счастье сплелись с невыразимой мукой, разлукой, стыдом за свои поступки, и это страдание уже невозможно было отделить от удовольствия.

Формби узнал о приближении Трасса еще прежде, чем увидел его, благодаря чудному благоуханию его одежд. Этот же аромат сразил его днем во время церемонии вручения верительных грамот. Формби обернулся — заново напитал взгляд красотой лица и одежд Трасса. Для бала император выбрал менее парадный, зато практичный наряд, который не стеснял движений в танце. Для нижнего камзола использовались несколько слоев тончайшего, почти прозрачного, розового шелка, для мантии — более плотный синий шелк. Верхний слой розовой ткани украшала сделанная синей краской роспись, изображающая меняющиеся фазы луны. Этот же рисунок, только розового цвета, повторялся на мантии. С расшитого серебром пояса свисали нитки жемчужных бусин с розовыми кисточками на концах. Такие же нити жемчуга были вплетены в волосы Трасса, собранные на затылке в пучок, больше похожий на улей. На голове сияла усыпанная алмазами диадема с двумя повернутыми вверх полумесяцами разного размера. Меньший из них, длиной с мизинец, находился надо лбом. Второй, длиной больше ладони взрослого мужчины, располагался сзади и выглядел особенно эффектно на фоне черных волос Трасса. Оба полумесяца были соединены друг с другом несколькими рядами нанизанных на нити жемчужин. Диадема делала императора похожим на древнее божество. За спиной императора маячил долговязый силуэт гвардейца в алой мантии и с силовой пикой в руке. Мягко ступая по посыпанной песком дорожке, Трасс приблизился к Формби и произнес на чеун учтивым тоном:

— Аристокра Чаф’орм’бинтрано, вы просили об аудиенции. Сядем здесь и поговорим, тут нам не помешают.

Он указал на мраморную скамейку полукруглой формы, притулившуюся в тени деревьев. Не дожидаясь ответа, император направился к ней, сел, жестом указал на свободное место рядом с собой. Полы его одежд красиво разметались по белому камню. Весь он дышал негой и мечтой (на самом деле это была усталость от танцев). Формби казалось: каждый обращенный к нему взгляд таит в себе последний отблеск сокрытых в глубинах сердца воспоминаний, каждое слово — последний вздох давно отзвучавших любовных обещаний, каждое движение — последнее напоминание о том счастье, коим они обладали и потеряли. Своим существом Трасс источал чары сладострастия. Они опьяняли Формби так же, как тридцать пять лет назад. Он понял, что если не возьмет себя в руки сейчас же и не выскажет мысли ясно, то выставит себя в глупом свете и навсегда потеряет возможность возобновить отношения с Трассом. После недолгого колебания Формби прошептал:

— Ваш охранник… Мне было бы неловко говорить при нем.

— Он не понимает чеун, можете говорить свободно. Пожалуйста, садитесь.

Но Формби не стал садиться. Он упал перед Трассом на колени, обхватил его бедра и зарылся лицом в пышные шелка его наряда. Гвардеец сделал шаг вперед, чтобы оттащить его, но Трасс остановил его, упреждающе подняв руку, и обреченно вздохнул.

— Я так виноват перед вами. И так скучал по вам, — простонал Формби куда-то в район колен императора.

— Еще как виноваты. Помнится, когда мы оба еще жили в Доминации чиссов, вы обещали стать патриархом семьи Чаф ради меня. Однако прошло столько лет, а вы по-прежнему аристокра. Так-то вы держите свое слово? — насмешливо спросил его Трасс.

Формби резко вскинул голову.

— Я бы добился большего, когда бы вы согласились составить мое счастье. Но обстоятельства сложились так, что я остался один и думал, что больше никогда вас не увижу. Мне незачем было стремиться к вершинам.

— Если так рассуждать, то вам незачем было есть и дышать, однако в еде вы себе как минимум не отказывали. Не исключаю, что и в других удовольствиях тоже.

— Ваши упреки вполне заслуженны, мне нечего на них ответить, кроме заверений в том, что я остался верен только вам. Прочие мужчины перестали для меня существовать в тот день, когда мы впервые встретились. Я поклялся вам в любви и не изменю своему слову до самой смерти.

— Вы, как прежде, верны фатализму. Разве я умер, чтобы так отчаиваться? Если ваша любовь так сильна, отчего же вы не искали меня после изгнания?

— Я пытался, но мой патриарх сказал… — начал было объяснять Формби, но заметил насмешливую улыбку Трасса и оборвал себя. — Вы снова надо мной издеваетесь.

Император рассмеялся тем же мелодичным смехом, который вот уже тридцать пять лет жил в памяти Формби и мучил его во снах.

— Дорогой друг, простите меня. Дразнить вас так весело, что я не могу устоять перед соблазном. К тому же это напоминает мне о прежних временах. Как молоды и наивны мы были. В последнее время я иногда вспоминаю прошлое.

— А я не могу его забыть. Не проходит и дня, чтобы я не думал о вас.

— И наверняка изливаете свои думы на бумагу. Ну же, прочтите одно из ваших очаровательных стихотворений, наверняка их накопилось немало за столько-то лет.

По сравнению с освещенным залом в оранжерее было совсем темно. Этот мрак придавал их встрече таинственности, как в былые времена. Когда Формби начал ухаживать за Трассом, их семьи находились в чуть более острой стадии тянущегося веками конфликта, чем обычно. Они не могли видеться открыто, кроме как во время переговоров, заседаний и консультаций, иначе их могли обвинить в продаже секретной информации и наказать за пособничество врагу. В семьях Митт и Чаф к тому и другому относились серьезно. Публичные места не способствовали романтике, поэтому Формби стал придумывать способы застать Трасса одного. В этом он проявил незаурядную изобретательность. Позже, когда острая фаза конфликта между семьями прошла, он смог открыто заявить об их романе. Формби и не думал делать тайны из своих чувств к Трассу. Старшие родичи ругали его последними словами, говоря, что он выставляет на посмешище всю семью Чаф, но ему было наплевать.

Трасс его ухаживаний не отвергал, однако и не слишком поощрял. Казалось, влюбленность аристокры его забавляет. Не единожды Формби становился перед ним на колени, предлагая обручальный браслет (каждый — более роскошный и дорогостоящий, чем предыдущий). И всякий раз Трасс уходил от ответа. Хотя играть с ним было весело, в представлении Трасса Формби со своей безумной страстью не соответствовал образу идеального супруга. Трассу больше бы подошел не слишком проницательный офицер, чей график рейдов не совпадает с графиком Трауна. Его длительные отлучки позволили бы братьям видеться и приятно проводить время вместе. Еще лучше подошла бы девушка без амбиций из благородной, но не слишком влиятельной семьи. Для нее брак с синдиком из семьи Митт стал бы настоящим подарком небес. На нее можно было бы оставить ведение хозяйства и детей. Погрузившись в домашние дела, она не заметила бы особых отношений между братьями. А если бы и заметила, неверность мужа — небольшая плата за высокий социальный статус, которого иначе ей бы не удалось достигнуть. Пока же Трасса полностью устраивал его полуфиктивный брак с Митт’ухи’айбой. Вступать в брак с Формби Трасс не спешил и еще по одной причине. Однажды перед заседанием Синдикурии спикер семьи Чаф нарочно налетел на него. Извиняясь, помогая привести в порядок одежду, он как бы между делом сообщил: «Я уполномочен передать, что намерения аристокры Чаф’орм’бинтрано относительно вас идут вразрез с интересами семьи Чаф. Знаю, вас это не остановит. Но я хотел бы добавить кое-что от себя: не выходите за него, не губите свою жизнь. Его характер далек от идеала. Он несдержан и незрел. Я хорошо его знаю, поэтому осмелился дать совет». Трасс не знал, как на это реагировать. За много лет работы в Синдикурии он ни разу не слышал, чтобы высокопоставленные члены семей давали советы личного плана политическим противникам. Лишь крайне серьезный повод мог заставить спикера решиться на такой поступок.

— Ваше желание для меня закон, но сегодня я должен его ослушаться. Я здесь не для того, чтобы читать стихи, а чтобы вымолить у вас прощение. Я повел себя так подло по отношению к вам в инциденте со «Сверхдальним перелетом». Я забылся. Жажда успеха застилала мне глаза. Когда думаю, чем все могло бы кончиться в тот злополучный день…

Формби говорил быстро, как по писаному, точно боялся, что Трасс не станет его слушать, если он не уложится в несколько минут. Трасс оборвал его — взял его ладонь, погладил ее, по-дружески похлопал.

— Все хорошо, что хорошо кончается. Я давно вас простил. Простите и вы себя, — посоветовал он.

Трасс полагал, что он поймет: этот жест ничего не обещает, он сродни прощанию. Однако Формби, как часто поступал раньше, интерпретировал все в свою пользу. Он схватил руки Трасса в свои, принялся осыпать их жадными поцелуями, говоря:

— Мне удалось вытребовать должность в посольстве. Позвольте мне бывать во дворце и хоть иногда видеть вас.

«Об этом не может быть и речи», — подумал Трасс. Он предвидел последствия регулярных визитов Формби во дворец, особенно же — его нытье и скандал, который он закатит, когда из придворных сплетен узнает, как Траун обращается с братом. Тогда банальная семейная ревность грозила бы перейти в межгосударственный конфликт. Трасс достаточно долго жил в любовном треугольнике и не желал добавлять к этой фигуре лишний угол. Поэтому он высвободил руки из хватки Формби и, понизив голос, промолвил:

— Это ни к чему не приведет, кроме новых страданий для вас и беспокойства для меня. Вы напрасно прилетели в Империю. Нет, лучше бы нам было оставаться в разных уголках галактики.

— Для меня нет жизни без вас!

— Когда-то и я мог сказать о вас то же самое. Но, посмотрите, отлично живу, и вы, кажется, не хвораете. Выглядите отлично, одеты с иголочки. Расскажите, какие ткани сейчас в моде на Ксилле? Что ставят в Опере?

— Трасс, когда вы стали бессердечным?

«Полгода в одиночестве, в темной каюте, среди полных ненависти людей кого хочешь изменят. Тридцать лет грызни за власть тоже не проходят незамеченными. И Рау, Рау с этим его…» — со злобой подумал Трасс, но оборвал ход мыслей. Когда он совершил первый по-настоящему серьезный бессердечный поступок? Он вспомнил те месяцы ужаса и отчаяния на борту «Сверхдальнего перелета», когда каждый день ждал казни, и как расплатился с людьми за их так называемое гостеприимство. Пожалуй, решил Трасс, с этого все и началось. Однако лицо его осталось любезно-бесстрастным. А в это время Формби продолжал:

— Зачем вы отталкиваете меня? Мы можем быть счастливы. В Империи нет семейной вражды, нет старших родственников с их поучениями. Мы с вами сами себе хозяева. Еще не поздно! Если только… — вдруг он оборвал себя. — Если только вы забыли меня и полюбили кого-то другого.

— Любезный Формби, вы всегда были мне добрым другом, я сохранил о вас теплую память. Не отравляйте ее бессмысленным сценами ревности. Ваша ревность опоздала на полвека.

— Что это значит?

— Уже не важно. Я устал. Зачем вы просили меня о встрече, Формби? Чего вы добиваетесь?

— Я хочу вернуть то, что было утрачено. Я хочу восстановить наши отношения.

— Это смешно. Слишком много времени прошло. Мы все изменились, наш статус стал отличаться коренным образом. Если союз между синдиком и аристокрой еще был возможен, то между императором и аристокрой — нет.

Видя, что желаемое ускользает от него, Формби сменил тон на более резкий:

— Ну и пусть. Я вам в мужья не набиваюсь, я согласен на скромную должность фаворита.

— Как обычно, вы меряете всех по себе. Думаете, я здесь себе гарем завел? Хотелось бы мне иметь на это время, — в тон ему ответил Трасс.

— Я всего лишь предлагаю варианты. Не нравится такое название, придумаем другое. Главное, чтобы мы были вместе. Ради этого я на все готов.

— Скажу честно, друг мой, соблазнитель из вас всегда был так себе. С годами вы не отточили навык. Пожалуй, это может служить доказательством искренности ваших намерений. Неужели вы хранили мне верность все эти годы? Такое надо воспеть в поэме.

Усмехнувшись, Трасс поднялся на ноги и начал удаляться от скамейки.

— Что мне сделать, чтобы убедить тебя в своей искренности? — в отчаянии воскликнул Формби и сам не заметил, как перешел с императором на «ты». — Хочешь, я официально признаю, что Траун все это время был прав, а я ошибался, что все члены правящих семей ошибались? Для гордого чисса, как я, это непросто.

«Поздновато для таких признаний», — подумал Трасс и хотел было произнести это, но его остановили следующие слова Формби:

— Могу даже в лицо ему это сказать. И добавить, что сожалею о том, что способствовал его изгнанию.

Трасс замер, не в силах поверить своим ушам. Во время суда над Трауном он пытался найти способ повлиять на военного прокурора и судью, но не преуспел в этом. Возможно, будь у него больше времени, он бы отыскал к ним подход. Увы, он вернулся на Ксиллу со «Сверхдальнего перелета», когда процесс близился к завершению. Трасс переступил через свою гордость и обратился за помощью к Турфиану, но тот заверил его, что ни он, ни другие патриархи, ни синдики не могли повлиять на исход дела. Тогда Трасс ему поверил. Узнать, что аристокра из семьи Чаф, один из множества, каким-то образом связан с приговором, было похоже на удар грома.

— Что? — обернувшись, переспросил Трасс.

— О, ты не знал? — растерялся Формби. — Я думал, ты в курсе, именно поэтому перестал со мной разговаривать и даже не навестил в тюрьме. Наверное, не стоило сейчас об этом упоминать.

— Но, раз уж упомянул, выкладывай остальное, — по-деловому заговорил Трасс.

Любовные метания Формби давно остались для него в прошлом. Сам Формби не представлял для него интереса даже в качестве забавы. Однако сведения об обстоятельствах ссылки Трауна могли оказаться полезными, чтобы добиться пересмотра и отмены приговора. Вместо того, чтобы уйти, Трасс двинулся к Формби, навис над ним, заставил его попятиться. Тогда только до Фомби дошло, как прозвучали его слова. И внешний вид, и обстоятельства их встречи, и вид стоящего в стороне гвардейца в красном вдруг показались ему зловещими. Он чуть не напомнил Трассу о дипломатической неприкосновенности, но в последний момент передумал — грозного императора не остановили бы такие мелочи.

— Трасс, ты не так понял! Не я один приложил руку к изгнанию твоего брата! — воскликнул Формби и устыдился того, как прозвучал его голос. Он ненадолго замолчал, а потом заговорил быстро и отрывисто: — Этого многие желали, но не хотели нарываться на неприятности с флотскими. А уж они защищали Трауна как могли. Конечно, не его лично. Просто адмиралы и генералы прикрывали себя, ведь по их недосмотру подчиненный совершил целую серию преступлений. Сначала Трауна хотели отправить в отставку. Потом решили понизить на пару рангов. Его таланты каждому известны. Все понимали, что через пару лет он не только вернет прежнее звание, но поднимется еще выше. Патриархи чуть не лопались от ярости, только не решались действовать. Я же просто был настойчивее других. Давил и давил на своего патриарха, а тот нажимал на флотское командование. Патриарх Турфиан тоже мне помог. Из-за этого, кстати, потом разразился невообразимый скандал в Синдикурии. Он осмелился поставить свои личные симпатии и антипатии выше интересов семьи Митт…

— Не говори мне о нем! Я ничего не желаю о нем слушать! Отвечай за себя! — прикрикнул на него Трасс, не в силах побороть гнев, наполнивший его сердце.

— Что я еще могу сказать? Мы с ним практически написали речь военному прокурору. В ней поступки Трауна представлялись еще более ужасными, чем были на самом деле.

— Я помню. Я читал ее. Это было первое, что я прочитал, когда вернулся на Ксиллу.

— Если бы я знал, что ты вернешься, я бы так не усердствовал. Трасс, пойми, после инцидента со «Сверхдальним перелетом» тебя считали мертвым. Все тебя оплакивали. Я скорбел. Мне никогда не было дела до тех выкрутасов твоего брата, которые касались военной доктрины. Пускай бы атаковал первым, пускай таскал на свой корабль граждан иных государств и лиц без гражданства — это его проблемы. Но я никогда бы не смог простить ему твою смерть.

— И поэтому ты подставил его. Подставил, хотя знал, как сильно я за него переживаю и как забочусь о нем.

— Да, я проявил небрежность по отношению к твоим чувствам. Но тогда это казалось мне местью за твою гибель! А когда ты вернулся, стало уже поздно идти на попятную. Мнения судей изменились, они приняли то решение, к которому мы с Турфианом и его другом их подталкивали. И даже тогда мне казалось, что так будет лучше: мы избавимся от Трауна, его необдуманные решения не смогут больше мешать нашему с тобой счастью. Я и подумать не мог, что ты отправишься в изгнание вместе с ним!

— Что лишний раз доказывает, как плохо ты знаешь мое сердце, — ледяным тоном бросил Трасс и отступил назад. В его взгляде не осталось ни намека на былую увлеченность или заинтересованность в собеседнике как в мужчине — только как в источнике информации.

Заметив эту перемену, Формби бросился к нему со страдальческим выражением лица, умоляя:

— Так позволь мне лучше узнать его. Оставим прошлое в прошлом и начнем писать новую историю вместе…

— Кто еще в этом участвовал? О каком друге Турфиана ты говоришь?

— Да какая теперь разница? Тридцать пять лет прошло!

Трасс растянул губы в улыбке, но глаза его оставались по-прежнему потухшими.

— Есть преступления без срока давности. И есть преступления, требующие отмщения через века и через поколения. Ты хочешь знать, какая разница? Имя моего брата покрыто позором, который он никогда не сможет смыть. Он не сможет вернуться домой, навестить родителей, посмотреть в глаза друзьям без стыда, посетить могилу патриарха Тоораки, который столько для нас сделал.

Вдруг выражение лица императора изменилось. Искусственная улыбка исчезла. Он нахмурил брови, схватил Формби за воротник, встряхнул его и прикрикнул:

— Как ты смеешь спрашивать, какая разница? Кто еще был замешан? Отвечай немедленно!

— Зисталму! Это был Зисталму!

— Синдик из семьи Иризи? Невозможно. Наши семьи много веков не сотрудничали.

— Они бы и дальше не сотрудничали, но Турфиана и Зисталму свела ненависть к Трауну и к тебе. Это было что-то личное, не знаю. Они не посвящали меня в подробности. Во время суда семья Иризи усердствовала не меньше семьи Митт. Говорили, они потратили три миллиона на взятки судьям, и чуть ли не половину Зисталму заплатил из своего кармана. Одним богам известно, откуда у него такие деньги. Ходил слух, что Турфиан их ему передал под видом свадебного подарка.

— Что ты несешь? Какого свадебного подарка?

— Как раз во время суда над Трауном Турфиан вдруг посватался к Зисталму. Его вроде бы приняли благосклонно, они стали видеться открыто. Только обсуждали они не свадьбу, а планы того, как вернее потопить карьеру Трауна. Сразу после оглашения вердикта между ними что-то произошло, и свадьбу отменили. В то время в салонах только и говорили, что о разрыве их помолвки да изгнании Трауна. Хорошо, что ты всего этого не слышал.

— Да. Но я не сожалею, что узнал об этом сейчас. Они заплатят за то, что сотворили, — повелительным тоном произнес Трасс и отпустил Формби.

— И я помогу тебе. Трасс, я общался с ними много лет, все о них знаю, все слабые места, все грязные делишки. Я подам тебе обоих на блюде, — не на шутку взволнованно ответил Формби. — Прошу, взгляни на меня с любовью, как раньше смотрел.

Вместо этого Трасс устремил на него взгляд, полный ненависти. Огонь ненависти бился в его глазах, казалось, он поднимается из самых глубин души.

— Замолчи! Я устал от твоего нытья. Столько лет прошло, а ты ноешь по-прежнему, как в первую нашу встречу.

— Ною, потому что я уже сыт по горло политикой и интригами. Меня от них тошнит! Трасс, неужели тебе это не надоело? Хочешь продолжать бодаться с патриархами — я помогу, но прежде всего подумай, стоит ли оно того. Сейчас мы имеем возможность жить счастливо без них. Давай же освободимся, откажемся от груза прошлого. Давай смотреть в будущее. В конце концов, без изгнания ты не стал бы императором. Забудь о Трауне, он того не стоит. Ну какое тебе дело до его запятнанного имени? Он виновен, ты это знаешь, вот пусть сам и расплачивается. Зачем тебе он, неблагодарный, ненадежный, непредсказуемый, когда у тебя есть я, который будет любить и заботиться о тебе, как ты того заслуживаешь?

Трасс задрожал от ярости и сильно ударил Формби по щеке.

— Да как тебе хватает наглости сравнивать себя с ним?! Мой брат — олицетворение величия и могущества. Он — бог войны на большем количестве планет, чем можно сосчитать. Он — щит нашей галактики. Он — все, чем ты никогда не сможешь стать.

Трасс оттолкнул его от себя и, не оборачиваясь, стал удаляться. Формби хотел было его преследовать, но гвардеец тут же преградил ему путь.

— Аудиенция окончена, — рявкнул страж на сай-бисти и выставил вперед силовую пику.

Формби попытался обогнуть его, оттолкнуть, но все без толку. Куда бы он ни двинулся, силовая пика возникала перед ним.

— Трасс! Ваше величество! — крикнул Формби. — Когда я снова смогу увидеть вас?

— Завтра на переговорах, если посол Митт’омо’васас пожелает взять вас с собой, — равнодушно ответил император.

— Когда я смогу говорить с вами? — никак не унимался Формби, прорычал охраннику на сай-бисти: — Убери руки!

Трасс остановился на минуту, тяжело вздохнул и сказал, не оборачиваясь:

— Разговоры не имеют смысла. Прошло тридцать пять лет, а я слышу все те же речи. Вы совсем не изменились, аристокра. Когда-то мы были влюблены, но не подходили друг другу. Сейчас мы подходим друг другу еще меньше. Нет смысла возвращаться к прошлому.

— Трасс, умоляю!

— На церемонии отвержения я пообещал себе, что никогда не стану оглядываться назад. Стоит обернуться, и это станет моей погибелью. Прошлое сгинуло в огне, как мои волосы тогда. Вы — последний осколок моей юности, который я держал у самого сердца до последнего. Пришло время отказаться и от него.

Трасс решил, что больше не станет отвечать на окрики Формби. Тот еще продолжал звать его, периодически ругая гвардейца на сай-бисти. Похоже, между ними вот-вот могла завязаться потасовка. Трасс не считал это своей проблемой. Ему хватало в жизни проблем и без Формби. Не проронив ни слова, он пошел дальше.

Ночь прорезали звуки, которых Трасс не ожидал услышать. Звуки борьбы. Хруст стекла или зеркала. Злое шипение. Удивившись, Трасс обернулся и увидел сцену, навсегда оставшуюся в его памяти. Вычурная поза гвардейца. Напряжение во всем его теле. Острие силовой пики, по которому медленно ползет струйка крови. Алое пятно, расползающееся на желтом с черными вышивками наряде Формби. Удивление в его глазах, болезненная гримаса на лице. И сам Формби, наколотый на силовую пику, словно насекомое.

Нелепость.

Трассу показалось, что все это происходит не с ним. Не он бросился к месту драки. Не его руки подхватили оседающего на землю Формби. Не его уши слышали оправдания.

— Он… он сам. Ваше величество, клянусь, он сам напоролся! Я всего лишь хотел припугнуть его, — повторял гвардеец.

«При Палпатине такого бы не могло произойти», — подумал Трасс. Тогда гвардейцев тренировали и учили владеть оружием так, что случайности были исключены.

— Не стой столбом. Скорее вызывай меддроидов! — прикрикнул император.

Гвардеец отошел на несколько шагов в сторону и по встроенному в шлем комлинку связался с медицинским крылом. В это время Трасс уложил Формби на землю. Одной рукой он бережно поддерживал его голову, другой пытался зажать рану у него на груди. Но, чем больше он давил, тем больше крови вытекало. За считаные минуты желтый камзол в районе груди превратился в алый.

— Формби, ну зачем ты?.. Что за глупость? Тебя осудят за это. Ладно бы несчастный случай, но я тебя знаю. Самоубийства недопустимы, это позор на всю семью, — шептал Трасс.

— Ничего такого… не было. Ты отверг меня, а значит… сама жизнь отвергла меня, — прохрипел Формби. Тонкая струйка крови вытекла у него из носа.

Трасс стер ее рукавом и пожурил:

— Тебе обязательно из всего нужно устроить драму, даже из этого!

— Проклятие, как больно. Не думал, что будет так.

— Держись, не теряй сознание, помощь скоро прибудет. Крови много, но это пустяки, она восстановится. У тебя всегда было отменное здоровье. Имперская медицина самая лучшая.

— Как хорошо… снова видеть твое лицо. Я смотрел на него всю жизнь, но так… так лучше.

— Что? О чем ты?

Формби медленно поднял руки, стал шарить у себя за пазухой, вытащил маленький, не больше ладони, портрет Трасса в рамке и под стеклом. Стекло треснуло там, где в него вошло лезвие силовой пики. Именно этот звук слышал Трасс. Портрет был безнадежно испорчен кровью.

— Ты всегда был со мной, — прошептал Формби, закрывая глаза.

— Был и еще буду. Я подарю тебе другой портрет, намного лучше этого. Мы будем часто видеть при дворе, обещаю. Только не сдавайся, — Трасс тряс его, пытался привести в чувство, но не преуспел.

Так участников разыгравшейся в оранжерее драмы и застала бригада меддроидов, прибывшая на вызов. Дроиды начали крутиться вокруг Формби, и Трасс отошел в сторону, дабы не мешать. Ему показалось, что они возятся уже очень долго, а результата нет. Драгоценные секунды утекали вместе с кровью аристокры. В какой-то момент Трасс заметил, что пятно на наряде Формби перестало увеличиваться. Он убеждал себя, что кровь просто потекла на спину и сейчас пропитывает ткань сзади, но сам понимал, как неубедительно это звучит. Несколькими минутами спустя меддроиды констатировали смерть. Вместе с гвардейцем они занялись транспортировкой тела.

Трасс дал понять, что никого не желает видеть. Оставшись в оранжерее один, он скомкал длинный рукав мантии и прикусил его, чтобы не закричать. Он сел на скамейку, на которой каких-то полчаса назад они с Формби выясняли отношения. Оперся локтями о колени, подбородком — о ладони, уставился в одну точку. Из бального зала до него долетали звуки очередного однообразного вальса. Непрошеные слезы — слезы паники — покатились из глаз. Трасс оплакивал не столько Формби, сколько грандиозные перспективы. Темные предчувствия, давно подавляемая тревога, сожаление и страх всколыхнулись в нем, смешались, забурлили, затопили его сознание.

Одна глупость — и все его труды по установлению дипломатических отношений пойдут прахом. Не будет ни торговли, ни туризма. Когда в Доминации чиссов узнают об убийстве аристокры, дипломатические отношения не просто будут разорваны. Смерть Формби начнет войну. А Траун не станет воевать со своими. Империя не просто проиграет позорнейшим образом. Патриарх семьи Чаф потребует голову Трасса — таково его право, ибо он поручился за безопасность членов посольства. Патриарх семьи Чаф потребует голову Трасса — и Траун ее ему принесет.

Трасс схватился за шею, будто уже чувствовал на ней прикосновение стали ритуального меча, которым в Доминации чиссов пользовались в старину как раз для таких целей. Ему стало очень страшно. Хотелось спрятаться где-нибудь, где его никто не сможет найти. «Рау, где же ты, когда так мне нужен? Хочу к Рау», — по-детски подумал Трасс. В любой опасной ситуации он всегда думал о брате, рассчитывал на его помощь и защиту. Но больше он не мог так поступать. Не мог пойти к брату — не после того, что они с Трауном наговорили друг другу во время последней ссоры. Он не должен был искать защиты у кого бы то ни было.

Императоры не прячутся. Они даже обезглавить себя позволяют с царственным равнодушием.

Трасс заставил себя рассуждать логически. Как избежать беды? Какие были исторические прецеденты? Он перебирал варианты. Убийство гражданина Доминации чиссов служило поводом для объявления войны. Никаких исключений и оговорок. Жизнь каждого чисса считалась священной, даже подлеца или преступника. Что же говорить об аристокре благородного происхождения, защищенного дипломатической неприкосновенностью?

Следовательно, нужно, чтобы в Доминации не узнали о случившемся. Но как? Нельзя же сказать, что Формби улетел путешествовать по Империи. Значит, о его смерти придется сообщить, но представить все как несчастный случай. Поверят ли?

Трасс чувствовал, что без посторонней помощи ему не справиться.

Он нехотя поднялся на ноги, поплелся в медицинское крыло. Хотел вызвать по комлинку Макса или Чипу — и только тогда заметил, что руки его красны и липки от подсохшей крови. Не отдавая себе отчета в том, что делает, Трасс вымыл их в ближайшем декоративном фонтанчике. Потом достал комм, связался с Максом и велел привести чисского посла в медицинское крыло.

О том, что нужно ждать беды, Томов догадался сразу же, как Макс увел его из бального зала, мимо комнат, где отдыхали, пили, ели, играли в карты гости, мимо жилых помещений, мимо закрытых на ночь рабочих кабинетов. По виду форменной одежды на периодически встречавшихся на пути людях он понял, что они пришли в медицинское крыло. Там его встретил бледный Трасс в заляпанном кровавыми пятнами наряде. Он проводил посла в палату, где на больничной койке лежало тело Формби. Томов тяжело вздохнул и покачал головой. Чего-то подобного он ожидал с тех пор, как узнал, что в состав посольства включили Формби. После того, как Трасс рассказал ему свою версию случившегося, посол промолвил:

— Печально. Впрочем, итог закономерный. Он никогда не скрывал, что его жизнь закончилась в тот день, когда вы последовали за братом в ссылку. С тех пор он только и ждал подходящей возможности избегнуть страданий путем смерти, — Томов снова покачал головой. — Нехорошо только, что он выбрал такой именно путь, нехорошо. Это чревато осложнениями для наших государств.

— Согласен, ситуация щекотливая. Существуют разные способы до времени скрыть правду или подать ее под другим углом, — умышленно равнодушным тоном ответил Трасс.

— Знаю. Я сам научил им вас.

— Поскольку это касается обоих наших государств, я должен спросить ваше превосходительство о том, как вы планируете повести дело. Какую версию вы сообщите на Ксиллу?

— Вариантов много, — задумчиво протянул Томов и потер подбородок. — Я уже слишком стар, чтобы выстраивать многоступенчатое решение. Да и не хотелось бы привлекать к этому нехорошему делу лишних участников. Я предлагаю внезапную и заразную болезнь.

Такой вариант приходил Трассу в голову, но показался слишком хлопотным и сомнительным с точки зрения пиара.

— Это довольно радикальный способ, — уклончиво ответил Трасс.

— Империя предлагает дружбу Доминации, и Доминация соглашается. Это беспрецедентное событие в истории нашей с вами родины. Нельзя позволить одной глупой выходке испортить все дело, — произнес Томов таким же тоном, каким он перечислял условия исторической задачи и предлагал молодым сотрудникам дипломатического департамента ее разрешить. — Семья Чаф еще не утратила влияния в Синдикурии. Узнав о смерти Чаф’орм’бинтрано, они поднимут крик и потребуют провести экспертизу. И найдут, что он был заколот. Следует ли говорить, что за этим последует?

— Вместо мира мы получим войну.

— И наше посольство отзовут. Я слишком долго и мучительно добирался сюда, чтобы так быстро вернуться обратно из-за столь ничтожного повода. Разве что вы, ваше величество, не считаете случившееся незначительным. Стоит ли Чаф’орм’бинтрано той крови с обеих сторон, которая из-за него прольется?

— Нет, ваше превосходительство, не стоит. Я рад, что мы друг друга поняли. Благодарю вас. Мои люди все устроят. Боюсь, нам придется на время поместить всю делегацию на карантин.

— На такую жертву мы готовы пойти. Только постарайтесь кремировать тело и доставить прах до формальной церемонии прощания с Чаф’орм’бинтрано. Его не особенно любили, но должны отдать последнюю дань уважения коллеге.

— Разумеется. Обряды будут проведены в срок. Позвольте мне позаботиться об их организации.

— Как вам будет угодно.

Они покинули палату, медленно пошли по длинному коридору к выходу из медицинского крыла.

— Да, чего только не происходит на службе. Студенты дипломатической академии о таком не думают ни до, ни после выпуска. Хорошо, что вы не паникуете здесь, — задумчиво произнес Томов и приложил руку к сердцу. — Умение в любой ситуации оставаться спокойным есть ключ к успеху. Я всегда считал, что тем, у кого слишком горячее сердце, не место в нашем департаменте. Какое счастье, что вы не из таких. Если понадобится моя помощь в любом вопросе, я приложу все силы для его разрешения. Ведь члены семьи Митт должны держаться вместе и прикрывать друг друга.

— Я отрекся от семьи Митт, когда основал собственный императорский дом. С ней меня больше ничто не связывает, — возразил Трасс. — Однако я буду рад сохранить наши с вами дружеские отношения.

— Не означает ли это, что вам следовало сменить имя?

— Возможно. Но со сменой имени слишком много бумажной волокиты, объяснений, заявлений. У меня нет ни времени, ни желания этим заниматься. А подданные все равно ничего не понимают в чисских именах.

— Когда в Синдикурии обсуждался вопрос об установлении дипломатических отношений, вас позиционировали как верного сторонника Доминации чиссов, связанного с семьей Митт и другими семьями. Известно ли вам это?

— Именно такого подхода я и добивался.

— А теперь вы заявляете, что отреклись от семьи Митт. Значит ли это, что вы также отреклись от Доминации чиссов?

— Наставник, поймите меня правильно. Мы с братом всегда заботились о благе чисского народа и продолжим это делать. Мы будем защищать наших бывших соотечественников. В семье Митт у меня остались кое-какие друзья, с которыми я продолжу общаться как частное лицо. Но я не желаю иметь ничего общего с патриархом Турфианом, его приказы на меня не распространяются. Я бы хотел, чтобы вы донесли это до него. И до других патриархов тоже. Если они хотят заручиться моей поддержкой в каком-то деле или предложить сотрудничество, мои двери открыты.

Томов улыбнулся и погрозил Трассу пальцем:

— Ах вы хитрец. Хотите создать конкуренцию.

— Всего лишь хочу использовать ресурсы всех семей для защиты Доминации, — с улыбкой парировал Трасс.

— Да, таков ваш подход. Вы всегда смотрели шире, дальше интересов собственной семьи. Оценивали, анализировали, просчитывали реакцию других семей, потому ваши решения были так хороши. Это принесло вам всеобщее уважение. Я помню.

— Вы слишком добры ко мне. Если бы я мог предусмотреть сегодняшнюю трагедию…

— Это правда был несчастный случай?

— Да. Клянусь жизнью брата.

— Тогда и говорить тут не о чем. Мы не можем предусмотреть все. Не забивайте себе голову.

Беседуя таким образом, они покинули медицинское крыло.

Тело аристокры Чаф’орм’бинтрано подверглось минимальной подготовке, поскольку его предстояло сжечь. После этого прах собрали в изящную урну, выточенную из цельного полудрагоценного камня. Ее вместе с письмом к патриарху семьи Чаф, в котором объяснялись обстоятельства мнимой болезни аристокры, адмирал Ар’алани забрала с собой, когда прошел период карантина и «Бдительному» пора было возвращаться в Доминацию. Сотрудники посольства исполнили соответствующие обстоятельствам прощальные церемонии, произнесли положенные слова. Кроме Томова, никто из них так и не узнал, от чего на самом деле умер Формби. Со временем у них появились иные дела и развлечения, и об аристокре забыли.

Трасс подумывал провести частную церемонию прощания во дворце, но работа отвлекла его и не дала настроиться на нужный лад. В конце концов Трасс перестал думать о Формби. Он даже забыл рассказать о происшествии Трауну. Тот узнал обо всем несколько месяцев спустя, и то случайно — когда от скуки листал старый номер журнала о придворной жизни, где был помещен некролог Формби. Вскоре и он выкинул аристокру из головы. А Трасс уже направил помыслы к следующему грандиозному шагу по укреплению отношений с Доминацией чиссов.

Chapter Text

Изначально Томов не собирался слишком часто пользоваться прежней дружбой с Трассом ради своих целей или целей Доминации чиссов. Но теперь, когда их с императором связала общая тайна смерти Формби, они стали видеться регулярно. Любая просьба Томова, будь то билеты в Оперу или замена системы теплоснабжения посольства, исполнялась незамедлительно. Он никогда не намекал, что может выдать тайну, да и не сделал бы этого. Тем не менее Трасс предпочитал сохранять с ним теплые отношения. Поэтому некоторые договоры он заключал с чуть большей выгодой для Доминации, чем для Империи. Это изначально входило в его план, а история с Формби стала хорошей ширмой для его истинных замыслов.

Как ни обидно было это признавать, в Доминации жили скромнее, чем в Империи. Трасс помнил, как унизительна бедность, и желал избавить от нее наибольшее количество бывших соотечественников. Однако товарооборот между Корусантом и Ксиллой рос не так быстро, как ему бы хотелось. Визовый центр Доминации выставил такие жесткие требования к желающим получить визу, что поездку могли позволить себе только очень богатые граждане с безупречной репутацией. Трасс понял: если он желает добиться результатов, то должен переупрямить всю Синдикурию с патриархами заодно. Одних хитростей тут было недостаточно; требовалось нечто настолько впечатляющее, чтобы простые чиссы валом повалили в Империю. Если желающих увидеть другое государство оказалось бы достаточно много, то патриархам было бы некуда деваться. Трасс стал размышлять, что в богатой многогранной Империи есть такого, что могло бы сразить чиссов наповал. Внезапно его осенило — он самый и есть. Император должен посетить Доминацию, устроить рекламное шоу, а заодно попытаться уломать синдиков и патриархов на подписание новых, расширенных, торговых договоров.

Трасс начал действовать по проверенным каналам. Через Томова, Сунтира Фела, своих старых друзей он давил на Синдикурию. Ему отвечали: мы в целом не против визита вашего величества, но юридически вы все еще находитесь в изгнании. Пришлось зайти с другой стороны, настаивать на пересмотре старого дела, изменении меры пресечения, а то и вовсе снятии обвинений с Трауна. Томов активно участвовал в переговорах с Ксиллой на эту тему. Теперь каждую встречу с ним Трасс начинал с вопроса:

— Как продвигаются дела со снятием обвинений с меня и брата?

Обычно посол только обреченно вздыхал, опускал взгляд и разводил руками. Но, наконец, настал день, когда Томов смог ответить:

— Дела обстоят наилучшим образом, ваше величество. Синдикурия подготовила все необходимые документы для аннулирования вашей ссылки. С формальной точки зрения вам на том процессе не было предъявлено никаких обвинений. Если прикажете, я немедленно уведомлю Ксиллу о вашем согласии. Документы доставят в течение двух-трех недель. После этого последнее препятствие для вашего визита в Доминацию будет устранено. Он станет огромной радостью для нашего народа.

— Я рад это слышать. Что насчет Трауна?

— К сожалению, здесь я бессилен. Наказание его высочества не может быть изменено или отменено.

— Даже в силу вновь открывшихся обстоятельств? Такие случаи бывали. Уверен, в Доминации найдется талантливый адвокат, который…

— На суде его высочество полностью признал вину.

— Прошло больше тридцати пяти лет.

— Преступления его высочества не имеют срока давности. Мне очень жаль. Его высочество никогда не сможет вернуться в Доминацию на законных основаниях.

— Мне тоже очень жаль это слышать. Прошу вас сообщить членам Синдикурии: о моем визите на Ксиллу не может быть и речи, пока не урегулирован вопрос со снятием обвинений с Трауна. Без него я не полечу.

— Непременно передам, ваше величество. Но позвольте напомнить, что ваш визит мог бы положительно сказаться на отношениях Доминации и Империи. Я понимаю и разделяю ваши чувства. Галактика стала бы прекрасным местом, если бы все заботились о своих родных так же, как вы — о его высочестве. Но прошу вас: не дайте эмоциям затмить разум. Вы так много работали ради укрепления отношений между нашими государствами…

— Это не обсуждается. Всего доброго, ваше превосходительство.

Долгое время сообщения между Ксиллой и Корусантом летали туда-сюда без особого успеха. В Доминации чиссов визит Трасса рассматривали как признание ее престижа. Некоторые патриархи надеялись, что Трасс подарит бывшей родине некоторые миры в приграничных областях, которые сейчас принадлежали Империи Руки. В Адмиралтействе рассчитывали, что он привезет с собой новейшие технологии и материалы, поскольку отставание Доминации от Империи и других государств Неизведанных регионов, особенно в военной сфере, с каждым десятилетием становилось все заметнее. У Трасса имелись свои интересы. Однако ни одна сторона не желала уступать. Томов совсем сбился с ног. Траун пришел на помощь брату и неофициально подключил к переговорам Восса Парка. Его шпионы на местах (некоторые довольно высокопоставленные) взялись за дело. Благодаря их работе дело не сразу, но сдвинулось с мертвой точки.

Прочитав очередную депешу с Ксиллы, Томов сорвался с места, помчался во дворец, взлетел по лестницам и переходам так быстро, как позволял его возраст и здоровье. Он застал императора наблюдающим за какой-то спортивной игрой придворных.

— Здравствуйте, ваше превосходительство. Чем порадуете нас сегодня? — меланхолично спросил Трасс, не сводя глаз с игроков.

— Ваше величество… Синдикурия уведомила меня… и наделила правом… — запыхавшись, доложил Томов и, отдышавшись, продолжил: — Выдать его высочеству временную визу как гражданину иного государства. Он должен подать необходимые документы в установленном порядке в наш визовый центр.

Он ожидал, что Трасс обрадуется. Но император был недоволен.

— Это шутка? — уточнил он тоном, говорившим: «Лучше бы это была шутка».

— Это все, что мои коллеги смогли сделать, — Томов развел руками, затем сложил их в почтительном жесте. — Прошу, ваше величество, примите эти условия, не выбрасывайте на ветер их труды.

Некоторое время Трасс стоял в молчании, обдумывая предложение. Оформлять визу как простолюдину он считал оскорблением для принца крови, однако это был выход. Какой-никакой, но выход. Так или иначе, он соответствовал намерениям Трасса, а он давно привык считать добром только то, что вписывается в его планы. Поэтому император принял условия Доминации чиссов, о чем уполномочил Томова сообщить принимающей стороне незамедлительно. Он также не забыл напомнить, что визы понадобятся всем членам его свиты и охранного эскорта.

Страх и трепет при приближении имперской делегации чиссы начали испытывать еще на границе. Сопровождать ее к столице выделили двух «Звездных драконов» — «Закаленного» и «Бдительного». Адмирал Ар’алани ожидала увидеть ставшие привычными после посещения Империи и Империи Руки звездные разрушители. Ее бы порадовало появление «Химеры», флагмана Трауна. Но, к своему глубокому разочарованию, в точке выхода из гиперпространства у границы Доминации чиссов она увидела нечто настолько огромное, что оно не умещалось в иллюминатор на мостике. Это, несомненно, был звездный разрушитель — характерную треугольную форму ни с чем невозможно спутать. Но этот черный стреловидный корабль, больше похожий на летающий город, превосходил обычный звездный разрушитель (а значит, и «Звездного дракона») раз в десять. Ничего подобного в этой части галактики еще не видели. Ар’алани потребовалось некоторое время, чтобы отойти от потрясения. Когда она открыла канал связи, ее голос не дрожал:

— Говорит адмирал Ар’алани из флота обороны Доминации чиссов. Неизвестное судно, назовите себя.

Ей ответил приветливый, слегка насмешливый голос Трасса:

— Приветствую вам, адмирал Ар’алани. Это император Митт’рас’сафис, мой флагман — звездный разрушитель суперкласса «Империя». Со мной восемь кораблей эскорта. Я прибыл по приглашению Доминации чиссов. Вы гарантируете мою безопасность?

— Я гарантирую вашу безопасность, и залог тому — моя жизнь и жизни моих подчиненных. Мы пришлем вам координаты дальнейшего движения. Пожалуйста, следуйте за нами, — ответила Ар’алани.

— Еще неизвестно, кто здесь больше должен волноваться о своей безопасности, — пробормотала под нос ее старпом, но непочтительное высказывание осталось без ответа.

Экипаж на мостике был слишком потрясен размерами «Империи», чтобы заметить: адмирал добавила «пожалуйста» к своим словам. Подобной куртуазности за ней давно не водилось.

При Палпатине «Империя», поразившая воображение чиссов, носила иное название — «Молот рыцарей». Долгие годы этот корабль оставался своего рода неприкосновенным запасом флота. Потом некоторое время им командовала адмирал Даала. Когда Даала и ее блудный флот Мау официально присоединились к вооруженным силам, «Молот рыцарей» стал подарком для Трасса. Даала так и сказала: «Этот корабль достоин одного лишь императора». До этого Трасс видел звездные разрушители суперкласса только на голофото. Абстрактно он понимал, что они огромны — настолько огромны, что неподвластно воображению. Когда он увидел «Молот рыцарей», то пришел в восторг. Это оказался прекрасный корабль, хотя и немного отставший от времени из-за того, что им давно не пользовались. Первым делом Трасс сменил название, старое ему не пришлось по душе. Еще четыре года ушло на его переоснащение, ремонтные работы, доработки, редекорирование. Как только с этим было покончено, Трасс поднялся на мостик «Империи». Хотя Траун указывал ему на недостатки таких огромных кораблей, в тот момент он не хотел ничего о них знать. «Империя» была великолепна — и она принадлежала ему. Трассу едва удавалось скрыть дрожь от восторга. Когда встал вопрос о том, на чем и в каком составе лететь в Доминацию чиссов, он не колебался.

Помимо советников, помощников и охраны, Трасс привез с собой целый штат портных, парикмахеров, визажистов и поваров. Из движимого имущества ангары корабля заполнили лучшие спидеры, все с флагами и имперскими гербами, а также пара дюжин самых красивых и выносливых скакунов разных видов для охоты и выезда. Гардероб и украшения императора охранялись едва ли не так же строго, как сам император. Одних наборов заколок и шпилек, поддерживавших и украшавших прически Трасса, аккуратно разложенных по коробкам, сложенных в чемоданы-сейфы высотой в человеческий рост, набралось около семи сотен. Среди них были как простые с элегантным аскетичным дизайном, так и необычные, в форме гибких ветвей растений, ракушек, цветов различных видов, на лепестках и листьях которых дрожали бриллиантовые и жемчужные капли росы, бабочек с крыльями из тончайшего металла и хрусталя, с подвесками из старинных монет, со стилизованными звездами, которые были усыпаны драгоценными камнями. А кроме того — кисти кораллов с воссозданным цветом, золотые и серебряные нити, шнурки, бархатные, шелковые ленты с вышивкой и без, вплетавшиеся в волосы, перья экзотических птиц самых невообразимых форм и цветов, пышно завязанные сложные банты, легкие газовые ткани для придания прическе таинственного вида, гроздья и плоды, созданные руками ювелиров, декоративные пружины, сферы, полые кубы, пирамиды и прочие фигуры из ауродия. Многослойные наряды Трасса украшали сложные вышивки из золотых и серебряных нитей, стеклярус, пластинки перламутра, самоцветы. Для их создания привлекли дизайнеров с Набу, веками одевавших местных королей и королев с необыкновенной пышностью. В разработанных ими нарядах самый взыскательный глаз не нашел бы ничего лишнего, ничего вычурного, ничего чрезмерного, ни тяжеловесности, ни неуместной роскоши. Каждая вещь гармонировала с фигурой, формой и выражением лица Трасса. Но эти наряды создавались не только для того, чтобы поразить чиссов, но и для защиты. Рукава одежд стелились по земле, в потайных карманах скрывалось оружие и средства связи; шлейфы до пяти-семи метров не давали приблизиться к императору сзади; высокие жесткие воротники защищали шею от возможных атак; подплечники добавляли степенности фигуре. Ткани, из которых были сшиты наряды, обладали способностью рассеивать бластерные заряды. Об этом не знал никто, кроме Трасса и его портных, но все тяжелые одежды можно было легко скинуть в случае нападения и убежать или вступить в бой.

Когда «Империя» вышла на орбиту Ксиллы, службы управления полетом решили, что настал конец света. Такой гигантский корабль попросту не помещался на их радары. Техника сходила с ума. На всякий случай в городе включили сирену воздушной тревоги. Несколько часов чиссы провели в бункерах, а когда вновь вышли на улицы, то их глазам предстала имперская делегация. За то время, пока они скрывались, с борта «Империи» была доставлена техника, необходимая для первого парада императора. Хотя народу на Ксилле заранее сообщили, что ждут иностранного гостя, фактическое появление Трасса застало их врасплох. Глядя на марширующих по улицам штурмовиков, знаменосцев, устрашающего вида военную технику, а впереди всего этого — прекрасного императора в роскошных одеждах в открытом спидере, чиссы не знали, что обо всем этом думать. Первый парад императора был сравнительно скромен. В нем участвовало всего пять сотен людей и инородцев. Колонна проследовала прямо к дверям Синдикурии. Трасс лишь хотел представиться. Синдики высыпали встречать его. Вообще-то они не собирались — некоторые призывали и вовсе бойкотировать его приезд, — но любопытство взяло верх. В тот момент, когда прозвучал рев сирены, они решили узнать, из-за кого же этот шум.

И вот они увидели хорошо знакомое им лицо. Лицо, которое они не видели почти сорок лет. Для торжественного въезда на Ксиллу Трасс выбрал наряд в красно-черной гамме с высоким воротником. Император плыл в летящих алых шелках, как в озере. Шлейф неимоверной длины тек за ним, словно река крови. Расшитые золотом и драгоценными камнями рукава черной мантии спускались почти до земли. Корона «Лучезарная», та самая, в которой он короновался, сияла так, что глазам было больно смотреть. На его фоне синдики, одетые в обычные рабочие наряды, чувствовали себя нищими с улицы. Им захотелось закрыть лица рукавами от стыда за то, что они так плохо подготовились к встрече гостя. В итоге нашелся только спикер семьи Митт. Поприветствовав Трасса как полагается, он обратился к нему с такими словами:

— Вас всегда отличала амбициозность. Будучи простым приемным родичем семьи Митт, вы мечтали стать синдиком. Сделавшись синдиком, возжелали кресла патриарха. Немудрено, что теперь вы всех превзошли.

Трасс принимал комплименты без ложной скромности. Он действительно достиг большего, чем любой чисс в истории, и не скрывал этого. Правила хорошего тона Доминации диктовали самоуничижение до некоторой степени, приписывание своих заслуг своему отделу, департаменту или семье. Раньше Трасс им следовал, как остальные, но с тех пор, как основал собственный императорский дом, отказался от этой практики. При дворе Палпатина он стерпел немало унижений и обид, и впоследствии это не могло не сказаться на его характере. Да и в то время эти уколы не проходили даром. Отныне он желал лести, восхвалений, восторженных взглядом — и получал их в избытке. В беседе с патриархами и синдиками в его манерах неизменно присутствовало нечто сознательно вызывающее, а в улыбке проглядывала легкая ирония.

Император пробыл в Доминации три месяца. Он посетил все звездные системы, входящие в состав государства. Его программа была обширна, включала переговоры с патриархами, выступления в Синдикурии, встречи с членами местных администраций, представителями разных профессиональных объединений, посещения достопримечательностей, балы, театральные вечера и концерты, организованные принимающей стороной. По собственной инициативе Трасс воздал почести и воскурил благовония у мемориала дипломатов, погибших при исполнении служебного долга. Их имена, биографии и обстоятельства смерти являлись чуть ли не первым, что обязаны были выучить студенты дипломатической академии Доминации. Считалось, что это учит ответственности, а также напоминает студентам, какой опасной может стать их работа. Совершенные ими или Синдикурией ошибки, которые привели к трагическому финалу, анализировались на занятиях. Студентов учили их не повторять и быть готовыми предпринять некие действия в случае, если избежать аналогичных ошибок невозможно. Но самым важным в этих историях Трассу представлялось то, что ни одна смерть чисского дипломата не осталась неотомщенной. Он всегда помнил об этом.

Трасс постоянно находился на виду. Каждый его выход на публику был обставлен как настоящий спектакль. Продумывалась каждая мелочь, вплоть до количества шпилек в прическе императора или вышивки на поясе. Учитывалась тема мероприятия, семейная принадлежность гостей, время дня, сезон, исторические даты и события. Публичные появления Трасса муссировались в прессе, обсуждались детали его наряда, прически, его манеры. Чисский голонет гудел от обилия комментариев, возникающих под каждым кадром или съемкой императора. И не все из этих комментариев были положительными.

«Как он вырядился! И куда делась скромная элегантность? В нем не осталось ничего от нашего народа»

«Согласна! Как он может говорить, что хочет для нас блага, если утратил связь с корнями? Еще и красится так вызывающе»

«Мужчина не должен пользоваться косметикой»

«Так он и не мужчина, он — медийная персона или актер. Что-то я не припомню, чтобы кто-то протестовал против грима в мимическом театре»

«Нет, прецеденты были! См. ссылку и учи матчасть или не лезь в то, чего не знаешь»

«Да вы только посмотрите на его брови! Как ему удалось достичь такого совершенства? Наши мастера совершенно криворукие по сравнению с этим. Ваше величество, поделитесь секретом!»

«Брови — очередное имперское чудо)»

«Да какой нормальный мужчина станет щипать себе брови???»

«Трасс такой красавчик! Моя мама была влюблена в него, когда он еще был синдиком. Раньше я этого не понимал. А теперь настала моя очередь»

«А я отхватила подушку с его портретом и обнимаю ее каждую ночь. Завидуйте мне!»

«Вы ничего не понимаете! Император прилетел, чтобы помочь нам выбраться из политического и экономического тупика, куда нас загнала Синдикурия. Вы хоть слушали его речи? Он много работает на благо чисского народа, он приведет нас к новому веку просвещению и процветания. А у вас хватает ума обсуждать только его макияж и брови? Чиссы, очнитесь!»

«Вы ничего не понимаете! Император прилетел, чтобы вывести нас из экономического и политического болота, куда нас привела Синдикурия, и загнать нас в имперское рабство. Вы хоть слушали его речи? Он много работает ради свержения власти патриархов, он приведет нас к вырождению и полному уничтожению расы. А у вас хватает ума обсуждать только его макияж и брови? Чиссы, очнитесь!»

Одних возмущала показная роскошь его нарядов, особенно меха и драгоценности. С давних пор в Доминации меха считались признаком особого статуса. Синдики могли позволить себе небольшую оторочку у воротника. Спикеры украшали мехом рукава и воротник. И лишь патриархи носили плащи и накидки, верхняя часть которых была сделана из меха. Трасс привез с собой три десятка шуб и сорок меховых плащей. Некоторые из них выглядели достаточно скромно. Иные представляли собой произведения искусства. На них чередование разных цветов меха создавало замысловатые узоры, символы или картины. Ослепительно белая шуба из меха вамп имела трехметровый шлейф, заканчивающийся головой и когтистыми лапами зверя. В глазах чиссов она была настоящим чудом.

Император обладал многими сокровищами и не стеснялся их показать. Правила хорошего тона предписывали: украшения крупнее небольших колец, серег, обручальных браслетов — исключительно для вечерних выходов в свет. Иное считалось признаком дурного вкуса. Трасс растоптал это правило. Будь то благотворительный завтрак, утренняя охота или дневной концерт, он появлялся на них в великолепных драгоценностях (лишь короны и диадемы оставлял для вечера). Он давал понять, что у него попросту нет скромных нарядов и мелких украшений. Члены свиты следовали его примеру. Выглядело ли это вызывающе? Еще как! Можно ли было увидеть в этом провокацию? Ради этого все и затевалось. Впрочем, драгоценности не раз выручали Трасса. Так, во время бала в доме семьи Иризи неожиданно объявили сбор средств на лечение детей, больных некоторыми тяжелыми недугами. Демонстрируя друг перед другом свое богатство, чисская элита жертвовала щедро в надежде, что имперцам будет нечем ответить. Имперские кредиты не имели хождения в Доминации, их можно было обменять только на территории Империи Руки. Любая сумма легла бы мертвым грузом в благотворительном фонде. Когда к нему подошла девушка, собиравшая пожертвования, Трасс не раздумывая снял парные браслеты, усыпанные рубинами, и положил их на поднос, который она держала в руках. «Продайте их на аукционе и запросите цену повыше», — посоветовал император. Остальные имперцы последовали его примеру. Очень скоро поднос заполнился ювелирными украшениями и хронометрами. Как и император, каждый отдавал драгоценности бесстрастно, словно ценности в этих вещах было столько же, сколько в мусоре, и при желании их легко заменить. Чиссы были поражены. Кого-то этот поступок пристыдил, однако большинство восхитила щедрость Трасса. Эти ценные вещи позже действительно продали на аукционе. Выше всех оценили браслеты Трасса. То, что их носил сам император, вдвое увеличило их изначальную стоимость. Об этом и других случаях болтали повсюду. К добрым и злым комментариям Трасс относился с одинаковым равнодушием. Он желал, чтобы о нем говорили, а как именно — несущественно.

В то время, когда Трасс давал интервью или общался с патриархами, его сопровождающие демонстрировали чиссам с более низким социальным статусом чудеса Империи. На каждой планете, начиная с Ксиллы, открывался фестиваль культуры. Особо подготовленные лекторы знакомили чиссов с разными аспектами истории, жизни, быта в Империи. Поскольку сами они были представителями разных рас и читали доклад на бейсике, чиссы из Империи Руки осуществляли последовательный перевод на чеун. Дети и взрослые как завороженные рассматривали диковинных зверей во временном зоопарке, смотрели выступления циркачей, танцоров, актеров, слушали певцов, пленялись звуками незнакомых языков, а также запахов и вкусов пищи. Подобно тому, как в Империи все чисское считалось стильным, в Доминации вошло в моду все имперское. Прибывшие вместе с Трассом торговцы с удовольствием удовлетворяли спрос. Они привезли с собой сувениры, ткани, гребни для волос, шпильки, заколки, драгоценности, меха, поделки, бытовую технику, фигурки, реплики знаменитых произведений искусства, картины и голофото красивых пейзажей, домашних животных, книги поэзии и прозы в переводе на сай-бисти, множество видов кафа и чая и невообразимое количество еды, от деликатесов до дешевых полуфабрикатов. Все это сметалось с прилавков чуть ли не быстрее, чем выкладывалось на них. Из-за пресловутых проблем с курсом валют многие товары и продукты отдавали бесплатно. Пугающе огромное и далекое государство пленило чиссов не меньше образа императора. Трасс был блистателен, грозен, изыскан, невозмутим, обаятелен, и очень часто все это одновременно. После его отъезда из Доминации появилась новая мода. Волосы стали заплетать в косы и укладывать на голове, как делал он. Наряды стали многоцветными, их украсила яркая вышивка в подражание Трассу. Синдикурия пыталась бороться с этим поветрием, вводя новые законы против роскоши, но напрасно тратила время: модники и модницы скорее предпочли бы ходить голыми, чем отказаться от пышных одежд.

Знакомство с Империей стало для местных жителей потрясением, способным изменить взгляды на жизнь и на их родину. Испокон веков чиссы считали свое правительство символическим противовесом хаосу Неизведанных регионов. Обстановка в Доминации действительно была более стабильной, чем в соседних державах. Постоянно меняющиеся интересы правящих семей, споры синдиков, стычки между вооруженными силами семей воспринимались как неизбежное зло. В конце концов, плохой порядок лучше хаоса. Слушая речи Трасса, чиссы узнали, что возможен другой путь: государство, ведомое одним монархом, под его волей стремящееся к прогрессу в единстве непохожих рас. Многим это показалось более соблазнительным, чем бесконечные дрязги Синдикурии. Годами они жили, принимая Доминацию за оплот порядка, безопасности, силы, просвещения и культуры. Империя продемонстрировала, что все познается в сравнении. Разглядывая макеты выдающихся сооружений на разных имперских мирах, чиссы увидели, что их архитектура, прежде казавшаяся верхом совершенства, на деле является пресной и однообразной. Показы мод пробудили в них зависть к великому разнообразию доступных в Империи тканей. Кичившиеся своим мастерством ювелиры узнали, что можно создавать более необычные и утонченные вещи из необычных материалов. Новые вкусы пищи и вин разжигали любопытство. Ради удовлетворения любопытства бывших соотечественников Трасс обещал облегченный визовый режим, бесплатные стипендиальные программы для студентов и скидки на обучение для тех, кто в эти программы не попал. «Мы хотим поделиться знаниями и опытом. Пожалуйста, прилетайте к нам учиться», — буквально кричали листовки, выдаваемые представителями отделов пиара имперских вузов. Условия были такими выгодными, что практически любой чисс среднего ума и достатка мог позволить себе поучиться в соседней державе пару лет. Путешествие в Империю позиционировалось как «приключение всей жизни». Единственное, что отделяло молодых любознательных чиссов от этого приключения, — разрешение на выезд, подписанное патриархом их семьи. На протяжении визита Трасса на столы патриархов легло такое огромное количество прошений о выезде, что они оказались буквально погребены под бумагами, — число которых продолжило расти в последующие годы.

Появления Императора на публике произвели фурор и ввергли синдиков с патриархами в глубокую депрессию. Для описания общего настроения достаточно привести всего один разговор между Турфианом и Зисталму. Последнего наряды Трасса довели до истерики.

— Это нечестно! Несправедливо! — рыдал Зисталму на плече Турфиана, а тот нежно гладил его по волосам. — Он одевался безупречно, когда был синдиком, но не смел превосходить роскошью старших в семье. А теперь он так вырядился, что на его фоне я чувствую себя оборванцем!

— Он просто дорвался до денег и показухи. С таким же успехом он мог бы нашить на обычную одежду денежные чипы, — утешал Турфиан. — В нем нет ни капли благородства. Он и статусу синдика обязан браку, а не крови, да протекции Тоораки.

— Да? А Империю ему тоже Тоораки подарил? Ненавижу его, ненавижу!

— Могло быть хуже.

— Как?

— Он мог притащить с собой Трауна.

Они молча согласились с тем, что появление Трауна испортило бы всем настроение еще больше. Патриархи и синдики и так жили в постоянном стрессе из-за высокого гостя. Патриарх семьи Чаф хватался за сердце каждый раз, как видел в выпуске новостей лицо Трасса. Он так расстроился, что в конце концов в сердцах выкинул головизор из окна своего кабинета. Он отказался смотреть и читать новости до отъезда императора, а важные сведения узнавал в пересказе своего секретаря. И он не был одинок. Многие патриархи и синдики три месяца прожили в состоянии, близком к панике. С одной стороны, Трасс лил на них потоки выгодных деловых предложений, рисовал грандиозные перспективы сотрудничества Доминации и Империи. В его глазах ни в чем не существовало трудностей. Логистические проблемы решаемы. Регулярные перелеты в разные точки обоих государств организовать легко. Для приезжающих студентов нетрудно открыть языковые курсы. На первых порах стажировки и вовсе бесплатны. Для императора все было легко и просто. Ему ни с кем не требовалось договариваться. Ему не нужно было учитывать интересы своей семьи, конкурирующих семей, своих сторонников, их сторонников… Он свято верил: при наличии желания, силы воли и упорства нет недостижимых вершин. С другой стороны, он ненавязчиво демонстрировал мощь и богатство Империи. Познавательные лекции показали, как велика Империя. адмирал Ар’алани, больше других знавшая об Империи, побывавшая на Корусанте, неоднократно участвовавшая в совместных учениях с флотом Империи Руки, а однажды — с флотом Трауна, приоткрыла патриархам завесу тайны над тем, что представляют собой вооруженные силы соседнего государства. После ее крайне сдержанного, но правдивого рассказа патриархи, которые верили в каких-либо богов, каждый день молились, чтобы среди людей не оказалось своего Трауна, а то и двух. Трасс отказался от прежних ухваток. Он больше не пытался угодить каждому. Он действовал в соответствии с собственной концепцией управления. Он предложил Доминации сахар, продемонстрировал электрокнут и надеялся, что не придется прибегать к виброножу. Чисское правительство тоже на это надеялось. Во избежание осложнений всего-то и требовалось, что подписать ряд документов: договоры о сотрудничестве в разных сферах, экономические соглашения, особенно те, которые обеспечивают открытую торговлю между Империей и Доминацией. Большинство патриархов пошли на это, давясь собственными амбициями или подгоняемые страхом перед военной мощью.

За несколько дней до завершения визита Трасса был выбран день для подписания итоговых соглашений. Пышно разодетые патриархи и синдики собрались в одном из залов Синдикурии. По такому случаю зал украсили особенно празднично, использовали в декоре атрибуты старины, дабы подчеркнуть важность события. Некоторые устраивали сцены во время торжественной церемонии, пытались ее сорвать. Например, патриарх семьи Чаф вместо подписи плюнул на документ бутафорской кровью. Но демарш не удался: секретарь подал ему другую бумагу, и, поскольку больше плеваться ему было нечем, пришлось поставить закорючку в нижнем правом углу. Турфиан тоже отказался подписывать соглашения. Якобы он так сильно волновался из-за этого в последние дни, его нервы до того расстроились, что руки ему не подчиняются. Действительно, его руки бессильно висели вдоль тела.

Трасс слишком хорошо его знал, чтобы поверить в этот спектакль. Он сказал несколько слов одному из своих помощников. Зал, в котором проходила церемония подписания соглашений, украшали расставленные вдоль стен треножники. В них потрескивали небольшие поленья ароматического дерева. Пока другие выражали Турфиану сочувствие по поводу нездоровья, помощник Трасса подошел к патриарху со спины. В руках он нес несколько толстых папок с документами и, казалось, совершенно не видел, куда ступает. Поэтому никто особенно не удивился, когда он задел один их треножников, а затем спокойно продолжил путь. И надо же было такому случиться, что пара выпавших угольков приземлились на длинный подол мантии Турфиана. Набивная парча от семьи Чапла несколько секунд сопротивлялась огню, но затем поддалась ему. Патриархи и синдики отшатнулись, а Турфиан закрутился на одном месте, сперва пытался затоптать пламя, потом спешно сбросил с себя мантию. Стало очевидно, что его байка о параличе рук ничего не стоит.

— Вижу, вы исцелились. Какое чудо! Теперь-то ничто не помешает вам поставить свою подпись, — едко сказал Трасс и жестом пригласил Турфиана к столу.

Тому пришлось подчиниться. Подписывая документы, он с такой силой давил на стилос, что чуть не сломал его.

Веками Доминация задирала нос перед соседними державами, чиссы сквозь зубы разговаривали с представителями других рас. Веками они варились в собственном соку, оттачивали искусства для обслуживания элиты, купались в мутных водах стагнации. Но больше они не могли себе этого позволить. Вмешательство Трасса принесло чисскому народу новые веяния, свежие мысли и идеи. Не всем это понравилось. Приверженцы традиций призывали бойкотировать его выходы в свет, ломать лавки торговцев, срывать мероприятия во время фестивалей культуры. Подобные прецеденты имели место, но не носили массового характера. Молодые чиссы стремились изведать, что может предложить Империя, а затем придумать, как адаптировать полученные знания к жизненным реалиям Доминации. Изоляции чисского народа пришел конец. Хотя это не произошло в один день, однако с годами Доминация все больше открывалась галактике. Благодаря этому имя императора Митт’рас’сафиса сохранилось в веках. В зависимости от того, куда дули политические ветры, его то превозносили, то ненавидели, то воздвигали памятники, то сносили их, то восстанавливали заново. В его честь называли улицы, города, корабли и вновь открытые космические тела. Его имя использовали как оскорбление. Его именем клялись, как именем бога. Столетия спустя после того, как его сердце перестало биться, его личность никого не оставляла равнодушным по обе стороны границы Доминации чиссов.

Chapter Text

Когда с официальными делами было покончено, Трасс не ощутил ничего, кроме усталости. Бесконечная череда смен нарядов, перелетов, выступлений, вежливых улыбок и расчетливых фраз вымотала его. Однако он не смел никому этого показать, даже ближайшему окружению. Император держал себя в тисках правил и внешних эффектов. Он давно решил для себя, что не станет жаловаться, даже если голова раскалывается от долгих разговоров, плечи и спина болят от тяжести нарядов, а ступни ноют после целого дня на ногах.

После того, как он добился своего в политике, Трасс позволил себе немного отдохнуть. До его отъезда оставалось четыре дня. Изначально он планировал провести их в затворничестве в посольстве Империи на Ксилле. Но уже после первого дня им овладела скука. А скука обыкновенно выливалась в разного рода причудливые желания и фантазии. Иной раз, находясь в таком состоянии, Трасс мог закатить роскошный пир для себя одного посреди ночи, потребовать исполнить для него любимые оперные арии или бросить все и всех, уехать грустить в одиночку на фоне великолепных видов природы. Его помощники знали, что император сам никогда не расслабляется и им не дает, потому ничему уже не удивлялись. Их главной задачей было реализовать любую фантазию Трасса в кратчайшие сроки. Поэтому никто из них не поразился, когда его величество пожелал посетить кладбище семьи Митт. Для этого не пришлось бы далеко ехать — оно находилось здесь же, на Ксилле. Требовалось только разрешение от патриарха Турфиана. Можно было быть хоть трижды императором, но семейные земли являлись неприкосновенной частной собственностью. Никто не мог войти туда без приглашения патриарха или старших членов семьи. Здесь и начинались трудности. После того, как его публично опозорили и вынудили подписать массу соглашений с Империей, Турфиан воспылал к Трассу еще большей ненавистью. Он еще как-то терпел его присутствие на планете, но на земли семьи Митт пускать его отказывался наотрез. А пока помощники императора воевали с офисом Турфиана, пытаясь выбить разрешение, Трасс вновь и вновь возвращался мыслями к воспоминаниям, пробудившим у него желание посетить кладбище.

С юности Трасс делал карьеру внутри семьи столь же энергично, как Траун — на флоте. Все дивились братьям из ниоткуда, которые добились таких успехов, и называли их не иначе как двумя сокровищами семьи Митт. Неизвестно, насколько высоко оба смогли бы подняться, если бы патриарх Тоораки внезапно не умер. Возможно, проживи он еще лет десять или хотя бы пять, братья достигли бы таких высот, что никто не посмел бы их тронуть. Но все сложилось иначе. Патриарх был мудр, и эта мудрость пришла с годами. Он знал, что время его жизни истекает. Примерно за год до смерти он пригласил Трасса составить ему компанию на прогулке, что являлось для них обычным делом. На землях семьи Митт на Ксилле имелись великолепные сады и парки, живописные поляны, густые леса. В тот раз Тоораки отклонился от привычных маршрутов. Опираясь на руку Трасса, он медленно шагал в сторону семейного кладбища. Он вел разговор о том, что его тревожит.

— Что за народ наши синдики: столько ума, таланта и знаний, но тратят их на мелочные интриги вместо того, чтобы думать о будущем семьи и Доминации. Кого они изберут после моей смерти? Я бы хотел видеть вас новым патриархом, но куда там. Для этой неблагодарной работы у вас еще маловато опыта. Хорошо бы, чтобы выбрали Митт’рэн’пани или Митт’ики’дзумиса. Это было бы логично. Они хорошие, они вас с братом не обидят. Однако синдики могут выбрать и кого-то неожиданного. Временного патриарха, возможно? Знаете, как это делается: выбирают старика с расчетом, что он долго не протянет, а пока готовят своих кандидатов, — рассуждал Тоораки.

— Ваше почтение, к чему такие печальные разговоры? Уверен, вам отпущен долгий жизненный путь, — попытался подбодрить его Трасс. Он вовсе не был уверен в этом. Затрудненное дыхание патриарха, его тяжелый, медленный шаг говорили о его состоянии громче любых слов. — Если бы мог, я отдал бы вам десять лет собственной жизни.

— Ни к чему сейчас говорить ваши обычные любезности, Трасс. Я уже стар и должен думать о своем наследии и преемниках.

— Вы и ваша супруга заменили нам родителей, я не могу относиться к вам иначе. Мой брат редко появляется дома, но я могу говорить от его имени и хочу заверить, что он питает к вам то же уважение и любовь, что и я. С того дня, как вы покинете этот мир, мы будем безутешны.

— Оставьте, не нужно этого. У вас достаточно личных средств? Вы следите за своим имуществом и акциями?

— Да, ваше почтение. Все, что вы столь щедро даровали мне, находится в полном порядке и приносит доход.

— Это хорошо. Не тратьте деньги понапрасну. Закажите траурные одежды сейчас, я оплачу счет. — Трасс попытался было перебить его, но Тоораки поднял руку, давая понять, что сказал еще не все. — Не возражайте. Это может оказаться моим последним подарком вам. В будущем, если понадобится, посылайте слуг продать что-нибудь из украшений из зеленого сундука, это вещи неприметные, никто не свяжет их с вами. Ваша коллекция произведений искусства тоже немало стоит. Если что, устройте благотворительный аукцион. Это будет выглядеть хорошо, а как получить деньги под видом благотворительности, вы уже знаете. Не продавайте и не закладывайте свои наряды, выходные и парадные комплекты драгоценностей — они слишком приметные. Никто не должен знать, что после моей смерти вы испытываете финансовые трудности. Не рвитесь организовывать похороны, это обязанность жены и нового патриарха, вот пусть они и поработают. На похоронах не слишком убивайтесь. Попытаются выманить деньги на церемонии, отпевание, искупительные жертвы и прочее — не ведитесь, дайте самую малую сумму, какой можно отделаться.

— Но это же непочтительно. Как я буду выглядеть в глазах окружающих? И как я могу поступить с вами так неуважительно?

— Все эти обряды и церемонии — глупости. Мне уже будет все равно, а вам деньги пригодятся. Думать надо о живых, а не о мертвых. Ваш брат это понимает, пора и вам уразуметь.

Тоораки остановился на каком-то пригорке, указал на небольшую полянку и сказал:

— Вот, здесь. Проследите, чтобы меня похоронили здесь.

Не зная, что еще сказать, Трасс произнес с почтительным поклоном:

— Будет исполнено, ваше почтение.

— У меня к вам еще одна личная просьба.

— Сделаю все, что в моих силах.

— Приглядывайте за братом. Он высоко поднялся и еще возвысится, если ему не мешать. Но когда ему не мешали? После моей смерти его некому будет поддержать, кроме вас. Сберегите его любой ценой. Без него Доминация чиссов останется безоружной.

— Об этом нет нужды говорить. Я люблю брата и сделаю все для его успеха. Однако я должен заметить, что у нас хватает великолепных военачальников помимо Трауна.

— Кто, например? Джа’фоск —такой же старик, как я. Ба’киф слишком любит нарываться на неприятности и однажды погубит себя. Не’мак — халтурщик, Ба’гаррэ — лентяйка, взгляд Ми’валь ограничен заботами о ее прежней семье, Джо’ррик всецело увлечен беготней за юбками.

Патриарх перечислил еще с десяток имен выдающихся военных и каждого уничтожил меткой характеристикой его или ее грехов.

— Но как же адмирал Ар’алани? — не очень уверенно спросил Трасс.

— Она — надежный щит Доминации, — кивнул Тоораки. — Но в бою одного щита мало, нужен еще и меч. Меч — это Траун. Боюсь, одна Ар’алани не справится. Они хорошо работают вместе и должны продолжать это делать. Хуже всего, если им когда-нибудь придется скрестить оружие друг с другом. Такого столкновения Доминация — и наша семья — не выдержит.

— И этого никогда не произойдет, — с уверенностью сказал Трасс.

Получение разрешения на посещение кладбища потребовало обходного маневра, поиска старшего члена семьи Митт, склонного согласиться выписать пропуск, взятки ему и подарка его мужу. Но в конце концов Трасс получил право навестить могилу патриарха Тоораки, не привлекая всеобщего внимания.

Перед выездом из посольства император распорядился собрать небольшую корзину с продуктами, которые было принято оставлять на могилах в знак почтения. Охрану император оставил ждать у ворот имения семьи Митт со словами: «Я на родной земле, здесь со мной ничего не случится». Спидер довез его до края парковой зоны. Трасс оставил водителя дожидаться его, а сам ушел по тропинке с корзиной в руках. Его костюм не был предназначен для прогулок по лесу, зато отражал высокий статус владельца. Несколько слоев долгополых одежд разных оттенков красного стелились по земле, поднимая пыль, за полутораметровый шлейф цеплялись колючки и торчащие из земли корни. Плечи верхнего камзола серого цвета были украшены сложными вышивками в виде ястребов, крошечные рубины на их клювах и когтях изображали капли крови. Поверх камзола в несколько рядов были закреплены разной толщины цепочки из белого ауродия с подвесками из рубинов покрупнее. Все украшения вместе создавали значительный вес, хотя и не такой, как сложная конструкция из шпилек с рубинами и пары длинных алых перьев на голове. Трасс игнорировал дискомфорт от одежды, катящийся по спине пот. Когда он вошел в парк и начал подъем к кладбищу, для него существовала всего одна цель. На пригорке, в свое время приглянувшемся патриарху Тоораки, все так заросло, что Трасс с трудом смог найти могилу. Состояние этой части кладбища его возмутило. Следить за могилами — одна из многих обязанностей патриарха, притом не слишком тяжелая. Всего-то и требовалось, что пару раз в год посылать садовников навести порядок. Но Турфиан и с этим не справился или намеренно игнорировал некоторые обязанности. Трасс боялся думать, как обстоят дела семьи Митт с таким патриархом. Его гнев выразился в том, что он лично расчистил место вокруг могилы Тоораки: примял траву, с остервенением оборвал вьюнки, выдернул с корнем сорняки и тощие кустарники. Он воевал с растениями в яростном ослеплении, не обращая внимания на порезы на ладонях от острых трав и волдыри — от ядовитых. Трасс не остановился, пока не навел образцовый порядок подручными средствами (точно так же он действовал в политике, точно ему на роду было написано стать оплотом стабильности и заслоном от хаоса).

Лишь когда могила приобрела пристойный вид, он успокоился. Он прочитал имена на памятных столбах — имена тех, кто принес славу семье Митт во время правления Тоораки. Их было много. Трасс нашел столб со своим именем. О том, что оно принадлежит именно ему, он догадался по последним буквам надписи в самом низу «…афис». Верхняя часть столба обуглилась и почернела, как будто в нее попала молния. Что, разумеется, было совершенно невозможно, поскольку земли семьи Митт находились глубоко под поверхностью Ксиллы, а микроклимат поддерживался искусственно. Столб с именем Трауна уцелел, но валялся на земле, с трещиной по всей длине. Как Трасс узнал впоследствии, вскоре после изгнания Трауна Турфиан приказал вырвать столб с его именем, лично явился засвидетельствовать это святотатство. В процессе возни со столбом у рабочих что-то пошло не так, он выскользнул из крепления и упал на небольшую группу собравшихся зрителей. Если говорить точнее, то упал он прямо на голову Турфиану. Патриарха немедленно доставили домой с сотрясением мозга и трещиной в черепе. Свидетели инцидента посмеивались, что даже находясь в изгнании, через время и расстояние, Траун смог подгадить Турфиану, более того, нанес ему превентивный удар. Склонные к мистике говорили, что Траун здесь ни при чем, — то дух Тоораки восстал против осквернения могилы. Об этом много болтали потом, а в первые дни после случившегося все опасались, что синдикам семьи Митт вот-вот придется выбирать нового патриарха. Но Турфиан выжил. С тех пор он и носа не казал на кладбище. Родственники иных патриархов приглашали собственных садовников ухаживать за могилами. А могила Тоораки пришла в запустение, поскольку вскоре после его смерти Турфиан лишил его детей почетных синекур, и они быстро утратили прежнее влияние на семейную политику.

Трасс достал из корзины тарелки с сухофруктами, орехами и семенами, которые было принято ставить на могилах. Считалось, что употребившие их лесные животные доставят дары духам усопших. Трасс еще в юности считал это верование ерундой, но находил приличным следовать традиции. Затем он произнес традиционные напевные строки, символически приглашая дух Тоораки к трапезе и беседе. Полагалось сказать духу несколько добрых или важных слов. Подумав немного, Трасс сказал:

— Ваше почтение, это я. Простите, что так давно не появлялся и позволил привести вашу могилу в неподобающий вид. Это нехорошо с моей стороны.

Он чувствовал себя довольно глупо, говоря с пустотой. И все же продолжил:

— Пожалуйста, примите эти дары от меня и моего брата. Он не смог прилететь, от его лица я выражаю сожаление по этому поводу. Я хочу, чтобы вы знали, что мы не забыли вас и всего, что вы для нас сделали. Вы с супругой заменили нам родителей. Мы не можем передать, как мы вам за это благодарны. У нас все хорошо. Вы постоянно беспокоились, сыты ли, одеты ли все приемные члены семьи, достаточно ли у них денег. С удовольствием сообщаю, что сейчас у нас с Трауном всего в изобилии. Он осуществил свою мечту о защите нашего дома. Как вы и предрекали, он стал мечом для Доминации. И для Империи. Вы, конечно, не знаете, что такое Империя, но поверьте, это не пустой звук. Это огромное государство, и я стал его правителем. В моих руках жизни триллионов разумных существ, я стараюсь править ими разумно и с добротой. Ни один чисс, ни один член семьи Митт не удостаивался такой чести. Вы… гордитесь мной, патриарх?

Ответом стала тишина, если не считать чириканья птиц да легкого шепота ветра в кронах деревьев. Иного Трасс не ожидал и все же был немного разочарован. С четверть часа он посидел у могилы, любуясь пейзажем, и ни о чем не думал. Такую роскошь, как свобода от мыслей, он редко мог себе позволить. Однако деятельная натура не давала Трассу долго бездельничать. Пока он наблюдал за тем, как маленькая коричневая птичка прыгала по земле в поисках пищи, блаженная пустота в голове начала заполняться пока еще неясными схемами и планами. Трасс не забыл слов Формби о том, кто поспособствовал изгнанию Трауна. В итоге ссылка обернулась для братьев благом. Однако Трасс отказывался считать ее благодеянием. Теперь Турфиан и Зисталму наверняка сожалели, что так настаивали на изгнании. Но сожалений мало. Трасс хотел, чтобы они ответили за то, что сделали. Основной целью его визита в Доминацию являлась политика — это правда. Но на личном уровне он желал посмотреть в глаза старым врагам, увидеть и оценить их самих, их статус, власть, окружение. Информацию о них он собирал по крупицам со дня смерти Формби, выуживал ее из писем друзей, черпал из донесений шпионов Парка. Несмотря на усилия информаторов, Трасс нуждался в собственном опыте общения. Смена ролей доставляла ему удовольствие. Трасс помнил, как унижался и ползал перед своими врагами, пытаясь выпросить помилование для брата, и теперь желал видеть их униженными. Отныне не он перед ними, а они перед ним являлись с угодливой миной, расточали сладкие речи и лживые улыбки. Первый визит в Доминацию император считал пробным; в будущем он планировал бывать на родине хотя бы раз в пару лет. Мысленно он слышал голос Трауна, твердивший: «Не связывайся с ними, не трать на них свое драгоценное время, будь выше этого. Подумай, кто они и кто ты». Трасс признавал правоту брата. Однако обида застряла в его сердце, как заноза. Подлость, оставшаяся безнаказанной, задевала чувство справедливости императора. А он построил свое правление на идее справедливого воздаяния. В Империи все получали по заслугам: деньги, посты и титулы или пытки и казни.

На обратном пути к спидеру Трасс лениво размышлял о мести, словно это дело не касалось его напрямую. Будто задачу решал: с какой стороны взяться за дело, как подступиться к Турфиану и Зисталму, кого задействовать со стороны Империи, Империи Руки и Доминации, сколько это будет стоить, как обезопасить себя, какой побочный ущерб считать приемлемым, что делать, если откроется правда, и так далее. На миг он задумался, стоит ли посвящать в это дело брата, и решил: чем меньше Траун знает, тем лучше, не станет мешать со своей инициативностью. «Да захочет ли он мне помогать? Заботит ли его, чем я занят?» — спросил себя Трасс и оставил вопрос без ответа. Он лучше кого бы то ни было в галактике знал, чем — и кем — занята голова брата. Волевым усилием император отогнал мысли о Трауне. Он всегда знал, что вершина власти — место одинокое, не время сокрушаться об этом.

Из задумчивости его вывел водитель спидера. Сунув руки в карманы брюк, тот бродил вокруг машины, курил, от скуки на ходу пинал камешек. Заметив императора, он вытянулся в струнку, бросил окурок на землю, наступил на него, пытаясь скрыть. В этом было что-то подростковое, и Трасс невольно улыбнулся. Вдруг на лице водителя появилось выражение ужаса. Он не совладал с собой, воскликнул:

— Ваше величество, ваши руки!

Только после его слов Трасс заметил кровь и волдыри на своих руках, грязь, пыль и сок растений на одежде. Не могло быть и речи о том, чтобы показаться в приличном обществе в таком виде. Водитель достал из бардачка аптечку, попытался оказать императору первую помощь.

— Это пустяки, — бросил Трасс, садясь в машину. — Едем в посольство, я должен переодеться.

Дорога к посольству заняла вполовину меньше времени, чем к кладбищу. Водитель ехал на максимально допустимой скорости, считавшейся безопасной. Он считал императора тяжело раненным, тогда как тот не проявлял ни малейших признаков тревоги. Прибыв в посольство, Трасс распорядился:

— Вызовите ко мне Турфиана.

Переодевание заняло некоторое время. Трасс наскоро обернул руки пропитанной бактой тонкой тканью. В таком виде он не мог появиться перед Турфианом, поэтому поверх ткани натянул высокие черные перчатки. В них было тесно, жарко, неудобно. Жижа внутри хлюпала при каждом движении и ощущалась на коже столь отвратительно, что хотелось тут же сорвать перчатки и долго-долго мыть руки. С кухни доложили, что обед готов. Трасс проглотил поданные ему блюда без удовольствия, практически не чувствуя вкуса. Его переполняла ненависть к тому, как отнеслись к памяти патриарха Тоораки. А под гневом лежал затаенный страх, что, когда придет время, с его могилой обойдутся не лучше.

До приезда Турфиана имелось время. Трасс решил, что общение с близкими поможет ему успокоиться, поэтому вышел на связь с «Империей» и через нее отправил вызов на Корусант. Только потом он вспомнил о разнице во времени. Сверившись с хронометром, показывающим точное время в императорском дворце, Трасс узнал, что там сейчас половина первого ночи. Он в это время еще вполне мог танцевать на балу, но Траун балы не любил и по возможности ложился рано. Минут двадцать прошло в ожидании ответа. Наконец, на экране компьютера в кабинете Трасса возникло мутное от ряби и помех лицо брата. Качество картинки оставляло желать лучшего. Однако с учетом расстояния и количества ретрансляторов даже такой сигнал считался чудом. Как Трасс и полагал, брат уже переоделся в пижаму. От образа грозного гранд-адмирала и бога войны ничего не осталось. Траун лениво отвечал на вопросы, тер глаза, время от времени зевал и давал понять, что предпочел бы вернуться в кровать, а не обсуждать, как идут дела в столице. Трасс знал, что он спит не один. Они коротко обсудили успехи визита в Доминацию. Трасс не стал распространяться о посещении могилы Тоораки, вместо этого спросил:

— Как Тамис? Справляется?

Сонный голос Трауна сразу стал жестче:

— Мне нечего сказать, кроме того, что он капризный, избалованный ребенок, который думает лишь о развлечениях и удовольствиях.

— Хотел бы я поспорить с этой характеристикой, но, боюсь, ты прав. Наверное, мне следовало быть к нему требовательнее.

— Или чаще навещать его. Себя я тоже не хвалю. Оглядываясь назад, думаю, что Тамис с рождения был таким, просто мы не замечали этого. Нас поглощали другие дела.

— Теперь поздно кулаками размахивать. Что выросло, то выросло. Тамис — мой старший сын. Ему придется нелегко, когда он унаследует трон.

— Ты всегда можешь завести другого ребенка. Почему бы не попробовать с человеческой женщиной, а не панторанкой? Судя по данным с Нирауана, люди генетически ближе к чиссам, чем панторанцы, и дети от них получаются здоровыми и сильными.

— Нет, Рау, даже думать об этом не хочу! Мое сердце не вынесет этого! Я не хочу проходить через муки отцовства снова.

— Дело не в твоем желании, а в долге перед подданными.

— Раз ты такой умный, то где твои дети? — рявкнул Трасс.

Он слишком часто слышал эту риторику. «Империи нужны наследники», «Это ради блага подданных» — чушь до последнего слова. Советники, министры и придворные продолжали требовать от Трасса наследников и после того, как он обзавелся двумя сыновьями. К Трауну тоже приставали, но меньше. Гранд-адмирал умел продемонстрировать свои предпочтения и дать понять: от него наследников не дождутся. Зато и внезапно объявившихся бастардов в его случае тоже бояться не следовало. Репродуктивное насилие — а иначе Трасс об этом не думал — казалось ему самым унизительным, что ему пришлось пережить при дворе. Набившие оскомину доводы, услышанные от брата, вызвали новую вспышку гнева. Вспомнив, что в этом вопросе они с Трауном в одной лодке, Трасс взял себя в руки.

— Прости, что вспылил. Я просто очень устал, — сказал он.

— Это заметно, — ответил Траун.

Трасс ожидал отповеди, слов о том, что для грубости нет оправданий. Вместо этого брат произнес:

— Продержись еще несколько дней. На обратном пути сможешь отдохнуть.

От его ласкового, полного сочувствия тона у Трасса сжалось сердце. Было время, когда их разговоры состояли из одних только приятностей, комплиментов и клятв в любви, когда они утешали друг друга и думали исключительно друг о друге. Теперь, когда между ними остались лишь взаимные упреки, шпильки и обвинения, напоминание о прежней заботе ранило больнее виброножа.

— Уже поздно. Прости, что разбудил. Спокойной ночи, — спешно попрощался Трасс.

— Какой бы сейчас ни был час на Ксилле, я хочу, чтобы для тебя он был счастливым. Мы все ждем тебя. Скорее возвращайся во дворец, — так же нежно ответил Траун.

Трасс неохотно прервал связь. Потом он долго сидел без движения, глядя на пустой экран. Он снова и снова прокручивал в памяти слова брата, и на сотом повторении они преобразились: «Я жду тебя. Скорее возвращайся». Траун был так мил с ним, что хотелось бросить все, плюнуть на Турфиана, не ждать никого из сопровождающих, а просто подняться на борт «Империи» и мчаться на Корусант на максимальной скорости. Трасс не дал ностальгии заморочить себе голову. Он помнил, кого встретит рядом с братом, кто повсюду следует за ним, точно тень. Ревность придала его мыслям нужный тон для встречи с Турфианом.

Де-юре, как глава другого государства, он не имел права требовать визита любого гражданина Доминации. Де-факто патриархи видели изображения «Империи» и звездных разрушителей на орбите Ксиллы и опасались сердить его. Турфиан, когда получил очень вежливое приглашение в посольство Империи, серьезно раздумывал над тем, не отказаться ли под предлогом паралича ног. Однако чутье подсказывало, что сейчас не время для иронии. Утром патриарху донесли, что Трасс прибыл на территорию семьи Митт. Турфиан, который не давал разрешения на это, был неприятно удивлен. Первую половину дня он провел в поисках того, кто выписал приглашение, а когда нашел, ругал его последними словами, лишил статуса синдика и, верно, низвел бы до уровня приемного, не будь виновник скандала кровным родичем. Приглашение в посольство, последовавшее сразу после визита на кладбище, наводило на вполне определенные соображения. Турфиан помнил, как осквернил могилу Тоораки, как поступил с именными табличками Трасса и Трауна. Много лет он прожил с убеждением, что они никогда об этом не узнают. Не повезло.

К тому времени, как Турфиан прибыл в посольство Империи, он уже был готов к предстоящему разговору. Трасс принял его в зале, являющемся уменьшенной копией тронного зала во дворце на Корусанте. Патриарх никогда на Корусанте не был, но оценил мрачную, давящую атмосферу, создаваемую сочетанием черного и темно-серого цвета в отделке. Стоящий на возвышении трон, несомненно, возносил монарха над подданными не только физически, но также морально. В этот день Трасс изменил ярким нарядам и жизнерадостному выражению лица. Одетый полностью в черное — включая перчатки — император выглядел очень импозантно. И устрашающе. Турфиану пришлось напомнить себе, что они имеют одинаково высокий статус и должны говорить как равные.

В нарушение протокола Турфиан начал беседу первым. Поприветствовав императора (без особых выражений почтительности), он поинтересовался:

— Чем я могу услужить вашему величеству?

— Утром я побывал на кладбище, — холодно произнес Трасс.

Турфиан притворился удивленным.

— Я поражен тем более, что не выписывал приглашения. Что там такого интересного, что вашему величеству захотелось потратить на это время?

— Сейчас я вынужден тратить время на вопросы к вам. Как вы допустили, чтобы кладбище пришло в такое запустение?

— Со всем уважением, я думаю, вас это не касается. Это личное дело семьи Митт. А вы, со всем уважением, больше не член семьи Митт.

— Тем более вам должно быть стыдно, что посторонний указывает вам на ошибки.

От знаменитой любезности, дипломатичности и сдержанности императора не осталось и следа. Он добился своего, и политес стал ненужен. Глаза Трасса пылали огнем ненависти. Турфиан лишь однажды видел Трасса таким злым. И эта ярость делала его особенно привлекательным в глазах Турфиана. Это были воспоминания, до сих пор оставлявшие терпкое, сладко-горькое послевкусие.

— Состояние могил — позор для семьи Митт. В славной истории семьи были разные патриархи, — продолжал Трасс. — Но никому из них не выговаривали за нарушение традиций и непочтительность к усопшим. Стыдитесь. Хотя о чем я говорю? Каждому известно, что у вас нет стыда.

— Ваше величество, это не очень вежливо…

— Нет и никогда не было. Вы ничуть не изменились.

— Ваше величество…

— До отлета с Ксиллы я желаю посетить кладбище еще раз вместе с имперской делегацией. Мы почтим память всех патриархов, проведем соответствующие церемонии и обряды. К этому времени кладбище должно быть приведено в надлежащий вид.

— Но, ваше величество!

— Аудиенция окончена.

Нетерпеливый взмах руки — и будто из ниоткуда появились солдаты в белой броне, казавшиеся всем чиссам особенно пугающими из-за скрывающих лицо шлемов. Построившись в каре вокруг патриарха, они безмолвно предложили ему покинуть посольство. Турфиан не сомневался: вздумай он упорствовать или спорить с императором, они подкрепили бы свое предложение ударами прикладов в спину. Он не стал испытывать судьбу и ушел из посольства Империи с максимально возможным достоинством. Хотя о каком достоинстве могла идти речь? Сперва его вызвали без предварительной договоренности — будто у патриарха одной из самых крупных и влиятельных семей нет иных дел. Потом отчитали, как мелкого чиновника. Хорошо еще, при этом не собралось все высшее общество. А под конец ему дали задание и выставили вон. Спасибо, что не пинком под зад. Еще и это унизительное поручение… Турфиан не был на семейном кладбище с того трагического инцидента, когда получил травму головы. Единственным приятным последствием того случая было выздоровление. Когда врачи позволили посещения гостей, Зисталму заходил несколько раз в неделю, приносил сладости, подолгу держал его за руку и говорил милые лживые слова.

Конечно, Турфиан мог отказаться наводить порядок на кладбище. Мог закрыть ворота перед имперской делегацией. Мог высказать Трассу все, что думал о нем, о его брате и о том, как Траун вошел в семью Митт. Как долго он бы оставался патриархом после этого — другой вопрос. А Турфиану нравилось быть патриархом. Порой работа становилась невыносимой и утомительной, но таковы издержки высокого положения. Приняв назначение, Труфиан обязался нести бремя власти без нытья и возражений. Скандал из-за кладбища мог плохо сказаться на всей семье Митт. Этого нельзя было допустить. Коль уж ради этого приходилось проглотить свои чувства, Турфиан именно так и поступил. Мысленно он костерил Трасса на чем свет стоит — и отдал приказ садовникам навести красоту на кладбище, а ремонтникам велел заняться пострадавшими от времени именными табличками. В последний день перед отлетом с Ксиллы делегация, состоящая из Трасса, его советников, старших помощников, политиков и двух десятков чиссов из Империи Руки, принадлежащих к семье Митт, прибыла на кладбище и нашла там все в полном порядке. Гости обошли могилы всех патриархов, на каждой оставили обильное угощение. Курились благовония, звучали положенные фразы и древние молитвы, звенели традиционные музыкальные инструменты.

После того, как последние церемонии закончились, визит императора Митт’рас’сафиса официально завершился. Он погрузился на свой непомерных размеров звездный разрушитель и был таков. С ним исчезла многонациональная толпа людей и инородцев всех профессий. Яркие краски, звуки, вкусы пропали вместе с ними. О них напоминали лишь сувениры и памятные голофото. Патриархи и синдики вздохнули с облегчением. Простым чиссам казалось, что они проснулись от прекрасного сна, и они желали вернуться в этот сон.

Chapter Text

Перед отлетом в Доминацию Трасс передал бразды правления старшему сыну — разумеется, формально. По замыслу наследный принц должен был познакомиться с обязанностями императора, а регент во всем обязался ему помогать. Роль регента (и реального правителя) исполнял Траун. Он подошел к делу серьезно. Тамису больше не разрешалось спать до обеда и валяться в кровати сколько вздумается. Его будили в то же время, в какое вставал Трасс. Распорядок его дня в точности повторял распорядок отца с минимальными скидками на возраст: вместо работы с серьезными проектами Тамис занимался обычными уроками. Траун заставлял племянника вникать в суть прошений, просчитывать последствия принятия того или иного решения, рассказывать, чем важна планета просителя. Очень скоро изнеженному принцу все это надоело. Он пытался бунтовать. Он плакал. Закатывал истерики. Бил слуг, являвшихся, чтобы проводить его к месту очередного скучного занятия. Если Трасс просто игнорировал демонстрации недовольства со стороны сына, то Траун терпеть их не стал. Он пытался вразумить Тамиса, взывал к его совести, пробовал подкупить подарками. Когда все это не помогло, Траун железной рукой стал приучать племянника к строгой дисциплине. В конце концов Тамис покорился, а сам тайком считал дни до возвращения отца. Он не скучал по Трассу так, как обычные дети скучают по родителям. Отец был для него чужим. В каком-то смысле актеры любимых детских голошоу казались Тамису ближе родного отца и дяди. Прибытие императора на Корусант означало, что с плеч наследного принца снимут бремя правления и позволят заниматься своими делами. А до тех пор Тамис продолжал сидеть как прикованный в отцовском кабинете или на троне. Особенно он не любил аудиенции. Десятки людей и инородцев со всей Империи стекались во дворец, рассказывали ему о своих проблемах, просили помощи. Тамис, никогда не покидавший стен дворца, привыкший к роскоши и изобилию, не понимал их жалоб. В его мире любые проблемы решались легко — достаточно только приказать слугам. Траун заранее объяснил ему, что так говорить не следует. Подданные приходили, смотрели на Тамиса как на последнюю надежду, а он кивал им, говорил, что должен посоветоваться с регентом. Дальше беседу вел Траун, задавал вопросы, выносил решения. Тамису оставалось подтвердить слова регента. Подданные уходили, ободренные или расстроенные, но неизменно озадаченные тем, что им пришлось почтительно говорить с ребенком и излагать ему свои беды. Тамису пришлось пережить это шесть раз.

Проблемы просителей различались, а некоторые ситуации во время аудиенций повторялись из раза в раз. Примерно через час после начала приема Тамис начинал ерзать, дергать золоченые кисти, ковырять ауродиевое шитье на подушке, которую для него клали на трон, и затем ныть:

— Дядя, я устал. Сколько еще это будет продолжаться?

— Перестань зевать. Часы аудиенций тебе известны, — равнодушным тоном отвечал Траун.

Через некоторое время Тамис пытался разжалобить его, зайдя с другой стороны:

— Я есть хочу.

— Время обеденного перерыва еще не пришло, терпи.

— Не хочу терпеть! Мне надоело!

— У тебя есть обязанности. Выслушивать подданных — это часть твоей работы, так же как их — обеспечивать тебе стол и платить налоги. Не горбись. Ты — наследный принц и должен держать себя соответственно. Не болтай ногами.

Как правило, в ответ на это Тамис еще сильнее начинал зевать, ерзать, болтать ногами, стучать по трону, корчить рожи. Траун, как мог, пресекал недостойное поведение, при этом стараясь не проявлять непочтительности. Как-никак, его племянник сидел на троне, в будущем должен был стать императором, и относиться к нему с уважением обязаны были все, даже старшие кровные родственники.

Наконец, являлось спасение в виде мадам Спыну, императорской поварихи. За проведенные на дворцовой кухне годы она так и не освоила галантные манеры. Она приходила в тронный зал как к себе домой, отстраняла придворных и просителей любого ранга и объявляла:

— Ваше высочество, наследному принцу пора обедать.

— Аудиенции еще не закончены, — обыкновенно отвечал Траун.

— Что ж, значит, этим господам придется обождать. Или вы хотите испортить ребенку желудок?

Просители обычно громко заявляли, что здоровье наследного принца для них важнее личных проблем, и соглашались ждать, пока он не поест. Как только Траун давал ему позволение сойти с трона, Тамис со всех бросался прочь из тронного зала. Мадам Спыну едва поспевала за ним. Она же обслуживала наследного принца за столом, поскольку боялась, что у дроида-официанта произойдет короткое замыкание и он каким-то образом навредит ребенку, как это случилось много лет назад с ее младшей дочерью. «Вы и дернуться не успеете», — отвечала она на резонное замечание Трауна, что для безопасности в столовой всегда находится он сам и четверо гвардейцев. Именно она отодвигала стул, чтобы Тамис мог сесть, повязывала ему салфетку, подавала еду и, пока он был маленьким, кормила с ложки. Порой ей приходилось кормить его и в более старшем возрасте — особенно после аудиенций.

— Дядя меня не любит, — со слезами на глазах ныл Тамис, размазывая соус по тарелке.

— Что вы, что вы, конечно любит. Просто его высочество не привык иметь дело с детьми. Но мы его научим, правда? Кушайте, кушайте, — причитала Спыну, утирая ему слезы, сопли и стекающую по подбородку массу полупережеванной пищи.

Несмотря на уверения Спыну, убеждение, что дядя любит его не так сильно, как брата, осталось с Тамисом на всю жизнь. Нельзя сказать, что он заблуждался на этот счет. Тесин походил на Трауна характером так, будто был его родным сыном. Оба предпочитали одиночество, тихий досуг, проводили много времени в размышлениях. Они обладали сходным чувством юмора и чувством прекрасного. Загадочные мрачные работы в коллекции Трауна необъяснимым образом влекли к себе младшего принца еще в то время, когда он с трудом умел говорить. Немудрено, что Траун отдавал предпочтение именно ему, а не шумному, болтливому, постоянно требующему внимания Тамису.

— Вы слишком его балуете, мадам Рю, — процедил Траун, глядя, как Спыну кормит девятилетнего Тамиса с ложки.

— Так если дома ребенка не балуют, где еще ему найти любовь и ласку? — отвечала та.

— Тамис — не обычный ребенок, а наш будущий Император. Он должен выработать характер, научиться превозмогать себя ради общего блага. Этого потребует его работа в будущем. Если он с детства станет изнеженным нытиком, то не сможет с ней справиться. Тамис, не пытайся спрятать овощи под пюре, я все вижу.

— Он еще маленький. Бог даст, пройдет еще лет тридцать, прежде чем Тамис взойдет на трон. За это время он всему научится.

— Тридцать лет промелькнут как один день, и он ничему не научится, если ему продолжат потворствовать.

Мадам Спыну признавала правоту Трауна. Но она также не могла смотреть, как мучается Тамис. Она готовила Трассу много лет, готовила его сыновьям с рождения. Принцы выросли у нее на глазах, и она воспринимала их практически как собственных внуков. Хотя в душе она тоже больше любила тихого ласкового Тесина, но умела окружить заботой и Тамиса. Кроме как от нее детям не у кого было получить безусловную любовь. Став взрослым, наследный принц с теплотой вспоминал их с братом тайные побеги на кухню, угощения мадам Спыну, ее доброту и ласку. Он вспоминал ее голос, проникавший до глубины души, — голос совета, утешения, прощения, сердечности. С годами он понял, что не всегда относился к ней так, как она того заслуживала, принимал ее заботу как должное и слишком задирал нос. К сожалению, к тому времени самой мадам Спыну уже не было в живых, и он не мог извиниться за свое поведение.

Тамис ждал возвращения отца из Доминации чиссов так, как ничего еще не ждал в своей короткой жизни. На карманном календаре он обвел кружком нужную дату, ставил крестики на прошедших днях. Но, когда этот день настал, Трасс не появился. Император не опаздывал — он задерживался. По пути Трасс решил сделать несколько внеплановых остановок, проверить работу местных правительств, застав чиновников врасплох. Он не сообщил на Корусант, когда вернется или какие миры планирует посетить. У Тамиса, когда он узнал об этом, случилась истерика. В неистовом гневе он кричал, что отец обманул его, обещал объявить голодовку, если отец немедленно не вернется домой, отказывался выполнять свои обязанности. Унять наследного принца удалось лишь обещанием временно отстранить его от власти, а взамен он обещал несколько дней принимать слабые успокоительные препараты. Дни, когда власть полностью находилась в руках регента, стали самыми спокойными для дяди и племянника. Потом им пришлось вернуться к своим обычным договоренностям. Чем дальше, тем очевиднее Трауну становилось, что наследный принц от природы не наделен ни талантами, ни трудолюбием, ни добрым нравом. Он пытался развить в племяннике необходимые для будущего правления качества, однако добился прямо противоположного эффекта.

А Трасс тем временем не торопился во дворец. Его советники шутили: император прячется от Коэй Хилл, чтобы не давать ей отчета в том, во сколько обошлась поездка в Доминацию чиссов. Затраты в самом деле немного превысили намеченные и приблизились к стоимости строительства звездного разрушителя. Столько налогов в имперский бюджет приносил один сектор среднего размера за год. Хилл надеялась ограничиться половиной этой суммы. Однако Трасс не считал ни один кредит, потраченный на путешествие в Доминацию чиссов, пропавшим зря. И он ни в чем не обязан был отчитываться перед Хилл. Потребуй он сумму в три, пять, десять раз большую — советница по экономическим вопросам должна была ее предоставить.

Задержка в пути объяснялась тем, что Трассу нравилось путешествовать, знакомиться со своими подданными, видеть результаты своего многолетнего труда по улучшению их жизни, посещать достопримечательности, любоваться природой. Повсюду он был сам себе хозяином. Его не связывал строгий дворцовый этикет и придворный протокол. Впервые за много лет он позволил себе нарушить жесткий график жизни. Трасс засыпал и просыпался тогда, когда хотел; принимал пищу, когда хотел есть, а не когда это диктовал режим дня. Он снова начал читать книги ради удовольствия, а не в поисках крамолы и не для того, чтобы соответствовать уровню образования аристократов из Центральных Миров, самых утонченных и рафинированных в галактике. Трассу хотелось освободиться, убежать ото всех, взять с собой брата — и только его. Но, каким бы приятным ни было путешествие, оно не могло продолжаться вечно. Однажды вечером Трасс долго молча смотрел на великолепный закат над океаном. Потом сел в челнок, поднялся на борт «Империи» и приказал лететь на Корусант без остановок.

Трехмесячный визит в Доминацию чиссов вылился в полугодовое отсутствие императора в столице. Встречали его как героя. К тому времени подписанные в Доминации документы уже обнародовали. Любители чисской культуры, этнографы, историки, археологи копили деньги в ожидании открытия перелетов Корусант — Ксилла. Промышленники и торговцы потирали руки, предвкушая, сколько заработают на перепродаже товаров из Доминации и сбыте туда собственной продукции. Молодежь, налюбовавшаяся на старших членов императорской семьи, вздыхала и мечтала о чиссах, приехавших учиться по обмену в их университеты. Разумеется, они воображали, что эти чиссы окажутся так же прекрасны, как Траун и Трасс.

При дворе сложилась иная ситуация. Стоило императору переступить порог дворца, как у нему устремились придворные. Они притворно обливались слезами, падали на колени, хватали его за полы одежды и длинные рукава, стенали: «На кого вы нас покинули?» и всячески изображали отчаянную радость. Трасс отвечал им с отеческой улыбкой. Следом за тем они на разные лады принялись умолять Трасса не губить Империю. Позднее Чипа выразил общую мысль короче. Одни боялись потерять место при дворе. Призрак чисских аристократов, более близких императору, чем любой имперский дворянин, являлся им в кошмарных снах. Их тревоги были не лишены оснований: Трасс действительно подумывал о том, чтобы пригласить некоторых своих друзей, а в будущем, в связи с грядущими изменениями в составе семьи, появление чисской свиты представлялось ему неизбежным. Другие опасались, что имперский бюджет не выдержит расходов, связанных с расширением торговых связей с Доминацией, к примеру, сниженных тарифов на перевозку грузов, более низкие цены на ряд ключевых товаров, временную отмену пошлин и налогов. Эти страхи Трасс отмел как совершенно беспочвенные. Задолго до начала переговоров Коэй Хилл и ее сестра уверили его, что потери бюджета окупятся вместе с увеличением товарооборота. Они же объяснили, на какие поблажки идти можно, а на какие нельзя, и Трасс вел переговоры, опираясь на их советы.

Едва Трасс протолкался сквозь толпу придворных, как ему в живот с разбега врезалось нечто крупное и живое. От удара он едва удержался на ногах. Охнув, он опустил взгляд и увидел рыдающего старшего сына, уткнувшегося лицом в подол его наряда. Трасс неловко поднял его на руки, и Тамис обхватил отца за шею, спрятал заплаканную мордашку у него на плече. Картина воссоединения вызвала вздохи умиления у всякого, кто ее видел. Трасс поправил сбившуюся прическу сына, пригладил его волосы и улыбнулся. Его улыбка предназначалась окружающим: он отлично знал, что Тамис проявляет родственные чувства исключительно на публике, поэтому подыгрывал ему. Пока все обливались слезами, приветствуя его, Трасс искал взглядом брата. Траун присоединился к встречающим последним, остановился чуть в стороне от основной массы народа. В кои-то веки он явился к императору один. Его глаза оставались сухими. Он издалека кивнул брату, жестом показал, что будет ждать его для разговора в своих покоях, развернулся и ушел. Он поднялся по широкой парадной лестнице дворца, свернул направо и скрылся в одном из переходов, ведущих на жилые этажи. Трасс смотрел на его удаляющуюся спину, не в силах вымолвить ни слова. Внезапно всеобщее восхищение, так льстившее его самолюбию, обратилось в пшик. Единственный, кого он хотел видеть, с кем желал говорить, был его брат. Многое могло измениться в его жизни, но не любовь к Трауну. Трасс пытался прервать эту связь, менял мужчин в своей постели, искал недостатки в брате, боролся с пагубной страстью временем и расстоянием, но лишь измучил себя и убедился: его сердце и душа навечно припаялись к брату. Он мог держать на поводке Империю, Доминацию чиссов, хоть всю галактику, однако сам послушно шел за Трауном, куда бы тот ни направился. Не в силах побороть себя, Трасс в конце концов смирился.

— Я желаю отдохнуть после путешествия и не хочу, чтобы меня беспокоили, — не своим голосом произнес император.

Он поставил сына на пол, обогнул попадающихся на пути придворных и направился к парадной лестнице. Тамис попытался удержать отца, крича и цепляясь за полы его одежд. Трасс рывком высвободил ткань из его рук и продолжил путь. Он не сводил глаз с того места, где потерял из виду брата. Он сдерживал шаг — ведь императоры не бегают по своим дворцам. Он сохранял внешнюю невозмутимость, и она превратилась в равнодушие. Наедине с собой Трасс давно признавал: в целой Вселенной его всегда интересовал только брат и он сам.

Покои принца крови находились рядом с покоями императора. По неосторожности можно было перепутать двери. Трасс шел к ним словно во сне. Поутихшие за время путешествия чувства вспыхнули вновь. Не ноги несли его по коридору — то было влечение. Внешние звуки не проникали в сознание императора — он слышал лишь зов желания. Он слишком давно не чувствовал поцелуев и прикосновений брата и намеревался получить их любой ценой. Когда он вошел в покои, Траун встретил его нежной улыбкой. Он приобнял Трасса за плечи, поцеловал в макушку, прижался лбом к его лбу. Некоторое время они оставались в таком положении. Для начала неплохо — однако Трассу требовалось нечто большее. Но, как только он попытался поцеловать брата в губы, Траун разжал объятия и отошел в сторону.

— Впечатляющее у тебя выдалось путешествие, — по-прежнему улыбаясь, произнес он. — Давай присядем и поговорим. Расскажи мне все. Ты видел Ксиллу?

Траун сел на диван, погладил обивку рядом с собой, приглашая брата присоединиться к нему. Трассу хотелось найти дивану иное применение. Он находился в таком состоянии, что для воплощения его желаний сгодилось бы что угодно: диван, стол, кресло, хоть ковер под ногами. Мысль о том, что брат мог бы взять его на полу самым непочтительным образом, приятно щекотала нервы. Но, раз Траун желал для начала поговорить, Трасс мог доставить ему такое удовольствие. Он сел вплотную к брату, чтобы их бедра соприкасались, и весело сказал:

— Видел. Ходил коридорами Синдикурии. Посетил все достопримечательности, как будто был там первый раз. И я снял кучу голо специально для тебя. Правда, там в основном красивый я на фоне чего-то красивого.

— Я никогда не упущу возможности полюбоваться тобой. Скажи… ты был на Ренторе?

— Да. Такая же дыра, как прежде, — Трасс положил руку на бедро брата, погладил его и засмеялся: — Патриарх семьи Киву чуть не обделался, когда меня увидел. Впрочем, у тебя будет та же реакция, когда увидишь, как я был тогда одет.

— Как наши родители?

Рука Трасса, уверенно подбиравшаяся к ширинке форменных брюк Трауна, замерла.

— Нормально. У них все хорошо, — слишком поспешно ответил Трасс.

И это была его ошибка. Траун перехватил его руку, уставился на него с осуждением и строго произнес:

— Ты не узнавал. Не только не съездил к ним, но даже не поинтересовался у патриарха семьи Киву или его помощников. Рас, ну как же так?

— Это было бы неуместно, — всплеснул руками Трасс. — Мои наряды и драгоценности плохо смотрелись бы на фоне их дома. Я поставил бы в неловкое положение себя и опозорил их.

Для него это была достаточная причина. Очевидно, Траун так не считал.

— Какая разница, как бы они смотрелись? Речь о наших родителях, Рас. Они привели нас в этот мир, отдали все силы, чтобы нас вырастить и дать лучшую жизнь. И как ты им отплатил? Это в высшей степени непочтительно.

— Я был занят. У меня имелись более важные дела, чем проведывать родителей. Договор о сотрудничестве, экономические соглашения, налаживается отношений с Доминацией, открытая торговля между Империей и Доминацией — помнишь такое? Ради этого я летал домой, а не ради ностальгии.

— Ты мог бы выделить немного времени, чтобы навестить их. Просто один раз не сменил бы наряд.

— Ну знаешь ли…

Траун сокрушенно покачал головой.

— Добившиеся успеха дети обязаны проявлять почтительность к родителям, улучшив их условия жизни. Первое, что ты должен был сделать, ступив на Рентор, это справиться о здоровье мамы и папы, затем явиться к ним с поклоном и дарами. Это путь благородного чисса. Тебе следовало привезти их на Корусант. Они должны жить с нами во дворце, общаться с внуками, а не прозябать в глуши. Скажи хотя бы, что патриарх семьи Киву повысил их внутрисемейный статус в честь твоего приезда.

— Об этом мне неизвестно. Вряд ли кто-то вообще в курсе, что мы родом с Рентора.

— И ты не настоял на том, чтобы патриарх это сделал. Разве прилично так поступать?

Романтический настрой пропал. Вернулись воспоминания о прежних размолвках. Если уж на то пошло, то именно Траун первым нарушил правила приличия, забыл о почтительности сперва к родителям, когда отправился в изгнание, а потом и к старшему брату, когда в Империи оскандалился со своей личной жизнью. И ему же хватило наглости читать лекцию о морали. Трасс метнул на брата свирепый взгляд и потребовал:

— Довольно! Хватит меня стыдить! Если ты такой совестливый и почтительный, оформи себе визу в визовом центре посольства, лети на Рентор, обнимайся с родителями. Можешь им по дому помочь, принцам крови ведь больше нечем заняться.

— Я пытался. Хотел познакомить родителей кое с кем, — невозмутимо ответил Траун. — Но Доминация не дает визы военнослужащим. Ни мне, ни ему не попасть на Рентор, если идти по официальным путям. Посол Митт’омо’васас все перепробовал, это бесполезно.

— Тогда страдай издалека! — крикнул Трасс.

Вскочив на ноги, он вылетел из покоев Трауна и вернулся к себе, запер дверь. Трасс не понимал слепого преклонения брата перед родителями. Он был им благодарен за то, что произвели их на свет, вырастили, привили зачатки хороших манер, дали знания. Но на этом их польза исчерпала себя. Вклад семьи Митт в развитие их обоих Трасс считал более весомым. Именно ресурсы семьи Митт обеспечили им восхождение к вершинам власти. Гордились бы родители тем, кем стали их дети? Трасс давно не задумывался над этим. Подобные пустопорожние вопросы скорее были по части Трауна, который, хоть и занимался без устали делами вооруженных сил и вверенных его попечению министерств, всегда находил время поразмышлять о тонких материях, оторванных от жизни. А теперь еще вознамерился притащить к ним своего любовника — стыд и срам!

Прижимаясь спиной к закрытой двери, Трасс ждал, что брат постучится, дабы извиниться и продолжить беседу. Раньше он бы непременно так поступил. Прошло почти полчаса, но стука так и не последовало. Трасс почувствовал тяжесть в ногах и понял, что ожидание бесполезно. К нему вернулась опустошенность, преследовавшая его так много дней и ночей подряд, во дворце и в путешествии, на троне и в постели, в одиночестве и в толпе. Опустошенность от осознания того, что брат уже не любит его так, как любил когда-то.

На протяжении многих лет карьера и правление Трасса были примером абсолютного успеха. Удача сопутствовала его начинаниям. Его слава гремела по всей галактике. Он не сомневался в любви Трауна. Его дети были здоровы и довольны. Все шло хорошо. Но однажды эта идиллия начала портиться. Это произошло не за один день, не за один месяц и даже не за один год. Гниль не проступила сразу, она пряталась между волокнами ткани, перекидывалась с одного до другого, заражала собой все до тех пор, пока ткань не развалилась окончательно. Счастье Трасса расползалось по нитям, как истлевшая парча, и он никак не мог этому помешать. Началось все с сердечной раны. Она подтачивала силы императора, не давала ему дышать, из-за нее он утратил покой. Ни война, ни болезнь, ни смерть не вызывали у Трасса такого неприятия, как один человек весьма скромной наружности и не самых великих талантов. Человек, вставший между Трассом и его братом.

Самое время появиться в этой хронике злобному и коварному разлучнику. Однако человек, разрушивший отношения братьев, не был ни злобным, ни коварным. Если бы он знал наперед, в какой переплет попадет, то, вероятно, отказался бы в этом участвовать.