Archive of Our Own ^beta

Chapter Text

На ярмарке Выходных дней шумно, людно и пыльно — а ещё светло, даром что поздний вечер и последние петушиные крылья заката прогорели полчаса назад. Его темнейшеству господину Лино срочно понадобился "самый крупный кусок висмута, который только можно найти в этом городе", а значит, он, Ян Чонин, за этим куском отправится. В ночи. "Ты чернокнижник, Иэни, — учил его Лино, — ты не должен бояться ночи. Ты должен быть тем, кто делает ночь страшной".

На ярмарке можно найти всё. Буквально всё, ведь город М — один из крупнейших во Вневременном Свете, и торговые сети сплетаются здесь подобно паучьим силкам. Ярмарка вьётся вдоль улиц мёртвыми петлями, змеиным клубком, расставляя во все стороны когти разномастных ларьков. Их так много, что найти конкретный товар не представляется возможным.

Парадоксально, не правда ли?

Чонин знает правила: никаких украшений, аксессуаров, сумок и внешних карманов; нищим не подавать, истинного имени не называть, дёшево не покупать, в карты и прочее не играть; видишь гвардейцев — повесь на рукав лисий хвост и беги без оглядки. Нет лучше места и времени, и нет хуже. Как последние лучи солнца растворяются во мраке небосвода, так добрый люд рассасывается с наступлением темноты, и остаются личности отчаянные, азартные или глупые. Чонин сегодня в категории первых.

Самый крупный кусок висмута, который только можно найти в этом городе. Ну кто в здравом уме продаёт на рынке висмут?

Никто, очевидно. Ян отправляется искать предполагаемого сумасшедшего не на главные улицы, а в самые мрачные закоулки с самыми жирными крысонами*. Закоулков этих немало, но чернокнижнику везёт набрести на подвальную лавку с простым и лаконичным названием "Минералы" достаточно скоро. С мощёной грубым булыжником дороги на уходящую вниз лестницу капают нечистоты. Юноша спускается по ней осторожно, с изрядной долей брезгливости, и проверяет каждую ступень — тут и там в них зияют провалы.

Отверзаясь, дверь приветствует его скрипом и музыкой ветра. В лавке нет других посетителей, что Чонин назвал бы облегчением. Чёрт знает, на кого можно напороться в таком месте в такой час. Продавец не скрывает ни лица, ни рук — хороший знак. Есть даже надежда, что поблёскивающий неровными гранями товар не проклят.

— Самый крупный образец висмута, пожалуйста.

Продавец кивает и идёт уже доставать злосчастный кусок металла, но вдруг разносятся слова:

— Убедительно прошу продать самый крупный образец мне.

Спокойный, благозвучный голос прокатывается по лавке, как шар по бильярдному столу. Он будто звучит одновременно везде, но его источник, определяет чернокнижник, стоит прямо у него за спиной. Почему музыка ветра не предупредила о его приближении? Накаркал Чонин, ой накаркал. И какого-то дьявола незнакомцу тоже нужен самый крупный кусок висмута. Проклятье.

Дабы посмотреть на невообразимого нахала, пытающегося увести его покупку, чернокнижник резко разворачивается. Человек, предстающий его глазам, невелик ростом и облачён в чёрную мантию, капюшон которой закрывает голову. Пальцы увешаны драгоценными перстнями. Лицо не выглядит угрожающим; напротив, черты его чрезвычайно мягки. Он мне по зубам, — думает Чонин. Тем временем голос подаёт продавец.

— Здравствуйте. Возможно, вы назовёте причину, по которой мне следует пренебречь купеческим этикетом?

— Безусловно, — отвечает незнакомец. — Сколько бы вам ни предложил этот молодой человек, я заплачу больше.

Для вида Чонин торгуется с таинственным богачом минуты две-три, но выигрывать на деле не собирается. Этот человек, кем бы он ни был, говорит уверенно и веско, так, что каждое слово, верно, оставляет на языке его привкус истины. Вполне возможно, что он действительно способен заплатить любую сумму.

Что касается Чонина, то у него бешеных денег нет. Зато у него есть карманный томик проклятий в обивке из кожи карликового дракончика. "У каждого чернокнижника есть такой томик, Иэни, — сказал Лино, когда он успешно завершил своё первое переходное испытание, и вручил книжечку. — Именно это отличает нас от прочих волшебников".

Чонин обиженно выпячивает нижнюю губу и покидает подвал, скрываясь в одной из многочисленных теней переулка. Вытащив томик из рукава, он осознаёт, что не сможет разобрать ни строчки в этой кромешной тьме. Тогда он поднимает колено, осторожно прижимает к нему книжечку и раскрывает её пальцами левой руки, а пальцами правой негромко щёлкает, зажигая на большом огонёк.

С пламенем у Чонина тесная, но не вполне понятная связь, проявившая себя в восемь лет. Тогда он ещё жил в Новом Свете, и инквизиция возвела его на костёр — как можно догадаться, безуспешно. Мальчишка там просто не горел. Такая неожиданность распугала и палачей, и зевак. Из всех толпы остался один лишь чародей Лино. Он потушил костёр и извлёк оттуда до смерти напуганного Чонина; так он попал чернокнижнику в ученики. Под чутким руководством наставника он научился зажигать и тушить одним усилием воли всё подряд, за исключением, пожалуй, воды. Сам учитель этого не умеет, но мелки его изобретения позволяют проделывать нечто подобное. Он и диссертацию по стихийной магии писал.

Чернокнижник спешно долистывает до нужного места, тушит огонёк в кулаке и со всей возможной аккуратностью вырывает страницу. Книжечка, обедневшая на один лист, отправляется на покой обратно в рукав волшебника, когда счастливый обладатель самого крупного куска висмута наконец выплывает из подземелья.

"Никогда не используй страницы, если ты с незнакомой жертвой один на один, — учил Лино. — Она заметит, как ты пытаешься к ней что-то прилепить. Мастера скороговорения могут делать это, потому что способны быстро произнести соответствующее заклинание, но я, увы, тебя этому не научу".

Из тени в тень, Чонин бесшумно преследует свою цель, надеясь, что та пройдёт через людное место, а не скроется сразу в своей холодной и мрачной норе. Как показывает практика, такие капюшонники обитают обычно в зловещих подземных лабораториях. Хотя, если он богат… кто знает.

Удача улыбается чернокнижнику. Путь жертвы пролегает через оживлённую улицу с разноцветными флажками, покачивающимися на ветру. Это не центральное место ярмарки, но здесь красочно, и народ восхищённой гурьбой толпится вокруг фокусника-шпагоглотателя. Идеальное место для наведения порчи.

Чонин приближается к богачу и мягким движением вжимает страницу "помрачение" в его спину. Тот дёргается и оборачивается на мгновение, но юноша уже не виден ему, растворённый в толпе. Заклинание чернокнижник бормочет шёпотом, стараясь не выпускать жертву из вида. Если он вот так потеряет висмут, будет очень обидно.

И… да! Возле поворота в очередной тупик цель плавно оседает на землю — вернее, осела бы, не окажись Чонин рядом. С осторожностью он затаскивает незадачливого покупателя в переулок и обшаривает его мантию. Он чувствует себя неловко, залезая во внутренние карманы незнакомца, но в одном из них всё-таки обнаруживается искомый висмут, и чернокнижник вздыхает с облегчением. На место украденного он кладёт деньги — в точности ту сумму, которую продавец изначально потребовал за свой товар. Лино всегда говорил, что опускаться до воровства следует лишь в отчаянные часы.

С лёгким сердцем юноша спешит домой.

Удовольствовавшись добычей Чонина и выслушав его удивительный рассказ, учитель достаёт с полки какой-то фолиант и задумчиво принимается его листать. Наконец он останавливается.

— Скажи, мой мальчик… не этого ли человека ты видел в подземелье "Минералов"?

Чонин заглядывает в книгу, куда указывает палец учителя. Лицо нарисованного там чародея моложе, нежнее выражением и острее линией челюсти, чем лицо встреченного в лавке незнакомца, но это, определённо, тот же самый человек.

— Это он, — подтверждает Чонин. Лино с усмешкой качает головой.

— Поздравляю, Иэни, — щурится он, — ты околпачил величайшего алхимика нашего столетия. Я могу гордиться тобой.

Chapter Text

Ледяной металл у подбородка приводит Со Чанбина в чувство. Тело от тяжести будто проваливается куда-то в перину, перед глазами всё расплывается. Он искренне надеется, что длинноволосый силуэт с мечом, высящийся перед ним, не имеет прямого отношения к архангелу Михаилу.

— Окочурился наконец, — усмехается незнакомец своими преступно манящими губами, убирая холодное оружие от его лица в угол. Там, прислонённые к стене, стоят и прочие представители: шпаги, сабли, другие мечи и чёрт знает что ещё, поблёскивая от покачивающейся под потолком свечной люстры. Наверное, уже далеко за полночь, — думает Чанбин, взглянув на окно. Опаздываю.

— Уже и не знал, чем тебя из обморока выводить. И по щекам хлестать пробовал, и водой ледяной обливать…

— В следующий раз попробуй подушку из-под головы убрать и под ноги положить, — рекомендует Чанбин. — Мне знакомый целитель об этом способе рассказал, в лесу нашем живёт.

Подниматься он пока не спешит: знает, что точки чёрные перед глазами забегают. Алхимик внимательнее приглядывается к своему спасителю: у того чрезвычайно красивое лицо и мускулистые руки. Элитный наёмник? Будет пытать? Ну а что, случаи разные бывают. У Чанбина и со святой инквизицией водится пренеприятное знакомство, не без вины одного старого приятеля. А уж в магическом сообществе он человек не последний, многие хотят выведать его секреты. Различными способами.

— Советую проверить карманы. Там, где я тебя нашёл, они на удивление быстро легчают.

Точно, — взволнованно хмурится Чанбин, ощупывая внутренние карманы снаружи. Бог с ними, с деньгами; на месте ли висмут? Увы, опасения оказываются не напрасными: совсем скоро алхимик понимает, что самое важное у него-то и увели. Зато компенсацию оставили. Ну надо же, какая вежливость, — хмыкает он. А вообще, мог бы и догадаться, что тот мальчишка был не так-то прост. Милая мордашка — далеко не гарантия безобидности.

— Благодарю сердечно, добрый человек. Не известно ли тебе, как и где я отключился?

Спаситель встряхивает головой в такой манере, которую не назовёшь ни отрицательной, ни положительной.

— Прямо напротив точки на ярмарке, где я выступал, была твоя обморочная фигура, — отвечает он. — Больше ничего не знаю.

Выступал? Должно быть, передо мной не наёмник, а всего лишь артист. Это всё упрощает. Кстати, Крис рассказывал мне недавно о шпагоглотателе с ярмарки… хм. Так вот зачем ему столько мечей.

— Не хотел бы ты добавить игры с огнём в свою программу, Хван Хёнджин? — вопрошает Чанбин, наслаждаясь выражением изумления на лице спасителя. Тот кивает, медленно и неуверенно. Превосходно. Со всегда ненавидел оставаться в долгу. Не столько из-за твёрдых моральных принципов, сколько из-за неизбежности расплаты, которая может висеть Дамокловым мечом годами. Нет уж, лучше Чанбин расплатится сейчас своей валютой, чем потом будет наскребать чужой.

Он вскакивает с кровати и коротко улыбается, выуживая из внутреннего кармана мантии восемь бледно-горчичного цвета мелков и раскрывая их перед своим благодетелем наподобие веера.

— Берёшь одну из этих чудных вещиц, — алхимик откладывает остальные семь на кровать, — и рисуешь на ладони треугольник вершиной вверх. А дальше.., — Чанбин отходит от шпагоглотателя на несколько шагов и имитирует воздушный поцелуй. Из его губ вырывается огонь, заставляя воздух в комнате потрескаться.

Хёнджин потрясённо взирает то на алхимика, то на чудо-мелки.

— И это далеко не всё, что можно сделать с таким незамысловатым рисуночком на руке… думаю, ты сам разберёшься.

— Благодарю, — отвечает артист. — А где я могу пополнять запас этих удивительных предметов?

Алхимик тихо смеётся. Всё-таки Лино великий волшебник. Хоть и заноза редкая.

— На ярмарке таких не купишь. Восьми штук хватит надолго, а когда закончатся, у тебя останется… прекрасный повод для новой встречи со мной. Рад был познакомиться, маэстро Хёнджин.

Из рукавов Чанбина выкатываются две половинки лазурита, которые он ловко хватает кончиками пальцев и с негромким стуком соединяет в цельный камень. Раз — и перед глазами уже не люксовая комната на постоялом дворе, а его милая алхимическая лаборатория, его драгоценная sancta sanctorum*.

Причудливые ассиметричные часы, на цепочке свисающие с потолка, сообщают, что он не просто опаздывает. Он безбожно опаздывает, и Крис сотрёт каждую часть его тела в заготовку для герметических экспериментов. Не прийти совсем будет невежливо, а прийти без висмута — бессмысленно. Так что придётся снова в "Минералы" наведаться. Продавец уже наверняка держит меня за сумасшедшего.

Несмотря на опасения Чанбина, второй по размеру кусок висмута ему продают без лишних вопросов, и с ним алхимик бодрым шагом направляется к старому другу-звездочёту. Кристофер живёт в метаобсерватории, которая со стороны выглядит обычной круглой лачугой с соломенной крышей — нормальное жилище для того, чья диссертация была посвящена трансформациям пространства. Благодаря открытиям доктора Бана маги Вневременного Света могут хоть всю свою лабораторию рассовать по карманам и рукавам.

Распахнёшь дверь лачуги и увидишь слева уборную, а справа — ведущую наверх винтовую лестницу. Если звездочёт ждёт гостей, то они, взойдя на первую ступеньку, в ту же секунду окажутся на последней. Если же гость нежданный, то подниматься по лестнице он будет бесконечно. Или, сказать вернее, насколько хватит усердия.

Чанбин, поставив одну ногу на ступень, перемещается в метаобсерваторию за считанные мгновения.

— Я знаю, что ты редко приходишь вовремя, Бинни, но сегодня совсем припозднился, — невозмутимо замечает Кристофер. — Что-то случилось?

— Ты не поверишь, Чани, — вздыхает алхимик, разуваясь, — висмут нынче нарасхват. Самыми крупными кусками.

И Со в подробностях пересказывает события текущей ночи, пока Крис задумчиво почёсывает подбородок.

— Узнаю почерк Лино, — изрекает он, когда Чанбин замолкает. — Вероятно, пришёл к тем же выводам, что и мы.

— Тот, кого я встретил, точно не был нашим старым знакомым. Молод, как весенняя листва.

— Ученик?

— Кто ж его знает. Так или иначе, какой-то висмут я принёс, может, провести эксперимент всё же удастся?

— Да, пожалуй. До рассвета должны успеть.

На тёмном потолке метаобсерватории загадочно сверкают созвездия.

Chapter Text

"…у тебя останется прекрасный повод для новой встречи со мной" — сказал человек, не сообщивший мне ни имени, ни адреса, — хмыкает Хёнджин, оставшись наедине с собою.

Ему неплохо знаком этот сорт рассеянных гениев, которые, подобно императорам, властвуют в хоромах своего разума, но совершенно беспомощны во всём, что касается прозы жизни. Они часто не видят очевидного. Так и спасённый им человек, признав в нём артиста, не разглядел чародея. Хёнджин знает, на что способны чудо-мелки доктора Лино, причём не только огненные, но и все остальные. Прима терра, секунда аква, терция аэр и кванта игнис — он читал диссертацию. И достать такие вещицы крайне непросто, а значит, его невольный гость хранит в своей продвинутой лаборатории с десяток приглашений на всевозможные алхимические конференции. Как минимум с десяток.

Мелки Хёнджин убирает в свою поясную сумку. Небо едва заметно светлеет — через час-полтора рассветёт, а ему надо поесть, выспаться и снова поесть до наступления субботнего вечера, когда он снова выйдет на улицы развлекать народ. За зрелища платят щедро, и артист обычно ни в чём себе не отказывает: занимает в гостиницах лучшие номера, ест лучшие кушанья и моется лучшим мылом — если не по-княжески, то по-барски уж точно. Замотавшись с этим трогательным незнакомым волшебником, Хёнджин напрочь забыл заказать себе поздний ужин, поэтому отправляется мучить хозяев заведения сейчас. Жаль, конечно, лишать их сна, но ему нужны еда и горячая ванна, чтобы показать себя с лучшей стороны на ярмарке Выходных дней. Вечерами пятницы, субботы и воскресенья простой люд отдыхает от трудовых будней, а Хёнджин наоборот.

Совсем скоро у него появляется кусок мяса с соусом и овощами и бадья с горячей водой. Вода остывает до идеальной температуры, пока он ужинает, а поданные хозяевами масла расслабляют мышцы, вызывая приятную сонливость. По комнате ненавязчиво курится дымок благовония.

Специальной металический палкой с колпачком на конце он одну за другой тушит свечи колёсоподобной люстры, задёргивает шторы и укладывается спать, опережая рассвет на считанные минуты.

Просыпается он несколько после полудня, будто самый настоящий барин, и завтракать идёт в пекарню неподалёку, которая приятностью да насыщенностью аромата соревнуется с флоральной лавкой напротив. Там он заказывает горячее и сладкое травно-ягодное питьё, широко употребляемое в этих краях и называемое закарией, с не менее сладкой и горячей пышкой, такой, что рот нарадоваться не может. Насытившись, гуляет по городу: то туда заглянет, то сюда, приобретёт пару обуви; обувь у него больно быстро изнашивается из-за танцев и пеших походов. О мелках, подаренных анонимным чародеем, тоже не забывает — идёт покупать жезлы с горючими наконечниками, которые будет зажигать на грядущем представлении, и дешёвую, но просторную мантию.

Вернувшись в гостиницу, выбирает мечи и точит их с усердием, поскольку острые мечи и блестят острее, а затем вешает их крест-накрест поверх жилета с золотым шитьём, и горючие шесты туда же, в той же манере. Кусочком угля, утащенным с кухни, красиво подводит глаза. Напоследок, помявшись от предвкушения и опасения, рисует ровные, правильные треугольники на ладонях, как показывал спасённый им давеча чародей, и, прямо как он, выдувает струю огня воздушным поцелуем. Это представление будет особенным.

И о, Хёнджин даже не догадывается, насколько.

Едва розовая вечерняя шаль накрывает город, он отправляется искать удачное место для перфоманса, облачившись в ту самую дешёвую мантию в капюшоном. Артист любит дорогую и качественную одежду, чтоб была красивой и служила долго, но у этой другая судьба. В сгущающихся сумерках на небольшой полуплощади, где поэты устраивают свои чтения, Хёнджин проводит пальцами по плечам, касаясь их, будто клавиш вёрджинела, и некачественная ткань вспыхивает ярко и высоко. Кто-то в толпе кричит: "На помощь, горит человек!" Пламя эффектно проходится по мантии сверху вниз, сжигая её дотла и открывая скрытого под ней волшебника, подобно театральному занавесу. Народ ахает — на этот раз от восхищения.

Такое появление обеспечивает Хёнджину резкий прилив зрителей и монет на хорошую чашку супа; благодарную публику он одаривает полным огня воздушным поцелуем. Следом вытаскивает тонкие мечи свои и принимается вращать, подбрасывать и с мелодичным свистом рассекать ими воздух — более для разминки тела, чем для потехи простого люда, но искусное владение оружием поражает и будоражит всякого, кто на него смотрит. Приметив, что уж порядочно стемнело, Хёнджин останавливается и спрашивает:

— Что же, многоуважаемая публика, следует ли приступить к пожиранию мечей, основному моему искусству, или же сперва попробовать блюдо, от которого во рту заполыхает, как от красного перца?

Второе из предложенного зрителей весьма заинтриговывает. Наперебой они кричат "перца, перца!", словно вздорный и тучный мещанин, потерявший к летам своим всякую вкусовую чувствительность, и посему добавляющий в каждое блюдо горсть острой специи или соли.

Хёнджин только того и ждёт. Оба меча в своих руках он подбрасывает в воздух, и они, перевернувшись, возвращаются ему в ладони палками с горючей смесью на концах, которая пока ещё не горит. За спиной его, перекрещиваясь, поблёскивают лезвия. Такая перемена изумляет не уследившую за трюком публику, но тут её внимание оказывается отвлечено вспыхнувшими жезлами в руках артиста. Тот немедленно начинает их раскручивать, создавая подобия огненных колёс, и подбрасывает в воздух. Подразнив зрителей, он открывает рот и погружает туда горящую палку — так глубоко, что между зубов его полыхает другой конец. Люди в шоке, но самое потрясающее ещё впереди! Когда артист вытаскивает жезл из горла, побывавший там конец горит так же ярко, как если бы зрелища этого и вовсе не происходило. "Ещё раз!" — просит народ, и как ему отказать. Хёнджин демонстрирует фокус снова, уже с другой палкой. Первую при этом он крутит на указательном пальце левой руки.

Звону монет под его ногами позавидует и храм с двенадцатью колоколами; богатая добыча. Но это далеко не всё, что волшебник подготовил для пришедших сюда.

— У меня во рту всё горит от этой приправы! Так горит, что можно факелы зажигать!

Некоторые в толпе смеются.

— Не верите? — с притворной обидой спрашивает Хёнджин. — Глядите!

Рукой он тушит все четыре огонька на палках, а потом проглатывает конец одной из них. Когда конец показывается наружу, становится видно, что со всех сторон его облизывают языки пламени. Публика издаёт ошеломлённый вздох.

— Но вы расстроили меня своим недоверием, — прикидывается Хёнджин, положив руку на сердце. — Больше я вам огня не покажу.

С этим он кидает палки наверх, и в руки ему падают привычные по весу, родные мечи. С ними приятнее.

— Ты называешь себя шпагоглотателем, но секунду назад в твоих руках были вовсе не шпаги. Как мы можем знать, что оружие в твоих руках настоящее? Может, в действительности это гибкий муляж, — дерзко изрекает кто-то в толпе. У этого человека винного цвета мантия, хитрые глаза и улыбка и острый нос, тоже хитрый в каком-то своём роде. Хёнджин усмехается. Давненько не встречались мне такие грубияны.

— Ступай поближе и убедись в подлинности мечей, — прищурившись, говорит он. Махнув полой одеяний, его нежданный противник выходит из полукруга скучившихся людей, чтобы принять меч из рук артиста.

— Оружие познаётся в битве, — произносит дерзкий незнакомец. Из толпы возобновляется денежный дождь, раздаются возгласы желающих увидеть схватку.

— Будь по-твоему, — в конце концов отвечает Хёнджин, переводя меч в боевую позицию. Он не ждёт атаки, а атакует сам — сначала аккуратно, затем смелее. Они кружатся, лязг мечей звучит в тон лязгу монет под их полусапогами. Неизвестный показывает владение мечом уровнем выше среднего, но этого недостаточно, чтобы победить Хёнджина. Впрочем, одну успешную атаку он проводит, и от неё артист уворачивается, делая сальто над оппонентом и ловко приземляясь у него за спиной. Когда мечник уже готов обезоружить противника, справа из перехода с улицы в полуплощадь раздаются крики гвардейцев:

— Ни с места! Дуэли запрещены!

Будто сговорившись, незадачливые фехтовальщики срываются в одном направлении — налево, где полуплощадь вновь переходит в улицу, и бегут что есть ног. Хёнджин обычно быстр, как ветер, но в спину ему вонзается гвардейская стрела, и боль держит его на одном уровне с невольным собратом по несчастью. Двое уж начинают терять силы и дыхание, когда улица совершает излом, ненадолго скрывая их от закона. Вдруг из шатра впереди, словно предугадав их беду, высовывается голова смешного, похожего на белку молодого человека с взволнованно-большими глазами, пригласительно машущего рукой. Делать нечего: забегают. Интерьер пестрит золотым и красным, где-то сбоку курятся душные благовония, на столе с резными ножками в хаосе лежат мятые таро. В этом гадалкином гнезде их ждёт ещё один смешной молодой человек с взволнованно-большими глазами, и лицо его оттого смешнее, что усыпано веснушками. Веснушчатый знаками говорит следовать за ним и заходит в неведомую кулису, столь тайную, что если бы Хёнджин взялся её искать, то никак бы сам не нашёл.

Гвардейцы, тоже преодолевшие поворот, поднимают на уши всю улицу, выспрашивая у соседних лавочников о местонахождении дуэлянтов. К счастью, эта часть города довольно сонная — возможно, их и вовсе никто не видел, кроме Белки и Веснушки. Последний, к слову, заталкивает Хёнджина с его оппонентом в самый угол кулисы и как-то хитро расставляет по ней гигантские зеркала. Всё ближе раздаются грубые голоса законников.

— Эй ты, ворожила! — один из голосов наконец удаётся разобрать. — Здесь недавно бежали двое мужчин с мечами, один в красной мантии, другой со стрелой в спине. Где они?

— Не видел, каюсь, не видел, господин офицер, — с сожалением лебезит Белка. — Но братец мой о Сивиллиных очах! Лишь взглянет в хрустальный шар и…

— У нас нет времени на твою чепуху, — обрывает его гвардеец. — Вы двое! Обыскать здесь всё, остальные — за мной, дальше по улице. Нельзя дать им уйти.

Основная часть законников удаляется.

— Право, господа благородные! — Белка возобновляет свои морочащие речи. — Если вы и найдёте здесь что, то только загадочные секреты волшебства. Присядьте лучше вот тут, на подушки, выпейте чайку с пряничком…

Хёнджин не видит никого, кроме своего недавнего оппонента, напряжённо кусающего щёки, но по шорохам догадывается, что гвардейцы всё же обшаривают эту обитель шарлатанства. В этом заведеньице всё настолько пошло, настолько вычурно-таинственно, что любого настоящего мага прочь поворотит. Да и немага с критическим мышлением тоже. Вдруг шорох слышится совсем близко: это ищейки обнаружили вход в кулису. Хёнджин нервно поглядывает то на мечи, то на треугольник на своей ладони. Ничего, прорвёмся, если что, — успокаивает он себя. Мы оба хорошо владеем и мечом, и магией. Лишь бы эти два блондинчика не пострадали…

— А это ещё кто? — спрашивает офицер, верно, увидев за кулисами Веснушку. Артист невольно восхищается оптическим мастерством своего спасителя, позволившего скрыть их от посторонних глаз.

— Моё имя Ёнбок, — дуэлянты чуть не роняют свои мечи, услышав бас похлеще, чем у начальника гвардии, и выпучивают глаза. — И я действительно могу вам помочь…

— Тьфу, шельма! — гвардеец сплёвывает на ковёр и чертыхается. — Здесь никого, кроме этих пустозвонов. Надо убираться отсюда, пока наши далеко не ушли.

Даже когда голоса законников стихают, Хёнджин с собратом по несчастью сидят молча, пока Белка из основной части шатра не рапортует о чистом горизонте.

— Вы правда дрались? — живо интересуется Ёнбок.

— Да. Из спортивного интереса, — быстро добавляет незнакомец, и возвращает артисту меч. — Ты не зря носишь эти штуки на спине, я даже пару раз испугался, что ты меня проткнёшь.

— Кое-кого уже проткнули, — намекает Белка, выразительно глядя на стрелу в спине Хёнджина. — Стрела гвардейская, видимо, не часть шоу господина Хвана. Позаботься о нём, пожалуйста, Ёнбок-а, я и медицина — это вещи, которые лучше не совмещать… И да, я видел, как ты выступаешь. Полный восторг!

Веснушчатый помогает снять со спины ременные крепления для мечей.

— Ты ещё сегодняшний перфоманс не смотрел, — ухмыляется остроносый. — Там был и огонь, и сальто через мою бедную голову… кстати, уважаемый, — он разворачивается к Хёнджину, — когда используешь мои аэр-мелки для сальто, рисуй их на пятках, а не на спине — будешь прыгать выше.

ЕГО аэр-мелки? Да ладно. Не может быть.

Ёнбок выдёргивает стрелу из его спины. Больно.

— Игнис-мелки у меня есть, остальными не располагаю. Сделать сальто мне помогло не волшебство, а тренированное тело, доктор Лино, — будто в доказательство сказанного, веснушчатый снимает рубашку и жилет с улыбающегося Хёнджина, освобождая рану для перевязки. Чародей потрясённо распахивает глаза. — Не думал, что встречусь с вами столь странным образом. И уж точно не подозревал, что потеряю выручку по вашей вине.

— Не потеряли, — слабым от удивления голосом обнадёживает волшебник, — у меня всё схвачено.

С этим он шевелит пальцами, и с потолка в невесть откуда взявшийся мешок сыпятся монеты — ровно столько, сколько было брошено артисту на полуплощади.

— Воу воу воу, господин кудесник! — восклицает Белка. — Может, вы и мне позолотите ручку? А я растолкую, что карты скажут о вас…

Хёнджину нечего делать, пока ему перевязывают рану, и он наблюдает за Лино: прославленный чернокнижник хихикает, как мальчишка, и насыпает спасителю горсть монет из своего кошеля. Тот по-всякому мешает колоду, а потом разворачивает её веером и говорит:

— Тяните!

Лино вытягивает короля треф.

— Карты говорят, что вы красавчик, — заявляет фокусник. — Но этого мало. Давайте ещё разок.

Юноша снова тасует карты и так, и эдак, и снова предлагает выбрать одну. Чародей выбирает карту, и она тоже оказывается трефовым королём. На лице его появляется слегка удивлённое выражение — Хёнджин понимает, что это не чернокнижник дурит мальчика, а мальчик его.

— Ну куда это годится! — притворно возмущается Белка. — Мы уже поняли, что добрый господин Лино красавчик, каких поискать. Давайте отложим несчастного короля и попробуем опять. В последний раз, хорошо?

Волшебник кивает, весело улыбаясь, и молодой шарлатан повторяет всё то же, что и в предыдущие два раза, но теперь Лино выбирает тщательнее, несколько раз меняя своё решение. И вытянутая карта, как ни парадоксально, вновь оказывается трефовым королём.

Белка ударяется в рыдание, падает на колени и рвёт волосы на голове, называя себя никчёмной гадалкой. Все остальные тоже на коленях, но только потому, что ноги от смеха уже не держат.

— Сони! — хохочет Ёнбок. — Перестань смешить гостей! Я только-только одному из них кровотечение остановил!

Хёнджин смеётся, пожалуй, громче всех, несмотря на боль под правой лопаткой.

— Спасибо, доктор, — шутливо благодарит он, надевая обратно пропитавшуюся кровью рубашку и жилет. — И вам спасибо за убежище, господин…

— Хан Джисон, — улыбается Белка. — И, прошу, не надо "господинов". Всегда буду рад снова увидеть вас!

— Я тоже буду рад увидеть вас, если заглянете, — Лино хитро щурится, протягивая Джисону последнего трефового короля. Вместо рубашки на карте поблёскивают данные его визитки. — Что касается вас, господин Хван, — он оборачивается к артисту, — то вам следует как можно скорее посетить лекаря. Сможете дойти самостоятельно? Я могу посоветовать кое-кого.

— Смогу, — кивает тот. В действительности же ни к какому лекарю он не пойдёт. Особенно к тому, которого собирается посоветовать доктор Лино.

Хёнджин знает этого лекаря и не собирается показываться ему на глаза в ближайшую вечность.

Chapter Text

С manu scriptum* Чонин закончил ещё вечером субботы: бумажная работа даётся ему легко. А вот практическая часть второго переходного испытания, намеченная на утро, вызывает беспокойство. За завтраком кусок в горло не лезет; он всё равно заставляет себя съесть кусок мяса, хлеба и плошечку фасоли, потому что сегодня ему понадобится вся энергия. Один чёрт знает, какие препятствия его ждут на пороге взрослой жизни.

Лино не сказал ему, чем знаменуется этот переход. Когда он в двенадцать лет прошёл первое испытание, позволившее называться юношей, учитель торжественно вручил ему полный отборнейших проклятий томик чернокнижника. Впоследствии Чонин научился создавать такие томики сам и пополнять страницы взамен вырванных, но сначала, после самого испытания, его первая личная магическая книга вызывала восторг. Сейчас же настало время второго переходного испытания, по завершении которого он станет мужчиной — и он не знает, что будет ждать его в дальнейшем.

У порога учитель Лино желает ему удачи и говорит обнадёживающее: "Ты справишься!" Чонин слабо улыбается в ответ и, в последний раз проверив экипировку, отправляется в путь. При нём только книжечка с проклятьями, бумага, чернила с пером, кинжал, инкрустированный бриллиантами, фляга воды, перекус и лекарственная трава. Больше чернокнижникам ничего и не нужно.

Если Ян правильно расшифровал манускрипт, то артефакт должен находится в дупле старинного дерева, стоящего в самом центре ведьминого круга в ближайшем лесу — то есть в том лесу, возле которого располагается особняк Лино. Идти недалече. Другой вопрос, сколько надо будет блуждать по лесу, чтобы найти именно такое дерево. Должно быть, доведётся Чонину застрять там на несколько дней и питаться кореньями.

Возле больших городов, как М, лес никогда не превращается в непроходимую чащобу. Тропинка легкомысленно бежит вперёд, огибая поваленные деревья и камни-тролли, лисьих нор не видать — разве белка-другая проскочет мимо и шмыгнёт куда-то в крону кедра по своим беличьим делам. А у грибов-то не сезон, — нахмурившись, понимает чародей. Одни опята да трутовики кругом… Впрочем, вскоре ему удаётся убедить себя, что ведьмины круги обычным грибным законам не подчиняются, на то они и ведьмины. Раз в манускрипте указано, что надо их искать, стало быть, и зимой они будут на месте. Под крупными сугробами, но на месте.

Логичным кажется свернуть с основной тропинки и пойти по какой-то тонкой, едва заметной и уже зарастающей заново травой. Судя по теням, солнце к тому моменту уже в зените — наступает день. Чонин, если честно, рад, что ему не приходится рыскать по лесу ночью. С Лино станется и не такое выдумать…

Обогнув пригорок, юноша видит поляну, где на корточках сидит человек. Не просто какой-то человек, а тот самый, в бежевой мантии с непомерно широкими рукавами. И не просто сидит, а срезает крохотным ножичком окольцовывающие поляну грибы. Чернокнижник переводит взгляд немного дальше, и разумеется, там стоит мощное дерево с широким дуплом, в котором наверняка спрятан интересующий его артефакт.

Лино советовал трогать незнакомые магические предметы исключительно чужими руками, если есть такая возможность. Многие из них зачарованы так, чтобы у всякого взявшего их отваливались пальцы — и это ещё самое безобидное из потенциальных проклятий. Чародей понимает, что нужно сделать, что он должен сделать. Но…

Солнце запускает лучи в смоляные волосы молодого человека на поляне и будто ерошит их всякий раз, когда тот склоняет голову, оценивая очередное плодовое тело. Ян не может видеть его лица целиком, только кусочек щеки и носа, но знает, что тот прекрасен и умиротворён. Ким Сынмин почти всегда таков.

Почему он? Из всех людей этого города — почему он? Или… кровь резко застывает у Чонина в жилах. Лино знает. Лино всё знает. И всегда знал.

"У чернокнижника не должно быть слабостей, Иэни" — говорил учитель. "Привязанность — это слабость, когда вы не знаете друг друга как свои пять пальцев". О Сынмине юноша не знает практически ничего — когда наставник предлагал познакомить его со своим приятелем, Чонин почему-то стеснялся и отказывался, подглядывая за гостем втайне. Что можно узнать о человеке, никогда не заговаривая с ним?

Сынмин красивый. Он часто возится с травами, любит античных авторов; у него есть собака, такая же большая и бежевая, как его широкорукавные мантии; готовка даётся ему гораздо хуже зельеварения; его пением полнится музыка сфер**, а улыбкой — солнечный свет. А ещё он умеет летать. Чонин видел своими глазами, как тот влез на высокое дерево, раскинул руки и рухнул вниз, а затем воспарил, подхваченный ветром, будто был легче бумажного листа. Рукава и полы его мантии колыхались, глаза были закрыты — и Сынмин улетел невесть куда, а на следующее утро занимался своими делами как ни в чём не бывало.

Вот и всё, что Чонин знает о нём.

Он не рассказывал наставнику об этом— что бы это ни было. Увлечённость? Гордость не позволяла ему просить представить их друг другу, уж точно не после того, как он от этого отказался. Но глупо было надеяться, что Лино не заметил, не догадался. Он видит людей насквозь, тем более своего ученика.

И теперь Чонин должен доказать, что не имеет легкомысленных привязанностей — это часть его переходного испытания. Он должен доказать, что достоин называться взрослым, что юношеские переживания не держат его в плену. Именно поэтому одно из этих юношеских переживаний пришло сюда по просьбе Лино. Ян делает глубокий вдох, очищая голову от сомнений и подчиняясь голосу разума. Он воспользуется Сынмином, чтобы добыть артефакт. Это будет правильно.

Избегая хрустящих веточек лесной подстилки, чернокнижник крадётся к ведьминому кругу: эффект неожиданности — одна из важнейших составляющих задуманного. Он приседает на корточки, чтобы коснуться ладонью шляпки гриба и прошептать заклинание, а затем поднимается обратно. Кровь стучит в висках тем сильнее, чем ближе он подступает к жертве. Боже.

Это просто. Чонин вплетает пальцы в его мягкие волосы и дёргает вверх, обнажая горло. По нижней половине шеи он легонько проводит кинжалом, так, чтобы не оставить порезов, и останавливает его над кадыком. Руки горячеют до невозможности.

— Ведьмин круг зачарован, — ровным тоном произносит волшебник, — и ты не покинешь его, пока не выполнишь, что я скажу. Ясно?

Как и почти всему остальному, этому приёму его научил Лино. В роли жертвы тогда выступал сам Ян и испытывал довольно странное чувство, от страха весьма далёкое. На Сынмина же все манипуляции оказывают правильное действие: его руки подрагивают, и голос тоже, когда он выговаривает: "Как прикажете".

Чонин отпускает жертву после этих слов, отгоняя невесть откуда взявшиеся жар и сожаление, как назойливых комаров (и надеясь, что больше не услышит их писка). Увидев лицо своего обидчика, Сынмин кажется шокированным, но чернокнижник и бровью не ведёт.

— Подойди к тому дереву и достань то, что лежит в его дупле.

Тот нервно поджимает губы, подхватывает свою грибную корзинку с маленьким ножичком и идёт; но маг не видит, что происходит с его жертвой, когда тот погружает руку в зияющую дыру. Он видит другое. Крыло карликового дракончика заслоняет солнце, пока монстр распахивает сочащуюся смертельным ядом пасть — Чонин бросается вперёд.

Это необдуманное решение, в нём нет расчёта, нет здравой мысли. Есть только выбор: Сынмин или он сам. И Чонин выбирает.

Кинжал вонзается прямо в драконье сердце — хороший удар, даже новый знакомый Лино, мечник господин Хван похвалил бы — а крохотные, как у болонки, зубы смыкаются на нижней челюсти волшебника, отрывая кусок кожи с мясом. Тот пережимает ладонью шею монстрика прямо под головой, чтобы не смог больше кусаться, и слышит удаляющийся хруст веток и листьев. Сынмин вне поля зрения — значит, он выполнил, что велено, и зачарованный ведьмин круг пропустил его. А раз он смог так быстро скрыться, значит, артефакт не проклят. В какой-то мере можно назвать это успехом. Положительной оценки за испытание мне не видать, как без зеркала своих ушей, — думает Чонин, отбрасывая прочь мёртвое тельце и обшаривая землю на наличие цели всего приключения. Довольно быстро он находит блестящие золотые очки с до странного непрозрачными стёклами-минералами, но решает пока не ломать над этим голову, потому что у него есть проблема посерьёзнее. Обычным драконам не нужен яд — они огромные, имеют непробиваемую чешую и могут, чихнув, испепелить целую деревню; но карликовые — совсем другое дело. Их укус опасен для жизни. Для жизни одного чернокнижника, в данном конкретном случае. До дома около получаса пешком и ещё столько же до потери сознания без долженствующего лечения. У Чонина с собой только универсальная (и слабодействующая) лекарственная трава, которую он прижимает к ране, не имея альтернатив. А теперь соревнование на скорость: Ян или яд. Не пропустите захватывающее шоу. Чонин истерически хихикает. Его всегда тянет на юмор в стрессовых ситуациях.

Первую половину пути он проходит бодрым, уверенным шагом — потом в голове начинается колокольный перезвон. "Что, уже три?" — рассеянно спрашивает он у ясеня, но тот молчит, и приходится двигать дальше. Не без труда он ловит дом в поле зрения и едва не ликует, падая на колени.

Перед тем, как проиграть тьме в его глазах и слабости в его теле, Чонин успевает подумать, что быть взрослым — вовсе не значит отречься от юности. Это значит держать в руках свою жизнь.

Chapter Text

Открыть с названым братцем общее дело было лучшим решением в моей жизни, — с этой мыслью Джисон просыпается каждый день. Каждый полдень даже, вернее сказать. Феликс встаёт ещё позже, но он и ложится с первыми петухами.

Владение псевдомагическим шатром вполне позволяет такой режим. Кто, скажите на милость, попрётся узнавать свою судьбу с утра? До обеда никто колдовством не занимается, ну разве что настоящие колдуны, но Джисон, конечно, о быте настоящих колдунов разумеет не больше, чем о жизни каких-нибудь русалок со дна морского. Его дело — заморочить клиенту голову и взять за это деньги. Лучшая работа в мире.

А после пробуждения он, стараясь не поднять ненароком Феликса, собирается к налёту на продуктовые лавки с целью добычи им двоим сырья для завтрака. Возвратясь, он обычно застаёт братца проснувшимся и вручает ему продукты, чтобы тот что-нибудь приготовил, а сам приступает к уборке хаоса, который нередко образуется после всевозможных магических ритуалов, проводимых предшествующим вечером.

Готовит Феликс изумительно. Джисон после каждой соображённой им трапезы выдумывает какую-нибудь фразочку, чтоб его порадовать, такую как: "Ликси, давай бросим к чёрту этот шатёр и откроем пекарню. Ты будешь готовить, а я — убираться, принимать заказы, рекламировать наше заведение…", или "Тебе за это искусство нужна дополнительная зарплата", или "Если надумаешь жениться и съехать от меня, я буду приходить и красть вашу еду". Фантазия его не иссякает ни на секунду.

Рабочий день может начаться после обеда, после ужина, а может и не начаться вовсе, но если всё же начинается, то скучным не бывает никогда. Их шатёр, помимо продажи заговорённых на удачу/здоровье/деньги/любовь безделушек предлагает огромный спектр услуг: прорицание будущего (Феликс), гадание на всевозможных картах, в том числе и географических, чае, ладонях и родинках (Джисон), гипноз (Феликс), привороты/отвороты, порчи (Джисон), очищение духовной энергии (кто гостю больше приглянётся) и спиритические сеансы. Спиритические сеансы — услуга во всех отношениях особенная: Джисон загадочно беседует с клиентом, за прозрачные нитки двигая дощечки, тарелочки и прочую якобы потустороннюю ересь, а Феликс сидит за кулисой и, понизив значительно голос, как он умеет, басом имитирует речи вызываемого духа.

Время от времени приходится обороняться от недовольных бывших клиентов или даже сбегать от них в ближайшие города. М — уже восьмой, в который они заселились. Они посещали разные населённые пункты и до этих восьми, но то было в Старом Свете, ещё до начала их общего дела; да там им бы и не позволили так умасленно устроиться — инквизиция шныряет в каждой дыре. В М всё пока идёт хорошо. Здесь поживее, вон и настоящих волшебников увидеть можно.

Вчерашняя ночь выдалась жаркой, и под этим Джисон имеет в виду скорее девять потов, которые с него сошли при встрече с гвардейцами, чем горячих красавчиков, на них нарвавшихся. Их тоже, но в меньшей степени. По этой причине он и лёг позже обычного, и встал позже. Это его особо не заботит, главное проснуться раньше Ликси, в чём он преуспевает, как и всегда. Из городской рутины не выбивается почти ничего; разве что людей на улицах побольше и лица их веселее — воскресенье. У псевдомагического шатра выходных нет, владельцы и так почти круглые сутки бездельничают, а в рабочее время веселятся за чужой счёт.

Редко, но бывает у Джисона настроение после просыпу полакомиться мясом, так что он занимает очередь в соответствующую лавку. Человек перед ним больно низок и облачён в чёрную мантию с капюшоном. И что за охота некоторым закутываться до носа, когда солнце так пригревает? — размышляет про себя недоволшебник. Будто не баранью ногу покупать, а труп прятать собрался. Незнакомец, совершив покупку, разворачивается и их глаза вдруг встречаются.

И Джисону не смешно, когда лицо того сиюминутно искажается в какое-то бешенство и совершенно ясно показывает намерение спрятать труп. Труп Джисона. Шарлатан срывается с места, позабыв о мясе, как о сне, и расталкивает людей прочь, стремясь скрыться от топота за спиной. Сражаться или бежать, но первый вариант недоступен, можно только прочь, прочь, прочь, скорее, пока не догнали, не убили. Кажется, эти двое из вчерашнего дня заразили его неприятностями. Но он спрятал их — а кто спрячет его?

Убегая, забивается он в улочку столь узкую, что только боком пройти и можно. Нельзя возвращаться в шатёр — что, если он ещё не оторвался? Он может подвергнуть Феликса опасности. Макушка задевает мокрое бельё, развешанное на верёвках, а в бедро упирается вдруг что-то тонкое и плотное, как… карта. Джисон понимает, что сейчас не время для игр, но всё равно лезет в карман и вытягивает короля треф. И это сразу отвечает на его вопрос.

Долг платежом красен, господин Лино, — усмехается он облегчённо.

Визитку Хани запихнул вчера в карман, порядком даже не рассмотрев, но сейчас, видно, сам бог велел этим заняться. Вот что на ней значится:

"Доктор Ли Минхо, профессор стихийной магии Львиного Университета.
Адрес: город М, улица Каёмка, дом N
Чтобы войти, свяжитесь со мной или моим протеже через Дори"

Сбоку пририсована милая кошачья мордашка.

Содержание карточки несколько озадачивает Джисона. Он хорошо помнит, где находится улица Каёмка, потому что гадает на географических картах, в том числе и на карте города М: она расположена на другом конце города и окаймляет, насколько он знает, вовсе не сам город, а соседний с ним лес. По многим причинам, в том числе и по причине отдалённого местонахождения, он никогда там не был. Это, впрочем, не умаляет его уверенности, что дома под номером N там нет, точно так же как нет его на всех других улицах этого города, да и всех прочих городов тоже. Что это вообще за номер? У их с Феликсом шатра, например, номер семнадцать, записывается XVII. А таких номеров, как N, Джисон никогда не видал.

На этом вопросы не заканчиваются. Кто такой Дори и как его узнать? А как узнать этого протеже? Ладно, разберусь на месте, — думает он, опуская короля обратно в карман. Сейчас самое главное — добраться до Каёмки без происшествий.

С этим он справляется успешно. Идти долго, особенно дворами и закоулками, но он делает это из предосторожности. "Поспешить" далеко не всегда значит "людей насмешить", иногда это значит "подвергнуть задницу опасности". А у Джисона сегодня лимит опасности превышен. И лимит голодания тоже — если бы он сейчас прятался в закоулке от того стрёмного убийцы с бараньей ногой, то собственный живот выдал бы его с потрохами. Ха-ха.

Каёмка выглядит мёртвой, даже сейчас, в воскресенье, и Хану приходится столкнуться с отброшенными ранее проблемами поиска нужного дома. Улица длинна, но он терпеливо проходит сначала нечётную, а затем и чётную сторону в надежде разглядеть дом с таинственным номером N, пока наконец не упирается в опушку леса. Миссия завершается неудачей: на фасадах всех зданий на Каёмке вполне обычные римские цифры. Кажется, чародей Лино разыграл его — так же, как сам Джисон разыграл чародея своим карточным фокусом. Что оставляет меня в весьма неприглядном…

Из леса выбегает девушка в лазоревой мантии, с двумя узлами золотистых волос на голове. Хани очень нервничает, когда приходится заговаривать с незнакомцами (и незнакомками) вне их с Феликсом клиентуры, но сейчас у него, похоже, нет выбора.

— Молодая госпожа! — кричит он. — Помогите несчастному путнику!

Девушка останавливается, весело приподняв брови, и подходит ближе, рассматривая его, словно он причудливое создание из императорского зверинца.

— Чем могу помочь?

— Я ищу дом под номером N. Не подскажете, где он находится?

Её лицо растягивается в хитрющей ухмылке, будто он спросил о местоположении борделя с длинноволосыми юношами.

— Покажи кошке свою визитку. И будь вежлив, если хочешь сохранить в целости это симпатичное личико.

Джисон вспоминает, что, действительно, видел серую в чёрную полосу кошку в самом начале чётной стороны улицы. Так вот почему кошечкина мордочка на карте нарисована! Волшебники — странные люди. Наверное, господин Лино терпеть не может незваных гостей.

— От души благодарю, — скромно улыбается он.

А ведь она, скорее всего, волшебница. Иначе не знала бы таких подробностей.

— Постой-постой, — говорит вдруг девушка, — давай я тебе погадаю, — и достаёт колоду карт. — Вот, тасуй.

Джисон подозревает, что ведьма может его таким образом проклясть, но всё равно тасует, после чего отдаёт их обратно. Она в фокусах явно ни бельмеса не смыслит, развернуть веер одним движением не умеет, да и руки маленькие — в одну лапку вся колода не помещается. Кое-как их пальцами расправляет, да и то неровно выходит.

— Выбирай, — просит она, а глазищи так и горят. Карту Джисон вытягивает почти из самого края. Король пик. Любая гадалка скажет, что это дурной знак, но у настоящей магини, наверное, своё мнение на этот счёт. — Ууу.., — тянет она, будто ей сообщили самую сочную сплетню за месяц. Затем колдунья усмехается и кивает на короля. — Забери его. Пригодится.

И уносится куда-то прочь с Каёмки. Джисон снова почему-то слушается, хотя, наверное, не стоит, и кладёт карту в карман. Обернувшись, он видит ту самую серо-чёрную кошку, и опускается рядом с ней на корточки.

— Здравствуйте, — обращается он, вынимая визитку и показывая ей. — Могу ли я просить аудиенции у господина Лино?

Кошка смотрит сперва на него, затем на визитку, поводит туда-сюда хвостом и прыгает в пустоту. Буквально — её становится не видать. В ту же секунду пустырь между лесом и домом номер II обрастает необыкновенно красивым строением, напоминающем замок в миниатюре, с крытыми бурой черепицей башенками и высокими резными окнами. Главный вход, подобно львам, охраняют две кошки, и ещё одна кошачья голова, с кольцом в зубах, расположена на двери — вероятно, чтобы стучать. Справа от этой композиции висит табличка с номером N.

От восхищения архитектурой Хана отвлекает выпадающий из леса юноша. Это вовсе не фигура речи, выпадает парень вполне буквально, на колени, закатывая в беспамятстве глаза. На нижней челюсти у него кровавая рана, а из разжавшейся правой руки выпадает какая-то трава, тоже алая от крови. Джисон кидается его ловить, пока тот падением не повредил головы; он боится, что особняк господина Лино исчезнет, стоит ему отвести взгляд (чёрт разберёт этих колдунов, они всякое напридумывать могут), но тот, к счастью, остаётся на месте. Гость в волнении стучит кольцом по двери.

Открывают ему почти сразу, и не кто-то там, а сам хозяин дома. Он радостно улыбается при виде Джисона, но после взгляда на бесчувственного паренька его лицо вытягивается от ужаса.

— Иэни.., — бормочет он, широко распахнув глаза, — нет…

В каких-то непонятных надеждах он гладит бессознательного юношу по щекам, но когда оборачивается к шарлатану, то выглядит собраннее.

— Второй этаж, первая комната направо по коридору. Уложишь его в кровать. Если очнётся, дашь воды. Я за лекарем.

С этим Лино срывается в лес, переходя на какие-то невиданные ранее скорости. Джисон перехватывает Иэни — какое ужасно милое имя — поудобнее и тащит его наверх, как было велено; благо, лестница расположена почти сразу после входа и искать её не надо.

Насыщенный выдался часок, — потрясённо думает он.

Chapter Text

Минхо бежит так, как давненько не бегал, а уж сердце у него за Иэни не болело так сильно с той поры, как он снял малыша с костра. Листья и ветки безжалостно хлещут по лицу. Тот артефакт должен был быть безопасным, как столовая ложка, что могло пойти не так? Через несколько минут чародей замечает, что бежит мимо одного и того же клёна уже в четвёртый раз, и останавливается, нахмурившись. Об этом заклятии он слышал: ведуны и ведуньи, живущие в лесах, часто используют открытия доктора Бана, чтобы запутать тропы к своим жилищам. Только вот для целителей подобное колдовство крайне нетипично. Так и клиентов растерять можно.

Для Минхо это не проблема, а лишь задержка — он умеет распутывать такие узлы, которые его величеству Гордию* даже не снились. Чернокнижник прикладывает ладонь к злополучному дереву и обходит его по кругу, возрождая в памяти способы складывания путеводного кролика из бумаги, но останавливается в изумлении: перед ним оказывается вдруг аккуратный домишко, к которому он и стремился. Выходит, вязь лешего наложена против простых людей, которые не знают никаких способов её обмануть. Самого же Минхо здесь с нетерпением ждут. Это только прибавляет беспокойства, поэтому он несётся ко входу, не замечая ни красоты лекарственных растений в чужом саду, ни приветственного "вуф" от Паппиэма; а дверь незапертую распахивает на всю ширину, будто явился к себе домой.

— Иэни…

— Я знаю, — обрывает Сынмин.

Кажется, что вся его пёстрая лаборатория приведена в действие. Над зажжённой спиртовкой греется пробирка с порошком, сам целитель трясёт в руке другую пробирку, второй рукой при этом ведя пальцем в своей знахарской книге с множеством торчащих оттуда разноцветных закладок; что-то булькает и испаряется в перегонных кубах, длинная деревянная ложка сама помешивает какое-то невиданное варево в котле, а на операционном столе зловеще возлежит труп карликового дракончика. Только не говорите, что…

— Твой подопечный нарвался на эту тварь, и я готовлю противоядие. Пожалуйста, не мешай.

Огорошенный этой новостью, Минхо падает в пухлое мягкое кресло, выглядящее довольно неуместно в этом царстве науки. Карликовые дракончики уже десять лет как перевелись в здешних лесах. Вернее, он был уверен в этом до сегодняшнего дня. Теперь он уже ни в чём не уверен.

Сынмин колдует над ингредиентами ещё какое-то время, и они в мгновение ока оказываются в котле. Зачерпнув колбой получившуюся жидкость, он придирчиво разглядывает её на просвет. Жидкость его, по всей видимости, удовлетворяет, потому что он затыкает колбу пробкой и суёт в рукав; туда же отправляется схваченная с полки склянка с неведомой мазью. Напоследок целитель состригает с рассады какую-то траву (Минхо не вполне понимает, зачем выращивать её на подоконнике, когда есть сад) и быстрым шагом покидает лабораторию. Чернокнижник подрывается следом, но резко тормозит: за дверью вовсе не сад и не лес, которые должны там быть. Там балкон Иэни. На который Сынмин ловко спрыгивает прямо с порога своего домишки, зависающего, видимо, прямо в воздухе — так, будто делает это каждый день. Такие фокусы заставляют волосы на затылке Минхо шевелиться, потому что, ну… он воспринимал Сынмина как соседя-знахаря. А не вот это вот всё. Но этим фокусы не заканчиваются. "Сосед-знахарь", не теряя сосредоточенного выражения лица, снизу вверх проводит по стыку запертых балконных дверей травой со своей рассады, и это заставляет их распахнуться перед ним подобно воротам столицы перед императорским кортежем.

Получив по лицу всколыхнувшейся от ветра занавеской, застывший от удивления чернокнижник более-менее приходит в себя и спрыгивает следом, всем своим существом стремясь к подопечному. Мантия Чонина свисает с настенного крюка, а сам юноша укрыт одеялом — видимо, по заслуге Джисона, ныне оттеснённого лекарем в сторону от постели. На тумбочке, согласно указаниям Лино, стоит стакан воды. Нетронутый.

Бедный Иэни лихорадочно румян, грудная клетка опускается и поднимается едва заметно, веки подрагивают от каких-то одному ему известных видений. Осмотрев рану на нижней челюсти, Сынмин просит таз и графин воды, чтобы её промыть. Чернокнижник призывает и то, и другое, написав на зачарованных бумажках соответсвующие слова.

— Он будет жить, — спокойно уверяет целитель. — А вас двоих я попрошу временно удалиться.

Минхо и Джисон кивают, одновременно направляясь в двери. Надо как-то отвлечься от тревожных мыслей. Я не смогу ничем помочь, если буду суетиться, как курица-наседка.

— Ты голоден? — спрашивает чародей у нежданного гостя, пока они спускаются по лестнице.

— Как волк. А что, покормите меня, господин Лино?

Минхо закатывает глаза. Сам даже не знает почему, это какая-то неконтролируемая реакция на самую суть Джисона.

— Покормлю, так и быть. Мясо осталось с утра, его только разогреть, а к нему пасту с чесноком… идёт?

Шарлатан всплёскивает руками.

— Пощадите, господин волшебник! Я же сейчас всю вашу столовую слюной залью. Разве вам это понравится?

Лино хихикает. Вот кто уж точно умеет отвлечь. Чтобы приступить к готовке, чародею надо только закатать рукава рубашки и накинуть фартук: когда Джисон принёс Иэни, Минхо сорвался в лес как был, без мантии. Руки сами ставят котёл с водой на огонь, пока он размышляет над произошедшим. Как Сынмин узнал о приключившейся с Иэни бедой? Он был рядом, когда дракончик напал? Почему он был рядом? Следил? Зачем? Пока вода закипает, он достаёт тарелку и рисует на её основании треугольник игнис-мелком — чтобы еда постоянно подогревалась — и шмякает на неё остывший стейк. И откуда такое рвение помочь? Чонин — всего лишь один из многочисленных больных. Не особенный. Сынмин испытывает вину? Он виноват в нападении дракончика? Науськал? Вряд ли. Оргомаги** умеют выращивать и тренировать василисков, но драконы не поддаются никакому приручению. Краем глаза Минхо улавливает, как зачарованно гость наблюдает за его манипуляциями с маслом и чесноком, и подмигивает ему. Тот улыбается, в смятении отводя взгляд. А ещё Сынмин, очевидно, знает и умеет гораздо больше, чем показывает. Каким таким растением он открыл запертые изнутри балконные двери? Разрыв-трава***? Если это действительно она, то он, считай, уже открыл магистериум****. Но этого не может быть! Не может быть…

Брякая перед Джисоном тарелку с ароматной едой, он вдруг понимает, что на некоторые из возникших в голове вопросов может получить ответ прямо сейчас.

— Слушай, Сони, — он усаживается напротив своего гостя и склоняет голову набок, — а с чего ты так рано решил меня навестить? Неужто за одну ночь так соскучился?

Тот долго жуёт (голод не тётка, вот кое-кто и запихнул в рот сразу кучу еды… что выглядит ужасно мило, если вы спросите Минхо), а потом отвечает:

— Хотел бы я сказать да, господин Лино! Но это были бы пули покрупнее даже тех, что я отливаю посетителям нашего с Ёнбоки шатра. Дело в том, что я вынужден просить у вас убежища.

— Убежища? — удивляется чародей. — У тебя есть враги?

— Видимо, да. А случилось вот что: стою я в очереди в мясную лавку, как вдруг тот покупатель, что передо мной, кидается на меня со своей бараньей ногой наперевес… несколько кварталов за мной гнался, кричал: ”Ты! Убью!" У меня от страха сердце в пятки ушло, а потом я вспомнил, что вы мне дали свою визитку. Как гора с плеч!

Кажется, вместо ответов Минхо получит только больше вопросов. У кого Джисон мог вызвать такое бешенство? Что теперь делать с бедолагой? А с его обидчиком?

— Можешь пожить у меня какое-то время, — пожевав губу, отвечает чернокнижник. — Но, сам понимаешь, конфликт нужно уладить. Вероятно, он перепутал тебя с кем-то.

Шарлатан, посерьёзнев, несколько раз кивает. Хозяин продолжает:

— Я помогу тебе найти его и поговорить с ним, ну и защищу, если что. Он колдун?

— Не знаю… был в чёрной мантии с капюшоном, но это же не показатель?

— Верно, не показатель. Ладно, разберёмся с этим как-нибудь. Я помогу, когда Иэни поправится, а пока поживёшь в конце левого крыла на втором этаже.

— Оу, господин Лино, даже не знаю, как вас благодарить… а не могли бы вы как-нибудь отправить весточку Ёнбоки? Он будет беспокоиться за меня, весь город может на уши поднять…

— Конечно. Вот, напиши здесь, — Минхо достаёт с подоконника бумагу и перо с чернильницей (когда ты чернокнижник, это добро по всему дому валяется) и подаёт гостю. — Я зачарую листок, чтобы твой братец точно его получил.

— Спасибо, — Джисон явно облегчён это слышать. Не закончив даже с едой, он принимается писать, и сорвавшаяся со среза пера капля чернил просачивается через макароны куда-то на тарелку.

Минхо едва успевает прилепить записку на хрустальный шар в шатре братьев — в окно кто-то слабо стучит. Посетителем оказывается бумажная птичка, уже помявшая свой клювик о твёрдое оконное стекло. С помощью таких птичек они с Крисом и Чанбинни обмениваются важнейшими новостями, поэтому Лино вскакивает и открывает окно, впуская послание внутрь. Соприкоснувшись со столом, птичка мгновенно разворачивается в письмо. Широкий, красивый почерк отправителя чернокнижник узнаёт сразу, даже не удосужившись прочитать подпись в нижнем углу.

"Залетай ко мне поскорее. Хорошие новости.

Чан"

Если хорошие, то могут и подождать, — рассуждает Минхо. Наказав Джисону не трогать никаких книг и письменных принадлежностей, он кладёт записку в карман и поднимается наверх — проверить, как там Иэни. Чонин лежит, как и прежде, с горящими щеками и закрытыми глазами, когда чародей приоткрывает дверь и засовывает туда свой нос, но рана больного чисто перевязана. Сынмин сидит рядом на стуле, смеряя показания градусника, а на прикроватной тумбочке стоит ополовиненная пиала какого-то бульона, которого точно не было, когда Минхо с Джисоном покидали эту комнату. Впрочем, чародей решает махнуть пока на это рукой, как и на другие фокусы целителя. Лишь бы Иэни выздоровел.

— Он не приходил в себя?

— Приходил, — отвечает Сынмин, откладывая градусник. — Ненадолго. Только и хватило времени немного его покормить. Больше он сегодня не очнётся: быстрый бег с места сражения крепко разогнал яд по телу.

— Спасибо, — отвечает Минхо.

Видимо, Крис всё же дождётся его визита сегодня.

Chapter Text

Кристофер перепроверяет вычисления в последний раз (на случай, если ошибся в предыдущие девятнадцать) и вновь восторженно потирает руки. Читать книгу звёзд легко — гораздо сложнее понимать, что написано между строк. В этом и состоит искусство космолога…

Но что-то его друзья задерживаются. И ладно Чанбин, он всё время опаздывает, но Лино? В голове проскакивает забавное надеюсь, они не подеруться у меня на пороге, но забавным оно кажется ровно до того момента, когда он действительно слышит ругань. Что они говорят, разобрать невозможно, но это сплетение ровного едкого тона Минхо с возмущёнными возгласами Бина он бы ни с чем не перепутал. Чан рисует дверь на первом попавшемся клочке бумаги, а на ней пишет "я не заказывал сюда ярмарочных шутов". Когда послание красноречиво проступает на входной двери, возле которой эти двое, верно, устроили обмен колкостями не хуже такового у Бенедикта и Беатриче*, оба голоса смолкают, и их недовольные обладатели с нестройным "здравствуй" возникают в метаобсерватории.

Чан, разумеется, не считает своих коллег-тире-друзей ярмарочными шутами. Чанбин и Лино, в отличие от шутов, истинные посмешища человеческого рода.

— Проходите, устраивайтесь поудобнее, — приглашает он, выгнув бровь. — Надеюсь, то, что вас задержало, того стоило.

Лино кивает, ожидаемо не переменившись в лице, и усаживается в одно из кресел за круговым столом в центре. Физиономия же Чанбина мрачнеет, хотя обычно в ответ на подобные шутки он просто закатывает глаза. Кажется, его задержка вышла не самой приятной. Как бы то ни было, Чан надеется поднять настроение им обоим.

— Я обнаружил прелюбопытную закономерность, — начинает он, подкручивая струны стоящей на столе модели Солнечной системы. Земля и небесные тела, соединённые с механизмом потёртыми бронзовыми дугами, с лёгким скрипом приходят в движение и выстраиваются в неровный ряд, повинуясь точным рукам звездочёта. — Всякий сведущий знает, что парад планет — явление необыкновение, но до сегодняшнего дня никто не мог понять, что именно оно знаменует. Я, однако ж, убеждён, что нашёл разгадку, и что все эти годы она была на поверхности.

Коллеги Кристофера, раскрыв пошире глаза, наклоняются к нему поближе, явно заинтересованные потенциально сенсационным открытием.

— Чанбин, помнишь ли ты день, когда вы с доктором Джеонезисом открыли белого льва**?

— Помню, — Чанбин вновь мрачнеет, прямо как тогда, у порога. — В тот день Луна затмила Солнце.

— Тогда мои расчёты верны. Последнее солнечное затмение.., — Кристофер тянет за свисающий с потолка язычок, разворачивая громадный календарь, показывающий всё их столетие, и указывает в какую-то точку, — совпало с парадом планет. И Венера в ту ночь была особенно яркой… хмм… неважно. Скажи, Лино, в какой день ты впервые сконструировал рабочие стихийные мелки?

Вопрос заставляет чернокнижника задуматься. Он встаёт со своего кресла, обходит по кругу стол и останавливается возле календаря, плечом к плечу с Чаном. В конце концов его палец ведёт по одной из недель.

— Дня не вспомню, но, кажется, на этой неделе.

— И снова парад планет, — отмечает Крис. — Вместе с ярким Сатурном.

— Когда ты открыл преобразование микрокосма в макрокосм, он тоже был? — интересуется алхимик. Лино в это время проходит обратно к своему креслу и бесшумно садится.

— Нет. И это-то меня сперва озадачило, потому что в голове уже стала выстраиваться теория о связи небесных светил с научными открытиями; но сейчас я понял, отчего так. Парады планет случаются лишь тогда, когда свершается приближение к тайне философского камня.

Чернокнижник с алхимиком совершенно поражаются этим измышлением.

— Твоя правда, думается мне, — проговаривает Чанбин, немного оправившись от потрясения, — ведь каждой планете соответствует свой металл, а равновесие металлов в тигле и порождает ребиса***. Ряд планет, как и ряд металлов — символ философского камня…

Кристофер хлопает себя по лбу, изумившись, как эта мысль не явилась ему самому.

— Я уверен вполне, господа, что ваши суждения верны, — такие слова Лино всегда ипользует, желая несколько поостудить пыл своих собеседников, — однако же позвольте заметить, что вам не доказать их научному миру, пока магистериум не будет открыт.

— Я не собираюсь доказывать их, —возражает космолог и улыбается не без лукавства во взгляде. — Мы не вынесем новообретённого знания из стен этой метаобсерватории, а употребим его в нашу пользу. Между прочим, я не случайно позвал вас именно сейчас: парад планет, длящийся несколько дней, начинается нынешней ночью, а в следующую уж будет в разгаре. Не приближаетесь ли вы к чему-нибудь необыкновенному в своих исследованиях, господа?

— Мы не единственные учёные в трёхсветье****, доктор Бан, — Лино иронически качает головой. — Кроме того, вычисленная вами закономерность…

— …сама по себе может считаться открытием, приближающим магический мир к красной тинктуре***, — заканчивает за ним Чанбин. — Я согласен с доктором Лино.

— Поверить не могу, что прожил достаточно долго, чтобы это услышать, — усмехается тот.

Звездочёт предупреждающе хмурится на них.

— Так или иначе, друзья мои, я рад, что вы пришли, — он снова улыбается. — Закарии?

Обычно Лино отказывется, а Чанбин остаётся; но сегодня всё наоборот. Бинни сегодня сам не свой, — обеспокоенно думает Чан. Когда встретимся наедине, обо всём его расспрошу…

Когда за алхимиком закрывается дверь, хозяин уже замешивает над свечой ягодные настойки.

— Если у тебя есть, чем поделиться, Лино, то я всегда выслушаю, — намекает он. Тот тяжело вздыхает.

— Отправил ученика на второе переходное испытание, а он слёг с горячкой после укуса карликового дракончика, — чернокнижник роняет голову на руку. — И где только откопал эту тварь…

— Сочувствую… как по мне, все эти переходные испытания давно следовало бы оставить там, где им самое место: в Тёмных веках*****. Одни беды от них.

— Ты прав, Чани, прав, как всегда. Зачем меня на эти дедовские страсти потянуло — ума не приложу…

Звездочёт ставит по чашке себе и гостю, а между ними, тоже на край стола, печенье, потому что большую часть поверхности занимает трёхмерная космическая модель.

— Потянуло и потянуло, нынче каяться поздно. Что говорит целитель?

— Что всё вылечится.

— Вот и ладно. Чонин — сильный, здоровый мальчик; он справится.

Это, видно, успокаивает чернокнижника: его лицо перестаёт быть таким скорбным, как в начале беседы.

— Спасибо тебе за всё, Чани, — Лино улыбается. — Но я скоро пойду. Боюсь, как бы нежданный гость не разворотил мне весь дом…

— А что за гость? — на волшебника вдруг накатывает любопытство. И неудивительно: этот его приятель не из тех, кто часто принимает гостей, а особенно нежданных. У самого космолога, как можно заметить по пропускной магии лестницы, тот же пунктик имеется.

— Фокусник один, — ухмыляется Минхо. — Я тебе пока о нём рассказывать не буду. Ещё не решил, что разболтать, а о чём промолчать.

Чан хихикает над этим напускным коварством и, когда питьё прикончено, отпускает чернокнижника восвояси, подумав внезапно, что и самому не помешало бы прогуляться.

Из встроенного в стену платяного шкафа он достаёт любимую чёрную мантию, расшитую серебряными созвездиями, и остроконечную шляпу из того же комплекта. Друзья-волшебники его любви к шляпам не разделяют, считают его старомодным… ну что ж, de gustibus non est disputandum******.

На улице широкие поля защищают его от слепящего солнца; приподняв их, Чан видит грозовые облака, клубящиеся где-то над лесом. Затишье перед бурей. Тут и там ремесленники запирают свои лавочки, купцы и каретчики проводят лошадей в стойла, птицы, хлопая крыльями, забиваются куда-то под крыши, в одни им известные местечки. Все прячутся, и один Чан гуляет, будто на дворе самое погодистое вёдро в этом сезоне. Даже если он застанет грозу — мантия и шляпа зачарованы на гидрофобность, так что ему не вымокнуть и посреди озера.

Гроза — приятный способ побыть одному; не то что бы Чан испытывал недостаток уединения, но уединение в грозу всё же особенное. "Наедине с метаобсерваторией" и "наедине с целым городом" ощущаются очень по-разному. На М постепенно опускается тень грозовых облаков, создавая в шесть вечера почти что ночь, и к этому моменту на улицах никого; разве что крысона спланирует с фонарного столба под вечную пыльную сухость какой-нибудь скрипучей лестницы. Ветер задувает сильнее — это заставляет чародея завязать серебряные ленточки под подбородком, чтобы головной убор не улетел прочь. Мимо него, споткнувшись колесом о яму, пока что в лужу не превратившуюся, проносится запоздалый экипаж, и сразу после этого поля звездочётской шляпы сотрясает первая, тяжёлая дождевая капля.

Чан улыбается. Где-то над лесом глухо грохочет гром, не поспевающий за ливневой стеной, уже промочившей главные городские ворота; на улице никого. Вообще-то специализация Кристофера — превращение микрокосма в макрокосм — позволяет создать из радостных мыслей сухой, светлый купол, защищающий от дождя, но у него есть странная привычка временами игнорировать блага прогресса, чтобы почувствовать единение с хаосом природы. Вот и сегодня своим открытием он не пользуется.

Говорят, что в М молнии всегда бьют в одну и ту же лачугу и что она от того никогда не горит. В других городах этому не верят, а Чан не понаслышке знает, что это чистая правда. Он сам установил железный стержень на крышу своей метаобсерватории, и хоть снаружи она кажется низкой, но в реальности выше любой колокольни и любого дворца в М.

Первый же разряд коротко освещает прибившуюся к стене мокрую фигурку.

Человек этот явно не бездомный, поскольку бездомные знают все укромные места и умеют вовремя в них упрятаться. Да и одет он не как нищий: бежевые штаны, белая рубаха, а поверх рубахи квадратная какая-то накидка, которой один угол свисает на грудь, один на спину, и два другие — на плечи, и расшита эта накидка розовыми да жёлтыми нитями; словом, человек не бедный, а попавший в беду.

— Вам помочь чем-нибудь? — обращается Чан, стараясь перекричать ливень. Человек отнимает ладони от опухшего, покрасневшего лица, и по размазанным вокруг глаз углю и охре становится ясно, что помощь ему нужна. Потемневшие от дождя светлые волосы не отлипают ото лба, когда он кивает в ответ. Тут-то, пожалуй, чародею стоило бы создать тот самый защитный купол; только вот, когда он беспокоится, в куполе всегда ветрено, а ветер — это последнее, что нужно насквозь промокшему бедолаге. Поэтому Чан просто склоняется к нему, вкладывает в дрожащую от холода ладонь кусочек янтаря и говорит:

— Держи. Это поможет поскорее высушить одежду. Если хочешь помощи, пойдём ко мне — в тепле и сухости расскажешь о приключившихся несчастьях.

Тот слабо улыбается и позволяет закутать себя в мантию, которая, вопреки уверениям глаз, способна вместить трёх звездочётов вместо одного; или двух звездочётов и одного загадочного молодого человека с улицы.

Когда они добираются до жилища, его одежда почти полностью высыхает, и без завесы дождя Чан замечает в его облике новые детали: например, множество веснушек, млечным путём рассыпанных от уха до уха, и золотую серёжку в одной из мочек.

— Вы доктор Бан? — любопытно оглядывая метаобсерваторию, интересуется прелестный незнакомец. Хозяин накидывает ему на плечи мягкий плед.

— Да, — удивляется космолог. Он хоть и знаменит в магических кругах, но в этом городе его знают не все. Волшебника подобрал?

— Всегда было интересно, почему у вас два имени. И спасибо, что укрыли от дождя!

— Пожалуйста, — отвечает Чан, во второй раз за день заваривая закарию. — Кристофер — моё звёздное имя. Такое бывает у тех, кто, подобно звёздам, видит вещи, скрытые от остальных. Как тебя зовут, к слову сказать?

— Ли Феликс Ёнбок, — изумившись, выговаривает тот.

— Видишь, у нас много общего.

— Так вы тоже ясновидящий?

— Тоже? — тут приходит очередь Чана изумляться. — Нет. Я космолог. А ты ясновидящий?

— Судя по всему, да, — вздыхает Феликс. Хозяин ставит чашку с дымящейся закарией рядом с ним и усаживается напротив.

— Это же здорово! — Чан улыбается. — Рассказывай, что стряслось.

— Мой брат ушёл сегодня за продуктами для завтрака и не вернулся. Я и в хрустальный шар заглядывал, но не увидел его там, хотя обычно всё вижу… а потом раз — записка.

— Записка?

— Да. Появляется прямо на шаре, вот, — Феликс вытягивает из рукава бумажку, хоть и высохшую уже, но с безнадёжно расплывшимися от воды чернилами. — Написал, что ему угрожает опасность, что он спрятался в надёжном месте и мне стоит несколько дней одному поработать… Почерк его. Но знаете что, доктор Бан? — тут он наклоняется вперёд, как бы сообщая тайну.

— Что?

— Брат — не волшебник. Он не может заставлять бумажки появляться, где ему вздумается.

— Ты уверен, что это так? У родственников часто…

— Мы названые братья.

— А.

— И я пошёл искать его. Наверное, это было глупо… но я испугался, что не вижу его в шаре. Что ж это за место, которого в нём не видать?

— Верно, магическое, — Чан хмурится в задумчивости. — Обычные люди не могут туда попадать. Ты прав, что-то тут нечисто. Я помогу тебе его найти.

Феликс облегчённо вздыхает.

— Спасибо вам, доктор Бан.

— Раз уж у меня ночуешь, так переставай выкать, — фыркает Крис, — и называй меня Чаном, как друзья.

Поздним вечером обнаруживается, что в число общего у них двоих входит также неадекватный режим сна, поэтому, когда к полуночи чёрное небо проясняется до чистоты кристалла, звездочёт через гигантский телескоп метаобсерватории показывает Феликсу парад планет — и необычайно яркий в ту ночь Юпитер.

Chapter Text

Пострадавшему, можно сказать, повезло — рана небольшая, кровопотеря тоже. Целитель ставит таз справа от его головы и осторожно приподнимает её, обхватив рукой затылок. Он никогда не видел Чонина так близко, не мог доподлинно разглядеть форму его носа, очертания его губ; никогда не прикасался и не думал, что доведётся. Взяв другой рукой графин, он льёт на рану воду и следит, чтобы влага не попадала на простыни. Промакивает промытое повреждение чистым полотенцем из своего рукава и оттуда же достаёт мазь. Эта мазь лечит любые небольшие раны за один день и одну ночь — незаменимая вещь; её запасы Сынмин хранит у себя всегда. Есть и другая вещь, которая всегда с ним: лиг. Это чистая тонкая ткань, которая легко рвётся руками и идеальна для перевязки ран; лекарь складывает кусочек в несколько раз и прижимает к ране, приматывает его другой тонкой полоской лига к голове пострадавшего.

Но не это главное. Главное — противоядие, зеленоватая жидкость в его пробирке. Казалось бы, сколько пациентов, сколько спасённых жизней, но всякий раз думаешь: лишь бы сработало… И вроде знаешь — сработает, но всё равно…

Целитель слегка надавливает на подбородок, заставляя губы Чонина разомкнуться, и вливает лекарство в его рот. А чтобы оно быстрее попало в желудок, осторожно отрывает от кровати его плечи, ровно поддерживая голову. И… Сынмин, конечно, не сомневался в своих навыках, но больной приходит в сознание как-то уж чересчур быстро.

Пока первый шок не прошёл, лекарь опускает Чонина обратно на кровать. Тот приоткрывает было губы, чтобы высказаться, но Сынмин мягко припечатывает их пальцами. Горячие. Лихорадочные.

— Не разговаривай пока. Твоя челюсть ещё не готова к таким подвигам.

Губы под подушечками пальцев слегка шевелятся, и этого движения Сынмина прошибает почему-то, так, что трудно становится не отдёрнуть руку, словно от котла с закипающим зельем. Но он не отдёргивает, а убирает аккуратно — предположив, что пациент принял рекомендацию к сведению и не станет во вред себе напрягать лицевые мышцы. И если пальцы эти прячутся в кулаке слишком уж глубоко, то это его, Сынмина, личные проблемы.

Полминуты или около того Чонин глядит на него затравленным зверем, а целитель ответным взглядом пытается его успокоить. Обычно он любит молчаливых пациентов, но с этим хочется поговорить. О многом. Например, о том, почему тот отказывался каждый раз, когда он просил Лино их познакомить. Или о том, что вообще произошло на той поляне с тем ведьминым кругом и тем деревом.

Впрочем, если Сынмин думал, что этот больной просто так смирится с невозможностью поговорить, то он ошибался. Это становится ясно, когда Чонин, не глядя, достаёт неочинённое перо из прикроватной тумбочки и проводит опахалом по стене — и на стене, обои которой кажутся вдруг подозрительно похожими на пергамент, появляются слова.

"Ты пришёл меня убить?"

Так вот оно что. Неужели думает, что я мстить ему собрался? Сынмину не удаётся сдержать усмешку.

— Надо же, а я думал, что разговор начинают со "здравствуйте". Видимо, к воспитанникам мнительных чернокнижников это не относится.

Издёвка срабатывает именно так, как должна: Чонин, позабыв об опасливости, сжимает слабые от яда кулаки и гневно щурит глаза.

— Так-то лучше, — улыбается Сынмин, показательно игнорируя слова "Ты тоже начал отнюдь не с приветствия", появившиеся на стене. — Я не убить тебя пришёл, а лечить. По просьбе господина Лино.

Это почему-то удивляет молодого чародея, и он глазами-блюдцами пялится в пространство над собой. Затем он хмурится и снова проводит пером по стене.

"Я сдал?"

Это приводит лекаря в замешательство. Суть вопроса совершенно ему не ясна.

— О чём ты? — уточняет он.

"Об испытании"

— Откуда ж мне знать? — изумляется Сынмин. — Вопрос этот экзаменатору задашь, когда закончится постельный режим. Кстати, о постельном режиме, — из всё ещё висящего возле балкона домика он призывает бульон, давно уж покипывающий в одном из котлов, ложку и пиалу, — тебе надо поесть.

Чонин едва заметно кивает с совершенно отсутствующим лицом, будто переживая катарсис посреди этого лишённого смысловой нагрузки разговора, и безропотно повинуется, когда лекарь призывает его принять сидячее положение. Руки у больного более-менее рабочие, но слабые, поэтому Сынмин всё равно кормит его с ложечки сам, мягко поддерживая пальцами нижнюю челюсть, чтобы она опускалась не слишком сильно. Ополовинив пиалу, целитель замечает некоторое страдание на лице Чонина.

— Больно? — тот кивает. — Можешь доесть потом, — снова кивок.

Сынмин ставит недоеденный бульон на тумбочку и помогает пациенту снова лечь. Тот будто бы веселеет после еды, по крайней мере, из его глаз исчезает эта печальная задумчивость.

"Когда я смогу говорить?"

— Уже завтра.

"Здорово"

"Спасибо, что лечишь меня"

— Пожалуйста, — целитель тепло улыбается.

"Не говори учителю Лино, что я очнулся"

А вот это неожиданно. Сынмин даже не успевает ответить, как вдруг за дверью слышатся шаги. Помяни дьявола… — успевает только подумать лекарь, молниеносно выуживая из рукава градусник, чтобы хоть чем-то себя занять, и в комнате показывается острый нос вышеупомянутого чернокнижника. Глаза Чонина к этому моменту предусмотрительно прикрыты.

— Он не приходил в себя? — обеспокоенно шепчет Лино.

— Приходил, — целитель откладывает градусник. — Ненадолго. Только и хватило времени немного его покормить. Больше он сегодня не очнётся: быстрый бег с места сражения крепко разогнал яд по телу.

Чернокнижник благодарит и уходит куда-то по делам — это Сынмин определяет по хлопнувшей входной двери.

"Не думал, что ты действительно солжёшь ради меня"

— А что, это была проверка? — весело любопытствует он.

"Нет" — поспешно отображает тот на стене. Сынмин не слишком-то верит, так что просто хмыкает в ответ. Чонин вдруг дёргается, вспоминая что-то, и снова проводит опахалом пера по стене:

"Я говорил что-нибудь, пока был без сознания?"

— Нет.

"Это радует"

Забавно. Тем, кто этому радуется, обычно есть, что скрывать. Несколько минут проходит в молчании, а потом больной засыпает — его веки смежаются, а дыхание замедляется. Суп он съел только наполовину, значит, и снотворное действовать будет на протяжении меньшего времени, но Сынмину часа должно хватить, чтобы осуществить то, за чем он пришёл. Кроме того, Чонин невольно подал ему идею…

Целитель тихонько поднимается со стула и выходит в коридор. Молодого человека, которого он увидел в комнате пациента, когда только пришёл, следует найти сразу по двум причинам: чтобы понять, представляет ли он угрозу, и чтобы задать один вопрос. Искать его Сынмин направляется сперва в гостиную, а затем в гостевое левое крыло — и в левом крыле, в самом конце, он его находит.

— Войдите! — отвечает на стук звонкий голос, и глазам целителя предстаёт искомый молодой человек со светло-русыми волосами, золотой серёжкой в левом ухе и оранжево-голубой квадратной накидкой на плечах. Все три хозяйские кошки сконцентрировались вокруг него: одна свернулась на подушке возле головы, вторая — под боком, а третья — на коленях.

— Здравствуйте, господин…

— …Хан Джисон.

Значит, Хан Джисон. Это имя ни о чём ему не говорит.

— Так вот, господин Хан, я лечащий врач Ян Чонина и хотел бы задать о нём один вопрос.

— С удовольствием отвечу! — Джисон щурит свои подведённые углём и охрой глаза так, будто отвечать на вопросы незнакомцев действительно приносит ему какое-то удовольствие.

— Благодарю. Скажите, пожалуйста, он не говорил ничего, пока находился без сознания под вашим наблюдением?

— Как же, говорил, — молодой человек хмурится, вспоминая. — Будто он что-то должен. Извинялся перед господином Лино, очень много раз извинялся… называл себя никчёмным. Ещё какого-то Сынмина звал… вы случайно не знаете, кто такой этот Сынмин?

— К сожалению, нет, — не моргнув, отвечает целитель. — Спасибо, господин Хан, вы мне очень помогли.

С этими словами он кивает на прощание и выходит за дверь, где наконец позволяет себе прижать руку к лицу, тяжело вздохнуть и упереться спиной в стену на неопределённое количество времени.

Сынмин знает, где конкретно в особняке находится кабинет Лино, но не рассчитывает, что наложить лапу на его бесценную научную библиотеку будет просто. К двустворчатой двери он подходит с величайшей осторожностью, разглядывая потолок и прощупывая пол ногой, прежде чем наступить на следующую половицу. Снаружи вряд ли есть ловушки, всё-таки это лишь коридор, но следует быть начеку. Не помешает и подготовиться к тому, что может ожидать его внутри; Лино — осторожный человек, и, что гораздо важнее, величайший чернокнижник текущего столетия. А Сынмин, по всей видимости, самый дерзкий лазутчик. Иными словами, сумасшедший.

Дверь он открывает так же, как балкон Чонина — заговорённой травой с рассады. Многие садоводы утверждают, что с растениями надо говорить, но немногие додумываются каждый день убеждать траву, что она могучая и волшебная. Знахарь каждый вечер нашёптывает своей рассаде, что она отпирает любые замки, и вот результат.

Было бы удобно просто приманить какую-нибудь книгу в свои руки, не переступая порога комнаты, потенциально напичканной ловушками, но Сынмину хорошо известно о заклятиях, уничтожающих книги, будь они хоть на сантиметр вынесены из библиотеки. Войти, впрочем, он тоже не спешит. Вместо этого он быстро протягивает руку в пространство кабинета и так же быстро убирает, ожидая ведра кислоты сверху или отравленный дротик сбоку; однако же, ничего подобного не происходит. Тогда он осторожно прощупывает ногой первую плитку кабинета, но тот продолжает изображать совершенно безобидную комнату. Вызывает ложное чувство безопасности, — усмехнувшись, догадывается Сынмин. Умно. Тогда он переступает порог кабинета.

Сердце его заходится бешеными темпами — умирать страшно, ещё страшнее быть пойманным Лино — но желание создать Панацею* пересиливает любые страхи. Медленно, проверяя каждый участок пространства, он пробирается к книжным шкафам и не встречает на своём пути ни единого препятствия. ”Primum - Substratum, Secundum - Caelum, Tertium - Homo**”, — читает он на одном из корешков. Возьму эту. Натянув перчатки, Сынмин сглатывает нервный комок и прикасается к книге. В то же мгновение откуда-то сзади доносится укоризненное цоканье языком. Спина его леденеет.

"Ха-ха-ха", которое он слышит следом, не узнать невозможно. Но в этот раз оно тёмное, опасное, обещающее расплату. Как мог Лино вернутся так быстро? — потерянно соображает целитель, отдёргивая пальцы от чародейского тома. Я же всё рассчитал…

— Кажется, кто-то возжелал похитить мои тайны, — голос чародея звучит глубоко и вкрадчиво, так, как он с Сынмином никогда не говорил. Это ужасает даже больше, чем тот факт, что его поймали на горячем. Налётчик молчит: оправдываться ему решительно нечем. — Ну же, посмотри на меня. Посмотри мне в глаза.

Сынмин оборачивается. Сам не знает почему. Этот тон, который был бы уместнее на брачном ложе, нежели на месте преступления, имеет над ним странную власть. Оборачивается — и жалеет.

Лино, облокотившись на книжный шкаф возле входа, смотрит прямо на него, склонив голову набок и прищурив глаза, и это ужасно. Когда их глаза встречаются, чернокнижник отделяется от стеллажа и неумолимо приближается к целителю, потирая ладони одну об другую.

— Скажешь что-нибудь в своё оправдание, ммм? Скажи, что тебе стыдно, — Сынмин вдруг отчётливо понимает, что его бросило в какой-то невообразимый жар, и да, конечно, ему стыдно. Он готов признать свою вину прямо сейчас, если только…

В голове что-то щёлкает. Самая первая мысль, которая возникла при звуке этого голоса — самая правильная. Лино никогда не говорит с ним так. И за всё это время он ни разу не назвал лазутчика по имени, а чернокнижник любит называть всех по имени. Значит, это не настоящий доктор Лино, а лишь хитроумная охранная система, включающаяся, когда чужак прикасается к этим книгам. И, похоже, она не умеет распознавать лица. А голоса умеет? Сынмин решает не проверять. Вместо этого он наудачу обходит двойника по кругу и быстрым шагом пересекает порог кабинета. Двойник, снова усмехаясь, оборачивается и машет ему рукой, а затем запирает двери перед его носом.

Тогда только Сынмин замечает, что пот градом катится по лицу его, и утирается рукавом. Да уж, после такого приёма любое желание воровать отпадает, — нервно думает он. Я, однако же, задержался. Надо возвращаться к больному, пока он ещё спит.

Чонин выглядит гораздо лучше, когда целитель проскальзывает обратно в комнату: его дыхание ровное и глубокое, а лицо имеет сравнительно здоровый цвет. Украдкой Сынмин достаёт из рукава пробирку и приманивает туда остатки снотворного из бульона — больше оно не понадобится. Он едва успевает вернуть его в рукав, прежде чем пациент открывает глаза.

— Как самочувствие? — спрашивает целитель.

"Лучше"

— Это радует. Давай-ка измерим тебе температуру.

На этот раз он достаёт градусник уже не просто так, чтобы прикрыть обман, а действительно вкладывает его между рукой и туловищем больного, бросив беглый взгляд на часы.

Результат хороший — 37.4.

— Быстро идёшь на поправку, — улыбается Сынмин. — Ещё супа?

Чонин кривится неповреждённой стороной лица.

— Что, невкусно? Да, повар из меня никакой. Но твёрдая пища тебе противопоказана, иначе до завтра челюсть не заживёт.

Тот тяжело вздыхает, принимая, видимо, свою судьбу, и позволяет усадить себя в более-менее вертикальное положение.

— А я могу тебе потом что-нибудь сладкое принести. Закарию любишь? Шоколад?

У Чонина аж глаза блестеть начинают, да и сомнительную стряпню Сынмина он глотает гораздо охотнее. Сладости целитель приносит из своего домика (у Лино они, наверное, тоже есть, но перерывать ради них чужую кухню кажется странным). Дождавшись, пока молодой чернокнижник утолит жажду горячим напитком, Сынмин подносит к его рту шоколад и предостерегает:

— Не жуй, а позволь ему растаять на языке, хорошо?

Тот кивает слегка. Лишь когда его пальцы уже второй раз за день встречаются с губами Чонина, на целителя снисходит неловкое осознание, что он находится примерно в шаге от нарушения врачебной этики и что его пациент вполне может поднести ко рту шоколад самостоятельно. Пациент, к слову, совершенно не помогает: смотрит выжидающе, мол, давай ещё, чего застыл. И Сынмин даёт ещё, коря себя на чём свет стоит за отсутствие силы воли.

— Ты помнишь, я солгал господину Лино о твоём самочувствии, — напоминает он, стараясь отвлечься. — Когда он вернётся, мне гнуть ту же линию дальше? Или скажем правду?

"Правду"

— Договорились.

"Не знал, что болеть так скучно"

— Ты даже суток не пролежал, — хмыкает целитель. — Могу принести тебе книгу, какую захочешь. Или сыграем во что-нибудь.

"Почитай мне вслух"

Сынмин весело удивляется. Ему неплохо знаком этот типаж пациентов, которым нравится чувствовать себя беспомощными, но он бы никогда не догадался, что Чонин из таких. О нём он, конечно, мало что знает, но со слов Лино казалось, что ученик чернокнижника всегда ненавидел быть слабым и совершать ошибки.

— Что, так нравится мой голос? — дразнит он, а затем сразу добавляет, — Скажи название, а я постараюсь найти.

Чонин снова избегает зрительного контакта.

"На твой выбор"

— Ныне хочу рассказать про тела, превращённые в формы
Новые. Боги, — ведь вы превращения эти вершили,..***

"НЕТ. ОСТАНОВИСЬ"

Теперь уже Сынмин, не сдерживаясь, смеётся. Лино рассказывал, конечно, о неприязни воспитанника к древним грекам и латинянам, но попробовать стоило.

— Тогда скажи, что тебе нравится.

"Роман о лисе****. В тумбочке"

Интересно. Этого я не читал. Достаточно быстро Сынмин понимает, почему именно он этого не читал*****, но возмущаться становится поздно.

— Перро на то талант и ум,
Чтоб был и Лис, и Лисов кум
Волк Изенгрин воспет, направил,
Но лучших сцен в стихи не вставил…

Растворившись в повествовании о крамольных проделках подлого и зловредного Лиса, Сынмин не замечает, как его пациент проваливается в сон. Из глубин сюжета его выдёргивает лёгонький скрип двери. С тех пор, как он взял в руки "Роман о лисе", прошёл уже час, и Лино вернулся домой.

— Чонин быстро идёт на поправку, — шепчет целитель, закрывая книгу. — Вопреки моим пессимистичным прогнозам, он уже приходил в себя. Когда опять проснётся, сможешь поговорить с ним.

Чернокнижник аж светлеет от радости.

— А ты за чтением время коротаешь? — спрашивает, указывая на книгу.

— Пациент попросил почитать ему вслух. Разве я мог отказать?

Лино сперва изумляется, а затем хитро улыбается и склоняет голову.

— Ну надо же. Меня он никогда не просил о таком.

Тут они оба замечают, что Чонин пробудился и смотрит на учителя лютым взглядом, в котором явнее, чем в словах на стене, читается "ЗАМОЛЧИ". Сынмин прыскает; Лино, недолго продержавшись, следом.

— Ты как, мальчик мой?

"Хорошо"

Чонин успокаивается, но румянец — уже не болезненный — с его щёк так и не сходит.

"Артефакт в рукаве моей мантии. Очки, золотая оправа и непрозрачные стёкла"

Сынмина накрывает воспоминанием с поляны, и он на несколько секунд выпадает из реальности, залипнув взглядом на левую руку Чонина. Этим утром она была у него в волосах. Лино снова выдёргивает его в мир насущный.

— Мне не стоило подвергать тебя опасности, — горестно вздыхает он, — но ты справился, несмотря на непредвиденные трудности. Настоящий чародей. Ты прошёл испытание, так что с сегодняшнего дня получаешь доступ в мой кабинет.

Свой энтузиазм по этому поводу Сынмин старается скрыть.

"Спасибо"

— Интересно, на что способен этот артефакт, — задумчиво вращая в руках очки, размышляет Лино, а затем надевает, — я ничего не вижу…

"Зато выглядишь стильно"

— Да? Тогда я забираю его себе. Кстати, — чернокнижник приманивает из коридора какое-то жутко ароматное блюдо, — приятного аппетита вам обоим!

— Чонину противопоказана твёрдая пища.

"А ты будто рад. И нам что, одна тарелка на двоих?"

— Я шеф, мне лучше знать, как сервировать, — ухмыляется Лино. — И я думаю, пасту можно? Она мягкая, не аль денте.

— Да, пожалуй, — Сынмин стреляет глазами в сторону Чонина, чтобы узнать, не кривится ли тот здоровой половиной лица, и да, кривится.

"Вам нельзя находиться вместе в одном помещении"

— Неблагодарность детища, — чернокнижник драматически прижимает руку ко лбу, — острее зубов змеиных******.

"А твой юмор — острее драконьих" — выводит на стене Чонин, но учитель его уже покидает комнату, изображая обезумевшего от горя предательства старика.

— Тебе противопоказано смеяться, — серьёзно говорит Сынмин хихикающему больному. А после, без малейших угрызений совести, хохочет сам.

Chapter Text

Просыпается Феликс в приятнейшем расположении духа. Бывают в жизни неприятные пробуждения: то ли солнце по глазам режет, то ли нужда зовёт, жарко ли под одеялом, холодно ли без, тело ли затекло в неудобной позе — но только не у Чана в постели. У Чана дома, кажется, вовсе ничего неудобного нет, всё для человека, всё по делу, всё на своём месте. И всё не такое, как видится; Феликсу, например, приходится несколько метров до края кровати ползти, как лучнику в окопе, а сойдёшь с неё, посмотришь, так будто бы одному взрослому на ней тесно будет. Из-за этой обманчивой внешности ясновидец слегка смутился, когда Чан предложил ему спать здесь (кровать у звёздочёта одна — а зачем больше?он один живёт), но вскоре оказалось, что без умысла на ней не потолкаешься. Пожалуй, если оба лягут на ней, аки морские звёзды, то кончиками мизинцев соприкоснутся, но они не проверяли.

Хозяин бодрствует, видно, уже давно: он переодет, причёсан (насколько возможно с такой кудрявой шевелюрой) и разглядывает какую-то карту с дымящейся чашкой закарии возле руки. Рядом, несмотря на дневной свет, горит свеча — чтобы подогревать над ней быстро остывающий напиток.

— Доброе утро, — Феликсу не нужно быть провидцем, чтобы знать, что уже перевалило за полдень, но он намеренно говорит именно так. Джисон утверждает, что его лучезарный братец гораздо больше солнышко, чем эта болезненная для глаз штуковина на небосводе, а значит, когда Ликси встанет — тогда и заря. Братец, несмотря на дурачества, часто говорит и дельные вещи.

— И тебе доброе, Феликс, — Чан с улыбкой разворачивается на стуле, но нахмуренные брови тут же гасят её. — О нет, мне совсем нечем тебя кормить.

— А ты чем завтракал? — удивляется тот. Хозяин бросает взгляд на стол.

— Закарией… и свежим утренним воздухом.

— Это не завтрак.

— Я привык.

— Тем хуже! У тебя здесь есть хоть какие-то продукты?

Чан отрицательно качает головой. И это проблема, потому что Феликс лучших лавок не знает, самих лавочников в лицо тоже не знает и торговаться с ними не умеет — всем этим уверенно и со вкусом занимается обычно Джисон, пока его братец спит. И не приготовишь ничего.

— Вот что, — волшебник поднимается со стула, — свожу я тебя в какой-нибудь трактир, там поешь. Заодно расскажешь мне об исчезновении брата всё, что знаешь, да и о вас в целом, чтобы я лучше представлял, что могло с ним случиться и куда он мог пойти.

— Круто, — о своём намерении заставить Чана тоже поесть, Феликс не говорит, чтобы не спугнуть. Всему своё время.

До трактира они доходят быстро и по хорошей погоде усаживаются на открытом воздухе. Вскоре к ним, скользя между столами, подбирается официантка в лёгкой форменной рубахе с корсетом и двумя светлыми пучками на голове.

— Чего желаете?

Феликс заказывает много блюд, гораздо больше, чем он сможет съесть, но Чан и бровью не ведёт — рассеянно смотрит на улицу. Девушка сперва поднимает брови, чуть выше с каждым названным пунктом, что весьма забавляет фокусника. Повторив заказ для проверки, она неожиданно подмигивает Феликсу, после чего уносится на кухню, взмахнув полой длинной и пышной юбки.

— Брата моего зовут Хан Джисон, — начинает он, заставляя Чана отвлечься от созерцания улицы, и признаётся:
— Мы шарлатаним понемножку. Продаём обереги всякие, гадаем, устраиваем спиритические сеансы. Всё это не по-настоящему, просто дурачим честной народ.

Тот издаёт смешок и кивает, поощряя говорить дальше.

— Только вот… я действительно вижу в хрустальном шаре ответы на вопросы посетителей. Когда сообщаю их, немного привираю, чтобы Джисон ни о чём не догадался, но в целом отвечаю, как есть.

— Почему ты не хочешь, чтобы он знал?

— Мне кажется, ему важно чувствовать, что мы действительно почти как братья. Чтобы мы были похожи как можно больше. Мы даже носим одинаковые серёжки, — Феликс с нежной улыбкой трогает правую мочку, — у него такая же, но в левом ухе, — он снова хмурится. — И для меня это тоже важно. Поэтому я храню в тайне свои способности, ведь он просто человек. Сообразительный и с ловкими руками, но человек. Не волшебник.

Чан кивает задумчиво.

— А Джисон не знаком с какими-нибудь колдунами?

— Нет… хотя, постой. Поверхностное знакомство считается?

— Нам пригодятся любые зацепки.

— Позавчера мы прятали двух чародеев от гвардейцев в нашем шатре, — делится Феликс. — Одному, господину Хвану, я вытащил стрелу из спины, а другого, господина Лино, Джисон развёл на деньги. Хотя тот не слишком-то жаловался.

— Лино? — вскидывает брови Чан. — Ну и ну, — вдруг он щурится в каком-то одному ему ведомом подозрении. — А он не давал ничего Джисону? Помимо денег?

Феликс странно взирает на него, пытаясь понять, что тот может иметь в виду. В этот момент официантка возвращается с едой. Увидев приборы на двоих, он подмигивает ей.

— Например?

— Ну, скажем, визитку…

Точно.

— Точно, — глядя в пространство, понимает ясновидец, — он превратил в неё трефового короля.

— То-то он мне вчера про незваного гостя-фокусника говорил, — ухмыляется Чан. — Это точно Джисон. Как раз понятно, почему ты его в шаре не видел — особняк Лино защищён особыми чарами. И тайна появления бумажки на шаре раскрыта: наверняка чернокнижник её отправил.

— Вы знакомы с Лино лично? — это кажется удивительным, насколько тесен мир.

— Да, — лицо космолога становится загадочным. — Я достаточно близко с ним знаком. И он не привык просто так отдавать любимые игрушки.

Феликса захлёстывает ужасом — ну конечно, у колдуна, который устраивает уличные дуэли, сыпет деньгами направо и налево, выглядит убийственно привлекательно и прячет за чарами свой особняк, будут и другие сомнительные привычки, например, содержание в золотой клетке понравившихся людей. За этими мыслями хихиканье Чана шарлатан замечает не сразу.

— Пошутил я, пошутил, хватит сидеть с таким лицом. Отдаст нам Лино твоего братца, если тот, конечно, захочет уходить.

— Ну ты.., — Феликс встряхивает головой от возмущения. Тот только продолжает смеяться, но тут ясновидец понимает, что насытился, и настало его время для обмана. — Я, кажется, всё это не съем…

— Так я и думал, — Чан вздыхает как-то устало. — Доем это блюдо, чтоб уж не оставлять, и пойдём к Лино.

Феликс позволяет себе ликующую ухмылку. Звездочёт осознаёт всю шельмоватость его лица, только когда кладёт в рот последний кусочек, и в отместку щипает юношу за щёку, перегнувшись через весь стол.

Теперь, когда они знают, что Джисон в безопасности, торопиться им некуда, и через М до особняка Лино они идут в прогулочном темпе, обозревая окрестности и болтая ни о чём. Солнце светит мягко, слегка укрытое пушистими облаками, на улицах суетятся люди, кони стучат копытом и отфыркиваются, приостановленные кучером в нужном ему месте. Ветер, правда, веет откуда-то справа, что заставляет Феликса бесконечно заправлять за ухо лезущие в лицо светлые локоны, зато это освежает и делает путь приятнее. Кроме того, присутствие Чана обнадёживает, вселяет чувство уверенности в сегодняшнем, завтрашнем, да и вообще каком угодно дне. Будет жаль расстаться с ним, когда это путешествие закончится.

На краю очередной улицы, последней в городе, чародей останавливается и присаживается на корточки возле белого кота (кошки?) с рыжей спинкой.

— Здравствуй, Дуни, мы к господину Лино, — и шарлатан сначала не понимает, что происходит и с чего его спутнику взбрело в голову беседовать с животными, а потом всё проясняется. Котенька, волшебный привратник, растворяется в воздухе, открывая взорам гостей изысканной архитектуры особняк. — Я могу называть тебя Феликсом при всех или ты прячешь это имя?

— Лино знает меня под именем Ёнбок, как и прочие посетители шатра. Феликсом меня зовут только близкие.

Чан задерживает на нём взгляд, будто пытаясь разгадать, записали ли его в близкие, но сдаётся и просто кивает, мягко кладя руку на дверное кольцо. Ждать ответа на стук приходится недолго — хозяин почти сразу открывает им. За ухом у него торчит писчее перо.

— Что, Чани, и дня без меня прожить не можешь?

Звездочёт закатывает глаза в ответ на поддразнивание, но не комментирует, а переходит сразу к делу:

— Джисон у тебя?

Тут Лино замечает Феликса, который до поры был спрятан за широкой чановой спиной.

— Ааа… да, у меня. И он предупреждал, что Ёнбоки поднимет на уши весь город, — чернокнижник снова ухмыляется, кидая взгляд на ясновидца. — Ты разве не получил записку?

— Получил, но смутился способом получения, — разводит руками Феликс. — Джисон, конечно, знатный фокусник, но такие трюки ему не под силу.

— Ладно, заходите уж, раз пришли. Как раз выясним поподробнее, что там случилось у нашего славного малого.

Уже нашего, значит.

Джисон, выбегая откуда-то из гостиной, чуть не сбивает брата с ног крепким объятием, которое тот с удовольствием возвращает. Сбоку от них Лино издаёт возглас умиления.

— Кстати, веснушчатый, ты мне напомнил кое-что, — говорит чернокнижник и вопит: — СЫНМИНА!

Где-то на втором этаже хлопает дверь — молодой человек с широкими рукавами и напряжённой нижней губой, который почти слетает вниз по лестнице, Феликсу не знаком. На лице Джисона отображается почему-то крайнее возмущение.

— Что-то случилось? — обеспокоенно спрашивает Сынмин.

— К тебе господин Хван не заходил? Субботней ночью, скажем, или воскресным утром?

— Нет, — удивление. — А что с ним?

— Ранение гвардейской стрелой, — качает головой Лино. — Вот ведь упрямец… "Убей врача, а плату за лечение отдай болезни"*.

— Так вы тот лекарь, о котором говорил господин Лино у нас в шатре, — обращается Феликс к Сынмину. — Приятно познакомиться.

Жмут руки. Сверху слышится какой-то грохот. Целитель чертыхается и несётся наверх, спустя секунду оттуда доносится его укоряющий голос.

— Я, кажется, говорил тебе не вставать с постели без посторонней помощи! Ты слишком слаб для этого!

В попытках понять, что происходит, Феликс смотрит сперва на Лино, затем на Джисона, но они оба только щурятся и хихикают, а Чан от беззвучного смеха и вовсе хватается за стену, чтобы не осесть на пол. Вскоре на лестнице появляется Сынмин с рукой, обёрнутой вокруг талии неизвестного юноши, который переставляет ноги не слишком-то уверенно, и белобрысая макушка того мажет волосами по скуле целителя, заставляя его отфыркиваться.

— Итак, Сони. Твой рассказ, — обращается к делу Лино.

— Ах, да. Я пошёл за продуктами для завтрака. Покупатель в мясной лавке, приобретя баранью ногу, развернулся и увидел меня. Вид моего прекрасного лица почему-то привёл его в неописуемую ярость, и он гнался за мной несколько кварталов, пока я не спрятался и не вспомнил, что могу просить об убежище великодушного господина Лино.

Рассказ приводит Феликса в замешательство, заставляет нахмурится. Почему?

— Как выглядел этот человек? — спрашивает Чан.

— О нет, не будем вдаваться в описания, — чернокнижник возражает, — я как раз по этому случаю порылся в библиотеке и нашёл заклинание, которое значительно ускорит дело. Отличное заклинание. Я сам придумал.

Сынмин и незнакомый белобрысый юноша асинхронно издают смешки. Лино торжественно берёт один из валяющихся повсюду листов бумаги и водружает его на стол.

— Сони, иди сюда, — приглашает взмахом руки. Тот с любопытством подходит ближе. — Прижми ладонь с раскрытыми пальцами к листу и закрой глаза, — тот повинуется. Чернокнижник достаёт из-за уха перо, обмакивает его в чернила и ровной линией обводит кисть Джисона. — Кто напал на тебя в мясной лавке?

Прежде чем тот успевает ответить, Лино замыкает кривую и отрывает от бумаги чужую ладонь. В то же мгновение линия спутывается, множится, вытягивается, образуя достаточно точный, хоть и стилизованный, портрет. Брови чернокнижника приподнимаются от удивления. Из горла Чана, из любопытства перегнувшегося через Лино, вырывается непередаваемый звук.

— Иэни, мальчик мой, подойди сюда. Я недавно показывал тебе этого волшебника, помнишь?

— Всё-таки волшебник? — выдыхает Джисон. — А я знал, что этот избыток колец был неспроста…

Целитель, поддерживая беленького Иэни, ведёт его к столу, и тот перегибается через другое плечо Лино.

— Да… Со Чанбин. Я помню, ты показывал мне его в том фолианте.

— Что за фолиант? — живо интересуется Чан.

— "Величайшие колдуны и колдуньи нашего века", — гордо отзывается чернокнижник, вставая и доставая книгу с полки. — Великолепный экземпляр.

— На себя хотел полюбоваться? — дразнит звездочёт. — А я там есть?

Феликс хихикает.

— Конечно, есть, — Лино закатывает глаза. — Вот, смотри, — и открывает где-то на середине. Там, действительно, Чан: в мантии, остроконечной шляпе, со звёздами и планетами вокруг, а наверху страницы красивыми буквами выведено "ДОКТОР БАН КРИСТОФЕР ЧАН, ПЕРВООТКРЫВАТЕЛЬ ТРАНСФОРМАЦИИ МИКРОКОСМА В МАКРОКОСМ И ОБРАТНО".

— Похож, — признаёт космолог.

— А то, — кивает Лино, листая в начало, — но я эту книгу не за тем открыл. Глядите!

Его палец останавливается на развороте за общей подписью "ДОКТОР СО ЧАНБИН И ДОКТОР ДЖЕОНЕЗИС, ПЕРВООТКРЫВАТЕЛИ БЕЛОГО ЛЬВА". На левой странице разворота, видимо, тот самый Со Чанбин, с острым лицом, маленькими губами и в чёрной мантии, простирающий руку над алхимическим тиглем**. Вокруг его головы летают магические минералы. Разглядывая этого человека и гадая, что сподвигло его напасть на Джисона, Феликс сперва не обращает внимания на правую страницу. Зато обращает сам Джисон.

— А почему тут пусто? — спрашивает он, тыкая на неё, и, действительно, изображение доктора Джеонезиса, имя которого и по-человечески-то не звучит, там начисто отсутствует.

— Кстати да, почему? — поддерживает Иэни. — Я ещё в прошлый раз хотел спросить, когда ты мне показывал, но из головы вылетело…

Чан и Лино одинаково темнеют лицами. Звездочёт начинает говорить.

— Доктор Со утверждает, что он открыл белого льва не один, а вместе с другим человеком, который взял себе псевдним "Джеонезис". Кроме Чанбина, его никто никогда не видел, диссертацию Чанбин защищал один, да и в последующие годы таинственный соавтор не объявился. Неизвестно, что стало с этим человеком и был ли он когда-нибудь вообще.

— Ого, — выдавливает Джисон и прочищает горло. — Звучит, как страшилка. Из тех, что по ночам у костра рассказывают.

— А может, доктор Со Джеонезиса тоже.., — Иэни делает в воздухе странный жест рукой, — того? Как Джисона? Но успешнее.

— Чанбин вообще-то мой друг! — возмущается Лино.

— Это не говорит в его пользу, — веско вставляет Сынмин.

— Ты тоже мой друг, — ухмыляется чернокнижник.

— Да, и это не говорит в пользу Сынмина, — кивает Иэни, всё ещё опираясь на вышеупомянутого.

Чан, единственный из оставшихся в гостиной, кто мог бы влиться в эту дискуссию, смеётся молча, решив, видимо, что у этих троих своя атмосфера и прерывать их не стоит. Феликс прекрасно понимает это решение и, частично отрешившись от полилога, принимается разглядывать комнату.

В одном из кресел свернулась рыжая кошка — Феликс подходит к ней с намерением погладить, но видит, что она спит, и решает не будить, поэтому просто с улыбкой наблюдает несколько секунд за её дыханием. Жилище чернокнижника выглядит каким-то даже разочаровывающе обычным с его полными фарфором деревянными стеллажами, овальным зеркалом на стене в полный рост и вазами засушенных цветов. И как господин Лино хранит их в целости при двух кошках в доме?.. — задумывается Феликс, пока не видит третью кошку, серую с чёрными полосами. На вопрос это не отвечает, но хотя бы развеивает заблуждение о количестве питомцев. Необычными в гостиной выглядят только стопочки книг и бумаги с чернильницами повсюду, а ещё камин, заставленный различной степени причудливости вещицами. Они-то и привлекают внимание Феликса.

— Кстати, Иэни, как твоё самочувствие? — интересуется Чан на фоне. — Лино рассказывал мне, в какую пренеприятную ситуацию ты попал…

Слева на каминной полке стоит диадема с лунным серпом; за ней писчее перо крохотных размеров, такая же чернильница;..

— Да ничего, жив, слава богу…

…причудливый, переливающийся всеми цветами радуги, минерал, во все стороны расходящийся квадратами (Феликс и под пытками не смог бы его назвать — совершенно не разбирается в них***); клинок с фигурно изрезанной рукоятью; колода Таро;..

— В следующий раз противоядие тебе тоже бог готовить будет, — говорит Сынмин.

…золотой оправы очки с непрозрачными стёклами; голубые незабудки, растущие прямо из дымохода; и, наконец, огниво.

— Здесь можно трогать что-нибудь? — спрашивает у хозяина ясновидец.

— Да, на этой полке, кажется, ничего не проклято.

"Кажется" не очень обнадёживает, но Феликс идёт на поводу у своего любопытства, вытягивая одну карту из колоды. Джисон научил его гадать одним скучным зимним вечером. Хотя, та карта, которую он вытягивает, в пояснениях не нуждается. Дурак.

Из-за спины слышны возмущённые визги, о происхождении которых Феликс и знать не хочет.

Дурака он кладёт назад, а затем тянет карту уже из другого места. И снова Дурак. Ага, — ухмыляется он, снова засовывая Дурака в стопку. Кажется, передо мной колода, состоящая из одних Дураков. Феликс слыхал о таких — коллекционеры-шутники собирают. Странно, ведь господин Лино на коллекционера-шутника не похож.

— Слушайте, господин Лино, а нельзя ли применить это заклинание с чернилами и ладошкой на докторе Со? — взбудораженный голос Джисона звучит громче обычного. — Чтобы узнать, как выглядел Джеонезис?

Правда, когда Феликс берёт колоду и разворачивает её рубашками вниз, теория рассыпается: веер оказывается полон стандартных для набора Таро карт. Одну за другой он кладёт их обратно на каминную полку, и в итоге не находит в колоде ни одного Дурака.

— Можно… и даже нужно. Сони, твой бы разум в магическое русло — ты бы и магистериум создал, и гомункула, и эфирные мелки.

Тем временем, ясновидец оставляет Таро в покое и берёт с каминной полки очки.

— Эфирные мелки? — переспрашивает Джисон.

Стёкла становятся прозрачными в ту же секунду, как Феликс надевает их — он отворачивается от камина, чтобы осмотреться и понять, изменилось ли что-нибудь. И да! Над головой каждого присутствующего в комнате зависает какой-то таинственный символ. Или, постойте… Один всё же узнаваем: зеркало Венеры над головой Джисона.

— Да, одна из моих разработок, которую я всё не могу довести до ума… Хорошо видно? — шутливо интересуется у Феликса Лино.

— Очень! И эти знаки над вашими головами тоже!

Сказанное приводит чернокнижника в замешательство, а с ним также Джисона и Сынмина с Иэни. Чан, быстро оценив ситуацию, подзывает Феликса к ним и самостоятельно осматривает очки.

— Любопытно.., — говорит он. — Лино, я позаимствую у тебя бумагу и чернила?

— Конечно?..

Космолог, не теряя ни минуты, чертит таблицу с двумя столбцами: в левой пишет имена присутствующих, а правую оставляет пустой, после чего пододвигает письменные принадлежности к Феликсу, возвращая ему также очки.

— Нарисуй, пожалуйста, эти символы — у кого какой. Возможно, ты окажешь научному миру неоценимую услугу.

Такие слова невольно повергают в молчаливый трепет всех присутствующих. Ясновидящий сосредоточенно натягивает очки обратно и рисует на бумаге загадочные знаки, стремясь не упустить ни единой чёрточки. В конце концов пустая графа оказывается только напротив его собственного имени.

— Взгляни в зеркало, — рекомендует Чан, приклеившись взглядом к таблице, — может, у тебя тоже такой есть?

И действительно, в зеркале Феликс видит над своей головой символ, но загадочным он совершенно не выглядит, в отличие от остальных. Это просто окружность с точкой в центре. Впрочем, он послушно рисует её напротив своего имени, и по каким-то причинам именно она приводит Чана в полный восторг.

— Прошу, Лино, — обращается он с горящими глазами, — могу ли я позаимствовать на время этот бесценный артефакт?

— Спрашивай у Иэни, именно он добыл его потом и кровью.

— Так вот что за испытание у тебя было! — восклицает звездочёт. — А что, могу я его позаимствовать, Иэни?

— Нет.

Феликс склоняется к уху Чана и говорит громким шёпотом:

— Как жаль. Видимо, придётся попросить Хани его украсть.

Юмор оценивают все, а Джисон и Сынмин — в особенности.

— Забирайте-забирайте, шучу, — отойдя от смеха, говорит Иэни, — я всё равно в них ничего не вижу, в отличие от Ёнбока. Если совершите грандиозное научное открытие, укажите меня в соавторах.

— Непременно, — широко улыбается Чан. — Я планирую вот что: мы с Ёнбоки забираем его братишку, портрет напавшего на него человека и артефакт и вместе заглядываем к господину Хвану, чтобы убедить его посетить врача, а потом прячем Джисона где-нибудь ещё и вдвоём направляемся к Со Чанбину в гости разбираться. Джисон, Ёнбок, вы как, согласны? А ты, Сынмин, готов сегодня пациентов принимать?

Братья кивают, а целитель в сомнении хмурится.

— Боюсь, что я не могу покидать Чонина надолго…

Чонина? И Чан, и Лино называют его Иэни… Наверное, Чонин — это прозвище. Которым пользуется только Сынмин. Или?..

— А ты не покидай. Я дам господину Хвану визитку Лино, и он заявится прямо сюда. Лино, ты не против ещё одного гостя сегодня?

— Не уединённая обитель пугающего мага, а проходной двор, — закатывает глаза хозяин дома, заставляя остальных захихикать. — Так и быть.

— Не такая уж и уединённая, с тобой ведь живу я, — возражает Иэни.

— А ты вообще молчи, предатель!

На этой ноте порядком развеселённые Чан, Джисон и Феликс покидают чужой особняк.

— Прошу тебя на всём нашем пути не снимать очки, — обращается к последнему космолог, — и если завидишь кого-нибудь со знаком над головой, пожалуйста, скажи мне. Это очень важно.

Ясновидец кивает. Очки ощущаются непривычно, но большого неудобства в их ношении нет. Чтобы спрятать Джисона, Чан временно отдаёт ему свою мантию и шляпу, а сам остаётся в обтягивающих чёрных штанах и свободной рубашке с широким кружевным воротником, и, честно, Феликс предпочёл бы вернуть всё, как было. Впрочем, Джисона действительно стоило прикрыть — одежда и щёки больно узнаваемы.

— Знаете, неловко спрашивать, — подаёт голос шарлатан, обращаясь к Чану, — но я всё ещё не знаю, кто вы и почему помогаете нам.

— Ты что, — Феликс пихает его, сделав страшные глаза, — не видел заголовок в книге господина Лино? Доктор Бан Кристофер Чан, первооткрыватель трансформации микрокосма в макрокосм и обратно.

У вышеупомянутого космолога от хохота трясутся плечи.

— А помогает нам потому, что он святой человек!

— Вот как, — Джисон разглядывает звездочёта с любопытством. — Благодарю от всего сердца. А вы хорошо знакомы с господином Хваном, раз знаете, где он живёт.

— Честно говоря, я не знаю, где он живёт, — неловко признаётся Чан. — Но у меня есть идейка… пойдёмте сперва к вашему шатру. Я думаю, Джисону не помешает переодеться во что-то менее привлекающее внимание.

Братья соглашаются, и они втроём сворачивают с одной из центральных улиц, до которых успели добраться по пути от особняка Лино, в свой довольно сонный район.

— Звенящая пошлость, — усмехается Чан, едва вступив в их шарлатанский шатёр. Заслуженно, конечно. Джисон с благодарностью возвращает мантию владельцу и удаляется за кулису переодеваться в скромную одежду, а космолог на грани слышимости обращается к ясновидцу: — Ты не мог бы поискать господина Хвана в хрустальном шаре?

Феликс кивает. В нерабочее время шар прикрыт тканью, чтобы не пылился —предсказатель снимает её и дует на гладкую поверхность, затуманивая её своим дыханием. Когда она снова проясняется, внутри летают искры, складываясь в человеческую фигуру. Это господин Хван. Болезненно скорчившись, он сидит на широкой кровати в достаточно пустой комнате; Феликс зажмуривает глаза. Надо отдалить восприятие. Когда он их снова открывает, внутри шара можно прочесть название постоялого двора.

— Таверна "Счастливо оставаться", — шепчет он Чану. Тот быстрым кивком даёт понять, что расслышал.

Набросить противопылевую ткань обратно ясновидец едва успевает, прежде чем Джисон появляется из-за кулисы в поношенной рубахе, простых штанах и походной соломенной шляпе.

— Прекрасный выбор, — одобряет космолог, взмахом нахлобучивая на затылок свою остроконечную. — Пойдём в обход постоялых дворов: господин Хван — артист, притом весьма не бедствующий, а значит, мы найдём его в одном из трактиров центра.

Феликс невольно восхищается изящной логикой, за которой Чан скрывает настоящий источник знания о местонахождении господина Хвана. Свернув на одну из центральных улиц, где находится искомая таверна, они сперва заглядывают в две другие и (ожидаемо) безуспешно спрашивают Хван Хёнджина там, после чего добираются до "Счастливо оставаться". Хозяин заведения, приятный немолодой человек с проседью в бороде-косичке, отправляет к постояльцу посыльного, дабы выяснить, желает ли тот принять гостей; достаточно быстро мальчик возвращается с положительным ответом и приглашает посетителей пройти в комнаты наверх.

— Доктор Бан, Джисон, Ёнбок, — привественно кивает Хёнджин, — какими судьбами?

Над его головой Феликс видит очередной знак, на этот раз знакомый — копьё Марса. Чана он решает пока не дёргать; потом расскажет, когда они снова окажутся наедине.

— Узнали, что рана у вас нелеченная, господин Хван, — щурится звездочёт.

— А втроём пришли, чтобы силком меня к целителю тащить?

— В моей диссертации указан ряд ограничений, в числе которых невозможность трансформации живых сущностей, но, поверьте, если бы в моих планах было, как вы выразились, "тащить вас силком", я бы без проблем положил вас в карман и отнёс на принудительное лечение.

Ого, — думает Феликс. Что касается господина Хвана, то он после этой тирады явно тушуется.

— Поймите, — вздыхает он, напряжённо ведя рукой по лицу, — нас с Ким Сынмином связывает не самая приятная история, и если бы я знал, что он поселился здесь, то ноги б моей не было в этом городе.

Ненадолго воцаряется молчание.

— Что ж, — Чан кивает братьям на кресла, а сам облокачивается на стену, скрестив руки, — лично у меня времени много. У вас, господин Хван, не очень. В ваших интересах рассказать её покороче.

Опускаясь в кресло следом за Феликсом, Джисон бормочет "да вы поэт, доктор Бан", но на эту ремарку не обращают внимания. Хван Хёнджин, будучи морально прижатым, садится на кровать — как был до их прихода. Это должно быть больно, но ничто на его лице не дёргается.

— Я был телохранителем одного вельможи, неимоверно знатного и богатого, — отстранённо начинает он. — не в нашей империи, а в соседнем королевстве. Он нанял меня, поскольку я был его лучшим воином. Платил он хорошо. Я потом понял, почему: у него было много врагов. И не зря.

Хёнджин замолчал.

— Он… облагал своих крестьян непомерными налогами. Казнил всякого алхимика, который не мог за неделю создать ему филосовского камня. Добивался закрытия театров, одного за другим, и устраивал гонения на писателей и поэтов. Но тогда я этого не знал. Я преданно служил ему, выкладывался на все сто. Отбивал чужие стрелы от его головы, пробовал его пищу, проверяя её на яд, не спал ночами, сторожа его сон.

Пауза.

— Были у него и другие вассалы, родовитее меня. Речь пойдёт о двоих из них. Ещё в университете они блистали тонким, острым умом — один из них был моим кумиром. Они сбегали с балов на театральные премьеры, писали пьесы под поддельными именами и посвящали друг другу поэмы. Но, что важнее, в них они по-чёрному высмеивали моего господина. Он был готов положить половину своего состояния, чтобы их убить, но никак не мог раскрыть их личности. Впрочем, однажды ему это удалось. Он мне так и сказал: "Пак Джинён и Им Джебом — подлые писательские крысы, которым я оторву хвосты и раздавлю черепа".

Чан попёрхивается.

— Это повергло меня в шок, но я не показал этого, а ответил, что помогу ему уничтожить сколько угодно крыс. Ему понравился мой ответ, — Хёнджин кривится. — Но мои планы были прямо противоположны. Пак Джинён был слишком дорог мне. Улучив момент, я замаскировался и сорвался в его дворец, не столь далёкий от замка, в котором жил мой господин, и, зная пристрастия моего кумира, представился стражникам странствующим артистом. К счастью, они, не покидавшие этого имения, не знали меня в лицо; а господин Джинён, к которому меня незамедлительно привели, подыграл мне и отослал охрану. Я пересказал ему всё, что знал о планировавшейся осаде его дворца. Он тепло поблагодарил меня, — тут Феликс замечает, что лицо рассказчика странно порозовело, — и пересказал мне всё, что знал о моём господине, в ответ. Я был шокирован этими злодействами и поклялся покончить с ними — там же, во дворце господина Джинёна и на его же Библии.

— Джинён — это его имя, разве нет? — спрашивает Джисон, заполняя паузу. Хёнджин кивает.

— Да. Но господином Паком я называл тирана, которому служил. Поэтому уважаемого мной дворянина я называю иначе, выражая одновременно уважение и привязанность.

На этом вопрос исчерпывается, и слушатели вновь замолкают.

— Я думал, что господа Джинён и Джебом покинут королевство, но, к моему ужасу, они остались принять бой. И я должен был сражаться против них.

Вот это сюжет, — думает Феликс. Хоть балладу сочиняй.

— Здесь следует упомянуть, что мой господин был большой любитель карликовых дракончиков. Выводил тех, что с золотыми гребнями на спине, — хиыкает. — Приручению они не поддавались, но у него были дротики-проклятия, которые заставляли всякую живую тварь нападать на тех, кто хоть однажды был ими пронзён. Он щедро отсыпал мне этих дротиков накануне осады. Один из них случайно попал в Ким Сынмина. Тогда я вытащил из него эту дрянь и отнёс беднягу в безопасное место, но для оргомага невозможность подобраться к живности — почти приговор. Я уверен, что и по сей день он меня не простил.

— Суни, Дуни и Дори на него не нападают, — замечает Джисон. — Может, проклятие выветрилось со временем?

— Или Лино его снял, — поддерживает Чан. — Он специалист по части проклятий.

— Я рад, если так, — Хёнджин слабо улыбается. — Но это не означает, что нанесённый мной ущерб искуплён.

— Просто пойди и поговори с ним, — присоединяется Феликс, поправляя очки на переносице, — я уверен, всё будет в порядке.

— А я уверен, что не будет.

— Послушай, — вступает Джисон, и глаза у него горят знакомым его брату огнём безумной идеи, — за мной давече погнался один безумный колдун, и я от него скрываюсь.

— Можешь временно пожить у меня, — предлагает артист.

— Спасибо, спасибо большое! Но я не о том. Давай договоримся: ты пойдёшь к целителю на приём, а если не вернёшься сюда до полуночи, я пойду и сам сдамся этому чокнутому.

Феликс и Чан делают страшные глаза, но Джисон жестом даёт знать, что волноваться не о чем.

— Как ты его найдёшь? — господин Хван с подозрением прищуривается. — И где гарантия, что ты действительно это сделаешь?

— Лино по моему описанию понял, кто это, и обмолвился, где этот чародей живёт, — Феликс никогда, наверное, не устанет поражаться способности брата гладко стелить с самым искренним выражением лица на свете. — А что до гарантии… я поклянусь на Библии, если хочешь. Надеюсь, мои действия громче слов говорят, что я надёжный человек.

Джисон буквально шарлатан, зарабатывающий на жизнь обманом, но господин Хван вспоминает не это. Он вспоминает, как братья укрыли его от гвардейцев — и верит.

— Ладно, не надо клятв. Я пойду.

На лице Чана читаются осуждение и уважение одновременно. Хёнджин, не замечая этого, поднимается с кровати.

— Постойте, — вдруг вспоминает Феликс, — прежде, чем наши пути разойдутся, господин Хван, не будете ли вы любезны рассказать вашу историю до конца? Вы исполнили свою клятву?

— Я уж думал, не спросите, — усмехается артист. Остальные в комнате отпускают смешки следом. — Мой господин не просто так решил напасть на тех двоих — он раскопал, что они держат узкий вольнодумный кружок из семи человек включительно. Таким образом он заручился поддержкой короля; силы стали неравны. Я никогда не забуду, как господа Джинён и Джебом сражались на крыше, словно скульптуры античных героев, и за спинами их сияла полная луна — потому что мой наниматель напал на них ночью, подобно шакалу. К утру битва улеглась — и все семеро, кого король и мой господин хотели сгноить в тюрьме, исчезли без следа. Мой господин искал их, как одержимый. Приказывал повсюду вешать плакаты "взять живыми или мёртвыми" с сумасшедшими суммами, но тщетно. Один из таких плакатов я забрал себе, чтобы никогда не забыть их лиц. До сих пор с собой ношу… Я тоже их искал, хоть и не с теми же целями, что остальные. Не хотелось терять связь с теми, кого я так ценил.

Вот это любовь.

— Но они сами меня нашли. Незнакомый человек в капюшоне, проходя мимо по улице, засунул бумажку мне в карман. Там было только слово "Дыши" и сердечко. Я сразу понял, что это они, что они скрылись в Дышащем Лесу, густом и обширном, знаменитом своим особенным, упоительным воздухом. Говорили, что если сделать там вдох и нырнуть в Озеро Монстров, можно пересечь его полностью, не всплывая на поверхность. Не знаю, насколько это правда, ведь это озеро за километр от того леса находится, да и неважно. Я бы примчался к ним в ту же секунду, забыв обо всём, но стыдно было приходить, не исполнив клятву. В ту же ночь я одним движением отсёк голову своего нанимателя — он не успел даже проснуться. Взял я тогда самое необходимое и верные свои два меча, а голову кровавую запихнул в мешок и сбежал, никем не замеченный, в Дышащий лес, зная, что никогда не вернусь снова в дворянские палаты. Там один из лазутчиков в зелёных одеяниях отвёл меня к ним, что стали в этом лесу королями, не меньше. С почтением я вручил им голову поверженного тирана, и был закачен пир — скромнее, чем те, на которых я пивал яд, но стократ отраднее. Остаться бы мне в том лесу, у них под крылом.., — Хёнджин вздыхает тяжело, — но память о моей службе злодею была слишком сильна в рядах их союзников. Я не мог подвергнуть их новую жизнь этой смуте, и с первым лучом рассвета ушёл куда глаза глядят, по миру, как артист. Разучил трюки, отрастил волосы, крашу глаза, колдую понемножку. Недурно.

Феликс не замечает, как по ходу рассказа ему становится грустно, но это "недурно" в конце просто добивает. Слеза, выкатывающаяся из затуманенного глаза, становится для него неожиданностью, а нос шмыгает будто сам собой, стягивая очки ниже положенного.

— Вау, тебе бы актёром быть, играть всяких драматических героев, — Джисон пытается разрядить атмосферу шуткой; рука его в это время ловит под глазом свежую слезу, так что получается не очень. Господин Хван только безрадостно хмыкает в ответ на это.

— Простите, если расстроил, — говорит он.

— Нет, это, правда, красивая и интересная история, хоть и печальная, — Феликс, собравшись с силами, подаёт голос. — Я рад, что услышал её. Странная просьба, наверное, но могу ли я вас обнять?

Хёнджин слабо улыбается и раскрывает руки, что принимается ясновидцем за положительный ответ, и он осторожно обнимает артиста, памятуя о ране, из-за которой они с Чаном и Джисоном сюда пришли. Объятие у того тёплое и немножко жёсткое от воинского телосложения, но Феликс не жалуется. После этого он всегда чувствует себя лучше — и надеется, что господину Хвану тоже полегчает после пробуждения горьких воспоминаний.

Джисон остаётся в комнате, а остальные трое вместе выходят на улицу, где почти сразу прощаются: им в разные стороны. Напоследок звездочёт отдаёт раненому визитку Лино, коротко объясняя, почему надо идти туда и как обнаружить дом; лишь когда Хёнджин скрывается за поворотом, Чан позволяет себе высморкаться, громко и от души, распугивая прохожих.

— Ты как? — обеспокоенно спрашивает Феликс.

— Если быть совсем честным, не очень.

— А подробнее? Если не возражаешь.

На центральной улице есть на что посмотреть, но Чан упирает взгляд куда-то в пустоту, пока они идут к их следующему пункту назначения — жилищу доктора Со. Феликс слышит от него не то, что ожидает услышать.

— Эта история мне известна.

— Что?

— Мой друг, один из семи вольнодумцев, рассказывал её мне несколько лет назад. Я не знал, что господин Хван — её главный герой, до сегодняшнего дня. Надеялся, что это байка.

Ясновидец молчит, поощряя продолжить.

— Есть в ней что-то… заставляет задуматься о смысле жизни. Вот был человек, нёс службу. Разочаровался в ней. Хотел служить другим, но был отвергнут. И вот он остался, один с целым миром на ладони, и у него есть всё для жизни, кроме места, где его ждут.

Чародей умолкает.

— Ладно, сумбурно вышло, забудь.

— Нет, я тебя понял, — возражает Феликс. — Живёшь ради богатства и денег — совестно, живёшь ради правды — рискованно, живёшь просто так — пусто и блёкло. И неясно, зачем всё это в итоге.

Чан оборачивается к нему с сияющим невысказанной благодарностью лицом.

— В точности мои мысли.

— Может, мне и тебя обнять? — Феликс скрещивает пальцы в кармане, только бы не отказал.

— Давай.

На этом рёбрам звездочёта приходит конец. Почти. Он мягче Хёнджина и Джисона и точно шире в плечах, что скорее удобно, чем нет.

— А у господина Хвана был знак над головой, — не размыкая рук, буднично сообщает ясновидец. — Я запомнил, если что.

— Ты ж моя умница, — Чан сжимает его чуть сильнее, почти утапливая его в своей мантии. Как в одеяло завернул.

— Расскажи мне о докторе Со, — просит Феликс, когда они разъединяются и продолжают путь.

— Он мой друг, — охотно отвечает космолог. — Милый, приятный человек, когда его не пытаются намеренно вывести из себя. Цепкий учёный ум. Даже не знаю, что могло заставить его погнаться за Джисоном…

— Может, мой брат его спровоцировал? Пошутил неудачно про его аппетит? У него есть такая дурная привычка.

— Нет, этого недостаточно, — качает головой Чан. — Подобных шуток Чанбинни за свою жизнь наслушался довольно, его уже таким не удивишь… Стой.

Они останавливаются перед красивым пятиэтажным зданием, выкрашенным в нежный зелёный оттенок. Полукруглые балконы окружены частоколом миниатюрных белых колонн, и белая же лепнина обрамляет изящные высокие окна, а крыша покоится на плечах нимф, вросших прямо в стену. В таких домах живут только люди приличных состояний.

Звездочёт заходит в открытую парадную дверь, лишённую всяких сторожей, и поднимается вверх по главной лестнице на самую крышу. Феликс, признаться, немного утомлён и озадачен этим подъёмом. Доктор Со на чердаке, что ли, живёт?

— Ты доверяешь мне? — спрашивает вдруг Чан. Озадаченности это только прибавляет.

— Ну… да.

— А если я с крыши прыгну, прыгнешь за мной?

Феликс моргает несколько раз.

— Мы собираемся прыгать с крыши?

— Да. Я могу и сам переговорить с Чанбином, но было бы неплохо посмотреть, не будет ли символа над его головой. Впрочем, если откажешься, я пойму.

— Нет-нет, я прыгну, — уверяет ясновидец. — Это один из магических способов защиты жилища, верно? Знающим бояться нечего.

— Именно, — улыбается Чан. — Прыгаем не на дорогу, а на крышу соседнего трёхэтажного здания. Я первый.

Феликс кивает. Звездочёт ободряюще хлопает его по плечу, разбегается и спрыгивает вниз — только мантия развевается от падения. Зализав прикушенную в волнении губу, ясновидец разбегается и прыгает следом. Первые метра три он наглядно постигает понятие свободного падения, после чего плюхается на широкую пружинящую поверхность. Рядом с поверхностью стоит, отряхиваясь, Чан. Они в круглой комнате, стены которой завешаны крюками с уличными мантиями различной степени утепления — не то что бы здесь было много стен, гораздо больше радиально расходящихся зашторенных проходов в другие комнаты.

— Здравствуй, Бинни! — весело зовёт Чан. — Принимай гостей!

Одна из штор отодвигается, и оттуда выходит человек в чёрных рубахе и штанах, с чёрной же чёлкой почти до глаз. Выглядит он в точности, как портрет, вытащенный заклинанием Лино из джисоновой памяти, но над головой его серебром сверкает символ, похожий на лунный серп.

— И тебе не хворать, Чани, — приветствует тот и приподнимает брови, переведя взгляд на Феликса. — А это что за солнышко?

Звездочёт издаёт смешок.

— Ты даже не знаешь, насколько прав, друг мой. Это Ёнбок, юный фокусник, которому я помогаю разрешить тайну о нападении на его брата Джисона.

— Нападении? — изумляется тот.

— Да. Взгляни на этот портрет, — Чан достаёт из рукава лист бумаги, — на нём тот, кто на него напал.

Доктор Со глядит сперва на бумагу, потом на друга, затем снова на бумагу и в итоге опять на друга. Лицо у него при этом такое, будто над ним учинили неудачный розыгрыш.

— Это я. Я не нападал на Джисона.

— Ты знаешь, что "заклинание визуальной памяти" невозможно обмануть.

— Ах, то есть без участия нашего дорогого Лино не обошлось, — хитро улыбается Чанбин и поворачивается к Феликсу. — Милый Ёнбок, мне жаль, что твоему брату пришлось это пережить, и, уверяю, у меня совершенно нет причин желать ему зла. Я даже не слышал его имени до сегодняшнего дня. Закарии?

— Благодарю, но у нас ещё много дел, — вежливо отказывается Чан, подгребая Феликса себе под бок. — Мы пойдём. Спасибо за гостеприимство.

Засим он отодвигает одну из штор, где обнаруживается горка на улицу до какой-то подворотни. Она достаточно широка для двоих, так что вниз они катятся вместе.

— Приходи ещё! И друга своего приводи, — смеётся Чанбин им вслед.

— Он действительно такой, как ты говорил, — задумчиво произносит Феликс, когда они уже стоят, отряхиваясь, на твёрдой мостовой. — Хороший, приветливый человек. С символом над головой, я в таблице его потом нарисую. Но, как мне кажется, что-то он темнит. Они оба темнят.

— Оба?

— И Джисон тоже. Я не знаю, как объяснить всю эту ситуацию. Полной картины у нас нет.

— Ты прав, — соглашается Чан, потирая подбородок. — У нас есть предполагаемая жертва, на которой нет следов преступления и единственный подозреваемый без мотива. Свидетелей поди ещё поищи. Тупик.

— Можно зайти к мяснику, на глазах которого всё это вроде как произошло, спросить, что он видел, — предлагает Феликс, — но я так устал за сегодня.

— Поспрашиваем мясника завтра, — кивает космолог. — Вернёшься в шатёр или у меня переночуешь?

— У тебя, — без колебаний решает тот.

— Отлично. Как раз, если интересно, поведаю тебе некоторые мои догадки по поводу научной заварушки, в которую мы неожиданно ввязались.

— Жду не дождусь, — искренне отвечает Феликс.

Возможно, в его жизни этот — самый захватывающий день.

Chapter Text

Со вчерашнего дня неловкое напряжение между ними только усиливается из-за всех этих слонов, громоздко топчущихся в комнате и задевающих ушами занавески. Чонин уже может говорить, но они так ничего и не обсудили. От слонов удаётся избавиться ненадолго, когда в особняк нежданно заявляются доктор Бан с его веснушчатым протеже; но слоны никуда не исчезают. Они терпеливо ждут, когда целитель с его пациентом вернутся в импровизированную палату и останутся наедине — и после их совместного позднего обеда (ослабленному чернокнижнику всё ещё нужно было много сна) этот момент настаёт.

Сынмин затаскивает больного наверх и бережно укладывает в постель, садясь затем на стул, стоящий с ней рядом. Некоторое время оба молчат.

— Нам нужно поговорить, — произносит Чонин. Его слова, кажется, отдаются эхом в уголках комнаты.

— Да, пожалуй. У меня есть к тебе некоторые вопросы.

— Задавай.

Лицо у него при этом, как у экзаменуемого. И неудивительно — он прекрасно представляет, о чём Сынмин будет спрашивать.

— Почему ты отказывался знакомиться, когда я предлагал?

— Постой, ты сам этого хотел? — Чонин делает сложное лицо, прямо как вчера, когда узнал, что целитель не имеет отношения к его экзамену. — Я всегда считал, что то была инициатива Лино… Ладно, неважно. Я отказывался потому, что был вздорным, несмышлёным отроком и ревновал к тебе учителя. Всё это в прошлом, и я готов к общению, если оно тебе ещё интересно.

Ответ звучит закономерно, но что-то в нём Сынмину не нравится. Он будто не естественный, а мастерски синтезированный. Вполне возможно, это лишь впечатление.

— Интересно, — кивает он. Чонин и радуется, и удивляется этому.

— Даже после того, как я надругался над твоим скальпом и приставил к горлу нож?

— Мой скальп почти не пострадал, спасибо за беспокойство. И я более чем готов простить этот эпизод, если объяснишь, почему поступил так со мной.

Лукавство. Сынмин встречал к себе отношение и похуже, так что эпизод этот простил сразу, как только молодой чернокнижник закрыл его от дракончика. Гораздо больше его интересует, почему Чонин взял бой с тварью на себя, а не оставил всё, как было изначально.

— Я думал, что ты в сговоре с Лино, — неожиданно высказывает волшебник. Глаза Сынмина переезжают на лоб, решив, видимо, что там просторнее. — Он часто говорил мне, что лучше заставить других потрогать артефакт и посмотреть, не постигнет ли их проклятье. Так что, узрев тебя на поляне, я заключил, что ты там специально за этой целью — проверить, смогу ли я пойти против морали ради своего задания.

У Сынмина голова кругом идёт от таких умозаключений. Наверное, Лино действительно мог бы устроить своему ученику проверку и навыков, и идеологии. Кому, как не Чонину, это знать.

— И я пошёл. Думал, припугну тебя, ты притворишься припуганным, достанешь артефакт, оказавшийся, конечно, безопасным, я заберу его у тебя и мы мирно разойдёмся, а потом посмеёмся над этим вместе с учителем. Но когда появился дракончик, всё пошло не по плану. Я не собирался подвергать тебя реальной опасности, поэтому кинулся наперерез. В конце концов, мой экзамен, мне из-за него и страдать.

— С ума сойти, — медленно выговаривает Сынмин. — Хорошо, что у тебя не будет больше экзаменов.

— И не говори. Так что, простишь меня?

— Конечно, — целитель обнадёживающе улыбается.

— И не расскажешь Лино?

— Не расскажу.

— Не верю, — Чонин щурится. — Наверняка наябедничаешь ему.

Сынмин хихикает.

— Могу и я тебе секрет рассказать, если успокоишься, — фыркает он в итоге. — Который Лино знать не стоит.

У того в глазах мелькает что-то хищное.

— Давай.

— Вчера я подлил снотворное в твой суп и пробрался в кабинет твоего учителя, чтобы выкрасть какую-нибудь книгу.

Чонин шокированным взглядом впивается в целителя. Слов он не произносит.

— Надеюсь, я разбил не все из твоих иллюзий касательно меня, — добавляет вероломный волшебник самым мягким своим тоном.

— Ты.., — чернокнижник сжимает кулаки, — ты…

— Я? — склоняет голову Сынмин.

— …оценил новую охранную систему в его кабинете?

Плутоватая рожица Чонина показывает, что о принципе работы этой системы он неплохо осведомлён. Вот ведь чертёнок.

— Да, она.., — целитель крепко задумывается над ответом, — не лишена эффективности.

— Я по твоим ушам вижу, чего она не лишена, — хихикает чародей, и задаёт следующий вопрос, прежде чем Сынмин успевает возмутиться: — Так тебе не удалось ничего украсть?

— Неа. Ничегошеньки.

— Зачем тебе вообще понадобились эти пылесборники? Там наверняка только тысяча и одно нудное пособие по расшифровке глиняных табличек.

— Вовсе нет, — возражает оргомаг. — Та книга, которую я хотел взять, выглядела интересной не только с точки зрения чернокнижника.

— Что за книга?

— “Primum - Substratum, Secundum - Caelum, Tertium - Homo”.

— Звучит, как полная чушь. У тебя нет вкуса.

— Сказал человек, который держит в тумбочке "Роман о лисе".

— Это классика сатиры, хранящая дух народности, — фыркает Чонин. — Что ты понимаешь.

Сынмин смеётся.

— Ах, классика сатиры? А "Батрахомиомахия" [1] у тебя рядом с ней не лежит?

— Тьфу, опять ты про своих ископаемых.

— Значит, не так уж ты её и любишь, сатиру свою.

— Уж, верно, больше, чем тебя.

— Это ненадолго.

— А что, собираешься приворотное зелье мне подлить в следующий раз? — ехидничает Чонин.

— Обязательно, — исполненный серьёзности, Сынмин укладывает ладонь на кровать рядом с кистью чернокнижника, заставляя того дёрнуться и отодвинуть руку. — Особенно учитывая, что варить эту ерунду я не умею.

— Как не умеешь? — тот искренне удивляется. — Ты же…

— …целитель, а не цыган. Мы не занимаемся этой чепухой.

Чонин выглядит разочарованным, но довольно быстро вновь загорается какой-то идеей.

— А отворотное? Скажем, если клиент попросит вылечить его от неразделённой любви?

— Да ты романтик, — усмехается целитель, откидываясь обратно на спинку стула. — Увы, ему придётся страдать дальше. Amor non est medicabilis herbis [2].

— Романтик? Из нас двоих вовсе не я прочитал “Ars Amatoria” [3] от корки до корки и вовсе не я помню наизусть не меньше полусотни латинских афоризмов о любви.

— Откуда ты знаешь?! — Сынмин едва не вскакивает на ноги. Нет, серьёзно, откуда Чонин может это знать?

Тот закатывает глаза.

— Ты самый очевидный обожатель античности на свете, Сынмини. Догадаться было несложно.

— С каких это пор я для тебя Сынмини? — щурится целитель. — Вот возьму и тоже стану с тобой фамильярничать.

— Ну и фамильярничай.

— Иэнииии, — дразняще тянет Сынмин. — Иэнии. Иэни-Иэни-Иэни-Иэни. Боже, что с твоими щеками? — улыбка слетает с его лица, и он соединяет ладонь с горящей скулой пациента. — Может, ещё противоядия?

Чонин действительно выглядит так, будто противоядие ему не помешает. Как на ранней стадии лихорадки. Кажется, я переоценил его здоровье.

— Тебе лучше знать.

— Побудь без меня двадцать секунд. Зайду домой за лекарством и сейчас же вернусь.

Сынмин гладит его большим пальцем по виску, отнимая ладонь от чужого лица, и уносится, шурша полами мантии, на балкон. Противоядие, защищённое от испарения крышкой, находится всё там же, где целитель его оставил — в котле. Он достаёт колбу из рукава и зачёрпывает, но уже не полную, как вчера, а только половину. Заткнув её пробкой, он спрыгивает на балкон, слегка спотыкается, быстро восстанавливает равновесие и, опустившись снова на свой стул, вытаскивает пробку обратно.

— Прошло меньше двадцати секунд, — замечает Чонин.

— Прекрасно, — кивает целитель. — А теперь, будь хорошим мальчиком, сядь и выпей своё лекарство.

Пациент с ролью хорошего мальчика справляется на отлично. За это Сынмин гладит его по волосам, укладывая потом обратно в лежачее положение.

— Постой, ты сказал, что зайдёшь домой, — Чонин хмурится. — Как ты попал туда так быстро?

— Он тут, за балконом твоим в воздухе висит.

— А собака твоя тоже там?

— Нет, собака на твёрдой земле. Сад охраняет.

Чернокнижник опять крепко задумывается.

— Я помню, Лино рассказывал, что на тебе проклятье какое-то было. Что и кошки наши терпеть тебя не могли…

— Да, было такое.

— А как ты тогда собаку завёл? Она у тебя ещё до того была, как учитель тебя от проклятья избавил.

Сынмин хмыкает. Даже Лино не догадался об этом спросить, а эта заноза догадалась. Подумать только.

— Паппиэм — необычная собака. Гомункул [4] собаки, если можно так выразиться.

— Канункул [5], — хихикает чернокнижник. Сынмин непонимающе смотрит на него несколько секунд, а затем прыскает следом.

— Постой, — глаза больного вдруг распахиваются, — ты создал гомункула?! Ты доктор наук?!

— Нет, — отвечает он.

— Врёшь. За гомункула доктора наук должны дать и рукава твои широкие целовать в благоговении. Неужто диссертацию не пишешь?

— Не пишу, — пристыжённо сознаётся целитель.

— Почему?! — Чонин порывается сесть в постели, но Сынмин упреждающе кладёт руку ему на грудь. — Напиши.

Оргомаг вздыхает.

— Это всего лишь собачий гомункул. От него только отмахнутся.

— Я уверен, что нет. Но даже если и так, создай человеческого по образу и подобию! Что мешает?

— Не получается почему-то, — хмурится целитель. — Хотя делаю всё, как тогда.

— Прям-таки всё? — изгибает бровь Чонин. — Гомункулов из крови выращивают вроде?

Из крови и только? — думает Сынмин. Ну-ну. Познания его пациента в оргомагии недалеко ушли от познаний детей, считающих, что младенцы сами появляются в мамином животике. Разуверять его целитель, впрочем, не собирается. Это не тот разговор, к которому он готов прямо сейчас.

— Ага, — лукавит он.

— Скажи, если не секрет: когда ты создавал канункула, у скольких собак ты брал кровь?

— У многих, наверное, я не считал.

— А когда гомункула создать пытался, сколько людей задействовал?

— Одного, — рассеянно проговаривает оргомаг, глядя куда-то мимо стены. Всё оказалось гораздо проще, чем он думал.

— А нужны двое, — торжествующе заявляет Чонин.

— Почему именно двое?

— Потому что для рождения человека обязательны и отец, и мать. Значит, и подобию человека нужны оба.

Сынмин улыбается потрясённо. Ему так хочется сейчас взять голову Чонина и расцеловать в обе щёки, но нельзя, в конце концов, забывать про целительскую этику. Даже на радостях.

— Ты невероятный, — говорит он с тем же неприлично светящимся лицом. — Если только выдастся случай, я раскрою твой череп и поцелую мозг.

Чонин делает гримасу то ли ужаса, то ли отвращения; скорее и того, и другого. Сынмин смеётся.

— Шучу, шучу.

— Твоё чувство юмора хоть и не ядовитое, как у учителя, но убивает эффективнее любого яда, — качает головой чернокнижник. — А я уж было предложил себя на роль отца гомункула… теперь всё, передумал. Боюсь, что если пустишь мне кровь, то так и не остановишься.

В прямой связи с этим высказыванием Сынмин думает такую мысль, за которую стоило бы отвесить себе хорошую оплеуху, но при пациенте это было бы весьма неуместно. Чонин, конечно же, не знает, что предлагает, потому что имеет искажённое представление о создании гомункулов [6]; и если бы Сынмина стукнуло согласиться, некоторые мантии могли бы позеленеть быстрее, чем деревья весной [7]. На этой мысли он снова хочет себя ударить, поэтому приходится смять пальцами мантию на коленях, где до того безмятежно лежали его ладони, чтобы подавить самобичевательный порыв. Чонин ловит взглядом этот жест и обеспокоенно глядит на него, и точно, надо же что-то ответить на его реплику.

— Оу, какая жалость, — притворно расстраивается целитель. — Но ты прав. Если бы я пустил тебе кровь, сложно было бы преодолеть искушение её попробовать…

Краем уха целитель улавливает разговоры внизу.

— Ты ненормальный, — уверенно заявляет Чонин.

— Да, конечно, малыш, — рассеянно реагирует Сынмин, прислушиваясь к звукам с первого этажа, чтобы проверить, показалось ли ему, или господин Хван действительно уже пришёл. — Позову Лино, чтоб тебе не было одиноко тут лежать, а опасный сумасшедший в лице меня отправится к другому пациенту.

Шутки шутками, но Сынмин не вполне чувствует в себе здравый ум в присутствии этого человека. Вакханалией стала квинкватрия [8] моего рассудка, — размышляет он, не отказывая себе в некотором драматическом гиперболизме, — amantes amentes [9], вот это метаморфоза [10]!

Уголки губ молодого чернокнижника опускаются.

— Мне обязательно быть здесь? Может, я тоже хочу посмотреть на господина Хвана. Учитель говорил, он очень красив.

— А ты, значит, большой ценитель мужской красоты? — спрашивает Сынмин, с намёком дёргая бровями.

Лино открывает дверь ровно в тот момент, когда становится удобнее всего лицезреть летящую в лоб целителя пустую чернильницу.

Chapter Text

Скрывшись из поля зрения Ёнбока и доктора Бана, Хёнджин берёт карету до указанного на визитке адреса. Вернее, не совсем до него, а до дома II, потому что до дома N его повезёт разве что сумасшедший (у которых обычно не бывает ни лошадей, ни кареты). N и II должны находиться рядом, — рассуждает он, — потому что ноль и два — соседние числа в чётном ряду.

Идти сам он не может: улица Каёмка далеко, а боль в спине жаждет свидания с врачом гораздо сильнее, чем он сам. А он ещё выступать хотел вчера… дурак, что уж тут скажешь. Да и о гвардейцах забывать не стоит, наверняка ещё ищут его. А жаль — был вечер воскресенья, последняя на той неделе возможность выступить на ярмарке Выходных дней.

На мощёных мостовых трясёт и подбрасывает, как кости в стакане заядлого игрока, но то в центре города. Ближе к окраине, где, вполне соответствуя названию, протянулась искомая улица, дорога сменяется на песчано-каменистую, более ровную. Там тоже встряхивает изрядно, но другим манером: подкидывает выше и реже, и не постоянно, а неожиданно, согласно уникальному рисунку колдобин, подобному пятнам на леопардовой шкуре. Кстати, о кошачьих — расплатившись, Хёнджин вылезает и оглядывается на предмет наличия кошки. Тонкости попадания в особняк господина Лино доктор Бан объяснил весьма подробно. Рыжая и полосатая, привратница появляется, когда каретчик наконец уезжает из этого богом забытого места.

— Здравствуй, Суни, — говорит Хёнджин, опуская визитку на уровень её мордочки. Та мягким лбом тыкается об его руку и, поведя хвостом, исчезает.

Вот это дом, — думает он, разглядывая приятный глазу кирпично-мраморный фасад, — сам бы в таком жил.

Это, конечно, несбыточные мечты. Для таких, как он, возможна лишь кочевая жизнь: из города в город, из трактира в трактир, с площади на площадь — и дальше, снова к незнакомым людям, незнакомым местам. Одни и те же трюки надоедают, а учить новые бывает слишком трудно порой. Рано или поздно приходится искать новую публику; а дома у артиста быть не может.

Пальцем он бупает по носу скульптуру-кошку, стоящую слева от двери, улыбается и берётся за кольцо, чтобы постучать. Кольцо потёртое, приятно пахнет металлом — да, он специально понюхал, чтобы это узнать. Хёнджину всегда нравился этот запах.

Внутренне он ожидает, что открывать будет специальный слуга (в таких домах обычно есть хотя бы десяток слуг), но за порогом его приветствует сам хозяин.

— Долго же они вас уговаривали, — хмыкает господин Лино. — Проходите, сейчас я позову целителя.

Хёнджин нервничает перед приёмом — или, вернее сказать, перед разговором с врачом, сами-то процедуры не страшнее обстоятельств, при которых получены раны — и разглядывает убранство особняка, чтобы отвлечься. Всё ещё ни следа слуг, кстати. Согласится ли Сынмин лечить его? Лино уходит на второй этаж. Часов в гостиной нет… впрочем, вряд ли осмотр, промывание и перевязка раны продлятся больше часа. Толстая книга, лежащая на столе, выглядит дорогостоящей. Хозяин не боится, что он её украдёт? Артист снимает портупею с прикреплёнными к ней мечами, кладёт на диван и хочет присесть там же, но любопытство сильнее и боли, и совести, оно тянет его к фолианту.

С удивлением он видит на открытом развороте знакомое имя и знакомое лицо, что оказываются вдруг одним человеком — чародеем, которого ему вечером пятницы случилось приводить в чувство в собственной комнате на постоялом дворе. На соседней странице, где должен быть коллега прославленного алхимика, зияет белая, стыдливая пустота.

Чутким ухом уловив шаги, гость оборачивается. Ким Сынмин спускается по лестнице первым, его мантия ещё более широкая и летящая по сравнению с тем семнадцатилетним юношей, которым Хёнджину приключилось его запомнить. Он стал выше, лицо приобрело взрослую очерченность, а выражение его — уверенность. Впрочем, вторая быстро исчезает, когда их взгляды встречаются.

— Вот это да, — произносит целитель. — Лино, именно этот человек наслал на меня проклятие, которое вам впоследствии пришлось снимать.

Лино, спускающийся с лестницы следом и поддерживающий обеими руками неизвестного Хёнджину юношу, изумлённо расширяет глаза.

— И я до сих пор сожалею об этом эпизоде, — вставляет бывший наёмник. — Прошу простить. Я никогда не желал вам зла, которое причинил.

— Спешу заверить вас, что беспокоиться об этом не стоит. Я вас уже давно простил, а это, как вы выразились, "зло", свело меня с людьми, которыми я чрезвычайно дорожу, — после этих слов неизвестный юноша принимается сверлить Сынмина чересчур интенсивным взглядом, что тот оставляет без внимания. — Ваша рана стоит гораздо больших беспокойств.

Со странной смесью смятения и облегчения артист понимает, что доктор Бан и братья-шарлатаны были правы, а все его тревоги — напрасны. Зачастую мир бывает прост, как субботнее утро. Рабочая неделя прошла, а впереди выходные, и не надо задумываться ни о чём. Просто делать, что должно и что хочется.

— Ты сказал, что дорожишь мной, — обращает внимание господин Лино, как кажется, дразнящим тоном. — Поверить не могу, что дожил до этого.

Целитель, не удостаивая его ответом, жестом указывает пациенту сесть на диван лицом к хозяевам, чему тот незамедлительно подчиняется.

— Может, он говорил обо мне, — возражает, ухмыляясь, юноша, который продолжает практически повисать на руках чернокнижника. — Может, мы тайно встречаемся за твоей спиной, а ты и не знаешь.

Лино закашливается. Хёнджин, попытавшийся было понять природу отношений между этими тремя эксцентриками, позорно терпит неудачу, в противовес всем тем успешно завершённым заданиям, на которые его отправлял бывший господин. Заметить румянец на лице Сынмина он успевает прежде, чем тот садится на диван за его спину.

— Сынмина-а, это правда? — тянет хозяин дома.

В этот раз артист надел на голое тело свободную накидку, состоящую из двух полотен расшитой золотом ткани (одно полотно спереди и одно — сзади), вместо привычного жилета. Целитель просто приподнимает заднюю её часть, и повязка, наложенная вчера милым Ёнбоком, показывается его оценивающему взору.

— Нет, — безупречно ровным голосом отвечает он. — Господин Хван, осмотр, лечение и их результаты являются предметами врачебной тайны. Никого, кроме вас и меня, они не касаются. Если вы желаете соблюдения этого права, я почту за честь тем или иным образом избавиться от свидетелей.

Последнее звучит крайне двусмыленно и, в некотором роде, кровожадно. Кому, как не бывшему наёмнику, об этом знать. А ещё он знает, что на самом деле Сынмин хочет избавить себя от бессмысслицы, которую эти двое несут. Чернокнижник и юноша, будто подтверждая эти мысли, принимаются хихикать.

— Благодарю за предложение, компания этих достойнейших господ меня вполне устраивает.

Над "достойнешими господами" хмыкают все присутствующие, что Хёнджин засчитывает за маленький успех. Целитель в это время разматывает его повязку.

— В целом, рана успешно зарастает. Кто бы ни позаботился о ней на ранних этапах, он сделал всё качественно для непрофессионала. Однако, я не могу гарантировать, что ваши спинные мышцы будут в полном порядке по окончании реабилитации.

— Есть ли способ сделать так, чтобы они были в полном порядке?

— Есть. Я сниму рубец, снова открою рану и помажу её специальным препаратом, который восстановит всё, как было. Боитесь боли?

— Нет, — усмехается Хёнджин. Кто у Чин Ён Пака служил, на операционном столе в криках не бьётся.

— Отлично, — Сынмин, судя по звукам, достаёт из рукава свои целительские орудия пыток. — Значит, проводим без анестезии. Чонин, Лино, раз уж вы тут, побудьте полезными, отвлеките его чем-нибудь.

С этими словами лекарь вонзает под наросшую на ране корочку нож.

— Храбрый, видать, вояка, два меча навесил, — дразнит артиста юноша —видимо, Чонин. — На кой тебе два меча? В штанах ты два…

Здесь он не договаривает, потому что Лино с выражением ужаса на лице зажимает ему рот. Смеясь, Хёнджин усугубляет и без того сильную боль в спине, но от веселья ему становится всё равно.

— С поразительной регулярностью слышу это, причём каждый раз именно в такой формулировке, — откликается он, стараясь абстрагироваться от ножа на своей ране. — Это популярная шутка? Или, может, цитата из литературного произведения? Предвосхищая окончание твоего вопроса, член у меня один*.

Целитель, тем временем, заканчивает срезать рубец — Хёнджин замечает, что ножа там больше нет, и его заменяют пальцы с прохладной мазью.

— Если господин Хван прав в своих предположениях, я не удивлён, — вклинивается Сынмин в разговор. — Тот, кто держит в тумбочке "Роман о лисе", должен быть знаком с такого рода литературой.

Хёнджин читал "Роман о лисе" и склонен согласиться с этим суждением.

— Удивительно глубокие познания о содержимом тумбочки моего воспитанника, Сынмина, — тянет Лино. — Что ещё там есть? Смазка?

Так значит, воспитанника! — Хёнджина охватывает лёгкое ликование, которое он без труда скрывает. Наконец-то эти взаимоотношения проясняются. Хотя, кто знает, может, у этих троих и слово "воспитанник" имеет не общепринятое, а тайное значение. В наш век люди чрезмерно увлекаются всякой секретностью и криптографией**, особенно люди учёные.

— Ты вообще на чьей стороне?! — возмущается юноша, пытаясь ударить наставника. Из-за ослабленного (наверное, болезнью, что проясняет нахождение в доме Лино лекаря) состояния тела особых успехов на этом попроще он не достигает.

Целитель, обработав рану, для удобства снимает с артиста накидку целиком, чтобы нормально наложить свежую повязку. Хёнджин перехватывает взгляд Чонина, скользнувший по его торсу, и дразняще вытягивает губы. Тот стремительно отводит глаза.

— Кажется, я достаточно ясно дал понять, что не состою в отношениях с твоим воспитанником, — терпеливо произносит он.

— Конечно, я на твоей стороне, — Лино обращается к ученику, трагически прижимая руку к якобы разбитому сердцу. — В конце концов, наличие смазки всегда лучше её отсутствия.

От этого неоспоримого утверждения Хёнджина бросает в безумный хохот, и он невольно мешает Сынмину заматывать его спину. Очень жаль. Но как же, чёрт побери, смешно.

Когда процедура окончена, господин Лино, неожиданно оказывающийся гостеприимным хозяином, предлагает заезжему артисту отужинать с ними троими. Какое-то внутреннее убеждение советует ему отказаться; он, впрочем, к нему не прислушивается. Зачем отказываться от бесплатной еды? И от приятной компании. Хоть и престранной временами.

— С господином Лино и целителем Ким Сынмином я уже имею знакомство, пусть имевшее в обоих случаях весьма курьёзное начало, но с вами, молодой человек, — Хёнджин дёргает бровями в сторону белокурого юноши, — мы ещё не вполне взаимно представлены.

— Это мой ученик Ян Чонин, — с улыбкой и гордостью, наверное, говорит чернокнижник. Упомянутого ученика он аккуратно подводит к креслу, стоящему во главе стола, и усаживает туда — оно мягче и крупнее стульев из того же мебельного набора, на которые рядом друг с дружкой падают Хёнджин и Сынмин. — С отличием постигает каждую науку, что я считаю нужным ему преподать. Характером милый, умом быстрый, телом ловкий. Лучший во всём трёхсветье! Кто не согласен, того превращу в кота. И будет у меня четыре кота вместо трёх. Или даже пять, но кое-кто слишком умён, чтобы повторять чужие ошибки.

”Кое-кем", наверное, считается Сынмин, который после этой угрозы дёргает уголком рта. Молодой же человек высочайших достоинств от похвалы умилительно розовеет щеками.

— Насчёт быстрого ума, Лино, ты, право же, мне польстил, — скромно возражает он, а потом щурится с какой-то насмешкой: — Seungmin’s got the greatest wit out there***.

После этих слов чернокнижник чуть было не роняет еду, которую собрался подавать на стол, и пронзает ученика ты-на-дьявольски-тонком-льду взглядом. Хёнджин не понимает, почему. Хёнджин вообще не знает этого языка, если уж на то пошло. Сынмин, судя по задумчиво нахмуренным бровям, тоже.

Увидев закарию с шоколадным десертом, Чонин снова краснеет, теперь уже по недоступным артисту причинам. Его лечащий врач получает такой же десерт — и реагирует похожим образом. Хёнджину, как и хозяину, достаются ещё и первые блюда. Судя по всему, другие двое уже поужинали.

— Да что с тобой сегодня, Иэни? — спрашивает Лино, отрезая от кальмара щупальце. — Отмачиваешь такие шуточки, от которых пергаменты сами собой в трубочку сворачиваются. Гости на тебя так действуют или медицина нашего приятеля Сынмина?

Значит, высказывание было всё же не слишком безобидным.

"Иэни" пожимает плечами и кидает взгляд на своего лечащего врача. Просит, видимо, за медицину пояснить.

— Я дал пациенту ещё половину дозы противоядия, отметив некоторое ухудшение его состояния, — сообщает целитель. — Побочные эффекты этого лекарства плохо изучены — до сегодняшнего дня науке было довольно и того, что оно позволяет не умереть раньше срока.

Хёнджину слышится в этом ответе нечто сардоническое. Сложно определить наверняка; Сынмин, как видно, из людей, что шутят с тем же непроницаемым лицом, с которым говорят правду. Гость решает перевести тему.

— Прошу прощения, Чонин, не мог бы ты разъяснить мне суть предложения, сказанного тобой на другом языке?

— Ах да, конечно, — с невинной улыбкой откликается тот. — Я изволил возразить учителю, что ум Сынмина гораздо быстрей моего***.

Целитель, судя по выражению лица, не слишком-то в это верит, да и хмыканье Лино не придаёт ответу правдоподобности. Поверить, увы, приходится на слово — альтернативных переводов никто им здесь не предложит.

— А что касается другого вашего вопроса, господин Хван, того, про литературные отсылки, то вы почти правы, — на этот младший чернокнижник желает перевести тему. — Сказанное мной — отрывок из чрезвычайно популярной в наши дни "Саге о ведьмаке"****, хоть и весьма вольно перефразированный. Она относится к устному эпосу, существующему в различных вариантах, каждый бард поёт её на свой лад, и я мечтаю однажды объехать весь Вневременной Свет, чтобы услышать каждую из версий, каждую записать и напечатать книгу — да хоть бы для себя одного.

— Восхитительно, — улыбается Хёнджин, и комментарий этот относится в равной степени к задумке Чонина, и к тонко выдержанному, сочному блюду, которое он вкушает. — Я очарован новизной и живостью этой идеи. Будь осторожен — ещё навяжусь в попутчики!

Он преподносит это с юмором, но не может с уверенностью сказать, что шутит. Ему, в конце концов, не так уж и важно, куда идти. Цели нет, чёткого пути тоже, только бесконечные дороги с узелками перекрёстков, крупными узлами городов. Наверное, всё это стало бы ярче, окажись с ним рядом кто-нибудь.

— Осмелюсь заверить, господин Хван, — вступает Лино, — что я намерен убеждать вас обоих поступить именно так и никак иначе. Иэни делает успехи как чернокнижник, но с толпой головорезов подчас и опытному чародею справиться нелегко. Мне будет гораздо спокойнее, если мастер меча станет сопровождать моего мальчика во всех этих кишащих разбойниками лесах.

— Возможно, вы не были бы так спокойны, зная, что с некоторыми из этих разбойников я имею весьма приятельские отношения, — ухмыляется Хёнджин. Уголки губ его при этом поднимаются недостаточно высоко, потому что расставание с господином Джинёном и его бравыми свободолюбивыми друзьями напоминает о себе в болезненно ярких красках.

— Отнюдь, — чародей ухмыляется в ответ, и уже его лицо выглядит таким, каким должно выглядеть лицо ухмыляющегося человека — красивым и немного пугающим, — подобное положение дел успокаивает меня даже больше.

Удивительно, — думает Хёнджин, — сколь обнадёживающим и угрожающим может в одно и то же время быть человек.

— Как скажете, господин Лино, — фыркает тот. — Сердечно благодарю вас за ужин. Вам, целитель Ким, благодарности в монетах, — с этим он отсыпает Сынмину горсть серебряных.

— Здесь больше, чем я обычно беру за такую услугу, — замечает врач. — И кстати, вам следует прийти завтра на смену повязки.

— Хорошо, приду. А деньги все оставьте себе. Ян Чонин, — улыбается он, — приятно было познакомиться. Свяжись со мной, если захочешь попутешестовать вместе.

С такими словами Хёнджин отправляет всем присутствующим (в том числе и кошкам) воздушный поцелуй, подхватывает с дивана свои мечи и пересекает порог.

Из далёкого центра города тихо доносится звон часовой башни. Путешественник с наслаждением вдыхает прохладный и тёмный ночной воздух, мурашками забирающийся под его чересчур лёгкую накидку, и поднимает глаза к бесчисленным звёздам на небосклоне. А полная луна, сияющая средь них же, опускает свой глаз на него самого.

Гармония рушится, когда Хёнджин слышит двенадцатый удар колокола.

Джисон.

Ясно, почему не стоило оставаться на ужин.

Первым его порывом становится "добежать до трактира как можно скорее", но он сразу осознаёт, что, будучи даже здоровым, не преодолел бы необходимого расстояния меньше, чем за полчаса. А за полчаса доктор Со Чанбин успеет бедолагу раз десять придушить, распять и заживо спалить в огне. Нет, это никуда не годится.

Вместо того, чтобы сорваться сломя голову в "Счастливо оставаться", Хёнджин на носках поворачивается обратно к двери господина Лино и заходит внутрь, прикрывая её за собой.

— Быстро же вы вернулись, — хмыкает хозяин, поднимая бровь.

— Я же пообещал, что приду завтра, — усмехается артист. — Завтра уже наступило.

Чонин не сдерживает смешка.

— Но шутки в сторону. Я подвёл Джисона и теперь ему понадобится помощь.

Лино хмурится, ожидая пояснений. В комнате повисает серьёзность, отражается на каждом из лиц присутствующих. Кажется, даже портрет Мерлина на стене мрачнеет глазами. Смятение овладевает Хёнджином, когда он понимает, в чём должен сознаться.

— Говоря коротко, я опасался обращаться к целителю Киму, памятуя о той неприятной истории, а доктор Бан и фокусники втроём уговаривали меня всё же пойти. Я упирался. Тогда Джисон рассказал о его собственных проблемах с доктором Со и пообещал, что лично сдастся ему, если со мной что-то случится и до полуночи я не вернусь. Как видите, я расслабился и забыл об этом, а теперь вынужден просить вашей помощи.

К его удивлению, да и к удивлению всех остальных, чернокнижник иронически улыбается, выслушав этот рассказ, и почти сразу срывается на смех — мягкий смех человека, позабавленного детской наивностью.

— Послушайте меня, светлейший друг, — говорит он, и в глаза его закрадываются искорки отражений пляшущих огоньков настольного подсвечника, — вас бессовестно провели трое подлецов, позаботившихся о вашей ране больше, чем вы сами. Юный мошенник, зовущий себя Джисоном, не знает, где живёт Чанбинни, и не может знать.

Вопрос "Так вы не сообщали Джисону адрес доктора Со?" Хёнджин проглатывает, так и не озвучив, поскольку слова чародея уже отвечают на него. Шарлатан действительно его обманул — что вне контекста может звучать до забавного очевидно. Кулаки артиста сжимаются без его ведома, сами собой, и Лино замечает это.

— Да… такие, как Джисон, это открытая книга. С криптограммами*****. Ключи к которым мне известны, — здесь он выдерживает паузу, позволяя озадаченным слушателям обдумать это чрезвычайно глубокомысленное высказывание. — Он, несомненно, обманщик, но совести не лишён. И если вы не вернётесь сегодня, он станет волноваться.

Это намёк? На месть?

— Вы предлагаете проучить Джисона? — уточняет Хёнджин.

— Сомневаюсь, что его это научит чему-нибудь, — усмехается Лино, складывая тарелки в раковину. — Но суть вы уловили.

— Несомненно, преподнеся такую идею, вы одарите меня ещё и ночлегом? — артист вкладывает в свой голос иронию столь жирную, что позавидует всякий гусь на императорском столе. Чернокнижник и бровью не ведёт.

— Да, я к тому и клоню. Оставайтесь у меня, комнату выбирайте любую, какая понравится. Только не к Сынмину с Иэни, у них места нет.

Упомянутые двое кряхтят, подавившись кто питьём, кто десертом.

То есть к себе в комнату он заселяться не запрещает, — флегматично раздумывает Хёнджин. Мысль эту он предпочитает не развивать, для сохранения собственного душевного здоровья. Кто знает, что может прийти в голову человеку, для которого нормой являются уличные поединки с незнакомцами.

— Даже не знаю, как вас благодарить, господин Лино, — отвечает он двусмысленностью на двусмысленность. Лицо чернокнижника неестественно дёргается, как всегда у людей, пытающихся сдержать смех или другую сильную эмоцию — прикушенная губа выдаёт его всего сильнее.

— Будете моим должником, — он произносит это таким тоном, что Хёнджину приходится вытереть руки о штаны. У Чонина от чрезмерно резкого смешка носом идёт что-то красное, надеюсь, не кровь.

Нахмурившийся целитель вытирает его лицо своей салфеткой, но медицинской помощи оказать не пытается — закария, значит.

— Моему пациенту вредны высокие температуры, — произносит Сынмин, поднимаясь из-за стола и огибая его, чтобы приблизиться к Чонину. Фраза могла бы звучать очень профессионально, если бы в особняке Лино не царила ночная свежесть, столь же прозрачная, как сынминовы намёки — а так она с точностью передала его мысль всем присутствующим. В том числе и самому пациенту, который на это заявление реагирует сатирическим хмыканьем. Поднять и увести себя наверх, придерживая за талию, он, однако, не мешает.

Хёнджин с Лино остаются в столовой одни.

Chapter Text

Хани.

Хани. Хани. Хани.

Здесь, в этом городе. Возможно, на этой самой улице.

Нечеловеческим трудом Чанбин подавляет желание выглянуть в окно.

Значит, он не ошибся. В мясной лавке действительно был Джисон. Ему не привиделось, не померещилось, он не помутился рассудком. Двое гостей, только что покинувших дом, окончательно его в этом убедили.

Я найду его, даже если придётся перевернуть вверх дном весь М, — стучит в голове алхимика. Он пугается этой мысли.

Поразительно, как Джисон, будучи фокусником (фокусником!позор для человека его способностей и достижений), сумел приобрести множество влиятельных знакомых, которые, по комическому стечению обстоятельств, являются также знакомыми самого Чанбина.

И у Чанбина могут быть проблемы, если те поймут, что он им солгал.

Нужно уладить всё с Уёном, — решает он. Уён видел сцену нападения, и Чан с Ёнбоком могли прознать об этом со слов Джисона, так что следует замести следы, и только потом уже прокладывать новый путь. Накинув летнюю мантию, алхимик скатывается по своей горке вниз.

В семье Чон отношение к магии весьма любопытное, из тех, что заставят любого волшебника снисходительно хмыкнуть; пользоваться благами колдовства они любят, а самих колдунов — нет. Сын же этого семейства такого двойственного отношения не разделяет: ночами знается с магами, а мясницкое дело отца, деда и прадеда продолжает днём, не находя в нём ни отрады, ни заботы.

Благодаря мясу, без которого Чанбин и дня не может протянуть, видятся они часто. Ночами тоже пересекаются в том или ином магическом подполье; стукнутся кулаками, улыбнутся, побеседуют да пойдут каждый своей дорогой. Так и ведётся у них приятельство.

— Только не говори, что управился с бараньей ногой за один день, — поднимает брови Уён. Чанбин хмыкает, но серьёзнеет почти сразу.

— Нет, я по поводу другого мяса, — и, видя на лице друга полнейшее непонимание, добавляет: — Если кто-нибудь спросит про меня и того парня, за которым я вчера погнался, скажи, что его тут вовсе не было, а я спокойно купил баранину и ушёл.

Просьбу он подкрепляет специально заготовленным для этого дельца мешочком золотых.

— Ты втягиваешь меня в какую-то сомнительную историю, — бормочет Уён, но деньги забирает. Это хороший знак: раз взял, значит, и свою часть уговора исполнит. Ему Чанбин может доверять.

— Спасибо за сотрудничество и приятного вечера, — усмехается он, прощально шевеля пальцами, и уходит прочь из лавки. Негоже задерживать очередь.

Пошатавшись по городу до наступления полуночи, домой он возвращается в задумчивости. Где может скрываться Хани? У него должно быть своё жилище. Домов в городе много, всех не обыщешь… Или, может, Чани укрывает его у себя. Чтобы защитить. Однако ж, нет, я у него в башне частый гость. Вряд ли. Постоялый двор? Их множество. Как узнать?.. Разве что расспросить того солнечного парнишу под флюоритом… А ведь прелюбопытные у него были очки. Тогда надо проследить за Чани, увидеть, где они расстанутся…

От подобных мыслей у Чанбина чуть не разыгрывается головная боль. Чтобы выйти на Джисона, придётся погрязнуть в крайне аморальных поступках, чем он, несмотря на мрачную репутацию, занимается достаточно редко. Это неприятно, это неправильно, но лучше побыть сволочью несколько дней, чем круглым дураком — всю жизнь. А такой шанс может упустить только дурак.

К зданию, с крыши которого он обычно попадает в свои комнаты, Чанбин подходит с опущенной головой. Здесь он вынужден оставить камень, который пинал полдороги, и направиться вверх по лестнице. Лестницу он преодолевает быстро, потому что привык перескакивать через ступеньку при подъёме; и прямо от глядящего в небо отверстия в крыше разбегается, чтобы спрыгнуть.

Приземление выходит жёстче обычного.

Две секунды Чанбин не понимает, на какую помеху свалился — перед глазами всё смазывается от колебаний опоры — а потом слышит подозрительно знакомое "уййййй" и шокированным взглядом упирается в чужое лицо, волей случая оказавшееся между его упёртых в мягкую поверхность ладоней. В лицо последнего человека, которого он ожидал встретить в своих владениях.

— Что ты здесь делаешь? — недоуменно шепчет хозяин дома.

Нежданный посетитель — очередной — трепещет под ним, как осиновый лист, хоть и старается изо всех сил это скрыть.

— Д-да вот, зашёл проведать старого друга, — сообщает Джисон, почти сразу поджимая дрожащие губы.

Вопросов у Чанбина немерено, начиная с "Откуда ты знаешь, где я живу?" и заканчивая "Почему ты сдал меня инквизиции?", причём вопросы эти перебиваются желанием то ли придушить, то ли выбить всю душу, то ли стиснуть в объятиях и промочить рубашку двумя вёдрами слёз. По одному из каждого глаза. Он готовился к этой встрече — готовился годами, и всё равно остался не готов.

Чанбин слезает с Джисона, встаёт ногами на твёрдый пол и ждёт, пока тот тоже не поднимется.

— Туда, — тыкает он пальцем в сторону лаборатории, снимая мантию и вешая на крючок. — Садись в большое чёрное кресло.

Хани опасливо отодвигает шторку и шагает внутрь, а затем в ужасе разворачивается, чуть не сталкиваясь с Чанбином носом.

— Оно для пыток??? — с широко раскрытыми глазами спрашивает фокусник, напуганно жестикулируя. — Прошу, не надо меня пытать, я расскажу всё, что пожелаешь, как на духу.

Алхимик закатывает глаза. Про себя он, правда, называет кресло пыточным, и есть за что: оно кожаное, достаточно широкое, чтобы сидящий в нём был распят, подобно Спасителю на кресте, и имеет крепкие ремни для пристёгивания запястий, лодыжек и шеи. В действительности же он в нём никого не пытал. Может, один или два раза. Следует ли считать те случаи пытками, вопрос спорный.

— О, я уверен, ты будешь искренен со мной, — Чанбин с настойчивым побуждением кивает на кресло. Не потому, однако, что считаю тебя честным. — Если я и стану тебя пытать, то исключительно ради личного удовольствия.

В этой угрозе гораздо меньше намерения, чем ему хотелось бы.

Джисон сглатывает, забираясь на кресло, и снова сглатывает, когда алхимик, разобравшись с крепежами для ног и рук, застёгивает ремень на его шее. В ремень инкрустированы отливающие фиолетовым и зелёным кристаллы флюорита, и Чанбин с удовольствием смотрит на их нежный блеск в свете полной луны, не потревоженном ни факелом, ни свечой. Луна, круглая и большая, глядит прямо в окно, почти так же пристально, как сам доктор Со.

Закрыв глаза и глубоко вздохнув, Чанбин заставляет себя отступить на шаг, чтобы более-менее хладнокровно оценить последующие действия. Эта ситуация пробуждает все тёмные стороны его души, принимать решения под их влиянием крайне опрометчиво. Возможно, ему стоит выпить закарии. И зажечь свет, пока он не напоролся на лабораторное оборудование.

Второй пункт он выполняет, прошептав "игнис", и Джисон жмурится от света, неожиданно бьющего со всех сторон. Работать в темноте вредно для глаз, поэтому у алхимика отдельный канделябр для каждой рабочей поверхности, настенные факелы возле каждого стеллажа и люстра посреди потолка. По команде хозяина вспыхивают все они разом.

Первый пункт оказывается отброшен, поскольку у Чанбина нет на него терпения. Потушив часть свечей, он разворачивает своё любимое кресло к Джисону и плюхается на сидение.

С чего начать? С начала, пожалуй.

— Как ты нашёл это место?

Губы нервозно сдвигаются в разные стороны на лице допрашиваемого, что может свидетельствовать только об одном: ответ будет неудобным.

— На визитке были адрес и подробная информация.

Хороший ответ, только вот Чанбин визиток не даёт.

— Откуда у тебя визитка?

Лицо Джисона искажается ещё большей мукой.

— Незнакомка дала, у которой я дорогу спрашивал.

В голове алхимика мысли кружатся, как вороны в пасмурном небе. Это всё не может быть правдой. Джисон, однако, не может врать. Или может? Что, если все эти годы он не дурака валял, а искал способ подавлять действие минералов? Что, если нашёл его?

— Где эта визитка сейчас?

— В кармане, — откликается Джисон, повеселев, — правом.

Улыбка сходит с его лица вместе с кровью, когда Чанбин встаёт и шагает к пыточному креслу. Для удобства алхимик обходит его, останавливаясь по правую руку Джисона. У того рубашка спущена поверх штанов — чтобы добраться до карманов, её полы приходится обористо приподнять. Чанбин, проскальзывая правой рукой в широкий карман, задевает пальцем участок кожи (по всей видимости, в кармане дыра) и не придаёт этому значения. Только выпрямившись уже с картонкой в руке, замечает зажмуренные глаза пленника.

Картонка оказывается совершенно обычной игральной картой, пиковым королём, если конкретнее. Не то, — заключает алхимик, — надо ещё поискать.

— Хватит по моим карманам шарить! — ёрзая в кресле, пищит Джисон. — Ты уже достал короля пик, у него на рубашке всё написано.

Свободной рукой Чанбин звучно ударяет по столу, что заставляет пленника вздоргнуть.

— Я буду шарить, где захочу, — жёстко, ультимативно заявляет он, склонившись к чужому уху. — Карта пуста.

— Как… пуста? — севшим голосом спрашивает Хани. — Клянусь, на ней было всё, когда я вышел на улицу… и адрес дома, и указание о прыжке с крыши…

Чанбин делает глубокий вдох и выдох, понимая, что такими темпами толку он не добьётся.

— Зачем ты пришёл ко мне?

— Пообещал, — и Джисон дёргается, как от удара, от собственного ответа.

"Обещаю не лукавить,
Не обидеть, не оставить,
Но делиться, чем имею:
Пищей ль, влагой ли, идеей;
Под изменчивой луною
Растворять твои печали
Обещаю лишь с тобою
Раскрывать вселенной тайны"?

Так там было, кажется?

Чанбин до сих пор помнит эту наивную, сочинённую на пару клятву, которую они принесли друг другу, когда только решили вместе быть алхимиками. Каким же горьким было его разочарование.

— С каких это пор ты исполняешь обещания, которые дал? — ядовито вопрошает он, снова опускаясь в кресло напротив.

— С тех самых, — голос Джисона звучит даже тише, чем в прошлые разы. Раскаивается?

— Похвально, — говорит алхимик с интонацией, не содержащей и грамма похвалы. — И кому же я обязан столь щедрым даром?

— Господину Хвану.

Брови Чанбина ползут наверх, под чёлку.

— Может, господин Хван меня и с доктором Лино примирит?

Джисона это высказывание весьма озадачивает, но на то и расчёт. Конечно, ему невдомёк, что Хёнджин уже помог алхимику однажды — привёл в чувство ночью недавней пятницы. То есть, решил одну из его проблем. Доктор Лино — вторая проблема.

— Лино сказал, что ты его друг, — тихо отвечает пленник, хотя от него и не ждут ответа. Чанбин застывает.

— Друг? — всхлип так и застревает в носу. Он не чувствовал настоящей дружбы с тех пор, как Джисон его предал. Чани, конечно, друг ему, но заслуги Чанбина в этом нет. Чани — это Чани, его расположению невозможно противиться. Он как бальзам для разбитого сердца. А Лино?.. Лино?..

Пленник кивает.

— В каком контексте он это сказал?

Тот выдыхает смешливо и отвечает:

— Зашла речь о том, куда подевался доктор Джеонезис. Чонин предположил, что ты прикончил его, и Лино встал на твою защиту.

Алхимик сперва пропускает последнюю часть мимо ушей и давится, словно рвотой, подступающим истерическим хохотом. Я, доктор Со Чанбин? Прикончил Джеонезиса? Какая ирония.

— Мне интересно, как это прокомментировал ты, — криво ухмыляется он.

— А что я? — Джисон с нарочитой невинностью хлопает глазами. — Я всего лишь дешёвый фокусник Хан Джисон. Куда мне до выдающихся алхимиков и их деяний?

Алхимик делает в голове пометку, что флюорит пропустил это высказывание, хотя оно является ложным. Минерал способен распознавать шутки? Если так, надеюсь, он посмеялся над теорией Чонина. По ходу этой мысли Чанбин понимает, что ни с каким Чонином не знаком. Хотя, если тот висмутовый вор действительно ученик Лино и Джисон был в их доме…

— Постой, — вдруг прикидывает он, — а ты случаем не о белокуром юноше? С лисьими такими глазками…

— Да, о нём, — подтверждает пленник. — Вы знакомы?

— В некотором роде, — Чанбин улыбается уголком рта. — Но ты мне зубы не заговаривай. Скажи лучше, с чего вообще тебе вздумалось пообещать господину Хвану визит ко мне?

Джисон морщится так, будто на него напала мигрень. Видимо, эту часть объяснить труднее всего.

— Господин Хван получил ранение, — поразмыслив, произносит он. Чанбин резко выпрямляется.

— Он в порядке?

— Понятия не имею. Но я сейчас не совсем о ране. Расскажу до конца — станет яснее.

Алхимик кивает и снова откидывается на спинку кресла.

— Так вот, господин Хван получил ранение, потому что потехи ради устроил на улице дуэль с господином Лино и гвардейцы стали их преследовать, пуская стрелы. Одна из стрел попала ему в спину. Мы с Ёнбоки — ты, наверное, видел его этим вечером, они с доктором Баном хотели зайти к тебе — укрыли дуэлянтов у себя в шатре. Мой братец обработал рану по мере своих немедицинских возможностей и посоветовал господину Хвану пойти к врачу. Но господин Хван в прошлом провинился перед целителем Кимом и боялся обращаться к нему. Поэтому я рассказал свою историю, — Чанбин громко фыркает, прекрасно зная цену этой истории, — и пообещал, что сдамся в твои лапы, если он не вернётся на постоялый двор до полуночи. Он не вернулся.

Дослушав, алхимик замечает, что из расслабленной позы снова перешёл в напряжённую и сидит, склонившись вперёд и уперев локти в колени.

— Странно, — отзывается он и стучит пальцем по подбородку. — Я знаю Сынмина, он скорее локти себе откусит, чем причинит человеку вред. Хёнджин в полном порядке, это точно. Почему же он не пришёл до полуночи?..

— Может, господин Лино к этому причастен? — высказывает вдруг Джисон.

— А он тут каким боком?

— Чонин пострадал в драке с карликовым дракончиком, — поясняет тот, — и целитель Ким временно переселился к господину Лино. Поэтому и господина Хвана мы направили туда.

— Значит, и к этой загадке Лино приложил свои волшебные руки, — вновь усмехается Чанбин. В каждой бочке затычка, ей-богу. И на кой чёрт он вступился за меня? Никогда не пойму этого человека. — Но в этом случае я за нашего Хёнджина спокоен. Худшее, что Лино мог сделать — очаровать его. Заморочить голову, чтобы тот забыл о всех данных им обещаниях.

— У них была дуэль, — осторожно напоминает Джисон. — Они сказали, что исключительно из спортивного интереса, но мы не можем знать, так ли это.

Чанбин только отмахивается.

— Лино дерётся только с теми, кто ему нравится. Крис мне это сказал, а он хорошо его знает. Я ему верю. Если бы Хёнджин чем-то не угодил Лино, тот бы его проклял втихую и этим бы дело кончилось.

— Ты хорошо их знаешь, — бормочет Хани, опуская глаза. Чанбин прищуривается.

— К чему ты клонишь?

Джисон открывает было рот, чтобы что-то сказать, но обескураженно закрывает его, издав хрип. Алхимик с любопытством отмечает, что тот пожелал солгать — впервые за сеанс допроса.

— Что ты сделал со мной? — сипит пленник, царапая неровными ногтями подлокотники пыточного кресла. Чанбин, склонившись к нему поближе, легонько щёлкает пальцем по инкрустации шейного ремешка.

— Флюорит, — мягко произносит он, расплываясь в улыбке. — Минерал фокуса — не такого фокуса, какой практикуете вы с братишкой, а фокуса на истину. На правду человеческого разума, если брать наш случай.

На лице Джисона изображается вполне искренний ужас.

— Итак, к чему же ты клонишь? — повторяет Чанбин свой вопрос. Пленник упрямо сжимает губы. Алхимик не говорит на это ничего, только откидывается на спинку кресла и лениво переводит взгляд на одну из полок, где ровными рядами разложены жуткого вида веретёна, щипцы, изогнутые ножи, гвозди, молоток и зазубренное колесо с ручкой. На последнем ещё заметны крошки от пиццы и присохшая томатная кожица, которые Чанбин так и не нашёл времени отмыть.

— Ладно-ладно, намёк понят, — блеет Джисон, пряча глаза. — Я подумал просто, что у тебя много друзей здесь… это совершенно не моё дело, конечно же.

Чанбин вновь опасно приближается к истерическому смеху. Это что, ревность? Вот до чего дожили. Чем дальше в лес, тем больше нечисти.

— Ты с тем ясновидящим юношей делишь кров, пищу и работу и называешь его своим братом, — веско напоминает он. — Те, с кем пересекаюсь я, в большинстве своём даже не знают, где я живу.

Джисон сжимается от этих слов, после чего, обработав, видимо, всё сказанное, растерянно моргает несколько раз.

— Ёнбок не ясновидец, — говорит он, и флюорит пропускает эту ложь. Чанбин хмыкает, приподнимая брови.

— Тебе не кажется странным, — насмешливо интересуется он, — что только он видит через те забавные очки?

Джисон хмурится. Крыть нечем, да?

— Кварц — минерал ясновидцев, — продолжает алхимик. — Он расширяет их магические возможности. Именно необработанный кварц вставлен в оправу тех очков. Твой братец действительно видит всякое в хрустальных шарах, а ты этого и не знаешь. А ему, насколько я могу судить, неизвестно, что ты один из величайших волшебников эпохи. Вот потеха!

Внезапное раскрытие карт вводит пленника в прострацию. Несколько секунд он даже не реагирует на тычки Чанбина, и вновь фокусирует на нём взгляд лишь после того, как слышит "Я с тобой ещё не закончил".

— Да. Да, конечно, — бормочет он.

— Я все пять лет жаждал узнать, почему ты отдал меня на растерзание инквизиции и испарился, как вода из тигля. И я узнаю. Ты расскажешь мне всё. Не так ли?

— Конечно, хозяин, — невесело шутит Джисон. — В изысканнейших выражениях, барды позавидуют…

Чанбина накрывает прошлое — они вдвоём перешучивались так круглые сутки, обмениваясь пробирками, писчими перьями и вечными перекусами, на которых тянули весь день и всю ночь, игнорируя нормальные приёмы пищи. Да и денег у них тогда не было на это.

— Хватит паясничать, — алхимик складывает руки на груди.

— Ладно, — вздыхает Джисон. — Дело в том, что Розалия напала на наш след.

В том году дела инквизиции Старого Света пошли в гору. Проверенные источники утверждали, что к этому причастна дочь епископа, завидная приданым, но незавидная внешностью. Широкий и выпуклый лоб её общественность оценивала благосклонно, но пухлые губы, на взгляд каждого модного кавалера, делали её лицо неисправимо уродливым. Некоторые клялись и божились, что с её бровей сползает иногда краска и они сверкают дьявольской рыжиной, но об этом говорили больше политические враги самого епископа, чем кто-либо ещё. Короче говоря, Розалию воспринимали, как рыночный товар, и мерили мерилами красоты и богатства, подобно любой девушке Старого, да и Нового тоже, Света. Лишь преподобному отцу был виден её умственный потенциал, и он изо всех сил использовал его для поимки чародеев.
Но в одном люди были правы. Розалия действительно закрашивала кричащую рыжину волос, выдающих в ней ведьму, и замазывала белилами веснушки. Конечно, не у всякой ведьмы рыжие волосы, но магия любит пошутить… ведь это так весело — рыжая дочь у епископа.

— Она наткнулась на нашу лабораторию, прочёсывая район с отрядом гвардейских собак, пока ты ушёл в центр города за едой — продолжает Джисон. — Ты предупреждал, что мне нужно учиться боевой магии, но каждый день я откладывал это на завтра в надежде, что нас не найдут. Разработка белого льва захватила меня целиком, я не мог ни на чём другом сосредоточиться. Теория, эксперимент, теория, эксперимент, изредка еда и сон. Мне было не до боёв. А в обычном фехтовании я был чуть ли не хуже, чем в магическом, если такое вообще возможно.

Чанбину только и остаётся, что покачать головой.

— Когда они постучали в дверь, я понял со всей ясностью, что мне, находящемуся среди минералов, артефактов и реторт, не избежать смерти. Они сочтут меня за колдуна и будут правы. Бежать некуда, драться бесполезно, ещё бесполезнее рассчитывать на милосердие. Призвав на помощь всё моё актёрское дарование, я принялся колотить в дверь в ответ и отчаянно умолять освободить меня из ужасного плена.

Заинтересованно расширив глаза, Чанбин подаётся вперёд.

— Кажется, с этого и начинается моя эпическая история грандиозных обманов, — горестно усмехается Джисон. — Они вышибли дверь, а я, заливаясь слезами, повалился им в ноги и извергнул поток благодарностей. За считанные секунды я сочинил им сказку, достойную драматического пера, о том, как ты, коварный чародей, похитил меня, убогого сироту, в своё логово, чтобы откормить и принести в жертву дьяволу. О твоём отсутствии я почти не солгал: ты тогда ушёл за едой, а я сказал, что ты собираешься украсть новорождённого младенца, чтобы после моего жертвоприношения полакомиться его мясом.

За кашлем Чанбин пытается скрыть смех, а если быть точнее, очередной приступ истерического хохота. Фантазия у Джисона, конечно, потрясающая. Что надо для впечатлительных рыцарей Христа. В глубине души алхимик даже признаёт, что это было наилучшим выходом из ситуации, потому что Чанбин на тот момент времени мог защитить себя, а Джисон нет. Но обида слишком сильна, чтобы вот так просто от неё отказываться.

— Розалия меня забрала к себе, успокоила, накормила и напоила, а гвардейцев оставила в нашей лаборатории — тебя ловить… Я надеялся, что ты их там всех в жаб превратишь или что-то вроде.

На самом деле Чанбин превратил их в свиней, а свиней подарил бедным крестьянам, но не об этом сейчас.

— Когда меня отпустили на все четыре стороны, я решил, что ты и со мной, предателем, разделаешься так же, потому и сбежал. Думал, даже в аду не встретимся, — невесело улыбается Джисон, — тебе на восьмой круг, мне на девятый*…

Чанбин невольно тоже издаёт смешок.

— Ты болван, — произносит он. Больше ему в голову ничего не идёт. Джисон, может, и доктор наук, а голова, что деревянная столешница. Постучать охота.

— Я бы прощения просил, да толку не вижу. Всё равно ведь в жабу превратишь.

— В свинью, — автоматически поправляет алхимик. — Хотя тебя лучше в белку. Поставлю в лаборатории колесо, будешь крутиться целыми днями.

— Что, совсем без меня тошно? — подшучивает Джисон, тут же съёживаясь в пыточном кресле. — Забудь, я не говорил ничего.

Чанбин вздыхает и подпирает голову рукой, отчего щека смешно ползёт вверх, закрывая правый глаз. У него нет настроения обсуждать всю эту чушь — сожаления, извинения… Самый важный, единственно важный вопрос он отложил на потом, и вот это "потом" наступило. Он медлит. Знает, что ответ будет искренним, потому и страшится его получить. Страшнее только получить вместо него смех. Этого Чанбин точно не вынесет. Снова вздохнув, он спрашивает:

— Ты хоть немного тосковал по мне?

Chapter Text

Просыпается Чонин поздно, от звуков свадебного колокола из его же собственного сна. Он не знает, почему колокол именно свадебный, и, если даже так, то чья свадьба — он вообще мало что помнит из своих снов. В них почти всегда есть Лино, а в последнее время попадается и Сынмин, что должно быть связано с последними событиями в его жизни.

Протерев глаза, он по теням вычисляет, что солнце уже, как минимум, в зените. Значит, утро позднее — это объясняет отсутствие Сынмина в комнате, он всегда встаёт рано. Они с Лино и господином Хваном наверняка уже позавтракали.

Несколько секунд Чонин размышляет, как ему самому встать с постели, но, проснувшись окончательно и вспомнив в точности все события прошедшего дня, понимает, что поддержка ему для этого больше не нужна. Целитель вчера сказал, что силы к утру полностью восстановятся. И это прекрасно! Чонин совершенно не собирается скучать по руке Сынмина вокруг своей талии.

Так что он на пробу поднимает руку, потом голову, а потом свободно садится на кровати, как делал до этого уже сотни раз. Ему действительно не потребуется ничья помощь. Впрочем, резко вскакивать на ноги было ошибкой: в глазах темнеет.

Натянув свою любимую белую рубашку с необъятно широким кружевным воротником, а вместе с ней и прочую одежду, он потихоньку направляется в умывальную. Зеркало, стоящее там, сообщает, что на месте полностью зажившего укуса остался белёсый шрам. Это не плохо, — решает Чонин, мягко проводя большим пальцем по изогнутому дугой следу. Лино говорил, что шрамы украшают людей. По господину Хвану это видно особенно хорошо…

Внизу тихо, как в горной церквушке. Спустившись, Чонин видит наставника и целителя сидящими на противоположных концах дивана. Головы они поднимают почти одновременно.

— Приятного пробуждения, — произносит Сынмин, закрывая книгу и откладывая её в сторону. — Как самочувствие? Слабость ушла окончательно?

Чонин не пытается сбить тёплого чувства, паводком разливающегося в груди от проявления заботы с его стороны. Позавчера ещё пытался, но, как говорит наставник, в некоторых битвах нам не суждено одержать победу.

— Да, спасибо, всё отлично, — улыбается Чонин. — И вам двоим привет.

— Добрый день, — хмыкает Лино. — Завтрак уже совсем остыл, но я подогрею его тебе, так и быть.

Сынмин открывает рот с намерением сказать что-то, но закрывает и переводит взгляд на младшего чернокнижника.

— Не возражаешь, если я позавтракаю с тобой? — выпаливает он.

— Да, конечно, — отвечает Чонин заинтригованно. — Я думал, ты уже позавтракал с Лино и господином Хваном. Тот, кстати, ушёл уже?

— Ушёл, после смены повязки, — кивает Сынмин, опускаясь на стул по диагонали от него. Интересный выбор места. Такой, чтоб не сталкиваться ни локтями, ни взглядами.

— А почему ты не ел ещё, если встал так рано? — Чонин сам не знает, почему прицепился к этому, но что-то…

— Не был голоден, — отстранённо проговаривает Сынмин, направляя взгляд куда-то вперёд, мимо Чонина. Чонин даже по затылку разогревающего еду Лино может сказать, что тот ухмыляется.

— Твоё тело все ночные часы провело без пищи, — проговаривает старший чернокнижник обвинительно, словно прокурор императорского суда, — а затем и утренние, и, по твоим словам, не требовало ничего, хотя мои уши могли бы с этим поспорить. Однако, чудо! Иэни спускается из своих покоев, и в тебе немедленно просыпается голод, — Сынмин, уже порядком напрягшийся, дёргается после этого предложения. — Просто признай, что хотел разделить трапезу именно с ним.

Тишина. Чонин уже собирается возразить, что учитель надумывает, да и вообще ведёт себя в последние два дня, как старый сводник, но не успевает даже рта раскрыть.

— Я не позавтракал раньше, потому что хотел разделить трапезу именно с тобой, Иэни, — признаёт Сынмин послушно.

Сердце Чонина ухает куда-то вниз, будто на месте его внутренних органов внезапно разверзся бездонный, всепожирающий Тартар. Только удивлённо-довольное хмыканье Лино выводит его из состояния замедленности.

— Кое-кто настолько растаял, что даже использовал милое обращение, — насмехается он. Чонин, видит бог, хочет остановить это издевательство, но ему нравится подавленный смущением Сынмин, нравится краска, неумолимо расползающаяся по его лицу, и Чонин не может. Он ничего не делает.

Сынмин незамысловато увиливает от необходимости давать дальнейшие комментарии, набивая рот булкой и яичницей. Чонину, в отличие от него, не удаётся сосредоточиться на еде; поглощённый своими мыслями, он почти не чувствует её вкуса. Гладко проскальзывает осознание, что он теперь не будет видеть Сынмина каждый день, не будет давиться закарией после его шуточек и дразнить его конкубиной* Овидия. Что он тогда будет делать? Что он вообще делал до Сынмина?

Того, кажется, тоже одолевает задумчивость. Он съедает свою порцию быстро, и коротко благодарит за неё Лино.

— Сколько я тебе должен? — спрашивает тот, когда поздний завтрак окончен. — Цены, которую ты написал в чеке, хватит только, чтобы покрыть себестоимость лекарств.

— Я рад, что с твоей способностью оценивать финансы всё в порядке, — откликается Сынмин. — И возьму ровно столько, сколько указал.

С чего бы ему лечить меня задаром? — озадачивается Чонин, внимательно разглядывая лицо целителя. Спокойное. Как всегда.

Ну, как почти всегда. Он забавно щурится, когда иронизирует, улыбается, когда дразнит, краснеет, когда чересчур приближается к Чонину и когда тот шутит опасные шуточки… но, в целом, Сынмин спокойный. По сравнению с другими людьми, которых Чонин знает.

И все три года Лино видит такого Сынмина: хитрого, радостного, гневного и смущённого? И Чонин тоже мог бы?

Не стоит сожалеть о случившемся, — обрубает он себя строго. Я знал, что делал, когда отказывался от этого общения. Как бы я выглядел на фоне Лино — зрелого, блестяще образованного, остроумного и красивого, если не как Аполлон, то как… а, чёрт с ними, с этими греками — ну? Скучным и глупым ребёнком.

Разрыв в два года не должен был ощущаться столь глубоко, но он ощущался, потому что Сынмин добивался всего сам, не стоя за чужой спиной; он путешествовал, он помогал другим, будучи ещё юношей. В то же время он был единственным сверстником, которого Чонин видел в свои тогда ещё пятнадцать лет, и, конечно, Чонину было любопытно. Не настолько, однако, чтобы открыто показывать другому мальчишке свою личную несостоятельность.

Вчера Чонин сказал, что ревновал к Сынмину учителя. Не совсем правда.

— Спасибо и до свидания, — целитель склоняет голову, получив свои гроши. — Иэни, проводишь меня? Из твоей комнаты буду улетать.

— Я ещё поговорю с тобой о том, как ты перемещаешь по воздуху эту махину, шельма, — бормочет Лино. Сынмин его игнорирует.

— Конечно, — кивает Чонин. Как же странно подниматься с ним по лестнице, находясь на расстоянии полуметра. Ладно, он уже скучает по руке Сынмина вокруг своей талии — почему это было так тепло, даже через три-четыре слоя одежды? Почему он позволял себе проявления слабости, даже когда мог напрячься и справиться сам?

Спасибо, что среди знакомых Лино нет телепатов.

На балконе целитель разворачивается.

— До встречи, — мягко улыбается он, протягивая руку для пожатия. Рука выглядит такой красивой и чистой, что Чонин подносит её к своим губам. Сынмин ошалело распахивает глаза, но быстро успокаивается.

— Люблю благодарных пациентов, — шутит он.

— Ценишь глубокую признательность?

Чонин искренне не представляет, какие черти тянут его за язык, видимо, Лино прав, это гости на него так действуют. Это Сынмин на него так действует.

От всех этих шуточек не только пергаменты — крыша скоро в трубочку сворачиваться начнёт.

— Не понимаю, о чём ты, — алеющие уши Сынмина сигнализируют, однако, что тот достаточно ясно уловил смысл. — Мне довольно и обычной.

— До свидания, Сынмини.

Тот кивает, отряхивает мантию от несуществующей грязи, грязи сомнительных шуточек, ловко запрыгивает на порог своего дома и закрывает дверь.

Чонин и сам чародей, но Сынмин с его летающим домиком похож на настоящего, сказочного волшебника. И ребёнку в душе Чонина кажется, что, как любой сказочный волшебник, Сынмин улетит безвозвратно.

***

К учителю Чонин спускается, отрешившись мыслями от бренного мира, и в один прекрасный момент чуть не наворачивается с лестницы.

— Жаждешь снова свидеться с Сынмином? — шутит сидящий на диване Лино, заметив его трудности с удержанием равновесия. Чонин чувствует бешено танцующий в груди истерический смех. Ну, как тебе сказать, наставник.

— Обойдусь, — фыркает он вместо этого.

— Помнишь, какой сегодня день?

Конечно, Чонин помнит. Он давным-давно, ещё в прошлой жизни в Новом Свете, забыл день своего рождения, но сегодняшнюю дату будет помнить всегда. Можно сказать, она и есть для него день рождения.

— Помню: ты обещал мне сегодня дать доступ в свой кабинет, — младший чернокнижник старается удержать серьёзное лицо, пока говорит это, и довольно успешно — пока не видит, как посерело лицо учителя. Тогда потеха и нежность бойко прорываются наружу.
— Десять лет со дня, когда ты стал моим опекуном, Лино.

Тот, прижимая руку к лицу, пытается спрятать вздох облегчения.

— Иногда я забываю, как тебя воспитал, — он криво ухмыляется.

— А вот не забывай, — фыркает Чонин, усаживаясь на колени к наставнику. — Чем сегодня займёмся?

— Вставай, кабинет смотреть пойдём, — Лино цокает языком, когда младший легонько стукает его кулаком в плечо, — чего расселся. Потом придумаем ещё что-нибудь потрясающее-невероятное, а вечером — тортик. Скучать не придётся.

— С тобой заскучаешь, — улыбается Чонин. Лино поднимается с дивана, всё же стряхнув воспитанника с коленей, и бодро взлетает по лестнице, заворачивая направо, к кабинету.

— Да где же твой ключ?.. — бормочет он, ощупывая карманы. — Точно был здесь… Ага! — его лицо вдруг торжествующе озаряется, когда он кидает взгляд на левое ухо Чонина; после чего величайший чернокнижник современности выуживает ключ из-за уха ученика, как площадный шарлатан.

— От Джисона понахватался, Лино? — потешается Чонин, выхватывая ключ из его руки. Тот позволяет.

— Что касается Джисона, то ключ нужен именно от таких, как он, которые не красть туда ломятся, а просто дверью ошиблись, — замечает старший чернокнижник. — Настоящих воров-колдунов эти детские погремушки не остановят.

Так значит, я настоящий вор-колдун, — хмыкает про себя Чонин.

Ключа у юноши не было, но была хитрость: написать на полоске бумаги слово "ключ" и вставить в замочную скважину. Как бы глупо это ни звучало, многие трюки чернокнижников работают именно так. Эту хитрость он случайно придумал сам, когда принимал от учителя Лино очередной урок; до сих пор он её на практике не пробовал, а тут как раз возможность. Не сработает — ну и чёрт с ней.

Сработала.

Чонин вставляет ключ в замочную скважину, и дверь открывается с лёгким скрипом.

— Настоящая защита — моя новая охранная система, — тем временем продолжает Лино.

"Любопытство сгубило кошку" или как там? Учитель на все лады расхваливал новую охранную систему в своём кабинете, называл её одним из самых гениальных своих изобретений (и неважно, что он так про каждое своё изобретение говорит), но концепции её не раскрывал. Утверждал только, что она безопасна. Словом, вёл себя крайне загадочно — вспомнил, что он чернокнижник и ему полагается? Так или иначе, Чонин вздумал сунуться туда и посмотреть. В выражении "чёрт дёрнул" говорится именно о таких идеях.

— Наконец я узнаю, в чём её суть, — младший чернокнижник воздевает руки потолку, делая вид, что благодарит бога. Он знает, в чём её суть.

Когда это было — неделю, что ли, назад? Чонин заступил в кабинет и с интересом оглянулся по сторонам. Прямо напротив двери было арочное окно, через которое проникал призрачный свет растущего полумесяца, а от окна крыльями расходились стеллажи. На первый взгляд библиотека казалась маленькой, но Чонин подозревал, что эта видимость обманчива.

Лучи лунного света неярко касались бумаг, полосок кожи, лент и табличек, лежащих на рабочем столе, в его свете мягко поблёскивали драгоценные камни и пластины металлов, не менее драгоценных. Многое из этого, по всей видимости, служило для отделки книг. И только сбоку, прикрытый ладонью тьмы, лежал фолиант — крупный, массивный и богато украшенный. Зачарованный, чернокнижник зажёг огонёк в своих пальцах, чтоб приоткрыть тайну ненадолго, украсть с её страниц один лишь взгляд.

— Система включается, когда кто-либо касается книги или артефакта в моём кабинете, — гордо рассказывает Лино. — До попытки кражи это создаёт ложное ощущение вседозволенности и усиливает эффект неожиданности в дальнейшем во время активации.

— И что потом?

За спиной Чонина послышалось укоризненное цоканье языком. От испуга огонёк в его пальцах погас; юноша досадливо убрал другую руку от переплёта, неприятно удивлённый, что его так быстро застукали. На рабочем столе, заставляя его дёрнуться, вспыхнула единственная свеча.

— А потом появляется мой двойник и убеждает похитителя сгинуть отсюда подобру-поздорову.

Ссутулившись, Чонин повернулся к учителю.

— Кажется, кто-то возжелал похитить мои тайны, — пламя свечи озаряло лишь мантию Лино, а голос его, тёмный, коварно усмехающийся голос, звучал из мрака. Кожу закололо мурашками — было странно слышать в свою сторону такой тон от наставника; по всей видимости, он пересёк границу, которую не следовало пересекать. Юноша в страхе сглотнул, неприятно сжав стенки пересохшего горла.

— Аааааааа, — понятливо тянет Чонин. — Вор думает, что ты сам подловил его и будет только рад убраться прочь. Умно.

Лино хмыкает.

— Да, однако, дело не только в этом.

— Ну же, посмотри на меня, — проговорил учитель вкрадчиво, выступая из темноты. Неведомым образом он стал выглядеть ещё темнее, когда на него попал свет — может, всё дело было в тенях, скользящих за скулами и прячущихся в складках лица. — Посмотри мне в глаза.

Зрачки его ужасающе блестели.

— Двойник ведёт себя, как я, но бесцеремонней. Он покушается на личное пространство похитителя, вызывая у него жгучую смесь страха и стыда.

Чонин осознал, что упирается бёдрами в край стола, только когда старший чернокнижник с громким хлопком припечатал ладонями бумаги по обе стороны от него. Лино ниже, но он склонился над воспитанником, будто тот не больше чернильницы — и Чонин правда хотел бы стать чернильницей, а не переживать эти кошмарно смущающие моменты. Всё становилось слишком странным, ему становилось слишком страшно и жарко.

— Скажешь что-нибудь в своё оправдание, ммм? — выдохнул Лино, продолжая опасно улыбаться. Он собирался произнести что-то ещё, но юноша перебил его, понимая, что больше не выдержит.

— Прости, учитель, — это было похоже скорее на всхлип, чем на речь. Чонин закрыл руками покрасневшее напуганное лицо.

— Навязчиво флиртует, что ли? — хмыкает младший чернокнижник.

— Грубо говоря, да.

— А если похититель станет флиртовать в ответ?

Этот вопрос мучает Чонина с тех пор, как он лично познакомился с флиртующим двойником учителя. И Сынмин, и он сам оказались застигнуты врасплох и порядком смущены (наверняка про Сынмина, конечно, сказать нельзя, Чонин палец зажжённый не держал, однако его реакция на упоминание охранной системы была достаточно красноречива), но ведь должны быть на свете умельцы, которым такое нипочём, которые сами кого угодно перепугают и перефлиртуют?

Лино удивлённо усмехается.

— Что ж, есть средство и на этот случай. Двойник делает вид, что приглашает похитителя в спальню, а на самом деле выводит его из кабинета и сдаёт настоящему мне. Я появляюсь, потому что при ответном флирте активируется протокол экстренного вызова.

— Ого, — лаконично восторгается Чонин.

— Да, — Лино кивает. — Но это ещё не всё. Двойник обладает всеми моими знаниями, может, в теории, поддержать любой разговор — но я сейчас не к тому об этом упомянул, а к другому. Он умеет по голосу распознавать тех, кого знаю я, и применять индивидуальный подход.

Наставник с осторожностью отвёл руки Чонина прочь от лица, чтобы взять его в свои ладони. Взор его заметно смягчился.

— Здесь каждая десятая книга проклята, — проговорил он ласково. — Некоторые лишают зрения, если читать их с начала, а не с конца; некоторые засасывают в свой мир навечно, стоит лишь открыть их первую страницу. Артефакты бывают и того хуже. Эта комната крайне опасна.

Чонин кивнул, стараясь продемонстрировать понимание, потому что вероломный голос расторг с ним договор о взаимопомощи. Лино тяжело вздохнул.

— Я люблю тебя, Иэни, — его голос рассыпался, как обронённый хрустальный кубок, в ночной тишине библиотеки. Чонин тоже чувствовал себя рассыпанным; хотелось закрыть глаза, представить, что это сон, но он преодолел этот порыв. Наставник любит его, он показывал и говорил это сотнями других способов. — И если с тобой что-нибудь случится, я никогда больше не буду счастлив.

Глаза Чонина закрылись сами собой. На лбу его теплели чужие губы.

— Ладно, что-то мы с тобой заговорились, — Лино разминает шею. — Покажу, как обезвредить охранку, и перейдём к самому кабинету.

Двойник появляется, когда он открывает тот самый массивный фолиант на рабочем столе, и не успевает даже засмеяться. Лино двумя широкими шагами оказывается возле него и мягко утыкает указательный палец в кончик острого носа, идентичному носу его самого. После этого доппельгангер растворяется в воздухе.

— Запомнил?

— Ага, — медленно кивает Чонин. Ему ещё долго придётся обдумывать всё относящееся к этой охранной системе. Лино, вне всякий сомнений, превзошёл самого себя. По уровню странности.

Наконец, экскурс в защиту кабинета закончен. Старший чернокнижник, вздохнув с облегчением, начинает рассказывать о содержимом библиотеки. Чонин узнаёт, что массивный фолиант — это каталог всех книг и артефактов, находящихся в кабинете, с подробными описаниями эффектов (если известны). Он узнаёт, что в каждый конкретный день в библиотеке разный набор книг, потому что многие из них открывают свои секреты только при свете полной луны, или по вторникам, или под каплями дождевой воды; другие фолианты стесняются незнакомцев, а ещё ряд книг-аллергиков терпеть не может берёзовую пыльцу. Лино рассказывает ему почти о каждом из артефактов: о светло-коричневых глобусах, опоясанных змеями, разных необычных писчих перьях, ножах для их очинки, бочке пурпурных чернил, изумительных канделябрах, завязывающихся узлами вокруг себя, и так далее, и тому подобное и не подобное. Чонин просит разрешения зажечь канделябры, и оказывется, что пламя каждой свечи имеет свой цвет.

Когда Лино оставляет воспитанника наедине с библиотекой, он открывает её каталог с чёткой целью.

“Primum — Substratum, Secundum — Caelum, Tertium — Homo, автор неизвестен“, — нужную книгу легко удаётся найти с помощью алфавитного указателя. „Уровень проклятия — Джинн“.

Сердце Чонина ёкает. Уровень „Джинн“ предполагает низкую угрозу при поверхностном взаимодействии и высокую — при вовлечённом, то есть, при прочтении. Такие предметы крайне опасны, если поддаться соблазнам, заключённым в них.

Чернокнижник возвращается глазами к странице.

„В книге описан подробный путь создания философского камня“, — тут глаза молодого чернокнижника ползут на лоб, потому что серьёзно, Лино?всё алхимическое сообщество занято попытками синтезировать магистериум, а ты хранишь в своей библиотеке рецепт и молчишь? „Каждый, кто последует ему безошибно и сумеет получить желаемое, будет перемещён на страницы того же фолианта навечно“.

А.

„Книга хранит летопись прежних владельцев, подробные описания процесса создания ими философского камня, их переживания по этому поводу и некоторые прочие подробности частной жизни. Каждому из них посвящена отдельная глава“.

Приходит припозднившееся осознание, что с Сынмином могло бы произойти точно то, что здесь описано, завершись его авантюра чуть более успешно. Он стал лишь поучительной историей на забытых страницах — может, красивой, увлекательной историей, и Чонин перечитывал бы её каждый день — но не живым человеком. Шею оплетают ледяные щупальца ужаса, для которого сейчас нет уже никаких причин, всё закончилось, успокойся, Чонин, всё в порядке.

Выступившие было слёзы он заставляет затечь обратно.

***

И, конечно, в их планы на юбилей вмешивается нечто чрезвычайно важное и неотложное.

— Ну что там ещё такое? — стонет Лино, обнаружив в гостиной бумажных птичек. В количестве трёх штук. Одна из них буквально влетает к нему в руки, тут же разворачиваясь в идеально гладкий бумажный листок.

— „Лино, мир на пороге важнейшего научного открытия“, — читает он и хмыкает. — „Необходимо твоё участие. Мы с Ёнбоком ждём тебя в Соляной пещере как можно скорее. Чан“. Вот ведь кому черти спать не дают…

Старший чернокнижник тянется к другой птичке, но она неожиданно уворачивается и взмывает к Чонину, чтобы разгладиться в экстренно подставленных им ладонях.

Это послание содержит тот же текст, что и прочитанное вслух — изменено одно лишь обращение. Лино снова хмыкает, заглянув в записку через плечо воспитанника.

— Мы приглашены на элитную вечеринку, — ухмыляется он. — Осталось последнюю развернуть.

Последняя, как и чонинова, ему не даётся.

— Попробуй ты, — просит наставник. Чонин пожимает плечами. Записка упирается, трепыхает крылышками и пытается атаковать его бумажным клювиком, но потом всё же прекращает сопротивление. Младший чернокнижник осторожно разглаживает её пальцами.

— То же самое, но адресовано Сынмину, — сообщает он. Лино опять хмыкает.

— Так и знал. Чани считает, он тут поселился, что ли? Ей-богу, не дом мрачных чернокнижников, а проходной двор, — ругается он, бормоча всё тише и тише к концу фразы. — Написано, что срочно…

Он задумывается.

— Я могу отнести её, — предлагает Чонин, не успев обдумать, что он говорит. Пожалуйста, пусть Лино не будет меня дразнить. Умоляю.

В небесной канцелярии не слышат. Или, как вариант, хихикают вместе с наставником.

— А что, прикипел уже к Сынмину? — ну вот, начинается. — И не делай эту страдальческую мордашку, я же вижу, что тебя от него теперь лимонным соком не отскоблишь. Когда предлагали знакомиться, главное, отказывался…

— Ну хватит, хватит, — перебивает Чонин, закатывая глаза. — Скажи мне, где он живёт, и я пошёл.

— А по зову сердца не найдёшь?

Бешено округлив глаза, младший чернокнижник грозит ему кулаком, пока тот почти захлёбывается от хохота.

— Постой, — Чонин подозрительно прищуривается, разжимая пальцы, — то есть ты, величайший чернокнижник мира, не можешь переадресовать бумажную птичку?

Лино кисло качает головой.

— Чани занимается всевозможными видами магии уже лет сто, у него для зачарованных предметов свои степени защиты, от переадресовки в том числе. В его творения волшебной палочки лучше не совать.

— Ему тридцать один, — не удерживается Чонин.

— Я бы не был в этом так уверен.

Младший чернокнижник ухмыляется.

— Не можешь переслать, значит. А как насчёт отправить свою? Мы, вроде как, не хорошие парни, можем подделать записку и всё такое.

— А вот ты подумай, умник, почему мы не можем подделать послание величайшего волшебника нашего времени, — хмыкает Лино. — Реши задачку.

Чонин морщит лоб. Колдовские понятия бесцельно мелькают у него в голове несколько секунд, пока не раззванивается вдруг ровно одно, будто ложкой по бокалу. Система уникальной подписи. Ну конечно.

— Чароглифы**? — уныло уточняет он.

— В точку, — Лино щёлкает пальцами. Младшему чернокнижнику на мгновение хочется засомневаться, откуда доктору Бану известно о чароглифах, а потом он вспоминает, о ком речь. Когда говоришь о чародее, способном загонять в бутыль настоящие флотилии, а не только кораблики из палочек и тряпочек, подобные вопросы отпадают достаточно быстро. — Пришли Сынмину подделку, и в ответ он отправит тебе целебный пинок под зад.

— В таком случае возвращаюсь к изначальному вопросу: где он живёт?

Лино загадочно улыбается и достаёт из кармана свиток.

— Попробуй подумать о Сынмине и его домике и провести ладонью по карте, — протягивает. Чонин готов поклясться своим томиком проклятий, что здесь какая-то подстава, но делать нечего: он разворачивает свиток, действительно оказывающийся картой города М и окрестностей, и выполняет всё, как велено. Сосредоточившись, он накрывает пергамент ладонью и гладит шершавую поверхность. Возможно, ему кажется, но она будто слегка теплеет под его касанием.

Когда младший чернокнижник открывает глаза, на карте вырисовывается новая, красная линия, соединяющая их особняк с некоторой точкой в лесу. Лино, заглядывая в пергамент, тянет „уууууу“ и „поняяяятно“, которые, как знает воспитанник, не будут удостоены пояснениями, поэтому Чонин сворачивает свиток обратно, суёт сынминову птичку (и когда бумажка успела обратно в неё сложиться?) в карман, и выходит из особняка прочь, пока над ним ещё как-нибудь не пошутили.

***

Дорóгой Чонин вспоминает книгу, чуть было не утащившую Сынмина в объятия своих страниц, и с трудом удерживается от вопля на весь лес. Или от драки с деревьями, которые ни в чём не виноваты, конечно же, но ему нужно выплеснуть куда-то свой страх, изгнать поселившийся в душе фантом боли и наконец успокоиться. Иначе он зарыдает, не успев переступить порог.

Вид Паппиэма с заинтересованно дёргающимися вислыми ушами немного приводит его в чувство и возвращает улыбку на лицо. К сожалению, остаётся она там недолго.

Сынмин, открыв дверь на стук, успевает только изумлённо приподнять брови и открыть рот — Чонин не узнаёт, для каких именно слов, потому что сходу залепляет ему пощёчину. Не со всей силы, это было бы слишком жестоко, но и без нежностей. Наблюдая его ошарашенное лицо и прижатую к покрасневшей щеке ладонь, чернокнижник позволяет себе слегка позлорадствовать.

— Пытаешься спровоцировать дуэль? — целитель усмехается, опуская руку. — Я недостаточно оскорблён, попробуй ещё раз.

— Тупица, — опустошённо бросает Чонин, внезапно теряя весь запал. Он здесь точно не за дуэлью, но задеть Сынмина всё же собирался. Чтобы тому тоже стало больно, хотя бы ненадолго. Увы, тот выглядит скорее позабавленным.

— Эта попытка ещё слабее. Не умеешь ты людей доводить, Иэни.

— Возьму у Лино пару уроков, — кривится тот в ответ. — Кстати, о Лино: чтоб ноги твоей больше не было в его кабинете. Понятно?

Сынмин с любопытством поднимает брови.

— Всё-таки злишься на меня за это? Прости.

— Не в этом дело, — Чонин сжимает кулаки, убеждая себя успокоиться и не звучать слишком уж ранено. — Книга, на которую ты положил глаз, за считанные месяцы забрала бы твою жизнь. И это далеко не худшее, на что способны предметы к кабинете Лино. Поэтому заклинаю тебя. Не ходи туда больше.

Сынмин смотрит растерянно, хлопает глазами пару раз, словно маленькая рыбка. Потом он улыбается.

— Как пожелаешь, Иэни.

Это почему-то смущает Чонина, и он старается спрятать это, зарывшись всем вниманием в правый карман, где должна лежать чужая птичка.

— Я вообще для другого пришёл, — говорит он неловко, наконец вынимая искомую бумажку и протягивая Сынмину. — Вот. Была у нас на столе, пришось побороться немного, чтобы прочесть имя адресата…

Записка ожидаемо разворачивается в руках получателя, который просматривает её быстро и хмуро.

— Были планы на сегодня? — интересуется Чонин.

— Да, — откликается целитель. — До конца дня лежать лицом в подушку. А вы тоже приглашены?

— Ага, — чернокнижник отвечает рассеянно, задумавшись, что могло настолько его утомить.

— Как насчёт пойти всем вместе?

Непрошенная улыбка растягивает уголки губ. Лино ведь не будет против?

***

После хорошей партии острот в сторону младших Лино говорит, что он не против, и вместе бредут они на восток, через речную пристань в Соляную пещеру. Пристань даже во вторник кипит и бурлит, гребцы, как зельевары, вёслами воду мешают и черпают, да воришки шмыгают, как крысы, которых тут тоже немало. Есть чем поживиться: почти вся торговля проходит через это узкое горлышко, чтоб разлиться потом по городу на запад и на юг. Сюда же прибывают на кораблях путники. С правой стороны, где рядком сгрудились наспех собранные лавчонки с товарами, не дотерпевшими до центра города, слышен собачий лай, а слева волны похлопывают по бортам кораблей, осыпая брызгами пышные юбки спускающихся на берег дам. Они как раз проходят мимо такой, ярко-рыжей и с блестящим, как медная монета, широким лбом — другая, с золотистыми пучками, встречает её на берегу с букетом подсолнухов. Светило небесное клонится к горизонту, расшаркиваясь розовыми дорожками по речной воде и сынминовым волосам.

Объединённые взбудораженным молчанием, трое быстро преодолевают известный путь; забирают правее, к кустам, к каменным холмам, и останавливаются перед входом. Вход, как водится, закрыт иллюзией — маги прячут его, чтобы прочие люди не разрабатывали там соль. Иначе пещера уже очень скоро перестала бы быть соляной.

Чонин прежде был здесь всего раз: Лино показал ему это место для галочки, мол, каждый чародей должен знать, что это и где это; но ритуалов они там не проводили. Это скорее территория алхимиков, для которых соль является одним из трёх ключевых веществ, а чернокнижникам в такой атмосфере делать особо нечего. Нормального освещения нет, ровных поверхностей тоже…

Но здешний воздух ему нравится. Свежий, насыщенный солью, как у моря. Только без моря. Хотя солёное-солёное озеро может за него сойти.

Над уходящими вглубь породы ступеньками пылают зажжённые факелы, приглашая спуститься в мрачное чрево пещеры — что они и делают.

Первый, кого они видят — Ёнбок. Они с доктором Баном сидят на земле совсем рядом друг с другом, но первый будто притягивает к себе зарево пляшущих огоньков, а второй кутается в темноту. Даже звёзды на его мантии почти не сверкают.

— Приветствую, — улыбается звездочёт. — Вы первые, молодцы. Начнём, когда все соберутся.

Поздоровавшись и приняв к сведению сказанное, чернокнижники и целитель рассаживаются там же, на полу. Вскоре появляется господин Хван.

— Где Джисон? — нервно спрашивает у него Ёнбок, приподнимаясь. Тот в ответ жуёт губы. Не менее нервно.

— Я… не знаю, — признаётся артист. —Я вчера не вернулся до полуночи, а он обещал сдаться Со Чанбину в этом случае… вы помните. Но Лино сказал мне, что Джисон не может знать его адреса? — здесь его голос чуточку надламывается. — Прости, Ёнбок, я потерял твоего брата.

— Найдём, — хмурится доктор Бан. — Из-под земли достанем, если понадобится. Садитесь пока тоже, господин Хван.

Это успокаивает фокусника, и тот вновь опускается на землю.

Со Чанбин появляется через семнадцать минут, так же тихо и неожиданно, как в ларьке "Минералы", где Чонин впервые встретил его несколько дней назад. Только мантия на нём не чёрная, а тёмно-зелёная.

— Приветствую вас, господа, — эхо его голоса, дрожа, отдаётся в каждом уголке пещеры. Доктору Бану он пожимает руку, улыбается Ёнбоку и Хёнджину, с Лино обменивается кивком, а им с Сынмином, на удивление, подмигивает разными глазами. Чонина это удивляет, поскольку в последнюю их встречу он доктора Со буквально ограбил. Тот, по идее, должен хотеть отправить младшего чернокнижника ко всем чертям.

— А теперь мы станем искать Джисона, — звездочёт поджимает губы. — Чанбинни, у тебя в закромах не найдётся хрустального шара?

Тот отрицательно качает головой.

— Вам не нужно его искать, — добавляет алхимик, неловко кашлянув. — Джисон у меня.

После этих слов наступает комическое немое молчание, как в популярной пьесе любого уважающего себя театра. Лино, вряд ли осознавая свои действия, сильнее сжимает пальцами чониново плечо.

— С ним всё в порядке, не правда ли? — говорит доктор Бан безупречно ровным голосом. Он не звучит устрашающе, но всем присутствующим ясно: отрицательный ответ принят не будет. Доктор Со, в свою очередь, не выглядит устрашённым, и отвечает совершенно спокойно.

— Конечно. Если вы настаиваете на его присутствии, я приведу его. Но, сами понимаете, придётся немного подождать.

— Будь так добр, — кивает звездочёт, поглаживая Ёнбока по предплечью. Тот облегчённо выдыхает.

Доктор Со склоняет голову в согласии. В его пальцах, откуда ни возьмись, оказываются два синих камешка, и, соединив их, он исчезает.

— Если он может перемещаться вот так, то почему всегда опаздывает? — хмыкает Лино. Доктор Бан закатывает глаза.

— Лазурит позволяет перемещаться только в одно место — домой.

— А если у тебя нет дома? — любопытствует Хёнджин.

— Хммм… не знаю, — доктор Бан пожимает плечами. — Надо будет поставить эксперимент.

Несмотря на подозрения и обвинения, алхимик возвращается быстро, а заинтересованно оглядывающийся по сторонам Джисон выглядит целым, невредимым и весьма довольным жизнью. Что радует, конечно, но спутывает все мало-мальски стройные теории на их счёт. Ёнбок вскакивает, чтобы радостно обнять брата — они тихо о чём-то переговариваются, когда звездочёт заставляет факелы вспыхнуть ярче, показывая, что вечеринка началась. Все замолкают и становятся в относительно ровный ряд.

— На полу начертаны символы девяти элементов, — провозглашает доктор Бан, поднимая руку и обводя внутренности пещеры. Следом за факелами на полу загораются загадочные фигуры — не огнём, правда, а каким-то потусторонним светом. Из рукава, словно в сказке, вылетают птички, его излюбленные бумажные, и подлетают каждая к своему человеку. — Восемь из них, образующих круг, соответствуют нам, восьми волшебникам. Девятый, находящийся в центре, означает соль, ключевой элемент этой пещеры. Прошу каждого из присутствующих занять место напротив своего знака.

Птичка разворачивается в руках Чонина, прямо как днём. Первым в глаза бросается правильный треугольник с крестом, отходящим вниз от основания. Над символом красуется размашистое "Ян Чонину", а под ним — "Сера". Название его элемента.

Такой же треугольник с крестом обнаруживается на земле слева от Лино — там он и встаёт, получая от наставника похлопывание по плечу. Перед старшим чернокнижником начертан знак, чем-то напоминающий букву h, но какой-то округлый снизу и с поперечной перкладиной наверху — это кажется Чонину интересным. С не меньшим любопытством он рассматривает символ слева от себя. В точности зеркало Венеры (которое в круге, кстати, тоже есть, уже занятое Джисоном), если бы не рога сверху. Ему приходится оторваться от созерцания алхимических загогулин, когда чей-то ботинок наступает на рог. Медленно подняв глаза, он натыкается взглядом на Сынмина.

Джисон присвистывает, глядя в их сторону — видит что-то забавное, наверное — но Чонин этого веселья не разделяет. Лино блестяще обучил воспитанника чернокнижному мастерству, а на глубоких познаниях в алхимии не настаивал, и сейчас Чонин плавает в этих знаках, как муха в повидле, ничего не понимая. Он даже не знает, какие есть элементы, кроме названной доктором Баном соли и предназначенной ему серы.

— Не хотелось бы тебя прерывать, Чани, но Джисон и Ёнбок — шарлатаны, а не волшебники, — замечает Лино.

— Я ясновидящий, доктор Лино, — Ёнбок улыбается. Что, простите? — А вот мой брат, насколько я знаю, и правда шарлатан.

Семь вопросительных взглядов устремляются на Джисона. Тот, смущённо улыбаясь, разводит руками.

— Этот шарлатан, — неожиданно для всех хмыкает доктор Со, — писал со мной диссертацию.

На Чонина вновь нападает ощущение, что он стоит в склепе, окружённый трупами. Трупами, не пробуждёнными некромантией.

— Ту самую? — он уточняет, чтобы развеять молчание.

Алхимик кивает. Остальные усиленно стараются уложить в головах, что всё это время имели дело с легендарным Джеонезисом. Лино выглядит так, будто ему в любой момент может понадобиться сынминова помощь.

— Что ж, — доктор Бан возобновляет свою речь, кашлянув, — продолжим. Наша с Ёнбоком теория…

— Твоя теория, — возражает тот. - Я почти ничего не сделал.

— Наша теория, — настаивает звездочёт, — состоит в том, что для создания философского камня необходимо соединение не только элементов, но и планет, их символизирующих. И, что революционно, определённых людей. Элементы распределены между вами не в случайном порядке: Ёнбок, как ясновидящий, способен наблюдать над вашими головами их знаки через очки со стёклами из необработанного кварца, найденные и любезно предоставленные нам Ян Чонином, — доктор Бан опускает голову и плечи в небольшом поклоне. — Для соединения элементов всё готово, парад планет в самом разгаре, и мы все в сборе. Если проведём ритуал вместе, возможно, разгадаем величайшую тайну алхимии. Мысли?

Чонин не знает, какие тут могут быть мысли, кроме "конечно" и "чего же мы ждём". Он собирается высказать это, но кто-то берёт слово первым.

— Ты упускаешь самое интересное, Чани, — хмыкает Со Чанбин.

Тот, тяжело вздыхая, сжимает переносицу.

— Я… надеялся обойтись без этого.

— Невозможно. Если мы хотим в точности повторить алхимический опыт на людях, это необходимо.

— Если речь идёт о человеческих жертвоприношениях, я отказываюсь в этом участвовать, — твёрдо заявляет Хёнджин. — Мне уже хватило кровопролития в жизни.

Стоящие по его правую руку алхимики аж краснеют от едва сдерживаемого смеха.

— Никаких человеческих жертв, — доктор Бан спешит успокоить переполошившихся чародеев.

— Это как посмотреть, — возражает Джеонезис, хихикая.

— Переходите ближе к делу, пожалуйста, — неожиданно высказывает Сынмин. — Всё это очень увлекательно, но мы здесь ради науки.

— Да. Конечно, — звездочёт серьёзнеет. — Дело в том, что обязательным условием создания философского камня является алхимический брак. По сути, это просто лиричное название соединения двух ключевых элементов, но в нашем случае… вполне реальный брак реальных людей. Вот.

— Что за элементы? — тихо спрашивает Чонин. Тот смотрит в ответ как-то виновато.

— Сера и ртуть, юный маг.

Сера, — чернокнижник кидает взгляд на свою бумажку, хотя прекрасно помнит, что там написано, а затем обводит взглядом присутствующих, — и ртуть.

Кто-то из этих волшебников должен стать его мужем. Ради науки. Правильно Лино говорил, что нормальный человек не станет алхимиком. Идеи у них такие, что хоть стой, хоть падай.

Пусть эти двое алхимиков окажутся не ртутью, — мысленно просит он. Вот господину Хвану я бы обрадовался…

— Прошу названные элементы выступить вперёд, — добавляет доктор Бан после долгой паузы.

Собрав решимость в рукав, Чонин перешагивает через свой треугольник с крестом — и сталкивается с кем-то плечами.

Сынмин.

Чернокнижник оглядывает остальной круг — убедиться, что глаза (и плечо) не обманывают его, и не видит ничего способного опровергнуть первоначальный вывод. Что ж.

— Насколько реальным должен быть брак? — Лино неожиданно подаёт голос. И это, кстати, хороший вопрос.

— Если положить два вещества рядом, они не прореагируют, — встревает доктор Со. — Истолочь и смешать тоже помогает далеко не всегда. Без нагревания редко удаётся получить продукт.

— Переводя на обывательский, нет, Лино, — печально отвечает звездочёт. — Фиктивным брак быть не может.

Это позволяет Чонину чётко осознать ситуацию, в которую он попал — в голове после этих слов всё рушится, мешается и пылает, как при пожаре. Целовать Сынмина? Разделить с ним ложе? Мысли вьются и вьются, цепляются друг за друга крючками вопросительных знаков, не позволяя больше ничего разобрать. Искоса он бросает взгляд на причину своих душевных беспокойств в надежде, что тот тоже потерял хладнокровие, и не разочаровывается. Веки Сынмина трепетно опущены, руки спрятаны в соединённых рукавах, а уши рдеют ярче киновари; они в этой лодке вдвоём.

— Судьбу эксперимента определит решение этих двоих, — негромко объявляет доктор Бан. — Каким бы оно ни было, остальные обязаны его принять.

Чародеи понимающе кивают. Никто не роняет и слова.

Чонин не знает, что сказать. Попытки прислушаться к своим желаниям, взвестить за и против напоминают погоню за листами бумаги в хорошо продуваемой комнате. Пожалуй, это его шанс добиться успеха, стать частью чего-то великого. Величайшего. Раньше он мог о таком только мечтать, наблюдая за свершениями учителя.

Сынмин, с другой стороны… здесь ему вообще ничего взвешивать не хочется. Хочется закричать. И убежать — от этого выбора, от выжидающих взоров. Может, тот вообще не желает иметь с ним ничего общего и откажется, его утверждения о дружбе могли запросто оказаться вежливостью. Или врачебными манерами. "Не огорчать лежачего пациента" или что-то вроде… такой принцип вполне мог бы существовать.

Сынмину нужна панацея, — рассуждает чернокнижник, меняя мысленный ракурс, — и он уже доказал, что готов на многое ради неё. Он не откажется.

Эта мысль самую капельку склоняет чашу весов в сторону согласия. По какому-то наитию Чонин косит глазами влево — будто это как-то поможет принять решение; рыжие всполохи факельного огня и растушёванные углём тени соперничают за черты Сынмина своим обжигающим дуэтом, обмазывая его профиль лучшими красками вечера и ночи. Наверное, интуиция подвела чернокнижника на этот раз, наверное, он совершает ошибку, но дух авантюризма бьёт его в голову с обеих сторон одновременно, и там остаётся лишь один возможный ответ.

— Да.

— Нет.

Эт слова подобны каплям, упавшим на безмятежную гладь подземного озера. В ином месте они не меняют ничего, но здесь и сейчас порождают гулкое, почти оглушительное в своей неожиданности эхо недоумения и лёгкие волны нервных переглядываний. Сынмин, каким его знают коллеги, никогда не отказался бы от жертвы во имя прогресса, какой бы она ни была; пусть им и неизвестны преступные детали этой приверженности.

Чонин принимает решение взять ситуацию в свои руки.

— Нам с Сынмином нужно это обсудить, — сообщает он самым нейтральным в трёхсветье тоном, будто речь идёт не об их предполагаемой свадьбе, а о продаже шестидесяти мешков зерна.

Хватка на локте Сынмина выходит уже не такой нейтральной, но едва ли, кроме них двоих, кто-то это замечает. Некоторое время он тащит суженого в глубь пещеры, освещая путь откреплённым от её стены факелом. Когда голосов старших становится не слышно, он останавливается, выпускает чужой локоть и, проверив, что сверху не капает, вставляет факел в какую-то расщелину. Его огонь отражается в глазах Сынмина.

— Если твои рука и сердце уже кому-то обещаны, ничего страшного. У нас в команде сплошь доктора наук и вообще не обделённые умом чародеи, придумаем что-нибудь, — произносит Чонин обнадёживающе.

А как собрать из осколков мои собственные надежды, никто не придумает, — мысленно добавляет он. Что может быть обиднее — почти получить то, о чём украдкой мечтал, и лишиться этого в последний момент, уже почувствовав вкус, уже ухватив дар кончиками пальцев? Что может быть нелепее — проникнуться тёплыми чувствами к человеку, которого едва знаешь? Как оказалось, он знал Сынмина даже хуже, чем сам предполагал. Сынмин не тот ангельский образ, что Чонин у себя в голове выстроил. Настоящий Сынмин язвительней, тактильней, порочней — во стократ лучше любого миража, на который способна фантазия человека, пусть даже талантливейшего писателя на земле. Никакой Шекспир, никакой Вергилий не создали бы Сынмина.

Тот в ответ на слова Чонина удивлённо усмехается и качает головой.

— Не над чем здесь ломать голову. Никого у меня нет.

Чернокнижнику приходится с усилием давить вспышку ликования.

— Тогда… почему ты отказываешься? Пожалуйста, давай согласимся. Для науки.

— А может, я не хочу для науки, — Сынмин говорит тихо, но твёрдо, и в неровно освещённом его лице читается какая-то полубезумная решимость человека, готового в любую секунду выпить яд. Чонин даже напрягается немного, приготовившись в случае чего выбивать из его рук пробирку. — Может, я для себя хочу.

— Чего?

— Тебя.

Невозможно. Чонин запускает пальцы в волосы, но почти сразу их оттуда вытаскивает. Он не знает, что ответить, он не знает, как вообще понимать эти слова. Будто лопатой в спину — глухо, лёгкие пусты, равновесие поминай как звали.

— Это не признание в любви, — добавляет Сынмин, будто испугавшись своих слов. Да ну. — Пока что. Но мой интерес ко всему этому уже покинул рамки научного, и… если я буду связан с тобой, никакая панацея меня не спасёт.

Боже.

— Ещё одно слово, и тебе придётся меня откачивать, — предупреждает Чонин. Сынмин, дьявол в эфирном облачении, говорит ещё одно слово.

— Иэни, — вполголоса. И нет ничего сердечней, ничего пьянящей.

Иэни не требуется и сотой доли его актёрского таланта, чтобы претворить угрозу в жизнь — он падает в объятия Сынмина, стоит лишь сдаться коварной, напитывающей всё тело слабости. Суженый подхватывает его очень неловко, неудобно давит на рёбра от неожиданности, но рухнуть на сырую землю не позволяет. И вдобавок прижимает к себе так крепко — будто его мучительно сладких речей было мало.

Мантия Сынмина пахнет лекарственными травами, свежо и немного странно, и Чонин, прежде чем высвободиться из хватки, делает глубокий вдох. Упёршись руками в чужую грудь, он отходит на шаг — обдумывать их необычайное положение, что, конечно, гораздо проще сделать, когда между ними есть хоть какое-нибудь расстояние.

Ищущие глаза напротив напоминают, что он так и не обозначил своего отношения к признанию (Чонину нравится думать, что это было именно признание, как бы Сынмин ни открещивался от этого слова), и он пытается найти подходящие слова для достойного ответа. Что оказывается не так-то просто.

— Знаешь, Сынмини, — проговаривает он наконец, — я тоже не из преданности науке тебя сюда притащил.

Тот улыбается радостно, как щенок, и кисти его дёргаются, верно, от желания прикоснуться. Чонин отступает ещё на полшага.

— Стоит поторговаться об отсрочке, — предлагает он. Сынмин кивает.

— Согласен, — и вытаскивает факел из расщелины. — Пойдём?

— Пойдём.

Несколько секунд они идут в тишине, и только эхо шагов разносится по пещере. Потом идиллия нарушается голосом Джисона.

— Ещё встретив Чанбина в мясной лавке, я понял, что моя конспирация вскоре накроется медным тазом, — распинается он. Другой голос, видимо, Со Чанбин, ехидничает:

— По-другому и быть не могло, тебе же медь соответствует.

— А знаешь, почему ты не золото, а серебро? Всё языком чешешь***.

— Я с твоими зубами такую алхимию сделаю, что ты безо всякого философского камня из меди золотом обратишься, — выговаривает доктор Со, когда Сынмин и Чонин добираются до остальных. Джисон, чуть не оседая на землю, хохочет — и ему ещё везёт, потому что господин Хван уже внизу.

Лино первый замечает их возвращение.

— Прошу внимания, — дважды хлопнув в ладоши, провозглашает он. — Молодые маги готовы объявить о своём решении.

Все затихают и выпрямляются, как на параде, на своих местах. Господин Хван, поднявшись с земли, стрательно отряхивает седалище.

— Мы согласны, но требуем отсрочки, — Чонин опять ловит себя на мысли о шестидесяти мешках зерна. — Что звёзды думают по этому поводу?

— Звёзды не против, — усмехается доктор Бан. — Следующий парад планет состоится… а, впрочем, неважно. Когда захотите, тогда и приходите. Мне даже интересно, синхронизируетесь вы с небесами или нет.

Чернокнижник очень хочет пошутить, что с Небесами они рассинхронизировались давно и надолго, но прикусывает язык.

— Поздравляю с помолвкой! — басит Ёнбок с хитрющей лыбой, и Чонин снова ощущает пинок под зад от реальности. Помолвка. Сказал бы ему кто неделю назад, получил бы проклятие в спину.

— Спасибо, — отвечает Сынмин за них обоих. Этот человек поразительно быстро умеет успокаиваться.

— Да уж, — Лино хихикает. — Благославляю вас, дети мои. Как любопытно, однако, что я в двадцать лет стал опекуном Иэни, а ты, Сынмин, в двадцать лет с ним обручаешься…

Сынмин закатывает глаза.

— Ты заставляешь это звучать очень странно, — младшего чернокнижника аж передёргивает. Зато вон алхимики с господином Хваном друг за друга держатся, чтоб от смеха не рухнуть… — Сынмини, я должен подарить тебе кольцо?

— Разбежался, я первый буду, — улыбается тот.

— Нетушки!

Мало-помалу все затихают. Доктор Бан гасит сияющие символы на полу и снова обращается к присутствующим.

— Я прошу всех вас оставаться здесь, в М. Сера и ртуть — ключевые элементы, но остальные тоже должны быть смешаны. Иными словами, нам следует развивать и поддерживать дружеские связи друг с другом, будь то старые или зародившиеся в течение последних нескольких дней. Это значительно повысит вероятность успеха нашего эксперимента.

— А на какие шиши мне тут оставаться? — хмыкает господин Хван. - Ещё несколько недель, и мои трюки наскучат местным окончательно.

Чонин просительно дёргает Лино за рукав. Тот цокает языком.

— Можешь пожить у нас, если хочешь, — предлагает старший чернокнижник. — Места много, не подерёмся…

Артист принимается хихикать.

— Спасибо, господин Лино! Хотя нашу драку я бы с удовольствием продолжил.

— Все свободны, — с нажимом выговаривает доктор Бан. Волшебники выдвигаются из пещеры все вместе, пока факелы один за другим гаснут у них за спиной, и выходят в ночь — лунную, звёздную и свежую. Со Чанбин, обхватив руками головы фокусников и доктора Бана, соединяет свои половинки лазурита, исчезая куда-то в своё алхимическое логово, а прочие чародеи остаются возле пещеры вчетвером.

— Мне так лень идти обратно, — вздыхает Чонин. — Сынмини, может, переместишь меня домой по воздуху?

Это сказано в шутку, но тот, кажется, и правда рассматривает такую возможность, беспокойно сцепляя руки и прочищая горло.

— Пока, счастливо обручённые! — нарочито громко встревает Лино, и добавляет тише, в сторону господина Хвана: — Не хочу знать, что будет дальше. Пойдём отсюда.

Младший чернокнижник закатывает глаза и влепляет в спины обоих проклятие принудительного ускорения, в результате чего те стремительно удаляются, разговаривая смешными быстрыми голосами.

— Итак? — он поворачивается обратно.

— Я могу заставлять другие объекты левитировать, но для этого надо.., — Сынмин запинается, — плотно взаимодействовать с ними. Мой дом может летать, потому что я в нём живу. Чтобы поднять в воздух тебя, мне потребуется, как минимум, потрогать все открытые участки твоей кожи.

— Заляпать меня своей пыльцой фей? — насмешливо улыбается Чонин, протягивая вперёд ладони с растопыренными пальцами. Он не знает, зачем делает это; не так уж он и устал, не так уж ему хочется летать сегодня, и так впечатлений выше крыши, но какая-то нечисть внутри говорит играть до конца, вломить по граням возможного и узнать — выстоят они, подвинутся или обрушатся. — Вперёд.

В лице Сынмина неуловимо меняется что-то. Один раз, другой.

— Ага, — заторможенно откликается он. — Заляпать.

И переводит взгляд на пальцы Чонина, расцепляя наконец свои собственные.

— Отведи руки немного назад, — просит он спокойно. Это то же собранное лицо, какое он демонстрирует своим пациентам —ничего общего с прежней растерянной мордашкой. Как загипнотизированный, Чонин повинуется. С отведёнными до уровня тела руками он вдруг чувствует себя таким открытым, что в горле пересыхает.

— Оттолкни меня, если будет неприятно, — говорит Сынмин, ни на мгновение не разрывая зрительного контакта. Затем их ладони соприкасаются.

Чонин чувствует, как Сынмин переплетает их пальцы, как он поднимает их руки выше. Сынмин заступает непозволительно близко, смахивая прочь несчастные полметра пространства, и Чонин не отталкивает. Склонив голову, Сынмин прижимается своей щекой к щеке Чонина, проводит носом по его ушной раковине, проводит губами по его шее, и Чонин не отталкивает. Он не может пошевелиться. Он не может дышать. Сынмин не мешает ему дышать, но не даёт вдохнуть.

В этом нет никакого смысла.

Время натягивается, подобно тетиве, и тонко звенит своим выстрелом. Это происходит, когда Сынмин отступает на полшага назад — всё ещё ничтожная дистанция, даже меньше, чем бывшая между ними изначально, но от этого немного легче. Чонин наконец может вдохнуть.

— Что, не совсем ужасно? — лукаво щурится Сынмин, мягко стараясь высвободить свои пальцы из плотных замков. Чонин понимает, к своей неловкости, что сжимает чужие кисти чересчур крепко.

— Хуже не бывает, — уверенно заявляет он. Кажется, выстрел времени пришёлся прямо в него.

— Очень жаль, — Сынмин произносит нараспев, неожиданно обхватывая пальцами чониновы запястья. — Осталось совсем чуть-чуть. И ты всё ещё можешь воспротивиться мне, помнишь?

Воспротивиться могу. Сопротивляться — нет.

Чонин просто кивает, потому что больше не способен сейчас ни на что. Подняв руку, Сынмин мягко ерошит его волосы, гладит по лицу, задевает уголок губ большим пальцем и нежно скользит по шее, приземляя, наконец, ладонь в её основание. Другую руку он кладёт на то же место с противоположной стороны.

— Иэни, — Сынмин явно колеблется, облизывая часть верхней губы, — я собираюсь запустить пальцы тебе под воротник. Твоё мнение?

— Я собирался полетать с тобой, но не в этом смысле, — вот и стрессовый юмор, давно не виделись. Тот от неожиданности закашливается. — Упрашивать тебя я не буду.

— Вот когда дойдёт до этого смысла, тогда и будешь упрашивать, — кивает Сынмин, быстро взяв себя в руки. — А пока скажи просто, убьёшь ты меня или нет за такую бесцеремонность.

— За что мне хочется тебя убить, так это за самонадеянные шуточки, — фыркает Чонин. — Давай. Нарисуй крылья на моих лопатках.

Сынмина от последних слов будто прошибает, он зажмуривается и на ощупь поддевает пальцами край чониновой рубашки. Обычно трогать руками спину холодно, но Сынмин пылает, как в лихорадке, и Чонин видит это, знает это по алой полосе румянца от уха до уха, по горячим подушечкам пальцев, скользящих вдоль грудных позвонков и обводящих лопатки. Кажется, он и правда рисует на них маленькие крылышки.

Когда пальцы, выскальзывая из-под рубашки, легонько царапают ногтями раскалённую кожу, Чонину кажется, что сейчас он безо всяких левитационных чар взмоет на небеса. В худшем из смыслов этого словосочетания.

— Чувствуешь что-нибудь? — интересуется Сынмин, ныряя под воротник уже спереди и очерчивая большими пальцами его ключицы.

— Твои жаркие прикосновения? — смятенно предполагает Чонин. Кроме них, он ничего сейчас не чувствует, не знает и не помнит, как я оказался в этой ситуации, боже, доктор, что со мной.

— Я о предлевитационном состоянии, — Сынмин смущённо фыркает. — Но это тоже неплохо.

Ах, да. Левитация.

— А как оно ощущается, это предлевитационное состояние? — стараясь сосредоточиться, чернокнижник отступает на полшага. Подушечки чужих пальцев сразу же пропадают.

— Лёгкая, ускользающая прохлада в ладони, будто пытаешься поймать ветер за хвост, — объясняет Сынмин, задумавшись. — Сильное напряжение в диафрагме…

— Думаешь, я знаю, что такое диафрагма? — перебивает Чонин. — Мне случалось бывать в обычных театрах, в анатомические я как-то не заглядывал.

Сынмин тихонько хихикает.

— Но ветер в ладони я чувствую, кажется. Что теперь?

— Теперь я беру тебя за руку.

— Станешь меня тискать опять? — подозрительно косится Чонин.

— Будто ты не плавишься от этого, как свечка, — дразнит Сынмин, быстро хватая протянутую руку. — Это для страховки. Чтобы ты не разбился, если магия вдруг нарушится.

Я уже разбился, — хочет сказать Чонин. И не пояснять. Он этого не делает, а отвечает чем-то нейтральным, вроде "ладно", и покрепче сжимает чужую руку в своей.

Чувство невесомости, когда они отрываются от земли, Чонин никогда не забудет.

Одним своим взглядом Сынмин заставляет его чувствовать то же.